Она легче птицы перемахнула через турникет и ринулась вниз. Вода бежала вместе с ней, превращая остановленный эскалатор в горный водопад.
Внизу, на станции, было гулко и темно. Красноватые лампы аварийного освещения смотрелись в чёрную воду, на треть затопившую тоннель.
Уже прыгая с платформы, Тая запоздало задумалась, отключено ли питание контактного рельса.
Она не помнила, как пробиралась по тоннелям. Знание, где искать сестру, отпечаталось у Таи внутри, как яркий свет отпечатывает контуры предметов на изнанке век, и ей не приходилось думать, куда свернуть. Почти кромешная тьма, обступившая её со всех сторон, не беспокоила и не пугала: Тае не нужно было смотреть глазами. Какая-то её часть вела её, безошибочно, как инстинкт ведёт птицу на юг или рыбу на нерест. Может быть, та часть, которая вдыхала жизнь в картинки волшебством, которое до сих пор толком не могла объяснить наука.
Может быть, та часть, у которой не было никого ближе Марьки.
А потом земля вдруг выскользнула из-под ног, и Тая во весь рост растянулась на гладком белом полу.
Она заморгала, как будто просыпаясь, и поняла, что вокруг светло.
Она оказалась в тоннеле, но уже в другом.

Этот был низким – она могла бы достать руками до потолка, – белым и ослепительно чистым, словно в больнице. Сидя на пятках, Тая оглянулась: по безупречному полу неряшливой цепочкой тянулись за угол её собственные следы.
Она подскользнулась на луже воды, которая натекла с её юбки.
Тая встала, морщась от боли в разбитой коленке. Непослушными руками выжала подол, чёрный от грязи.

И только тогда услышала плач.
Девушка плачет, и рельсы вздрагивают в такт.
Не чувствуя под собой ног, Тая кинулась на звук.
Забившись в угол, Марька сидела на полу небольшой комнаты, в которую с трёх сторон вливались тоннели. Она осунулась, как после долгой болезни, и глаза у неё были пустыми и тусклыми от усталости, словно она провела здесь целые дни, а не… сколько? Десять, двенадцать часов?
Тая резко затормозила на пороге, напуганная её неподвижностью.
Марька смотрела прямо на неё. Смотрела стеклянными, застывшими глазами, мокрыми от слёз, и не шевелилась.

- Марька, - выдохнула Тая, но голос застрял у неё в горле.

Сестра даже не шелохнулась.

Тая бросилась к ней. Влетела в Марьку, как таран, дрожа, прижалась всем телом.

- Марька, - бормотала она, - Маря, Маренька, это же я, я, я пришла… П-пришла к тебе…
Ещё мгновение Марька в её объятиях была деревянной, как неживая; потом её руки обмякли – и обвились вокруг Таи.

- Т-ты? – выговорила Марька. – Тай, п-правда ты?.. А я уж думала, я того… совсем…

Она вдруг оттолкнула Таю и вжалась спиной в стену.

- Зачем? Зачем ты пришла?!
Тая задохнулась, словно её ударили в живот.

- Я… Я… М-марь, прости, я н-не хотела, просто я… там… он…

- Он взял мой след, - перебила Марька. – Т-ты могла бы спастись! Дура! Разве лучше, чтобы м-мы обе?!..

Тая моргнула, и щекам вдруг стало мокро и горячо.

- Нет, - сказала она хрипло. – Мы обе уйдём. Вместе. Слышишь?
Она вытерла лицо ладонью, огляделась вокруг.

- Где это мы?
Марька всхлипнула.

- Не знаю. Он з-затащил меня в подвал, а там… Я услышала, что внизу есть пустоты… Мне хватило сил пробиться, но он провалился вместе со мной, а потом проход завалило, и…
Она затравленно глянула в сторону двери слева от той, из которой вышла Тая, и почти прошептала:

- Он там. Где-то… не знаю, где, я могу легко его обогнать, но… Тай, я от него бегу часами… прячусь… а он находит! Он… идёт п-по следу, понимаешь? Он медленный, но он не остановится, никогда, понимаешь, ни-ког-да, а я когда-нибудь всё равно усну, и тогда он… он…

Марька замолчала, мелко и часто дыша.

- Помнишь, ты помогала мне с докладом про использование паранормального в мировых войнах? – вдруг спросила она.
Тая растерянно кивнула.

- Помнишь, во вступлении была цитата… я, пока писала, наизусть выучила… - Марька, сосредотачиваясь, прикрыла глаза. – «… Ибо, как ни велика наша жажда жизни вечной уже в земной нашей обители, смерть не победить ни силой, ни хитростью, а всякий, кто дерзнёт, утратит человеческий вид, сохранив лишь внешнее подобие, но не Божью искру… кою заменит тупое, бездушное хотение, каковое в момент гибели было в нём сильнее всего…»
Тая сидела и слушала, а в голове крутилась одна мысль: может, даже нескольких часов под землёй, наедине с чем-то страшным, в горячке ужаса и бега, хватит, чтобы сойти с ума?

- Это из средневековой рукописи, известной как «Бестиарий брата Умберто», - сказала Марька. – Из тринадцатого века. Восемьсот лет назад уже кто-то об этом писал, представляешь? А до нас всё никак не дойдёт.

Она устало откинулась на стену.

- Летом девятьсот шестнадцатого германское командование решило бросить в битву на Сомме свои неиспытанные берсерк-отряды. Смертников с промытыми мозгами и магически модифицированными телами, которые должны были биться до смерти, а потом вставать и драться дальше. Они и вставали. Только начинали крошить своих же, потому что у них в головах после смерти оставалась одна команда: убивать. Неважно, кого. Немцы потеряли от их рук тысячи человек, пока не догадались спалить своих супер-солдат из огнемётов.
Тая молчала, а Марька говорила, глядя куда-то мимо неё:

- Девятого августа тысяча девятьсот сорок пятого американский бомбардировщик сбросил атомую бомбу на Нагасаки. После Хиросимы власти Японии подготовились, как могли, и в момент взрыва Нагасаки попытались накрыть ирреальным щитом. Он сработал, только не так, как нужно: не смог уберечь людей от смерти, зато потом поднял их трупы. Ну и… чего ещё могли хотеть тела этих бедняг, которые смотрели на небо и понимали, что сейчас будет?

- Бежать, - прошептала Тая.
Марька отстранённо кивнула.

- Пока власти опомнились, они успели разбрестись кто куда. Бегать быстро они, конечно, не могли, у некоторых даже не было ног… или рук… или голов… но они шли, тащились, ползли… неостановимо, потому что знали одно: нужно убираться, иначе – ужас, смерть и боль… Знаешь, я читала рассказы очевидцев, которые встречали вот это, обугленное, с коричневой, запёкшейся кожей, отходящей пластами… Они все говорили о том, что чуть с ума не сошли от того, как от этих ходячих трупов шибало болью. Одна женщина писала, что это было как… крик. Невыносимо громкий, мучительный крик, который ты слышишь не ушами, а всем телом, и… ничего не можешь сделать, чтобы он перестал.
Она перевела дыхание.

- Последних зомби – их в Японии называли «юрэй» – смогли поймать только в тысяча девятьсот семьдесят первом. Нескольких из них нашли аж в районе Осаки. Зарегистрированы сотни случаев смерти от сердечных приступов, автокатастроф, самоубийств на фоне расстройства типа ПТСР, нарушений развития у детей от испуга, случившихся из-за встречи с юрэй. И это не считая смертей от рака, потому что они фонили… По некоторым источникам, способ убить их до конца так и не был найден, и их до сих пор держат где-то в подземных лабораториях по изучению паранормальных явлений.
Марька криво улыбнулась.

- Нацисты, кстати, тоже… изучали. На месте одного из концлагерей – по сей день не разглашается, которого – были найдены массовые захоронения узников, на которых пробовали разные методы достижения пресловутого бессмертия… Их зарыли живьём в негашёной извести, глубоко, так что сами они выбраться не могли, но… Когда их откопали, там уже ничего не осталось. Никакой личности, никаких мыслей, только…

Голод.

Тая дёрнулась, выпрямляясь.

Шлёп-вшшух.
Шлёп-вшшух.

Марька вздрогнула и сжалась в комок, закрыв лицо руками.

Шлёп-вшшух.

У Таи внутри всё оборвалось.

Он здесь.

И он не отстанет.

Тая вскочила на ноги. Потянула за собой Марьку.

- Я не могу больше бежать, Тай, - всхлипнула та, и из её глаз снова хлынули слёзы. – Я т-так устала, и… з-зачем это, если… если всё равно выхода нет?..

- Есть, - твёрдо сказала Тая, заставляя саму себя в это верить. – Я же как-то вошла.
Даже если я, хоть убей, не помню, как.

Звук становился всё ближе. Шлёп-вшшух. Шлёп-вшшух. В соседнем коридоре. Совсем рядом.
Тая вдруг остро поняла, что не вынесет взглянуть на это снова.
Она побежала по пути, которым пришла, таща Марьку на буксире. Никакая сила на свете не заставила бы её разжать мокрые пальцы, судорожно стиснувшие Марькину руку.
Тая не думала почти ни о чём, не было времени думать, но та её часть, которая ещё соображала хоть что-то, благословляла Разлив за следы на полу. Они выделялись на безупречно белом покрытии ярко и чужеродно, как шрам, как след от протектора шины на боку сбитой собаки, как светлые камушки, дорожкой выложенные в тёмном ведьмином лесу. Тае не было интересно, что это за тоннели, в которых чисто прибрано и ярко – слишком ярко – горят длинные лампы, но нет ничего больше. Ничем не закрытые дверные проёмы вели в другие ответвления коридоров, но и там было пусто: ни указателей, ни люков, ни секретных лабораторий, где маются в клетках противоестественные создания сумасшедших учёных.
Плевать.

Мокрые Таины кеды шлёпали по полу, и ей чудилось, что это ладони догоняющего их кошмара.

И тут её следы кончились, упёршись в стену.

Не успевая затормозить, Тая чуть не влетела в неё носом. На миг захлебнулась паникой, потом увидела лежащую на полу решётку от вентиляции и догадалась поднять глаза.

Неужели она пролезла вот тут?
Нет, ладно, на самом деле, вход в вентиляционную шахту был не таким уж маленьким, да и, спасибо низким потолкам, дотянуться до него вполне получалось. Но, глядя в этот прямоугольник черноты, Тая не могла не гадать, насколько далеко по нему придётся ползти…
Она оглянулась назад. Коридор, по которому они пришли, сворачивал под прямым углом.
Да хоть тысячу километров.
Всё лучше, чем оставаться здесь.

- Ты первая, - решительно сказала Тая.

- Но… - начала было Марька, но Тая жёстко отрезала:

- Не спорь!

Всё у неё внутри кричало, что чудовище в любую секунду может показаться из-за угла, что нужно бежать, спасаться, но она была бы проклята, если бы оставила Марьку позади.
Только не снова.

Она подсадила сестру к шахте, и Марька протиснулась в узкий проём. Тая стояла внизу, глядя, как подошвы её туфель скрываются в темноте.
И тогда она услышала это опять.

Шлёп-вшшух.

«Он не остановится, никогда, понимаешь? Ни-ког-да»…

На физре в школе Тая за всю жизнь не смогла подтянуться ни одного раза. Здесь она взлетела в шахту, как кошка.
Вот только на этом сходство с кошкой и кончилось. Потому что в лаз прошли голова, руки, плечи… А бёдра застряли.

Марька всегда была стройнее неё.
Тая отчаянно рванулась – тщетно. В голове укоризненно зазвучал мамин голос. «Ух, отрастила дирижопель! Говорила я тебе…»

Интересно, что лучше: потерять одну дочь или обеих сразу? Наверное, если обеих, можно просто сделать вид, что их у тебя и не было. Вынести на помойку их вещи, освободив себе лишнюю комнату. Выйти за кого-нибудь замуж и родить новых…
Ведь, в конце концов, разве кто-нибудь в масштабе города, государства, мира заметит разницу между одной человеческой особью и другой, если в итоге решают только цифры? Число погибших от рук маньяка или испарённых на месте атомным взрывом. Численность армии, которую можно послать против соседей. Количество детей, достаточное для того, чтобы продлить пытку человеку, которого ты обрёк на превращение во что-то другое.
Когда людям делают больно, первое, чего они хотят – это передать свою боль дальше.
Потому что со зверьми только по-звериному.
Только вот самое страшное в этом мире совершают не звери.
Звери не зарывают других зверей живьём потому, что сами хотят стать бессмертными.
Не мстят за мёртвую девочку, которой от этого уже ни горячо, ни холодно, создавая монстра, который будет гнаться за другими девочками, пока живыми.
Звери просто охотятся и прячутся от охотников. Дерутся, когда могут дать отпор, и бегут, когда не могут.
Как ты.

Тая испуганно всхлипнула и поняла, что останется здесь.
Ты могла вернуться к ней.
Могла – и не вернулась.
Наверное, она заслужила.
Тут кто-то схватил её за руки. Потащил вперёд.
Марька.

Капкан вентиляционной шахты разжался, и Тая выпала в темноту.
Она лежала на полу и никак не могла отдышаться. Она не ушиблась: вентиляционная шахта на поверку оказалась коротеньким лазом, выходящим в какой-то другой комнате совсем низко, на уровне коленей.
Здесь не горели лампы, но откуда-то сочился слабый, зовущий свет.
Из неплотно прикрытого люка в потолке.

И тогда Тая вдруг поняла, что они спасены.
Да. Вот так вот просто. Без напряжённой финальной битвы. Без сцены, где они добегают до выхода, а он оказывается заперт, так что им остаётся только упасть на колени и кричать в небеса: «За что?!»
Тая села.
К люку вели вмурованные в стену ржавые железные скобы.

- Ты первая, - просто повторила она, и на сей раз Марька не возразила.

Тая ждала, что они выйдут в метро, но ошиблась.
Они выбрались в маленькую комнатку без окон, освещённую тёплой настольной лампой, и Тая не смогла понять, что это за место. То ли сторожка лесника, то ли уютный бункер на одного… Так или иначе, похоже, на поверхность они пока так и не вышли – в узкой прихожей виднелась лестница, ведущая вверх.

- Я наружу! – крикнула Марька уже с первой ступеньки. Конечно, ей не хотелось больше оставаться под землёй ни минуты…
Тая задержалась внизу.
Мебели здесь было всего ничего: простецкая койка у дальней стены, письменный стол да узкий книжный шкаф с открытыми полками. Тая пробежалась пальцами по матерчатым корешкам, обтрёпанным от времени, вдохнула вкусный запах старой бумаги.

Где-то в прихожей лязгнул металл: Марька вышла.

По столу были в приятном, обжитом беспорядке разбросаны бумаги, линейки, карандаши; в центре столешницы важно лежал раскрытый гроссбух. Кажется, маленькой Тая как-то так представляла себе корабельные бортовые журналы. Страница была заполнена наполовину; она не стала вчитываться в чужие тайны.

К отодвинутому стулу был приставлен видавший виды электрический обогреватель. Он работал, будто тот, кто сидел и писал за этим столом, вышел лишь ненадолго – вон, даже чай не допил. Свет лампы жидким золотом плавал в остатках тёмной, густой заварки на дне помятой жестяной кружки. У дедушки были почти такие же, он брал их с собой, когда они втроём – Тая, Марька и дед – ходили в деревне в лес. До чего же вкусно было пить из них на привале чай с брусничным листом…

В углу комнаты что-то бормотало. Тая подошла посмотреть и обнаружила там большое, размером с тумбочку, старинное радио.

«… в подвале обнаружены фрагменты тела. Личность жертвы устанавливается. Вторая пострадавшая в данный момент находится в центральной городской больнице в состоянии комы. Набережная закрыта до дальнейших распоряжений. Теперь к новостям спорта…»

Здесь было так хорошо.
Только сейчас, в тёплой и тихой комнате, Тая поняла, как же она устала. Устала, замёрзла, до смерти хочет пить, но ещё больше – спать. Забраться под шерстяное одеяло на чужой кровати, свернуться клубком, укрыться с головой и уснуть, а когда тот, кто здесь живёт, вернётся, попросить налить ей чаю.
Но она не могла.

То существо – тот не-человек, гнавшийся за ними в тоннеле, мог потерять их след, но он не оставит погони.
И… Марька.
Марька где-то там, наверху, снаружи. И Тае надо к ней.
Люк грохнул снова, и Марька ссыпалась вниз по лестнице, запыхавшаяся и… счастливая?

- Там корабль, Тай! – выдохнула она.
Тая моргнула.

- Какой корабль?

- А какие бывают корабли?! – Марька нетерпеливо тряхнула волосами; её глаза горели. – В общем, ты тут как знаешь, а я поплыву…

Тая могла бы спросить у неё: «Куда?». Или: «Зачем?». Или: «Что вообще происходит?!»
Но она задала всего один вопрос:

- Можно мне с тобой?
Марька пожала плечами.

- Почему нет, - сказала она. – А ты хочешь?

Тая хотела остаться.
Хотела остаться здесь навсегда. Зачитать до дыр каждую книгу из шкафа. Заставить ожить каждую картинку на старых страницах. Слушать музыку по охрипшему радио, протянув руки к раскалённой докрасна спирали обогревателя.

- Да, - сказала она. – Я больше тебя не брошу, слышишь?

Марька улыбнулась.

- Тогда догоняй!

Она взлетела по лестнице, как ветер, и исчезла там, наверху.
Тая постояла ещё немножко. Потом протянула руку, выключила радио и поспешила вслед за сестрой.
Люк открывался наружу, в полярную ночь.
Бездонное чёрное – ни звёздочки – небо раскололо надвое колышущейся трещиной северного сияния.
Шхуна, затёртая вздыбленными льдами, тянула к нему перекрестья мачт.
Тая разглядела на её потемневшем борту тускло поблёскивающие буквы: «Святая Мария».

Марька была уже на полпути к кораблю – хрупкий силуэт на фоне неприрученных снегов.
Тая подобрала юбку и побежала к ней.
Я больше никогда тебя не оставлю.