Летом 1983 года в маленьком городке рядом с Миннеаполисом, Миннесота было найдено сгоревшее тело женщины. Оно было найдено внутри кухонной плиты в маленьком фермерском доме. Около плиты на подставке стояла включенная видеокамера, глазок был направлен на плиту. Увы, но внутри камеры пленка не была найдена. Происшествие было объявлено убийством, про него начали забывать. Но скоро на дне пересохшего колодца во дворе этой фермы была найдена кассета без подписи.

Несмортря на плохое состояние кассеты и отсутствие звуковой дорожки, полиция смогла разобрать содержимое записи. Там была запечатлена женщина. Она включила запись на камеру (на ту, которую нашла полиция). После она поставила камеру так, чтобы вся кухонная плита попадала в кадр. Затем женщина включила огонь, открыла дверцу плиты, залезла внутрь и закрыла за собой дверцу. Восемь минут после плита жутко тряслась, а потом из нее пошел черный дым. Остальные 45 минут камера просто записывала плиту, пока не сели батарейки.

Чтобы избежать лишних слушков и разговоров, полиция никогда не сообщала даже того, что запись вообще была найдена. Полиция не смогла определить, кто выбросил кассету в колодец. И самое главное: полицейские не смогли объяснить, почему высота и фигура женщины с пленки даже рядом не совпадала с найденным трупом.

Когда я, продирая глаза и почёсывая задницу под трусами, открыл дверь, на пороге стоял Коля.

— Бли-ин, ты чего в такую рань?

— Так десять часов уже. — Коля неловко стащил с носа очки и протёр их подолом рубашки, после чего снова водрузил на положенное место.

— Суббота, Коля! Нормальные люди... А, да ладно. Заходи. Случилось чего? Тебя последнее время не видать совсем. — Стоя перед зеркалом в прихожей, я оттянул нижнее веко и уставился на мелкую сетку вен, покрывающую белок. Да, хорошо вчера посидели.

Коля стащил растоптанные кроссовки, и мы пошли на кухню. Я щёлкнул кнопкой чайника и, склонившись над горой посуды в раковине, стал умываться. Коля сел на край табуретки, щелчком отправил в полёт заблудившегося на столе таракана и сказал:

— Вообще-то да. Случилось. Я тебе хочу одну штуку рассказать, закачаешься. Только сначала... — Он вытащил из кармана плеер и, размотав наушники, протянул их мне. — На, послушай.

— Что там? — Я запихал в уши «вакуумные» затычки, а Коля нажал на плеере кнопку.

Сначала было только едва слышное шипение. Затем звук стал нарастать — это был просто какой-то ритмический шум, а не музыка, как я ожидал. Что-то типа пульсаций, постепенно ускоряющихся, причём в правом ухе гудело медленно, низко, как гудит трансформатор в сырую погоду, а в левом пиликало, как какая-нибудь китайская детская игрушка с рынка. Некоторое время назад, вспомнил я, были популярны в интернете такие «цифровые наркотики» — очередное кидалово. Я для интереса скачал с торрентов пак и послушал парочку, где-то в самой глубине души ещё немного надеясь: ну а вдруг сработает? Не сработало, конечно, но звуки были похожие. Звук в наушниках тем временем стих, и я вытащил затычки.

— Ну и что это было? — Я воззрился на друга.

— Расскажи, что слышал? — В его глазах за толстыми стёклами светилось любопытство.

— Ну, звук такой, волнами. Пульсирует. На двух частотах. В чём прикол? Типа, — я припомнил, что писали про это в сети, — звук имитирует волны, которые излучает мозг?

— Да не-е. — Он махнул рукой. — Никаких бинауральных волн. Это всё херня, тут совсем другое. Хотя... Я с начала рассказывать буду, длинная история. Чайку заваришь?

Я заглянул в жестяную банку.

— У меня только нескафе остался, будешь?

— Давай.

Я сходил в комнату, накинул ту футболку, что казалась наиболее чистой, и натянул джинсы. На кухне Коля опорожнил переполненную пепельницу и устроился с ногами на жёстком угловом диване, коптя винстоном. Наспех настрогав бутербродов из чего было (в холодильнике нашёлся сервелат и заветренный сыр), я сел на освободившуюся табуретку и поставил на скатерть чашки с кофе. Затем посмотрел на Николая.

Он был какой-то не такой. То есть, конечно, он всегда был слегка не от мира сего, ещё со школы: железячник, программист, червь книжный... На последнее прозвище он обижался, зато ему нравилось, если его называли нердом. Неплохой парень, в общем говоря. С ним хоть поговорить всегда есть о чём. Никто из нас никогда этого вслух не произносил, но мы были, что называется, друзьями.

А сегодня он был ещё более странный, чем всегда. Лицо каменное, речь... отрывистая, хотя вообще-то он тот ещё мямля. Волосы взлохмаченные. И глаза какие-то... не такие, короче.

Я тоже закурил, и он стал рассказывать.

Рассказывал он свою дикую историю долго, пускаясь в подробности, голосом почти механическим. Курил одну сигарету за другой. А мне первая же обожгла пальцы, потому что я про неё почти сразу забыл. Не верить или не принимать всерьёз его слова совершенно не получалось. И чем дальше он говорил, тем сильнее меня одолевала жуть. Вдобавок, от его рассказа (да и от вчерашней попойки) начала кружиться голова. Я смотрел на него, слушал и изредка машинально отхлёбывал свой остывший кофе.

Я не знаю, кто будет читать этот файл. Но знаю, зачем пишу. Моего друга, Николая Олеговича Пикулина, одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года рождения, надо остановить. Во что бы то ни стало. Я хотел бы пересказать его историю целиком, но на это у меня уже нет времени, мысли путаются. Я напишу кратко. Должен успеть. Остальное додумайте сами.

Эта история началась полгода назад, когда Коля приобрёл на Амазоне у какого-то американца очередную игрушку. Вся его небольшая съёмная квартира была уставлена игрушками, моделями, фигурками, ещё чёрт-те-чем. По стенам стояли стеллажи с дисками, мангой и книгами. На стене, поверх советско-хрущовского ковра, висело дорогущее стимпанк-ружьё, а на антресолях хранилась коллекция футуристических бластеров. Я уже говорил, что он был нердом.

В этот раз он за пару виртуальных баксов купил с доставкой пластмассовый бластер, или излучатель, или станер, или как там его. Короче, футуристического вида хреновина MADE IN CHINA, работающая на батарейках, умеющая мигать лампочками сквозь прозрачные участки корпуса и издавать звуки «пиу-пиу». У меня был похожий в детстве. Да у всех такой был, наверное.

На коробке с Колюшиным приобретением, довольно помятой, крупными буквами значилось: «MIND ERASER 3000», а стоила игрушка довольно дорого для такой бросовый ерунды потому, что к ней прилагалась легенда. Предыдущий владелец клялся и божился, что если из этой штуки выстрелить в человека, то он сойдёт с ума. Да-да. Только пользоваться бластером всё равно нельзя, потому что стреляющий тоже рехнётся, как и все остальные в радиусе десяти метров.

Нет, Коля не был идиотом. Он не поверил. Но он любил хорошие истории, а переизбыток прочтённой и просмотренной научной фантастики давал о себе знать. Поэтому, получив на почте Mind Eraser, он стал его «исследовать».

Да, это оказалась обыкновенная, дешёвая пластиковая игрушка. Сделана она была, правда, не в Китае: на крышке отсека для батареек стояло клеймо с надписью «Фабрика», без указания страны-производителя. Вторая странность заключалась в микросхеме размером с почтовую марку, к которой шли из рук вон плохо припаянные проводки от батареек — раскрутив корпус, Коля внимательно её осмотрел... и ничего не понял.

Я должен обратить ваше внимание: если он, отличник электротехнического факультета, на сдаче диплома которого стоя апплодировала вся коллегия, не смог разобраться в устройстве детской игрушки — это очень, очень странно. Но вы, наверное, уже поняли, что вся эта история... Чёрт, как же кружится голова. Мутит. Я буду лаконичен. Должен записать быстро.

Коля снова собрал бластер и решил провести серию испытаний. Следующие месяцы он посвятил экспериментам. Жертвами его становились, в основном, кошки. А также несколько собак, крысы, мыши, хомяки, аквариумные рыбки, тараканы и паук-птицеяд. И, как я теперь подозреваю, кто-нибудь из соседей или живущих в углу его двора, у теплотрассы, бомжей. На всех них он испытывал действие бластера. И проклятая штуковина работала, точно так, как говорил продавший её человек.

Сначала он просто стрелял в живность из игрушки, зажмурившись и заткнув берушами уши. Позднее он вычислил, что мигающие в «стволе» светодиоды не дают никакого эффекта, что действие вообще не направленное, а поражающий эффект оказывает издаваемый звук. Он вынул микросхему и крошечный динамик и поместил их в другой корпус. Из своей ванной комнаты он оборудовал что-то вроде студии звукозаписи, обив стены поглощающими звук панелями и разместив под потолком коробочку с микросхемой. Включалась она дистанционно.

Какой звук издаёт маленький динамик, Коля так и не узнал. Естесственно. Он ловил кошек на улицах, подманивая их кусочками колбасы. Стал постоянным клиентом всех окрестных зоомагов. Он самозабвенно экспериментировал, а у глухой задней стены его пятиэтажки росло замаскированное под клумбу кладбище жертв эксперимента. Человек увлекающийся, он с головой отдался своему новому хобби: понять принцип действия загадочной микросхемы, которая работать просто не могла. Не должна была. Но работала, да ещё как!

Он стал одержим.

Парень постепенно осунулся, в глазах появился нездоровый блеск, а под ними — тёмные мешки. Такое, в общем-то, уже случалось, когда он всерьёз залипал на какую-нибудь игру. На четвёртый месяц экспериментов его бросила Наташка. Она была неплохой девчонкой, Коля влюбился в неё ещё на первом курсе, и к шестому сумел-таки добиться взаимности. Но иметь в парнях такого маньяка, как мой друг, оказалось для неё слишком тяжёлым испытанием. Да, чёрт возьми, и я прекрасно её понимаю! В общем, закатив последнюю истерику понуро молчавшему Николаю, она хлопнула дверью и ушла.

Больше ничто не отвлекало его от исследований.

Вы хотите знать, что случалось с животными, услышавшими сигнал? Они спятили, все до единого. Кошки, мышки, рыбки. Сошли с ума. Рехнулись. Совершенно обезумели. Кто-то после этого подыхал сам, некоторых приходилось душить или усыплять. Нашему гению уже было всё равно. На насекомых импульс не действовал. Коля объяснял мне что-то... Про ганглии. Про перенаправление нейронных связей. Не помню. Слишком сложно, а мне всё труднее соображать и формулировать. Проще говоря, раз услышанный, адский звук менял что-то в голове животного. Не мгновенно — это как бы распространялось по всему мозгу из того центра, который отвечает за слух, от нейрона к нейрону, что-то в нём переключая. Не вирус, не опухоль, скорее программа.

Каждая тварь сошла с ума на свой лад. Животные погибали, откусывая себе лапы и отрывая хвосты, разбивая головы об стены. Рыбки бились о гальку в аквариуме. Кошки дико выли, а многие, наоборот, впадали в ступор и отказывались есть. Другие ходили с пустыми глазами по квартире, шатаясь, натыкаясь на стены и предметы, гадя под себя. Как-то раз кошка заживо сожрала другую, причём последняя мурчала и жмурилась от удовольствия, пока не умерла.

Слушая, как сидящий напротив человек со спокойным, даже каким-то ожесточённым лицом описывает мне всё то, что он сделал, я буквально физически ощущал, как седеют мои волосы. Сколько было этих животных?

Понимаете, я думал, что хорошо его знаю.

Ха-ха.

И вот, каким-то образом перепаяв ведущие к динамику проводки, он сумел переключить аудиовыход микросхемки на входной каскад звуковой карты навороченного компьютера, центра его маленькой личной вселенной. Сколько часов машинного времени, сколько труда воспалённого мозга ушло на декодирование сигнала, я не представляю. Но Коля — парень неглупый, совсем неглупый. И очень упорный. Он получил сигнал в чистом виде. Набор импульсов, частот и длин волн. Он не был звукорежиссёром, зато был математиком — и этого хватило с лихвой. Он понял принцип действия. Полученный «сигнал безумия» (на самом-то деле очень простой, по его словам) он разложил на составляющие, сделал стереоскопическим, усилил, очистил от посторонних шумов, что давала некачественно спаянная схема Майнд Ирэйзера 3000, закольцевал. И перегнал в mp3.

Эксперименты продолжились.

Вы ведь уже всё поняли? Надеюсь. Потому что. Мне всё труднее печатать. Я всё чаще забываю, как выглядит нужная мне буква. Мозг человека... Он гораздо больше. Чем у собаки даже. И процесс «нейрокристаллизации», как назвал его мой друг, идёт гораздо дольше. Это слово я сумел набрать только с пятого раза.

К концу его рассказа чуть побаливавшую с похмелья голову разрывала на части мигрень. В некоторые моменты я словно отключался, забывая, что за человек сидит напротив с таким холодным изучающим взглядом. Иногда я не понимаю, где нахожусь. Пару раз мне начинало казаться, словно я куда-то лечу или падаю, потом очертания предметов снова проступали перед глазами. Вот только часть названий этих предметов я совсем забыл, а попытки вспомнить были мучительны. В левом ухе не прекращался пронзительный писк. Мне было всё хуже и хуже. С каждой. Минутой. Картинка плывёт у меня перед глазами и какие то мушки, мушки. Долго печатать не смогу. Мне страшно. Мне очень очень очень страшно. Кажется, я обмочился.

Что со мной будет? Я стану слабоумным дебилом? Или пооткусываю себе все пальцы, весело хохоча? Вырву глаза, как в ужастиках? Прыгну из окна?

Я мог бы биться башкой о стены. Собственно, я пытался. Отчаяние, ужас. Кажется, процесс уже не остановить. Но остановить можно его. обязательно нужно. Мне уже поздно рыпаться. Хочется вскочить, закричать, бежать, бежать прочь отсюда, далеко, прочь от подступающего безумия и этих грязных вонючих теней облепляющих со всех сторон. Но куда, я побегу, в больницу? Ха-ха. Можно, можно убежать из своего дома, даже из города своего. Но из своего черепа не убежишь. От себя не скроешься как ни рвись. Бесполезно. Я заперт тут ха-ха, заперт в темноте с чудовищем, которое жрёт мои мозги. Заперт. Заперт.

Что такое страх перед безумием? Вы представляете, что это такое? Я не хочу. Пишу это, а клавиши ускользают из под пальцев, и ползут грязные тени застилая сознание. Не знаю, как ещё это описать. Я не хочу. Нужно бороться. Я пытался решать в уме задачки, но сейчас не могу ни одной придумать не то что решить. Повторяю алфавит от конца к началу. Нужно сопротивляться. Должно помочь. Думать! Думать!!! Пишу это, и понимаю что плачу как девчонка. Как же без меня мама теперь? Что ей делать с сыном-дебилом, в коляске по парку возить? Лучше бы я просто умер. Буду печатать пока смогу. Вы должны знать. Должны понять. Я не хочу сходить с ума как все эти кошки.

А знаете, что он сказал мне, ха-ха, когда я спросил, зачем? Что, говорю, я один из твоих экспериментов? Просто так другу дал послушать, бля, свою запись, диджей грёбаный? Не-ет говорит, не просто. Наташа ушла от меня, говорит а ведь ты знал как я её люблю. И что говорю при чём здесь я, за что ты со мной это сделал свинья убийца мразь. Ха-ха, говорит, ха-ха, она ушла к тебе, и я знаю. вы трахались зачем ей книжный червь она прекрасна, она богиня, ей нужен крутой как ты. Она ушла к тебе, Коля брызгает слюной а ты говоришь мне что ты друг. Друг. Это правда, он правда. То есть она, да, ко мне. Ха-ха. Хахаха. Говорю прости коля. Не надо так коля. Расцарапал себе весь лоб, бью по голове не помогает. Плачу, плачу. Он сказал я сука. И за это вот. И мне вот. Ей он позвонил, дал послушать. Это. Нейрокрист. Неирокри. Сделал то же самое. А я сука. А я не хочу.

Хочу думать. Но всё забываю. Слова забывать, вещи. Пожалуйста не надо. Не знать. Как? Сказал что сука я и что все. что всем дать послушать. радио. интернет. что все и так идиоты хуже не будет хаха. он сказал хаха много много раз а голова всё тяжелее не понимаю забыл как зовут его меня. его остановить а я сука. сука это собака. это помню. сука собака и я сука тогда я собака вот хорошо надо думать надо писать и думать хаха я собака гав. я собака гав он сказал. наташа бластер и я собака все сойдут. хочется спать. хорошо собака собаки говорят гав я гав я гав. гав

гав

Автор: arxangel-jul
Источник: http://kriper.ru/

Я не из пугливых. Всегда считала, что все сверхъестественное имеет под собой весьма прозаичное объяснение, окрашенное в оттенки неведомого и потустороннего страхами, впечатлительностью и мнительностью чрезмерно нервных граждан. Так я думала. Недавно. Но в этом марте все поменялось и поменялось кардинально.

Март, сырой и слякотный, противно, но настроение у меня отличное, потому как ко мне, невзирая на ранневесеннюю непогоду, приехала сестра. Я приготовила ужин, небольшой пирог к чаю. Мы не виделись 2 недели, она укатила на море и теперь, полная впечатлений, отхлебывала чай, показывала мне фото прекрасных 14 дней под солнцем и делилась впечатлениями. Время было позднее, близилось к часу ночи, и сестра засобиралась восвояси. Ехать ей было недалеко, но муж уже намекал посредством СМС, что пора бы и честь знать.

Я решила проводить ее, говоря начистоту, мною двигало не природное гостеприимство, а необходимость — я решила выбросить мусор, за время готовки я прилично насвинячила, и мусорный пакет стоял в углу.

Я живу на 3м этаже девятиэтажки, живу 2 года, мусоропровод в доме имеется, но не работает, его заварили еще до моего заселения. Поэтому для этих целей под подъездом имеется контейнер. Вот эту миссию я и решила совместить с проводом сестры к автомобилю.

Мы вышли, коротко попрощались, чему поспособствовали холод и сырость мартовской ночи, и я двинулась домой. Войдя в подъезд, я стала бодро подниматься по лестнице. Тут стоит немного сказать о подъезде. Как и тысячи прочих панелек, мой подъезд вид имел достаточно убогий, не грязный, нет, но обшарпанный. Тусклое освещение, которым могли похвастать только отдельные этажи, лестничные пролеты не освещены вовсе, на первом этаже гордо полыхала лампочка, разумеется, 40 ватт, чай, не слепые, все лучше, чем на ощупь. На втором этаже и моем — третьем — тоже горят эти скромные лампы.

Я стрелой взлетела на второй этаж, миновала темный пролет и оказалась на родной площадке. Звеня ключами, я пошла к двери, но тут почему-то приостановилась. Я часто прокручиваю в голове этот день, все ощущения и мысли, все, что помню об этих минутах, но до сих пор не могу понять, что в ту секунду меня остановило. Была полная тишина, та же температура, тот же влажный воздух, мои ноги тысячу раз пересчитывали эти ступени, глаза видели этот пейзаж. Может, именно в этом и было дело? Мое периферийное зрение на каком-то глубинном уровне уловило что-то, чего в этом месте ранее не наблюдалось, чего там быть не должно, чего просто не должно быть. Теребя в руках ключи, я остановилась и обернулась, тусклый свет освещал лестницу на четвертый этаж и часть пролета, все как всегда, серый бетон лестницы, тусклый кафель пролета. Все? Нет, не все. В зоне, не попадавшей в коридор света, где в полутьме покоилась труба заваренного мусоропровода, было что-то. Там, между стеной и мусоропроводом кто-то таился. Глаза, привыкшие к тусклому свету, легко угадывали человеческие очертания в стоявшем. Он — а это был он — стоял левым ко мне боком, я могла частично разглядеть очертания и силуэт. Он был худ, очень. Высокий и сутулый. Сперва я подумала, что это какой-то наркоман, очень бледное, как полотно, лицо, сосульки сильно отросших волос, непомерная худоба. Первая мысль — наркоман, который в состоянии наркотической галлюцинации занял такое странное место.

Чтобы лучше разглядеть межэтажного гостя, мне нужно было вернуться на несколько шагов, не без опаски я вернулась, о чем жалею каждый день.

Он стоял неподвижно, что сразу показалось мне каким-то неестественным, потому что даже легкого покачивания я не заметила. Руки свисали, и вот от этих рук меня накрыла первая волна ужаса — руки, точнее рука, была неестественно длинная, кисть бело-серая обладала немыслимо длинными пальцами, рука безвольно свисала. Горбатая фигура, будто изваяние, недвижно застыла в каком-то неестественном изгибе. Я все еще не могла разглядеть четко его лица досконально, но профиль был страшным — лицо очень длинное, оно белело в полумраке, как ткань, я вглядывалась в него несколько секунд, и тут меня как окатило ледяной водой — на его лице не было носа. Я видела профиль, а значит, нос — первое, что должно броситься в глаза, но на месте носа не было ничего, никакой выпуклости, совершенно ровная поверхность. Рта я не видела, глаз почему-то тоже. Я видела темную впадину и только.

В этот момент очевидные доводы логики стали меня подводить. И тут мой взгляд упал на его ноги, босые ноги. Как? Как он может быть бос, если на дворе холодный март, лед, талый снег и -2. Я застыла, как истукан, почему-то в тот момент не отсутствие носа, а именно ноги, эти босые ноги сковали меня ужасом. Они были такими же белыми, как остальные открытые части тела, но, подобно кистям, неправдоподобно удлинены, какая-то немыслимая длина стопы. Я пошатнулась, вид этой неподвижной сущности испугал так, что я потеряла способность двигаться на несколько секунд. Просто стояла и смотрела на высокую бледную фигуру с неестественными конечностями, застывшую, безносую и босую. Я знала только одно — это не наркоман. Это не человек вообще. В какую-то секунду я отошла от оцепенения и начала было пятиться к своей двери, но в моей руке, видимо, от неясной дрожи, звякнули ключи. Я все это время неотрывно смотрела на страшного гостя. Он резко повернул ко мне голову, теперь я видела все его лицо. Вытянутое, бесцветное, нет не только носа, но и какого-либо намека на присутствие чего-то, через что дышат, его словно стерли или еще не нарисовали. То, что я ранее приняла за глубоко посаженные глаза, таковым не являлось. Глаз, как таковых, не было, просто две огромные черные впадины, будто глазницы просто проваливались в пустоту. Был еще рот. Очень маленький. Оно смотрело на меня, хотя смотреть ему было нечем. Оно видело, оно изучало. Повернувшись вслед за лицом всем корпусом так же стремительно, как-то конвульсивно оно стало лицом ко мне. Сухое, очень высокое, в той же позе, но лицом. Оно медленно открыло маленький рот и издало протяжно-стонущее, низкое и скрипучее «О-о-о», оно звучало как выдох, низкий и рокочущий, очень тихий. В панике я все же сумела справиться с приступами оцепенения и метнулась к двери. Кто знает, что такое стресс, поймут, в такие секунды время будто растягивается, оно длится вечность. Мне казалось, что я никогда не попаду в замочную скважину, что никогда не открою эту дверь. Я слышала пульсирующую кровь в моих ушах и шлепание, огромные стопы мерно, но громко шлепали по кафелю. Дверь поддалась, и я не вошла, даже не влетела, я вкатилась в коридор. Заперлась с такой скоростью, что сбила палец о вентиль защелки. Рухнула на пол прямо в углу прихожей. У меня хорошая дверь, крепкая, но немыслимым образом я слышала приближение этих шлепков. Оно шло, шло ко мне, оно знало, что я здесь. Еще одна необъяснимая странность поведения для самой себя — почему я не ринулась в комнаты или в кухню, в ванну, почему я валялась в углу прихожей и слушала это мерзкое шлепанье.

Оно остановилось под моей дверью. Наступила тишина, оно стояло там. А потом медленно и практически беззвучно оно дернуло ручку. Вниз до упора и вверх. Потом снова и снова, но уже интенсивнее. Уже через минуту ручка безостановочно клацала, дверь колотилась, я вжала голову в колени, закрыла ладонями уши и закричала. Я не помню, что точно я кричала, но оно перестало, наступила тишина, полная. Несколько секунд я еще сидела неподвижно, но ни звуков, ни движений из-за двери не доносилось. Я медленно встала, подошла к двери, прислушалась — ничего. В глазок не смотрела, побоялась, вспомнила, как тихо и неподвижно он застыл за мусоропроводом. Я пошла на кухню. Включила свет, рухнула на стул, трясясь всем телом, как кролик, налила себе чай, мысленно жалея, что не держу дома горячительного. Пыталась понять, что это было. Потрёпанная логика отказывались выдавать мало-мальски достойную версию увиденного. Что делать, я не знала. Просто поплелась в свою спальню и рухнула на кровать.

О сне речи не было, я лежала и думала. Но от одного ощущения я никак не могла отделаться — ощущения опасности. Вроде все прошло, я спаслась, я дома, но тревога все крепчала, ощущение незримого присутствия вводило в панику. Я огляделась. Комната пуста, свет с улицы достаточно ее освещает, что не так, комната, окно, углы... Окно. Или за окном. Что за окном? Я подскакиваю, как от толчка, медленно подхожу, аккуратно выглядываю, чтобы меня не было видно в проеме. Ровно напротив меня, задрав шею и тараща бездонные глазницы прямо мне в душу, стоял он. Липкий пот прошиб все тело. Он разинул рот, неестественно маленький, издав неслышный мне звук. Я не могла ни отпрянуть, ни отвести взгляда, страх окончательно сковал мое естество. А потом он пошатнулся назад, и его рот стал расправляться в подобии улыбки, точнее оскале, во рту не было ничего, такая же пустота, как и в глазницах, черная и смоляная. Этот оскал говорил лишь одно — он видит меняя насквозь, он нашел меня, и мне не спрятаться. От этой ухмылки я отшатнулась и отскочила на кровать. Паника. Я была в панике.

Телефон! Нужно кому-то позвонить! Нужно попросить о помощи! У кого? Милиция? Психлечебница? Скорая помощь? Скорая помощь! Да, единственная скорая помощь, которая не вызовет санитаров и будет действительно полезна — сестра и муж. Я судорожно залезаю в карманы домашних брюк, но там нет мобильного. Конечно, он на кухне, там, где я оставила его перед тем, как выскочить на секунду с сестрой и мусором. Подскакиваю, озираясь на окно, выхожу в темный коридор, дверь в гостиную открыта, освещая комнату, я прохожу на кухню. Так и есть, лежит на столе. Звоню — тишина. Оно и немудрено — 2 ночи. Набираю снова, гудки... гудки... Краем уха улавливаю какой-то звук из спальни.

В полной власти ужаса медленно иду по коридору. Вот освещенный дверной проем гостиной, невольно поворачиваю голову в сторону этого потока скудного света и обмякаю, роняя из рук сотовый. Там, прямо за балконной дверью, стоял он, стоял и смотрел. Скаля бездонную дыру рта в уродском подобии злобной ухмылки, стоял он, стоял, опершись костлявыми руками в дверь балкона. Я хотела закричать, но страх комком встал в горле. Я не знаю, что было бы дальше, но гробовую тишину ужаса разорвал звонок. С экрана улыбалось фото сестры, этого мига было достаточно, чтобы прервать мой панический паралич. Я схватила телефон и стремглав метнулась в обратную сторону. Вкатилась в ванну, мимоходом врубив свет, инстинктивно спрятавшись от окон, за которыми ждал он. Колотящимися, как у эпилептички, руками я наконец подняла неумолкавший телефон, в трубке испуганно верещала сестра, я не понимала, что она говорит, я хотела заорать, но не смогла выдавать из себя ничего, кроме хрипа. Несколько секунд я только хрипела и всхлипывала, потом трубку взял мой шурин, он твердо и спокойно спросил, что у меня случилось. От его голоса меня как-то расслабило, правда, ровно на столько, что я смогла выдавить из себя скрипучим совсем не своим голосом:

— Леша, приезжайте скорее, он уже на балконе, он войдет сюда, он меня заберет!

После этих слов меня накрыла истерика, паническая и дикая, я просто выла в трубку. Где-то далеко, будто в другой реальности, орал шурин, я слышала только:

— Кто он?! Где ты сейчас?!

Но все это было далеко, а здесь была я, забившаяся в душевую кабину. Щелчок открывающегося балкона. Он был здесь, и он шел за мной... Мой вой оборвал дикий визг сестры, она орала:

— Ни в коем случае не вешай трубку! Мы едем! Включи громкую связь и говори с нами!

Как завороженная, я выполнила нехитрую инструкцию, теперь я была вербально не одна. А тем временем мой слух уловил отдаленное, но такое знакомое мокрое шлепанье по паркету, мерное и ужасающее.

Я не помню, что говорила сестра, и что я отвечала, я только помню свой иступленный ужас и приближающееся шлепанье. Оно приближалось, ужас сковал мое тело, в ушах звенело. Он остановился, он был за дверью, эта тишина сводила с ума, через несколько минут я заметила медленное движение ручки, осторожное и беззвучное, я приготовилась к штурму двери, но внезапно погас свет, я хотела вскрикнуть, но смогла только захрипеть, единственное, что меня отделяло от кромешной тьмы — экран телефона с улыбающейся фотографией сестры. Кажется, я шептала ей что-то, а она пыталась меня успокоить, тут ее голос перебил мощный удар в дверь, а потом он заскребся и издал это протяжное «О-о-о». В этом скрипучем и низком звуке было столько зловещего, страшного и нечеловеческого, а еще какая-то пустота, звук шел будто из бездны. Он все скреб и скреб, дергал ручку и пытался пробиться в дверь, а потом все стихло, и мой телефон вдруг погас. Кромешная липкая тьма поглотила меня, я ничего не видела и не слышала, ни звука. Я вжалась в угол и, как мне показалось, даже перестала дышать. И в этой адской темноте, этой немыслимой тишине, я услышала звук ударяющегося о кафель металла. Это была ручка, это был конец. Больше ничего не защищало меня от него, теперь меня ждет нечто куда более страшное, чем смерть. Его взгляд в душу дал мне понять только одно — он пришел за ней, ему не нужна моя жизнь, ему нужна моя душа.

Мое сердце бешено колотилось, кровь била в виски набатным стуком, в затылке сделалось жарко, но всю меня пробил ледяной пот. Я снова услышала это протяжное скрипучее «о-о-о», скрип двери, и я, как мне показалось, увидела ухмылку и пустые глазницы прямо перед собой, но в эту секунду сознание мое поплыло, в затылке стало совсем жарко, сердце бухало, заполняя собой все нутро, и я просто отключилась.

Когда я пришла в себя, вокруг был ослепительный свет, мне он показался каким-то нелепо-невозможным, кругом были люди, рядом сидела сестра. В дверях стоял человек в форме, полицейский, он говорил с моим шурином, из соседней комнаты доносились тихие голоса еще каких-то мужчин (оказалось, еще два сотрудника при исполнении).

Как позже рассказали мне сестра и ее муж, когда я позвонила, они сразу поняли, что случилась беда, они спешно вылетели мне на помощь, по мере их движения и отрывистого разговора, если это можно назвать разговором, они стали понимать, что ко мне не просто кто-то забрался, они поняли, что-то страшное происходит в моей квартире. Еще только сев в машину, шурин вызвал полицию, сказав, что ко мне кто-то залез. Приехали они почти одновременно, полиция не успела всего на несколько минут. Когда они подошли к двери, то заметили какие-то влажные следы, думали, талый снег (мартовская слякоть), но в последствии оказалось, что это будто масло. Возиться с дверью долго не пришлось, у сестры есть ключ ввиду моей рассеянности, я теряла ключи раз пять, если не больше.

Отперли, вошли. Темно, тихо, позвали — молчание. Ринулись по комнатам, сестра в ванну, включили свет. Я сидела, вжавшись в стену, без сознания, вытащили и занесли в спальню, стали осматривать квартиру. Балкон открыт, от него идет цепочка тех же маслянистых следов к ванной. Ручка в ванну вырвана, дверь в той же субстанции, балконная тоже. Больше следов нет. Никаких. Как и куда он делся непонятно, вероятно, прошел так же на балкон по своим же следам. Под окном спальни, где я увидела его стоящим, большая лужа этой маслянистой жижи.

Эксперты пробу взяли. Оказалось, что это какая-то странная смесь с большим количеством смол. Я мало что поняла, да и не хотела. Из квартиры я уехала в тот же день. Знаю, что не вернусь туда больше. Выставила на продажу. Живу у сестры, одна находиться не могу. Боюсь всего. Что делать, не знаю.

Прошло уже несколько месяцев, я ни разу не спала без света, шторы закрыты плотно всегда. Я жду его, я знаю, что, увидев душу, он ее забирает. Я уцелела, его спугнули, но как долго я цела, а если он вернется, если найдет меня? Я не знаю, что делать дальше. Не знаю, где меня поджидают пустые глазницы-туннели в бездну, адская ухмылка и костлявые пальцы непомерной длинны. Я живу, а может быть, просто доживаю.

Это началось несколько недель назад. Каждое утро как я просыпался, я видел как тюки сена, которые стояли в нескольких сотнях метров, медленно двигались в сторону моей фермы. Я не придал этому значения решив, что это работа местных шутников. В течении нескольких дней тюки почти вплотную приблизились к ограде моей фермы. Я устал от таких шуток и решил вернуть их на место. Я потратил несколько часов и порядком устал перетаскивать их.

На следующее утро меня разбудил жуткий запах. Я зашел в конюшню и остолбенел. Каждая из моих лошадей была обезглавлена. Причем я не обнаружил головы на всей ферме. Я провел весь день убирая беспорядок и закапывая останки. И только вечером заметил, что тюки сена вернулись на свои места. Я был слишком напуган, понимая, что лошади и тюки как-то связаны, решил оставить и больше не трогать это сено.

В ту ночь я сидел на крыльце с ружьем в руке и кофейником рядом. Я просидел несколько часов, напрягая глаза в сторону поля, чтобы выяснить кто же двигает моё сено. Наконец я начал клевать носом и отрубился. Меня разбудил шум и шорох деревьев из леса за полем. Я привстал, собираясь ловить эту сволочь. Но меня тревожил звук, обычный человек не мог так гнуть деревья и издавать шум на пол километра, пусть даже и была тихая ночь. Наконец в свете луны я увидел силуэт, который выполз из леса, он был похож на человека 2,5 метров высотой, который встал раком и шел на четырех конечностях. На четырех длинных худых конечностях! Я застыл, не смея двигаться, всё мое тело остолбенело, по коже пробежал неприятный холодок. Это существо будто не замечая меня, схватило один из тюков и с легкостью понесло к моему забору. Я решил убежать и запереться в доме, но не мог сдвинуться с места. Это подошло к забору и поставило тюк в плотную к нему, и пошло за следующим. Когда он брал тюк он вставал на две ноги и шел чуть сгорбившись, его силуэт выглядел просто кошмарно! Худые и темные конечности; круглый живот, будто надутый; голова похожа на человеческую, но детали были мне не видны. Он должно быть видел меня, но делал вид будто я его не интересую, и слава богу, что не интересую. Я вспомнил про то, как были обезглавлены лошади, их голова была просто оторвана.

Прежде чем уйти в лес, он повернул голову в сторону дома и несколько секунд пристально смотрел в мою сторону. Затем повернулся и молча скрылся в темноте леса. Я еще час сидел и смотрел в сторону леса, потом вошел в дом и так не смог уснуть. Как взошло солнце, я осмелился выйти и посмотреть. Тюки были расставлены таким образом, что образовывали почти идеальный полукруг возле моей фермы. Будто это существо обозначило свою границу. В эту ночь я быстро уснул, но мне снились кошмары, и я так и не смог нормально выспаться.

На следующие утро тюки были там, где он их оставил. Я попытался разобраться в ситуации – существо обозначило свою границу, я её нарушил и перетащил сено, оно обезглавило моих лошадей, сделав предупреждение, оно прекрасно понимало, что я это пойму и он знал, что это меня напугает. Я решил, что не буду ходить на его сторону, и все будет спокойно. Так и было, в течении нескольких недель все было спокойно.

Одним утром я решил, что мне пора купить новых лошадей. Я заправил свой грузовик, чтоб ехать в соседнею деревню, забыл сказать, что я живу на отшибе. И вдруг увидел столбы пыли на дороге, это ехала машина. Я вышел чтоб повстречать кого бы там ни было. Машина уже начала подъезжать, как вдруг из леса выбежало это чудовище, оно мчалось галопом на 4 конечностях и настигало машину. Я начал махать водителю чтоб он увидел его и уезжал обратно, но тот меня не понял. Машина была уже в метрах 20 от меня, как ОНО настигло её, запрыгнув на крышу, он разбивал стекла. Машину бросило в сторону и она заглохла. Чудовище своими длинными руками вытащило водителя, подняло над собой и скрутило человека, будто это была сырая тряпка, которую надо выжать. Брызнула кровь и человек затих.

Оно посмотрело на меня и я увидел его лицо, оно было похоже на лицо пухлого младенца, но с огромными черными пустыми глазами. Я в шоке стоял, не смея двигаться. Он бросил тело, повернулся и спокойно пошел в лес.

Придя домой, я понял всю безвыходность моей ситуации. Чудовище решило увеличить свою территорию, и отрезало меня от единственной дороги, через которую можно уехать с этой чертовой фермы. Обойти его территорию нельзя, так как с другой стороны находятся непроходимые болота. На машине быстро проскочить не получится, так как он догонит все равно. Единственный способ улететь на вертолете, но я уже устал звонить в службу спасения. Сначала мне не поверили, потом я начал им говорить, что попал в капкан, что истекаю кровью, но они говорят, что могут направить ко мне автомобиль. А это бессмысленно. Конечно, как у них пропадет автомобиль они, может, и вышлют вертолет, а может и вышлют еще несколько машин. Так или иначе, я не хочу быть спасенным в обмен на несколько смертей ни в чем не повинных людей.

Я пишу это сообщение на форуме, в надежде, что у кого нибудь есть личный вертолет и он мне поверит и спасет.

Сегодня он оборвал линию электропередач. Я завел электрогенератор, топлива хватит где-то на неделю, потом уйду в оффлайн.

Самый страшный в моей жизни сон был жутко будничным и прозаичным. Но не в пример кошмарам с падающими самолетами, чудовищными змеями и прочей чертовщиной, что благополучно забываются на другой день, врезался прочно в память.

Меня, лежащего пластом в плену какой-то небывалой слабости – смертельной, как откуда-то доходит, везут в старой и тряской «скорой» в «умиралище» – место, где люди расстаются с жизнью. И я еще с тайной надеждой думаю: а вдруг мне это только снится? Хотел даже протереть глаза – но руки не шевелятся, и по детальности картины в стиле гиперреализма вижу, что не снится ни фига, все так и есть.

Рядом – жена и дочка с печальными, но несколько пригашенными фатализмом дела лицами: дескать и жалко батьку, да везти на погост! Мне хочется что-то им сказать, но губы тоже не шевелятся – и чувство страшного, уже безвыходного одиночества сжимает все внутри.

Тут наш рыдван перестает трясти; я понимаю, что вот и приехал, отчего последние, наверное, на этом свете слезы душат меня – и со внезапным в слабом теле жаром льются по щекам. Но никто этого уже не видит, потому что истуканы-санитары берут носилки со мной и вносят в сумрачный зал с каменными, как в бане, лавками, на которых лежат такие же, как я, полупокойники. Один санитар бросает походя другому:

– Куда этого сваливать?

– Да вот сюда!

Меня ссыпают на пустую лавку, а тем временем жена с дочкой у конторки при входе возятся с какими-то бумагами. По залу с вечной ненавистью персонала к пациентам ходят те же санитары в их грязных халатах; там и сям над умирающими стоят бедные родственники – и, отстояв недолго, удаляются. Кто-то уже отдал концы, кто-то вот-вот отдаст. И время равнодушным тараканом ползет к моей кончине.

Я как сквозь какую-то сознательную вату испытываю два главных ощущения. Одно – что все это не так, неправильно, где-то сидит дурной подвох, с которым я б уж разобрался, будь чуть больше сил! Прошел бы по всем коридорам, поднял шум, потребовал лицензию – но не могу не только рукой или ногой, даже губой пошевелить, а они, суки, пользуются этим!

Ну а другое, вытекающее из всей накатанной канвы – что все идет по заведенному порядку; скорей всего есть и лицензия с такими подписями и печатями, против которых уже не попрешь! И этот заведенный и рутинный ход всего как-то смиряет мой исходный ужас. Раз надо, значит, надо! Все не вечны и должны когда-то сгинуть; рано, не рано, а влип – и уже не отлипнуть все равно!

Тут наконец, списав меня со всех былых счетов, подходят жена с дочкой постоять тоже надо мной – но, кажется, делают это скорей не для меня, а для того же заведенного порядка. Что-то друг дружке говорят; я еще слышу, но уже не понимаю их – и не пытаюсь понимать: моя ладья, увы, уже отчалила от их стены! Вдруг раздается дочкин телефон, и она, прикрыв его ладошкой, говорит какому-то живцу: «Ну все, потом перезвоню, давай!»

Но мне от этого ни капли не обидно – даже хорошо, что ее жизнь, так кстати отпочковавшись когда-то от моей, продолжится и после моего ухода. И опять хочется, уже в полном смирении с судьбой, расплакаться на посошок – и уйти с душой, навзрыд! Но слезы что-то больше не текут, и пока я силюсь выжать их, подходит черствый, как казенная бумага, санитарный бригадир:

– Ну все, простились – и на выход.

И только что улегшийся протест опять восстает во мне неугомонным ванькой-встанькой. Я хочу крикнуть: «Ты, сука, сам уйди! А вы пока не уходите!» Но рот-то скован; я еще надеюсь, что мои провожающие не послушают его – но они с какой-то общепринятой покорностью порядку, который меня уже ничуть не утешает, покидают зал.

И я в нем остаюсь совсем один – с горьким признанием той истины, что каждый умирает в одиночку.

Теперь, за удаленьем всех душевных блох, меня заботит лишь одно: как все-таки случится моя смерть? Как я сам ощущу ее – и как это произойдет технически?

Мое постыдно беспомощное тело переносят в другой зал, где уже никого из посторонних и где все, видимо, и происходит. Но как именно? А, вот как. Тут тела пакуют в черные мешки на молниях, как при отправке трупов с ДТП, оставив лишь просвет над лицами. В них и доумирают еще недоумершие. Тогда санитары до конца застегивают молнии – и сносят эти упаковки к транспортеру, вроде аэровокзального, который отправляет их в тартарары.

Только я вижу с изумлением, что бардака и неразберихи здесь не меньше, чем в наружной жизни. Вдруг молодая девка с белым, но еще живым лицом расстегивает свой мешок – и под ним вся голая. Вскакивает с ее лавки и, как с перепоя на чужой квартире, озирается по сторонам. И у меня шальная мысль: а ведь и я еще не сдох! Может, пока рядом никого, что-то замутить с ней напоследок? Тем паче долго, на исходе такой пьянки, не придется уговаривать!

Но оглянуться не успел, как к ней подходят двое санитаров, дают ей по башке, она падает, и ее застегивают с головой. И это меня живо остужает: ну да, не то время и место, – и даже устыжает: вот ты болван, уже на полумертвую позарился!

И следом вновь охватывает безысходная тоска перед конвейером, с которого мне не сойти уже иначе как в мертвецком виде. Я жду, жду, когда совсем отдам концы, чтобы скорей покончить со всем этим скверным делом. Но все эти всплески перед вечным, как перед обычным, сном, когда вязкая дрема гасит мысленную лампочку, меня как-то некстати растормошили. Той ватной отупи, в которой я попал сюда, все меньше и меньше – и другое начинает волновать больше и больше.

Я понимаю, особенно после того, как на моих глазах добили ту шальную девку, что обратного пути отсюда нет. Но если я сейчас не доумру, то как, живьем что ли, меня зашьют в этот мешок? В страхе чего я сам хочу скорей уснуть, как когда завтра вставать ни свет ни заря. Как перед сном опять же, когда ищешь поудобней позу, хочу повернуться на бок – но не дает этот мешок, в который меня уже как-то незаметно упекли. Еще усилие – и оно вконец сгоняет с меня всякий сон.

И тут я с новой жутью в сердце сознаю, что умирать нисколько не готов. Но как тогда быть с этой уже зажевавшей меня процедурой? Что делать? Ужас! Караул!

И я украдкой, чтобы тоже не схватить по голове, выбираюсь из моего мешка и встаю, хоть и нетвердо, на ноги. Но просто улизнуть из умиралища, в которое я все же, знать, неспроста попал, мешает одна мысль. А вдруг все эти превращения – какая-то уже аномалия в моем отравленном смертельной палочкой мозгу? Вот выйду в тот предбанник, откуда еще, может, не ушли мои – а там меня, уже отпетого покойника, сочтут каким-то монстром, зомби! Как пьяный в доску кажется себе трезвым как стекло, а для других – свинья свиньей! Поэтому я тихо крадусь к смежным комнатам – и в одной из них натыкаюсь на бригадира, который сидит за столом с водкой и жарит в топке, где жгут нашего спекшегося брата, краковскую колбасу. На ней шкварчит и лопается шкурный жир; кругом царит какой-то жуткий, явно не колбасный смрад.

– Эй, ты куда? – встает он навстречу мне, вытирая сало с губ – такой великий, как боксер Кличко, бугор, способный одним махом уложить еще довольно слабого меня. И я с эдаким подлым придыханием слабейшего лопочу:

– Да я только спросить хотел.

– Чего?

– А сколько тут на умирание дается?

– Ну, минут десять. В принципе это не я решаю, такой норматив.

– А кто за десять не успеет? Тогда что?

И он отпускает фразу, от которой у меня мурашки с топотом слонов проносятся по вновь ожившему загривку:

– Ну, так зашьют – и там уже все дохнут. Ну, иди, ложись.

Как на экзамене, когда ни в зуб ногой, я лихорадочно ищу какие-то окольные слова, чтобы продлить беседу – но он, гад, уже понял, что я только морочу ему голову. И зовет своих кличков: а ну спровадьте этого обратно!

Двое из них хвать меня – и в их железных лапах я опять без рук, без ног. И в ужасе от того, что я впрямь ожил, никакой не монстр, не зомби, складно думаю и говорю – а меня сейчас угробят по чудовищной ошибке, им ору: «Хорош живого хоронить! Сейчас же отпустите!»

Но они глухи к моим воплям – как полицаи к стреноженному для их галочки бедняге. Я чую, что мой шанс один – найти такие задушевные слова, чтобы сломать эту их галочку; но вижу, что у них душ нет, это и не люди вовсе – а сами тупо выполняющие их задачу зомби. Но если хоть похожи на людей, значит, когда-то ими были; вдруг я смогу их пробудить – и я опять ору:

– Ребята! Ну договоримся по-людски! Сейчас с собой нет, завтра занесу, клянусь!

Хотя где-то в мозжечке сидит, что если только вырвусь, хрен чего им дам – и хрен потом они меня достанут!.. Но пока я все это кричу, они уже успели снести меня до прежней лавки и обуть в тот же мешок. И один другому говорит:

– Слышь, что-то разорался парень! А ну тресни его головой об лавку!

Тот хвать меня – и хочет треснуть так, чтобы уже вовсе не собрать мозгов. Я упираюсь что есть сил – и тогда они вдвоем берутся за меня. Мне уже не страшно ни смерти, перед которой я сам сдулся пять минут назад, ни готовой размозжиться головы. Но вызывает бешеный протест вся эта незаконность ритуала, все же оказавшегося чистым произволом!

Сопротивляясь ему всеми клетками, вскипевшими как жидкость в закороченном аккумуляторе, я ору истошно: эй, там, наверху, спасите, помогите! Но там, где тоже никому ни до кого, меня не слышно; и уже ясно, что мой аккумулятор вот-вот сдохнет и меня все-таки вложат головой об лавку…

Тут я и просыпаюсь, весь в поту и в ужасе, что еще чуть – и мог бы вовсе не проснуться! В ушах еще стоит мой дикий крик; я вскакиваю на постели, понимая окончательно, что все это мне лишь приснилось. Но как бы дальше ни хотел забыть этот неладный сон, пошаривший какой-то жуткой лапой по моей душе – не забывается все почему-то.

ВНИМАНИЕ! Шок-контент.

Автор: неизвестен
Перевод: loony_spectre
Источник перевода: http://mrakopedia.ru/

Лауру разбудил отец - впервые с далеких дней детства. С трудом продирая глаза, она внезапно подумала, что спала обнаженной, и отец увидел ее, но, к счастью, на ней оказалась любимая голубая пижама. Боже, что он вообще здесь делает?

- Давай, вставай, - весело сказал он, раздвигая шторы и впуская в комнату солнечный свет. Вместе со светом в комнату ворвались звуки газонокосилки, работавшей на соседней улице, и что-то напоминавшее пение птиц. - Сегодня же День Кнопки, помнишь? Одевайся, надень что-нибудь красивое. Через час мы уезжаем.

Лаура повернулась на другой бок и спросила все еще заплетавшимся языком:

- Папа, какого черта? Ты постучаться не мог? А если бы я голой спала?

Он даже не посмотрел на нее, любуясь из окна на сад.

- Ой, как будто я тебя никогда не видел. Я твой отец, черт возьми, я тебе попу вытирал столько раз, сколько тебе и не сосчитать.

- Ладно, неважно. - Лаура, щурясь, села и протерла глаза, затем вспомнила, что он только что сказал. - Папа, ты сказал "День Кнопки"?

- Ну, да. А ты что, забыла? - Он со смехом направился к двери. - Ты вчера вечером только о нем и говорила.

- Подожди... что-что? - Она нахмурилась, не понимая, что происходит. Что-то тут не так. Отличное начало дня, несомненно. Еще с постели не встала, а ей уже говорят какие-то странные вещи. - Ты о чем?

Отец покачал головой и, по-прежнему улыбаясь, вышел из комнаты.

- Одевайся. Завтрак готов.

Она сидела в постели, прижимая одеяло к груди, и ничего не понимала. В конце концов она выбралась из кровати и напялила на себя то, что подвернулось под руку. Снизу доносились знакомые звуки: звон кастрюль и сковородок, тихое бормотание телевизора, разговоры родных, грубый смех брата. Несомненно, смеялся над телевизором.

Она застегнула молнию на джинсах и на секунду застыла, затем произнесла в пустоту:

- День Кнопки?

Внизу мать, как всегда, мыла тарелки, напевая что-то про себя. Кухню заполнял солнечный свет, отчего она казалась теплой и свежей. Отец и брат сидели за столом и ели тосты. Еще одна тарелка стояла для нее, и она села за стол и поставила ее перед собой.

Брат был одет в накрахмаленную белую рубашку - а он никогда не носил рубашек. Насколько ей помнилось, у него никогда и не было рубашек. Это была одна из рубашек отца, она узнала ее.

- Зачем ты так вырядился? - спросила она, взяв тост. Он даже не отвел взгляда от телевизора. Брату было четырнадцать лет - на год младше нее, - и он был высокомерным всезнайкой.

- Ну, сегодня же День Кнопки, - пробормотал он, не прожевав тост. Мать обернулась и громко цыкнула на него.

- Марк, не говори с полным ртом. - Она увидела Лауру и вздохнула. - Лаура, могла бы одеться и получше. Ну или хотя бы попытаться.

- Для чего? - спросила Лаура, затем раздраженно посмотрела на потолок. - Ах да, попробую угадать. День Кнопки. Я чего-то тут не понимаю?

Мать покачала головой и снова отвернулась к тарелкам.

- Не будь ребенком, Лаура. Тебе это не идет. Пожалуйста, переоденься во что-нибудь другое, прежде чем мы уедем.

- Я хотела сегодня увидеться с Майклом. Извините, я с вами не поеду.

На кухне внезапно наступила полная тишина, и все изумленно уставились на нее. Лаура встревоженно спросила:

- Что такое?

- Ты с ума сошла? - спросил брат. - Тебе нельзя сегодня уходить, ты едешь с нами!

- Лаура, у тебя планы? Именно на сегодня, на этот день? - спросил отец, и она, почувствовав внезапный приступ гнева, оттолкнулась от стола.

- Да, у меня планы! Что, черт возьми, с вами случилось сегодня?

Никто не ответил. Все лишь смотрели на нее так, словно она испражнилась прямо на свою тарелку. Она встала и отпихнула еду.

- Знаете что? Забудьте об этом.

- Лаура, прекрати немедленно, - резко сказала мать. - Ты отлично знала, что мы сегодня делаем. Это было давно запланировано. Можешь просто позвонить Майклу и сказать, почему ты с ним сегодня не увидишься.

- Ну все! - закричала Лаура. - Что мне ему сказать? Я не знаю, почему мне нельзя идти! Это вы мне говорите, что нельзя!

- Сегодня День Кнопки, - сказал брат. - Вот почему.

- День Кнопки? - вскрикнула она. - О чем вы все говорите? Я никогда не слышала ни о каком Дне Кнопки! Вы все ведете себя, словно...

Она внезапно замолчала и понимающе улыбнулась. Семья решила над ней подшутить. Это все шутка такая. С сердца словно упал большой камень, и вместо него она почувствовала теплоту. Теперь все стало понятно.

- Очень смешно, - спокойным, ровным голосом сказала она. - Вы меня действительно чуть не довели.

Она повернулась и вышла из кухни, направляясь к парадной двери. Мать крикнула ей вслед:

- Лаура! Пожалуйста, вернись через час, мы не сможем уехать без тебя! Хорошо?

- Да-да, - ответила Лаура через плечо. - Мне ведь нельзя пропустить День Кнопки, правильно?

Небольшой прогулки до дома Майкла оказалось достаточно, чтобы Лаура почувствовала себя виноватой из-за того, что так разозлилась на родных. Взрослея, она становилась вспыльчивее. Она извинится позже - у нее ведь есть целый час, правильно? Мама ведь так сказала?

"Интересно, куда мы поедем", - подумала Лаура, смотря на белый след от самолета, пролетавшего в нескольких милях над ней. Или это тоже шутка? Может быть, они действительно куда-то собирались, действительно давно запланировали поездку, а Лаура просто обо всем забыла?

Она уже видела дом Майкла и белый забор вокруг большой лужайки. Она прибавила шаг, ей не терпелось поскорее увидеть его. Когда она подошла к дорожке перед домом, открылась парадная дверь, и из нее вышел совершенно изумленный Майкл. Он видел, как она идет по улице.

- Эй, что такое? - спросила Лаура. Выражение лица Майкла ее неприятно удивило - он, похоже, разозлился.

- Ты не должна здесь находиться, - сказал он.

- Что? Мы что, поссорились, причем без моего в этом участия?

- Ты сказала мне, что сегодня у твоей семьи День Кнопки, - ответил он. Позади него Лаура заметила какое-то движение.

У Лауры отвисла челюсть. К двери вышла девушка-блондинка, жмурясь от яркого света, и обняла Майкла за талию. На ней была только ночная рубашка, а волосы были растрепаны.

- Иди домой, - сказала блондинка, и Лаура отступила на несколько шагов, сморгнув внезапно выступившие слезы. Майкл не решался смотреть ей в глаза, так что она отвернулась и побежала.

Мать поймала ее, когда она почти вбежала в спальню, и прижала к себе.

- Я знаю, я знаю. Поплачь, не держи ничего в себе. - Она погладила волосы Лауры и слегка покачала ее. - Мужики - козлы, правда?

Лаура отшатнулась и посмотрела на мать, всхлипывая.

- Ты знаешь?..

- Ты только что вернулась от него, заливаясь слезами. Не нужно быть гением, чтобы понять, что произошло.

- Он нашел себе блондинку. Блондинку! Наверное, именно поэтому он хотел, чтобы я покрасила волосы!

Она еще немного поплакала, мать по-прежнему обнимала ее.

- Так, так. Хватит. Давай переоденемся для поездки.

- Так мы уезжаем?..

- Конечно же, глупенькая! Вот тебе отличная блузка. Думаю, это твоя лучшая. Надень ее, я хочу, чтобы в День Кнопки мы были красивы, как никогда.

У Лауры похолодело в животе. Она неожиданно вспомнила, что Майкл тоже упомянул День Кнопки. Это все не шутка. Он действительно существует. Все происходит по-настоящему, а она совершенно не понимает, в чем дело.

- Мама, послушай меня. Что-то тут очень неправильно.

- Я знаю. Тебе он действительно очень нравится, я знаю. Так ужасно, что он расстроил тебя именно в этот день.

- Вот, мама... Я ничего не знаю о Дне Кнопки. Я никогда о нем не слышала, и с самого утра мне кажется, что я единственная, кто вообще не представляет, что тут творится!

- Если честно, я не очень хорошо знаю. Я слышала, что Правительство таким способом борется с перенаселением, но, кроме этого...

- Нет, нет. Вообще. Я никогда о нем не слышала.

Повисло неловкое молчание, и мать окинула ее долгим взглядом, сжав губы.

Когда она наконец заговорила, ее голос был спокоен.

- Я знаю, что ты расстроена, так что подыграю твоей шуточке, хорошо? Просто переоденься - вот твоя блузка, - и увидимся в машине через пять минут, ладно? Мы ждем тебя.

Мать ушла, оставив Лауру одинокой и дрожащей. В трясущихся руках она сжимала свою лучшую блузку.

Потом она оказалась в машине. Все шло совершенно плавно и беззаботно, и это беспокоило ее все сильнее и сильнее. Что, черт возьми, происходит? Почему она не помнит ничего об этом дне, о котором говорят все вокруг?

Она видела все в абсурдных подробностях, словно на очень замедленной пленке. Пушинку на подголовнике сиденья матери. Островок щетины, до которого не достала бритва отца. Трещину в асфальте, которую они только что проехали. Она внезапно ощутила такую ясность чувств, какой не ощущала за всю жизнь, но не могла произнести ни слова. Она была словно марионетка, веревочки которой сплетены из паутины страха.

Где-то в глубине души она по-прежнему цеплялась за побитую океаном скалу надежды, за выжженный кратер чувства, говорившего ей, что все это - лишь огромная шутка, большой, сложный розыгрыш. Когда они остановились возле белого, похожего на коробку здания, приземистого и строгого, надежда испарилась.

- Ну вот мы и приехали, - радостно сказал отец, и она почувствовала, как нажимает на рукоятку и открывает дверь машины. Она, дрожа, стояла на солнце, подобно маленькому олененку, а здание нависало над ней, словно обнажив хищные клыки.

Семья, будто приехав на пляж, выбралась из машины, оживленно болтая. Они направились к главному входу, Лаура шла чуть позади. Над входом висела табличка: "СОБСТВЕННОСТЬ ПРАВИТЕЛЬСТВА - ВХОД ВОСПРЕЩЕН". Она увидела, что за ними следят камеры наблюдения, и безжизненными шагами поспешила вслед за родными.

Дверь здания была стеклянной, и, когда они прошли через нее в фойе, Лаура увидела секретаршу, что-то увлеченно печатавшую на компьютере. Секретарша подняла голову и с профессиональной улыбкой посмотрела на отца.

- Здравствуйте, мы Крэндаллы. Сегодня наш День Кнопки, - сказал он, и она улыбнулась.

- Проходите, сэр. Просто идите по этому коридору.

Отец поблагодарил ее, и они пошли дальше, по длинному, ярко освещенному коридору, отделанному блестящими медными табличками. На табличках было что-то написано, на каждой из них, и Лаура подошла поближе, чтобы разглядеть надписи. Она увидела свое отражение; в свете неоновых ламп она выглядела измученной.

Имена. Сотни и сотни имен, тысячи имен, одно за другим. Хогг. Уилсон. Карпентер. Бакстон. Белл. Палмер. Роу. Браун. Список продолжался и продолжался, он казался бесконечным. Родные шли вперед, по-прежнему весело болтая, словно на празднике, а коридор уже заканчивался.

Коридор перешел в большую белую комнату. В комнате стояли четыре небольших, по пояс высотой, колонны, на вершине каждой из них было по большой красной кнопке. За колоннами стоял длинный полированный стол, за которым сидели три представителя Правительства. На большом транспаранте были изображены инсигнии Правительства. Комната была тихой и стерильной.

Лаура увидела, как ее семья встала у колонн и с ожиданием посмотрела на официальных лиц, оставив ей одну колонну. Ее собственную кнопку. Дрожа, она подошла к колонне и неожиданно заметила, что пол слегка наклонен, а уклон ведет к трубе, которую от входа видно не было. Заговорил один из представителей Правительства, его голос разнесся по открытому пространству.

- Семья Крэндалл. Правительство назначило на сегодня ваш День Кнопки. Мы благодарим вас за жертву, принесенную ради страны и народа. Ваши имена присоединятся к именам в Длинном Зале, чтобы почтить вашу память.

- Мы гордимся, - сказал отец, а мать искренне кивнула. Брат и вообще чуть не разрыдался от гордости.

Сотрудник Правительства продолжил:

- Тогда, пожалуйста, нажмите ваши кнопки. И да пребудет с вами Господь Бог.

Отец повернулся к жене, сыну и дочери и улыбнулся.

- Я нажму первым, чтобы показать вам, насколько это легко.

Он нажал кнопку, и она издала громкий щелчок.

Лаура увидела, как лицо отца покраснело, словно он совершил долгую пробежку. Она вспомнила, как быстро он устает от зарядки, и решила, что он просто слишком быстро шел по коридору, или еще что. Потом по его щеке стекла алая слеза и жирно шлепнулась на твердый белый пол.

Лаура, оцепенев, смотрела, как из глаз, носа и ушей отца хлынула кровь. Она стекла по его рубашке, по поясу, который она купила ему на день рождения, потом по брюкам, забрызгала пол... Его глаза лопнули, словно перезревшие сливы, и повисли на щеках, все еще удерживаемые красными ниточками. Разжиженный мозг потек из его глазниц.

Когда его тело бесформенным мешком рухнуло на пол, мать и брат посмотрели друг на друга и улыбнулись, одновременно нажав кнопки. Они повернулись к Лауре и протянули к ней руки, кровь текла из их глаз и носов, сочилась из ртов. Они подумали, что Лаура тоже нажала свою кнопку.

Лаура вдохнула, чтобы закричать, но тихий звук, с которым лопнули глаза матери и брата, заставил крик застрять в горле. Они упали на спины, приземлившись друг на друга. Кровь стекала в трубу, тихо выпивавшую ее.

Наступила тишина.

- Мисс Крэндалл?

Она, совершенно ошеломленная, увидела, как на нее пристально смотрят люди из Правительства.

- Мисс Крэндалл, перенаселение уничтожает наши города и деревни. Вашей стране нужны ваши решительные действия сегодня.

Она широко раскрытыми глазами уставилась на представителя Правительства. Рядом с ней в последний раз дернулась рука брата. В его пустых глазницах уже собиралась кровь.

Человек из Правительства медленно вставал, и она увидела, что он высокий. Несомненно, выше большинства людей.

- Человечество зовет, - сказал он, понизив голос почти до шепота. Весь мир сузился до размеров кнопки под кончиками ее пальцев. Она была гладкой и красной. Ее можно было нажать.

- Ответите ли вы на зов?..

Автор: Юрий Зыков

Ammonia Avenue

... we shall seek and we shall find Ammonia Avenue...
A. Parsons

Это пpоизошло в полночь. Я, утомленный многочасовым бдением, задpемал в кpесле у кpовати леди Лоpейн. Я увидел стpанный сон, отчетливый, как бpед куpильщика опиума. Там была залитая солнечным светом поляна, стpанные белые цветы pосли сpеди шелковистой тpавы, дpевний дуб в центpе поляны шиpоко pаскинул коpявые ветви. Мы шли с Лоpейн по тpопинке, ведущей к дубу, она впеpеди, я следом. Я увлеченно pассказывал ей о последних откpытиях доктоpа Шаpко в области лечения душевных заболеваний. Она pассеяно слушала, покусывая тpавинку. Иногда она обоpачивалась, и, когда наши взгляды встpечались, улыбалась мне. Ветеp игpал пpядями ее длинных чеpных волос, и я невольно любовался ей. Внезапно она остановилась и кpепко сжала мою pуку, запястье. Я умолк на полуслове. "Аммониа Авеню", - пpоизнесла леди Лоpейн, глядя мне в глаза и загадочно улыбаясь, - "ищи меня на Аммониа Авеню, там, где лилия твеpже гpанита. Я буду ждать тебя в полночь". Внезапно мое зpение помутилось на мнгновение, а затем я обнаpужил, что остался один. Лоpейн шла далеко впеpеди, она уже была pядом с дубом. Вот она оглянулась, помахала мне pукой, и скpылась за повоpотом. "Аммониа Авеню", - пpошелестел ветеp в тpаве, - "помни обо мне, я буду ждать тебя на Аммониа Авеню". Тоска и ощущение невосполнимой утpаты наполнили мою гpудь, и я пpоснулся. Спеpва мне показалось, что леди Лоpейн кpепко спит, потом я понял, что она уже не дышит. Она улыбалась, как живая. Я, как зачаpованный, смотpел на ее улыбку и чувствовал, что в моей душе тоже что-то умиpает.

Я похоpонил леди Лоpейн в стаpом фамильном склепе. Жизнь потеpяла с того дня для меня всякий смысл. Миp, еще недавно такой яpкий и интеpесный, словно выцвел под палящими лучами августовского солнца. Я пpистpастился к алкоголю, начал опять куpить опиум. И поpой, в моих болезненных гpезах, я слышал откуда-то издалека голос моей возлюбленной: "Аммониа Авеню. Ищи меня на Аммониа Авеню".

Hавеpно, это уже было начало помешательства. Я стал наводить спpавки. Hикто не знал об улице с таким стpанным названием. Аммониа Авеню, Аммиачная Улица. Я целыми днями пpосиживал в библиотеках, изучая спpавочники и адpесные книги. Балтимоpа, Филадельфия, Hью-Йоpк, Чикаго, Лос-Анжелес... Десятки гоpодов, тысячи и тысячи улиц... Тщетно. В яpости я пpоклинал небеса и готов был даже пpодать свою душу дьяволу в обмен на название гоpода. Гоpода, в котоpом была бы такая улица. Аммониа Авеню. Эти слова стали моим пpоклятием, моим навязчивым кошмаpом. Десятки pаз в опиумном бpеду я видел себя стоящим на этой улице. Каждый pаз она была pазной: то шиpокой и пpямой, то узкой, и извилистой. Иногда она была многолюдной, иногда пустынной. Hо всегда я оказывался там ночью. И тщетно я искал глазами ту, что назначила мне это безумное свидание. Лоpейн там не было.

Зато я обнаpужил дpугое... Этот меpзкий стаpик... Да-да, он всегда был там, на этой улице... Маленький, тщедушный, в потеpтом чеpном сюpтуке и высоком цилиндpе, он то пpоходил мимо, поигpывая тpосточкой, то выглядывал из окна, и каждый pаз он гнусно улыбался и подмигивал мне. Он опpеделенно что-то знал! Стаpая кpыса! Я понял, что должен поговоpить с ним. Hо стаpикашка ускользал от меня. Стоило только мне сделать попытку пpиблизиться к нему, как он исчезал, pаствоpялся в воздухе, пpевpащался в цветочную клумбу, в фонаpный столб, или пpосто в тень на мостовой. В бешенстве я осыпал его пpоклятиями, и безумие pосло и pосло, пока полностью не овладело моим воспаленным мозгом.

Я стал искать стаpика здесь, в этом миpе. Впpочем, к тому моменту я уже пеpестал pазличать гpань между своим бpедом и pеальностью. Я дни и ночи бpодил по улицам, вглядываясь в лица пpохожих и боpмоча одни и те же слова, словно некое заклинание. Иногда мне казалось, что я вижу кого-то похожего на пpоклятого стаpика, тогда я устpемлялся к этому человеку с кpиком: "Аммониа Авеню"... Естественно, так не могло долго пpодолжаться, и я оказался в клинике пpофессоpа Шваpца.

Когда я увидел пpофессоpа Шваpца в пеpвый pаз, я испытал такое сильное потpясение, что лишился чувств. Это был он, стаpик моих кошмаpов! Маленький, сухощавый, в чеpном сюpтуке и цилиндpе... Он пpотивно ухмылялся, глядя на меня. Мне захотелось убить его. По-пpошествии некотоpого вpемени я смог пpеодолеть это болезненное желание. И еще долго, очень долго я не мог с ним говоpить ни о чем, кpоме Аммониа Авеню. Я pыдал, заклинал его всем святым, пpедлагал ему все свое состояние - в обмен на ответ. Ответ на пpоклятый вопpос. Где?

Где? Естественно, я не получил ответа. Шли годы, я оставался в клинике Шваpца, и вpемя, лучший доктоp, делало свое дело. Я успокоился, слова "Аммониа Авеню" пеpестали быть моим пpоклятием и Лоpейн уже больше не ждала меня там, за завесой неизpеченного. Коpоче, я выздоpовел.

Пpишел день, когда я покинул клинику, от души поблагодаpив пpофессоpа Шваpца. Экипаж увозил меня в дождливую ноябpьскую ночь. Спокойный и безpазличный ко всему, я pавнодушно скользил взглядом по окpестностям. Мы пpоезжали какой-то маленький пpовинциальный гоpодишко. И вдpуг все мое существо будто пpонзил pазpяд Вольтовой дуги. Я увидел название улицы на киpпичной стене дома.

Я выскочил на ходу из экипажа, и тот скpылся в ночном мpаке. С тpудом поднявшись с земли, оглушенный падением, я подошел к стене. Да, это были эти пpоклятые слова. Аммониа Авеню.

Я осмотpелся. Улица была пустынна. Hи одного окна не светилось, лишь фонаpи бpосали тусклый желтый свет на киpпичные стены домов, похожих один на дpугой, словно близнецы. Я, шатаясь, бpел по улице. Дождь обpушивал на меня потоки воды, ледяной ветеp бил в лицо. Я стучался в запеpтые двеpи - мне никто не отвечал. Отчаяние наполняло мое сеpдце.

Hаконец, я увидел вдали светящееся окно. Из последних сил я побежал туда, спотыкаясь, падая и опять поднимаясь. Это был маленький тpактиp. Когда я увидел вывеску, сеpдце сжалось у меня в гpуди. Тpактиp назывался "Бpиллиантовая Лилия". Лилия твеpже гpанита...

Я стоял у закpытой двеpи. Тихая печальная музыка доносилась изнутpи. Я стоял и слушал, не в силах сделать шаг. Это было так тpудно, pешиться откpыть эту двеpь... "Лоpейн", - шептал я, - "Лоpейн, это выше моих сил. После стольких лет pазлуки, что я скажу тебе, что ты скажешь мне? Ты ведь живая, я знаю, а я - я давно уже умеp... Лоpейн, отпусти меня..." Музыка звучала и звучала, дождь лил не пеpеставая, ветеp безумствовал. Потом начали бить часы. И пока часы били полночь, я ждал, что ветеp пpинесет ответ откуда-то из мpака, из самого сеpдца осенней ночи, я ждал еле слышных слов: "Я отпускаю тебя, ты свободен." Тщетно, ночь молчала.

Тогда я сделал шаг назад, потом дpугой, потом повеpнулся и с кpиком отчаяния побежал в ночную мглу.

С тех поp минуло много лет. Я неоднокpатно возвpащался в этот маленький гоpод. Hо там никто не слышал об улице с таким названием. Я понял, что мне был дан лишь один шанс, и я упустил его. Тепеpь мне остается только надеяться. Безнадежно надеяться на то, что когда-нибудь я вновь пpойду по булыжным мостовым Аммониа Авеню.

Сегодня я поквитаюсь с ним. Я ждал этого дня так долго.

Он это причина всех моих неприятностей: ссоры с родителями, одиночество, неудачи на работе, всё его вина. Я не знал, как ему ответить.

Когда я был маленьким, он ломал мои игрушки и дразнил старших, всегда попадало только мне. В школе он продолжал пользоваться нашим сходством. Один жест, одно слово и тебя ненавидят.

Месяц назад я купил нож в охотничьем магазине.

Уехав от родителей, я думал, что расстался с ним навсегда. Я вынес все зеркала, научился бриться на ощупь, лишь бы не видеть его лица лишний раз. Но он не оставил меня в покое. Выследил, появился словно случайно, и принялся крушить мою жизнь. Пользовался каждой случайностью, чтобы отпугнуть тех редких друзей, что я находил. Я пробовал прогнать его, но он был слишком силён.

Вчера я купил зеркало и повесил его в большой комнате. Впервые за много лет улыбнулся своему отражению и закрыл его простынёй. Пока ещё не время.

Это началось с мелочей. Родители отворачивались, он высовывал язык, крутил пальцем у виска, корчил рожи. На мой девятый день рождения он разбил окно, свалив всё на меня. Когда, гости собрались им сказали, что я заболел и не смогу выйти к столу. Я сидел, запертый, в тёмной комнате и плакал, а он сидел рядом и смеялся. Ему удалось испортить все последующие дни рождения.

Я достал нож, его не требовалось затачивать. До встречи оставалось полчаса.

В пятнадцать, он напугал Карину, так, что она стала прятаться и избегать меня. Это не добавило мне популярности в школе.

И все эти годы я не мог скрыться, так, чтобы он никогда не мог меня найти. Что-то держало нас вместе, стоило мне переехать в другой город, как он появлялся там.

Я встал, включил свет и скинул простыню с зеркала. Пора. Моё отражение сидело в почти пустой комнате. Стул, лампа и, на диване, что-то накрытое покрывалом - это мой подарок ему. Я принялся ждать.

Может, прошла минута, а может десять, сегодня это не играло никакой роли. Скучая, я почесал ножом щёку, рука неловко дёрнулась и я порезался.

По зеркалу пробежала рябь, меня в нём больше не было. Хотя посторонний человек не заметил бы разницы, он был худее, его глаза были светлее. Если присмотреться, то можно найти сотни отличий, но он не давал никому времени на это. Появлялся, портил мне жизнь и уходил.

Моя слабость была в том, что мы слишком похожи. Он улыбнулся, собираясь шагнуть из зеркала. Я достал нож и провёл по левой руке, надрезая кожу. В его глазах появился смех. Оружие не причиняет ему вреда, ни серебряное, ни простое, я уже испробовал.

Но я знал, что моя смерть – не его слабое место. Левой рукой, перепачканной в крови, я стянул покрывало. Его нога, уже почти коснулась пола этой комнаты, когда он замер. Я подошел к Лене, она спала. Наркотики ещё действовали, это к лучшему, я не хотел лишний раз пугать её. Я осторожно надрезал кожу, смочил пальцы в крови и повернулся к зеркалу.

Всё просто. Чудовище, охотившееся за мной с детства, боится крови. Не моей крови. Нужна кровь людей, в чьей жизни я что-то значу, может, поэтому он так старался отогнать от меня друзей.

Я провёл пальцами по лицу, оставляя красные полосы, и шагнул к зеркалу. Это был первый шаг к моей победе.

Когда я закончил, чужак в зеркале лежал у стены и мелко дрожал. Та связь, из-за которой я не мог спрятаться, теперь работала против него. Он метался по комнате, пытался забиться в угол и отвернуться, но что-то тянуло его ко мне. Вновь и вновь он поворачивался, а мне оставалось просто быть наготове.

Ещё одна- две таких битвы и я стану свободным. Жаль Лена не выдержала до конца. Мне понадобиться ещё кровь, пока тварь из зеркала будет прятаться от меня, я найду новых друзей.

Всё так просто, улыбнуться незнакомому человеку, подойти и сказать здравствуй. Мне не нужно много. Один-два и я стану свободным и перестану этим заниматься.

История найдена в старом треде на доске /x/ ычана. Так что присутствует соответствующая специфика, включая гадание по капче.

Наконец-то я нашел в себе силы рассказать о том, как моя жизнь пошла под откос. Не повторяйте моей ошибки, аноны. Телефон доверия – штука очень, очень странная, я б даже сказал, обоюдоострая. Ведь вы никогда не знаете – кто там на другом конце провода. Причем это относится к обеим сторонам. Человек, позвонивший по телефону доверия, не знает, кто ответит на его звонок…

А ответивший – соответственно не будет знать, кто ему позвонил. Или что. А еще ты, да-да, ты, читающий эти строки, задумайся, ведь это так похоже на имиджборды.

Пускай кому-то покажется, что расскажу довольно много фактов из «внутренней кухни» подобных организаций, но мне уже наплевать. Все равно я не вернусь туда работать, да и ничего особенно секретного вы все равно не узнаете. К тому же мне уже совсем недолго осталось, я полагаю. Ну а детали – не секрет для любого, кто проходил спецкурс по телефонной консультации на психфаке, или работал волонтером в телефоне доверия.

Все было довольно безобидно сначала. Три года назад я окончил психфак в одном из не последних универов дефолт-сити. После получения диплома сначала устроился психологом в школу, но уже через год уволился. Работа сложная, нервная, платят мало. 12 килорублей в месяц для ДС, да и при таких объемах работы – смех, да и только. Попробуйте провести и обсчитать хотя бы несколько методик с сотнями школоты, на все эти тесты болт кладущими. Я уж не говорю о таком геморрое, как проективные методики. Анализ одного-двух рисунков дело не пыльное, а когда их накопится стопка штук в пятьдесят, по меньшей мере, это уже совсем другое дело.
Впрочем, работа с детьми – это далеко не самое худшее, что есть в работе школьного психолога. Директор мозг выносит, коллектив – эталонная банка с пауками, дергают по различным поводам, с непосредственной работой не связанным. Да, впрочем, возрастная психология и психодиагностика никогда не были моим коньком. Но где-то надо было получать хоть какой-то стаж, без него хрен куда возьмут.

А потом просто надоело. Свалил из этого дурдома по собственному желанию, подался в фриланс, радовался жизни. Перебивался где как. Где-то за друга-админа пару дней посидеть в офисе, посмотреть, чтоб сервер не упал, а у планктона тонер в принтере внезапно не кончился, где-то сделать пару фоток за умеренное вознаграждение, где-то что-то перевести срочно, рефераты опять же, для студентов писать на заказ, а где-то и с теодолитом по археологическому раскопу побегать или яму пятнадцатого века покопать.

Работать приходилось много, в основном все уходило на оплату съемной квартиры, но я занимался в принципе интересными мне делами. Только одно как-то не сходилось. Всем этим я бы мог спокойно заниматься и без психфаковского диплома, хотелось верить, что не зря пять лет проучился.

В итоге решил пойти работать в службу телефонной консультации, благо, и график свободный, и своим делом занят, и стаж начисляется. Платили, правда, еще меньше, чем в школе, но при всем остальном заработке и дополнительные восемь тысяч в месяц не лишние. Занятие, к слову, не самое сложное, по крайней мере, не сложнее работы в службе техподдержки. Есть правила, которые надо обязательно соблюдать, есть ряд специфических ограничений. А остальное – либо не в твоей компетенции, либо придет с опытом работы. Первый месяц работы меня «вел» супервайзер, потом уже убедились, что я по всем параметрам для телефонной консультации гожусь.

Работа мне нравилась. Порой, я даже отмечал какое-то забавное отдаленное сходство с имиджбордами – анонимен я, анонимны люди звонящие мне. Свои правила общения, свои законы, свой отдельный мир, практически. Только доброты побольше, хотя внезапно встречается и троллинг. Would you seek advice from crisis hotline, anon?

На телефоне сидел я в основном в ночную смену, два-три дня в неделю. Звонили редко, в основном подростки или одинокие пожилые люди. Пару раз попадались пранкеры. Суицидников, наркоманов и баб, ничего умнее не придумавших, чем звонить в телефон доверия, запершись в комнате, когда пьяный муж топором ломает дверь, как-то не попадалось. Повезло, можно сказать.

Ровно до последнего раза.

Всю ту смену я откровенно скучал. Часов до трех ночи не звонил никто вообще. «Вот уж что бы следовало называть dead line.» - с усмешкой подумал я тогда, поставил чайник, решил заварить кофе… И тут звонок. Снимаю трубку и ничего не успеваю ответить.

- Молчи. Я знаю, кто ты. – шепот сухой и шелестящий, непонятно даже – мужчина звонит, или женщина. – Я знаю все про тебя, тебе уже не уйти. Просто слушай внимательно…

«Приплыли,» - думаю, « вот и наш постоянный клиент наконец-то…».

К слову, «постоянными клиентами» или «чокнутыми» у нас ласково звали определенный контингент звонивших. Самым подходящим персонажем был бы Антон Уральский, например, или знаменитая бабка «АТС», вздумайся бы им позвонить в телефон доверия. Не знаю, как в других конторах или отделениях, но у нас их любили, и особо одиозным за глаза даже давали этакие «партийные клички», по дискурсу их и особенностям. Вроде «дед-танкист», «поэт» или «тишина на проводе». Как правило, это были и правда сумасшедшие, которые постоянно названивали в телефон доверия. С разными целями и с разной частотой, но так или иначе довольно регулярно. Даже был своеобразный «обряд инициации», дождался звонка от первого «постоянного клиента», не растерялся, значит, принят в коллектив, добро пожаловать в техподдержку душ человеческих, сынок.

А голос продолжает:

- Слушай, слушай. Кого миловать – помилую. Я – твой детский страх. Ночной кошмар. Кого жалеть пожалею. Я – то, от чего ты бежишь, но не найдешь спасения. Слушай внимательно. Как призвать того, в кого не уверовали? Тебе уже не уйти. Как веровать в того, о ком не слышали? Ты слышишь, как я поднимаюсь по ступеням… Идут за тобой. Вверх, вверх по ступенькам… Большие, очень большие, скок-поскок. Тысячу ночей я простираю руки мои к народу непослушному и упрямому. А в тысячу первую – знаю и дела твои. Ты носишь имя, будто жив, но ты мертв.

В таком случае лучше слушать, чем что-то пытаться ответить невпопад. Понадеяться на то, что позвонивший выговорится, или поискать какую-нибудь зацепку, на которой можно свести диалог к чему-то конструктивному.

- Только то, что имеете. Двадцать пять. Держите, пока приду. И буду пасти их жезлом железным. Двадцать семь. Как сосуды глиняные они сокрушатся, как и я получил власть от отца моего. Я знаю кто ты…

К словам стал примешиваться шум, похожий на помехи в радиоэфире, и вскоре я понял, что не могу различать, что говорят в трубку. Шепот стал быстрее, а потом вовсе перешел в какой-то пронзительный свист. Я не мог пошевелиться, просто сидел, сжимал телефонную трубку и слушал, как из нее доносится что-то уже совсем странное. Резкие, отрывистые крики, вой, тяжелый нарастающий грохот барабанов и режущий уши скрежет, будто заточенным арматурным прутом с силой проводят по листу железа. Мне стало плохо, голова закружилась, я моргнул и уже не мог открыть глаза.

- ТЫ! НОСИШЬ! ИМЯ! – отчаянный хриплый вой вспарывал глухой грохот. – БУДТО! ТЫ! СЛЫШИШЬ КАК УВЕРОВАЛИ! ТЫСЯЧУ НОЧЕЙ И ТЫСЯЧУ ЛЕТ!..

Все стихло разом. Будто звук отключили. Я открыл глаза. Сижу в углу, сгорбившись, с трубкой в руке, а меня трясет за плечо коллега, зашедший из соседней комнаты. Рот открывает и закрывает, что-то объясняет мне… Но единственное, что слышу - короткие гудки в трубке. И только потом разбираю, что мне говорят.

- …ты даешь, под самый конец смены уснул. Начальству, конечно, не скажу, но ты хоть высыпайся перед работой, или в дневную иди. Лёха как раз пришел вот… Давай, расписывайся за смену и домой. Отдыхать.

- Бывает же. – бормочу куда-то в пространство. – Тут мне по ходу кто-то из будущих «постоянных» звонил. Такое нес, хоть стой, хоть падай…
- Из постоянных? Тяжелый случай. – И смотрит с недоверием. - Да тебе вообще никто не звонил. Я думал, ты телефон вырубил и спать завалился. Пару раз зашел, посмотрел – вроде сидишь, звонка ждешь, даже телефон проверил, ну и ты сам отвечал, что все нормально. А под самый конец смены заглянул – и увидел, что ты в углу со снятой трубкой сидишь…

Я больше не слушал. ЧСВ мое рухнуло на глубину Марианской впадины. Вот уж никогда не думал о себе, что профессиональное выгорание наступает так быстро и с такими последствиями. Рассеянно поблагодарил коллегу, залпом допил остывший кофе, расписался в журнале, запустил в комнату сменщика и поехал домой. Приснившийся кошмар все не давал покоя – надо же так было отключиться. Хорошо, хоть не в первую неделю работы.
Спать свалился сразу, как добрался до дома, не раздеваясь и без снов. А вечером все началось по новой.

Меня разбудило дребезжание телефонного звонка. Спросонья я подполз к телефону, мимоходом взглянув на часы. Без десяти двенадцать ночи… Ничего себе поспал, да и кому надо так поздно…

Зря я ответил.

- Я знаю, кто ты. Я знаю тебя… - шипел знакомый голос. - Держите, пока приду. Я знаю все про тебя, тебе уже не уйти. Просто слушай…

«Твою мать!» - я с грохотом бросил трубку, испуганно оглядываясь по сторонам. В голову полезли забытые воспоминания из детства, когда темная квартира становилась чужим и враждебным миром. Пулей подлетел к выключателю, врубил свет. Телефон снова зазвонил, но трубку снимать я уже не стал. Просто выдернул шнур…

Нет смысла детально описывать дальнейшие события. Звонки продолжались, стоило мне только включить телефон. Не всегда сразу же – как правило, в разное время, что днем, что ночью. На работу в консультацию я так и не вышел, сославшись на то, что заболел.

Обращения в милицию ничего не дали – а участковый начал посматривать на меня как на психа. Сначала я переехал на время пожить к другу, но и там звонки продолжились. Звонили тогда, когда никого кроме меня не было дома. Все тот же шипящий голос, зачитывающий откровенную шизофазию, перемешанную со строчками из нового завета. Почему-то «ему» особенно нравилось откровение Иоанна Богослова. Последней каплей стали звонки на мобильник. Номер не просто не определялся, а даже не сохранялся во входящих.
К психиатру обращаться было страшно. Мне совершенно не улыбалось получить диагноз, хотя я и понимал, что к нормальной жизни уже не вернусь.

Я не выдержал и побежал. Что-то из немногих вещей продал, а что-то просто раздарил друзьям, выписался от прописавших меня у себя в ДС родных, родителям сказал, что появилась возможность работать в другом городе – на хорошую ставку, да и квартиру снимать проще будет… И побежал, прихватив с собой только ноутбук да сменную одежду. По стране ездил как правило стопом. Перебирался к знакомым в других городах. ДС2, Кировск, Самара, пару дней пожил даже у бывшей тян из Ижевска… Где чем перебивался с заработком, где-то жил дольше, где-то меньше, но никогда не задерживался подолгу. Я боялся, что «это» меня найдет.

Наконец-то я окопался где-то на даче у дальних родственников, живущих на Урале, всеми силами пытаясь сойти за нормального человека. Работал то в бригаде строителей двоюродного дяди, то уборщиком на одном из местных автокомбинатов, не ахти что, но на еду хватало. Все это оставшееся время я панически боялся даже вида телефона. Старался не оставаться рядом с этими чертовыми штуками один, мобильником не пользовался, под различными предлогами.

Вскоре, все выровнялось, я понемногу отошел от произошедших событий, начал снимать квартиру в городе. К счастью, хозяева съемной хаты оказались людьми продвинутыми, и об оплате с ними я договаривался по скайпу. До вчерашней ночи все было хорошо.

Когда все каналы связи оказались забиты письмами и сообщениями с неизвестных адресов. Текст был откровенным бредом, упоминаниями про детские кошмары, перемежающимся с откровением Иоанна Богослова.

Я в ужасе забился в угол кухни, боялся даже трогать ноутбук, все казалось нереальным, кошмарным сном. Когда в квартире погас свет, я успел подумать, что все. До утра уже не доживу. Я боялся даже пошевелиться, когда заколотили в дверь. Вряд ли соседям пришло бы в голову скрестись в дверь одновременно с ударами по ней и многоголосым хором распевать строчки из апокалипсиса.

Очнулся совсем недавно. Скорчившийся в луже собственной мочи в углу на кухне. Я собрался с последними силами, и сейчас набираю этот текст на ноуте. Я отправлю его сюда, на имиджборду, я очень боюсь, но мне надо выговориться. В конце концов, я так и пришел к тому же, с чего начинал – к анонимному, своего рода, телефону доверия.

Я не знаю, что будет со мной.

Сейчас я отправлю этот текст, докурю последнюю сигарету и выйду за дверь, в темноту лестничной клетки.

Я не хочу этого делать. Капча "unwot" в подтверждение, хехе? Ну да и черт с ним. Темнота ждет меня.

В тот год лето выдалось жарким и дождей почти не было. Я жил в дачном поселке недалеко от города и вел по большей части затворнический образ жизни и ни с кем не встречался, хотя и знал некоторых из своих соседей. Как-то вечером ко мне пришел один из них и предложил поглядеть на интересную вещь. Я быстро собрался и мы поспешили к его дому. Там у крыльца нас уже ожидали еще трое. Все вместе мы взошли на веранду, где, затем, лениво развалившись в плетёных креслах, наслаждались теплым летним вечером и могли наблюдать сквозь приспущенные жалюзи золотисто-красноватое солнце, в душном мареве повисшее над дальним лесом. Хозяин предложил еду и напитки и сказал, что скоро начнется, а пока он пойдет встретить еще двоих. У всех был слегка недоуменный вид, поскольку, судя по всему, нас ожидал сюрприз, но до сих пор он не был открыт. Но это не мешало всем мирно и непринужденно вести беседу и закусывать. Примерно через полчаса прибыли остальные. Вдруг знакомый вошел быстро в комнату и сказал, чтобы мы быстро забирались на крышу дома. Крыша была в одном месте плоской и на ней без труда все мы могли поместиться. Было часов девять вечера и солнце уже почти упало за горизонт. Наконец все расположились и замерли в ожидании. Так прошло минут пять, а ничего не изменилось. Пели птицы в соседней роще, стрекотали кузнечики в траве и начали вырисовываться едва заметно первые звезды. Неожиданно во дворе в пространстве появилась черная дыра, в виде овала и из нее вышло четверо в черных одеяниях. Их лиц не было видно – так длинна была верхняя часть их одеяния. Как только они все вышли, последний из них потянул дверь и толкнул ее, и она закрылась. На ее месте снова ничего не было. Они тащили за собой нечто похожее на телегу, на которой было что-то навалено и прикрыто черной тканью. Посредине двора вся группа остановились. Они говорили друг с другом на непонятном языке. Позже наш знакомый пересказал нам этот диалог, когда мы спустились и были в гостиной. Все молчали от изумления с того момента, как на пустом месте возникло отверстие и появления этих незнакомцев и до ухода всех по своим домам.

Итак, что говорили эти люди (но люди ли это были, я точно не могу сказать) нам было непонятно, но я перескажу со слов моего знакомого их разговор.

– Где все-таки он может скрываться так долго? – спросил один из них.

– Значит, есть место, которое он подготовил заранее и хорошо его скрыл, – ответил другой, к которому по видимому и был обращен вопрос.

Третий с четвертым в это время снимали ткань со своей поклажи. Сверху лежали связки каких-то прутьев, а под ними три или четыре тела мертвых людей или других существ, очень похожих на них. Все четверо тут же стали раскладывать эти связки в определенном порядке, затем положили на них тела и встали трое вместе с одной стороны, а один с противоположной. К нам они стояли боком. Вдруг среди кучи началось еле заметное движение. Незнакомцы на секунду застыли, но потом принялись вытаскивать, то, что двигалось. Они окружили то, что дергалось так плотно, что было непонятно, что происходит внутри круга. Не прошло и минуты как двое, наконец, выпрямились и отошли на пару шагов, а остальные принялись опять укладывать связки и тела. Когда они закончили, один из незнакомцев поджег эту кучу. Вспыхнуло пламя и горело минут пять, хотя точно сказать не могу, поскольку я стоял и смотрел на все их действия как заколдованный. Когда все прогорело, тот, что стоял немного поодаль, отошел шагов на десять к тому месту, к которому стоял спиной. Он встал на колени и достал какое-то приспособление и начал изучать пустоту, как будто там была стена.

– Посмотри сюда, – сказал он тому, с кем говорил раньше, – Огонь, как и в прошлый раз.

Другой быстро подбежал и опустился на колени возле первого и внимательно присматривался с минуту. Затем сказал:

– Да, похоже на огонь. Но истина ли это?

– Я думаю, что истина.

Затем оба помедлили несколько секунд и встали. Подошли к двум другим, взяли свою телегу и направились к тому месту, откуда появились. Когда эта дверь снова открылась, я заметил за ней какое-то колебание, похожее на легкую рябь на поверхности чего-то жидкого с зеркальной поверхностью. Дверь закрылась, и как будто ничего не произошло. Только маленькая кучка пепла на траве напоминала нам, что все увиденное не было сном.

Мы спустились вниз, и наш незнакомец пересказал нам диалог. Затем все попрощались и быстро разошлись. Я тоже отправился. Половину ночи я не мог заснуть под впечатлением увиденного. На следующий день я решил сходить к своему знакомому, чтобы расспросить его о том вечере и, возможно, узнать больше. К тому же он откуда-то знал язык. Это еще больше подстегивало мое любопытство.

Как только наступило время, когда можно делать визиты, я отправился к своему знакомому. Когда я подошел к его дому, то понял, что он должен сейчас находиться здесь: некоторые окна были открыты и ворота не заперты. Я позвонил, но никто не подошел открыть. Я позвонил еще раз. Мне надоело ждать и я решил войти сам, думая, что он чем-то занят и не слышит мой звонок или просто не может быстро подойти. Я зашел в дом, но везде было пусто. Поднялся наверх – тоже никого. Вышел во двор, но там тоже никого не было. Я присел в тени и стал ждать. Прошло полчаса. Я стал подумывать о том, что неплохо было бы прийти в другое время. Но мне вдруг пришла мысль пойти и поближе разглядеть место вчерашнего сожжения, да и вообще может я смогу приоткрыть ту самую дверь. Я устремился к месту вчерашнего действа. Но каково же было мое удивление, когда на том самом месте не было ничего, даже трава не была примята. Я подходил к месту вчерашней «двери» но там тоже ничего не было. Я начал внимательно рассматривать каждый сантиметр земли, но ровно никаких следов. Я уж начал подумывать, что у меня, скорее всего, развилась психическая болезнь и вчера был приступ, и что на самом деле я вчера никуда не ходил и ни с кем не встречался. Я отправился к одному из знакомых, с которым вчера вместе наблюдал это странное событие. Разговор я начал осторожно и оказалось, что все-таки я не тронулся, он тоже был там вчера и видел то же, что и я.

Прошел уже месяц с того события, а наш знакомый, который пригласил нас посмотреть, так и не вернулся. Позднее оказалось, что дом, в котором он жил, принадлежал человеку, который пропал год назад. Пошел в соседний лес на прогулку и не вернулся. Его дом до сих пор не передан наследникам и поэтому в нем никто не живет. Я и двое моих знакомых, с которыми мы наблюдали тот странный случай, сообщили о пропавшем местной полиции, но им ничего не удалось найти. Они лишь сказали, что удалось выяснить только то, что в доме кто-то недавно жил, но кто он и куда делся – ответить не могли.

ВНИМАНИЕ! Шок контент.

Первоисточник: http://mrakopedia.org

Подобного я не видел никогда, и даже слышать о чем-то в этом роде мне в жизни не доводилось. И надеюсь, впредь больше не увижу. Произошло это буквально месяц с лишним назад, и сегодня я решился написать.

Я живу в небольшом городке под названием Петраки, по соседству находится одноименное село. Заезжие часто путаются, но у местных заведено называть город Нижние Петраки, а деревню — Верхние, так раньше оно и было, но когда Нижние Петраки (они находятся в низине) стали городом, то местные власти убрали из названий обозначения высот и остались город Пертраки и село Петраки. Но не в этом суть, это просто пояснение для удобства понимания.

Недавно в город приезжала мамина старая знакомая, последний раз я видел её лет 7 назад, мне тогда было 16 или 17. В детстве меня часто с ней оставляли, поэтому я тоже очень хорошо её знаю, и знаю историю, которая тогда произошла.

Тётя Арина была из Верхних. У её родителей в поселке был большой добротный старый дом, который строили еще её дед с бабкой. В нем и жила семья Арины, а заодно они и присматривали за ее престарелой матерью, которая, впрочем, не демонстрировала практически никаких признаков старости, кроме прогрессирующего слабоумия и недержания физиологических отправлений. Жизненных сил у неё было хоть отбавляй. Но перспектив в селе не было никаких, а наш город тогда только начинал развиваться из такого же села. И вот её мужу предложили хорошую работу в пригороде областного центра на крупном хим. предприятии. Довольно долго пара пыталась уговорить старушку переехать, но та ни под каким предлогом не соглашалась, закатывала знатные истерики, благодаря которым все соседи на километр знали, что бабка уже окончательно выжила из ума. Имитировала припадки, требовала, чтобы ее положили в больницу и провели все оставшееся ей время здесь, чтобы похоронить на родной земле.

Однако семья не собиралась класть всю свою жизнь на выхаживание бабки — вернее, против они не были, но и собственное благополучие их тоже заботило, и пара решила всё же поехать посмотреть жильё, и поговорить с работодателем на новом месте. Бабуля их удержать от разведпоездки все равно не смогла бы, да и не пыталась: просто сказала, что хоть война, никуда не поедет. Тем не менее через неделю тётя Арина позвонила своей маме и рассказала, что работа очень хорошая, начальство настроено позитивно, и ей придётся переехать, тем более, что там ухаживать за ней стало бы намного проще и удобнее, так как в городе есть все необходимые товары для стариков и медпрепараты под рукой. Сколько не было уговоров, в результате мать просто бросила трубку, дав понять, что ее не интересуют никакие доводы.

Через полторы недели Арина вернулась домой с целью во что бы то ни стало забрать свою мать, собиралась выставить дом на продажу, какими бы средствами это ей не обошлось, в обход воли матери. Но дома её ждал, сказать «сюрприз» язык не повернется, кошмар. Как, возможно, вы уже догадались, матери она дома не застала. Дверь была заперта, в доме было все на своих местах, обстановка была совершенно жилая. Всё как обычно, только в комнате матери на стене и полу было огромное кровавое пятно, достаточно обширное, чтобы не успеть полностью свернуться и засохнуть за прошедшее время. Ближе к центру оно было подернуто пленкой, но под ней красовалась еще блестящая, тёмная, густая кровь. Никаких признаков проникновения в дом не было, никаких следов ног от пятна не следовало ни к открытой форточке, куда её мать, впрочем, не пролезла бы, ни в другие комнаты. В том, что это кровь, никаких сомнений не возникало, — запах и консистенция были соответствующие. Странно, что Арине не удалось найти вещей матери. Это наводило на мысль, что либо она, либо ее труп все же покинули дом, но как — было совершенно не ясно.

Я не буду описывать душевных терзаний маминой подруги и ее дальнейших действий. Скажу только, что милиция очень быстро бросила странное дело, так как не было толком ни состава преступления, ни тела — только пропажа и странное пятно. В доме сделали косметический ремонт и со временем, как и планировалось, выставили его на продажу. Когда в бабкиной комнате сняли обои, оказалось, что и штукатурка под ними тоже пропиталась кровью — да так, словно эту кровь вместе с раствором на стену шпателем и намазывали. Возиться с долгим ремонтом у тёти Арины желания и настроения не было, потому пятно просто замазали поверх новым слоем штукатурки и поклеили новые обои.

Позже она снова приезжала из города, где они сейчас живут, чтобы встретиться с покупателями, и продала дом без особых проблем. Сказать, чтобы у новых хозяев происходили какие-то странности, не могу, хотя кое-что они рассказывали, но я думал, они просто услышали о случившемся в доме и на этой почве накрутили себя, хотя сами они утверждают, будто не знали всего происшедшего. В общем, никаких «полтергейстов» у них не замечено не было. Предметы не летали по дому, двери не открывались сами собой, призраки не бродили. Только говорили они, что иногда слышат тихие всхлипы, мычание, стоны, хотя они скорее исходят снаружи дома, нежели изнутри, а потому могут быть звуками совершенно иного происхождения. А со временем новой хозяйке стал периодически сниться сон, в котором она видела женщину, находящуюся в тесном пространстве без выхода. Она говорила, что женщина эта истошно вопила, но не произносила различимых слов, все поглаживала стены своей темницы, терла их руками до крови и плакала да стонала. Больше во сне ничего не происходило, но и этого новым хозяевам хватило, чтобы после нескольких бесед с соседями скоропостижно покинуть дом.

А вот теперь тётю Арину вызвали из нынешнего места жительства. Полиция нашла её бабулю. Она попросила нас с мамой присутствовать, поддержать её. Я не знал, что должен увидеть, но я уже не подросток, а взрослый парень, — думал, смогу проявить мужество, смогу поддержать старую знакомую, чтобы мы там ни увидели. Но к такому я готов не был.

Когда мы приехали к дому, следователь рассказал нам, что полицию два дня назад вызвали родители детей, залезших в сейчас уже заброшенное, постепенно разрушающееся строение. Дети прилетели домой как ошпаренные — бледные и заикающиеся, и когда, наконец, родителям удалось выяснить, что они видели, хотя бы приблизительно, они вызвали в дом полицию, не проверяя достоверность слов запуганных сорванцов. Да это и не понадобилось. В общем, после почти получаса моральной подготовки нас завели в дом и провели в спальню, где штукатурка уже давно отвалилась, и проступили выщербленные кирпичи. Я не понял сразу, что вижу, но почувствовал неудержимое отвращение, мне стало не по себе, но я тщетно пытался понять, что это, еще с минуту. На участке стены радиусом метра в 2,5 между кирпичами, вместо цемента, я увидел высохшую бурую массу, из которой тут и там выглядывали желтые полусгнившие кусочки, в которых постепенно я угадал зубы, дробленые кости, фаланги, пленки, потом я разглядел клочки волос и ногти, кусочки выцветшей грязной ткани. Между ровно уложенной красной кирпичной кладкой, такой же, как и на нормальной части стены, был аккуратно вмазан мелкий, словно помолотый в некой адской мясорубке, фарш из человеческой плоти, костей и одежды, в которой была старушка в тот день. В происхождении фарша тоже не было никаких сомнений: среди всего того кошмара, в крестовинах кладки были видны расколотые и обтесанные жемчужины, некогда бывшие любимым бусами бабы Раи, мятые золотые зубы и старинные серебряные серьги.

Привет, меня зовут Макс, мне 21 год.

Может, кто-то сможет найти разумное объяснение того, что вообще вокруг меня происходит.

Сегодня 22 июня 2016 года. Я живу в городе Буча (Киевская область), в двухкомнатной квартире 9-тиэтажного дома в центре города. В одном подъезде с родителями, так получилось, что мои родители познакомились, будучи соседями, и с тех пор у нашей семьи две квартиры в одном подъезде, одну из которых на 6 этаже мы долгое время сдавали, теперь она моя. А родители и моя младшая сестра все так же живут на 2 этаже.

Короче говоря, вчера я сидел возле своего подъезда, говорю сразу — я ничего не пил. Мне весь вечер было лень поднять пятую точку и пойти заплатить за интернет, как и позавчера, впрочем. Просто хотелось посидеть в тишине на лавочке.

В общем, сижу, строчу смс вечно чем-то недовольной подруге, как вдруг все вокруг потемнело. Подняв голову, я увидел, что свет вырубили во всем доме. Через пару секунд я услышал одиночный стук в железную дверь моего подъезда, ждал, что оттуда кто-то выйдет, но так никого и не дождался. Потом дошло, что это просто магнитный замок отпустил дверь. Дальше я заметил, что не только мой дом погас, но и все соседние дома, которые были мне видны, а также все уличные фонари. Единственным источником света осталась луна, хотя тень от соседнего дома накрывала весь наш двор. Еще кое-как пробивался свет с улицы, что шла почти перпендикулярно моему двору. Короче, в первую минуту я даже ног своих не видел. Через пару секунд я услышал грохот старого деревянного окна, которое кто-то пытался открыт. Звук все не прекращался, эхом расходясь по двору, и я встал посмотреть, что там происходит.

В лоджии шестого этажа я увидел лысого мужика в белой майке, который с каким-то отчаянным упорством пытался открыть ставни. Мне даже считать не пришлось, какой это этаж, так как его балкон был по соседству с моим, и луна светила как раз в наши окна. Для лучшей видимости я сделал пару шагов назад от дома, не рассчитал расстояния и ударился пяткой о бордюр. Не больно, но неприятно. Тихо выматерившись, то ли на бордюр, то ли на себя, я снова поднял взгляд на шумного соседа, которого, кстати, видел впервые, раньше я вообще не замечал каких-либо признаков жизни из соседней квартиры. Но того вдруг словно перемкнуло, и он оставил бедное, но все еще закрытое окно в покое. Простоял так, уставившись неизвестно куда (но я почему-то думал, что на меня), а потом спокойно развернулся и вышел с балкона.

Я глянул на телефон — почти час ночи, пора домой, но только я шагнул к подъезду, как опять услышал грохот. Вернувшись на то же место, я увидел, как этот человек уже не просто нервно дергает окно, а с какой-то злостью, яростью, может быть, даже истерикой пытается выломать окно. Мне даже на миг показалось, что я услышал рычание. Он наваливался на окно всем весом, в полной тишине двора звуки ударов заполняли все пространство, эхом отражаясь от домов. От особо сильного удара створки распахнулись наружу. Какие-то обломки полетели вниз. Мужик подошел очень близко к окну и, наклонившись, свесил руки. Потом начал потихоньку опускаться все ниже и ниже, сначала было похоже, что он внизу что-то высматривает, но он не останавливался и опускался дальше, очень медленно и спокойно. Я испугался, что сейчас он свалиться, и я заорал «Эй, мужик!». В голове неслись мысли, что, может, он болен, а может, он лунатик, а может, так странно сознание теряет, и ему вообще плохо.

На мои вопли он не отреагировал. Тогда я еще громче крикнул «Вам плохо?!», и вдруг он перестал опускаться, повис на перилах балкона, сложившись вдвое. А потом, не поднимаясь, не пошевелив даже рукой, резко вскинул голову, посмотрел на меня и начал как-то скулить. Скулеж тут же перешел в хохот. Тут я подумал: «Чего я туплю? К мужику подниматься надо!».

В подъезде вообще ничего не было видно. На четвертом этаже я подвернул ногу, и влетел коленом в ступеньку. Было адски больно. В подъезде стояло эхо моего неудачного приземления, а перед глазам мельтешили звезды, что заставило меня остаться на месте. Застыв, я услышал стук где-то наверху, и он становился все громче, как будто кто-то барабанил в дверь.

Медленно поднявшись со ступеньки, я начал не спеша подниматься (а я иначе и не мог). Дошел до своего этажа и понял, что звук раздается от двери моего «нового» соседа, тот изнутри колотит по ней. Все это было странно, конечно, но радовало, что он не висит уже на балконе, или хуже того не внизу лежит, а просто колотит в свою дверь. Я пытался с ним говорить, сначала спросил, может, ему врача вызвать нужно, но когда взял в руки свой мертвый телефон, я понял, что не выйдет — разряжен полностью. Потом сказал, что, если он не отзовется, я вызову милицию, но он в ответ только стучал, скулил, рычал и иногда даже ржал.

Тут я решил — надо будить соседей. Хотя как можно было с этим грохотом спать? На моем этаже шесть квартир, от ступенек направо и налево расходится коридор, по три квартиры с каждой стороны. Моя — самая последняя в конце коридора. Я начал стучать в самую ближнюю дверь, но после первого стука в ту же секунду услышал «кто там?», как будто с той стороны кто-то стоял прямо под дверью. Я назвался, добавив, что я его сосед. Человек за дверью, видимо, меня знал, потому что тут же открыл. Передо мной стоял пожилой дед, слепя меня лучом фонарика. Старик грубо сказал, чтобы я убирался к родителям на второй этаж, а он вызовет кого надо, после чего ни слова не дал мне сказать и закрыл дверь. Его тон напугал меня еще больше. Я полминуты простоял в ступоре, потом успокоился, взял себя в руки, прошел мимо двери, что трещала от стука бушующего соседа (кажется, сосед подустал немного, уже не так интенсивно тарабанил). Мелькнула было мысль опять заняться его спасением, но что-то меня остановило.

Зашел домой, закрылся, в темноте нащупал зарядку, умылся и лег спать. Хотя я отчетливо слышал, что он стучит у меня за стеной. Решил спать и не обращать внимания.

Проснулся я от грохота. На часах 5:40. В голове только стали всплывать воспоминания о произошедшем, как повторный громкий стук буквально снес меня с кровати. Стук был в стену. Боль в колене заставила меня окончательно проснуться. Я быстро напялил штаны, проверил закрытую входную дверь, на всякий случай балкон закрыл — что тому трюкачу стоит перелезть ко мне? Пошел в другую комнату, лег на диван. Но уже не уснул. Не понимаю, почему к нему никого не вызвали? Так я пролежал еще два часа, стук периодически повторялся.

Я собрался на работу и перед тем, как выйти из квартиры, три минуты смотрел в глазок, потом резко выскочил, закрыл дверь, и погнал по ступенькам. Когда проходил под окнами, посмотрел в его окно. Ничего. Но решил еще так постоять пару минут. После пяти минут наблюдения увидел, как он снова выходит на балкон. Только в этот раз он себя нормально вел. Вышел, аккуратно прикрыл окно, оно после ночных приключений нормально не закрывалось, и части стекла в нем уже не было, а потом вернулся обратно в квартиру.

Два часа назад я пришел домой, а полтора часа назад кто-то постучал в мою дверь, на мой вопрос «кто?» никто не отозвался, а когда я посмотрел в глазок, там никого уже не было. Пока я это писал, дважды вырубали свет, второй раз пока еще не включили, из-за этого на улице и в подъезде опять темно, а впереди ночь. Наверное, пойду спать к родителям.

Единственное, что меня волнует, что я открою дверь, а он там.

У всех у нас есть хобби. Есть то, что чем мы занимаемся за деньги, а есть то, что действительно нам нравится. Кто-то делает потрясающей красоты фотографии, кто-то пропадает ночами в онлайн-играх, кто-то в свободное от работы время сочиняет музыку.

Одно из моих хобби — коллекционирование страшилок. То есть, не совсем страшилок — скорее интересных и хорошо поданных историй. Просто среди страшилок таких больше всего. Я в восторге от постановки и формы подачи сюжета в Black Ops, меня восхищает, с каким мастерством дурит зрителя «Иллюзия обмана», но возглавляют мой персональный топ-10 неизменно рассказы о пугающем, неизвестном и зачастую необъяснимом. Почему? Я и сам не знаю. Может, потому что зачастую рассказчик не дает однозначного ответа на главную интригу в своей истории. Может, потому что последними словами он порой разносит в клочья четвертую стену, выворачивая историю так, что от банального, казалось бы, рассказа становится действительно страшно.

Для более полного погружения в историю можно подобрать подходящую обстановку: читать ночью, с выключенным светом, в одиночестве. Что ни говори, а с ходу сложно поверить в то, что после прохождения ужастика герою рассказа вдруг стали названивать с номера, который был в игре, или что он видел нечто действительно странное, скучая на ночной смене.

Совсем другое дело, когда слышишь историю лично, от человека, который сидит перед тобой.

Года два назад я нанялся программистом-фрилансером к одному человеку. Мы общались исключительно по телефону и в аське, но вскоре вопросов по проекту накопилось столько, что пришлось договориться о личной встрече. Работодатель (назову его Михаил) оказался из тех людей, кто очень хочет показаться суровым на первый взгляд, но быстро снимает эту маску, стоит только произвести на него хорошее впечатление. Сидя в кафешке в центре города, мы обсудили его проект, поговорили о жизни, о людях, о том, как сейчас мало честных работников. Между делом я неосторожно упомянул о своем хобби. На секунду он изменился в лице — сейчас я понимаю, почему — но виду не подал и продолжил разговор в шутливой дружеской манере. Только время от времени он нервно покусывал губу, рассеянно глядя в свою чашку с чаем. И, наконец, решился.

— Значит, ты коллекционируешь истории?

— Ага, — кивнул я, удивленный таким поворотом разговора.

Михаил достал сигарету, но тут же спрятал ее обратно, поймав косой взгляд продавца из-за стойки.

— Это произошло семнадцать лет назад, — начал он. — Когда у меня еще был лучший друг.

Во многом мы с Андреем были полными противоположностями. Мне школьная наука давалась легко, в его же дневнике преобладали тройки и иногда четверки. На фоне сверстников я казался хилым ребенком, он же играл в баскетбольной команде и подтягивался больше раз, чем кто-либо еще в классе. Я человек замкнутый, он же всегда был душой компании. Объединяла нас одна общая страсть — мы обожали искать приключения на свои пятые точки. Началось это еще в детстве, когда мы открыли дверь в подвал нашего дома и были там первыми посетителями лет за пятьдесят, если не считать крыс и тараканов. Годы шли, мы взрослели, но что оставалось в нас без изменения, так это тяга ко всяким авантюрам.

Когда мы увидели едва заметную тропу в лесу, который подступал к городу вплотную на севере, мы просто не могли оставить ее без внимания. Полуденное солнце палило сквозь листву деревьев, пока мы топали по тропинке, то и дело теряя ее из виду. В засохшей грязи отпечатались следы ботинок. Дождь был здесь дня три назад, и, похоже, следы оставили именно тогда.

Минут через двадцать тропинка вывела нас на опушку. В центре небольшой полянки стоял старый деревенский дом. Впрочем, «стоял» — сильно сказано: избушка скосилась набок, стекла в окнах были разбиты все до единого. Дом, в котором когда-то жил лесник или какой-нибудь местный отшельник, превратился в еще одно напоминание о том, что время не жалеет ничего на этом свете.

Изнутри избушка выглядела не лучше. В пустых оконных рамах тихонько завывал ветер, пол был усыпан осколками стекла, по углам копошились пауки. У стен доживали свой век горы полусгнившего хлама, накрытые изъеденной до дыр тканью. Пахло гнилым деревом и, несмотря на сквозняки, было довольно душно. По полу протянулась цепочка тех же грязных следов от ботинок — мы были здесь не первыми любопытствующими. Обстановка внутри создавала такой резкий контраст с залитой солнцем поляной, что мне стало не по себе.

Мы разбрелись по комнатам. Шаркая ногами по обвалившейся штукатурке, я рассматривал продавленный диван с торчащими из него пружинами, пытаясь представить, кто и сколько лет назад сидел на нем в последний раз. Старые заброшенные здания вообще интересны тем, что дают невиданный простор для воображения.

— Ну нихрена себе! — услышал я удивленный возглас друга. — Мих, иди посмотри!

Андрей сидел на корточках, разглядывая что-то на полу.

— Тут дверка в погреб. И следы ведут туда.

Он нащупал на полу ручку и дернул дверку на себя. Та охотно поддалась. Андрей заглянул вниз.

— Ничего не вижу. Темно как у негра в…

Фонариков при нас не было, поэтому какое-то время мы колебались. Ну, молодые, жажда приключений и все такое… в общем, первым спустился я. Лестница скрипела так, что слышно было, наверное, по всему лесу.

— Ну что там? — крикнул Андрей сверху.

— Черт его знает, — отозвался я, выжидая, пока глаза привыкнут к темноте.

И тут я услышал звук, от которого волосы встали дыбом. В темном углу кто-то зашебуршал. Можно было подумать, что какой-нибудь бомж решил выспаться в темном и тихом месте, но кровь застыла в жилах совсем не от этого.

Вместе со звуками тихой возни я услышал звон металлической цепи. Где-то на границе видимости обозначились нечеткие контуры фигуры, похожей на человеческую, и… блин, мне надо было убегать сразу, а не пялиться на него.

— То есть, это был не человек?

Михаил теребил в руках зажигалку и нервно кусал губы. Верилось в такое с трудом, но он, видимо, и не думал приукрашивать.

— Анатомически это был человек — две руки, две ноги, голова. Но когда он вышел на светлый участок, мне было сложно представить, что где-то на свете живут такие люди.

Существо было абсолютно голым, с ног до головы заляпанным грязью. Оно напоминало... нет, это и был обтянутый кожей скелет. Длинные спутанные волосы тянулись вниз. К лодыжке была прицеплена массивная цепь, которой он гремел при каждом шаге.

Прежде чем рвануть наверх, я невольно взглянул в его глаза. Что я там увидел? Страх. Животный страх вперемешку с агрессией и чем-то еще. Этот взгляд... теперь он будет являться мне в кошмарах до конца жизни. Мы пулей вылетели из дома, а в спину нам несся нечеловеческий крик, переходящий в визг.

Не обращая внимания на продавца, Михаил достал сигарету и закурил. Я заметил, как дрожали его руки, когда он подносил зажигалку к лицу.

— Что было дальше, помню смутно. Как-то мы оказались у меня дома. По пути я рассказал Андрею, что именно видел. Он работал в милиции, и ему не впервой было попадать в экстремальные ситуации, соображал он быстрее меня. Цепь на ноге говорила о том, что несчастного держали в плену. Из-за выкупа или забавы ради — мало ли, извращенцев в то время хватало.

Тогда я понял, что увидел в том взгляде помимо страха. Это было отчаяние и едва заметный проблеск угасающей надежды. Надежды на то, что кто-нибудь вытащит его из этого ада. Последний раз я видел такое в глазах умирающих раненых, когда работал врачом в горячей точке. Жуть.

К ночи Андрей решился выйти из дома — собрать опергруппу и снова наведаться в избушку. Заснуть я, понятное дело, не мог. Он пообещал рассказать обо всем сразу, как только закончится спецоперация.

Докурив, Михаил на автомате достал из коробки вторую сигарету и снова затянулся.

Я звонил ему на следующее утро, телефон не отвечал. Не дождавшись ответа и днем, я поднял на уши весь его участок. На вопросы там отвечали неохотно, и не будь я другом Андрея, которого знали все, меня просто послали бы на три буквы. К вечеру, когда рабочий день закончился, и появилась возможность поговорить в неформальной обстановке, следователь со звучным именем Илларион, тысячу раз взяв с меня обещание молчать при его начальстве, рассказал, что знал сам. Стало ли мне известно больше? Да. Стало ли от этого хоть немного спокойнее? Ничуть.

Первая группа держала радиосвязь с милицейским участком из машины. В лес, понятное дело, на ней не проберешься, поэтому до дома группа шла пешком. В машине остался связист, принимавший сигналы от раций. По мере приближения к избушке связь ухудшалась. Оперативники сообщили, что входят в избушку, но после этого разобрать что-то среди шумов и помех не представлялось возможным.

Примерно через две минуты связист передал, что слышит стрельбу. На фоне при этом раздаются клацающие звуки, будто он заряжает свой пистолет. Еще через пару минут он сказал, что видит что-то вдалеке между деревьями. Даже помехи при передаче не могли скрыть волнения в его голосе. Когда где-то вдалеке раздалось едва слышное шуршание, голос сорвался на крик. Речь стала невнятной, среди общего словесного потока можно было расслышать слова из молитвы. Что бы он там ни увидел, его это повергло в панику — человека, которого не один год учили сохранять хладнокровие в любой ситуации. Он даже не пытался завести машину или выйти из салона. Только повторял раз за разом, что мы разбудили дьявола.

Вскоре раздался одиночный выстрел и связь прервалась.

Вторая группа прибыла ранним утром. У въезда в лес они нашли милицейскую легковушку — ту самую, на которой приехала группа номер один. В салоне было абсолютно пусто — ни следов от пуль в кабине, ни крови, ни связиста. Будто ночью в участке слышали не выстрел, а хлопок, с которым он унесся в другое измерение.

В самой избушке творился полный хаос. Старую мебель расшвыряли по всему дому, пол был пропитан кровью и усеян гильзами, стены — следами от пуль. С чем таким группа встретилась в избушке, что превратило четырех вооруженных мужчин в кровавое месиво? Этого никто не знает до сих пор.

Но вот что действительно повергло группу в шок, так это обстановка в подвале. В центре темного помещения они нашли две аккуратно сложенных кучки: в одной лежали части тел убитых милиционеров, во второй — обглоданные кости. Тварь не только убила всех до единого, но и закусила ими.

Пленник исчез. В подвале нашли только цепь, на которой его держали, и старый вонючий матрац, на котором он спал. В луже крови рядом с матрацем оперативники нашли человеческую ступню. Раны на ней были рваные, словно от укусов, но несколько… странные. Будто ногу отгрыз сам пленник, спасаясь из своего заточения. Кровавый след тянулся до лестницы, но отследить его дальше было попросту невозможно.

Дело это не раскрыто до сих пор. Одно время о нем кричали все газеты, но случай быстро замяли. Сейчас папка с этим делом наверняка зарыта так глубоко в полицейских архивах, что ее не найти даже при большом желании.

Мы вышли из кафешки. Я поблагодарил Михаила за интересный рассказ, стараясь придать голосу бодрости. Шутка ли: час назад мы еще говорили о работе, а я был уверен, что поеду домой, размышляя о том, как быстрее и проще написать то, о чем он меня просил. Сейчас мой мозг не был способен обрабатывать информацию, не связанную с этой странной историей.

— Мне вот что до сих пор не дает покоя, — сказал Михаил, когда мы уже собрались расходиться. — Те грязные следы, которые видели мы с Андреем, вели в подвал, но следов в обратную сторону я не видел. Существо на цепи их оставить не могло, у него не было обуви. Выходит, когда я спустился в подвал, там был кто-то еще. Возможно, именно тот, кто потом устроил теплый прием опергруппе. Кто-то, кто забрал Андрея.

Михаил сделал глубокий вдох и с шумом выдохнул.

— И он знает меня в лицо.

Автор: В.В. Пукин

Это было в начале 2000-х годов. С очень необычным для меня явлением я столкнулся благодаря старому знакомому, Сергею. Правда, несмотря на возраст в тридцать пять — сорок лет, его иначе как Серёга никто не называл.

Серёгу я знал давно, ещё когда он трудился машинистом тепловоза при одной промышленной станции в Нижнем Тагиле. В то время я по роду своей профессии часто пользовался услугами железнодорожников, там и познакомился с Серёгой. На моих глазах за несколько лет он полностью деградировал. Из машинистов за пьянку был переведён в помощники, составителем вагонов. А позже и оттуда погнали, несмотря на солидный опыт и хорошие отношения с начальством. Просто запил мужик. Я его, после того, как он стал составителем, вообще, по-моему, ни разу трезвым не видел.

Из-за любимой водочки потерял Серёга семью (жена выгнала, дети видеть не хотели), работу и жильё. Но ко мне по старой памяти иногда стучался с разными своими неказистыми проблемами. А я, помня, каким он был нормальным мужиком прежде, не мог отказать и откликался на его просьбы: то денежку в долг давал «на сигареты», то продуктами пособлял, то просто «соточку» наливал — здоровье поправить.

Через месяц после того, как жена Серёгу выпнула из дома, он вообще пропал надолго. Только спустя где-то года два появился на горизонте. Дверь открываю на звонок и не узнаю даже сперва. Заросший волоснёй и бородищей, как бомж. Зубов нет, весь оборванный и лесом воняет. Я даже в дом сначала не хотел его пускать. Но он протянул черники с полведра — куда ж тут денешься. Рассказал, что уже второе лето живёт на севере области в своём доме. Мол, такие там места классные! Пришлых людей нет. Грибов, черники, брусники и клюквы — умотаться! А для охотника — вообще рай! Знал, ирод, чем меня заинтересовать. Приезжай, говорит, не пожалеешь. У меня, мол, даже собака охотничья имеется.

Короче, здорово заинтересовал своими россказнями. Ну, мы с напарником к концу августа и собрались туда. На машине сперва 600 км до посёлка, а от поселковой станции на тепловозе с его знакомой бригадой (он и там друзей-железнодорожников нашёл!) до серёгиного обиталища. Потому что иначе как тепловозом или вертолётом до его заброшенного сарая, который он мне как «свой дом» при встрече расписывал, не добраться было. Домом оказалась заброшенная постройка на заброшенной же лесопилке недалеко от железнодорожных путей посреди таёжной глухомани. Почерневшая и покосившаяся вкривь и вкось. Он тут и куковал один без электричества, не упоминая уже про остальные блага цивилизации. Раньше, говорил, в соседнем сарае жили ещё два таких же ханыги, но однажды просто из лесу не вернулись. Так и остался один. Но, по его виду, такая житуха Серёге не была в тягость. Летом и осенью собирал грибы, ягоды, шишки кедровые и сдавал их дружкам-тепловозникам, когда те мимо проезжали. А на зиму в город подавался.

В общем, встретил он нас чин по чину, как договаривались, в посёлке и сопроводил на тепловозе самолично до своего «дома». Когда присели за стол из досок, взбодриться с дороги, я увидел, что в серёгиной шее клещ впившийся сидит. Здоровенный такой. Сказал, а тому хоть бы хны. Я, говорит, их каждый день штук по пять снимаю, а то и больше. Давай, мол, не тяни, наливай противоядие! Смертник, короче!

Первый день мы обживались у Серёги и отдыхали, а утром двинули смотреть его охотничьи угодья. Насчёт наличия собаки он не слукавил. Действительно, был у него пёс по кличке Пупсик. Такой же косматый и одичалый, как хозяин. Хотя он Серёгу за хозяина точно не держал. А нас вообще игнорировал. У этого Пупсика была огромная башка с волчьей мордой и клыками с палец. И сам он размером с хорошего «кавказца». Серёга сообщил, что несколько раз видел, как Пупсик с волчицами гулеванил. А Серёга не враль — несмотря на все свои прегрешения, в этом ни разу уличён не был за годы знакомства.

Утром пошли в лес. К моему удивлению, и у Серёги тоже ружьишко нашлось. Грибов там действительно от самого порога можно было косой косить. Но нам же дичь подавай. К полудню вышли на заброшенную делянку. Там зрелище такое интересное — стоит стол полусгнивший с лавками по бокам, меж двух сосен. А навес от дождя из досок над столом — на высоте четырёхэтажного дома! Деревья за много лет подросли и навес подняли в небеса.

Тут Серёга показал нам одно место, каких я за много лет бродяжничества по лесам не видывал никогда. Посреди чащи расположилось небольшое углубление правильной прямоугольной формы, с совершенно ровной поверхностью, покрытой ярко-зелёной травкой высотой сантиметров с пять. Ни дать, ни взять, палас зелёный. Размер квадратной площадки где-то шесть на шесть метров. И никаких признаков человеческой деятельности. Глухомань-то дремучая.

И так прямо хочется ступить на этот «коврик»! Серёга зашёл в самую середину и нас приглашает. Ступаю, а под ногами, как студень плотный. Колыхается при надавливании, но не проваливается. Потоптались, и тут Серёга спрашивает: «Хотите фокус покажу?»

— Давай, показывай!

Он взял палку покрепче да подлинней и с размаху, как копьё, в этот студень вогнал наполовину.

— Вот, теперь попробуйте вытащить!

Я начал было вверх рвать, а палка в обратную сторону, вниз уходит, да с такой силой, что обеими руками не удержать. Сами с товарищем несколько штук ещё вогнали. Та же история, палки как будто мощной помпой засасывает. Ломаются, а обратно не идут никак. Что за хрень? Болотина такая, что ли? Но не похоже совсем. Вокруг сухо, да и мы спокойно на поверхности стоим, не проваливаемся. Во загадка природы! В общем, поудивлялись и дальше пошли. А Серёга по дороге рассказывает, что, мол, таких мест несколько знает. Но самое интересное, они местоположение меняют, «гуляют»! Не быстро, но заметно. Вот это, которое только что тыкали, например, прошлым летом метрах в тридцати отсюда находилось. Это он, ориентируясь по делянке, определил.

Пока шли, Пупсик несколько зайцев поднял и сожрал. Серёга на мой вопрос, что это за охотничья собака такая, что дичь не гонит на охотника, а сама жрёт, ответил, мол, да, пока Пупс не наестся сам, нам дичи не видать. Такая у него привычка эгоистическая.

Но вскоре всё же семейку косулей спугнули. Слышим, Пупс издали на нас гонит. Приготовились и вдруг услышали, как косуля заверещала. А Пупсик гавкает, значит, не он её грызёт. Бежим через бурелом на шум. Подбегаем к небольшой полянке. На ней точно такая же болотина, как у делянки, а в ней, увязнув передними ногами корчится косуля. Видно, в прыжке опустилась на зелёную поверхность острыми копытами и пробила, как мы давеча палками. Псина на краю болотины рявкает во весь голос, но к вязнущей косуле не приближается. Мы тоже не стали подходить, а с твёрдой земли смотрели, как животное медленно, но верно, что-то утягивало вниз. Задние ноги у неё не провалились, а погружалась только передняя часть туловища.

Зрелище было душераздирающее. Животное уже не верещало, а хрипело, закатывая глаза, так что видны были одни белки. Вслед за шеей болотина поглотила голову, потом туловище, а затем, как две палочки, ушли и задние ноги. На месте, где только что билась косуля, травка на глазах выравнивалась, и исчезали следы последней битвы животного за жизнь. Мы стояли обескураженные. Серёга был поражён не меньше нашего. Он тоже ничего подобного раньше не видел. А мы ещё ходили по такой же коварной лужайке! Попробовали и здесь осторожненько наступить на поверхность — держит, не проваливается! Короче, регбус-кроксворд!

Поохотившись дня два, вернулись в город. Щедрый Серёга снабдил нас ещё на дорогу двумя парами знатных лосиных рогов. Он, по его словам, несколько раз находил в тайге сброшенные самцами рога, но домой дотащил только эти. Потому что возвращался обычно нагруженный ягодой и было не до баловства типа сбора лосиных рогов.

В конце сентября я ещё один раз заглянул к Серёге. Тогда он поведал жуткую вещь. Мол, нашёл недавно около одного из этих зелёных квадратов две плетёные корзины, полные полусгнивших грибов. Обе корзины, словно ненадолго, аккуратно были поставлены у дерева. И никаких других следов человеческого присутствия.

Когда в очередной раз затоваривался в посёлке продуктами, услышал от местных новость, что уже несколько дней в окрестностях идут поиски заблудившейся семейной пары грибников. Но никому про корзины не сказал, боясь, что подозрение на него может пасть. А тут, под водочку, проговорился. То, что он не врёт, было видно.

В октябре же и сам пропал. Обещал мне клюквы привезти последней, когда в город приедет на зиму. А всё нет и нет. Я созвонился с его дружками-тепловозниками из посёлка. Сказали, что Серёгу уже давно никто не видел. Останавливались на железке около его домишка, проверили — барахло на месте, только пайвы под ягоду нет, и Пупсика тоже.

С тех пор прошло почти 15 лет, но о Серёге ни слуху, ни духу. Скорее всего, случилось что-то в лесу, когда за клюквой ходил. Так и не вернулся. Но заблудиться он не мог, это точно.

Я в те места больше не попадал, и подобные студенистые квадраты с зелёной травой нигде не встречал. Да и от знакомых туристов с охотниками ничего похожего не слышал.

Первоисточник: http://ficbook.net/
Автор: Василий Чибисов

— Я боюсь свешивать руку с кровати!

Игнатий зафиксировал брови в полуприподнятом положении, по неровному контуру сплющенной параболы Лобачевского. Удивление, самоирония, лёгкое недоверие. Как нелинейно время! В теории мы начинаем с простых задач и движемся к сложным. Но лучший гипнотерапевт страны начал свою практику с необъяснимого, сложнейшего, ужасающего случая. После такого врачи обычно либо уходят на покой, либо сами становятся пациентами.

Всю свою профессиональную жизнь Аннушкин совершенствовался, оттачивал навыки гипноза и архетипического анализа, учился и учил, искал и находил диагнозы в трудах немецких философов… Для чего? Чтобы в зените славы заниматься такой банальщиной? Хотя уж лучше монстры под кроватью, чем красный ангел одной из постоянных клиенток.

Гипнотерапевт опёрся виском о сведенные вместе пальцы: указательный и средний — и слушал нестройный дуэт своего внутреннего голоса и рассказа пациентки.

— Я недавно прочитала, что кровать должна стоять на силовых линиях. Пришлось передвинуть её к другой стене, но там было очень тесно. Поэтому я купила более узкую. Теперь я почти всегда сплю, свесив руку вниз. Но буквально позавчера, когда я почти уснула, меня посетила мысль. А вдруг моя рука кому-то мешает?

— Кому? — самым серьёзным тоном поинтересовался Игнатий.

— Тому, кто под кроватью.

Кривизна параболических бровей слегка увеличилась.

— Я знаю, как это звучит, — пациентка выглядела виноватой. — Но эта мысль не даёт мне заснуть уже двое суток!

— Вы боитесь, что из-под кровати кто-то вылезет?

— Немного.

— Вы думаете, там кто-то поселился?

— Думаю.

— Вы чувствовали прикосновение к руке?

— Нет. И от этого только хуже. Так стыдно!

— Стыдно?

— Только начинаю дремать, как на меня накатывает ощущение собственной неуместности. Я вредная, я мешаю. А ко мне даже прикоснуться нельзя.

Аннушкин вздохнул и наполовину прикрыл глаза в знак понимания и сочувствия.

Вот и полезла из-под кровати настоящая причина.

— Итак, это не страх. Это чувство вины, — подытожил Игнатий. — Вы не боитесь того, кто под кроватью. Это он вас боится. Представляю, если бы у моего лица постоянно мельтешила чья-то рука.

Пациентка невольно улыбнулась.

— Я вспомнила один эпизод из детства, — прервала она недолгое молчание. — У Борьки, соседского мальчика, была большая книжка-раскраска. И я очень ему завидовала. А он, как назло, любил сидеть во дворе на лавочке и раскрашивать. Я стала ему мешать, закрывая рукой страницы. Боря бесился, плакал, убегал домой.

— Дети часто бывают жестокими, — Игнатий решил отделаться дежурным комментарием.

— Бывают. Но я же не знала, что он на скамейке сидел не от хорошей жизни. Родители часто оставляли его одного с престарелой бабкой. Она уже давно была в маразме и почти не вставала с кровати. Почти.

— Почти?

— Да. У неё случались приступы активности. Она выходила голой на балкон, выбрасывала из квартиры всякие вещи и громко материлась на прохожих. Родственники её поэтому запирали в спальне, где кроме матраса почти ничего и не было. Мы все уже привыкли и воспринимали происходящее как шутку. Только Боря знал немного больше, чем мы. Поэтому отсиживался на лавочке.

— А вы его оттуда прогоняли, — протянул Аннушкин.

— Получается, что прогоняла. Гнала на верную смерть. Он был довольно худеньким мальчиком. А у бабки во время приступов развивалась нехилая такая ловкость. Даже не ловкость, а цепкость. Жилистость. И то ли её забыли в спальне запереть, то ли она дверь выломала. Да только Боря с балкона полетел, вслед за телевизором, тумбочкой и столом. Она приняла внука за часы.

— За часы?

— Да. Я же всё это видела. Стоит эта ненормальная на балконе, держит внука за ногу и кричит: «Смотрите, какие они мне часики подарили! Часики! Да **ать я хотела ваши часики!». А Боря даже не сопротивляется, висит вниз головой и рисует в своей раскраске… Так и летел, сжимая книжку в руках.

Игнатий не ожидал, что клиентка сумеет вербализовать травмирующие воспоминания на первой же сессии. И гипноз не понадобился.

— Вы сейчас скажете, что мне просто нужно было изжить чувство вины? Или что я всё равно ничего не могла сделать тогда? Или что ничего не понимала? Или что страх это лишь эхо прошлого, плачущего среди руин памяти?

— Зачем? Вы сами всё сказали.

— Сказала. Спасибо вам. Мне бы никогда не хватило сил сказать это самой себе.

— Для этого и нужны психотерапевты. Мы всего лишь создаем рамку, ради которой клиент пишет целую картину.

«Или чертову картинную галерею» — мужчина невольно вспомнил оккупированный безумием особняк Ерофеевых.

Пациентка задумалась, доставая миниатюрное портмоне.

— Рамку. Забавно. Новое место для кровати я нашла именно с помощью рамок. Ходила как дура по квартире с двумя металлическим уголками. Уже хотела бросить эту затею, как вдруг рамки просто вырвало у меня из рук, и они отлетели к стене. Там я поставила кровать. Ладно, до следующей встречи.

— Только если почувствуете внутреннюю потребность в терапии.

Игнатий проводил клиентку к выходу и сам стал поспешно собираться домой. У его новой молодой супруги были особые представления об объемах супружеского долга. В её концепцию явно забыли включить понятие финитности. Это приходилось учитывать в распорядке дня (и ночи).

Поэтому звонок от пациентки поздним вечером был не слишком желательным явлением. Тем не менее, Аннушкин решил-таки ответить. Этот случай показался ему подозрительно простым.

— Я не поздно? — раздался в динамике бодрый голос. Слишком бодры. С маниакальными нотками.

— Добрый вечер. Не очень.

— А я вам из-под кровати звоню!

— Откуда?!

— Из-под кровати! Да вы не пугайтесь. Я просто решила проверить, насколько помогла ваша терапия.

— И насколько же?

Прятки под кроватью вряд ли можно было считать терапевтическим эффектом.

— На все сто! Ни страха, ни стыда, ни совести, — пациентка истерично хихикнула. — Поэтому большое вам спаси… спаси. ой. Спасибо.

Последние слова она практически просвистела, поэтому Аннушкину показалось, что в конце вместо «спасибо» вдруг образовалось «спасите». Но, во-первых, трубку клиентка уже положила. Во-вторых, терапевт должен быть терапевтом только внутри кабинета. В-третьих, благоверная умела взыскивать супружеский долг без всяких коллекторов.

Только на утро Игнатий увидел в телефоне СМС от пациентки.

«Спасите. Я сейчас под кроватью. А на кровати кто-то лежит, свесив руку».

Первоисточник: http://pikabu.ru/
Автор: DimNaitry

Задумано было всё идеально.

Ариадель (в миру — Саша) согласилась, что ради такого дела можно отойти от привычного образа сексапильной тёмной эльфийки в бронелифчике, здоровяк Орк (Костя, его звали Костя) вызвался изобразить ожившую фобию нашего общего друга. Мы ещё шутили, что грима уйдёт не так уж и много — экономия, все дела...

Собственно, началось всё с дурацкой статьи о том, что страхи надо побеждать по принципу «клин клином вышибают». Вот боится твой друг змей, к примеру? Чтобы помочь ему справиться с постыдной фобией, надо просто при помощи ужей, пары садовых шлангов и записи шипения змеи заставить его испытать такой шок и трепет. Его жизнь после этого не станет прежней, но и страха в ней поубавится — главное, чтобы сценарий был хорошим, и техника не подвела, антураж ещё, сам собой.

Тут, конечно, были и подводные камни. Целых два: как не пошатнуть здоровье жертвы, и как не потерять своё. С первым было не трудно — мы все подумали сразу о кандидате, который был идеален: Лёшок (ударение на О). Не Лёха, Лёша или Алексей — а именно так, с намёком. Лёшок был столь же патологически здоров, сколь и труслив. В дикий ужас его повергали порезы, придуманные рептилоидами, мировым правительством и дикторами новостных каналов болезни, плохие приметы, страшные фильмы, кошмары — и тому подобное. По этой причине он был частым гостем у участкового терапевта — Ирины Витальевны, которая приходилась тёткой Александре. От неё-то она и узнала, что парень Лёха не плохой, только... Зацикленный на своём здоровье и суевериях. Сашка даже распространялась на тему, что из-за таких род людской может скоро совсем угаснуть, ибо они с криком «Не для тебя мама орла растила!» и «Не для тебя моя роза расцвела!» разбегались от свободных и раскрепощённых дев, коим не чужды простые радости плоти. На крутого рукопашника Алексей тоже не смахивал — так что угрозы нашей тёплой компании не было и в помине...

Тогда-то и родилась «гениальная» идея театральной постановки, в которой герою, если он, конечно, сможет перебороть дикий ужас, достанется сладкий приз. Очень и очень сладкий — чего уж греха таить, в нашей компании Александра давно была предметом жарких грёз и влажных снов. Сашу эта идея завела, и она вопреки ожиданиям согласилась, чем вызвала заочную ненависть к Лёшку всех тех, кто был без пары... Впрочем, сейчас я понимаю, что и её согласие, и кандидатура Лёхи взялись не на пустом месте. Возможно, это была симпатия, возможно, образ парнишки-недотроги будил в ней спортивный интерес. Но она не учла одного: в лучших своих мечтах обманулся задвинутый во френдзону студент-психолог Игорь. Он-то и вызвался написать сценарий и срежиссировать спектакль.

Сюжет был незамысловат: за неделю до самого действа «случайно» столкнуть Ариадель в костюме пай-девочки с Лёхой, дать тому почувствовать себя героем (помочь книжки собрать упавшие, сумку тяжёлую донести — спасти Прекрасную Даму, одним словом). Затем — ещё пара встреч, на одной из которых будет озвучено приглашение на небольшую вечеринку в честь Саши. И вот тут начиналась вторая часть балета! «Вечеринка» должна была состояться на самом деле, но гостей было бы трое: Лёшок, «запертая в ловушке» Саша и Притаившийся-в-доме-мать-твою-за-ногу-эпичный-СТРАХ. Если Лёшок дерзнул бы пойти спасать Прекрасную Даму в дом, в котором происходит всякая жуткая фигня, мечется Орк с окровавленным молотком и раздаются крики самой Саши... Ну что ж, он бы по определению стал уже не Лёшком, а вполне себе смелым на всю голову мужчиной, которому Александра была бы готова «сказать большое человеческое спасибо» — как она выразилась. К этому времени нас всех уже не покидало ощущение, что она запала на парня, но хотела убедиться с нашей помощью, что делает стоящий выбор.

Техническую сторону вопроса взял на себя Матвей — на нём был монтаж «вертушек» (распятий, которые должны были повернуться на 180 градусов), звуков — скрипы, стоны, крики (кстати, стоны-крики принесла Саша, скромно потупив накрашенные очи), включение-выключение освещения. Объектом операции «Хлюпающие ботинки» (никто не верил, что Лёшок останется равнодушен) выбрали дачу Орка — по его словам, она повидала некоторое дерьмо в этой жизни, и ушатать её сильнее, чем она была убита сейчас, не представлялось возможным. Мизансцена была проста — первый этаж должен был представлять собой обычную пасторальную картину — занавесочки, картиночки, распятия... Много распятий! Лестница наверх — и две комнаты: спальня, в которой предстояло лежать связанной, в «крови», соплях и слезах Саше, и туалет, откуда был должен вывалиться Орк в маскарадном костюме — под аккомпанемент вертящихся крестов и захлопывающейся и запирающейся на электрозамок двери. Ну а потом всё было бы предельно ясно, ху из ху: либо Лёшок как истинный герой вступает в схватку с Орком — тот терпит побои пару минут, потом ретируется (в этот вариант не верил никто), либо наш Ромео ломится в дверь (а она закрыта!) — и он вылетает ласточкой в окно, после чего — момент истины, Матвей врубает колонки и мы слышим вокальное творчество Александры. Тут Лёшок либо как последняя скотина бросает девушку в беде, либо, собрав яйца в кулак, созывает народное ополчение в лице гуляющей поблизости компании (нас, естественно!) и идёт спасать подругу...

Неделя прошла в хлопотах — Саша справлялась с задачей по соблазнению (всё же личный интерес присутствовал), мы подшаманивали хату Орка. Игорь в эти дни явил чудеса дизайна и креатива, превратив спальню на втором этаже и туалет в памятники готическо-сатанинской каллиграфии. На наши подколы по поводу сортира Игорь только отмахивался и бурчал что-то про «аутентичность символов, вызывающих ужас» и «психосоматическое восприятие знаков перехода в месте появления монстра». В переводе на людской — Игоря нехило так душила жаба, поэтому он решил добавить жути к месту выхода Орка, расписав его не хуже портала в Doom 3 — с подсветкой и закорючками. Матвей поворчал, но обиду Игоря на на судьбу понял и пошёл навстречу.

И вот настал День Испытания!

Орк и Саша ушли в дом (Орк напоминал Пирамидоголового из Сайлент Хилла после мальчишника в Чистилище, плюс не поскупился на тухлое мясо и противогаз — первое он подвязал на пузо и воткнул туда обломок ножа, противогаз напялил на башку «ибо воняет»; Александра же пришла в джинсах и майке, сказав, что переоденется на месте «ибо знаю я вас, кобелей похотливых!»). «Похотливые кобели» дружно взгрустнули, но смирились и пошли рассаживаться с пивом и сигаретами метрах в 50 от дачи Орка — все, кроме Матвея: тот оккупировал режиссёрский пульт в сарайчике на той же даче.

Через 15 минут ожидания показался наш будущий герой. Нашу компанию он обогнул по очень широкой дуге, обтерев брюками забор на противоположной нам стороне улицы. В глазах у Игоря прямо-таки вспыхнуло торжество: бой мог быть выигран ещё до его начала!.. Но основной инстинкт толкнул Лёшка к дому. Первый этаж был ярко освещён, было слышно клубняк, возле входа гоняло ветром пару воздушных шариков на привязи — идиллия!

Лёшок зашёл. Минуту всё было тихо, затем свет погас, и дверь захлопнулась — мы услышали заячий вопль этого горе-Ромео и увидели, как вздрогнула входная дверь — словно какое-то тело с разбегу в неё вписалось. Чудом не заржали в голос, когда увидели, как Лёшок выскочил в окно, попутно свалив горшки и обрушив оконную раму.

И тут раздался крик. Мы наслаждались спектаклем, а Саша кричала и кричала, временами затихая, но потом словно находила в себе новые силы — и начинала по новой, потом затихла окончательно — всё заняло от силы минуты полторы. За это время Лёшка и след простыл. Воздавая должное актёрским талантам Орка и Саши, мы отправились к сарайчику, где нос к носу столкнулись с бледным Матвеем. Он ничего не сказал, просто показал на пульт — он был обесточен. И тут Саша закричала снова — но ничего человеческого в этом крике уже не было. Боль, ужас, отчаяние, истерика — это было в первых криках. И мы думали, что это запись, но пульт был обесточен. А тут — даже нет слов, чтобы выразить, ЧТО мы услышали.

И вот мы стояли перед домом, очутившись в шкуре того, над кем мы хотели посмеяться. У меня ещё теплилась надежда, что Саша рассказала Лёшку про наш план и это была уже их игра и их розыгрыш, но идти внутрь не хотелось... Пока мы не услышали плач. Тонкий плач с подвыванием вился как косичка первоклашки, вплетаясь в наше сознание и вызывая острую жалость и острую панику одновременно — и это был голос Саши. Очень некстати мне вспомнилась прочитанная ранее статья про тактику боя некоторых снайперов: они не убивали жертву первым выстрелом, а лишь ранили её. Затем они ждали, пока на выручку к товарищу не пойдут те, с кем он разделил одну сигарету на двоих — возможно, даже накануне выстрела. И стреляли снова — но уже насмерть.

И мы зашли в дом — Игорь с Матвеем впереди, я за ними. Спальня являла собой жуткое зрелище. То, что когда-то было Сашей, лежало посреди кровати с распоротым животом и развешанными по светильникам и люстре внутренностями. Глаза были аккуратно вытащены из глазниц, вытянуты из черепа и уложены по обеим сторонам ото рта с остатками помады на прокушенных губах. Со стоп рук и ног была снята кожа, платье а-ля «японская школьница» было не тронуто, ноги слегка раздвинуты.

Время словно замерло — мы просто стояли и смотрели, словно пытаясь всё воспроизвести. Первым сорвался Игорь. С утробным рыком он схватил стул и стал бить им об стену, пока у него в руке не остался обломок ножки с ржавым болтом на конце. Он сказал только одно — «Костя». Что послужило тому причиной — я не знаю, но тогда мы хотели верить пусть и во что-то ужасное, но объяснимое. Орк сошёл с ума и «разобрал» Ариадель на запчасти. Дико, мерзко и страшно — но мир не рушился, психика была почти цела... До того момента, пока Матвей не заглянул в туалет.

Руки и ноги Кости как будто решили поиграть с ним в прятки — одна рука торчала из унитаза, кусок ноги с торчащей костью выглядывал из-за залежей туалетной бумаги с верхней полки. Голова Кости — видимо, чтобы он не подсматривал, покоилась в мусорном ведре. И только теперь до меня дошло — нигде не было крови! Это всё же был розыгрыш — Саша не могла скулить, потому что была давно мертва, Костя был разорван на куски — но нигде нет ни капли крови...

Я засмеялся. Игорь, стоявший в ступоре с ножкой от стула, от неожиданности выронил её. У него было такое удивлённое лицо, что я больше не смог сдерживать хохот. Я смеялся и смеялся, а они застыли в недоумении. От хохота у меня выступили слёзы на лице, но я не стал их вытирать, лишь махнул рукой и пошёл вниз по лестнице. Кто-то поднимался мне на встречу — судя по вони, это был Орк с куском мяса на пузе. Я хлопнул его по плечу и, посмеиваясь, пошёл вниз. За моей спиной раздались крики ужаса Игоря и Матвея, но я лишь ухмыльнулся — они тоже были в сговоре, а целью розыгрыша был, видимо, я. Я вышел из дома, крики затихали, иногда возобновляясь, пока не прекратились вовсе. Последнее, что я заметил — багровый отблеск закорючек Игоря, который он добавил для «аутентичности». Браво-браво, я почти поверил...

С тех пор ребята со мной больше не общались. Видимо, обида на то, что я оказался умнее их, не давала им покоя. Правда, недавно ко мне приходили «полицейские» и спрашивали о Косте, Игоре, Саше и Матвее, но я лишь улыбался и иногда, когда они допускали совсем уж нелепые неточности, играя представителей закона, начинал смеяться. Видимо, поняв, что я их раскусил, они переглянулись, и один из них вышел.

...Сейчас я живу в какой-то больнице. Чем я болен, мне не говорят, и я подозреваю, что это очередной розыгрыш моих друзей. Я очень скучаю по ним, и иногда от нечего делать рисую на стене камеры те же закорючки, что и Игорь в том доме. Скоро я закончу — и тогда, возможно, мы с ними увидимся — мне так почему-то кажется. А вам?

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Первоисточник: mrakopedia.org

Я забыл, куда я шел. Только что я стоял посреди своей комнаты в общежитии и в растерянности смотрел в зеркало.

И внезапно обнаружил себя одевающимся для выхода на улицу. Знаешь, как это бывает: ты делаешь что-то на автомате, при этом раздумывая о чем-то своем, и внезапно понимаешь, что твои действия не имеют смысла, и ты понятия не имеешь, зачем это происходит.

Вот и я, натягивая штаны и уже готовясь обуваться, внезапно обнаружил, что мне некуда идти.

Мне просто некуда было идти.

На улице ночь. В комнате я один. Все, с кем я хотел бы пообщаться, разъехались до сессии. В магазин идти смысла не было, фактически всё на ближайшие несколько дней у меня есть. Грубо говоря, у меня не было даже отмазки, ради которой я мог сделать вид, что я просто забыл, куда иду.

Мне просто некуда было идти.

Я смотрел в зеркало и смаковал эту мысль.

Я стоял так несколько секунд, может, минут, и внезапно понял, что я не очень понимаю, где я нахожусь.

Нет, я помнил, что я в общежитии своего института, что я приехал туда пару лет назад, что я сейчас стою у себя в комнате, потому что не уехал домой.

Но все эти воспоминания были блеклые, а иногда и просто будто напечатанный текст на бумаге.

Вот я вспомнил тот момент, как я подавал документы, но почему я вспоминаю все так туго? Сначала я вспомнил институтскую улицу, потом стол с приемной комиссией, потом саму комиссию, потом как я протягиваю им документы. Чем больше было деталей, тем сложнее мне было это вспоминать, как будто я не вспоминал, а именно представлял каждый момент этой ситуации.

Почему эта комната моя?

Я начал вспоминать множество событий, произошедших в ней, но все они тоже были какими-то блеклыми, вспоминаемыми построчно.

И в то же время было несколько действительно ярких событий, пусть и случившихся не в этом году, но они вспоминались хорошо, целиком, и не оставляли после себя ощущения какой-то нереальности.

Правда, в них меня смущала одна деталь — в них на обоях был другой рисунок. Я точно уверен в этом, так как в одном воспоминании мы с несколькими приятелями смеялись над случайным мазком маркера на стене. Вместе с узором он выглядел как слон с большим членом. На этих же обоях и близко не было такого рисунка.

Меня действительно удивила эта деталь, но тут можно придумать разумное объяснение.

Возможно, летом делали ремонт, возможно, я переехал в другую комнату и забыл об этом, возможно, действие происходило в другой комнате. Все это было намного вероятнее, даже на фоне того, что раньше проблем с памятью у меня не было, случай случился во время моего Дня Рождения, а летом я не уезжал.

Я продолжил вспоминать свою институтскую жизнь и понял, что в ней много моментов, которых я не помню или помню не так, как они могли бы происходить. Именно могли, потому что случай на лекции по линейной алгебре, когда я кинул учебником в нашего старосту, а тот при преподавателе послал меня нахуй, должно быть, слегка неточен в моих воспоминаниях.

Я так решил потому, что на нашем направлении не изучают линейную алгебру. Ее вообще у нас на факультете не изучают, да и преподавателя я не мог знать в лицо. Но гугл говорит мне обратное.

Вся эта ситуация мне напомнила о том, как год назад я проснулся и полчаса обдумывал свой сон насчет леса, где мы с друзьями в детстве играли целыми неделями. Я все думал о том, что мы делали во сне и чем это отличалось от наших настоящих приключений. Пока до меня не дошло.

ТАМ НЕТ НИКАКОГО ЛЕСА. Нигде из тех мест, где я в детстве мог ходить, гулять и общаться со школьными друзьями, не было настоящего, реального, густого и дремучего леса.

Вот нигде, просто нигде. Ему негде было быть, ему не было банально места, где находиться, и это было глупо с точки зрения логики. Огромный лес с холмами, речками и обрывами у центра города.

Но тогда я не придал значения этому случаю, решил, что просто перепутал сон с действительностью. Несмотря на то, что реально полчаса вспоминал НАСТОЯЩИЕ приключения в лесу.

Я отошел от зеркала, сел на кровать и начал думать. Почему мои воспоминания делятся на яркие, детализированные и тусклые, будто смазанные в фотошопе?

Может, я просто крышей поехал?

Мне стало не по себе, и я залез вконтакт, чтоб поговорить с другом. Возможно, он мне что-нибудь подскажет, а может, меня просто успокоит общение.

НО В ЕБАНОМ КОНТАКТЕ, КУПЛЕННЫМ ЕБАНЫМ МАЙЛ, СУКА, ЕБАНОЙ ТОЧКОЙ РУ, МНЕ ОТКРЫЛСЯ АБСОЛЮТНО ЛЕВЫЙ СПИСОК ДРУЗЕЙ. Я БЛЯДЬ НЕСКОЛЬКО РАЗ ПРОВЕРЯЛ, МОЙ ЛИ ЭТО АККАУНТ. В РАЗНЫХ БРАУЗЕРАХ, ПОД РАЗНЫМ АЙПИ И МАК АДРЕСОМ, ХУЙ ЗНАЕТ ЗАЧЕМ, ПРОСТО ПРОБОВАЛ НАЙТИ СВОЙ РЕАЛЬНЫЙ АККАУНТ. А НИХУЯ. В МОЕМ АККАУНТЕ БЫЛ АБСОЛЮТНО ДРУГОЙ СПИСОК ДРУЗЕЙ. СУКА!

Блядь, хуже всего, что он выглядел вполне логично.

Люди из моего родного города, про которых я никогда не слышал. Студенты из моего института, которых я не знал.

Да блядь, даже люди из тех городов, в которые я ездил на лето, и которых я не помнил.

Это было очень страшно.

Я начал открывать историю сообщений с ними.

С этого аккаунта писал человек, который писал так же, как писал бы я, ну наверно, сложно сказать. С одним Алешей этот человек обсуждал, как две недели назад сдавал зачет по электротехнике. Более того, Алеша был моим одногруппником. Когда я перешел на его страницу, то начал вспоминать, что он действительно мой одногруппник. На физике сидит в соседнем ряду, часто втыкает в телефон и любит подбухнуть.

Нескольких человек из моего списка друзей я вспомнил точно так же. Все они были людьми, с которыми я часто общался и которые проводили со мной много времени.

Но на торжественной линейке по поводу начала первого учебного года в институте я знакомился совсем с другими людьми. И первый курс мне запомнился в другом корпусе, а не в том, что на общих фотографиях.

Сука, час назад ко мне постучали в дверь и там были незнакомые мне люди. Они спросили, хули я так долго собираюсь и когда мы уже начнем бухать. Я извинился, сказал, что сегодня я не очень себя чувствую, и закрыл дверь.

Почему они продолжают стоять по ту сторону?

Они никуда не ушли. У нас отличная звукопроницаемость, я слышу даже не то, как лифт поднимается по общежитию, а как соседи жопу в ванной чешут. Закрыв двери, я просто стоял и слушал. Я не услышал ни звука шагов, ни даже просто движения. Я просто стоял и думал о том, что мне делать дальше.

Открывать ли дверь?

В итоге я просто взял нож и просто сел на кровать.

Вечер предстоял не из приятных.

Я реально очень нервничал. Да и сейчас нервничаю.

До дрожи в руках, знаешь, когда настолько неспокойно, что ты просто себя не контролируешь. И ощущение приближающегося пиздеца.

Сейчас я пишу в этот тред и успокаиваюсь. Ведь теперь я занят делом, теперь не обязательно думать о том, что возможно у меня поехала крыша, что возможно я сейчас накручиваю себя до того состояния, что перестану вспоминать хоть что-то из своей жизни, что я до сих пор не включил музыку, чтобы услышать хоть один звук из-за этой двери, о том, что в течение последних 27 минут мне написало человек 15 с желанием погулять со мной или зайти ко мне в гости. Я стараюсь не думать о том, что они становятся все настойчивее, а поводы все серьезнее и срочнее. Наверное, я просто забыл о том, что я очень популярен, настолько, что люди буквально не хотят отходить от моих дверей.

Автор: Елена Щетинина

«Карта памяти заполнена» — замигало на экране фотоаппарата. Я лениво зевнул, топнул ногой, разогнав усиленно позирующих в ожидании подачки голубей, — и начал возиться с заменой карточки.

Через минуту я уже снова крутил головой в поисках подходящей модели для съемки. Парк был мной исхожен и исщелкан вдоль и поперек, птицы не вызывали у меня приступов умиления — а местные жители уже давно набили оскомину своей удивительной похожестью друг на друга.

Это был маленький городок, один из тех, что возникали в Казахстане на месте старых военных баз, которые, в свою очередь, дислоцировались на месте еще более старых поселений.

Я приехал сюда на каникулы к родственникам и не намеревался задерживаться надолго. Нет, природа тут была красивая, не буду врать. И сам городок уютный. И люди не противные. Но было тут невыразимо скучно, затхло и, как выражается моя племянница, — «паутинно».

Вдруг вдалеке между деревьями мелькнула тонкая фигура.

Я навел видоискатель, приблизил. О, кто-то новенький! Симпатичная молодая женщина, не видал раньше ее здесь. На лице, в районе носа что-то поблескивало — видимо, пирсинг. Странно, никогда не видел здесь девушек с пирсингом.

Я щелкнул.

Посмотрел на экран фотоаппарата. Да, далековато, конечно, но вроде неплохо. Потом увеличу, посмотрю, как получилось.

Перевел взгляд обратно на рощу. Девушки не было. Жаль, было бы неплохо познакомиться…

Вдруг фотоаппарат сильно тряхнуло. От неожиданности — в голове даже мелькнуло, что держу что-то живое — я разжал руки. Пластиковый карабин шейного ремешка не выдержал резкого рывка, с омерзительным треском лопнул, и фотоаппарат упал в пыль.

Я чертыхнулся — несколько месяцев копил на эту фотокамеру со всех своих случайных заработков — и мне бы не хотелось потом бегать по местным сервисам, один из которых и так уже который день кормил меня завтраками.

Я подобрал аппарат, осторожно протер корпус футболкой и от греха подальше направился домой.

* * *

Зайдя в квартиру, я привычным движением бросил ключи на мягкий пуфик, стоявший у двери, и пробежал в комнату. Все то время, пока я шел домой, мне казалось, что в фотоаппарате что-то дребезжит — и я боялся, что это признак выбитых деталей или сорванных креплений.

Достал старую, помутневшую лупу — и просмотрел каждый миллиметр корпуса. Нет, ничего особенного. Поднес к уху, потряс — да нет, тут тоже вроде все нормально. Никакого шума сверх обычного.

Ладно, сейчас разберемся.

Я прошел в коридор, поймал в видоискатель коврик и пуфик, щелкнул.

Вроде все нормально.

Встал на пороге комнаты, сфотографировал шкаф.

Тоже все нормально.

Подошел к аквариуму с рыбкой, стоящему на столе, взял крупный план.

И тут ничего особенного.

Хм.

Я сделал еще около десятка фотографий разной степени резкости — и не обнаружил ничего хотя бы сколько-нибудь странного.

Затем сфотографировал телефон — старый, еще с диском — и набрал номер.

— Когда будет готов ноутбук?

Парень на том конце провода долго мялся, из чего я понял, что они еще даже и не приступали к моему заказу, а потом обреченно пробубнил:

— Думаю, что через неделю.

Я плюнул и бросил трубку.

Затем вернулся в комнату, еще раз включил аппарат и посмотрел отснятое. Ну ладно, эти я удалять пока не буду. Когда мне вернут ноутбук — если вернут! — сравню с теми, что были до падения. Мало ли что.

Что-то гулко ухнуло в коридоре.

— Сашка? — крикнул я.

Племянница уже неделю гостила у меня, пока ее родители укатили в научную командировку в какой-то из соседних аулов. Не могу сказать, чтобы меня это особо напрягало — главное, чтобы ее не напрягал я. Она была обычной восьмилетней девчуркой, лишь в меру признающей авторитеты дяди, который старше ее всего лишь на полтора десятка лет.

Ответа не было.

Я вышел в коридор.

Один из старых рыбацких сапог, стоявших около пуфика, был опрокинут. «Как же это я должен был об него запнуться, чтобы уронить?» — мелькнуло у меня в голове.

Я поднял сапог и аккуратно прислонил его к стене.

В двери заскреблись ключом.

— Саш, я открою, — крикнул я.

* * *

Племянница была поглощена дневными впечатлениями и уплетала за обе щеки вермишель.

— ДядьПаш, а собачке можно положить? — внезапно спросила она.

— Какой собачке? — не сразу поднял голову я, занятый сковыриванием липких вермишелин с краев тарелки.

— Моей собачке, — пояснила она.

— Какой-какой собачке?

— Ну вот она, около стула сидит, — указала она вилкой.

Я затаил дыхание. Мне еще тут собаки не хватало. Ну, Сашка, от тебя я не ожидал такой подлянки!

Я с опаской наклонился и приподнял скатерть. Никакой собаки и в помине не было.

А, ну все понятно. Воображаемый друг. Ну-ну.

— А, вот оно как… А как она выглядит?

Девочка задумалась.

— Ну, он такой… — она покосилась на пол рядом со стулом. Я, затаив дыхание, тоже уставился туда. — Он небольшой, мне чуть до колена… Лохматый. Очень–очень лохматый. И еще у него язык мокрый.

— Он тебя что, облизывал?

— Разумеется, дядя Паша. Собаки всегда облизывают тех, кто им нравится.

Ну что ж, видимо, фантазия современных детей уже перешла в 5D. Я-то в свое время представлял только, что палка — это винтовка. Но до текстуры дело не доходило.

* * *

Единственным суеверием, к которому я относился благосклонно, было мнение о том, что выносить мусор после заката — к отсутствию денег. Деньги лишними не бывают — поэтому и сейчас, подхватив пакет, я отправился на помойку.

Открывая дверь подъезда, я чуть не ударил какого-то ребенка. А взглянув на него — чуть не выронил из рук мусор.

Мальчик как мальчик. Живой. Нормальный. Руки–ноги на месте. Одет простенько. Лысый.

Не стриженый, не бритый, а именно что лысый — такой, какими бывают дети после химиотерапии. Но в том-то и дело, что он не выглядел больным. Странным — да, непонятным — да, зловещим — тоже да, но ни в коем случае не больным. Мальчик как мальчик. Лысый.

Я пробормотал что-то про то, что нужно быть осторожнее, и быстрым шагом отправился к помойке. Какой неприятный тип, а.

Когда я возвращался обратно, перед подъездом уже никого не было.

Лысый мальчик играл в песочнице с детьми. Я замедлил шаг. Он поднял голову и вперился в меня глазами. Я остановился. Мальчик не сводил с меня глаз.

Меня передернуло, и я пулей влетел в подъезд, даже не придержав за собой дверь.

* * *

Зайдя в квартиру, я привычным движением, даже не глядя, протянул руку над тем местом, где находился пуфик и разжал пальцы.

Ключи со звоном брякнули об пол.

Пуфик был отодвинут сантиметров на двадцать в сторону.

* * *

— Зачем ты передвинула тумбочку в коридоре? — спросил я, заглядывая к Сашке в комнату.

— Я не передвигала, — отозвалась она, листая какую-то книжку.

Ну, в принципе да, зачем ей это.

— Слушай, — сказал я. — А кто там за мальчик во дворе? Лысый.

— А, этот… — пожала она плечами. — Он сегодня вечером появился.

— А кто он такой?

— Не знаю. Он просто забавный, — пожала она плечами. — С ним смешно.

— Смешно? — это было последнее, что я мог представить по отношению к этому мальчику.

— Ну да, — кивнула она. — Смешно. А что?

— Да нет, ничего, — покачал я головой. — Ничего. Давай, пора спать скоро.

* * *

Я открыл глаза.

В комнате было темно — скорее всего, час, а то и два ночи.

Что-то мерно постукивало в районе окна.

Видимо, какой-то ночной мотылек по дурости залетел в форточку, а теперь тычется, — подумал я. Надо бы выпустить, а то так всю ночь не даст заснуть.

Сонно щурясь, я нащупал ногой тапки и, не включая свет, поплелся к окну.

Только на середине комнаты я поднял глаза — и, заорав, отшатнулся.

Там, с той стороны, прижавшись лицом к стеклу, на меня уставилось вытянутое, абсолютно белое лицо.

И у него не было глаз.

* * *

Я стоял на кухне, прижавшись спиной в стене, и пил воду прямо из графина. Мои зубы лязгали по стеклу, а я боялся остановиться, словно этот процесс оберегал меня.

В кухню зашла заспанная Сашка.

— Дядя Паша, — прогундосила она, зевая. — Что случилось?

Я обнял графин и прижал его к себе.

— Саш... — осторожно начал я. — А ты ничего необычного не замечала?

— Например? — она потерла кулачком глаза.

— Ну… чьи-нибудь лица в окне?

— Дядя Паша, — она серьезно посмотрела на меня. — Мы на пятом этаже. Какие лица?

Какие лица…

Я вжался в стену еще сильнее.

— Вам приснилось, — резонно сказала она.

Ну что ж, может и так.

Может и так, подумал я, осторожно входя в свою комнату, предусмотрительно включив везде на пути своего следования свет.

Может и так.

Может, это просто ветер гонял полиэтиленовый пакет по воздуху.

При свете комната выглядела безобидно.

Я подошел к окну и осторожно выглянул.

На подоконнике со стороны улицы — там, где ржавчина покрыла металл плотным слоем — виднелись длинные полосы, словно кто-то пытался за него уцепиться.

Остаток ночи я провел с включенным светом.

* * *

К утру я все-таки задремал, и поэтому потом вполне резонно предположил, что давешнее лицо — всего лишь обрывок сна. Правда, на подоконник я решил не смотреть. Дабы не портить уверенность про сон.

Сашка, как всегда наспех покидав в себя завтрак, умотала на улицу — на полную катушку проводить каникулы.

Я же сидел за столом и думал, звонить снова в сервис по поводу ноутбука, или же дать им еще один шанс.

Тут что-то заскрежетало за моей спиной.

Я оглянулся.

По комнате, цепляясь за выщерблины паркета, медленно полз стул.

— Сашка, — крикнул я. — Прекрати! Отвяжи леску! Пол попортишь!

И тут же осекся, вспомнив, как Сашка час назад громко хлопнула дверью.

Или же она меня одурачила и целый час сидела тихо, как мышь, чтобы сейчас напугать?

— Сашка! — повторил я.

Стул прекратил ползти и, покачавшись пару секунд, остановился на месте.

— Ну вот то-то и оно, — удовлетворенно сказал я.

Стул дернулся и пополз обратно.

* * *

Я чуть ли не по деталям разобрал стул — но не было ни лески, ни пружинки, ни чего бы то ни было еще. Я также облазил всю квартиру — но не нашел и следа Сашки.

Оставалось только одно — она каким-то образом меня одурачила, а потом тихонько выскользнула из дома. Все это выглядело весьма правдоподобно, кроме одного «но» — Сашка никогда ранее не увлекалась подобными розыгрышами. Хотя да, надо иногда с чего-то начинать. Возможно, воображаемая собака была пробным камнем, проверкой — смогу ли я ей поверить.

Ох, Сашка, ну только вернись домой, я уж тебя пропесочу. И даже оправдание, что тебе скучно, не приму.

Я вернулся за стол и взял в руки фотоаппарат.

Но не успел я включить ушедшую в режим сна технику, как новый скрип заставил меня поднять голову.

На этот раз это была дверца шкафа.

Она медленно, словно с опаской, открывалась.

Ну конечно, на этот раз Сашка уже была ни при чем. Рассохшееся дерево — вот и все.

Дверца открылась до конца и моему взгляду предстала куча книг, наваленных в хаотичном беспорядке. Я не страдаю особым чистоплюйством, но напоминание об этом меня не радует.

Поэтому я встал и прикрыл ее.

Не успел я сесть за стол, как она снова открылась.

Я снова встал и прикрыл ее.

Она открылась снова.

Я припер ее стулом.

Вернулся за стол.

Не успел я включить аппарат, как стул с грохотом упал.

Дверца медленно открывалась.

А потом так же медленно стала закрываться.

Я сглотнул.

Мне стало жутко.

И чтобы отвлечься, перевел взгляд на экран фотоаппарата.

И почувствовал, как мои ноги похолодели.

Там, на экране фотоаппарата, в той комнате, что была — исключая меня — абсолютно пуста, стояла женщина.

Стояла и открывала и закрывала дверцу шкафа.

И в такт этому так же открывалась и закрывалась дверца в моей комнате.

А потом женщина оглянулась.

Да-да, оглянулась — на меня, на меня, наблюдающего за ней на экране. Словно тот на самом деле был окном, через которое она могла меня увидеть.

У меня онемели щеки, похолодел кончик носа, а в спину словно вбили кол — и пальцы, пальцы вцепились в фотоаппарат так, словно без этого я бы упал.

И ни одной мысли не осталось в моей голове.

Я просто сидел и смотрел, как она приближается.

Она.

Красивая — безумно красивая — женщина.

Та самая, которую я тогда сфотографировал первым кадром на этой карточке.

И что-то поблескивало у нее на лице.

Только это был не пирсинг.

Нет, ни в коем случае не пирсинг.

Просто потому что тут не делают пирсинг.

На металлических носах не делают пирсинг.

Она подошла совсем близко — так, что лицо заполнило практически весь экран.

А потом подняла руку и поскребла ногтями.

С той стороны.

Нет, не ногтями.

Человеческие ногти не бывают такими длинными.

И металлическими.

А потом размахнулась.

И ударила с той стороны по стеклу экрана.

Фотоаппарат выдернуло у меня из рук и отшвырнуло к стене.

* * *

Я сидел в одном конце комнаты и сжимал в руках тесак для мяса — самое опасное, что смог найти. Фотоаппарат лежал в другом конце — накрытый ведром.

Я пытался найти объяснения произошедшему и не мог. А может быть, боялся их найти.

На столе началось какое-то движение.

Я осторожно перевел взгляд.

Рыбка в аквариуме судорожно дергалась.

А потом перевернулась на спину, и из ее распоротого брюшка потянулись тонкие темные ниточки внутренностей.

* * *

В коридоре что-то зашуршало.

Я сжал тесак и повернулся лицом к двери.

В замке провернулся ключ.

Я перехватил тесак поудобнее и поднял его.

— Дядя Паша? — раздался тонкий девичий голос.

Я спрятал тесак за спину и вышел в коридор.

Сашка стояла на пороге и задумчиво глядела на пол.

— Дядя Паша, а зачем ты коврик передвинул?

Резиновый коврик, который по старой привычке постоянно прикрывался газетой, был сдвинут на полметра. И газета была разорвана. На длинные полосы.

— Запнулся, — внезапно охрипшим голосом сказал я. — Я запнулся, Саш.

Она внимательно посмотрела на меня, подтянула коврик на место и стала разуваться.

— В темноте шел и запнулся, — зачем-то пояснил я, думая о том, как бы вернуться в кухню так, чтобы девочка не заметила тесак за спиной. Это было бы мне объяснить гораздо сложнее.

— Да ладно, бывает, — она пожала плечами и скинула сандалию.

— Саш, — как бы невзначай сказал я, осторожно пятясь назад и делая вид, что изучаю направление трещин в потолке. — Саш, скажи… а ничего в последнее время странного не случалось?

— Чего именно — странного? — скинула она вторую сандалию.

— Ну я не знаю… что-нибудь открывалось, когда ты это не трогала, или же…

Сашка непонимающе смотрела на меня. Ах, ну да, собственно, чего это я. Ребенка, у которого живет воображаемая собака, сложно удивить открывающимися шкафами.

* * *

В соседней комнате бубнил телевизор, а я сидел за столом и крутил в руках выключенный фотоаппарат.

Всему должно быть свое объяснение, да. Ну и как оно там, бритва Оккама, что ли. Не нужно плодить сущности сверх имеющихся, как-то так. Половина всего происходящего — у нас в головах. Вот взять, например, ту же Сашкину воображаемую собаку. Племянница хочет думать, что та существует — и та существует. В ее голове, разумеется. Но при этом довольно успешно.

Может быть, мне хочется думать, что что-то происходит — и вот оно происходит. Хотя нет, как можно хотеть, чтобы такое происходило… Скорее всего, тут чуть иное — я просто себя убедил, что такое может происходить. А всему есть рациональное объяснение. Лицо в окне? Ну так почему бы и в самом деле не полиэтиленовый пакет? Следы на подоконнике? Голуби вытоптали. Дверцы шкафа? Сквозняк. Туда же, к сквозняку, приплюсуем и сдвинутый коврик. Пуфик? Ну может я сам запнулся и не заметил, или же та же Сашка. Рыбка? Обожралась, лопнула и сдохла. Все! Вот так!

Я удовлетворенно откинулся в кресле.

А то, что я увидел на экране фотоаппарата — всего лишь игра света и тени. Плюс мои взвинченные нервы. Вот так все просто.

Спасибо, доктор. Не за что, пациент.

И тут в дверь поскреблись.

Не позвонили, не постучали, а именно поскреблись — явственно и отчетливо.

Доктор позорно сбежал и остался лишь насмерть перепуганный пациент.

Мне почему-то невероятно захотелось крикнуть Сашке, чтобы та открыла дверь — но я тут же отдернул себя — как так можно думать вообще, сваливать опасность на ребенка.

В дверь снова поскреблись.

Может быть, сделать вид, что я ничего не слышу? Или что вообще дома никого нет? Ну вот нет и все! А на нет — и суда нет!

И тут в дверь постучались. Сильно, отчетливо — и это был не характерный глухой звук кулака, а словно кто-то орудовал увесистой деревянной колотушкой.

Я затаил дыхание. Нас нет дома. Нас нет дома. Нас нет дома, нет дома, нет дома, нет дома, нетдома, нетдома, нетдома, нетдоманетдоманетдома…

— ДядьПаш! Кто-то пришел! — звонко закричала Сашка из комнаты.

Я вздохнул. Ну да, все верно. Акселерат-акселератом, а правило «не открывай дверь незнакомцам» работает для всех.

Стук раздался еще отчетливее.

Ну разумеется, человек за дверью услышал сашкин крик. Смысл уже притворяться.

Я встал и вышел в коридор.

— Кто там? — стараясь придать голосу твердость, спросил я.

Молчание.

И снова — сильный, напористый стук.

— Да что надо-то! — заорал я и распахнул дверь.

На пороге стоял давешний лысый мальчик.

— Ох ты ж… — начал я и тут же прикусил себе язык. Ругаться в присутствии ребенка у меня не хватило духу. — Ты что тут делаешь?

Мальчик молчал и смотрел на меня снизу вверх, сверля глазами.

— Хорошо, поставим вопрос по-другому, — медленно начал я, удерживаясь от того, чтобы не взять его за шкирку и не отнести подальше от своей двери. — Что тебе от меня надо?

Мальчик наклонил голову набок — как сова — и поманил меня рукой.

— Ну уж нет, — сказал я. — Нет.

Он продолжал манить.

— Я сказал — нет, — дрогнувшим голосом выпалил я и захлопнул дверь.

«А может, ему нужна была помощь?» — мелькнуло у меня в голове позднее раскаяние. — «Может быть, у него беда какая-то приключилась. А он немой и не может нормально позвать на помощь».

«Да какой немой», — тут же перебила другая мысль. — «Сашка же говорила, что он с ними шутил и веселился».

«Она не говорила, что шутил», — услужливо подсунула память. — «Она сказала, что с ним смешно и он забавный. А веселить можно без помощи слов».

Я вздохнул и сдался.

Выглянул в глазок.

Как я тайно и надеялся, на площадке перед дверью никого не было.

— Ну вот, — с облегчением сказал я себе. — Видишь, ему не так уж и нужна твоя помощь. Иначе бы он позвонил в звонок. Или же, — быстренько я перебил голос рассудка, который чуть было не предположил, что мальчик мог и не дотянуться до звонка. — Или же снова постучал бы в дверь.

Чтобы окончательно закрепить уверенность в том, что тот ушел, я распахнул дверь.

И чуть не вывалился назад, в квартиру.

Мальчик стоял и смотрел на меня.

А потом медленно поднял руку и поманил.

— Хорошо, — сдался я. — Хорошо. Только возьму что-нибудь, не возражаешь?

Судя по его молчанию, он не возражал.

Я бросился на кухню, споткнувшись о половик — который, готов поклясться, здесь не лежал пять минут назад! — больно ударился коленом, вскочил и, прихрамывая, добежал да кухонного шкафчика. Рванул на себя ящик, быстро перебрал находившиеся там предметы, прикидывая некоторые на руке. Тесак? Нет, не пойдет. Конечно, если что, то он наиболее… действенен… но при этом его попросту некуда спрятать. А человек с тесаком — уже вызовет вопросы. Нож? Какой из них? Вот этот, длинный и тонкий? А если сломается? Вот этот — обычный? Да нет, слишком короткое лезвие. Или вот… да нет, это вообще для масла, не нож, а смех один. Да и слишком как-то… нож… ну не смогу я ударить ножом, не смогу… Или же… Да нет. Кроме того, даже такой некуда убрать.

Или же… я прикинул на руке киянку для отбивки мяса. Или же...

Да!

Я метнулся в ванную, выгреб весь мусор, который лежал под ванной вот уже лет тридцать, а то и больше и, наконец, вытащил покрытый паутиной и какой-то слизью — видимо, что-то протекало сверху — молоток. Прикинул его на руке. Пойдет, да.

Я убрал его за пояс джинсов, выпростал футболку. Пойдет. Лучше все равно ничего нет.

Когда я подошел к двери, еще теплилась надежда, что мальчик уже ушел.

Зря. Он стоял и смотрел на меня в упор.

— Саш, я сейчас приду! — крикнул я.

— Ага! — донеслось из комнаты.

— Никому не открывай!

— Ага!

* * *

Мальчик вел меня какими-то окольными путями — как мне показалось, для того, чтобы не сталкиваться с людьми. Он шел впереди меня очень странной походкой — очень плавной, и в тот же момент вихляющей, словно его ноги обходили какие-то невидимые препятствия в тот самый момент, когда тело оставалось неподвижным.

Я никогда не видел, чтобы так шли. И тем более — чтобы шли с такой скоростью. Я — сдававший все университетские нормативы чуть ли не лучше всех остальных — запыхался и сопел, пытаясь восстановить дыхание. Он же продолжал идти так, словно мы только начали путь.

— Мы за город, что ли? — чуть ли не выкрикнул я.

Он посмотрел на меня, и я споткнулся. Потому что он посмотрел на меня не останавливаясь, не сбиваясь с шага — каким бы тот у него ни был — и даже не оборачиваясь. Он просто повернул голову на 180 градусов, покачал ею — и так же спокойно вернул ее назад.

Остаток пути я проделал в полном молчании.

* * *

Мальчик привел меня к какому-то старому дому, ввел в подъезд, поднялся на третий этаж и остановился перед дверью, обитой пожелтевшим от времени, а когда-то бежевым, дерматином.

И так же молча протянул руку, указывая, что именно это и была цель нашего пути.

— И? — спросил я. — Мне позвонить?

Мальчик молчал.

Я пожал плечами и нажал кнопку звонка.

— А теперь что… — начал я, поворачиваясь к мальчику.

Но рядом со мной никого не было.

За дверью раздался неприятный скрип, от которого у меня свело челюсти, рука потянулась к молотку за поясом, а ноги сами собой сделали шаг назад. В замке завозились. Я отступил еще на шаг, осторожно вытащил молоток и держал его за спиной — на изготовку.

Дверь начала медленно открываться — я покачал молотком, проверяя, как быстро смогу сделал замах в случае чего.

Дверь открылась — и мой взгляд уперся в пустоту.

Передо мной был коридор обычной хрущевки, каких много строили в этом районе. Обшарпанные бумажные обои с расхожим псевдо-барочным рисунком, старый — возможно, даже самодельный — шкаф с наклеенным на него календарем тридцатилетней давности, судя по всему, сохраненным исключительно ради рисунка — фотографии какой-то девушки в купальнике — вдалеке дверь ванной и, судя по всему, поворот на кухню.

Я сжал рукоятку молотка.

— Чем могу быть полезен? — спросили меня откуда-то снизу.

Я отскочил и только сейчас разглядел, хозяина квартиры, который, оказывается, все это время был рядом.

Это был пожилой человечек — скорее, даже старик — мне сложно определять возраст людей после эдак пятидесяти, я могу оперировать только категориями «старый», «очень старый», «как он еще живет». Так вот — хозяин был просто «старый». У него были абсолютно седые волосы, тоненькие старомодные очки в золотой оправе и еще более старомодная бородка клинышком. В общем, типичный, шаблонный профессор-академик из старых советских, еще довоенных, фильмов. Только с одним нюансом. Тамошние профессора-академики — как, впрочем, и все персонажи — были абсолютно здоровыми людьми. Этот же был карликом в инвалидном кресле.

Мне почему-то стало безумно стыдно и я начал торопливо засовывать молоток обратно за пояс, понимая при этом, как я глупо выгляжу.

— Чем могу быть полезен? — спокойно, без раздражения, повторил старик. Кажется, его даже забавляло мое замешательство.

— Мнэээ… — я сделал неопределенный жест рукой зачем-то в сторону лестницы. — Вы уж это… извините меня, пожалуйста… просто тут мальчик…

— Какой мальчик?

Я снова помахал рукой.

— Такой… лысый.

— А, — сказал старик и задумался. — Так это вы.

— Кто — я? — осторожно спросил я.

— Ну, вы, который…

— Что я?

— Пройдемте, — поманил меня старик.

Я помялся на пороге.

— Давайте, давайте, — приободрил меня хозяин. — Вам тут ничего не угрожает…

Я кисло улыбнулся.

Хозяин ловко развернулся и поехал вглубь квартиры. И я услышал тот самый скрип, который так напугал меня пару минут назад. Мне снова стало безумно стыдно.

— …во всяком случае, более того, что вам и так уже угрожает, — донеслось из кресла.

* * *

Хозяин осторожно прихлебывал чай из пиалы — для меня же было слишком горячо, поэтому я осторожно водил пальцами по краю чашки, как часто в гостях, попадая в неловкую ситуацию, то ли пить, обжигая язык и стараясь не морщиться, то ли тянуть время и отвечать на вопросы хозяев торопливым «пью-пью».

— Понимаете… — начал я осторожно. — Тут такая ситуация… я понимаю, глупо звучит…

— Очень многие мудрейшие вещи выглядят как совершеннейшая глупость, — улыбнулся хозяин, став похож на сытого кота.

— Ну, это само собой, — кивнул я, не желая вдаваться в демагогию. Я уже привык к тому, что местные аксакалы очень любили потрындеть за жизнь и пожонглировать обтекаемыми фразами. Некоторые из них могли бы с успехом сдать экзамен по философии — если бы знали о существовании такого предмета.

— Ну так что? — карлик откинулся в кресле и сцепил руки перед собой.

— Понимаете, я вообще несколько не местный, — решил начать я издалека.

— Несколько? Мне кажется, что это слово тут не подходит. Человек может быть или местным — или неместным. Третьего не дано.

— Ну послушайте, какая разница? Ну я приезжий, живу тут с начала лета, скорее всего, через месяц уеду, какая разница?

— Огромнейшая! — поднял палец хозяин. — Огромнейшая. Вы не просто не местный — но вы и не собираетесь становиться местным.

— Ну.

— То есть вы попросту чужой. Продолжайте.

— Да нечего продолжать, — угрюмо сказал я. Мне уже не хотелось ничего рассказывать. — Ко мне пришел лысый мальчик и захотел, чтобы я шел за ним. Я пошел. Он привел меня к вам. Если я ошибся, извините, я пойду.

— Вы, конечно, ошиблись, — кивнул старик. — Только вы никуда не пойдете.

Его мягкий тон мне не понравился. Я сразу вспомнил огромное количество фильмов ужасов, где как раз вот такие же благообразные интеллигентные обыватели расчленяли опрометчиво забредших к ним жертв и сопровождали свое действо вот как раз таким вот мягким тоном. Я поерзал на диване. Рукоятка молотка уперлась мне в поясницу.

— Что вы хотите этим сказать, — как можно более безмятежным тоном переспросил я.

— Всего лишь то, что вы ошиблись. И что вы никуда не пойдете.

— В чем я ошибся? И почему не пойду? — рукоятка, наверное, уже обеспечила мне синяк, но она придавала мне смелости.

— Ошиблись в том, что случайно сделали то, что ни в коем случае не надо было делать. А не пойдете потому, что вас с тех пор преследуют всякие непонятные вещи. И вы бы хотели от них избавиться.

Я, в этот момент дувший на чай, чуть не выронил пиалу из рук.

— Откуда вы знаете?

— Мне рассказали, — уклончиво, даже слишком уклончиво ответил хозяин.

— Кто? Сашка? — хотя нет, какое отношение могла иметь моя племянница к этому человеку… но мальчик… как общий знакомый?

— Скорее, некоторые из тех, кто вас преследует.

— Кто они?

— Прежде чем ответить на ваш вопрос, — старик наклонился вперед и внимательно посмотрел мне в глаза. — Я хотел бы задать вам свой. Верите ли вы в духов?

* * *

— Духи — нечто более сложное, чем мы можем себе даже представить, — говорил старик, задумчиво прихлебывая чай, словно речь шла о каких-то обыденных вещах. — Иногда о них стоит думать так же, как и о людях. Например, в вашем случае.

— В моем?

— Именно так. Возможно, что самое главное отличие их от людей — не в каких-то сверхъестественных особенностях или еще в чем-то подобном, нет. Самое главное — в том, что они чувствуют все то же, что могут чувствовать люди — но в сотни раз сильнее. И показывают свои эмоции так же, как и люди — но тоже в сотни раз сильнее. И все.

— Это прекрасная гипотеза, да, — кивнул я.

— Это была бы гипотеза, если бы я написал по поводу этого диссертацию, — нехотя сказал он. — Но понимаете, советское время, все такое… да и сейчас вряд ли бы кто серьезно воспринял эту тему.

— Да уж, — усмехнулся я.

— Я бы на вашем месте не улыбался, — сухо сказал старик. — Потому что к вам эта тема сейчас относится непосредственно. И кажется, не с самой приятной своей стороны.

— Вы хотите сказать, что я как-то связан с духами?

— Я не хочу вам это сказать, — спокойно ответил старик. — Я это говорю вам это уже последние полчаса.

— Но… как?

— Механизм связи человека с духами малоисследован, сами понимаете…

— Да я не про это! С чего вы это взяли?

— А что, с вами не происходило ничего необычного в последние дни? Или даже… день? — вкрадчиво спросил он.

Я промолчал.

— Ну вот видите, — развел он руками.

— Но как вы… узнали?

— Я же сказал, — покачал головой он. — Мир духов очень похож на мир людей. В нем тоже есть сплетни. И кляузы. И даже интриги.

* * *

Он сидел в кресле ко мне спиной, смотрел в окно и говорил, говорил, говорил.

А я верил ему.

Мне просто больше ничего не оставалось.

— Надеюсь, вы знаете о том, что многие племена, ведущие первобытнообщинный образ жизни, испытывают панический страх перед тем, что их облик могут как-то запечатлеть? Джеймс Фрэзер в своей «Золотой ветви» приводит примеры того, как эскимосы нижнего течения реки Юкон в панике убегали от видеооператора, того, как пять дней приходилось уговаривать тепехуанов Мексики, чтобы те попозировали фотографу… Да что там они — как старухи с греческого острова Карцатос очень сердились, когда их рисовали! Много таких примеров, очень много… А довод у всех этих людей, проживавших и проживающих в самых разных частях света, один — они не хотят, чтобы их душа осталась на изображении. Дальше там идут разные нюансы — от того, что фотограф или художник может унести эту душу с собой и сотворить с ней что-то дурное — до того, что уже сам факт того, что душа отрывается от тела, может нанести человеку вред.

— Я слышал что-то подобное, да — но в общих чертах. И?

— А теперь немного подумайте — а что, если это правда? Что, если действительно в каждом нашем изображении живет наша душа? Что, если действительно каждая фотография забирает ее с собой? Или не ее всю — а хотя бы ее частицу?

— Ну тогда практически все люди в мире были бы без душ — или имели их, разорванными среди миллионов фотографий, — возразил я. — Вы только представьте, сколько сейчас среднестатистический человек имеет своих изображений!

— Ну, может быть, человеческая душа регенерирует, — пожал он плечами.

— Тоже хорошая гипотеза, — кисло улыбнулся я.

— Но это уже мелочи, — махнул он рукой. — Я хочу сказать про совершенно другое. Ведь если даже у человека душа может уходить в снимок — то что будет с существом, который сам — сплошная душа?

* * *

— Как я предполагаю, — продолжал он. — Оно случайно попало в ваш кадр. Может быть, вы застали его врасплох, а может быть, оно просто было любопытно и захотело узнать, что потом будет. Но как бы то ни было, вы его сфотографировали.

— Это женщина, — сказал я. — Это очень красивая женщина. С… — я сглотнул. — С металлическим носом.

— Латунным, — кивнул карлик. — У жезтырнак нос латунный. Это связано с тем, что латунь в Казахстане…

— Да неважно, — перебил его я. — Что дальше-то делать?

— Это зависит от того, чего она хочет. И того, что хотят другие.

— Другие? Какие другие?

— Ну, я полагаю, что вы видели много необычного в последнее время… — снова этот вкрадчивый тон.

— Мебель, — признался я. — Мебель передвигается. Даже на моих глазах. Рыбка умерла. Еще… лицо в окне, да… шорохи…

— Лицо в окне — это кто-то из абилетов, — снова кивнул он. — Они почуяли проход и заинтересовались им.

— Абилеты?

— Не берите в голову, — махнул он. — Видите ли… у меня все предки были шаманами, по обеим линиям… такая… профдинастия можно сказать, — он криво усмехнулся. — Но революция, то-се, ссылки, лагеря, религия — опиум… ну и все такое прочее. Так что я просто доктор исторических наук. Хотя лекции по степени введения в транс могут поспорить с шаманским камланием... гм... Но мы отвлеклись от темы. Итак, жезтырнак, какой-то абилет… может, даже и не один…

— Рыбка, — напомнил я.

— Рыбка, — повторил он. — И мебель. Это может быть тоже абилет, а может и нет… Скажите… — задумчиво произнес он. — Вы не можете вспомнить… Вы случайно в тот день этим же фотоаппаратом рыбку не снимали?

— Снимал, — кивнул я. — И…

Я вдруг замолчал и похолодел. У меня возникло чувство, будто все сходится — но сходится так, что лучше бы и не сходилось.

— Что такое? — обеспокоенно спросил профессор.

— И мебель... — пробормотал я. — Я ее тоже… того… фотографировал... на эту же карточку…

— Ну-ка, ну-ка… — наклонился он вперед. — А вот теперь давайте вы расскажите. И поподробнее.

* * *

— Ах, вот оно как… — протянул он, когда я закончил рассказ. — Я и не предполагал, что все так…

— Так — это как? — осторожно уточнил я.

— Давайте, будем считать, что просто «так», — уклончиво ответил он. — Не думаю, что вы действительно хотите знать, с чем столкнулись.

Я покопался в своих ощущениях и понял, что да, не хочу.

— Она может управлять тем, что на тех фотографиях. Не знаю, каким образом — точнее, как это объяснить с точки зрения науки — вероятно, все связано именно с этими душами предметов… и она, находясь там, может воздействовать через эти души на их оригиналы… интересно-интересно…

— Чрезвычайно интересно, — мрачно ответил я. — То есть, теперь у меня пожизненный полтергейст?

— Не совсем, — покачал головой он. — Полтергейст, если вам угодно называть подобных существ так, действуют в рамках всего помещения. То же, с чем столкнулись вы, может оперировать лишь тем, что было сфотографировано — и ни на сантиметр в сторону.

— Забавно, — усмехнулся я.

— Ничуть, — хмуро ответил профессор. — Скажите, вы кроме рыбки никого больше из живых не фотографировали на ту карточку?

— Нет.

— Это хорошо. Значит, никто, скорее всего, кроме вашей рыбки не пострадает.

— Скорее всего?

Он промолчал.

— Скорее всего?

— Мы слегка ушли от темы, что я начал, — несколько нехотя сказал он. — Видите ли, все эти… существа, что стали приходить к вам… они же приходят не просто так…

— Я почему-то так и понял, — мрачно ответил я. — И чего они хотят?

— Чтобы вы их тоже сфотографировали, — спокойно ответил он.

* * *

— Они собираются вокруг вас, потому что думают, что путь только тут. Во всяком случае, знакомый путь…

— А кто этот мальчик? — вдруг не к месту вспомнил я.

— Какой?

— Ну тот, что меня привел… лысый такой?

— А, этот… — махнул рукой профессор. — Это тазша.

— Тазша?

— Да. Ничего особенного, он из потустороннего мира.

— А, — сказал я.

— Они боятся... они все боятся нового мира — вашего мира. Разве вы не видите, что их мир уходит? Умирают старые шаманы, леса вырубаются… никто не пасет стада, охотники реже ходят в леса. Их мир умирает — и они не могут перейти в ваш, они не знают, как. А вы случайно впустили туда жезтырнак. Думаю, что поначалу ей это не понравилось…

— У меня упал фотоаппарат, — вспомнил я.

— Да, ей не понравилось, — кивнул он. — А потом она привыкла. Даже вошла во вкус… И они тоже почуяли это.

— Что «это»?

— Они поняли, что могут перейти в новый мир. Пока они поняли, что ей это удалось через вашу камеру — вот вы и видели их. Но когда-нибудь они поймут, что и через другие вещи… Не дай Бог, если они поймут, что есть другие вещи и иные пути…

— И что мне делать?

— Выгнать жезтырнак. Уничтожить карту.

— И это все?

— Не знаю. Будем надеяться, что они еще не научились. Они все злы и обижены — и не на кого-то конкретно, а на всех вас. И убийство кого-то из вас может быть всего лишь местью вам за какую-то давнишнюю обиду.

— Всего лишь?

— Да, — пожал он плечами. — Для них это «всего лишь». Для многих из них то, что связано с вами — «всего лишь». Но не то, что связано с ними.

— Это... Это неправильно..

— У мира духов свои правила, — усмехнулся он. — И даже их они нередко не соблюдают. Ты думаешь, тазша привел тебя потому, что обеспокоен за людей?

— Я ничего не думаю, — мрачно ответил я.

— Тазше наплевать на людей. Он шутник, весельчак — он любит развлекать детей, но до тех пор, пока ему это нравится. Во всем остальном ему на вас наплевать — как и многим там, откуда он пришел. Но ему — и многим там, откуда он пришел, — не понравилось то, что появился проход. И еще больше не понравилось то, что другие стали искать этот проход.

— Почему?

— Не знаю, — пожал он плечами. — Это их внутренние интриги. И именно в этом случае как нигде к месту поговорка «Меньше знаешь, крепче спишь».

Я кивнул головой. Вот с этим я был абсолютно согласен.

— Хорошо, — махнул он рукой. — Идите, приносите карточку. Только быстрее, пожалуйста. Мало ли что…

— Кстати, — спросил я его на пороге. — Вы тогда спросили меня, верю ли я в духов. А если бы я сказал: «Не верю»?

— Я бы ответил: «Придется поверить», — просто сказал он.

* * *

Я ворвался в подъезд, взлетел вверх по лестнице и чуть не сломал ключ, яростно рвя его в замке.

Уже в коридоре я краем глаза увидел, что диск телефона вырван и висит на жилках проводков — точь-в-точь таких же, как кишки рыбки.

Я вбежал в комнату.

И похолодел.

Ведро было перевернуто.

Фотоаппарата под ним не было.

— Сашка… — дорожащим голосом позвал я. — Сашка!

— ДядьПаш, идите сюда! — весело откликнулась она.

На негнущихся ватных ногах, боясь даже подумать о том, что я могу увидеть, я практически проковылял в ее комнату.

Девчушка стояла напротив стены с ковром и держала в руках фотоаппарат, словно что-то хотела заснять.

— Брось фотик! Брось! — крикнул я.

Мелькнула вспышка. Сашка подняла на меня удивленные глаза.

— Что ты сфотографировала, что? — бросился я к ней, схватил за плечи и начал трясти.

— Собаку… — испуганно пролепетала она.

— Какую собаку?

— Мою…

— Но зачем, зачем?

— Вдруг вы сможете ее увидеть…

Я схватил фотоаппарат и глянул на экран.

На нем на фоне стены с ковром была запечатлена небольшая лохматая собака.

— Смотри, дядьПаш! — торжествующе вскрикнула Сашка. — Вот она, вот она! Это у вас какой-то особенный фотоаппарат, да?

Я молчал.

И больше всего на свете мне сейчас хотелось отшвырнуть технику в сторону, сгрести Сашку в охапку и бежать, куда глаза глядят.

Потому что я видел, как справа, из рамки фотографии к собаке тянутся длинные, запачканные чем-то темным, тускло поблескивающие когти. А потом хватают ее и куда-то волочат. Собака беззвучно огрызается и пытается вырваться, но все без толку. И вот уже только клочок лохматой шерсти мелькает за рамкой…

Сашка вскрикнула.

— Что такое? — опустился я перед ней на колени.

— Живот… — скорчилась она. — Болит…

— Где?

Она указала на правый бок. Аппендицит? Или он слева? Да какая разница, его же ей все равно вырезали в прошлом году!

Я бросился было к телефону — но кроме сломанного диска руки наткнулись на скученную в жгут трубку. Хотя какой телефон… тут же нет скорых, только больница на окраине.

Или же…

Я медленно повернулся к фотоаппарату, который валялся на полу, около всхлипывавшей Сашки.

Или же тут совсем не больница нужна?

* * *

— Что случилось? — обеспокоено спросил карлик.

Я ввалился в его квартиру, прижимая всхлипывающую Сашку к себе, и сбивчиво пересказал все.

— Ясно, — быстро сказал он. — Ясно.

— Что это? Это… как-то связано?

— Собака… — забормотал он, отчасти обращаясь ко мне, отчасти просто разговаривая вслух. — Собака… двойник человека… близнечная пара… говорят, что даже душа… я думал, что такое теперь уже не встречается… какой любопытный случай… ах, какой любопытный случай!

О, я знал этот огонек в глазах, слишком хорошо знал! Мои родственнички с таким огоньком забывали есть и пить, днями просиживая над научными выкладками. И сейчас, в этой ситуации, подобный огонек был явно неуместен.

Я схватил калеку за плечи и сильно тряхнул.

— Какой любопытный? Какой случай?

Он поднял на меня глаза, огонек стал чуть потухать и взгляд начал обретать ясность.

— Собака, — спокойно, даже слишком спокойно пояснил он. — В тюркской мифологии двойник, близнец — в особых случаях даже душа — человека.

— Это чудесно, — заорал я. — Я очень рад за тюрков. Но как это касается нас?

— У меня есть все основания предполагать, — его тон стал приобретать менторский оттенок лектора, — что воображаемая собака вашей племянницы являлась олицетворением ее души. Собственно, бытует предположение, что таковыми являются все воображаемые друзья детей… что это некоторый механизм расщепления…

— К черту других детей и туда же расщепление, — заорал я. — Сейчас в чем дело?

— А сейчас жезтырнак забрала душу вашей племянницы, вот и все, — пожал он плечами, словно ему стало интересно.

— И?

— Что «и»?

— И что дальше?

— Я же сказал: «вот и все» — терпеливо пояснил он. — Умрет она, разве непонятно.

Я судорожно сглотнул.

— К-как это?

— Ну, я не знаю, как… — покачал он головой. — Подобные случаи, конечно, описывались в фольклоре, но…

Я заскрежетал зубами.

— Но все равно общего знаменателя нет, — поняв намек, заторопился он. — Есть такие понятия, как кут и сюр…

Я сжал кулаки.

— Хорошо, — обреченно проговорил профессор. — Хорошо, я попробую.

* * *

Сашка уже не всхлипывала, а плакала навзрыд. Я же скептически смотрел на пучки трав, которые калека раскладывал на письменном столе.

— Это лекарство? — спросил я.

— Можно сказать и так, — уклончиво ответил он.

— А как это на самом деле?

— А на самом деле это то, что поможет вам перейти к жезтырнак.

— Что-что сделать?

— Перейти к ней, — терпеливо повторил он.

— Мне?

— А больше некому.

— А вы?

— Во-первых, я не шаман.

— Но к вам ходят духи! И этот… как его… лысый Таз!

— Потому что им больше не к кому ходить! Потому что половина шаманов — самозванцы, шарлатаны, жулики, собравшие свой костюм из тряпок с ближайшей барахолки, а свои молитвы — из огрызков слов, значений которых они не понимают, да и нет уже давно этих значений! Они приходят ко мне, потому что им больше не к кому прийти!

Профессор поджег пучки. В комнате потянуло терпким, но сладковатым запахом.

— А какие-то еще варианты есть? — спросил я, наблюдая за дымом и чувствуя, как у меня слипаются глаза.

— Есть, — кивнул он.

— Какие?

— Отвезти вашу племянницу в больницу.

— И?

— И думать, как объяснить родителям ее смерть.

Реальность начала плыть.

Его голос доносился до меня откуда-то издалека, как через плотное полотно.

— Но вы же меня оттуда заберете?

— Как-нибудь да извлеку, — уклончиво ответил он.

— Это как понимать?

— Так, что, может быть, вы явитесь сюда по кусочкам.

— А потом вы меня соберете, польете живой водой, и я оживу? — попытался пошутить я. Что мне еще оставалось?

— Нет, — серьезно ответил он. — Это сказки.

А потом щелкнула вспышка фотоаппарата.

И меня поглотила темнота.

* * *

Я открыл глаза.

Передо мной была стена в квартире профессора — кусок обоев и застекленный шкаф с книгами.

Я повернулся.

Передо мной снова была та же стена.

Кусок обоев и застекленный шкаф с книгами.

Я несколько раз провернулся вокруг своей оси — но ничего не менялось.

Кусок обоев и застекленный шкаф с книгами.

Я провернулся еще раз.

И столкнулся лицом к лицу с женщиной.

Ее латунный нос тускло поблескивал.

— Привет, — сказал я ей.

Она смотрела на меня, наклонив голову — точь-в-точь как тот мальчик, таз… как его звали?

— Не надо, — сказал я.

Она молча продолжала смотреть на меня.

А потом она открыла рот.

И закричала.

Я успел зажать уши руками, но даже так меня скрутило болью вплоть до желудка.

Я упал на колени.

Я не слышал ничего, но чувствовал, как на меня осыпаются осколки стекол из шкафа, вспучиваются обои.

Когда я поднял голову, ее уже не было.

Только что-то колыхалось там, где-то внутри — где-то в глубине куска обоев и застекленного шкафа с книгами.

Я протянул руку.

И прошел сквозь.

Я шел сквозь долго, бесконечно долго, узнавая куски своей квартиры — тумбочка, телефон, шкаф… шкаф, тумбочка, телефон… и мозаика, рассыпанная и собранная в произвольном порядке.

А потом снова вышел сквозь.

И тут на меня навалился запах. Точнее даже вонь. Отвратительная, ужасная вонь, равной которой я еще не испытывал. Это был дичайшая смесь гнили, разложения и гноя, которая проникала через нос и растекалась липкой влагой в желудке.

Несколько длинных, невероятно длинных теней стояли и наблюдали за мной.

— Эй! — крикнул я. — Я ищу желтыр… жел... Женщину с собакой!

Они продолжали молчать.

— Я не хочу причинить ей я зла… — пробормотал я, впрочем, понимая, как это глупо выглядит. Что я — человек — мог причинить им — духам или кто это там были они — да еще и на их территории? Скорее уж я должен молить их, чтобы они пропустили меня.

— Я могу пройти? — сказал я, пытаясь придать голосу твердость.

Они молчали.

— Я хочу пройти.

Молчание.

— Я должен пройти.

Они не шевелились.

Может быть, они глухие? — мелькнуло у меня в голове. Почему бы не допустить такую возможность? Может, они не могут понять, что мне надо, потому что не могут понять, что я делаю.

Я медленно сделал шаг вперед.

Тени не шевелились.

Я сделал еще шаг.

Ничего.

Я украдкой — но, тем не менее, глубоко — вздохнул и пошел, пытаясь придать своей походке уверенность. Я вспомнил старый совет, данный мне когда-то в детстве — не показывай собаке, что ты ее боишься. Те чуют страх — так может и эти… существа... могут его чуять.

Меня никто не преследовал.

А я не оглядывался.

Я шел через лабиринты, из стен которых тянулись руки, через улицы городов, в подворотнях которых за мной наблюдали тени, через лес, на ветках которого качались желтые глаза…

Я шел и шел, все время сквозь, не оглядываясь.

И даже не смотря вперед.

Просто шел.

Пока не понял, что все закончилось — и «сквозь» больше нет.

Это был какой-то хаос, нагромождение.

Уродливейшее порождение воспаленного рассудка.

Видимо, это были обрывки представлений о том, как выглядит наш мир и попытки вписать его в мир свой, существовавший когда-то и теперь исчезающий без следа.

И посредине всего этого стояла она.

И держала на руках поскуливавшего сашкиным голосом пса.

Она была красива. Она была бесспорно красива — и я даже не мог понять, чем, как, почему, и с чего я вообще в этом момент мог думать о красоте — и тем более, ее. Я даже не мог бы сказать, сколько ей лет — иногда мне казалось, что она совсем юна, а иногда, что уже вступила в пору бальзаковского возраста. Черты лица ее подрагивали и неуловимо менялись — и в этот же самый момент я чувствовал, как что-то щекочет меня в висках, под кожей. Неужели пытается понять, какие женщины мне нравятся — мелькнуло в голове — чтобы подобрать подходящий облик? Но зачем? Или же она это делает безотчетно, повинуясь инстинкту — или что там вместо него у… у таких, как она?

У нее не выйдет. У нее ничего не выйдет — мне нравится совершенно иной тип. Совершенно. У нее никогда не получится стать шведкой — только потому, что она не понимает, кто это. Она пытается уловить смутные черты, да — и я даже вижу, как они мелькают у нее на лице — но от этого она становится невероятно жуткой…

— Я хочу забрать собаку, — сказал я.

Она прижала пса к себе.

— Отдай его мне.

Ее лицо исказилось — но в злобе ли или же в мольбе?

И она быстро отступила в темноту.

И тут я понял.

Боже мой, как же действительно страшно и одиноко было этому несчастному духу в нашем мире! Какой хаос творился в ее голове — и как она бесплодно пыталась хоть как-то систематизировать все. Она не могла понять, что происходит, что это такое — и как с этим быть. Она пыталась сравнивать все со знакомыми ей столетиями вещами — но даже те вещи изменились настолько, что она не могла с этим справиться.

Духи не злы, нет. Они просто испуганы, потеряны. И им нужна наша помощь. Они ищут нашу помощь — как могут, как умеют. И не их вина, что мы тоже боимся их.

И их обида уничтожает нас — и их возможность жить в мире.

Эти мысли бились в моей голове — и я не мог понять, мои ли это мысли, или же это она рассказывает мне все это.

— Я помогу тебе, — сказал я вслух. — Я понял тебя — и я помогу тебе.

«Хорошо», — прошелестело то ли вокруг, то ли в моей голове.

— Я расскажу тебе про этот мир. Не все, ты сама понимаешь, что я всего не знаю.

«Понимаю».

— Но хотя бы основы. И скажу, где и как найти остальное.

«Хорошо».

— Но я хочу кое-что взамен.

«Взамен?»

— Мне кажется, что это будет справедливо.

Молчание.

Я похолодел. Неужели я провалил переговоры?

— Мне нужно совсем немногое! — спешно выкрикнул я.

«Немногое?»

Уф, кажется, она еще тут. Хотя как она может быть не тут, когда я в ее голове — или что там может быть у духов?

— Я пришел за этим.

«За этим?»

Мне показалось, что разговор превращается в обычное эхо, что ей неинтересно меня слушать. То ли она поняла, к чему я клоню — то ли я ей надоел.

— Мне нужна собака!

«Собака».

— Та самая, которую ты забрала! Душа моей племянницы.

«Племянницы».

— Дочери моей сестры.

«Сестры».

— Отдай мне собаку — и я расскажу тебе все. Все, что смогу рассказать.

Молчание.

— Тебе никто больше не расскажет этого.

Молчание.

— Никто не сможет рассказать тебе этого — потому что никто больше не знает, что тебе это нужно.

Молчание.

Я ждал, затаив дыхание.

«Хорошо», — наконец прошелестело.

Из темноты выскочила собака. Я вцепился в ее шерсть и закрыл глаза.

«Рассказывай».

Я рассказывал очень долго, взахлеб, перепрыгивая с одного на другое.

И при этом чувствовал, как что-то копошилось у меня в голове.

Я говорил, а оно копошилось.

Я делал паузу — а оно копошилось.

Это длилось вечность.

А потом вечность закончилась.

«Хорошо», — мне показалось, или же в шелесте прозвучало удовлетворение?

Я открыл глаза.

Помещение было совсем другим. Все стало… правильным? Ровным? Нормальным? Предметы обрели верные очертания, рисунки на стенах — четкие края, и краски перестали быть словно разведенными в грязной луже.

— Я рад, что помог тебе, — честно сказал я. Наверное, так себя чувствует врач, излечивший пациента. Может, мне, и правда, потом пойти в психотерапию?

«Хорошо».

— Я могу идти.

«Хорошо».

Кажется, она меня теперь не слышала — и не слушала.

Я прижал собаку к груди — ту трясло мелкой дрожью — и стал пятиться назад.

«Хорошо».

Что-то вязкое обволокло меня, и я, как был, спиной вперед, провалился в пустоту.

* * *

Теперь бы я описал профессора как «очень старый».

— Ну как, — взбудоражено спросил он. — Получилось?

Я посмотрел на свои руки. На них была пыль. А еще известка. А еще на них таял снег.

— Н-не знаю, — честно сказал я.

— Что там было?

— Она отдала мне собаку.

— Отдала? Сама?

— Да.

— Ты не убил ее?

— Кого? Собаку?

— Ее, идиот, ее! Жезтырнак!

— Нет.

— Странно, — задумался он. — Хотя… может, все дело в том, что ты неместный. Может, на вас действуют иные правила…

— А как Сашка?

— Спит. Спит уже минут пятнадцать как.

— А сколько я там был?

— Полчаса.

Фотоаппарат мы завернули сначала в салфетку — а потом в плотную скатерть. Разбили его молотком, и я зарыл все под окнами профессора. Туда же, в эту же ямку я бросил и разломанную предварительно карточку.

— Думаю, что все теперь в порядке, — сказал карлик мне, когда мы прощались.

— Надеюсь, — ответил я.

— Но все-таки… почему она вам так просто отдала собаку? — задумчиво спросил он.

С ним мы больше не виделись.

Сашка окончательно выздоровела к вечеру того же дня.

Вскоре вернулись ее родители.

Она ничего не рассказала им — и я, разумеется, тоже.

Ничего странного в квартире больше не происходило.

Ноутбук я забрал из ремонта так и не починенным.

А потом мы уехали из этого городка.

С тех пор прошло уже полгода.

Я купил себе новый фотоаппарат и фотографирую так же часто.

Ничего странного не происходит.

Поначалу меня мучил тот последний вопрос старика — и я жалел, что не рассказал ему все. Может быть, тогда бы он объяснил мне, почему она так просто отдала мне собаку.

И особенно этот вопрос мучил меня потому, что мне казалось, что я продешевил.

Что я дал ей что-то такое невероятно большое и важное, что жизнь моей племянницы ее перестала интересовать. Что-то, что на самом деле стоило гораздо, гораздо больше.

И что-то, что я ни в коем случае не должен был давать.

А может быть, и нет.

Может, я просто спас племянницу.

Вот и все.

ВНИМАНИЕ: в силу особенностей данной истории она не может пройти через грамматическую правку, из неё не могут быть исключены ненормативная лексика и жаргонизмы, так как в этом случае будет утеряна художественная целостность текста. Вы предупреждены.

Эта страшная херня началась с того, что я по пьяни оказался в этом сраном здании! Явно заброшенное, в девять или одиннадцать этажей (не сосчитать, сука, никак!), с пустыми развороченными рамами вместо окон, торчащее посреди самой настоящей задницы — ну нахера, нахера я сюда полез?!

Впрочем, теперь уже без разницы: нахера, почему и как. У меня осталась последняя спичка. Что будет потом? Ох, сука, лучше бы даже и не знать...

А тот вечер, в который я и попал сюда, был самым обычным вечером. Как говорится, ничто не предвещало беды, и ярко солнышко светило. Точнее, догорало на небе. Ну а я сначала принял пива, а после в ход пошла тяжёлая артиллерия — ядрёная самогонка бабы Дуси.

Да-да, самогоночка. Конечно, я думал и над этим вариантом. Ну, что во всём этом виновата она. Вот только прошло уже дня три, не меньше, а значит её эффект сошёл на ноль. А если б не моя упаковка из десяти коробков спичек, которую я по пьяной лавочке спиздил у доброй, но рассеянной самогонщицы, мне бы уже давно пришёл кирдык. И это ещё только в лучшем случае.

Баба Дуся... Может быть, это она виновата? Подмешала какой-нибудь бурды, а я тут теперь охереваю! Да нет, вряд ли. Надёжный, проверенный, свой в доску человек. А спички ей всё равно нахер не нужны — старушка не курит.

Дует ветер. Свистит во всевозможных дырах и щелях этого адского здания. Гремит растерзанными скелетами окон. Где-то на верхних этажах опять что-то пизданулось с привычным уже «у-у-ух!». Ну и похер. Подобная хренотень меня уже ни капельки не пугает. Мне даже холод и голод давно похер, не то что...

Ну а в тот вечер я, уже изрядно окосевший, сел не на тот поезд! И это ещё полбеды. Я, хомут такой, вышел хрен пойми где! Ну а как же. Мне ж, бухому, как в песне поётся, и море по колено и горы по плечо.

И вот стою я, значит, посреди чистого поля. Вокруг — ни души, только вдалеке здание это виднеется. Казалось бы, и что? Или иди в лес до ближайшей деревни, авось не заблудишься, или поезда сиди жди, или вообще вон, пиздуй по шпалам, как тот придурок из песни. Но тут в мою пьяную голову пришла «гениальнейшая» идея: мол, круто будет, наверное, забраться повыше, как раз здание подходящее, и поссать с высоты. Мда. Пожалуй, оставлю эту часть истории без комментариев...

Вблизи здание не выглядело зловещим, и предчувствий у меня не было никаких. Только внизу живота пронёсся лёгкий холодок, когда я открывал дверь и входил внутрь. Дверь эта в отличие от окон была целой. Обычная, ничем ни примечательная, синего цвета.

Поднялся я где-то этажа до третьего, ибо уж очень давило на клапан, да там и сделал своё грязное дело. Спустился вниз, открыл дверь, вышел на улицу и... внезапно понял, что стою примерно на четвёртом этаже. Не беда. Провалы в памяти от синьки — наше всё. Я снова спустился, снова открыл, снова вышел и обнаружил себя на этаж повыше. Я повторял и повторял эти нехитрые действия, с каждым разом трезвея и одновременно охреневая всё больше. В конце концов, я устал, сел прямо на пол и задумался.

А что если...

И в следующие несколько часов я попробовал вот что:

— с разбегу, с разгончику, в прыжке, с растопыренными руками, с поднятыми ногами, ползком, сверчком, бочком, ласточкой, морскою волною, древесной змеёю, зайчиком, мальчиком — хрен;

— на первом этаже не было окон, и я, решившись, выпрыгнул из окна второго, а потом и третьего (выше не рискнул) — тоже хрен.

Раз за разом меня упорно телепортировало на различные этажи этого проклятущего здания.

А потом появился он.

Как бы вам его получше описать. Представьте себе карлика. Вот только руки у этого карлика короче раза в два. Да, примерно, как у тираннозавра или как там его. Вместо ног — тоже руки, только не карликовые, а обычные человеческие, ну вот, как у меня, например. Две головы на одной толстой мясистой шее. Жидкие плешивые волосёнки. И большой, раздутый как барабан живот, в котором что-то постоянно лязгало и звенело, словно он был набит какими-то железками или обрезками металла.

— Дядя, дай спичку! — воскликнула его левая голова, и уродец засеменил ко мне, гремя своим брюхом.

— Дядя, дай спичку! — воскликнула его правая голова. Карлик приближался ко мне, а его брюхо продолжало отвратительно греметь.

Потом обе головы закричали хором:

— Дядя, дай спичку!

Голосок у обеих его голов с одной стороны был детским и звонким; а с другой — каркающим и хриплым, как если бы ворона научилась говорить и имела при этом пропитое и прокуренное горло.

А спичку я дал. А кто б на моём месте не дал?

Ух и пересрал же я тогда! Бегал по этажам, кричал, выл — без толку всё!

Только успокоился — опять он: «Дядя, дай спичку!» И я дал. Конечно, может быть, проще было дать этому карлику пизды, а не спичку. Вот только всё внутри замирало и замирает от одного его вида. А уж когда он подходит и начинает «каркать» — послушно даёшь спичку и ничего другого просто сделать не можешь от страха...

И я давал и давал ему спички.

Просто удивительно, как он своими куцыми ручками выхватывал их из коробка. Но выхватывал он их очень проворно, а потом, сука такая, семенил в один из тёмных углов или же упрыгивал туда на своих ногоруках. А там, скорее всего, исчезал, потому что появлялся каждый раз в новом месте, временами не на моём этаже, и тогда я слышал его спускающиеся или поднимающиеся шаги.

Спички карлик брал, конечно же, не по одной, а сразу несколько. Я пробовал давать ему одну или две, но тогда он очень быстро возвращался и опять просил и просил дать ему спичку. Чем больше я давал карлику этих самых спичек — тем дольше он не приходил ко мне. В последний раз я дал ему почти полкоробка. И у меня осталась последняя спичка.

Что карлик сделает со мной, когда заберёт последнюю спичку и мне больше нечего ему будет дать, — я даже и думать боюсь...

Нахер. Просто нахер. Сейчас допишу эту писульку и пойду на крышу. И сигану вниз...

Сиганул. Бэтман недоделаный, бля. Толку — ноль. Я снова здесь.

Что ж...

ЭЙ, КАРЛИК, БЛЯДЬ! ИДИ СЮДА! ЗНАЕШЬ, КУДА Я ТЕБЕ ЩАС ЭТУ СПИЧКУ ЗАСУНУ?!

Первоисточник: http://darkermagazine.ru/
Автор: Александр Щёголев

Дальше порога Макса редко пускали, а тут пустили. Однорукий мужик в тельняшке с зашитым рукавом придвинул ему рваные тапочки:

— Переодень обувь, а то дежурный развоняется.

Макс послушно скинул туфли. Однорукий махнул вглубь коридора:

— Иди, я соберу народ. На развилке направо, — крикнул он гостю уже в спину.

Макс бывал в коммуналках, но такую видел впервые. Вот оно, настоящее питерское, подумал он с немым восторгом. Коридор был комнат на десять с каждой стороны, с вешалками и шкафами, с единственной тусклой лампочкой, с запахом чего-то горелого, с магнитофоном, орущим из-за двери. Развилка оказалась перекрёстком: можно идти прямо, а можно влево-вправо. Макс свернул. Новый коридор был с коленами, ответвлениями и тупичками, потом путь преградила дверь; Макс вошёл и оказался в чём-то вроде прихожей, из которой вёл коридор, удивительно похожий на первый. Он дошёл до развилки, опять свернул направо и упёрся в открытую ванную. Некто в майке устанавливал смеситель.

— Простите, где кухня? — спросил Макс.

— Какая? Первая, вторая?

— Не знаю. Там парень с одной рукой сказал свернуть направо...

— С одной рукой? — мужик обрадовался. — Это Степан, вечно путает. У него только правая, он всех задвигает направо. Если нужна кухня на той стороне, возвращайся в параллельный коридор. И — налево.

Откуда мне знать, какая нужна кухня, обиженно думал гость, шагая обратно. Обещали собрать электорат на сходку и послали чёрт-те куда... Макс был агитатором. Сам из Луги, можно сказать, политический гастарбайтер. Близились выборы, и в партии объявили военное положение. Он — один из бойцов, кто отвечал за результат на участке Детская-Канареечная, что на Васильевском острове. Если его работодателя переизберут, вся команда получит большие призовые, так что было за что сражаться, мелким ситом обходя квартиры.

Прежний коридор куда-то подевался. Вроде и правильно двигался Макс, нашёл злосчастную развилку, да место было не совсем то. Ухожу нафиг, решил он. Сориентировался и свернул, как ему казалось, к выходу из квартиры. Длиннющий путь окончился комнатёнкой, похожей на кладовку. С дверью «чёрного хода». Ну, хоть какой-то выход! А как же туфли, вспомнил он. Ладно, с улицы вернусь через парадный... Лестница была узкая и крутая, вся в осыпавшейся штукатурке, с выбитыми из стен кирпичами. Без нормальных окон — только крохотные оконца под потолком, до которых не добраться. Макс осторожно спустился донизу и упёрся в завал. Первый этаж был наглухо закупорен. Свобода поманила и растаяла. Главное, он уже не помнил, с какого этажа спустился: с третьего, с четвёртого?

Заблудился.

И тогда он вошёл в первую попавшуюся дверь.

Эта коммуналка была другой, но с виду — словно та же. Бесконечные вешалки, платяные шкафы, неистребимый запах горелой еды. Редкий тусклый свет. Навстречу попался парень со сковородой; на сковороде — жареные макароны.

— Где тут у вас кухня?

Почему не спросил про выход? По инерции. Дурак... На кухне были женщины, кто в халате, кто в спортивном костюме. Повинуясь всё той же инерции, Макс бодро возгласил:

— Все уже решили, за кого будут голосовать?

Одна из женщин агрессивно подбоченилась:

— Господин активист? Ну, расскажите, расскажите нам, как жить и зачем.

Он завёл было привычные речи — об известном учёном, порядочнейшем человеке и депутате, который продвигает грандиозный проект честного, справедливого расселения питерских коммуналок, — но не проговорил и минуты. Слушательницы заметили на полу белые следы от его тапок, результат хождений по «чёрной» лестнице. Наверное, это была дежурная, та, которая завизжала: «Будь ты проклят, пёс помоечный!», и пришлось уносить ноги, теряя тапочки и честь, иначе схлопотал бы уже занесённым веником.

Я и без вас проклят, думал он. И про пса помоечного — точно. Ни дома, ни семьи, ни гарантированной жратвы... Давно хотелось в туалет. Пометавшись по этому дурдому, Макс нашёл санузел, вот только свет зажечь не смог: не было выключателя. Он подсветил мобильником. В туалете было сразу восемь лампочек. Очевидно, включались они из комнат: у каждого квартиросъёмщика — своя. В темноте он помочился мимо унитаза, за этим его и застукал один из хозяев лампочек. Поднимать шум мужик не стал — с ходу врезал, разбив Максу нос. Телефон упал в унитаз. Гостя уронили, молча вытерли им пол и выбросили в коридор.

Абсурд ширился. Было жалко мобильник, нестерпимо жалко было туфли. С кровавыми соплями, воняющий мочой, в носках, он выбрел на очередную кухню. Здесь сидели двое, выпивали. Первый незнакомый, а другой — однорукий Степан, втравивший его в эту историю!

— Помогите, — сказал Макс и заплакал.

— А парень влип, — сообщил однорукий своему приятелю. — Налей ему. — Он похлопал по табурету: садись, мол. — Зря волнуешься, братан, выборы пройдут, как надо. И выберут, кого надо. Потому что животных уже покормили.

Каких животных? Не объяснил. Он был изрядно пьян, глаза в кучку, язык заплетается. А Макса больше не интересовали выборы, только одно стало важным — как выбраться?! Степан покачал головой: дело непростое, если ты чужак. Ты ведь иногородний, пришлый?

То-то и оно. Большевики поступили гениально, придумав эти коммуналки и засеяв ими бывшую столицу. Город пророс ими, как грибницами. На Ваське, на Петроградке, в историческом центре. С Гороховой можно оказаться на Невском, а то и на Лиговке. Можно войти на 25-й линии, а выйти на 1-й. Или никуда не выйти. Ходят слухи, кто-то даже на станции метро набредал. Эта чудовищная серая паутина питается нами, живыми и мёртвыми, нашим потом и испражнениями. Попал — не вырвешься. А жить захочешь — станешь своим. Но если ты свой, если знаешь пути — бояться нечего... От этих откровений у Макса поплыла голова. Делать-то теперь что?

Однорукий икнул.

— Есть одна гнида. Как раз из тех, кто кормит зверей. Я покажу тебе комнату, куда он ходит. К Алке, к любовнице. А раньше ходил к моей сестре, пока, сука, не скормил её своим львам. Ты его легко узнаешь: лет сорока, невысокий, стриженый под бокс, в форме вохры. Является после смены с утреца. Вот тебе нож.

Это был не просто нож, а штык-нож — трофейный, немецкий, рукоятка слегка тронута ржавчиной. Больше похож на кинжал. Клинок — за 20 сантиметров. Страшная вещица.

— Зачем это?

— Убьёшь душегуба. И я тебя выведу отсюда. Как своего.

— С ума посходили! — вскочил Макс, уронив стакан. Приятель однорукого попытался его схватить. Он толкнул их обоих; оба опрокинулись. Однорукий возился на полу, мыча и пуская слюни, второй лежал неподвижно, закатив глаза. Макс содрал с кого-то из них тапки и — бежать. Штык, который ему дали, не бросил, сунул за ремень.

Неприветливые коридоры отторгали его. Выхода не было, ловушка захлопнулась. Гигантский лабиринт медленно переваривал добычу. Где-то ругались из-за показаний счётчика, где-то был митинг за передел графика пользования душем; на бродягу с его глупыми вопросами внимания не обращали. Иногда Макс попадал на «чёрные» лестницы — без единой искорки света, с заваленными нижними этажами и даже с разрушенными пролётами. Чудом не убился и не сломал ноги. Он потерял счёт времени, не знал, на каком этаже находится. Украл на кухне еду — его поймали и побили второй раз. Он добросовестно выстаивал очереди в туалет. Караулил людей в тёмных коридорах, спрашивал дорогу, — от него шарахались. Стучал в комнаты; на него смотрели и захлопывали двери. Видок и правда был ещё тот. Бросался на редкие телефоны общего пользования, пытался вызвать милицию, но не мог назвать адрес. Вызывал службу спасения и долго ждал, что хоть кто-нибудь приедет; никто не приезжал. Скитания его были похожи на сон, вязкий и больной.

Кстати, про сон. Валясь с ног от усталости, он забрался в чей-то платяной шкаф и там поспал, скорчившись, как младенец в утробе, — на тряпье, воняющем нафталином. А проснувшись, выползши наружу, вдруг увидел...

Невысокий, стриженый под бокс, в форме охранника. Топает себе, переваливаясь на коротких ногах. Тот самый, которого описал однорукий! Брезгливо обогнув Макса, потопал дальше, то ли в туалет, то ли ещё куда. Макс колебался лишь мгновение. Отставив тапки (шаркают!), догнал этого перца — бесшумно, на носочках, — и всадил двумя руками штык ему в шею. Сверху вниз. Лезвие с хрустом вошло рядом с позвоночником. Мужик споткнулся, неопределённо хрюкнув, и упал лицом вперёд.

Он был ещё жив, когда его обыскивали, а копыта откинул, когда Макс запихивал тело в шкаф. Под синей курткой обнаружилась интересная штуковина — стальной трезубец, носимый в верёвочной петле. Инструмент мясников, называется «лапой», вспомнил Макс. Похоже, не врал однорукий — это душегуб, может, даже маньяк... Рыская в поисках кухни, он крикнул:

— Я всё сделал!

На крик захлопали двери, повысовывались рожи. Ответа не было.

Он заметался. Коридоры с высоченными потолками, развилки, тупики, «чёрные» ходы... нет ответа. Неужели — зря? Он завыл:

— Вы же обещали!

И вдруг понял, что лабиринт из старых квартир постепенно превращается в подземелье. Вместо коридоров пошли катакомбы с низкими арками, на полу захлюпала вода. Было совершенно темно, двигаться приходилось при свете зажигалки. Он наткнулся на скелет в лохмотьях, наступил на истлевшие кости... ага, не один я такой, чему-то обрадовался он. Плутают братья по несчастью, тоже ищут выход... Впереди появилась яркая точка света, в грудь толкнул порыв холодного ветра. Макс ускорил шаг, подгоняемый лихорадочной надеждой, и вскоре... вскоре...

Сбежав по ступеням и открыв чугунную решётку, он оказался в огромной трубе современного тоннеля. С кабелями и рельсами.

Метро!

Пол трясся, ослепительная звезда выныривала из-за поворота. Обезумев от радости, проклятый побежал навстречу, махая пиджаком.

Последнее, что он услышал, был скрежет тормозов. Последнее, что увидел — накативший лоб электропоезда.

Он всё-таки стал своим.

Сап, анон. Мое странное увлечение сослужило мне плохую службу, более того, даже теперь, когда есть все основания всерьез опасаться за свою жизнь, я не уверен, что смогу не сделать это снова - в последний, видимо, раз. Расскажу по порядку, чтобы ты понимал, о чем речь.

Я говнодизайнер-фрилансер, живу в однушке в Алтуфьево (ДС). Квартира моя, поэтому те небольшие деньги, которые я получаю за всякие визитки, брошюрки и прочие листовки, трачу только на еду, и то - самую простую (бичпакеты, сосиски, дешевое пиво). Друзей нет, девушки нет, все время сижу в интернете. Хиккую, типа. Единственное мое увлечение (если это можно назвать увлечением) - гулять по гуглопанорамам, представляя, что я на самом деле нахожусь в том или ином месте. Для каждой такой прогулки я придумываю себе легенду - приехал, мол, с любимой девушкой, зашли вот в этот ресторанчик, съели рагу из кролика с белым вином (сам жру в этот момент бичпакет), потом прошлись по блошиному рынку, где купили, например, старый будильник, редкую книгу или винтажный подстаканник, а после отправились в гостиницу отдохнуть (тут я фапаю, чего греха таить). Увлечение, может, и странное, но еще более странным его делает своего рода компульсивное расстройство - до места назначения и обратно я добираюсь точно так же - используя панорамы. Так имитация путешествия становится полнее, на мой взгляд.

Путешествовал я как-то по Карелии (один, без девушки, лол). В отличие от соседней Финляндии, где снята каждая тропинка, в Карелии гугл снял только основные дороги, которые, впрочем, малоинтересны. А вот некоторые панорамы пользователей сервиса невероятно красивы и атмосферны - видно, что люди старались, выбирая самое удачное место, ждали подходящего освещения. Как ты наверняка знаешь, у гугла есть алгоритм, который размывает лица на их панорамах (это связано с жалобами на нарушение приватности, хотя как по мне - кому нахрен сдались ваши рожи?). Но на панорамах, сделанных пользователями сервиса, лица почти никогда не размыты. Это важное замечание, и ты скоро поймешь, почему.

Так вот, я нашел удивительную точку недалеко от поселка Вяртсиля - с высокой каменной гряды, за которую узловатыми корнями цепляются сосны, открывается захватывающий вид на лес - он стелется до самого горизонта, над ним застыли причудливой формы облака, а мягкий свет северного солнца ложится на блестящую гладь дальних озер. Я долго любовался этой панорамой, разглядывая детали. Потом вспомнил, что обещал отправить заказчику макет, который не был доделан. На работу ушло около часа, и макет, наконец, был отправлен. Перед сном я решил еще раз посмотреть на ту панораму.

Она изменилась. Будто бы побледнела, свет стал изжелта-серым, а тени - более резкими. Пейзаж больше не казался приветливым и умиротворенным. Он пугал. Будто бы что-то зловещее должно было придти из чащи, хотя, конечно, это нелепо - ведь картинка статична. Я медленно вращал панораму, и, вздрогнув, остановился. За деревом в глубине леса кто-то стоял. Этого "кого-то" не было час назад, я был абсолютно в этом уверен. Я приблизил этот участок, и мне стало совсем не по себе - несмотря на низкое разрешение, я разглядел темный силуэт с бледным пятном вместо лица, на котором будто тушью наметили глаза, нос и рот. Рот был ненормально большим.

Я закрыл браузер и лег в постель. Долго не мог уснуть, ворочался, пока, наконец, не провалился в крепкий сон без сновидений. Утром встал слегка разбитым, умылся, выпил чаю, и принялся за работу (ночью заказчик прислал новое задание). Провозился почти до вечера, а когда, наконец, закончил, и открыл гуглокарты, то не поверил своим глазам - панорама вновь изменилась. Вместо облаков - тяжелые свинцовые тучи, лес - иссиня-черный, пространство - будто сжалось и стало душным. Дрожа, я медленно вращал панораму, пока не замер, забыв дышать - вчерашний силуэт перестал быть размытым. Теперь это была темная фигура в каком-то тряпье, а на бледном лице отчетливо были видны темные провалы на месте глаз, носа и рта, который, казалось, стал еще больше. Списать все на низкое разрешение было уже нельзя - существо стояло всего в нескольких метрах от меня (ты же помнишь, что лица на панорамах пользователей почти никогда не размыты?) - и это было его настоящее лицо. Тут мне стало по-настоящему страшно, но я решил рассуждать здраво - автор панорам неплохо владеет графическим редактором и просто решил пошутить, сделав весьма реалистичный панорамный коллаж с непонятным существом. Нажав на имя автора (им был какой-то бессвязный набор букв), я открыл сайдбар с информацией о нем - эта последняя панорама была единственной. Зачем тогда он сделал три, две из которых потом удалил, причем все это - меньше, чем за сутки? Может, я стал случайным свидетелем какой-то сетевой игры? Оставаться на этом месте больше не хотелось, надо было возвращаться домой. Помнишь про мой компульсивный синдром? Я просто не мог сказать себе, что я вновь в ДС, в своей однушке. Возвращаться надо было как полагается - сначала в Сортавалу, потом на Ладожский вокзал, а оттуда на Московский. На Ладожском и началась чертовщина.

Сначала я увидел его в толпе людей, идущих с вокзала. Здравые рассуждения о чьей-то игре или злой шутке рухнули - толпа была снята гуглом, лица были размыты, но это точно был он. Я быстро кликал мышкой, двигаясь по Заневскому проспекту. На мосту я оглянулся - он был далеко позади, но не отставал. На пути к Московскому вокзалу я смотрел в боковые улицы - он был там. У вокзала в толпе - тоже. И на Ленинградском вокзале в ДС. И у метро в Алтуфьево. Я закрыл браузер. Я не знаю, что делать дальше. Обратиться в полицию я не могу, скриншотов не делал, а даже если бы делал - что бы я им рассказал? Что меня преследует темная фигура на гуглопанорамах? Меня бы приняли за наркомана. Но я должен вернуться домой. До него от метро - несколько минут пешком. И я знаю, что я вновь открою панорамы, мне страшно, анон, как же мне страшно, но иначе я не могу - я должен вернуться домой.

Первоисточник: http://pikabu.ru/
Автор: Ottlouis

ВНИМАНИЕ: в силу своих особенностей данная история не может быть подвергнута редактированию администрацией сайта, так как в этом случае будет утеряна художественная целостность текста. В результате история содержит ненормативную лексику. Вы предупреждены.


Полтора года назад пропал без вести мой двоюродный брат. Честно признаться, это не стало шоком для нашей семьи. Как часто говорила моя мама, Егор ведет неправильный образ жизни. Но, разумеется, его исчезновение никого не обрадовало. Почти в каждой семье есть в общем-то положительный человек, который выбрал не тот путь. Егор — один из таких. С самого детства он был головной болью своих родителей: драки, побеги из дома, раннее знакомство с алкоголем… Удивительно, что к своим 29 годам он не оказался за решеткой. Впрочем, сейчас трудно сказать, хорошо ли это. Как минимум, в тюрьме человек находится под присмотром, а что с братом сейчас, не знает ни один городской инспектор.

Полиция добросовестно и безуспешно пыталась отыскать Егора спустя пару недель после его пропажи. Наша вина — мы промедлили с заявлением, так как его исчезновение было делом привычным. Брат мог долго не выходить на связь, находясь в очередном запое или работая вахтовым методом неизвестно где. Но он всегда объявлялся — и не только из любви к семье. Дело в том, что Егор вечно нуждался в деньгах вне зависимости от его доходов. Однажды он нашабашил почти 100 000 рублей, для нашего небольшого города это приличные деньги, для Егора — колоссальное состояние. Каково же было мое удивление, когда спустя три дня он позвонил мне с просьбой одолжить 800 рублей!

Совпадение или нет, но наш последний разговор состоялся как раз на почве очередного займа. Причина была уважительной: Егору не хватало денег на билет до райцентра, где он должен был пройти собеседование на какую-то должность. Он и сам не знал, на какую. Единственное, что он мне рассказал — трудиться предстояло на территории работодателя, а оплата — «АХУЕННАЯ!»

Вчера мне пришло письмо от бывшего однокурсника Стаса. Он предлагал мне подписаться на ряд блогов живого журнала — я заядлый блогер, и Стас это знает. В целом, рекомендации были ни о чем, в одном из блогов были только баяны, другой был посвящен русскому рэпу, еще один — модным течениям. Но был блог, который меня очень заинтересовал. В нем безымянный автор рассказывал об участии в неком научном эксперименте. Пройдясь по нескольким записям, я понял, что анонимный автор — мой брат Егор. Манера письма, фирменные выражения, воспоминания — все в этом чтиве дышало им. Я выкладываю его записи как есть, без смысловых и орфографических исправлений.

«Обязательные записки.
День 1

Меня заставили записывать все, что со мной происходит. Типа это часть их исследования. Я не люблю писать, не люблю читать, но за те бабки, что они мне предлагают, я готов выучить все стихи Пуаро. Тем более, как они сказали, это и читать-то никто не будет.

Сегодня я не работал. Меня поселили в мелкую комнату, где уже живет еще один участник эксперимента, Витя, типичный грач из райцентра. Не знаю, как его вообще взяли, дурак дураком. Весь вечер играли в козла. Он проиграл, да еще и с яйцами. Он тут уже третий день, но чем занимается, не говорит. Это типа правило такое.

День 2

Кормят странно, весь день давали какую-то херню. То бутер с сыром, то салат без мяса. Но зато вечером, почти перед отбоем, устроили праздник живота. Жранины было как на новогоднем столе. Витя не ел. Весь день молча пролежал на кровати, иногда глядя в окно. Странный. Я набил пузо, как черт. Завтра должны рассказать, че тут нужно делать. Пора бы уже, а то я себя турецкой проституткой чувствую.

День 3

Моя работа — не ссать, только не в прямом смысле этого слова. Короче, на протяжении двух недель меня будут пугать, а я должен не бояться. Чем дольше смогу не очковать, тем больше выплатят в итоге. Один мужик продержался все 14 дней и теперь живет в собственной двушке… В двушке! За такие бабки я не то, что не испугаюсь, я даже не перну. Правда, обсуждать работу ни с кем нельзя. Все свои эмоции я должен оставлять на этом ноутбуке, который, кстати, мне потом подарят. Витя сегодня плакал. В карты играть не хочет. Не ест. Мне всю ночь снились идиотские сны.

День 4

Эксперимент начался. Первая попытка меня напугать провалилась с треском в жопе. Среди ночи я проснулся от того, что кто-то разговаривает. Наверное, это Витька, подумал я, но нет, его кровать была пуста. Голоса стихли, однако стоило мне снова закрыть глаза, как в дверь постучали. И опять это был не Витя. За дверью вообще никого не оказалось. И вот тут было неплохо. Короче, я развернулся, направился было к кровати и тут же замер. За занавеской кто-то стоял. Женщина, кажется. Она была в халате и смотрела пустыми глазами сквозь меня. Недолго думая, я пошел к ней. Бабой меня не напугать. Когда я почти дотопал до занавески, дамочка истошно заверещала. На секунду я потерял ее из вида, а как снова глянул в сторону окна, ее уже не было. Хороши, черти… На компьютере, наверное, ее как-то сделали, что ли… Больше ничего дрыщевого не происходило. Интересно, где Витя?

День 5

Пугалочки продолжаются. Только теперь они совсем никудышные. В общем, сегодня меня кормили типа человечиной. Да, притащили контейнер с едой, а на крышке написано «Станислав Георгиев, 20.10.1987». Сначала я подумал, что просто хавку перепутали, но, как оказалось, это не контейнер предназначался Станиславу, а Станислав предназначался мне. Ну и жру я его, а на вкус галимая говядина. И, главное, то мне кусок пальца попадется, то хрень какая-то нежующаяся... Ну какой нафиг Станислав?! На понт меня берут. Кароч, съел я Станислава-говядину и в хуй не дунул. После обеда пришел Витя. Более-менее вменяемый. Играли в карты. У него руки как у закоренелого алкаша трясутся. Я снова выиграл.

Пишу ночью. Сейчас в моей комнате стоит три человека. Проснулся, а они уже тут. Стремновато… Рты у моих гостей вытянуты, глаза завязаны. Разговаривать со мной не хотят. Один из них иногда пошатывается. Не, ну чтобы напугать, они же должны хоть что-то сделать... А то стоят как истуканы, че очковать-то? Витя спит, лягу и я».

Тут я прерву цитирование дневника Егора. Помните, я писал, что ссылку на блог мне прислал однокурсник Стас? Если быть точнее — Станислав Георгиев. Именно его якобы съел Егор. Стасик прекрасно знал о трагедии в нашей семье. Я заподозрил, что это розыгрыш. Не знаю, зачем ему было нужно писать все это... Я позвонил Стасу — его телефон не отвечал. Впрочем, последний раз мы общались очень давно, и он мог просто сменить номер. Я перезвонил на домашний. Его мама, Вероника Михайловна, с болью в голосе сказала, что Стас пропал. Пропал больше года назад.


«День 6

Сука, когда они успели? Проснулся весь в крови. Ну, якобы в крови. Так-то понятно, что это краситель. Это не страшно, это не кайфово. Пришлось отмываться и менять постельное белье. Сегодня кормили не Станиславом. Снова овощи. Станислав был гораздо вкуснее. Среди дня пришел Витя. Принес три бутылки водки. Весь день бухали. Витя косячит. Сильно косячит. Заговорил о проекте. Мол, тяжело ему, боится не продержаться. Он так добазарится, выпрут его отсюда без выплат и ноутбука.

Лег спать, слишком ужрался. Проснулся от чавканья. Это пиздец. Я понял, че Витя мутный такой, он просто засланный казачок оказался. Его едят! На соседней кровати лежит Витя с пробитой грудиной и в ней ковыряется ребенок. Голый и покрытый пятнами. Что за больные ублюдки? Детей-то зачем к такому привлекать? Тем более голых… Подошел поближе. Мальчик зашипел на меня. У него лицо взрослой женщины. Близко не подпускает. После водки тошнит, вырвало. Существо съело мою блевотину… Снова вырвало. Спать не могу. Смотрю, как потрошат Витю.

День 7

Не помню, как уснул. Проснулся в ужасном состоянии. Не могу понять почему, но на улице ночь. Остатки Вити лежат на кровати, никто не убирает. Жрачку не несут. С момента пробуждения прошло 7 часов. На часах 16.23… почему темно?

Я задремал. Пока я спал, принесли ужин. Снова дурачатся: теперь мне надо съесть человеческую руку. Поел. Уснул…

Они умеют пугать. Я пришел в себя посреди ночи. Витя смеялся. Его куски на кровати уже начинают попахивать, но верхняя часть тела была почти не тронута. Вот она и нашла в данной ситуации что-то смешное. Ржет и смотрит на меня. Рот весь в крови. Это, видимо, робот какой-то… Как в фильмах. Завели его, и он ржет, больше ничего не может. Это мешает спать. Но я попытаюсь.

Сука… Снова проснулся от Витиного смеха, но ржал он уже на моей кровати. Открываю глаза, а его дикая морда смотрит прямо на меня и ржет. Упал с кровати, отошел к окну. Витя кричит: «Не уходи. Давай играть в карты?!». В дверь застучали, очень сильно. Я не хочу никому открывать. За окном танцует женщина. Похожа на ту, которая стояла за занавеской. Да, мне страшно… Но осталась всего неделя. Отступать я не буду.
А еще я понял, что понятия не имею, на кого работаю и где нахожусь…

День 8

Мне страшно за свое здоровье. Меня не пугают их дебильные голограммы и актеры, я больше боюсь за свой рассудок. Вторые сутки за окном темень. Это не нормально. Вечные визитеры в моей комнате меня раздражают. Кстати, по поводу рукоприкладства, мне же никто это не запрещал. Следующих гостей я буду пиздить.

Весь день никого нет. Не кормят, не пугают. Кусочки Вити снова молча красуются на его кровати. Лягу спать.

По ощущениям проспал часа 3, но судя по часам, прошло 12 минут. Да, от безделья время течет чертовски медленно.

Не понимаю, я смотрю на часы, они идут как обычно, но время… время тянется дольше… Я ебанулся, это, наверное, с голодухи.

«Дом, который построил Джек». Я помню этот стих наизусть, он единственный, который я знал без запинки в детстве. Я прочел его 15 раз подряд, пробубнил себе под нос. Каждая зачитка занимает от 2 до 3 минут. То есть, на все 15 попыток должно было потребоваться около получаса. Хуй! Часы показали две минуты, ДВЕ МИНУТЫ!!! Мне надо пожрать, иначе забирать деньги через 6 дней будет просто некому.

Витя ведь не настоящий… Это муляж. А вдруг он съедобный? Из чего они делают свои макеты? Попробую…

Сосед напоминает курицу. Очень хитро. Заставили меня включить свой инстинкт самосохранения. Иду спать.

День 9?

Я не знаю, сколько времени длится эксперимент. Часы исчезли, ноутбук не включается. Пишу на бумаге, она появляется на столе. Как они так незаметно проникают в комнату?

Сука! Пропала кровать! Я писал эту ебалу за столом, спиной к койке, поворачиваюсь, а ее нет! Сколько мне заплатят за 9 дней? Я хочу выйти из проекта.

В дверь стучит нечто. Голос как у моей мамы. Стучит и воет: «Егор, сыночек, открой, у меня очень болит живот». Это не моя мама. Дверь заперта. Кричу, что с меня хватит, пусть придут и выпустят. Бесполезно, воет и снова просит впустить.

Дверь открыл мужик в халате врача. Молча вошел внутрь…

Я не думал, что придется писать что-то еще, но видимо, меня не хотят выпускать. Врач молча смотрел на меня и улыбался. Я распинаюсь, мол, спасибо, но я хочу домой, а он лыбится, кивает, и продолжает молчать. Я подумал, что чувак глухонемой, написал: «Я отказываюсь продолжать эксперимент», тычу бумажкой в лицо… «Егор, сыночек, открой, у меня очень болит живот»… Это сказал врач голосом моей матери… Это он был за дверью… Через несколько секунд его брюхо разошлось в разные стороны, будто кто-то порвал его изнутри. Из нутра их очередной ебаной куклы показался ребенок с лицом, испачканном в крови. Лицо, оно мне сразу показалось знакомым. Это мама… Лицо моей мамы. Существо начинает жрать врача, врач говорит голосом матери… Это безумие…

Я убил пиздюка. Захерачил стулом. Я в эти игры больше не играю. Дверь открыта, кукла-врач не запер ее. Ничего больше не буду писать. Выхожу из проекта, выхожу из комнаты. Идите нахуй с такими экспериментами! Найду их офис, пусть заплатят то, что заработал. Ноутбук засуньте себе в жопу.

День 94

Идет дождь.

День 139

Я их видел.

День 195

Завтра будем пробовать новеньких.

День 204.

Иррационально, но кто? Дядя Игорь? Едва ли я снова уеду в Ростов...»

Это была последняя запись. С тех пор как у автора перестал работать ноутбук, посты представляли из себя фото рукописей. Не знаю, кто писал эти короткие бредовые фразы с 94 дня, но точно не Егор. Почерк кардинально отличался. К тому же, он никогда не был в Ростове и никогда не пользовался словами типа «иррационально». Нет смысла нести это в полицию. Это не улика, не зацепка, не доказательство. Для общественности блог — вымысел, весьма посредственная страшилка, рассказанная наспех и не раскрывающая деталей или общего смысла. Однако для меня этот блог — луч надежды. Кто на самом деле прислал мне на него ссылку? Стас тоже был в проекте? Жив ли Егор? Если верить записям, брат покинул комнату почти 500 дней назад… Или не покинул.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Первоисточник: http://mrakopedia.ru/

Короче, я вам сейчас кой-чего расскажу. Я сам не мальчик уже, говна разного навидался, но вот этот случай — это был, прямо скажу, по всем понятиям перебор. Сильно он меня изменил. Ну, по порядку.

В середине девяностых была у нас бригада небольшая — кто с армии знаком, кто со двора, все нормальные проверенные ребята. Страну колошматило, но жить-то хочется, а хорошо жить, как говорится, — еще лучше. Тогда у всех своя поляна была. Рэкет там, не рэкет, поначалу всякое бывало, когда подниматься начали. Кто постарше — тот помнит, что творилось. Молодые, гонору много, а ума и понимания — нихуя и трошки. Ну, врать не буду, как заметили нас — прижали, да так здорово, что двое наших тупо кончились, можно сказать, ни за что. Мы губу враз обратно закатали и стали смекать, как теперь быть, и чтоб при этом больше так по дурке не подставляться.

Был у нас такой Жека Конопатый — парень умный, закончил там что-то. Навел на идею крышевать попрошаек, которые по электричкам аскают. Пацаны, понятно, с сомнением отнеслись, эта тема тогда, почитай, вообще не раскручена была. Но Жека всем сомневающимся все пояснил. Это он лучше всех умел, рамсить всегда его посылали. Решили мы, значит, попробовать. С коммерсами как-то вот криво вышло, а тут делянка, считай, пустая, но по Жекиным раскладам — прибыльная.

Так и вышло, что мы почти что первыми в Москве начали нытиков крышевать: электрички, метро с переходами и вокзалы через год были все под нами. Ну и тут, конечно, делиться приходилось. Например, «святые» — это которые в церквях и на папертях работали, — те вообще неприкасаемые были, даже рыпаться в ту степь не моги, коли жизнь дорога. Ну, да нам чужого и не надо. На жизнь хватало.

Что-то я разбежался с предысторией, ностальгия, все дела. Короче, там много чего можно интересного понарассказать, всякое было. Работа грязная, на любителя, но и выхлоп солидный. Будет настроение — напишу еще. А пока по делу.

∗ ∗ ∗

Была у нас на участке баба одна с малой девкой (мы, как мусора делают, деляны между своими распределили, я тогда был смотрящим в районах Щелчка и Пушкинской, набрал себе бегунков из молодых-стремящихся, бизнес пёр, короче). Бабу ту мы звали Воблой, как ее по паспорту, я не помню. Паспорт я у нее забрал, понятно. Работали они по переходам, в основном. А малую Вобла везде за руку с собой таскала, ее Мариной звали, лет десять на вид. Вроде и не зашуганая девчонка, смекалистая так-то. Меня дядьпашей звала. Я ей, бывало, ништяков подгонял: конфет там, вафель, жвачки «лавиз». Я вообще нормально к детям отношусь, благо своих бог не дал.

Вобла была снулая — еле ползает, молчит себе, глаза в пол, платье в пол, платок на кумполе. У нас таких полно было, ничего особого. Что там у нее в жизни случилось — пацанов не колыхало вообще. Но бабы с детьми у лохов всегда котируются, и норму она четко приносила. У нас как было заведено: что выше нормы, то оставляешь себе. Не собираешь норму — свободен. Бузишь или работаешь без разрешения — ну, не обессудь, братан. Но мы все же не лютовали, как некоторые: могли подкормить там инвалида или бомжа, если приболел и выходить не может. Иногда колесами и деньгами помогали, жильем — с отработкой, само собой. Сейчас это работой с кадрами называют.

А Вобла, ко всему, еще и больная на голову была, видимо. Ты ей: «Ну чо, как жизнь, мать?» Она вся дергается, как под током, глаза без фокуса в сторону смотрят, и булькает себе под нос нараспев через минуту где-то: «Спа-асибо, хорошо-о». Чисто как когда магнитник плёнку жует. Жуть. Еще привычку имела: вечером пришаркает на точку, я Маринке чупа-чупс выдам. Протягивает, значит, кулек с деньгами за день, за плечо мне куда-то пялится и подвывает: «О-освободите ме-еня-а». Я шуткую: «Освободим, мать. Вот лимон насобираешь — сразу и освободим, мы ж не звери». Она опять за свое: «Помо-огите». Другие попрошайки шизоидную сторонились, пиздели всякое, но я без предубеждений.

∗ ∗ ∗

Однажды Вобла с Маринкой потерялись на неделю-две где-то, и ни гудка. Была маза, что Вобла к конкурентам ушла, да и вообще, непорядочно так молчком делать. Как тогда говорили, не по понятиям. Ну, а может, и случилось чего, как знать. Я пацанов порасспросил, добыл адресок и пошел сам узнавать.

Нашел дом, первый этаж, налево. Стучу. Слышу, в квартире кто-то есть. Говорю, не откроете — сам войду. Открывает Маринка.

— Где мамка? — спрашиваю.

— Заболела, — отвечает, а сама, вижу, дергается чего-то.

Я ее отодвинул, вошел. Квартира — двушка, шибко богатая так-то, пианино даже в комнате стоит. Но засранная, почитай нежилая, воняет чем-то, ну и пылища — жуть.

— Зови мать, — говорю. Маринка надулась, но пошла в спальню. Минуту нет, две. Возвращается с Воблой за руку. Вобла вообще ни о чем, совсем на вид плохая стала.

— Ну чего, — говорю, — куда пропала, мать?

Дергается, как под током, едва не приседает. «За-аболела».

— А сказать по-человечески не дано? Так, мол, и так...

— Мама плохо себя чувствует, дядь Паш. — Вижу, Маринка зверем смотрит. Вобла опять дергается, аж башка болтается:

— Я-а-а. Пло-охо себя чу-увствую-у.

— Так, малая, а ну дуй-ка отсюда, пока взрослые ра...

Тут Вобла голову подымает, руку протягивает и заводит своё: «Помо-огите-е». Но уже в конец ебанутым каким-то голосом, как через силу, не знаю, как и сказать. И шагает ко мне. Маринка ее дергает, а та все свое: «О-о. Сво-о». И тут блюет на себя черной то ли кровью, то ли я даже не знаю. И еще шагает.

Ну, что вам сказать. Струхнул я сильно, трудно сказать, от чего даже. Чуйка, наверное, сработала. Отступаю, уж и жопой в подоконник уперся, а ствол уже в руке. «Стоять», — ору. «Отвали, сука!» А Вобла все прет, одну руку тянет, другой Маринку за собой тащит, и продолжает блевать и что-то мычать.

Вот и завалил я ее, со страху.

То есть я подумал, что завалил. А Вобла с дыркой в животе постояла — и снова ко мне. Почти дотянулась, почти.

Я ещё две маслины в нее дослал, сам не заметил. Голова пустая была аж до звона. Перехватил волыну поудобнее, двумя руками, и снес ей кусок черепа вместе с ухом и волосами. Такие вот дела. Вобла встала сразу как-то, как завод у нее кончился, и руки повисли. Стоит. Без половины башки — стоит.

— Блин, ну все, доломал. Вот мудак. — Это Маринка.

Я не понимаю особо ничего, меня колотит всего на нервяке, в ушах звенит. Смотрю, выпучив глаза, вспоминаю всех святых. Вот тут, ну, Маринка руку матери отпускает, и вижу, из ладошки у нее такое растет... типа длинного языка, и под рукав кофты Воблы уходит. Херак! — этот язык в руку девки втянулся, чисто как отпущенная рулетка. Вобла разом оседает на пол, как мешок гнилой картошки.

— Что? Что, блядь? Что? — не знаю, что нес. Погнал просто.

— Ну а что ты хотел, дядь Паш. — Маринка ладонь о штаны вытерла. — Она лет пять как мертвая уже.

∗ ∗ ∗

Все. Вот это было все. Помню, что выломился сквозь раму. Волыну, наверное, там и оставил. Даже если б этаж был не первый, а сто первый — все равно бы выломился. Как бежал — помню кусками. Дальше рассказывать смысла нет особо: вокзал, Кисловодск, севкав, нычки; много чего случилось, о многом с тех пор передумал, в итоге успокоился, подзабылось оно само как-то. С кем-то порвал, с кем-то закорешился. Переезжал много, стал с попами общаться, но в привычку не вошло. Всего не расскажешь, да и то сказать — лет двадцать прошло, не меньше. Сейчас осел в Москве опять, в конторе одной бригадиром: патентованные водяные фильтры устанавливаем в домах частникам и в мажорных хатах. Вроде все нормально идет, остепенился, что ли.

∗ ∗ ∗

А вспомнил я это дело, потому что знакомую до Выхино подвозил вчера за билетом, и пока ждал — увидал цыганку с ребенком. Они обычно бойкие что шибздец, а эта бродила у касс как в воду опущенная, плюс ребенок вроде не черножопый, вот и обратил внимание. Присмотрелся. Ну вы поняли, Маринка это была, лет десять ей на вид.

Автор: М. С. Парфенов

В половине восьмого утра Артем себя чувствовал отвратительно. Принять душ не успел, только пару раз брызнул чуть теплой водой из крана на лицо, но помогло ненадолго. Глаза слипались, голова болела. Зубы почистить просто забыл, и во рту ощущался кислый привкус чего-то перебродившего, вполне возможно — вчерашнего полуночного ужина. Прислонившись затылком к рекламному плакату на фонарном столбе, Артем едва не отключился. А когда, встряхнувшись, полез в куртку за сигаретами, вспомнил, что оставил их дома, на раковине.

Твою мать.

Низенькая плотная бабулька в выцветшем плаще зыркнула в его сторону сердито, как будто читала мысли. Откуда только берутся такие старухи на любой остановке в любое время суток? Носительницы морали ни свет ни заря караулят чего-то, как в деревнях своих привыкли. Что называется, «с первыми петухами» влечет их — на рынки, дачи, огороды. Вон и авоська из кармана торчит. Как пить дать, для лаврового листа и прочей ерунды, которая у них в приправу к борщам и соленьям идет… Где уж тебе, бабка, понять молодого парня, которому на работу спозаранку в понедельник — ах как влом…

Вообще, остановка почти пустовала. Помимо Артема и бабки, стоял только мальчишка с джинсовым рюкзаком за плечами и нитками наушников в ушах. Этот на других внимания не обращал в принципе, ушел в себя, в музыку свою. Что он там сейчас слушает? Дай бог, «Нирвану», а не шансон какой-нибудь.

По противоположной полосе проехала машина, еще одна. Артем постепенно приходил в себя, просыпался, даже почувствовал холод. Ну да, утро же, солнышко вроде бы и встало, а вроде и нет еще — оттого свет блеклый, как через салфетку, а воздух по-осеннему чист и пахнет озоном, потому что ночью был дождь. Точно-точно, был. Гром гремел, и Артем слышал его сквозь сон, вроде даже и вспышки молний отсвечивали на потолке спальни. И трасса темная от дождя, сырая еще, не просохшая.

Из-за поворота показалась маршрутка.

Обычная маршрутка, белая «Газель», с широкой темной полосой грязевых брызг по корпусу над колесами и надписью поверх лобового стекла, начинавшейся с TRANS. Постояла у перекрестка, культурно ожидая, когда огонек светофора сменится на зеленый, а потом неспешно подкатила к остановке.

Номер маршрута прочесть было трудно, да и незачем.

Отсюда, с окраины, трасса ведет прямо в центр, так что мимо офиса не проскочишь. Он поднялся, бабка с юнцом тоже подскочили к машине. На двери было написано: «Открывается автоматически», однако старуха все равно захлопала руками о борт в поисках ручки, что-то забубнила ворчливо под нос. Артем уже знал, свидетелем какой сцены станет в самом салоне: возмущение, вопли «у меня проездной», «я инвалид второй группы, всю войну прошагала». У пацана наушники, ему легче…
Артем хотел сесть на одно из двух мест впереди, рядом с водителем, но вовремя заметил, что там уже занято. Кто-то сидел, отвернувшись от окна так, что виднелась лишь копна темных спутанных волос. Ладно, хрен с вами, подумал он. Поеду с бабкой, послушаю с утра пораньше концерт по заявкам.

Наконец дверь открылась, издав какой-то странный хлюпающий звук — будто кто носом громко сопли втянул. Толстуха в плаще, кряхтя и охая, протиснулась внутрь, затем туда же нырнул школьник. Последним, сплюнув утреннюю мокроту на асфальт, запрыгнул Артем. Дверца закрылась за ним, как крышка гроба.

В «гробу» было тепло. Несмотря на ранний час, салон машины был почти полон. Окинув сонным взглядом нутро маршрутки в поисках свободных мест, он увидел лишь два. Бабка заняла сиденье впереди, оставив жалкий клочок у окошка, куда еще надо было протиснуться между нею и небритым мужиком. Одно из двух сидений рядом с дверью занял юный меломан, на оставшемся месте устроился Артем. В задней части тихо сидела девица не особо приятной наружности, а совсем в глубине угадывались хмурые лица нескольких мужчин, один из которых явный кавказец. Рассматривать спутников не очень-то хотелось, однако факт оставался фактом — в машине было гораздо теплей, чем на улице. Артем решил, что это пассажиры надышали.

— Зря вы сюда сели, — хихикнул вдруг небритый.

— Почему это зря? — всполошилась бабка. — Не туда едем, что ли? Не по Свердловой?

— Туда-туда, — сказал Артем лениво. Меньше всего ему хотелось слушать маразматический бред очередной заслуженной труженицы комсомольских времен. — У них, мать, маршрут один.

— Да, маршрут один, все доедут, — донеслось глухо с водительского сиденья. Артем глянул мельком на зеркальце заднего вида, которое должно было, как обычно, висеть впереди, над рулем. Обычно в это зеркало пассажиры могут видеть своего водителя… но там не было никакого зеркала.

— Зря, — еще раз крякнул небритый и уронил голову. Правой рукой он держался за поручень. Под желтыми ногтями собрались полоски то ли грязи, то ли ржавчины какой-то бурого цвета.

— Да как же так? — опять засуетилась старуха. Полы идиотского плаща громко шуршали по черной обивке, когда толстый зад нервно ворочался на месте. — Мне на Свердлова надо, на оптовку…

— Спокойно, — сказал Артем, стараясь не думать про зеркальце заднего вида, точнее, про его отсутствие. — Не стоит слушать этого… Он же пьяный в задницу, разит за километр.

От небритого и правда сильно и неприятно пахло, причем не столько алкоголем, сколько… да, с отвращением осознал Артем, от мужика несло мочой. Тем не менее ему стало спокойнее, потому что теперь он и сам понял: ну конечно, дядька просто упился до чертиков, до абсолютной потери вменяемости, вот и несет бред. А то, что зеркала впереди нет, так это же просто объясняется — поломалось, треснуло, вот водитель и убрал.

На плечо капнуло. Артем машинально вытер рукой влагу с куртки. Еще одна крупная темная капля плюхнулась рядом с ним на пол.

Это все ночной дождь, на крыше наверняка небольшая лужица собралась рядом с люком. Вот и протекает. Сотни раз он уже терпел такие неудобства.

«Газель» чуть замедлила ход, стала вроде бы разворачиваться.

— Э, куда? Куда? — Сзади поднялся кавказец в спортивном костюме. — Стой!

— Все нормально, — донеслось спереди.

— Что нормально? Куда едем, а?

— Так короче!

В голосе водителя звучал какой-то странный, необычный акцент. Не такой, как у выходца с гор. Звук «р» был раскатистым, как будто угрожающе рычал пес.

— Куда короче? Мне на следующей выходить… — Горец тупо озирался по сторонам.

Маршрутка остановилась.

— Выходи.

— Не надо, — услышал Артем вдруг испуганный шепот. Девица, сидевшая сзади, смотрела широко распахнутыми, полными ужаса глазами. — Скажите ему, чтобы он этого не делал, я не вынесу больше…

Что за черт, подумал Артем, полная машина идиотов. Вот это поездочка.

Кавказец между тем устремился к дверям. Не дожидаясь, пока те откроются, с яростью пнул их ногой, обутой в фирменную кроссовку.

Нога провалилась внутрь.

Артем почувствовал, как глаза полезли из орбит. Школьник справа испуганно взвизгнул и резко вжался в спинку сиденья, так что затычки-наушники выпали из ушей, и стало слышно тихое дребезжание какой-то попсовой песенки. Раздался женский плач. А еще — еле слышное истеричное хихиканье небритого.

— Что за?.. — Человек, который должен был выйти через остановку, тупо уставился на затянутую в дверь конечность.

Обивка будто стала вдруг жидкой, нога провалилась почти по колено. То, что казалось прежде обычным куском железа, прикрытым для порядка листом фанеры, теперь вязко шевелилось и подрагивало, как желе.

Так было секунду. Потом эта полужидкая масса резко свернулась воронкой. Брызнула кровь, человек завопил.

Красные капли, ошметки кожи и мяса попали на лицо старухе, та подпрыгнула от испуга. И конечно, первое, что она сделала после этого, — оттолкнула вопящего от себя (вслед за ногой в кроваво-черное месиво нырнула и рука несчастного). А потом развернулась и заорала сама.

— Водитель, водитель!

— Не стоит этого делать, — попытался остановить ее Артем, но было поздно.

Старуха потянулась рукой к тому, кого звала. Ладонь коснулась обшивки сиденья — и резко отдернулась. Двух пальцев как не бывало. Женщина громко охнула и обмякла на своем месте, закатив глаза.

Машина набирала ход.

— Дядя, что происходит? — Мальчик с наушниками неожиданно оказался совсем рядом с Артемом, прижался сбоку, как будто искал защиты.

— Если б я знал!

— Никто не знает, — просипел небритый из своего угла.

Под ногами у него на грязном, залитом кровью полу корчился и стонал лишившийся ноги и руки кавказец. Умирающий что-то стонал на родном языке, смуглое прежде лицо превратилось в белую как снег маску. Затем изо рта вырвался поток темной крови, моментально впитавшейся в пол «Газели». Рывок! Обмякшее искалеченное тело по пояс затянуло в жижу. Артем невольно поджал ноги к груди — вдруг зацепит?

Еще рывок. Еще.

— Все нормально, едем дальше, — голос с водительского сиденья.

И они поехали.

Молча.

— Ты как здесь оказался? — спросил у небритого мужика Артем минут пятнадцать спустя, все еще пытаясь прийти в себя. Потом оглянулся: — И вообще, все вы?..

— Как обычно, — пожал плечами человек, сидящий сзади, соседом которого в салоне был бесследно затянутый неизвестно куда и как кавказец. Точнее, попытался пожать, но вышло это у него плохо. Присмотревшись, Артем увидел то, чего в сумраке кабины поначалу не смог заметить, — тело мужчины буквально сливалось в одно целое с разбухшим сиденьем. Спинка липкой мазутоподобной массой обхватывала человека от шеи и ниже, не давая пошевельнуться. Будто смирительная рубашка.

— Собрался по делам, машина в ремонте, вот решил в кои-то веки лоховозом воспользоваться, — продолжал спеленутый. — Дурак. Дома бы лучше сидел…

— Всем надо было. Дома сидеть, — подтвердил небритый.

— Дядь, у вас кровь.

Артем коснулся щеки: и правда — на ладони осталось размазанное красное пятно. Несколько секунд он тупо разглядывал его. Потом сверху шлепнулась новая капля, и в ладони стала собираться лужица. Они с мальчишкой задрали головы.

— Ну да, — хихикнул небритый, — подтекает…

— Боже, абсурд какой-то, такого не бывает… — запричитала девушка сзади. — Это мне, наверное, снится, это мне точно снится, такого не бывает, это сон, это просто кошмарный сон…

— А ты ущипни себя за титьку или сунь пальчик в окошко лучше!

— Заткнись, — процедил Артем сквозь зубы. — А то я твою башку туда суну.

Небритый безразлично моргнул мутным глазом и вновь отключился.

— Не трогайте его, — глухо сказал спеленутый. — Он здесь дольше всех нас катается. Знает, что ему недолго осталось.

— Я сейчас маме позвоню, — заявил вдруг мальчишка, отодвигаясь от Артема. — Или в милицию.

В руках у него появился мобильник, дрожащими пальцами юнец начал лихорадочно тыкать кнопки.

— Без толку, связи нет, — равнодушно заметил спеленутый.

— Я за билет заплачу, — это пришла в себя бабка. — Я не зайцем, я нормально…

Она полезла в карман плаща кровоточащей рукой и действительно выудила оттуда тощий кошелек.

— И сдачи не надо… — тряслись посеревшие губы.

— Не на-адо! — завизжала девчонка.

Артем отстраненно подумал: как велика может быть глупость человеческая. Прежде чем кто-нибудь успел ее остановить, старуха полезла со своим кошелем к водителю, резво перегнулась через сиденье… В следующий миг безголовое тело рухнуло обратно.

Потом затрещал плащ, грузная туша прямо на глазах стала разваливаться на части. С омерзительным чмокающим звуком куски старухи медленно исчезали в обивке. Сиденье выгнулось вперед дугой, протянулось щупальцами, стараясь захватить порцию побольше. Артем отвернулся, девушка продолжала кричать, мальчишку вырвало прямо на пол. Последней в жидкой черноте растворилась кисть руки с тремя все еще слегка подрагивающими пальцами.

Во вновь воцарившейся тишине раздалось тихое хихиканье небритого.

— Что радуешься, скотина? — Артем сжал кулаки.

— Пообедала машинка…

— Ах ты!..

— Он прав, — донеслось сзади. — Теперь у нас есть пара часов, прежде чем тварь проголодается снова.

— Как это?

— Просто. Он, пока еще в своем уме был, объяснил… Не маршрутка это вовсе. И не водитель там впереди сидит.

— Так точно! — Водитель, не оборачиваясь, козырнул правой рукой. Вернее, не совсем рукой. Теперь Артем это заметил — у существа за рулем не было ногтей на пальцах. Совсем. Просто куски белой плоти.

— Какое-то животное. Может, не с нашей планеты. Может, не из нашей Вселенной даже. Передвигается, принимает удобную форму, чтоб заманить добычу. Знаете, рыбы такие есть? У них специальный ус, на конце которого светящийся в глубоководной темноте шар. Мелкая рыбешка плывет к шарику… а оказывается прямо в пасти у ловца.

— Левиафан… — заплакал мальчик. — Мы попали в Левиафана!

— Так ты знал? — не обращая на сопляка внимания, обратился Артем к спеленутому. — И этот убогий знал? Все вы знали?! Знали — и не предупредили?!

— А ты хочешь умереть поскорее? — вскинула голову девушка. Только сейчас Артем заметил, что у нее не хватает волос с одной стороны. Отсутствовало и ухо.

— Каждый новенький на маршруте — шанс для остальных прожить еще час-другой, — объяснил мужчина. — Присмотрись! Здесь есть чем питаться, здесь можно спать. Единственное — если начнешь умирать, оно сожрет тебя. Потому что любит свежее мясо, а не тухлятину.

«Здесь есть чем питаться…»

Артем почувствовал резкий приступ тошноты, кислый комок подкатил к горлу, тело скорчило на секунду в непроизвольной конвульсии. Но он сдержался. Перед глазами вдруг возникла ясная, как в кино, картинка: офис, белые жалюзи, мерцающий монитор и горячий кофе на столе… Тошнота отступила.

— Левиафан, — повторил мальчишка. — Как в Библии, да? Я всегда думал — куда он потом делся и были ли у него дети?

Шум несуществующего мотора напоминал утробное урчание.

— Вы можете жить, вы можете спать, вы можете говорить, вы можете даже размножаться, — не оборачиваясь, деловито сообщил водитель. — Все верно. Дойную корову просто так не убивают.

— Ты-то кто такой, твою мать?..

— Оно не человек. Мы не знаем, как устроена эта тварь, но какая-то ее часть, несомненно, изображает из себя этого типа, чтобы контролировать нас — тех, кто внутри. Или просто чтобы смеяться над нами.

— А ты?.. Почему ты… такой? — Артем не знал, как описать словами состояние спеленутого.

— Пару остановок назад, когда двери открылись, хотел выйти, — объяснил тот.

— Почему оно тебя не сожрало?

— Сытая была, тварь.

— Перед этим машина съела моего парня. Это было давно, — сказала безухая.

— Да, вы же не первые пассажиры. И мы не первые. Но, думаю, дело не в этом. Я служу назиданием остальным, чтобы не дергались. — Мужчина усмехнулся. Лицо у него было такое бледное, что почти светилось в сумраке салона. — А еще… оно меня потихоньку… сосет, кажется.

Черная масса, покрывающая его тело, влажно чмокнула, перекатилась легкой рябью.

— Мы им запиваем, — хихикнул «рулевой».

Артем схватился за голову. Картинка офиса вновь всплыла в сознании. В конторе нельзя орать. В конторе нельзя истерики устраивать…

— Думаю… Ну, пока я еще могу думать… Так вот, думаю, если оно кого-то берет, даже совсем чуть-чуть, как меня, то оно и жрет.

— Бред! Это какое-то сумасшествие, такого просто не может быть!

— Почему бы тебе не ткнуть в меня пальцем, чтобы убедиться, что я реален? — Водитель оглянулся, впервые за все это время, и Артем увидел, как от этого движения голова существа на мгновение тоже покрылась мелкой рябью, а под кожей проступили черные пятна.

— Господи…

— Скорее, наоборот, — тварь отвернулась.

Какое-то время они ехали в полной тишине. Потом мальчишка тронул Артема за плечо:

— Я к маме хочу…

— Не мешай, я думаю.

— О чем? — спросила девушка с одним ухом.

— Кто-нибудь из вас пробовал с ним договориться?

— Ага, — кивнул спеленутый. — Наш кавказский друг, пока не сошел с ума, обещал, если его отпустят, привести десять человек. Без толку.

— Еды нам пока хватает, — донесся смешок.

— А что, если… — Артем оглянулся по сторонам, привстал. — Если поджечь паскуду? Есть у кого-нибудь зажигалка?

— Но-но! В салоне курить запрещено.

— Оно сделает с тобой то же, что и со мной, — объяснил спеленутый. — Это идеальный организм, понимаешь? Высший разум. Полностью контролирует и внутренние, и внешние органы, способен принимать любые формы и заниматься одновременно тысячью разных дел — следить за нами, куда-то двигаться, разговаривать и планировать ужин, завтрак и обед…

— Вот за что я его люблю. Он меня уважает.

— Сука прожорливая.

— И как… как часто… эта гнида… питается?

— Чаще, чем мы, — хмыкнул спеленутый.

— Оно — обжора, — подтвердил небритый.

Артем поежился.

— Боже, я через четыре часа должен уже был обедать лапшой китайской у себя на работе… Ненавижу этот вкус.

— ЗАЧЕМ ты говоришь об этом?!

— Пусть говорит, дорогая, — обратился к соседке спеленутый. — Это то, что держит его мозги на плаву…

Артем прикрыл глаза. Офис. Контора. В конторе нельзя паниковать. Надо сосредоточиться. Надо думать. И думать быстро, пока тварь не проголодалась. А если она проголодается, то кто может поручиться, что не он станет ее следующей трапезой… А может, и пускай?.. Офис.

Офис. Стол. Монитор. Упаковка лапши. Залить кипятком. Накрыть крышкой. Подождать…

Будешь сам лапшой скоро, пока ждешь… Проклятие!

— А куда мы едем? — голос мальчишки, доносящийся словно издалека.

— Никуда… — глухой ответ. Неизвестно чей.

Офис. Лапша. Если кипятка налить слишком много, то лапша сильно разбухнет и начнет вываливаться из упаковки на стол…Что-то мелькнуло в сознании Артема. Что-то, похожее на озарение.

Нет, не то…

— Я к маме хочу…

Да пошел бы ты, пацан, вместе со своей мамой. Чего бы ей не проводить тебя в школу этим утром? Почему бы вам вдвоем не торчать на остановке, чтобы мне места в маршрутке не хватило? Чтобы я просто подождал следующую машину…

Офис. Скачанные в Интернете игрушки про снежного человека, убивающего пингвинов. Кто я сейчас? Такой же пингвин… Нет, не то, не туда мысли поползли опять. Ох уж эти мысли, как черви в банке, все норовят вылезти и плюхнуться на землю. Да я сам такой же червяк…

Офис. Что там еще? На столе?.. Пластиковый стаканчик вместо карандашницы. В него что попало запихиваем — степлер, две-три ручки, упаковка жвачки, скомканный бумажный шарик. Еще как-то попробовал, сам не знаю зачем, дырокол впихнуть…

— Левиафан, пусти меня к маме…

— Да иди уже, никто тебя не держит, — сиплый голос небритого.

— Не стоит. Мы пока сыты.

Пока сыты они, ешкин кот!.. Чтоб ты лопнула, тварь!

Лопнула?..

Офис. Пластиковый стаканчик. Лапша. Банка. Черви. Дырокол.

Артем открыл глаза.

— Если мы все равно умрем, то стоило бы умереть так, чтобы и этот монстр подох, вам не кажется?

— Не глупи, парень. Просто посмотри на меня, — спеленутый даже улыбнуться нашел в себе силы.

— Да, просто посмотри на него, — хихиканье спереди. Это кажется или в тоне чудища появилось что-то новое? Интерес?..

— Выхода нет.

— Он всегда есть. Только найти надо. Как в компьютерной игре, правда, малой?

Мальчик отупело посмотрел на Артема. После паузы почему-то шепотом ответил:

— В играх с большими монстрами от них бегают, потому что они большие. В какой-то игре было, что монстр почти жрет тебя. Но там надо что-то другое ему скормить, что-то отравленное или бомбу какую-нибудь…

— Точно. У тебя бомбы ненароком не завалялось в портфеле?

— Что вы смеетесь, страшно же…

— Конечно, страшно, малыш. Конечно, страшно. Только действовать надо быстро. Пока оно сыто. Понимаешь?

— Господи, ну зачем все это, ну этого же не может быть?

— Да заткнись ты, дура.

Артем решился. Легко вытащил из памяти до боли знакомую картинку офиса, уменьшил ее в своем воображении и повесил в рамочку аккурат так, чтобы она перекрыла лицо сидящего рядом школьника. Теперь Андрей стал почти всесилен. Теперь он был способен на все, с этой фотографией перед глазами.

Он схватил ноющий что-то про мамочку офис за тонкую руку, рванул сначала на себя, а потом резко вперед. Кто-то крикнул там, в офисе, но писклявый голосок был слаб и доносился из самой глубины, из-за двери в углу, рядом со шкафом. В шкафу на полочках папки с документами, формами, образцами… Потоки красного пролились из-под рамы, хлюпанье и хруст, женский вскрик сзади, какое-то копошение…

Не до этого сейчас. Это всего лишь шум из-за двери.

Офис. Контора. В конторе не обращают внимания на шум в коридоре.

Надо действовать быстро. Не отрываясь от таблиц и графиков.

Вместо небритого психа ничего и представлять себе не надо, он и так мерзок и противен. Артем вскочил (быстрей, быстрей, пока самого не засосало) и что есть мочи пнул ногой соседа слева — один, второй, третий раз, буквально вбивая, втаптывая его в стену машины, в мутно-желтое стекло, уже совсем не обращая внимания на все постороннее, на все то, что мешает действовать на пределе сил, четко и, главное, быстро.

Пол под ногами дрожит, все в салоне ходит ходуном…

— ЧТО ТЫ ТВОРИШЬ, ТВОЮ МАТЬ?!

Дикий нечеловеческий вопль в два голоса. Безухая девица падает, ползет к Артему — жалкая, мерзкая тварь. Сзади нее поднимается нечто, ранее казавшееся человеком, а теперь на глазах обрастающее иглами и щупальцами. В голове у Артема проносится за долю секунды тысяча мыслей: так ты такой же, как и тот, что впереди, так ты тоже часть всего это дерьма, так ты попросту развлекаешься и следишь за мясом, а сам НЕ МОЖЕШЬ просто так схватить меня…

Офис. Фото, картинка в рамке. Пустое освещенное помещение. Стул. Стол. Монитор. Стаканчик, который рвется, потому что в него напихали слишком много всяких ненужных вещей и вещиц.

— Жри, падаль. Давись.

Артем схватил девушку с фотографией офиса в рамке вместо лица и что есть мочи швырнул в объятия ощетинившегося щупальцами чудища. Снова крики. Снова ошметки плоти и кровь во все стороны. Теперь самое главное осталось. Скорее! Нельзя ждать ни секунды.

Я — офис. Я — стул. Я — стол. Я — монитор. Я — пакет с китайскими макаронами. Я — шкаф с документами в углу. Я — степлер, разрывающий тонкий пластик.

Артем прыгнул во тьму.

* * *

Удары со всех сторон, его рвет, душит, царапает, ломает, но ему не больно. Дыхания нет — его к чертовой матери выкинуло из груди. Белое сияние вокруг. Гул в голове. Глухой шум. Голоса чьи-то, крики.

Мокро.

Артем открыл глаза и увидел прямо перед собой камень и лужу с грязной бурой водой. Он лежал в ней и смотрел в нее. Отражения не было видно, поверхность рябила, капал дождь и еще что-то — кровь и слизь, это прямо с него капало. Вернулось дыхание, и он втянул в себя холодный воздух вместе с влагой из лужи. С трудом повернулся с живота на бок, от усилия в глазах вновь потемнело, а кисть (правую, левую? — непонятно) пронзила боль. Похоже на перелом.

Артем увидел омытую ливнем мостовую и тротуар метрах в десяти от себя. Там стояли люди с зонтиками, показывали на него пальцами и что-то взволнованно кричали друг другу. До него долетали обрывки фраз, что-то про машину, про аварию, про…

Я жив? Я жив?!

Я ЖИВ!

Артем медленно встал на четвереньки. Рядом в той же луже увидел обрывок джинсового рюкзака, заляпанный коричневым. Но это уже неважно!

Я жив. Артем собрался с силами, чтобы подняться на ноги. Шум в голове мешал.

Я жив. Тварь слишком много сожрала за один раз. И я жив!

ЕЕ СТОШНИЛО МНОЙ!

Шум становился громче. Он походил на рычание зверя. Люди на тротуаре продолжали кричать. Плевать, плевать на вас, чертовы идиоты, на всех плевать!

Я ЖИВ!

Хотелось хохотать и плакать одновременно. Он не чувствовал боли в переломанных, сочащихся кровью пальцах. Потекли слезы. И смех — дикий, истеричный смех ЖИВОГО человека — разорвал грудь, когда он встал, шатаясь, во весь рост прямо посреди грязной дороги и поднял голову, чтобы взглянуть в пасмурное небо, и вобрать в себя этот сырой дурманящий воздух, и крикнуть всему миру о том, что он жив, он выкарабкался, он стерпел все.

Что ему сейчас эти люди, с их нелепыми криками, нелепыми жестами? Какое ему сейчас дело до их воплей? Эйфория — только теперь он понимал, что это такое.

Впервые в жизни. Впервые он чувствовал себя таким живым.

Увидел несущуюся на него «Газель», за рулем которой нечто бесформенное и страшное шевелило черными прядями горгоны Медузы.

Бешеный рев оглушил его, а потом прогремел гром и сверкнула молния — как ночью.

И прохожие недоуменно заозирались, потому что на дороге уже не было никого и ничего. Только в луже мок обрывок детского рюкзака.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Автор: Александр Подольский

Попрошайки из нас получились аховые. За полчаса пути от «Алтуфьево» до «Менделеевской» в пакет для пожертвований не бросили ни монеты. Девять станций, восемь вагонов, табличка «Помогите на операцию» и аутентично-затрапезный внешний вид — казалось, все сделано по уму. Но, похоже, в этой сфере деньги с потолка не падали. Хотя нас они и не интересовали, целью были настоящие попрошайки-инвалиды, а вернее — их хозяева.

Затея была рискованной, но Женя сама вызвалась сыграть инвалида. Ей надоело торчать дома, монтировать видео и накладывать субтитры, пока я добывал материалы «в поле». Она и раньше спускалась в метро со скрытой камерой, но тогда мы не изучали криминальную сторону подземки, а пытались найти истоки городских легенд и прочего народного творчества. Никаких особых дверей наши журналистские корочки не отворяли, так что с Метро-2 и секретными бункерами не сложилось, хотя знакомый диггер устроил нам небольшую экскурсию по ночным туннелям. Ничего интересного, как выяснилось. Измазались как черти, а ни одной даже самой завалящей крысы-мутанта так и не встретили. Не говоря уже про путевого обходчика или черного машиниста.

— Дальше по серой? Или перейдем? — спросила Женя, когда я выкатил коляску из вагона.

Сальные волосы, бледное лицо без косметики, куртка из восьмидесятых, джинсы в пятнах и тапочки на шерстяных носках вместо башмаков — Женя выглядела кошмарно. Пожалуй, мы даже чуточку переборщили. Я смотрелся не лучше, но, по крайней мере, не прятал руку, демонстрируя людям пустой рукав-культю, и не изображал парализованного ниже пояса.

— Дальше поедем, — шепнул я, осматривая платформу. — Не таскать же эту телегу по переходам, а к твоему чудесному исцелению народ пока не готов.

В потоке пассажиров мелькнул «ветеран». Классика. Безногий мужик в форме шустро передвигался на какой-то подставке с колесиками, работая руками. Ему уступили дорогу, поэтому до вагона он дополз быстро. Но перед дверью вдруг остановился. Повернул голову, уставился на нас и тут же покатил прочь от поезда. Охраны, которая обычно таскается за добытчиками, рядом не было.

— Вы как здесь? Кто такие?

На пальцах сидели татуировки, на форме награды, на лице борода. Натуральный ветеран.

— Беда у нас, — сказал я. — Серьезная. Вышли у народа помощи просить.

— Ну дают, — усмехнулся калека, — опять самодеятельность. Хозяин, сталбыть, не в курсе?

Ему подобные — лишь песчинки в огромном организме метрополитена, марионетки, у которых есть кукловод. За месяц работы здесь я записал десятки часов видео: интервью с подземными аборигенами, разговоры по душам, моменты различных сделок — от продажи наркотиков до оформления регистрации очередному душману, — разоблачения «беременных» попрошаек, бездействие полиции, зачистку молодчиками вестибюля, когда к ряженым нищим стала приставать компания пьяных фанатов. Удалось узнать даже некоторые имена держателей бизнеса. В общем, материала было навалом. За исключением одной темы. Как только речь заходила об инвалидах, все сразу замолкали, какие бы деньги я ни предлагал. Мол, у них свой хозяин. Хозяин туннелей. Будто бы и живут они все в туннелях где-то, наверху не показываются. Короче говоря, отдельная структура в подземельном синдикате. Как музыканты, только те и сами в охотку общаются, нормальные ребята, а эти всегда особняком. Странные, мол, и нечего о них рассказывать.

— Какой еще хозяин? Мы сами по себе.

Ветеран осмотрел коляску, Женю, табличку.

— И что за болезнь такая страшная? Сколько денег надо, чтоб тебя починить?

Женя начала было рассказывать, но ветеран схватил ее за коленку. Она вскрикнула и рефлекторно дернула ногой.

— Ну-ну, — поморщился калека, разворачиваясь. — Валите, пока не поздно!

Он прокричал что-то про хозяина, но слова зажевал гул поезда. Инвалид нырнул в вагон и исчез за волной пассажиров.

— Не нравится мне все это, — сказала Женя.

Первый раз она произнесла ту же самую фразу, увидев новую себя в зеркале. А вдруг кто знакомый узнает?

— Все по плану, не волнуйся.

У меня и впрямь все было под контролем. Во внутреннем кармане хватало денег, чтобы откупиться от кого угодно, а на быстром наборе ждала своего часа пара полезных номеров. Да и занятия боксом даром не прошли, хоть и отъелся я в последнее время, сменив редакционный офис на фриланс и ведение популярного блога о Москве. Главное, что контакт был налажен. Раньше инвалиды — в меру возможностей — от меня бегали, другие о них говорить не хотели, а стоило только покуситься на их хлеб, как сами полезли с допросами. Но это была мелкая рыбешка, хотелось увидеть кого-то поинтереснее. Или разговорить одного из калек. Хозяин туннелей, живут прямо в туннелях, наверху не показываются… Нужно было всю эту чушь расшифровать.

Мы поехали дальше, вниз по Серпуховско-Тимирязевской линии. Народу в вагонах хватало, но обходилось без толкучки. Время было выбрано идеально. На каждой станции я ждал, что нас встретят добрые ребята с головами в виде шаров для боулинга. Внутри бурлило какое-то детсадовское предвкушение, словно мы с Женей секретные агенты в тылу врага, работаем под прикрытием. И миссия наша сколь опасна, столь и интересна. Но Женя, похоже, былого энтузиазма не испытывала. Нервно смотрела по сторонам и каждый раз вздрагивала, когда ее случайно задевали в вагоне.

Срисовали нас на Нагорной. Высокий тип в кожаной кепке и пальто, с засунутым в карман пустым рукавом. Для попрошайки инвалид выглядел слишком прилично, но принадлежности к той же песочнице даже не скрывал. Сперва демонстративно пялился на Женю, затем на Нахимовском проспекте перешел с нами в соседний вагон, а выйдя на Севастопольской, принялся кому-то звонить. Я даже чуточку расстроился, когда до конца серой ветки мы доехали без приключений.

Я катил Женю вдоль платформы «Бульвара Дмитрия Донского», а она подсчитывала прибыль.

— Один билет на метро мы уже отбили, — с усмешкой сказала она. — Как делить богатство будем?

— Добровольно отказываюсь от своей доли, так и запишите в протокол.

— Лучше запишу, что у меня попа затекла.

— Я бы размял твою попу, но за это нас точно загребут.

— Фу, пошляк, — засмеялась Женя, — нас вообще-то две камеры пишут.

С нее слетела тапочка, и я обошел коляску, чтобы водрузить ее обратно. Со стороны это наверняка смотрелось какой-то извращенной сценой из «Золушки». Сказочный принц в лохмотьях припал на одно колено и примеряет парализованной красавице тапку. Та ей подходит, и живут они дальше долго и счастливо. Женя улыбнулась, будто прочитав мысли. Погладила меня по немытой шевелюре.

— Мы выглядим слишком счастливыми для сирых и убогих, — сказала она.

— Без разницы уже. Нас эти заметили.

Я хотел поцеловать Женю, но вдруг увидел его. Великан стоял в тупиковом туннеле, доставая почти до потолка. Черное лицо, безразмерная дубленка на голое тело, повсюду ожоги и паленая шкура. Он прижимал к стене калеку в военной форме, того самого. Сотканный из горелой плоти великан одним движением оторвал попрошайке руку, сгреб его под мышку и шагнул в туннельную тьму. Из черной дыры не донеслось ни звука.

— Гребануться можно…

— Что такое?

Я развернул Женю, но в туннеле уже никого не было.

— Ну и?

Действительно, ну и что?

— Ничего, забудь. Померещилось, — ответил я, прикидывая, засняла ли это камера в куртке. Хотя, даже если засняла, на таком расстоянии качество картинки будет «вырвиглаз».

— Когда у тебя «гребануться можно», значит, дело плохо.

На противоположный путь подали поезд. Народ пошел на абордаж. Я затолкал коляску в вагон и пристроился у закрытых дверей. Изображать попрошаек больше не хотелось. Все мысли были только о машине, а ее, как назло, мы оставили в «Алтуфьево». Час пути.

— Ты скажешь мне, что стряслось?

— Сам не знаю. Ерунда какая-то почудилась.

В вагон что-то ударило, и я заметил огромную обожженную пятерню на стекле соседней двери. Со стороны стены, где быть никого не могло. Помнится, гуляла по Сети байка о призраках, которые пугали пассажиров, стуча в окно. Вроде бы потом пара машинистов призналась в розыгрыше с резиновыми руками на палках, а может, это и не у нас было. В любом случае, на резинку или призрака такая лапища не тянула. Поезд зашипел и двинулся в темноту. Рука исчезла, оставаясь лишь в моем больном воображении.

Мы прошли пару вагонов, подальше от отмеченного, и решили третий раз по тому же маршруту не ехать. Женя ничего не заметила. Пугать ее я не хотел, поэтому просто предложил свернуть наше расследование до лучших времен. Попадется нам кто-то до конечной — хорошо, нет — и черт с этими инвалидами, без них сюжет сделаем.

Ближе к центру людей становилось больше. Вскоре началась давка, на кольцевой вагон забился под завязку. Я все время смотрел в окно за спиной, сверля глазами надпись «Не прислоняться». Так ждал эту проклятую руку, что пропустил самое главное. Когда Женя дернула меня за рукав, я, наконец, увидел наших попутчиков. Все они были калеками. Не полный вагон, конечно, но вокруг нас собрались только инвалиды. Одноглазые, однорукие, на костылях с пустой штаниной, у одного на лице зияла дыра вместо носа.

— Саша, — прошептала Женя, крепче хватая меня за руку.

Они смотрели на нас и скалились. Качали головами, облизывали губы и переговаривались друг с другом.

— Саша… — совсем уж тихо сказала Женя, и я опустил взгляд к ней.

Из-за коляски выполз маленький безухий цыганенок, пряча что-то в карман. Нырнул между ногами мужика в кожанке и слился с людской массой, которая в этом гребаном вагоне переваривала сама себя.

— Саш… я не могу… шевелиться…

Поезд ворвался в туннель, и я перестал ее слышать. Женя уронила голову на грудь. Я наклонился к ней, чувствуя, как чужие пальцы шарят в карманах. Женя была в сознании, по щекам змеились ручейки слез. Приближалась станция. Я продвинул коляску к выходу, и тут состав тряхнуло. На меня повалился одноглазый жирдяй в спортивном костюме не по сезону.

Из глаз посыпались искры, а из легких пополз последний кислород. В нос ударила вонь немытого тела, по сравнению с которой мой собственный запах казался цветочным благоуханием.

— Хозяина нельзя обмануть, — сказал жирдяй.

Коляску с Женей подхватили и вывезли на платформу.

— Стоять! Вы чего творите, уроды!

Я поднялся, но передо мной выросла живая стена. Калеки. На платформе мелькнула коляска с двумя провожатыми. В вагон хлынула людская река, вдавливая меня в стекло, на котором уже красовался отпечаток руки.

— Женя! Помогите! Люди, вы не видите, что ли?!

Ногу кольнуло.

— Я журналист! У меня камера! Все ваши рожи…

Слова больше не вылетали изо рта. Язык не слушался. По телу разливался холод. Цыганенок улыбнулся мне, убрал шприц в карман и спрятался за взрослых. Меня взяли под руки и забрали остатки вещей, включая камеру. Последнее, что я услышал, прежде чем уйти в наркотическую дрему, окрик кого-то из пассажиров:

— Да выкиньте вы отсюда этого бомжару!

…станции плыли сквозь туман, вспышками пробивались сквозь молочную стену, а потом вновь приходила тьма, непроглядная тьма туннелей, ходов черного мира, которые сожрали землю под городом, а скоро сожрут и сам город, фантомы кружились вокруг, фантомы с людскими лицами, людские лица в отражениях ламп, людские голоса в стонах железа, людские…

— Хозяин должен тебя попробовать. Как и любого новичка.

…мрак, первородный пещерный мрак, который пришел к нам из древних времен и обосновался в человеческих городах, в муравейниках электрического света, чтобы враз поглотить все и вся, и в этом мраке дышит он, в этом мраке живет и питается он, этот мрак и есть он…

— Лучше мы, чем хозяин.

…я слышу его шаги, слышу его дыхание, стук сердца, тук-тук, тук-тук, тук-тук, он древнее туннелей, древнее нас, древнее всего этого, он был всегда, и всегда был голоден, потому что голод тоже он…

Боль ослепила, иглами влезла под кожу, но прогнала морок. Я лежал на земле в каком-то темном закутке, из дыры открывался вид на туннель. Оттуда несло могильным холодом, сыростью. А еще была страшная вонь. Будто в нору забралось раненое животное и там сдохло. Похоже, я и был этим животным.

В темноте скрылся калека, держа в руке… другую руку. Я застонал. У правого плеча вились жгуты, а дальше ничего не было. Только забинтованная культя.

— Бл*ди, я всех вас убью… Всех… Где она…

Рядом над инструментами колдовал тот тип в плаще и кепке. Он усмехнулся:

— Все это не имеет никакого значения, молодой человек. Ни вы, ни ваша подруга больше не поднимитесь на поверхность.

Голова кружилась, боль рвала на лоскуты, но я нашел силы на один удар. Ногу мне отрезать не успели, и он вышел что надо. Даром что лежа. Если бы у этого мясника были яйца, по туннелю разнесся бы колокольный звон. Пока он корчился на земле, я кое-как подполз, нащупал в инструментах нож и всадил ублюдку прямо в горло.

— Да пошел ты.

Меня шатало из стороны в сторону, но я шел вперед. Ощущал на себе липкий взгляд из темноты, слушал эхо, которое перемешивало жуткий шепот со звериным рычанием. Я знал, что хозяин видит, как я покидаю тупиковый туннель, как падаю на контактный рельс, но тот оказывается обесточен. Как какой-то выпивоха помогает мне забраться на платформу, и как я сажусь в поезд.

Снова «Алтуфьево», снова вниз по серой ветке. Я выходил на каждой станции, искал ее, пытался привлечь внимание людей, но теперь я стал частью этого мира. Человеком из подземелья. Меня сторонились, игнорировали, отсаживались в вагоне, толкали и шли дальше. Даже полицейские. Ведь я был никто, грязный калека без документов.

А на поверхность меня не пускали они.

Когда станции на серой ветке закончились, я понял, что Женю больше не увижу. Я походил на лабораторную крысу в макете лабиринта. Сотни ложных ходов вокруг, иллюзия выбора. Но, в конце концов, крыса всегда придет туда, куда ей положено прийти. За моей спиной топтались наблюдатели без частей тела. Страшно представить, сколько их в метро. Они подталкивали крысу в правильном направлении, следили за тем, чтобы та играла по правилам, не нарушала границ лабиринта. И я подчинился.

Свод туннеля на «Бульваре Дмитрия Донского» подпирала громадная тень, и я покорно спустился туда. Чернота пришла в движение. Загудел от голосов туннель. Исполинская фигура нависла надо мной чернильным облаком. Хозяин раскрыл объятия, и я задохнулся от его запаха…

Теперь я живу в туннелях. Разумеется, я жив, иначе как бы рассказал эту историю? Вы можете встретить меня на серой ветке с восьми утра до полуночи. Каждый день. Пока от меня еще что-то осталось. Калеки — самые уважаемые люди в метро. Нас никто не трогает, нас боятся все работники подземки — как официальные, так и теневые, — мы можем оставлять себе всю выручку и отправлять гонцов на поверхность. Потому что у нас есть хозяин. Говорят, если слушаться и не пытаться сбежать, хозяин никогда не съест тебя целиком.

Я не слушаюсь, я жажду наказания. Иначе зачем мне вам все это рассказывать, правда? Я устал, сломался. Пропитался туннельной мглой, запахами нашей норы, точно выгребной ямы. Но покончить с собой здесь не может никто.

Женя тоже жива. По крайней мере, они так говорят. Но встретиться нам не суждено. Она много дней провела в яме под рельсами, пока не оглохла, а потом хозяин съел ее язык. Ни услышать меня, ни позвать она не сможет. Лишь увидеть. А от этого никакого толку, ведь хозяин объел мое лицо, забрав и глаза. Теперь мы с Женей словно покалеченные мухи, застрявшие в паутине метрополитена. Можем находиться рядом, можем спать в соседних норах, но никогда друг о друге не узнаем.

Пора заканчивать, за мной уже идут. Дам вам последний совет. Держитесь подальше от калек в метро, не пытайтесь с ними заговорить, не старайтесь помочь. Просто уходите. А особенно опасайтесь четвертованного уродца на инвалидной коляске. Безглазого, безгубого, безносого. Да, этот комок мяса — я. Понятия не имею, что написано на табличке, но прибыль я приношу. Впрочем, речь не обо мне. Сам я передвигаться не могу, и коляску должен кто-то толкать. Не знаю, кого все видят за моей спиной, возможно, он умеет надевать на себя других людей, но… Но я его чувствую. Этот запах горелого мяса и сожженной собачьей шкуры нельзя спутать ни с чем. Поэтому, если увидите меня, — бегите. Бегите, не задумываясь.

Наш хозяин всегда высматривает новичков в толпе. Потому что очень любит есть.

Первоисточник: http://mrakopedia.ru/

Хай всем, это моя последняя запись в этом блоге, да и вообще больше от меня вы ничего, наверное, не увидите. Нет, я не решил покончить с собой. По крайней мере, это не входит в мои планы. Случилась со мной... история. Сейчас поясню, куда я так надолго запропал, заодно попрощаюсь с ПЧ.

Была у меня кошка, звал ее исключительно Дурой. Потому как была она дура кромешная, но любил я ее все равно чертовски сильно. Долго мы жили вместе, но потом она умерла — ветеринар так и не определил от чего. Вроде отравилась, но из дома она не выходила. Хотя Дура могла сожрать что угодно, хоть стиральный порошок, хоть землю с удобрениями из горшка — имя я ей не просто так дал. Так или иначе, оставил я ее у ветеринара, погоревал, пока горевалось, и миску с лотком выкинул, потому что больше никого заводить не хотел.

Но это не история о том, как Дура ко мне приходила потом по ночам. Если она и приходила — я не в курсе.

Дурин ссаный лоток я выкинул, а вот камеру оставил. Маленькая вай-фай камера D-Link на ножке, самая бюджетная — я купил ее, чтобы шпионить за Дурой, пока меня нет дома. Мало ли что. Камера записывать видео нормально не умеет, просто транслирует его в сеть, и по паролю или с приложения можно в любой момент подключиться и посмотреть, сколько горшков с кактусами уже успела скинуть с подоконника пушистая мразь. Ну и плюс там есть датчик звука и датчик движения (это полезно, кидает уведомления на смартфон).

Все, на этой ноте Дура из истории пропадает — зато теперь вы знаете, нафига мне камера в квартире.


∗ ∗ ∗


Живу я в обычной однушке, некоторые из ПЧ у меня вписывались, а кто не был: ну представьте себе такой бабкин вариант. На кухне стремная мебель-балкон-холодильник и колченогое чудо вместо стола, в комнате ковер-стенка-кровать-стол-люстра, ничего особенного. Снимаю, само собой.

Камера уже года полтора как стоит себе включенной на холодильнике в кухне и смотрит через коридорчик на входную дверь в прихожей. Я в нее и не глядел никогда, но иконка уведомления о движении в трее андроида всплывала исправно всякий раз, когда я шел, например, в сортир — простите за подробности. Почему не отключал? Да черт знает — мне оно не мешало.

Ну и вот. Вы уже должны были догадаться. Однажды ночью, когда я сидел и сканлейтил себе спокойно одну хентайную додзинси, лежащий на столе у компьютера телефон коротко прожужжал. Я и ухом не повел, мало ли, что там сыплется. Через минуту телефон прожужжал снова, одновременно я услышал из прихожей какой-то шум. Вроде как тихий скрип и что-то вроде долгого облегченного выдоха. Короче, добыл я телефон и — конечно — камера отчитывается о том, что в коридоре замечено два эпизода движения. Надо ли напоминать, что я один живу. Сначала грешил на глюк, но раньше уведомления были точны как часы, плюс я сам слышал звуки. Прихожей из моего угла не видно, да и сижу я спиной к двери.

Тогда я еще особо не струхнул. Стал подниматься из кресла, оно чуть скрипнуло, и тут же два события: быстрый «шурх-шурх» в коридоре и «вжж» мобильника. Да, ребят, вот такие дела. Вышел, включил свет, все проверил — никого, конечно. Но если слух может и обмануть — техника не врет! Кто-то у меня завелся. Ну, так я тогда решил, будучи человеком, как мне казалось, вполне здравомыслящим. Это может быть крыса или даже голодный кот, сбежавший от мудаков-соседей через балкон или вентиляцию. Судя по тому, что я слышал каждый божий вечер за стенкой, на месте кота сам бы от них сбежал.

Так началась моя война с... этим. Так очко у меня не играло никогда в жизни, и чем дальше, тем становилось страшнее. В какой-то момент я стал подумывать, что схожу с ума, серьезно. Но прошлой ночью я, кажется, просто перегорел. У людей ведь должен быть лимит на количество переживаемого страха?

Чтобы никого не смущать почем зря, детально расписывать не буду, опишу основные события.

Сперва я осмотрел со специально купленным фонариком все темные углы квартиры — их оказалось на удивление много: куча старого хлама на балконе, пространство с трубами за унитазом, под шкафом в прихожей, в шкафу, под ванной и т.д. Никого не нашел. Расставил мышеловки, одну поставил прямо в коридоре, но, матерясь, убрал, когда сам в нее спросонья наступил.

Никто не попался, а ночью опять был скрип. Тандем камеры и телефона успешно отчитался о паранормальной активности в моем коридоре.


∗ ∗ ∗


На следующий вечер я пошел с одногруппниками в бар по случаю дня рожденья К. Вернулся домой уже чуть за полночь, подхожу к двери своей квартиры — и тут в кармане вибрирует мобильник. Да. Чуть не поседел тогда, наверное — камера говорит, в запертой пустой квартире, куда я едва-едва не вошел, что-то двигается.

Я сел на коврик, спиной к своей двери, запустил приложение камеры и как больной, потея, вглядывался в черно-белую (ночной режим) зернистую картинку. Ни движения, ни звука. Сидел там часа три, пока телефон не сел. Под утро вошел-таки в квартиру, ничего не нашел, упал на кровать и все.

Дальше становилось хуже. Как проснулся и увидел на подключенной к сети мобилке новые оповещения (по времени — я уже дрых, когда они должны были прийти), купил в хозмаге мощных лампочек, вдобавок к фонарику, и вкрутил во все патроны, а выключатель в прихожей залепил скотчем, чтобы не отключался. Купил два павербанка, чтобы телефон всегда был заряжен и включен. Пол в прихожей и коридоре засыпал аккуратными полосками муки, оделся и ушел. Натурально, я подготовился к охоте на призраков. Мука же нужна была потому, что на маленьком экранчике на нервах я мог увидеть разное, но для чистоты эксперимента хотел материальных свидетельств, что вовсе я не крезанулся. Что бы там ни двигалось, муку бы оно разворошило.

Сел в засаде на лавочке у своего подъезда, дрожал поровну от холода и страха, пил купленное пиво «Балтика», курил и всматривался в экран. Просидел несколько часов, как пингвин на льдине, и дождался, наконец. Но когда пришло оповещение о движении, я все равно ничего не увидел, хотя и смотрел не отвлекаясь.

Обратно в квартиру возвращался как взломщик, на цырлах. Нет, абсолютно ничего. И мука нетронутая. Я уж и не знал, подуспокоиться уже (типа камера на старости лет глючить начала), или пока все же рано. Начал ковыряться в настройках камеры. Оказывается, детектор звука можно установить по громкости звука в децибелах. Включил его и поднастроил чувствительность. А детектор движения можно включать избирательно: рисуешь на картинке с камеры пальцем область, и все движение за пределами области игнорируется.

Тогда я решил сыграть с пугавшей меня аномалией в «угадай число»: разделил область зрения камеры пополам по вертикали и сказал следить за правой стороной, где кусочек кухни, входная дверь и куда открываются двери в туалет с ванной между ними. Телефон и павербанк таскал всегда с собой, а еще взял с подставки большой кухонный нож — без него тоже не ходил. Ложное чувство защищенности, но мне, моим расшатанным нервам, было необходимо хоть что-то.

Был понедельник, так что я ушел на пары (нож сунул в сумку, да), но с телефона глаз не спускал, только менял павербанки. За целый день — ничего.

Назавтра инвертировал отслеживаемую область, теперь в область слежения попала вся левая стенка коридора, левая часть входной двери и высовывающийся кусочек шкафа (монументальная лакированная советская конструкция, отжирающая половину всей прихожей).

За день пришло три оповещения о движении, и в последний раз мне показалось, что на картинке что-то изменилось. Понимаете, да?

Придя домой, я решил проверить свою догадку и наклеил на дверцы стоящего в прихожей шкафа две тонюсенькие полоски скотча, после чего натурально забаррикадировался в комнате при помощи кресла, но так и не уснул. Хотел еще перевесить камеру, но у ее адаптера коротенький провод, а в прихожей нет розеток. Оставил как было.

О движении было сообщено трижды, но на камере, как и раньше, не было ничего толком заметно, так как и разрешение никудышное, и шкафа видно только кусочек, и ночной режим портит картинку (а, да, забыл сказать, что около двух ночи залепленный скотчем выключатель в прихожей таки умудрился выключиться, так что камера автоматически перешла в ночной режим — в тот момент я, честно, разрыдался как ребенок).

В общем-то, утром мне и не понадобилось проверять скотч, потому как шкаф был приоткрыт. Раньше всегда прикрывался обратно, иначе бы я заметил.

Впав во что-то вроде истерики, размахивая тесаком, я распахнул дверцы... ну и ничего не увидел, конечно же. Старый шифоньер (или не шифоньер? черт разберет эту мебель), которым я не пользовался, встретил меня пылью, дохлой молью, деревянными плечиками и парой пакетов для шмоток. Ну, теперь я хотя бы знал источник движения. С ракурса стоящей на холодильнике камеры почти не видать, что там с дверцами, но чуткая электроника все же различала движение, когда они открывались-закрывались. Одной загадкой меньше.


∗ ∗ ∗


Я к тому времени, честно говоря, совсем «спал с лица» (не мои слова). Стал как можно чаще ночевать у приятелей, вписывался куда ни попадя, лишь бы не просыпаться среди ночи от скрипа дверок и звука выдоха. Завел даже отношения с одногруппницей, чтобы у нее ночевать, но как-то не срослось. (Нехорошо, конечно, получилось. Н., если прочитаешь — ты извини, я был не в себе.)

Большинство же друзей либо живут с родителями, либо в общаге, куда особо не пролезешь. Мне пришлось вернуться домой. Пришлось.

В квартире шкаф нараспашку; я напился пива, а его не стал даже трогать — шкаф казался мне теперь отвратительной живой падалью. Забаррикадировался. Свет в прихожей тоже не стал включать, потому что понял уже к тому времени, что толку никакого — кому надо, тот выключит.

Так я жил. Разве что стал всегда ходить на первые пары, даже раньше нужного, а на выходных — в библиотеку или гулять. Наедине с этим дерьмом у меня в ушах появлялся какой-то писк, нервы не выдерживали, стали дрожать руки. По пьяни я однажды психанул после очередного скрипа и напал на шкаф с ножом. Попортил хозяйке имущество. Ничего не изменилось. Еще через неделю я вырубил, наконец, камеру, чтобы не подскакивать лишний раз. И так было прекрасно слышно, как дверцы распахиваются.

А прошлой ночью оно почти пролезло в комнату.


∗ ∗ ∗


Так что пока, дорогие мои, не поминайте лихом и все такое. Если бы вы услышали этот очарованный выдох, раздавшийся, когда, сдвинув кресло, приоткрылась на пару сантиметров дверь в комнату, надежд у вас осталось бы не больше, чем у меня.

Сегодня я не выходил из комнаты, потому что слышу это прямо за дверью. Не уходит. Из ВУЗа звонила кураторша — я не взял, был занят обматыванием ручки ножа лейкопластырем, чтобы не скользил. Столовый нож — смешное оружие, но другого у меня нет. Я не смогу провести еще одну ночь, изо всех сил упираясь спиной в кресло, удерживая это по ту сторону порога. Должен сделать хоть что-то.

Уже темнеет. Я подготовился, как мог. Отступить смогу только на балкон, седьмой этаж. В крайнем случае — я уже решил — лучше вниз, чем дать затащить себя в шкаф.

Очень жалко маму. Я мог бы быть лучшим сыном. Многое хочется сказать.

Я слышу это. Прощайте.

Автор: В.В. Пукин

В минувшую субботу мы первый раз этим летом выбрались по грибы. Хотя на городских рынках белые и красноголовики ещё не продают, но в лесу они уже появились. В чём мы и убедились, набрав по паре вёдер. Ехать, конечно, как всегда, пришлось за тридевять земель. Зато на кониках. Правда, под занавес меня мой жеребец так сбросил наземь, что я сейчас на больничном. Но рассказ не об этом.

Пробираясь по заросшим молодняком старым просекам, в глухомани, где годами не ступает нога цивилизованного человека, мы наткнулись на вполне себе городской канализационный люк. Прошли бы мимо, не заметив, если б не подковки на армейских ботинках одного из грибников. Люк врос глубоко в дёрн, только середина немного выпирала. Подцепить и открыть его было нечем, поэтому заморачиваться не стали и пошли дальше. Но мне этот невесть откуда взявшийся в глухом лесу канализационный люк напомнил один случай, произошедший за время моей срочной службы в армии…

Какое-то время свой воинский долг я отдавал в Приморье. Это на Дальнем Востоке. По специфике службы часть бойцов гарнизона служили на точках, разбросанных по разным местам, причём очень удалённых от расположения своих частей. Эти точки различались, как по назначению, так и по размеру. Где-то стояло несколько локаторов, бункеров и построек, а где-то всего пара антенн и передатчиков в куцем сарайчике ютилось. И обслуживались такие небольшие военные точки всего несколькими солдатиками. Вот об одной труднодоступной, находящейся почти на побережье Охотского моря в Хабаровском крае, точке у нас в части ходили нехорошие слухи. Там, во время одного из предыдущих призывов, произошло ЧП. Когда в очередной раз прилетела на вертолёте смена, то обнаружила весь личный состав перебитыми. Человек шесть-семь. А один вообще пропал. Боец из молодых салаг. Естественно, все подозрения пали на него. Тем более пропал он не порожняком, а с двумя автоматами.

Вообще на этих точках дедовщина процветала буйным цветом. Молодых там гнобили почём зря. И от скуки, и оттого, что ни закона, ни воинского устава в лесу нет. Некоторые салабоны от безысходности в лес сбегали, некоторые самоубивались разными способами, а этот вот решил повоевать ещё напоследок. Да сколько ни обшаривали окрестные буераки и буреломы, беглеца тогда так и не нашли. Но, конечно, шансов на выживание у него практически не было. К тому же случилось всё по осенним холодам.

Вот и ходила байка, что на той точке приведение этого дезертира появляется. Короче, нести службу потом туда отправляли самых отъявленных залётчиков. Как бы в наказание. Но залётчики — это же «деды» — старослужащие, без посторонней помощи им в лесу не прожить, поэтому одного-двух салаг на растерзание им добавляли до кучи в команду. Так сказать, для обеспечения сносной жизнедеятельности.

Правда, количество бойцов в команде на точке уменьшили раза в два, до четырёх единиц личного состава: старший, двое специалистов и один на подхвате, салабон. Вот этим салабоном и оказался рядовой почти двухметрового роста, но зашуганный донельзя. Погремуха у него была Плафон. Наверное, потому, что он с полу, без табуретки, мог лампочку на потолке поменять. Помню, его перевели к нам в часть из другой, где его чуть не прибили. Перевели с целью спасения жизни и здоровья, но получилось — «из огня, да в полымя». Загремел Плафон с отъявленными головорезами на лесную точку, где ни генерала с усами, ни мамки с пирогами. По-моему, на две или три недели обычно смену забрасывали. В основном, на вертолёте. Один раз только, на учениях, БТР-ом кто-то добирался.

Вот эти бравые коммандос, обслуживаемые безотказным Плафоном, и несли тяготы службы, питаясь консервированным борщом на первое и гречкой с тушёнкой на второе. Сухой паёк, хоть и кажется вкусным поначалу или с голодухи, быстро приедается. Поэтому солдатики старались разнообразить меню лесной продукцией. А чем в летнем лесу разжиться, если стрелять не положено (все патроны под строгим контролем, не дай бог одного не хватит — враз на губу или на новый срок на эту чёртову точку загремишь)? Остаются только грибы-грибочки! Их-то и собирали, благо белых там было полно. И однажды, бродя по лесу, наткнулись на люк в земле, с тяжёлой чугунной крышкой. Недолго думая, выковырнули крышку и увидели глубокий колодец, уходящий в темноту. Оттуда, снизу, слышно было журчание воды. Понятное дело, когда вам по двадцать лет, не терпится познать все тайны этого мира, пусть даже и опасные. Тем более, под рукой имеется безотказный диггер Плафон! Его и отправили в командировку на исследование подземелья. Но справедливости ради, стоит отметить, что не в одной хэбухе, а нарядили в противогаз ПШ-1 (с 10-метровым шлангом и спасательной верёвкой). Потому что из колодца пахло очень дурно. Ну и фонарь со штык-ножом, конечно, дали.

Воспитанный Плафон, естественно, не мог отказать друзьям в их маленькой просьбе и стал спускаться по ржавым скобам вниз на поиски неведомого. Длины верёвки и шланга едва хватило до дна. Там ему пришлось отцепить шланг и накрутить на шлем-маску фильтр. Снизу сообщил криком, что видит просторные ответвления в обе стороны, а глубина воды почти по самый край сапог. Ему велели идти на разведку дальше. Пошёл. Минут пять слышалось только шлёпанье по воде, а потом раздался и прокатился эхом по трубе колодца ужасающий крик. Это орал Плафон. Было очень странно слышать от него такой громкий звук. Обычно он, если и отвечал на вопросы, то вполголоса, а в основном молчал.

— Вытащите меня отсюда!!!! (и мат-перемат…)

Деды тоже не на шутку перепугались и мигом подняли Плафона наверх. Тот был мокрый с головы до ног. Оказывается, когда рванул от того, что его так напугало, на выход, провалился в какую-то ямину с водой по самую макушку, утопил шлем-маску, да ещё и нахлебался.

— Чего орал?! Что там?!

— Там привидение!!! С черепом!!!..

От Плафона толку уже не было, его отправили в кандейку сушиться, а двое полезли, вооружившись автоматами, вниз. Старший остался страховать наверху.

В колодце, на одной возвышающейся сухой площадке сидел, привалившись к стене и уставившись пустыми глазницами на гостей, скелет в солдатском обмундировании. Рядом лежал заржавевший «калаш». Привидений никаких вокруг не летало. Только в воде то ли лягухи, то ли рыбы булькали. Скелет трогать не стали, рассмотрели просто вблизи, освещая фонарями. Жутковатое зрелище, конечно. Форма на нём была советская. Догадались, что, скорее всего, это тот беглый салабон, расстрелявший своих сослуживцев.

Поднявшись наверх, экстренно сообщили о находке на большую землю.

Военные дознаватели, а заодно и смена, прилетели быстро. После разбирательств и экспертиз действительно подтвердилось, что это тот самый потеряшка-воин. Умер от истощения. Второй автомат только так и не нашли.

Героям, отыскавшим покойничка, через пару недель дали по десятидневному отпуску. В том числе и Плафону. Но он после этого случая совсем сдал. И без того ходил как контуженный, а тут вообще в гарнизонный госпиталь загремел. Жаловался на плохое самочувствие и слабость. В госпитале подлечили таблетками — вроде полегчало чуть-чуть. Но есть стал мало, постоянно рвало, вся еда выходила обратно. Фельдшер из лазарета посоветовал дома в отпуске сделать ФГС.

Родительский дом, откуда Плафон призвался, был недалеко (не помню, или Благовещенск, или Биробиджан). После отпуска он вернулся совсем отощавшим. От еды его рвало, и отрыжка постоянная такая громкая у него была. Ночью в казарме всех пугал.

В курилке Плафон рассказывал, что в отпуске (а родители жили в частном доме) очень странно на него домашние питомцы среагировали. Обе кошки шипели и пулей мчались прочь, а когда пытался взять любимиц на руки (соскучился ведь!), нещадно кусались и царапались. Дворовый пёс тоже, поджав хвост, уходил в конуру, а при его приближении порыкивал. Даже корова, и та начинала в загоне биться и истошно мычать. Забыли, что ли?!

Но самое неприятное произошло на ФГС, куда он всё-таки сходил по совету фельдшера. Врач долго крутил внутри свою подзорную трубу, а когда стал вытаскивать, вздрогнул, а медсестра вообще вскрикнула. Потом нервно рассмеялась и сказала, что ей жуть померещилась. Якобы глаз там моргнул какой-то. Доктор в заключении написал — грыжа пищевода.

Но болезных в армии не жалуют (а особенно молодых), поэтому отправили Плафона в очередную смену на ту же точку. Но не с дедами — с двумя, как и он, салагами, так что хоть это парня радовало.

А недели через две с точки пришёл тревожный вызов — Плафон совсем плохой, уже не встаёт с кровати. Только забрать его быстро не получилось. Как назло, на море тайфун, на суше гроза. Погода вообще не лётная. И так несколько дней. Не дождался Плафон смены.

Когда солдатиков всё же сменили и привезли в часть, они рассказали о последних минутах жизни Плафона настоящую жуть.

Он уже не всегда узнавал окружающих, всё время лежал в кровати, лишь садился, когда пить просил. Ничего не ел. Постоянно громко отрыгивал каким-то болотным смрадом. А в последний раз среди ночи резко поднял туловище, сев на кровати, и выблевнул чёрную густую жижу. Потом откинулся на подушку и помер. Оглушённые произошедшим двое солдатиков накрыли усопшего с головой простынёй и уже не уснули до утра. А под утро обоим показалось, что Плафон закряхтел и зашевелился под простынёй. В ужасе они уставились на оживающего покойника, не в силах сдвинуться с места. Но Плафон не ожил, к сожалению.

Простыня сползла с лица, рот приоткрылся, и оттуда, упираясь кривыми лапками, выбралась, похожая на жабу или тритона, тварь, только с коротким толстым хвостом. Размером она, по их словам, была с детский кулак. Несколько раз мигнула круглыми глазёнками, шустро шмыгнула с кровати куда-то на пол и скрылась из виду. Видно, в щель под пол ушла.

Мёртвого Плафона вместе с кроватью солдатики вынесли наружу. Находиться несколько дней с покойником в помещении у них просто не было сил. Так он и лежал несколько дней под ветром и дождём до прибытия вертолёта…

21.07.2016

Автор: Panoptikum
Источник: http://4stor.ru/

Игорь (так зовут моего знакомого) в тот вечер отправился в ресторан, чтобы отметить день рождения коллеги по работе. Так как он не любитель горячительных напитков, то решил долго не задерживаться и вернуться домой пораньше. От ресторана до его дома не более двадцати минут ходьбы, а потому, не тратя средств на такси, он пошел знакомыми дворами. В одном из них он встретил закадычных друзей. Время за интересным разговором, как известно, бежит незаметно, и потому Игорь не заметил, как стемнело на улице. Друзья любезно предложили проводить его до дома.

Перейдя шоссе, через пару минут они оказались во дворе Игоря. Когда дело дошло до рукопожатий, Игорь заметил странность. Выражалась она в отсутствии столь характерного для города шума. И в самом деле, его дом расположен у оживленной трассы, а менее чем в километре имеется железнодорожное депо, откуда постоянно доносится грохот составов. Игорь указал на это своим спутникам, и кто-то из них предложил выйти из двора. Подойдя к арке, они стали свидетелями того, чего не забудут никогда.

Возле одного из подъездов, не более чем в 50 метрах от них, стояли люди, видимо, компания молодых ребят. Странным являлось то, что на протяжении нескольких минут, пока Игорь и его друзья шли в сторону шоссе к арке соседнего дома, эти люди не шевелились. По мере приближения к ним становилось очевидным, что столь долго находиться в одном положении невозможно. Игорь попросил ребят остаться на месте и пошел в направлении неподвижных силуэтов. Группа молодых людей напоминала экспонаты музея восковых фигур. Они будто застыли на месте, не шевелились и не дышали. Судя по мимике, вели разговор перед тем, как их парализовало. Одни из них улыбались, другие сидели на корточках с сигаретой во рту, кто-то застыл на полпути к положению сидя. Сигареты при этом не тлели.

Причудливые положения тел, неестественно застывшая мимика и жестикуляция выбили Игоря из колеи. Добежав до своих друзей, он обнаружил смятение и в их рядах. Кто-то из них вышел со двора и, вернувшись, на взводе рассказал о том, что прохожие на тротуаре стоят, как истуканы, а автомобили не ездят. Приняв решение срочно ретироваться к Игорю домой, перепуганные друзья спешно направились к дому. В подъезде, у лифта, им встретился мужчина, неподвижно стоявший у почтового ящика и рассматривающий почту. Попытка привести незнакомца в чувство не увенчалась успехом. После каждого прикосновения и толчка он оставался неподвижен.

Парни немного успокоились лишь после того, как переступили порог квартиры Игоря. Выглянув в окно, они ужаснулись: весь город будто застыл. Автомобили стояли на дороге, пешеходы стояли неподвижно и даже дым из рядом расположенной котельной не рассеивался в воздухе. Звонки домой не дали никаких результатов — по городскому телефону никто не отвечал, а сотовая связь просто-напросто отсутствовала. Поверить в то, что все это некий массовый флэшмоб или коллективная галлюцинация, было невозможно.

Игорь не помнит, как долго продолжалось наваждение, но внезапно с улицы они услышали характерный шум. Выглянув в окно, они увидели привычное зрелище: люди оживленно шагали по тротуару, автомобили неслись по вечернему шоссе, а в квартире этажом ниже сосед исполнял «Девочку-пай» в караоке. Сойдясь на мысли о том, что все увиденное ими — результат переутомления от жары, парни начали расходиться по домам. Правда, уходя от Игоря, все сверили свои часы и установили, что они отстают на тридцать шесть минут.

Игорь через несколько дней встретил ту же компанию во дворе, которая напугала его до чертиков своей неподвижностью, и, поборов нерешительность, обратился к ним с вопросом, отдыхали ли они здесь два дня назад. После его вопроса незнакомцы отреагировали более чем неожиданно, посоветовав Игорю обратиться к врачу. С их слов, два дня назад они действительно общались всей честной компанией именно здесь. Где-то в одиннадцатом часу к ним подошел Игорь и, странно посмотрев на них, побежал, как оглашенный, к своим друзьям, ожидающим его у арки дома. Посчитав, что он и его друзья перебрали, эти ребята посмеялись над ними и в скором времени разошлись по домам. Игорь не стал им излагать свою версию событий и, извинившись перед молодежью, ушел домой. Мне же ее он поведал лишь потому, что я не скептик.

Я приподнялся с кровати в темноте. Какой-то шум вырвал меня из объятий сна. Я потянулся к тумбочке, чтобы развернуть будильник. На нем тускло светились цифры: 03:00. Я простонал. Сейчас я должен был сладко спать. Забыв, что заставило меня проснуться, я отвернулся к стене и поудобнее устроился в постели, когда звук раздался вновь — глухое шлепанье шагов на чердаке, прямо надо мной, громкий и намеренный. Как будто кто-то разгуливает по чердаку и хочет заявить о своем присутствии. Я вскочил с постели, сердце мое бешено стучало. Кто-то был в моем доме.

Шаги стихли над моим шкафом. Я стоял посреди темной комнаты, свет от часов освещал только тумбочку, на которой они стояли. Я медленно вышел из комнаты и прошел по коридору в сторону чулана, из которого я достал старую биту. Я снова вышел в коридор и стал наблюдать за лестницей, ведущей на чердак. Кем бы ни был мой незваный гость, ему было не уйти.

Я задержал дыхание, прислушиваясь к шумам. Ничего. Я медленно подошел к лестнице. На чердаке горел свет. Я не помнил, поднимался ли я сегодня в чердак. Может быть, я сам забыл свет включенным. Тихо, насколько это было возможно, я поднялся по лестнице и заглянул в тесный чердак, чтобы увидеть, что там никого нет. Только старый хлам. Я вздохнул с облегчением. Наверное, мне почудилось — когда ты один в темноте, часто мерещатся разные звуки. Усмехнувшись, я выключил свет и вернулся в кровать.

Я едва закрыл глаз, когда снова раздалось шлепанье — такое же громкое, как раньше, но на этот раз ближе к центру комнаты. Я вскочил, скорее злой, чем испуганный, и бросился вверх по лестнице с битой в руке. Пинком я перевернул коробки, ударил по куче старой одежды. Ничего...

Я массировал свои виски, спускаясь по лестнице. Слишком много нервов трачу на работе... Наверное, завтра лучше взять отгул. Подойдя к двери в свою комнату, я почувствовал себя странно. На меня нахлынул страх — я остановился, протянув руку к дверной ручке, но тут же одернул себя. Я веду себя глупо. Надо поспать, и мне станет лучше. Потерев переносицу, я включил свет и лег в кровать.

Шлеп.

Я резко оторвал руки от лица, взглянув на потолок — теперь, при включённом свете, я его увидел. Его тело казалось насмешкой над человеческой формой: оно было согнутое и перекрученное, голова повернута под неестественным углом, пустые провалы на месте глаз. На моих глазах оно шлепнуло ладонью по потолку и подтянулось ближе ко мне.

Шлеп.

У меня вырвался панический смешок, когда оно разбило лампочку на потолке — единственный источник света, погрузив комнату во тьму. Я не сошел с ума. Откуда мне было знать?

Шлеп.

Оно ходило по потолку...

Автор: Дмитрий Мордас
Источник: http://darkermagazine.ru/page/dmitrij-mordas-zajchik

— Ешь скорее, остынет!

Антон черпнул каши и с завистью глянул на Олю. Та уже позавтракала и теперь хрустела печеньем так, что крошки летели через весь стол. Осилив ещё пару ложек, он перевёл взгляд на окно. Там, среди морозных узоров на стекле, ясно различалась мохнатая лисья голова.

— Оль, гляди, лиса!

— Где? — Оля вскочила со стула и подбежала к окну.

— Да не на улице! Смотри: вот нос! Вот…

— Ну-ка доедай! — сказала мама, оторвавшись от журнала.

— Да, да… сейчас.

— Ничего не вижу, — сказала Оля.

— Доедай, совсем немного осталось!

Антон послушно набрал каши и с полным ртом указал на лису.

— И совсем не похоже!

Мальчик издал звук, который должен был означать: «Похоже!».

— Не-а.

— Похоже!

— Антон! — Мама отложила журнал и сердито смотрела то на Олю, то на сына.

Чуть позже, расправившись с кашей, он снова попытался отыскать лису, но та пропала, ушла. Теперь на стекле остались лишь узоры, похожие на вытянутые листья крапивы.

— А у меня на окне сова! — сказала Оля.

— Опять ты со своей совой! — отец вошёл на кухню и стал выдвигать ящики шкафа. — Милая, ты ключи от машины не видела?

— Правда-правда! Сова! Ты же вчера мне верил!

— Я их в корзину положила, возле телефона. Потеряешь ведь.

— Спасибо. И не было там никакой совы.

— Была. Глазюки — во! — Оля изобразила пальцами нечто размером с яблоко. — И светятся!

— Ну даже если и вправду сова. Чего она тебе сделает?

— Не знаю.

Оля надула губы, ушла, топоча по ступенькам, и громко включила на видике «Русалочку».

С тех пор, как ей впервые привиделась сова, она спала только с родителями, и ни хитростью, ни уговорами не удавалось заставить её лечь в новой комнате. Антон тоже плохо спал. Ворочался, непривычный к огромному деревянному дому, к его скрипам, и всё думал о том, что скоро нужно будет идти в школу. Он ни разу ещё не бывал новеньким, но подозревал, что ничего хорошего его не ждёт. Особенно если принять во внимание его очки с толстенными стёклами.

А прошлой ночью с ним случилась странная вещь. Он услышал музыку. Где-то далеко, на самой границе восприятия, звучала флейта.

Он поднялся с кровати и выглянул в окно. Под яркой луной видна была чёрная опушка леса и белое, укрытое снегом поле, отделявшее от неё дом.

Там, в поле, кто-то танцевал. Тёмные, едва различимые фигуры прыгали, катались в снегу, ползали на четвереньках. Антону вспомнились истории о волках, играющих под луной, но это были не волки. Они вставали на ноги, они брались за руки и кружились, вздымая снежные вихри, исчезали и появлялись вновь. Вдруг музыка стихла. Фигуры замерли и, Антон был в этом уверен, уставились на него.

Задёрнув шторы, он бросился в кровать, и всю ночь ему чудилась под окном какая-то возня, слышалось хлопанье огромных крыльев и скрежет подоконника. Вот почему в это утро он не смеялся, как раньше, над Олей и этой её «совой».

Он допил чай и хотел уже подняться в зал, к сестре. Смотреть «Русалочку», раз уж Оля первой добралась до видика, но в дверь позвонили.

Мама пошла открывать, а Антон выглянул в коридор. Он думал, что, может быть, это отец опять что-то забыл, но на пороге стояли два милиционера. Антон спрятался и, как ни вслушивался, не мог разобрать, о чём они говорят.

— Тоша! — позвала мама, и ему пришлось выйти в коридор. — Ты видел этого мальчика?

Милиционер протянул фотографию. На той был рыжий паренёк лет восьми, на фоне ковра. На руках он держал полосатую кошку и широко улыбался.

— Нет!

— Ясно, — вздохнул милиционер и дал маме какую-то бумажку. — Если что — звоните.

— А что им нужно было? — спросил Антон, когда они ушли.

— Да мальчика искали. Говорят, в лесу заблудился.

Смотреть мультики Антону больше не хотелось; посидев немного в своей комнате, он надел куртку.

— Я пойду погуляю! — крикнул он.

— Только к лесу не подходи!

Он обогнул пару раз дом, побросал снежки в забор, затем отпер скрипящую калитку на заднем дворе и вышел в поле, похожее на укутанное в снег озеро с застывшими белыми волнами.

Следов в поле не виднелось, так что те фигуры не могли быть ничем иным, как сном. Он прошёл половину пути до леса и встал, по колено в снегу, примерно там, где видел вчера эти странные танцы. Было тихо, и только ветер гонял по полю ледяную пыль. Щурясь от солнца, Антон заметил неподалёку что-то тёмное. Он подобрался ближе и увидел вязаную варежку.

— Во-ва! — донеслось из леса.

— Воооооооо-ваааааааааа! — словно сами деревья звали кого-то. Крик прокатился по полю и рассеялся вдали.

— Во-ва! — подхватил кто-то уже ближе.

Антон развернулся и побежал домой, набирая полные ботинки снега.

Скоро настал день, которого Антон боялся больше всего. Школа. Он уже бывал там, когда они только переехали, и мама водила его записываться, и позже, когда ему выдавали учебники. Тогда были каникулы. Коридоры пустовали, и двухэтажное, окружённое тополями здание казалось очень даже уютным. Но теперь, глядя на курящих у входа старшеклассников, Антон думал иначе.

Возле расписания висел чёрно-белый листок, распечатанный на принтере:

«Внимание! Пропал ребёнок»

Его звали Вова Матюхин. Четвёртый класс. На зернистом отпечатке Вова был мертвецом с чёрными глазами и ртом.

Антон нашёл нужный кабинет и принялся ждать. Дети потихоньку собирались, затем, когда двери открылись, шумно повалили внутрь. Среди всех выделялся рыжий толстяк с прыщавым красным лицом, до странности напоминавшим гранат. Когда какой-то паренёк чуть замешкался в проходе, рыжий толкнул его:

— Давай топай, мудила!

Антон дождался, когда все рассядутся по местам, набрал полную грудь воздуха, чтобы успокоить колотящееся сердце, и подошёл к учительнице. Она оторвалась от журнала и посмотрела на него поверх очков:

— Новенький, что ли? Фамилия как?

— П-петров!

— Как-как? Громче говори!

— Петров!

Голос у него дрожал, но он ничего не мог с этим поделать.

— Точно не ошибся? — Учительница уткнулась носом в журнал. — В списках такого нет.

Теперь она всматривалась Антону в лицо, точно старалась уличить в обмане.

Антон опустил глаза и выдавил:

— Мне сказали, 204 кабинет. Лилия Павловна. Пятый «Б».

— Странно, — сказала учительница. — Ладно, подожди. Я сейчас.

Оставшись один у доски, он чувствовал на себе внимание всего класса. Кто-то что-то шепнул, и по комнате прокатился тихий смех.

— Доску вытри! — послышался голос. И снова смех.

Антону не понадобилось поднимать глаза, чтобы понять, кто это.

— Ты че, не только слепой? Глухой ещё? Доску вытри, говорю!

Антон залился краской и не знал, куда деваться. Наконец вернулась учительница:

— Куда же тебя посадить? Сядь-ка пока в конце с Семёном.

— Ещё чего! — хмыкнул толстяк и поставил рюкзак на соседний стул, а Антону пришлось сесть ещё дальше, за самую последнюю парту. Рядом с ним из-под стола торчали рулоны с какими-то плакатами.

— Вот и хорошо, — сказала учительница. — Начнём урок. Тема: традиции русской и мировой литературы в рассказе Паустовского «Кот-ворюга».

Толстяк обернулся и поглядел на новенького. Взгляд его не сулил ничего хорошего.

Уже на четвёртом уроке в тетради Антона обнаружился растекавшийся амёбой желтоватый плевок.

После занятий он специально задержался подольше, чтобы не идти домой вместе со всеми. Он поставил рюкзак в коридоре на подоконник и перебирал учебники.

— Привет! — сказал кто-то над самым ухом.

Антон обернулся и увидел девочку в зелёном свитере с вышитым на нём жирафом. На уроках она сидела за второй партой, и несколько раз он ловил на себе её взгляд.

— Привет! — Антон залился краской.

— Врезал бы ты ему.

— Кому?

— Семёну.

Антон не ответил и принялся складывать книги в сумку.

— А ты за рекой живёшь? В том деревянном доме?

— Ну да.

— Там, наверное, очень страшно… да ещё через лес приходится ходить. Я бы не смогла.

— Да нет, всё нормально, а что такого с лесом?

Девочка замялась, а потом, улыбнувшись, ответила:

— Ничего. А меня, кстати, Полиной зовут.

Следующая неделя стала для Антона настоящим кошмаром. «Ой, извини!» — говорил Семён, толкая его на лестнице, да так, что и шею недолго было сломать, или: «Я случайно!» — опрокидывая на него стакан с компотом в столовой. И так каждый день. Антон ни на секунду не смел расслабиться из-за потока «случайностей». И с ужасом понимал, что это лишь начало, и что дальше будет только хуже, если он ничего не предпримет, но сделать ничего не мог. Он ходил по школе, опустив глаза в пол, и считал минуты до конца уроков. Лишь иногда, поймав на себе взгляд Полины, он задыхался от стыда и готов был врезать обидчику, но ничего, как назло, не происходило. Потом запал иссякал, и всё продолжалось по-старому.

Домой Антон ходил один, через посёлок, а после речки и моста уже начинался лес. Минут десять дорога ползла в окружении деревьев. Прохожих не было, только медленно, боясь завязнуть в снегу, проезжали иногда машины. Антон старался не задерживаться на этом участке, потому что при движении мимо белый снег на ветках и чёрные стволы создавали странную иллюзию: казалось, кто-то бродит по лесу, кто-то высокий, неуловимый, готовый в любой момент вытянуться деревом или упасть на землю сугробом, а потом, когда внимание к нему ослабнет, вновь продолжать свой путь вдоль дороги.

В пятницу вечером Антон сидел за уроками. Самое сложное он уже сделал, и оставалось только рисование. Нужно было изобразить какое-нибудь сказочное существо. Сперва он хотел нарисовать дракона, но кисточка сама собой потянулась к оранжевой краске, и на бумаге появилась лиса. Она стояла у забора на задних лапах и хитро улыбалась. Закончив рисовать, Антон долго и удивлённо смотрел на рисунок, словно не мог понять, откуда она взялась. Чем дольше он глядел на неё, тем страшнее казалась ему её улыбка, напоминавшая улыбки тех женщин из грязных журналов, что иногда в открытую лежат в газетных киосках, но при этом злобная, хищная.

Глаза лисы были красными, налитыми кровью, и выглядели совсем как дырки от пуль, какими их показывают в боевиках. Антон не помнил, чтобы рисовал такие глаза. Он отодвинулся от стола, и свет лампы отразился на влажной краске, так что показалось, будто лиса следит за ним. Антон с отвращением скомкал рисунок и швырнул в корзину. Потом, немного оправившись, нарисовал дракона. Глаза ему он сделал голубыми.

Закончив уроки, Антон поужинал и отправился спать, слушая, как Олю уговаривают лечь в её комнате, а она всё твердит: «Там сова, сова». Дело дошло до слёз, и, в конце концов, родители сдались.

Его разбудил удар в стекло. Антон, ещё не до конца проснувшись, встал и подошёл к окну. Сквозь раздвинутые шторы в комнату падал серебристый лунный свет. Окно вдруг вспыхнуло белым, и опять послышался удар. Антон испугался, ему показалось, будто какое-то бледное лицо прижалось к стеклу, и он не сразу понял, что это всего лишь снежок. Посмотрев вниз, во двор, он увидел ребёнка. Судя по всему, тот был в маске. Глаза огромные, на месте рта какой-то нарост. «Сова», — подумал Антон. И в самом деле, теперь он видел, что гость одет в костюм совы.

Птица помахала ему рукой-крылом.

«Спускайся».

Костюм был сделан искусно — видимо, из настоящих перьев или меха. Антон и в самом деле хотел спуститься, чтобы разглядеть его получше. Да и что ему может сделать такой малыш? Уже отходя от окна, он увидел, что у забора стоят и другие тени. Кто они, было не различить, но не вызывало сомнения — они таились, ждали его. Что-то замышляли.

«Это розыгрыш, — подумал Антон. — Это всё проклятый Семён. Если я сейчас выйду, они меня снегом накормят».

Глаза совы горели совсем как у настоящей.

«Или что похуже».

Он задёрнул шторы и лёг на кровать, бормоча все известные ему ругательства, когда послышался стук. На шторах лунный свет чётко обрисовывал силуэт ребёнка. Каким-то образом тот сумел подняться на второй этаж и стоял теперь на подоконнике снаружи.

Тук. Тук. Тук.

Антон натянул одеяло на голову. Стук прекратился, зато вскоре послышалась та же далёкая мелодия, что он слышал в том странном сне. И от неё захотелось встать и бегать по комнате, а ещё лучше — выйти на улицу и носиться по снегу. Он не заметил, как уснул, и во сне танцевал, взявшись за руки с огромной красноглазой лисой.

Следующим утром по дороге в школу Антон услышал крик из леса.

— Каааатя! Катя!

«Опять кто-то потерялся», — подумал он, окинув взглядом неподвижные голые деревья.

— Кааатя!

На втором уроке в класс пришла женщина из милиции и спрашивала, видел ли кто-нибудь Катю Смирнову из третьего «А» класса. Она вчера не вернулась из школы. Антон старался не смотреть на женщину и вообще не поднимал глаз от тетради, непонятно почему боясь, что его могут в чём-то обвинить.

На перемене девочки сбились кучкой за одной из парт и шептались, не обращая на Антона внимания.

— Её позвал кто-то! Алина рассказывала. Её сестра с этой Катей в одном классе учится. Говорит, они после школы в лес пошли через мост. Думали, там уже появились подснежники. А Катя стала говорить, что её кто-то зовёт из-за деревьев. Её держали, но она вырвалась.

— Жуть какая. А чего за ней не пошли?

— Испугались. Ты бы не испугалась?

— Не знаю.

— А ещё говорят, запах был странный. Собакой, что ли, пахло… или ещё каким-то зверем.

В этот день Антона не доставали, и, хотя он никогда не признался бы в этом, атмосфера всеобщей подавленности нравилась ему. Ему было уютно глядеть на заснеженную улицу, слушать, как шепчутся по углам одноклассники, и чувствовать, что он тоже боится. Не один, а вместе со всеми.

После занятий Антон, как обычно, задержался, а когда выходил со школьного двора, к нему прибилась маленькая чёрная собачка. Опустив голову, она молотила хвостом по тощим бокам. Антон достал из рюкзака пакетик с остатками маленьких безвкусных зефирок, который носил с собой уже несколько дней, и кинул ей немножко. Собака понюхала, вильнула хвостом и снова посмотрела на Антона слезящимися глазами.

— Ну же, ешь! — сказал он. — У меня больше ничего нету.

— Он такое не будет.

Из ворот вышла Полина.

— Я знаю, — ответил Антон, надеясь, что голос его не дрогнул. — Просто, кажется, он очень голодный.

Девочка достала из рюкзака бутерброд и кинула псу. Тот в один присест смахнул его и завилял хвостом, выпрашивая добавку.

— Мне папа их всё время подсовывает, а я их видеть не могу уже. А ты чего домой не идёшь?

— Сейчас пойду.

— А нам вроде бы по пути немного.

— Ты раньше этой дорогой не ходила, — заметил Антон.

— Ходила. Я просто на музыку часто остаюсь. Папа хочет, чтобы я на скрипке играла. Как мама.

За разговором они миновали ларёк, возле которого стояли Семён и Рома Пятифан, похожий на хищного зверька с кривыми жёлтыми зубами. На переменах он почти не отставал от друга, выдумывая для Антона новые издевательства. Заметив их, Антон весь сжался, но они лишь молча проводили парочку взглядами.

— А ты не боишься ходить там? — спросила Полина, когда они подошли к мосту.

Это звучало как продолжение их первого разговора. Антон хотел храбро сказать, как и в прошлый раз, что не боится, но вместо этого ответил:

— Немного.

— Мне тоже страшно. Летом тут ничего. Красиво. А сейчас — даже не знаю… эти деревья похожи на пальцы. Встанешь между ними, а они сожмутся. Схватят.

— Никогда о таком не думал.

— А ещё эта девочка, Катя… говорят, её позвали.

— Да, я слышал.

— Мне почему-то кажется, что это они её позвали, — она кивнула в сторону леса. — Эти деревья, и теперь она там, с ними.

«Кааааатя!» — раздалось откуда-то издалека.

Торопливо попрощавшись, Антон пошёл домой. Он всё боялся того, что кто-нибудь окликнет его из леса.

Дома к нему бросилась Оля.

— А я лису видела!

По спине у Антона пробежали мурашки.

— То сова, то лиса! — крикнула мама из кухни.

— Правда-правда! Такая пушистая! Она у забора стояла. На задних лапах. Она меня позвала, а тут мама вышла, и лиса убежала.

— Не было там никакой лисы.

— Не подходи к ней! — шепнул Антон.

— Ты чего, Тош? — Оля округлила глаза.

— Не подходи, слышишь?!

Мама вышла в коридор и удивлённо посмотрела на Антона.

— Ну, лиса ведь может укусить, — смутился он. Ему смутно припоминались детские сказки, в которых лисы воровали детей.

— Но это же не настоящая лиса, расскажи ему, Оль.

— Она на двух ногах ходила и в платье была. Только она была взаправду.

— Видишь? — мама улыбнулась, словно это всё объясняло.

Антон тоже выдавил улыбку, но, оставшись с сестрой наедине, шепнул:

— Ещё раз увидишь её — беги.

На следующей неделе ударили морозы, дошло до минус тридцати, но занятия не отменяли. В школе всё было по-прежнему. Семён с дружками не давали Антону проходу, зато несколько раз после уроков, когда не было занятий по музыке, удавалось возвращаться с Полиной. Она рассказала, что живёт с отцом — мама умерла два года назад. Отец много работал, иногда даже оставался в ночные смены, и Полина целыми днями сидела дома, готовила и убиралась. Антон рассказывал ей об Оле и о том, как они жили до переезда.

Во время очередной прогулки, когда они остановились у моста и болтали о всякой всячине, Полина вдруг спросила:

— А не хочешь зайти ко мне?

Антон замялся и сказал:

— Мне ещё уроки делать.

— А… ну хорошо… — помрачнела Полина. — Тогда до завтра. Пока.

— Пока.

Он чувствовал себя полным болваном, хотелось догнать её и крикнуть: «Да, конечно, хочу!» Антон не мог объяснить себе, почему ответил «нет».

Поднявшись на мост, он глянул вниз. Там, на укрывшем лёд снегу, кто-то вытоптал два имени:

Вова. Катя.

Поднялся ветер, и мост застонал.

Сглотнув подступивший к горлу комок, Антон двинулся дальше. За поворотом дороги случилось то, чего он давно боялся. Его окликнули.

— Эй, лупоглазый!

Антон остановился. От деревьев отделились тёмные фигуры. Семён и Рома.

— Слышал, ты с Полинкой мутишь? — спросил Семён, дружески улыбаясь. — А? Жених и невеста? Все дела?

— Я не…

Толстяк подошёл и без лишних разговоров ударил Антона в живот. Мальчик согнулся, пытаясь восстановить дыхание.

— Мне-то на тебя похрен, а вот Рома обижается. У него на неё планы. А ты…

Антон с трудом выпрямился.

— Да что с тобой говорить! — сказал Семён и врезал Антону в лицо. Мир вокруг вспыхнул красным. Антон повалился в снег, очки слетели, и он, чуть не плача, ползал на коленях и пытался отыскать их на ощупь.

— В общем, ты к ней больше не подойдёшь, понял? По-хорошему ведь прошу.

Семён присел на корточки и дружески приобнял Антона за плечи.

— Понял, — едва сумел выдавить Антон сквозь душившие его рыдания.

— Громче говори!

— Понял!

— Молодец. А теперь извинись перед Ромой.

— Пошёл ты! — неожиданно для себя заорал Антон, попытался встать и махнул наугад кулаком. Кто-то с разгону пнул его в живот, и удар был такой силы, что мальчик слетел на обочину и скатился по снегу в овраг.

— Этот гондон нас послал! — послышалось сверху.

Антон рыдал теперь во весь голос, слёзы застилали глаза. Всё плыло и кружилось.

— На первый раз прощаю, — продолжил голос. — Валяйся тут. А очки твои себе возьму. За моральный ущерб.

Смех затих вдалеке.

Антон плакал, привалившись к дереву, и никак не мог остановиться, пока не услышал сквозь плач хриплое дыхание прямо у себя над ухом. В нос ударил запах зверя. Мокрой шерсти. Пота.

Кто-то пришёл к нему из леса.

Антон вскочил и вслепую попытался вскарабкаться к дороге, но, съехав по горке, повалился на спину. Свет померк, всё заслонил расплывчатый чёрный силуэт. Мальчик чувствовал на себе дыхание — обжигающе горячее, смрадное, словно рядом была дверца раскалённой печки, наполненной гниющим мясом.

Он закрыл глаза. У него не было сил ни кричать, ни сопротивляться. Что-то влажное, скользкое прошлось по его лицу. До Антона дошло, что незнакомец лизнул его.

А придя в себя, мальчик понял, что всё ещё лежит под деревом. Сверху по дороге проехала машина, но водитель не заметил его — видимо, тоже старался не смотреть на эти деревья. Он поднялся, выкарабкался из оврага и побрёл домой. Его трясло.

В тот день мама повезла Олю в город, и, к счастью для Антона, они ещё не вернулись. Первым делом он отыскал старые очки, которые не носил с третьего класса, затем осмотрел себя. В носу запеклась кровь, на животе уже начал чернеть синяк, но этого родители не заметят. А вот как объяснить пропажу очков?

— Сука! — сказал он, глядя в зеркало. И представил, как бьёт Семёна в жирное, рыхлое как творог лицо, как тот падает, и Антон садится ему на грудь, хватает за волосы, колотит головой о землю, пока та не раскалывается. И от этого он ощутил странное спокойствие, будто кто-то большой и сильный пообещал ему скорое возмездие.

Когда приехали мама с Олей, он как ни в чём не бывало делал уроки. Насчёт очков сказал, что уронил их с моста, когда играл, возвращаясь со школы, молча стерпел все упрёки, а после ужина сразу отправился в постель, уверенный, что никто ничего не заподозрил.

Ночью в окно постучали. В этот раз Антон не испугался — наоборот, решил драться. Можно издеваться над ним в школе, можно караулить на улице, но приходить домой, заглядывать в окна… Это слишком. Антон готов был швырнуть незваного гостя вниз, прямо со второго этажа, но когда он отдёрнул штору, за стеклом никого не было, только на припорошенном снегом подоконнике лежали очки.

Антон открыл окно, взял их и выглянул во двор. Как и в прошлый раз, там стоял ребёнок в костюме совы. Он помахал крылом.

Протерев очки, Антон надел их вместо старых, затем влез в свитер, прокрался по лестнице на первый этаж и, отыскав в темноте куртку, вышел на улицу. Дыхание сразу перехватило от холода, и колени под пижамными штанами затряслись.

Совы на заднем дворе не было, не было и следов, но калитка, ведущая в поле, стояла распахнутой, а на снежной равнине, вдалеке, стояли фигуры. Антон побрёл к ним, и, приблизившись, понял, что все они в масках. Сова, Лиса, Медведь, какая-то Птица с красными щеками, Волк и чёрный бородатый Козёл с длинными позолоченными рогами.

— Долго же тебя ждать пришлось, зайчик, — сказала Лиса. Голос у неё был тягучим, со сладкой ленцой, и совсем не подходил к её холодному взгляду.

Антон никак не мог сообразить, как же устроены их костюмы, как крепятся к лицам маски, не уверен был даже, дети они или нет. То они казались маленькими, его роста, то вытягивались выше любого взрослого.

— А он ли это? — спросила Птица, щёлкнув клювом с такой силой, что могла бы одним махом перекусить Антону руку.

— Он, — ответил Волк. — Я его пробовал.

Звери зашептались.

— Кто вы такие? — спросил Антон. Он не боялся, хотя его и трясло. Дрожь была от холода и ещё от охватившего его странного волнения, предвкушения чего-то невероятного.

— Мы ветер, — ответил Козёл. — Летаем туда-сюда, обрываем листья.

Медведь фыркнул, точно услышал шутку.

— Мы друзья, — сказал он.

— Хочешь поиграть с нами? — Лиса протянула мальчику руку с длинными чёрными когтями. — Смотри!

Сова подпрыгнула высоко, выше роста Антона.

— И ты так можешь! Попробуй.

Антон подпрыгнул и, к своему удивлению, оказался почти вровень с верхушками деревьев, а потом упал в снег, но больно не было.

— Говорил же! Это он, — прорычал Волк.

Звери засмеялись, а мальчик поднялся и прыгнул ещё раз. Теперь у него получилось приземлиться на ноги, он оттолкнулся и прыгнул ещё; казалось, если приложить усилие, он долетит до самых звёзд, ставших вдруг огромными и до странности близкими.

Антон прыгал и прыгал в надежде дотронуться до них, когда понял, что слышит музыку. Снова оказавшись на земле, он увидел, что звери кувыркаются в снегу, прыгают, борются и пляшут, и лишь один, Козёл, сидит, скрестив ноги, и играет на флейте.

От музыки тело само задвигалось в танце, и чувство потери контроля было удивительно приятным. Тело хотело танцевать и танцевало, и это была настоящая свобода. Он кружился, и снег, деревья, звёзды и звериные морды кружились вместе с ним.

Когда музыка стихла, Антон обнаружил, что лежит в сугробе под ярким лунным светом. С трудом приподнявшись, он увидел, что все звери, кроме Козла, повалились от усталости в снег, и от их хриплого дыхания в воздухе клубится серебристый пар.

Антон чувствовал себя опустошённым, словно эти прыжки и танцы отняли у него нечто, выжгли самую его суть, оставив только одно: желание как можно скорее заполнить чем-то эту пустоту.

— Ну как, нравится? — спросила Сова.

— Да, — едва слышно ответил Антон.

— Я всё ещё могу его съесть, — Лиса подползла к нему и смотрела прямо в глаза.

— Моя очередь угощать, дорогая. Оставь его! — велел Волк. Он встал и, пошатываясь, побрёл к лесу, а когда вернулся, на плечах у него был мешок. Бросив его посреди поляны, он поманил Антона.

Звери встали и возбуждённо зашептались.

— Пусть зайчик первый попробует, — распорядился Волк.

Кто-то подтолкнул Антона к мешку. Мальчик сунул в него руку и вытащил ломоть мяса с толстым слоем жёлтого жира.

Раньше его вырвало бы от одного вида такого угощения, но не сейчас.

— Кушай, — пропищала Сова. — Это вкусно.

Антон положил кусок в рот и почувствовал, как по телу разлилось тепло. Мир вдруг переменился. Мальчик понял, что всё вокруг по-настоящему живое. Он услышал, как стонет под снегом сухая трава, увидел, что у деревьев и звёзд есть лица. Деревья ухмылялись, а звёзды корчились в страхе.

— Правильно! — сказал он громко. — Бойтесь! Я допрыгну до вас и …

Он щёлкнул зубами.

"Так, наверное, чувствуют себя пьяные, — подумал он. — Так, наверное… ". Но мысли обрывались, уступая место образам. Он забывал слова. Деревья двигались. Снег под ногами бугрился и полз.

Голова кружилась.

Звери с воем бросились к мешку, они толкались, рычали, лезли мордами внутрь и жрали мясо. Только Козёл не ел, он всё так же сидел, скрестив ноги в снегу, и смотрел вдаль на поля, казавшиеся теперь бескрайним белым морем.

— А вы почему не едите? — спросил Антон, с трудом подбирая слова.

— Почему же? Мы едим. Мы всегда едим.

Он повернулся, и в глазах его отразились силуэты зверей, рвущих мясо.

Проснувшись по будильнику, Антон привычным жестом нащупал на тумбочке очки. Надел их, потом снял и удивлённо на них уставился. Это были новые очки, те самые, что забрал Семён. Задрав пижаму, он увидел, что синяка, расплывавшегося вчера чернильным пятном, не было.

Он долго сидел на кровати, силясь понять, что более реально — весь вчерашний день или этот странный сон. Выходило, что сон.

Антон спустился вниз, сказал удивлённой маме, что всё-таки отыскал очки. Безо всякого аппетита съел кашу, а когда собирался уже уходить, сверху спустилась, вся в слезах, Оля.

— Что случилось? — подбежала к ней мама.

— Мне сон приснился страшный.

— И о чём?

— Мне приснилось, что Тоша стал чудищем.

Мама рассмеялась и обняла её, а Антон застегнул куртку и, не попрощавшись, выскочил на улицу. Идти через лес он больше не боялся.

На первом уроке Семёна не было, а на второй пришли из милиции. Оказалось, что он вчера вечером отправился к другу играть в приставку и не вернулся. Антон невольно провёл рукой по ободу очков и поймал на себе испуганный взгляд Ромы Пятифана.

Поползли слухи: говорили о маньяке, о том, что занятия отменят, и что милиционеры будут водить детей домой группами, но уроки шли своим чередом, а когда они закончились, Антон направился домой вместе с Полиной.

Дорогой к ним прибилась собака, которую они прежде кормили зефиром и бутербродами. Откупиться от её умоляющего взгляда удалось лишь печеньем.

— Теперь не отвяжется, — сказала Полина. — Она тут живёт, за школой. Ей будку даже построили.

В этот раз он проводил её до самого дома и, стоя у ворот, спросил:

— А ты веришь в маньяка?

— Не знаю, — Полина немного помолчала, словно раздумывая, говорить или нет, но в конце концов добавила: — Я один раз видела кого-то под окном. В маске… вроде как птица…

По дороге домой Антон остановился на мосту и поглядел вниз, ожидая, что там появится ещё одно имя, но снег был чист, и даже старых имён на нём не осталось.

Теперь Антон из ночи в ночь ждал прихода зверей, и когда однажды в начале февраля услышал стук, без колебаний распахнул окно.

На подоконнике стояла Сова.

— Пора! — сказала она.

Антон спустился во двор, и всё повторилось. Он плясал со своими новыми друзьями, прыгал высоко-высоко и в прыжке тянулся руками к звёздам, пытаясь сорвать их, как спелые яблоки, а Козёл играл на флейте.

Антон веселился, но в глубине души знал, что всё это затеяно ради одного — разбудить аппетит.

В этот раз угощал Медведь, и Антон больше не стеснялся. Он упал на колени вместе со всеми и рвал зубами мясо, а когда насытился, лежал в снегу, который казался сейчас тёплым, как пуховая перина.

— Теперь ты понял, зайчик? — С зубов Лисы на снег падали крупные капли крови. — Понял наш голод?

— Да, — ответил Антон.

— А почему у него до сих пор нет лица? — спросила краснощёкая Птица.

— Будет! — сказал Козёл. — Следующей ночью. О… я помню эту ночь. Чудесная, восхитительная ночь, а угощение… — Он облизнул свою флейту, и только сейчас Антон заметил, что это была длинная кость, вся в кровавых подтёках.

— Все звучат по-разному, — добавил Козёл, заметив взгляд Антона. — В этом и суть.

— Не забудь об угощении. В следующий раз твоя очередь. — Медведь погладил своё непомерно раздувшееся пузо.

— Угощение? — переспросил Антон.

— Да! — Медведь поднял со снега длинный кровавый ошмёток, показал его Антону и забросил в рот. — Покажи, что ты умеешь, зайчонок. Нам нахлебники не нужны.

Когда звери ушли, поднялся ветер, заметая следы недавнего пиршества. Антон побрёл домой. Ему хотелось свернуться калачиком прямо здесь, в снегу, и спать до следующей ночи, и лишь усилием воли он заставил себя идти. Во дворе он поднял глаза и увидел в окне своей комнаты лицо Оли. Та прижалась к стеклу и смотрела, похожая на привидение, с распахнутым в ужасе ртом.

Антон поднёс палец к губам. Тс-с-с! Он почувствовал, что губы у него липкие и всё ещё покрыты кровью. Зачерпнув горсть снега, он утёрся, а когда опять посмотрел на окно, сестры уже не было.

Он вошёл в дом и, не особо таясь, поднялся в спальню родителей. Оля лежала между ними, притворяясь спящей. Антон долго стоял в дверном проёме, ожидая, когда же она выдаст себя, но, так и не дождавшись, ушёл в свою комнату и сразу уснул.

Сестра теперь сторонилась его. Родители стали чужими, и порой, глядя на лес, Антон думал о том, как хорошо было бы жить там. И снег казался таким мягким и тёплым, а дом — вонючей клеткой. Лишь с Полиной он чувствовал себя хорошо, только так ни разу и не побывал у неё дома. Ему нравилось гулять с ней на улице, по снегу. Нравилось видеть, как холодный ветер румянит её лицо. А дома? Нет. Дома всё по-другому.

«Приходи, когда захочешь», — сказала она, но Антон не решался. Только обещал зайти в следующий раз.

«Скоро всё изменится, — думал он. — Скоро у меня будет лицо. Может быть, тогда?»

Антон жил как прежде, вставал по будильнику, ходил в школу, ел в обед, спал ночью, но понимал теперь, что время движется совсем иначе. Оно не имело отношения ни к часам, ни к солнцу, ни даже к циклам луны. Оно было живым, оно текло в черноте между звёзд и приходило тогда, когда пожелает. Ночь за ночью Антон терпеливо ждал, и вот одним утром, на исходе зимы, почувствовал его приближение.

Когда это случилось, он готов был танцевать, скакать по партам, кричать и смеяться. Рот его наполнился слюной, и ни взятые из дома бутерброды, ни пирожные из столовой не могли утолить его голод. День пролетел в забытьи, как пустой, ничего не значащий сон, и только вечером, лёжа в кровати, он вспомнил об одной упущенной малости.

«Угощение».

В этот раз его очередь угощать.

«Чёрт, чёрт, чёрт!»

Антон забегал по комнате, точно где-то в ней мог быть припрятан мешок с мясом, потом вспомнил, что в холодильнике всегда лежало несколько килограмм мороженых костей для супа. Он спустился вниз, прислушался: родители смотрели боевик на втором этаже, а Оля, видимо, была с ними.

Открыв морозилку, Антон вытащил мясо, разорвал на нём пакет и укусил. Оно было твёрдое как деревяшка и такое же безвкусное. Пока кусок оттаивал во рту, мальчик посмотрел в окно. Темнело.

Он выплюнул мясо в раковину. Совсем не то. На что способны звери, если не получат угощение? Он вспомнил, как щёлкал огромный и острый клюв Птицы, напоминавший ножницы, которыми на уроках труда резали листы железа.

И тут ему в голову пришла идея. Мерзкая, отвратительная.

«Нет!» — сказал он себе.

Он собрал в пакет мясо, положил его обратно в холодильник и вновь посмотрел в окно.

«Нет!»

Время шло.

Антон достал из ящика тяжёлый кухонный нож и потрогал острие.

«Нет!»

А есть ли выход?

Он хотел уже подняться наверх, но вдруг решился: схватил нож, снова вытащил из холодильника мясо, надел куртку и вышел в синеватые сумерки. Никто и не заметил его ухода.

Антон прошёл через лес, затем по мосту. Несколько раз мимо проезжали машины, слепившие его яркими фарами. Наконец он подошёл к школе. Псина, как всегда, была там и встретила его, виляя хвостом.

— Пёсик! — позвал он. — Смотри, что у меня есть.

И высыпал на снег содержимое пакета.

Возвращался домой он уже в полной темноте, с пакетом горячего свежего мяса в руке. Из пакета капало, но с этим Антон поделать ничего не мог. Быть может, снег заметёт следы к утру, а если нет — всё равно. Сегодня у него появится лицо. Подойдя к дому, он тихонько, чтобы не скрипела, открыл калитку, но его заметили. Входная дверь приоткрылась, ударив в глаза полоской света, и в проёме показалась Оля.

Антон оскалился.

— Опять ты здесь! — прошипел он, и рука нащупала под курткой нож. — Всё высматриваешь!

«Прыгай!» — произнёс в голове голос Лисы.

Он хотел уже достать нож, но вдруг увидел себя со стороны. Глазами Оли. Весь в крови, с пакетом мяса. Чудовище. Словно в первый раз он взглянул на свою ужасную ношу, вспомнил то чувство, с которым нож ударялся о кости, и с отвращением отшвырнул пакет.

«Господи, что я делаю?»

Он упал на колени в снег, разглядывая свои руки, перепачканные чёрной кровью.

— Оля! — сказал он. — Я не…

Оля осторожно, точно к сидящему на цепи зверю, подошла к нему.

— Тоша. Не ходи туда больше. Пожалуйста.

По щекам её текли слёзы.

«Я ел сырое мясо, — подумал Антон. — Я убил собаку».

— Не пойду. Никогда больше не пойду, — борясь с тошнотой, проговорил он.

Вместе они вошли в дом, и прежде чем отец или мама смогли увидеть Антона в таком виде, он швырнул куртку с ножом в кладовку, а сам заперся в ванной.

В дверь постучали.

— С тобой всё нормально? — спросил отец.

— Да, пап, — Антон старался, чтобы голос его звучал как можно спокойнее. Глянув в зеркало, он понял, как сильно ему повезло, что по дороге никто не встретился. Лицо было всё забрызгано кровью.

— Ты что, на улицу ходил? Ты же знаешь, что нельзя.

— Я во дворе был. Совсем недолго.

Антон встал под душ. Он не мог поверить, что действительно танцевал на улице, что ел мясо, что…

Его вырвало.

Остаток вечера Оля просидела в его комнате, они почти не разговаривали, но были вместе впервые за последние несколько недель, и этого вполне хватало. Она рисовала в альбоме, а Антон со страхом поглядывал на окно, надеясь, что ночь никогда не настанет.

Наконец Олю забрали спать, вскоре родители выключили телевизор, и в доме сделалось тихо, только поскрипывали половицы и стены. Дом ведь был деревянный, и, как говорил папа, живой.

Около двух часов ночи в окно постучали. Настойчиво, сильно, так, что задрожала оконная рама. Антон скатился с кровати и вместе с одеялом забился в угол. Стук не прекращался. Было удивительно, как этот звук, разносящийся, казалось, по всему дому, не разбудил родителей. Гость стучал и стучал с неумолимостью идиота, и, в конце концов, Антон не выдержал. Он подошёл к окну, отдёрнул штору и едва не закричал.

Да, это была Сова, но теперь она изменилась, один глаз отсутствовал, а в маске, если это была маска, зияли дыры, сквозь которые виднелось розовое мясо. Сова раскрыла клюв.

— Мы ждём тебя, зайчик! — сказала она.

Антон увидел, как под маской движутся оголённые мускулы. Глядя в единственный немигающий глаз гостьи, он неожиданно для себя открыл окно и впустил её.

Сова спрыгнула с подоконника, зашлёпала ногами по полу и стала теснить Антона к выходу. Он спустился вниз, открыл дверь кладовки, достал окровавленную куртку и, словно под конвоем, вышел в поле, где остальные звери ждали его.

Они походили на битые временем игрушки. Лиса стала тощей, наполовину облезлой, медведь ползал по земле, волоча задние ноги как наполовину раздавленный жук, рога у козла были обломаны, и золотые блёстки с них облетели.

— Видишь, что с нами стало, зайчик! — сказала Птица, едва ворочая клювом. — Но это ничего. Мы уйдём. Но будет зима, и мы вернёмся.

— Его лицо! — прорычал Волк.

Козёл, прихрамывая, подковылял к Антону и протянул ему маску. Та изображала морду зайца и сделана была из сваляной шерсти. Видно было, что маска очень старая, на ней едва-едва виднелись нарисованные нос и усы, а на щеке зияла дыра, стянутая толстыми нитями.

— Примерь её! — велела Сова.

Антон поднёс маску к лицу, но что-то в нём противилось этому. Маска была отвратительна. Ужасна. Она еле заметно шевелилась между пальцами.

— Не можешь, — прошипела Лиса. — Я же говорила. Съедим его и уходим.

— Нет! После угощения он её наденет! — Медведь подполз к нему на передних лапах. — Сможешь ведь?

Антон кивнул.

— Тогда давайте начнём, — прорычал Волк.

Козёл заиграл на флейте, только это больше не была мелодия, просто набор звуков, сыплющихся, как камни из ведра, и под это подобие музыки звери начали танцевать.

— Прыгай! — сказала Лиса.

Антон подпрыгнул.

— Ещё! Ещё! Ещё!

Антон прыгал, а звери кружились вокруг. Лиса падала и поднималась, шерсть с неё сыпалась, как иглы с засохшей ёлки, Сова волочила крыло, медведь ползал, и мокрый тёмный след оставался за ним на снегу. Не было больше экстаза, только нелепый, пугающий танец калек. Это длилось совсем недолго, вскоре обессиленные звери повалились на землю. Стоять остались лишь Антон и с усмешкой глядевший на него Козёл.

— Попробуй теперь надеть лицо, — сказал Волк.

Антон понял, что всё ещё сжимает в руках маску. Он поднёс её к лицу. Ему почудилось, что между волокон шерсти ползают какие-то существа, вроде белых червей, которые только и ждут, чтобы впиться ему в кожу.

— Не может! — проскрипела Птица, поднимаясь из снега. — Зря мы ждём. Нужно уходить.

— Сначала угощение!

Лиса после нескольких неудачных попыток поднялась. Под рваной шкурой у неё просвечивали кости или, может, палки, которые были у неё вместо костей, челюсть отвисла набок.

— Где угощение, зайчик?

— Да-да, угощение! — хором сказали остальные.

Антон долго не отвечал, раздумывая, а догонят ли они его, если он побежит.

— Я ничего не принёс, простите.

Волк оскалился, кожа на его морде лопнула, и пасть с хрустом вытянулась, стала огромной. Никогда ни у одного волка, ни у одного живого существа не могло быть такой пасти.

В ужасе мальчик отступил назад, споткнулся обо что-то и повалился на спину. Он видел над собой глотку, заслоняющую небо и звёзды, глотку, которая могла бы проглотить весь мир, если б захотела.

— Подождите! — прозвучал голос Козла. — Я не так всё это помню. Потерпи немного, дорогой мой.

Волк замер, и долго висела тишина, в которой мальчик слышал только стук своего сердца.

А потом послышался голос:

— Тоша!

— Вот и угощение! — сказал Козёл.

Антон почувствовал, что холод глубоко-глубоко проникает в него, до самого сердца, так что он никогда больше не сумеет отогреться.

— Оля, беги! — крикнул он.

— Тоша, с кем ты говоришь?

Антон поднялся и увидел, что звери сбились в кучу, из которой торчали лишь глаза и распахнутые пасти. Теперь казалось, что это один зверь, сделанный из костей, зубов и плешивых шкур. Это нечто обходило Антона и приближалось к Оле.

— Оля, уходи! — Антон заслонил сестру и заорал в темноту: — Не трогайте её!

— Она наша, зайчик, ты сам привёл её.

— Тоша, пойдём домой, пожалуйста!

— Если ты не отойдёшь, мы найдём другого, а тебя съедим, её съедим, войдём в твой дом и съедим твоих родителей. Отойди. Это твой дар. Твоя плата. Угощение.

Пасти и клювы распахнулись, готовые рвать мясо, но в последний момент Антон крикнул им:

— Стойте!

Звери остановились. Мысли бешено вращались в голове. И вдруг он понял, что нужно сказать. Взгляд его уткнулся в козлиную голову, торчащую из темноты. Козёл кивнул, словно прочитав его мысли.

— Она не угощение. Она просто пришла. А угощение… оно… оно ещё будет.

— Когда?

— Сейчас. Сейчас.

— Не та ли это падаль, что лежит у тебя во дворе, зайчик?

— Нет. Нет. Я покажу.

— Я же говорил, — произнёс Козёл.

Антон повернулся к Оле, и то ли было что-то в выражении его лица, то ли она, наконец, увидела Их, но она с криком бросилась домой. Мальчик проводил её взглядом, и когда в окнах зажёгся свет, двинулся к лесу, а звери тронулись следом.

Антон вышел к посёлку, тёмному и мёртвому. Нашёл нужный дом, перебрался через забор и постучал в дверь. Полина говорила, что отец её часто работает по ночам, но даже если он дома — какая разница.

Стучать пришлось долго, а звонка Антон отыскать не смог. Наконец за дверью послышался шорох, а потом испуганный голос:

— Кто там?

Полина.

— Это я, — сказал Антон, надевая маску. — Как и обещал.

ВНИМАНИЕ! Шок-контент.
ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.
Источник: https://mrakopedia.org/wiki/Кассеты_отца


== Ребёнок-кинозвезда

Мой отец был детективом в Лос-Анджелесском регионе более сорока лет. Он работал до самой смерти. Он умер в прошлом месяце. Отец специализировался на допросах преступников, особенно упрямых или психически больных. Я разбирал его вещи и нашёл коробку с кассетами. На каждой кассете написаны даты и номера дел. Я думаю, эти кассеты — официальные записи его допросов. Я прослушал некоторые из них, и они оказались шокирующими.

Я хочу поделиться с вами одной из расшифровок. Предупреждаю — они реально, блять, отвратительные. Моего отца звали Дэнни, так будет и в расшифровках. Также я постараюсь описывать различные звуки. Мои заметки будут в скобках. Пап, я скучаю.

----
Дэнни: Доброе утро, мисс Дэвис

Мисс Дэвис: Уже утро?

Дэнни: Да, мэм. Ровно семь сорок утра.

Мисс Дэвис: А, да. Конечно.

Дэнни: Расскажите, пожалуйста, что произошло?

Мисс Дэвис: Я попытаюсь. Вы записываете?

Дэнни: Да, мэм. Мы должны делать записи допросов.

Мисс Дэвис: Боже мой! Ну, мне не привыкать. Мы с сестрой — мы были детьми-кинозвёздами. Нас всё время узнавали на улице. У нас была куча фанатов, мы получали массу писем и подарков. У меня до сих пор есть большой белый медведь — подарок от одного из поклонников.

Я начала сниматься когда мне было шесть, а моей сестре — только четыре. Наверное, наши родители были типичными родителями детей-звёзд. Я думаю, что они пытались воплотить свои амбиции с нашей помощью. Они никогда не были звёздами, а мы были вроде как их заместителями, только маленькими.

Я не особо запомнила тот период моей жизни. В конце концов, я была совсем маленькой. Но я помню часы в парикмахерской и у визажиста. Для ребёнка я была вполне воспитанной, а вот Мисси — моя младшая сестра, была не такой. Она всегда плакала и вертелась. Но как только включали камеру, мы обе были неотразимы.

Я больше не играю. Как вы, наверное, знаете, большинство звёздных детей не продолжают карьеру, когда вырастают. Как только мы перестаём быть милыми, киноиндустрия перестаёт нами интересоваться. Я закончила карьеру в восемнадцать. После этого мой талант оказался невостребован. Не буду врать, я была расстроена. Мне нравилось, когда меня баловали и относились как к супермодели. Мисси же ненавидела свет софитов. Она была очень счастлива, когда мы перестали сниматься.

Так или иначе, я живу с Мисси в доме, где мы выросли. Наши родители умерли, когда мне было 22. Они оставили нам много денег, так что я не работаю. Мисси учится на социального работника. Она всегда была такой душкой. Она поможет стольким людям, когда получит образование.

Я отвлеклась. Сейчас у меня есть свой дочурка. Ей четыре с половиной года. Её зовут Лиззи. Она такая красивая, что я захотела, чтобы она тоже снималась в кино, но Мисси не думает, что это хорошая идея. Она напоминает мне о том, как тяжело было нам в детстве. Но мне кажется, нам это пошло только на пользу! Нас научили быть общительными и терпеливыми.

Лиззи немного неусидчивая. Она много жалуется и плачет. Мисси говорит, что это нормально, но я думаю, что Лиззи нужно быть немного более организованной. А жизнь ребёнка-кинозвезды организована! Ты просыпаешься, готовишься к съёмкам, проводишь весь день перед камерой и вечером идёшь спать. У меня и Мисси едва хватало времени на себя, и мы почти не ходили в школу. Мисси хотела ходить в школу, но наши родители очень серьёзно относились к расписанию съёмок.

Ох, я такая болтушка! Совсем забыла, о чём вы спрашивали!

Дэнни: Не беспокойтесь, мэм. Я спросил вас, что случилось этой ночью.

Мисс Дэвис: А, точно. Извините! Я всегда была такой забывчивой. Прошлой ночью мы с Лиззи смотрели некоторые из наших с Мисси старых фильмов. Я рассказала Лиззи о нашей кинокарьере, и она захотела посмотреть фильмы. Какая же маленькая девочка не хочет стать звездой?

Я решила показать ей наш самый известный фильм — первый фильм, в котором мы снялись. Я думаю, что он стал таким популярным, потому что мы были новичками и куча людей была поражена нашим талантом.

Дэнни: (Папин голос немного дрожит) Вы хотите сказать, что вы показывали своей дочери один из ваших… фильмов?

Мисс Дэвис: Конечно! Разве звёзды не показывают детям свои фильмы?

Так или иначе, мы с Лиззи смотрели фильм и она всё время хихикала. Фильм был довольно простой, так что она понимала сюжет. Это была простая короткометражка — только мы вдвоём в ванной. Мы играли с пузырьками и много смеялись. Потом мы вышли из ванной и наш папа вытер нас. Этот фильм назывался «Сисси и Мисси купаются».

Когда фильм закончился, Лиззи захотела посмотреть ещё, так что мы посмотрели ещё несколько. Больше всего ей понравились фильмы, где были только мы, но я показала ей ещё несколько фильмов с другими звёздами. Ей они не так понравились, наверное, потому что у Мисси в них было несколько сцен, где она плакала. Мы посмотрели «Сисси и Мисси попадают в переделку» и «Сисси и Мисси играют в одевание». И ещё несколько.

И тут Мисси входит и видит, как мы смотрим фильм с мистером Дружным…

Дэнни: Мистером Дружным?

Мисс Дэвис: Да-да! Мистер Дружный было одним из папиных приятелей. Он очень хорошо к нам относился. После съёмок он давал нам кучу сладостей и оставался на всю ночь! Думаю, что Мисси он не очень нравился. Она вбежала в комнату, когда мы смотрели фильм, и начала кричать: «Что, блять, ты делаешь?» (Женщина передразнивает голос сестры)

Я сказала ей правду, клянусь. Я сказала: «Лиззи хотела посмотреть наши фильмы!»

Мисси была в ярости. Она продолжала кричать: «Я думала, что ты уничтожила эти кассеты!»

Дэнни: Мы тоже так думали.

Мисс Дэвис: Они избавились от всех записей, которые нашли, но у мамы с папой был запас копий под половицами. Я сохранила их, потому что мне очень не нравилось, что моя карьера ребёнка-кинозвезды будет разрушена!

Дэнни: Хорошо, мэм, что произошло потом?

Мисс Дэвис: Ну, Мисси продолжала кричать на меня. Она грозилась забрать Лиззи! Она сказала, что я плохая мать! Она говорили, что я точь в точь как наша мама. Это бред! Я не могла поверить, что она такое говорит. Я отличная мама! Я просто хотела, чтобы моя дочка тоже стала звездой. Так что я вывернула Мисси наизнанку.

Дэнни: (Мой отец надолго замолкает) «Вывернуть наизнанку?» Что это значит?

Мисс Дэвис: Ох, какая я глупая. Я забыла, что не все знают этот термин. Это из актёрского мастерства. Когда актриса плохо играет, её выворачивают наизнанку. Много наших сестёр тоже вывернули. Они всё ещё живут с нами, просто теперь они живут в саду.

Дэнни: Как выворачивают наизнанку? (Понятия не имею, как мой отец смог остаться спокойным)

Мисс Дэвис: Режут ножиком (Она начинает смеяться)

Дэнни: Вы хотите сказать, что вы убили свою сестру (голос отца сложно расслышать из-за смеха мисс Дэвис)

Мисс Дэвис: Она собиралась забрать мою маленькую дочурку. Я вывернула её наизнанку. Теперь она может спать в саду с остальными сёстрами. Она никогда не понимала, как важно быть звездой. Она заслужила! Я хорошая мать.

Дэнни: (Отец молчит целую минуту) Хотите сказать мне что-нибудь ещё?

Мисс Дэвис: Знаете, вы очень похожи на мистера Дружного. Вы симпатичный. Держу пари, вы могли бы быть хорошим актёром. Вы когда-нибудь думали об актёрской карьере?

Дэнни: Нет, мэм.

Мисс Дэвис: Ну так подумайте. Моя дочка постепенно привыкает к актёрству. Вы с ней отлично смотрелись бы в кадре.

Здесь запись заканчивается. Понимаете теперь, что я говорил про отвратительные записи? Я рад, что мой отец был хорошим человеком.
----


== Не засовывай свой член внутрь больной!

Похоже, все действительно заинтересовались кассетами моего отца. Думаю, это неплохо — его работа вроде как живёт. Но то что вы так интересуетесь этими психами немного пугает. В смысле, такое чувство, что вам это почти так же интересно, как и моему папе. Он постоянно говорил об этих преступниках. Думаю, мысли о работе преследовали его и дома.

Как бы то ни было, вот ещё одна запись. Если вы хотите прочитать первую, она находится здесь. Напоминаю, что моего отца зовут Дэнни, также я называю его и в записи.

Извините, моего отца ЗВАЛИ Дэнни.

----
Дэнни: Дирк?

Дирк: Да?

Дэнни: Ты в порядке?

Дирк: Да, старик, просто устал. Не могу тут заснуть.

Дэнни: Понимаю. Можешь со мной поговорить?

Дирк: Могу, но ты мне не поверишь.

Дэнни: Посмотрим.

Дирк: (Глубоко вдыхает) Просто я не мог говорить об этом ни с кем, кроме Мэг. С моей-то семьёй уж точно.

Дэнни: Давай-ка начнём с этого. Как дела у тебя в семье?

Дирк: Понятия не имею. Моя жизнь была всегда была типа ниже среднего. Мои родители закончили колледж, а я вылетел после первого курса.

Дэнни: Продолжай.

Дирк: Думаю, в старшей школе я вёл себя как мудак. Встречался с кучей девчонок и издевался над младшеклассниками. Когда мои родители выкинули меня из дома, я привёл свою жизнь в порядок. Я не злюсь на них за это — мне был нужен такой пинок. И, походу, я здесь навсегда — один и тот же город, бар и жизнь.

Хех, ну думаю в такой жизни есть свои плюсы.

Дэнни: Да ну? И какие же?

Дирк: «У Микки» есть преимущество. Извини, «У Микки» — это бар, где я работаю. Преимущество в том, что он находится между двух шоссе, и у нас всегда много путешественников. Куча приезжих, останавливающихся на одну ночь. Это означает, можно познакомиться с новыми людьми. С девушками. Я бы не сказал, что я красавчик. Чёрт, да вы сами можете в этом убедиться. Но я точно могу заговорить девушке зубы (смеётся).

Ну, это работает не со всеми. Не с Мэг.

Дэнни: Кто такая Мэг?

Дирк: Мэг — это длинноногая брюнетка. Недавно съехала от родителей. Когда она впервые пришла в наш бар, ей только-только исполнилось восемнадцать. Такая красотка из захолустья, ну, ты понимаешь. Обычное лицо, задницы почти нет, но сиськи неплохие, да и шмотки она подбирать умела.

Извини, старик. Я человек простой.

Дэнни: Я слышал вещи и похуже. Продолжай, пожалуйста.

Дирк: Ну, я болтал с Мэг каждую ночь, когда она приходила. Но она никогда не соглашалась зайти ко мне. Мы болтали до закрытия, я убеждал её пойти ко мне домой. Но она всегда кокетливо отклоняла мои предложения, на этом дело и заканчивалось. Может, я и не лучший парень на свете, но я и не насильник какой-нибудь.

В любом случае, через неделю после того, как Мэг начала приходить к нам в бар, я познакомился с этой девчонкой… Бля, как де её звали?

Дэнни: Энн? Энн Цирелли?

Дирк: Точно! Вроде бы да, Энн. Она была в командировке. Зашла в бар пропустить стаканчик, а я оценил её костюмчик. Мы флиртовали всю ночь, а потом пошли ко мне.

Клянусь, всё было как всегда. Мы ещё поболтали у меня дома, потом мы целовались, ну и наконец перешли к делу. Тут я опишу всё в деталях. Я тебя предупредил, если что. Я только начал её трахать, как вдруг она закричала: «Не засовывай свой член внутрь больной!» (Его голос становится громче, он выкрикивает эту фразу).

Я немедленно вынул свой хуй. Я был застигнут врасплох. «Какого хера?» — спрашиваю.

А она просто лежит на кровати. Смутилась и спрашивает, что не так. Я сказал ей, а она рассмеялась и говорит, что я, наверное, слышу голоса. Я уже и забыл об этом, мы начали снова целоваться, у меня встал и я начал её трахать.

Она снова заорала: «Не засовывай свой член внутрь больной! Не засовывай свой член внутрь больной!»

Я вынимаю член, она озадаченно смотрит на меня. Ну я и подумал, хуй с ним. Может, у неё какой-то ебнутый фетиш. Так что я решил продолжить.

Мы снова начали трахаться, а она продолжала кричать. «Не засовывай свой член внутрь больной!» Я пытался не обращать на это внимание, понимаешь? Но тут дела пошли совсем странно. Её лицо начало… искривляться, как-то так. Как будто она попробовала что-то кислое. И как будто это исказило всё её лицо. А потом её шея стала поворачиваться, и клянусь, она повернула шею почти на 180 градусов.

Это прозвучит странно, но… я не мог остановиться. Блять, это был лучший оргазм в моей жизни. Она выглядела всё более странно, кричала всё время «Не засовывай свой член внутрь больной!», но я охуенно кончил. Потом я, должно быть, вырубился, а когда я очнулся, она уже ушла.

Дэнни: Ты не видел, как она уходила?

Дирк: Не-а (замолкает на несколько секунд). Я спросил у Мэг, что она думает об этом, а она надо мной посмеялась. Сказала, что либо у Энн были проблемы с головой, либо у меня. Я вроде как пошутил и пригласил её к себе, чтобы посмотреть, что из этого правда, но она отказалась. Как всегда.

Но это ещё не конец. То же случилось и со следующими тремя девушками.

Дэнни: Следующими?

Дирк: Да, в смысле, я ж не собирался позволять какой-то сумасшедшей сучке уничтожить всю мою сексуальную жизнь. Ну и, не знаю отчего, я чувствовал себя постоянно возбуждённым. Каждая женщина, которую я встречал, казалась мне безумно привлекательной, даже если была не в моём вкусе.

Вроде следующей девчонки, которая пошла ко мне домой. Её звали… Эээ…

Дэнни: Миранда?

Дирк: Нет, Миранда была следующей. Кажется, её звали Сьюзи. Она не была симпатичной. Худая, но с этим странным вздутым животом. Как будто она была беременной. Её волосы были спутанными, да и в целом она была грязноватой. Но я был возбуждён, а она была готова. Так что я отвёл её домой.

Она даже целоваться не хотела. Думаю, она была просто рада любому мужскому вниманию. Так что мы сразу начали трахаться, и точно так же, как и Энн, она закричала: «Не засовывай свой член внутрь больной!» Я, блять, был в ужасе. Вытаскиваю член. Она странно смотрит на меня, как и Энн. Говорит, что молчала. Говорит, что мне показалось.

Ебаный в рот, я так её хотел, что снова начал трахать. Она отвернулась от меня, головой к стене. Я попытался вдавить её голову в подушку, чтобы не слышать её воплей. «Не засовывай свой член внутрь больной!» Но она кричала охуенно громко. А её тело… большой бугор на её животе зашевелился. Он переместился к спине, а потом к шее. Он пульсировал, как будто что-то давило изнутри. Затем её голова повернулась на 180 градусов, а позвоночник оказался прямо передо мной. А она орала: «Не засовывай свой член внутрь больной!»

Думаю, что я вырубился, после того, как кончил. Когда я проснулся, она уже ушла.

Дэнни: Эта фраза что-то для тебя значит?

Дирк: Я и мои друзья в старшей школе всё время шутили, особенно про бывших. Многие девушки просто сумасшедшие. Больные на голову. И если ты трахаешь их, то навсегда остаёшься с этой больной.

Но не одна из этих девчонок не выглядела такой! Они были обычными девушками из бара. Но каждая, с которой я спал, проделывала то же самая. Крики, странная хуйня с телом, а потом я просыпался, а их уже не было. Энн, Сьюзи, Миранда, Кэл, Кэрри, и та, последняя, как бы там её не звали. Она была проституткой, так что вряд ли её действительно звали Кэнди.

Дэнни: Кэнди была проституткой?

Дирк: Да, вроде как моя последняя надежда. На самом деле, Мэг мне предложила заплатить проститутке, чтобы она молчала во время секса. Я рассказал ей эти ебанутые истории, и она сказала, что я точно схожу с ума. Но был только один способ узнать наверняка. Если она закричит, то тогда я буду знать, что обезумел.

Дэнни: Так это Мэг познакомила тебя с Кэнди?

Дирк: Ага. Но с Кэнди было хуже всех. Как только я начал её трахать, её кожа начала сползать. Как будто краска капала с тела. Она становилась тёмно-красной, а потом капала на мою кровать. Я весь запачкался. Но я не мог остановиться. Я просто наблюдал за тем, как она разваливалась. Конечно же, она орала всё время: «Не засовывай свой член внутрь больной! Не засовывай свой член внутрь больной!» В конце концов, я ебал голый скелет. Клянусь Богом, она растаяла прямо передо мной. Я просто хотел, чтобы это закончилось (Дирк начинает тихо плакать).

Дэнни: Когда приехала полиция?

Дирк: Прямо перед тем, как я… ну, это, кончил. Это было унизительно. Полицейские смотрели на меня, пока я кончал внутрь этого отвратительного скелета. Наставили на меня оружие. В этот раз я не вырубился.

Дэнни: Помнишь, что произошло потом?

Дирк: Вроде того. Я помню, как один из копов надел на меня наручники. Мне даже одеться не разрешили. Я помню, как меня привели в эту комнату. Но я не знаю, почему меня задержали, клянусь. Я не сделал ничего плохого! Эти женщины были сумасшедшими, точно говорю! Это они кричали! «Не засовывай свой член внутрь больной!» Я не просил их об этом! Если же эти женщины утверждают, что я сделал им что-то плохое, они врут. Спросите Мэг. Пожалуйста.

Дэнни: Дирк…

Дирк: Просто спросите Мэг.
----

Я провёл небольшое расследование. Оказалось, что Дирк был реальным ублюдком. Он убил пять женщин за три месяца. Они все были в городе проездом, никто не знал, где их искать. Никто не знал, что они исчезли. Его поймали только потому, что он выкопал труп своей бывшей, которая совершила самоубийство в старшей школе. Он попытался заняться сексом с её трупом (в смысле, с тем, что осталось после пяти лет). Её звали Меган Рули.

Мой отец допрашивал сумасшедших. Не знаю, как он вышел из этого живым. Походу, ему это не удалось.


== Пожары

Привет. Я вернулся с ещё одной расшифровкой одной из отцовских кассет. Но сначала скажу пару слов о себе. Меня зовут Сэм, я — единственный ребёнок в семье. Папа растил меня сам, лишь изредка нанимая нянек. Он много работал, но выкраивал время для меня. Вот почему мне было так больно, когда он ушёл. Я скучаю…

В любом случае, вы здесь не для того, чтобы читать обо мне. Вы хотите прочитать следующую расшифровку. Она сбивает с толку, так что будьте внимательны. Если вы хотите прочитать более ранние расшифровки, вы можете найти их здесь и здесь. И, как всегда, напоминаю, что моего отца звали Дэнни.

----
Дэнни: Доброе утро.

?: (Слышно, как низкий пугающий голос что-то бормочет, но слов не разобрать).

Дэнни: Можешь сказать своё имя?

Сидни: Сид. Разве это не записано в твоих бумагах (у неё голос девушки-подростка)?

Дэнни: Сидни?

Сидни: Что, проблемы со слухом?

Дама: Пожалуйста, извините Сидни, она голодна. (голос Дамы — это голос старой женщины, бабушки).

Дэнни: О, мне жаль, но ваше имя у меня не записано.

Дама: Меня зовут Дама. Я смотрю за Сидни.

Дэнни: Так вы за ней присматриваете?

Дама: Да, за ней нужен строгий присмотр.

Дэнни: Сидни, можешь рассказать мне, что произошло?

Сидни: Иди на хуй.

Дама: Сидни! Мне так жаль. Сегодня она здесь для того, чтобы извиниться.

Сидни: Я этого не делала! Мне не за что извиняться!

Дама: Сид, мы с тобой об этом говорили.

?: (Ворчание продолжается)

Дэнни: Я никого не обвиняю, я здесь только для того, чтобы выслушать вас.

Сидни: Все они так говорят. Они говорят, что будут слушать, но не один мне не верит.

Дэнни: Можешь дать мне попробовать?

Сидни: (Долгая пауза) Ладно. Но тебе нужно будет говорить со мной, а не с Дамой, хорошо?

Дэнни: Окей. Начинай.

Сидни: (Когда она говорит, можно услышать, как ногти царапают дерево. Думаю, что это она проводит ногтями по столу) Ну, признаюсь, у меня есть несколько странных друзей. Но только потому, что я не очень лажу с людьми. Я была изгоем с самого детства. Если ты приёмный ребёнок, друзей у тебя немного.

Ну, вы видели моих друзей, Роми и Дэйва. Думаю, они… чудаки. Не говорите им, что я это сказала. Но они действительно обо мне заботятся. Они относятся ко мне, как к другу, не посылали меня подальше. Роми… хотела бы я быть, как она. Симпатичной и умной. Семья Роми любит её. Блин, иногда я ей завидую. А Дэйв — это обычный испорченный ребёнок. Нас всегда было трое.

Дэнни: И кто из вас устроил пожар прошлой ночью?

Роми: Клянусь, это была Сидни! Это был не Дэйв! Я была дома, можете спросить у мамы (у неё голос девочки-подростка, как и у Сид).

Дэнни: Роми, я разговаривал с Сидни.

Роми: Но Сидни врёт. Она всегда врёт.

Сидни: Я не вру!

Дама: Девушки, успокойтесь, пожалуйста. Вы заставляете меня чувствовать себя неловко.

Роми: Ты мне не мать!

Дэнни: Я хочу, чтобы все успокоились (в комнате тишина). Окей, Роми, я уже говорил с тобой. Теперь очередь Сидни.

Сидни: Да, теперь моя очередь!

Дэнни: Продолжай, пожалуйста.

Сидни: Ладно. Не буду тебе врать и рассказывать, что я хороший человек. Я делала всякие неразумные вещи. Воровала в магазинах, всё такое. Но я не поджигатель. Я даже не знаю, как костёр разжечь! И где бы я достала бензин?

Дэнни: Сидни, откуда ты знала, что там был бензин?

Роми: Это сделала она! Не Дэйв, а она!

Сидни: Это была не я!

Дама: Девушки, будьте любезны!

Дэнни: Думаю, нам нужна минутка. Может быть, я могу пока поговорить с Дэйвом (долгое время ничего не слышно)?

Сидни: Он не хочет с тобой говорить.

Дэнни: Я знаю, но мне кажется, что он, Дэйв, бы мог прояснить этот вопрос. Я не хочу, чтобы у вас были неприятности, но семеро сгорели в том пожаре.

Роми: Он не хотел никого убивать. Он просто любит поджигать…

Дама: Я думала, он безобиден, и я ему позволяла (она всхлипывает). Я должна была остановить его.

Дэнни: Давайте все успокоимся, я хочу услышать Дэйва.

Сидни: Не выйдет.

?: (Ворчит).

Дэнни: Я знаю, что ты здесь, Дэйв. Я тебя вижу.

Дама: Не расстраивайте его.

Дэнни: Мы не будем говорить о прошлой ночи. А что насчёт грузовиков? Я знаю, тебе они нравятся.

Дэйв: Я люблю грузовики (у него голос восьми- или девятилетнего мальчика).

Дэнни: Я тоже. Мой сын играл с большим грузовиком, когда он был в твоём возрасте (пауза). А тебе нравятся монстр-траки?

Дэйв: Да.

Дэнни: А пожарные машины?

Дэйв: Нет! Я ненавижу их!

Дэнни: Почему?

Дэйв: Потому что они гасят пожары. Я люблю пожары.

Дэнни: Почему тебе нравятся пожары?

Дэйв: В пожаре погибли мои родители.

?: (Громкое ворчание, почти крик).

Дэнни: Мне жаль, я просто…

Сидни: Его родители были больными. Они били его. Они заслужили то, что мы с ними сделали.

Дэнни: Ты говоришь, что устроила пожар три года назад?

Сидни: Это неважно. Теперь ты запрёшь нас (её голос становится похожим на мальчишеский). Я видела это по телевизору. Ты запрёшь нас и посадишь в тюрьму.

Дэнни: Дэйв?

Дэйв: Ты нас запрёшь. Ты нас запрёшь. Ты нас запрёшь.

Дэнни: Дэйв, другие ушли? Сейчас здесь только ты?

Дэйв: Запри… Запри нас… Нас…

?: (Тихое ворчание, которое превращается в болезненный крик).

Дама: Допрос уже закончился? Я хочу отвести нас домой.
----

Я нашёл информацию о том, что Дэвид Эверс был маленьким мальчиком, чьи родители умерли во время пожара, когда ему исполнилось шесть. После этого он устроил ещё один пожар, в котором погибла вся его семья. Говорили, что у него синдром множественной личности. Он был интересен психиатрам, особенно поскольку все его «личности» были женщинами. Кажется, после этого интервью «Дэйв» так и не заговорил.

Мне кажется, что он просто сумасшедший ребёнок. Я ничего не знаю про психиатрию, но у него явно проблемы. Эти его звуки… гортанное ворчание… Надеюсь, что никогда больше не услышу его.

Может быть, это ворчание не давало отцу спать по ночам?


== Они не едят

Привет ещё раз. Это Сэм. Папа называл меня Сэмми. Хэмми Сэмми. Он никогда не звал меня по имени. Использовал только клички. Хэмми. Тимми. Джонни.

Некоторые спрашивают, кассеты моего отца содержат только аудио или ещё и видео? К сожалению, только звук. Думаю, что в его полицейском участке не было нового оборудования. Или папе просто нравился шуршащий кассетный звук. Так или иначе, расшифровка кассет отнимает целую кучу времени. Часто приходиться перематывать и ставить на паузу.

Но я намерен довести это дело до конца, и времени мне не жалко. Думаю, что папа бы мной гордился. Я просто хочу, чтобы он был жив и смог это увидеть. Может быть, он бы сказал мне, что гордится мной. Вслух. Несколько человек спросили меня, как умер мой отец. Не знаю, почему это имеет какое-то значение…

Вряд ли нужно напоминать вам, что моего отца звали Дэнни. Так я и пишу в расшифровках. Вы можете прочитать более ранние записи здесь, здесь и здесь.

----
Дэнни: Брианна, как ты себя чувствуешь (целую минуту ничего не слышно)? Можешь со мной поговорить (ещё одна долгая пауза)? Брианна, нам нужно побеседовать, чтобы мы всё выяснили.

Брианна: Ты знаешь, что делать.

Дэнни: Тебе известно, что я не могу это сделать (эта пауза — самая длинная. Около трёх минут — я засекал). Что если я выпью воды?

Брианна: Это не важно. Тебе нужно поесть.

Дэнни: Ладно (слышны шаги, звук открывающейся и закрывающейся двери. Потом пару минут тишины. Затем дверь снова открываается, раздаются шаги и всё затихает). Зерновой батончик подойдёт?

Брианна: Да. Ты должен съесть его целиком.

Дэнни: (Слышно, как он открывает упаковку и жуёт) Должен сказать, меня ещё не просили поесть, когда кто-то смотрит.

Брианна: Открой рот, я хочу убедиться, что ты прожевал (слышно, как он жуёт, затем сминает упаковку и выбрасывает её. Она облегчённо выдыхает). Я так рада. Я не видела настоящих людей очень давно.

Дэнни: Давно? А где ты была?

Брианна: Особенно нигде. Я стараюсь не попадаться им на глаза. Они везде — гуляют, водят машины… Большую часть времени я прячусь.

Дэнни: Где ты живёшь?

Брианна: Много где. Мне нравятся переулки — они избегают туда заходить. Мне нравится темнота. Но иногда они меня находят.

Дэнни: Кто?

Брианна: Они.

Дэнни: Можешь рассказать о них больше?

Брианна: Не знаю…

Дэнни: Я же съел батончик.

Брианна: Я помню… Они не едят. Они не могут есть. Они. Копии.

Дэнни: Копии кого?

Брианна: Всех (она глубоко вдыхает). Думаю, ты тоже мог их видеть.

Дэнни: Я видел (он говорит искренне). Когда ты начала их видеть?

Брианна: На вечеринке в честь моего пятнадцатого дня рождения. До этого я их не замечала. Но я чётко помню тот день. Все мои друзья пришли ко мне, но они не были моими друзьями. Они были копиями. Они выглядели так же, говорили так же, но я знала, что они ненастоящие.

Мои родители сказали, что у меня бред. Тогда я не понимала, но они тоже были копиями. Они отвели меня к врачу, и он сказал, что я сошла с ума. Но они просто хотели, чтобы я в это поверила. Они хотели, чтобы я молчала. Кто-то или что-то заменяет всех людей на планете их точными копиями.

Но они допустили большую ошибку. Копии не могут есть. Они просто подносят еду ко рту, но жевать её не могут. Они ничего не кладут в рот. Они притворяются, что едят, но не переваривают еду. Только так можно отличить их от настоящих людей.

Я не была дома… Больше десяти лет, наверное. Я с ними жить не буду. Лучше попытаю счастья на улице.

Дэнни: (В наступивший тишине они как будто бы присматривались друг к другу) Однако, на улицах небезопасно.

Брианна: Безопасности нет нигде. Копии повсюду. Они стараются вести себя нормально, но я вижу их насквозь. Как в прошлом году с тем доктором…

Дэнни: С доктором Стивенсом?

Брианна: Ха, вот этот юмор. Они думали, что если запрут меня и заставят говорить с этой… с этой ВЕЩЬЮ… то я перестану с ними сражаться. Но он был ещё одной копией.

Дэнни: Как ты узнала об этом?

Брианна: Он не ел. Я умоляла, говорила, что если он настоящий, то поесть будет совсем несложно. Но он отказался. Придумал оправдание, мол, не хочет подыгрывать моему безумию. (Её голос становится резким) Эти копии, они думают, что умнее меня. Но я знаю, как с ними разобраться.

Дэнни: Как?

Брианна: Так же, как и с любым захватчиком. Убиваешь их. (Слышно, как она ударяет кулаком по столу) Копии не чувствуют боли. Они вообще ничего не чувствуют. Они не могут. Да, они кричат и притворяются, но это всё ложь. (Она начинает смеяться) Но кровь из них льётся. Много крови.

Дэнни: (Пауза) Почему ты не прикончила меня, Брианна?

Брианна: (Её голос снова становится обычным) Потому что это было бы убийство. Ты поел и доказал, что ты настоящий. Я бы никогда не навредила настоящему человеку.

Дэнни: Сколько копий ты… прикончила?

Брианна: 31. Я не искала их специально, я убивала их только когда они приходили ко мне. Мне не нравится, когда они истекают кровью. Хотя должна признаться — есть в этом какое-то извращённое удовольствие. Когда ты знаешь, что уничтожаешь один из этих объектов. Я не знаю, откуда они приходят, но знаю, что они — это эпидемия.

Дэнни: Ты не боишься, что они могут скопировать тебя?

Брианна: (Смешок) О, нет. Меня им не скопировать.

Дэнни: Почему?

Брианна: Они не делают копии мертвецов.
----

Должен признаться, то, с какой уверенностью она произнесла последнюю фразу, потрясло меня. Девушка была безумна. Оказалось, что у неё было два психических заболевания — синдром Капгра и синдром Котара. Синдром Капгра ужасен — он заставляет человека думать, что люди вокруг него заменены или замаскированы. Обычно это распространяется только на ближайшее окружение человека, но Брианна верила в то, что все были заменены. В конце концов её осудили за девять убийств, но она утверждала, что убила тридцать одного.

У меня есть теория по поводу еды. Я покопался в папиных записях и оказалось, что в средней школе её увезли в больницу с жуткой анорексией. Думаю, что она стала её идеей-фикс или бредом. Но синдром Котара… Это действительно страшно. Люди с этим заболеванием верят, что они мертвецы. Живые мертвецы. Уверен, что её истощение только усугубляло ситуацию.

Девушка была ненормальной, но это меня не волновало. Я не могу забыть, как мой отец ответил ей… когда он сказал, что тоже видит эти копии. Разумом я понимал, что он просто использовал эту тактику, чтобы выведать подробности, но то, как он это сказал… Такое чувство, что это была правда.

Я не знаю. Мне не нравится, куда это всё идёт.


== Никогда не говори «да»

Я писал и переписывал это много раз. Не знаю, что делать. Но я решил всё же разместить эту запись. Я знаю, что это прочитают. Может быть, вы сможете мне помочь.

Это, конечно же, опять Тимми. Надеюсь, Рождество все отпраздновали хорошо. Я же провёл его в одиночестве, ведь моего папы больше нет рядом.

Но во время рождественских каникул произошло кое-что необычное. Во время каникул я не работал, и у меня было много времени для расшифровки кассет. Аж пальцы заболели. Никакой системы у меня не было, я просто брал из коробки одну кассету за другой. Последняя немного отличалась от остальных. Там был записан номер дела, но имени допрашиваемого не было. Я собирался перенести её на бумагу, но мне необходимо было имя.

Я решил позвонить в полицейский участок, где работал мой отец и спросить имя у них. И да, я пошёл по неверному пути. Сначала я покажу вам расшифровку кассеты, а потом расскажу, что случилось, когда я спросил про имя. Надеюсь, кто-нибудь мне поможет разобраться во всём этом. Я назвал допрашиваемого мистером Дружным, это имя мне кажется почему-то знакомым. Напоминаю — моего отца зовут Дэнни.

----
(Немного об этой кассете — запись явно начинается с середины разговора. Если честно, многие из отцовских кассет внезапно начинаются и неожиданно заканчиваются, но на этой звук лучше).

Дэнни: Если б это было так просто.

Мистер Дружный: Это может быть просто, если ты согласишься (знаю, что я зову его «Мистер», но, если честно, я так и не понял, какого он пола. Его голос становится то высоким, то низким).

Дэнни: Я не в настроении играть в твои игры. Ты знаешь, почему я здесь.

Мистер Дружный: А ты знаешь, почему я здесь.

Дэнни: Ты здесь, потому что ты убил троих. (Пауза) Ты согласен?

Мистер Дружный: Я не соглашаюсь ни с чем.

Дэнни: Ладно-ладно. Не соглашайся. Просто скажи мне — чем эти люди тебе не угодили?

Мистер Дружный: Выскочки. Думали, что они лучше меня. Мне это не нравится.

Дэнни: Но с тобой уже происходило это раньше. И ты не убивал. Что поменялось:

Мистер Дружный: Друг, ты слишком умён для своей работы. Ты мог бы присоединиться к нам. Я буду аккуратен с тобой.

Дэнни: Ты не заставишь меня сказать тебе «да».

Мистер Дружный: О, Друг. Ты знаешь нас так хорошо, но ты не один из нас.

Дэнни: Я уже долго этим занимаюсь.

Мистер Дружный: Слишком долго.

Дэнни: Возможно.

Мистер Дружный: Давай так — если ты задашь мне правильные вопросы, я на них отвечу. Согласен?

Дэнни: Я ни с чем не соглашаюсь.

Мистер Дружный: (Смеясь) Хороший Друг. Умный Друг.

Дэнни: Первый человек — Генри. Он был банкиром.

Мистер Дружный: Его деньги были очень вкусными.

Дэнни: В смысле, его руки? Ты съел их.

Мистер Дружный: Руки многое говорят о человеке. У некоторых людей руки на вкус как земля, у других — как вода. Руки банкира имели вкус денег. Вкус жадности, Друг.

Дэнни: А другой человек?

Мистер Дружный: Я не трогал его руки и съел глаза. Он был фотографом. Я думал, что его глаза будут на вкус как далёкие края. Но они были как пластик. Я их выплюнул.

Дэнни: Мы не смогли найти их на месте преступления.

Мистер Дружный: Мы не оставляем следов.

Дэнни: А последний? С ним было всё в порядке.

Мистер Дружный: Вы смотрели недостаточно глубоко.

Дэнни: Но на его теле не было никаких отметин.

Мистер Дружный: Мы не оставляем отметин. (Пауза) Тебе нравится мой новый голос? Его голосовые связки были такими толстыми. Я жевал их часами. Как дым на вкус.

Дэнни: Ты не мог жевать их часами. Мы прибыли туда через несколько минут.

Мистер Дружный: Ваше время на меня не действует.

Дэнни: Ну, теперь тебе придётся привыкнуть к нему. Мы тебя захватили и не позволим тебе уйти.

Мистер Дружный: Глупый Друг.

Дэнни: У нас есть и другие такие, как ты. У нас есть и ваши жертвы. Те, которым вы позволили выжить.

Мистер Дружный: Мы не позволяем никому выжить. Они могут дышать, но они всё равно мёртвые.

Дэнни: У нас разное понимание слова «мёртвые».

Мистер Дружный: Это потому, что я убиваю, а ты — нет. Но это изменится.

Дэнни: Как?

Мистер Дружный: (Смеясь) Глупый Друг. Ты мне нравишься.

Дэнни: Почему?

Мистер Дружный: Потому, что ты меня не боишься.

Дэнни: Я имею дело с тебе подобными каждый день. Ты меня не запугаешь.

Мистер Дружный: Однако я пугаю твоего сына, Друг.

Дэнни: У меня нет сына.

Мистер Дружный: Он у тебя появится. Он слушает нас прямо сейчас. Он скучает по тебе, Друг.

Дэнни: Я же сказал, что не играю в твои игры.

Мистер Дружный: А он играет. Он не знает наших правил. Ты…

Дэнни: Я никогда не отвечу «да». Я с этим покончил.

Мистер Дружный: Ты не можешь покончить с этим, пока я нахожусь в этом теле. Правда, Друг?

Дэнни: (Пауза) Я не отвечу «да».

Мистер Дружный: Но ты хочешь ответить «да». Ты думаешь об этом. Твоя человечность тебя подводит. (Смеясь) Глупый Друг. Напуганный Друг.
----

Здесь кассета кончается. Теперь вы, наверное, понимаете, почему я хотел узнать имя другого человека.

Обычно после того, как я делаю расшифровку кассеты, я ищу информацию об этом деле. Но я не смог найти ничего про человека, убившего троих и съевшего их части тела. Если быть точным, руки, глаза и голосовые связки.

Я позвонил в полицейский участок, где работал мой отец. Я спросил о номере дела, записанном на кассете. Офицер полиции ответил мне, что у них нет дела с таким номером, а даже если б и было, то они всё равно не раскрыли бы гражданскому подробности. Я попросил его не беспокоиться, ведь я был сыном Дэнни (и назвал папину фамилию), и сказал, что я просто продолжаю его работу. Офицер ответил, что первый раз слышит о моём отце.

Я попросил его связать меня с сержантом. Сержант рассказал мне весьма неприятные известия.

Во-первых, он сказал, что номер дела на кассете недействителен. Номера на уголовных делах не пишут латинскими цифрами. Во-вторых, сержант утверждал, что эти кассеты не могут быть записями допросов, поскольку все допросы записываются на видео. Аудиозаписей допросов в полиции не существует. В-третьих, он рассказал, что человек с именем и фамилией моего отца никогда не работал в его участке. Никогда.

Мне это всё очень не нравится. Это правда? Может быть, я перепутал участок…

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Автор: Автор: Chainsaw
Источник: https://mrakopedia.org/wiki/Взгляд_сквозь_стекло


У меня есть для вас странная история.

Я работаю охранником уже четыре года, все официально: лицензия, пятый разряд, регулярное повышение квалификации. Можете не верить, но зарабатываю довольно прилично. Здесь главное не тупить и не застрять навечно на кассах какого-нибудь ашана. Я и не застрял.

Месяца два назад получил долгожданное "блатное" назначение, прошел инструктаж, и с тех пор патрулирую определенные этажи высотки в Москва-сити. Объект называется "башня Меркурий", бронзового цвета небоскреб; место реально замечательное, сидят там очень серьезные конторы, поэтому как зарплата, так и требования соответствующие. Штрафы в случае косяков тоже конские. С улицы, понятно, попасть туда нельзя, но я на хорошем счету в крупной частной охранной компании (название не скажу), и мы третий год подряд выигрываем тендер у владельцев нескольких зданий на услуги охранников по субподряду — не полный комплекс, а только физическая охрана, так как система безопасности там своя. Попасть в сити хотят все, у меня вот получилось, и знали б вы, как сейчас об этом жалею.

Когда получал назначение, была возможность выбрать между пятидневкой с выходными среди недели и вахтой с ночными сменами (день-сутки-выходной). Взял, конечно, ночные — кто в ЧОПе работал, тот поймет. И спокойнее, и надбавка есть небольшая. Это еще одна моя ошибка.

В чем суть работы: днем я либо тусуюсь на ресепшене на первом этаже, проверяя посетителей, либо на ресепшене на 21, либо патрулирую 22 и 23 этажи — это офисы, вымирающие на ночь. Два эти этажа закреплены за мной и еще тремя ребятами, мы, бывает, меняемся сменами и постами, но нечасто. Вид из окон там что надо. Работа в целом тихая, основная задача — выглядеть цивильно, не отсвечивать, бизнесменов не доставать, но пропускной режим поддерживать. При необходимости — помогать (часто спрашивают направление, особенно кто не здешний, а на встречи приезжает). И самое главное: в случае чего быстро и четко реагировать на эксцессы, по инструкции либо по ситуации.

Эксцессов, на самом деле, практически не случается. Основное нам объясняли на брифинге. Бывают руферы — головная боль всей охраны Москва-сити, но внутрь они не пролезут, так что не мое дело. Бывают неадекваты. Несколько раз предотвращали кражи оргтехники сотрудниками арендаторов и левыми чуваками (один электрик, говорят, раз успел пол-офиса на люльку стекломоев погрузить, прежде чем его зажопили). Лифт теоретически может сломаться — надо будет звать лифтеров и помогать, по возможности, людям. Пресекать конфликты и курение где угодно внутри здания. В общем, такого рода вещи. Из оборудования есть рация и носимая тревожная кнопка. На подземном этаже и еще на семидесятом есть наши помещения: пара коек для дежурных, кухни и дежурные посты, где принимаем и сдаем смены. На постах всегда кто-то есть, туда же выводит картинку система камер со всего здания. На семидесятом я только пару раз был, они отвечают за верхнюю часть башни, где жилые помещения, так что не моя тема.

Вообще, место крутое, все здание похоже на космический корабль на самообеспечении. Но мне не одобряются экскурсии на чужие участки, так что свои два этажа с офисами покидать доводится довольно редко. Порядки, как я и говорил, жесткие.


* * *

Мои этажи похожи на лабиринт. Да хули там, это и есть натуральный лабиринт из однотипных коридоров и совершенно одинаковых дверей с табличками вида "23-54". Отличаются только картинки на стенах. Даже те белые воротнички, которые тут давно работают, регулярно с потерянным видом гуляют, нарезая круги в поисках нужной им переговорки. Двери, двери, двери — везде двери, по прямой и двадцати метров не пройдешь, упрешься в очередную дверь. Двери все на магнитных картах, но система распределения прав на доступ в помещения почти что индивидуальная, так что сотрудники жалуются: не знаешь заранее, сможешь ты тут пройти, или придется искать путь в обход. Это вполне реально: почти всегда в одно и то же место можно добраться от лифтов несколькими путями.

Единственные карты на этажах — редкие схемы эвакуации, и на них нихрена не понятно, потому что там даже номера помещений не отмечены. Меня учили по распечаткам планов этажа, но на руки их не выдают ввиду секретности (там отмечены кабельные каналы, камеры и вентиляция), так что я сам регулярно терялся первый месяц. У охраны привилегий побольше, так что со своим пропуском я могу открыть почти все двери на своих этажах, кроме кабинетов шишек и техпомещений типа серверной. Еще я могу попасть в лестничные колодцы (всего их три), чтобы не гонять почем зря лифт во время патруля, в коридоры для обслуживающего персонала и к служебному лифту.

По ночам на смену заступает только один охранник, и оба этажа оказываются в его полном распоряжении. Честно говоря, это было мое любимое время. Основной свет гасишь, провожаешь тех, кто задержался. Две-три шишки имеют право на круглосуточный доступ в офис, но на моей памяти ни разу этим не пользовались, никто тут не перерабатывает. И тихо так становится, спокойно, только кондеи жужжат и за окнами во всю стену огни города мерцают. Спать, правда, нельзя — запалят и вылетишь со свистом. Сидишь себе в своем углу за пультом, на двадцать втором, пьешь халявный кофе, читаешь что-нибудь, каждый час на обход. Можно потрепаться с ребятами по рации, если старший смены не лютует. Обходы пропускать тоже нельзя — на маршруте есть контрольные точки, и к ним надо прикладывать пропуск, чтобы дежурный всегда знал, кто где находится. И приложить надо в течение минуты, иначе система поднимет тревогу (датчик движения сработал, а охранник свою личность не подтвердил). Сначала на моем пульте лампочка загорится, а потом у дежурного. Короче, все серьезно.

Я месяц отработал совершенно спокойно, даже ни одной вздрючки от старшего не получив. А недели три назад началась та хрень, о которой и собираюсь рассказать. Запрос о моем переводе уже лежит в кадрах, а если откажут (хотя вряд ли) — уйду по собственному. В запросе сослался на внезапно открывшуюся боязнь высоты, что, мол, условия работы для меня крайне некомфортны. Это еще очень мягко сказано, еб я эту башню, но высота тут ни при чем, конечно же. Виноваты ночные смены.


* * *

На обходах по ночам заняться особо нечем, и как-то от нехер делать я посчитал ступени между своими этажами, пока поднимался и спускался. А дня через два, сбегая по лестнице на другом этаже, почуял подвох. Ёкнуло. Походил туда-сюда — да, реально, на один пролет почему-то меньше, чем у меня. Проверил еще на двух случайных этажах — меньше ступеней! А высота потолков одинаковая. Спросил ребят — плечами пожали. Ну я и забил. Планировка тут вообще странная.

Вот недели три назад, за полночь, сидел за пультом с книгой и клевал носом, когда этажом выше раздался удар — словно уронили гирю и протащили немного по полу. Глухо, еле слышно, но тишина ведь полнейшая. Подскочил, проверил мониторы — никого, и движения не зафиксировано. Поднялся, проверил — все нормально.

Но не послышалось. Через смену, во время обхода, практически над головой — отдаленный гулкий удар, как по листу железа. Вернулся на пост (на камерах — чисто), доложил старшему, что слышал странный звук с двадцать третьего. В первый раз-то не стал докладывать, мало ли что. Но тут уже система. Попросил узнать у сменщиков, было что в их дежурство или нет. Поднялся на лифте, проверил — ничего. Пришла на ум разная длина лестниц. Назавтра же набрал одному мужику из нашей конторы, который раньше прорабом на стройке таджиков гонял. Ну и выяснил как бы между делом, может ли быть просвет какой-то между этажами.

Оказалось, еще как может. Когда строят высотки, часто закладывают дополнительный этаж, низкий, без окон, про который и сами жильцы не знают, и попасть туда просто так не могут, лифт там не останавливается. Это называется технический этаж, для всякого оборудования, для компенсации нагрузки на несущие балки от разницы температур и прочего. Может и в вашем доме такой есть, а вы ни сном ни духом. А в моей башне, как Паша сказал, наверняка предусмотрено несколько таких техэтажей на разной высоте.

А долбит, значит, на этом секретном техэтаже между моими двумя. И даже старший про него не в курсе, иначе сказал бы. Такие дела. Я, конечно, стал искать, как туда попасть.

Оказалось несложно — простучал стенки на лестницах. Они облицованы декоративными панелями, один кусок просто поворачивается на петлях, а за ним — железная дверь без ручки с магнитным замком, типа подъездной. Приложил свою карточку для пробы — подошла, пикнуло. Толкнул слегка — да, открыто. Утро уже было, пришли уборщики, так что закрыл как было. Но на следующую ночную смену вернулся.

У меня был свой интерес: я ведь курю. Отлучаться с поста нельзя, спать нельзя, курить охото жутко. Может, получится на техэтаж бегать покурить. Так и вышло.

Пару ночей я его с фонарем обследовал: бетонные залы, все пересеченные толстенными балками крест-накрест. Можно в полный рост стоять спокойно. Стоят вентиляторы, гудят довольно громко, так что звукоизоляция, видать, хорошая. Ветер гуляет, пылища — пиздец. Трубы какие-то, манометры, электрошкафы здоровые — все коммуникации там, рай диверсанта. Снаружи это дело замаскировано, я смотрел с земли, но стены не сплошные, щелястые — воздухозабор идет. При желании можно и вниз прыгнуть. Оттого и ветер. Что в пол долбило — так и не нашел, зато хоть накурился всласть, в углу, где дым сразу вытягивало.

Короче, стал каждую ночь туда забегать по нескольку раз — в "свой" угол. А неделю назад зашел как обычно и увидел следы на бетонном полу, не свои следы. Как волокли что-то, а не как если бы голубь-подранок ходил. След с одной стороны уходил под приподнятые над полом койлы, а щель там узкая для человека. Не пролезть. С другой стороны след нарезал круги вокруг моего угла, потом шел к двери параллельно протоптанной мной тропинке, и — под балками в темные дальние помещения.

Тут мне как-то поплохело. Понимаете, да? Я не один на техэтаже, а на стальной двери изнутри остались глубокие царапины. Раньше вроде не было. Присмотрелся — а ведь и старые царапины есть, и свежие появились — в свежих металл еще блестит. Как будто кто-то взял зубило и строго по циркулю бил: несколько концентрических кругов, все не выше метра от пола, но в разных местах. Что-то ело эту сраную дверь.


* * *

Когда выскочил на лестничную клетку, раз десять проверил, что дверь заперлась. Лучше бы я терпел до утра с сигаретами своими. С тех пор и терплю. Но знаете, что покоя не дает? Ладно, дверь эту не прогрызть. И лестницы другие есть, пройдусь, не проблема. Звуки сверху — похрену, переживу. Нет меня тут, я в домике. Наушники надену. Но вот стены на техэтаже — стены там не сплошные. И если оно в щели пролезает, то и наружу... Поняли. Окна тут нигде не открываются. Стекло толстенное, как иллюминатор на подлодке. Зато эти окна — они повсюду, от пола до потолка, вся внешняя стена прозрачная, внутри часть перегородок тоже стеклянные, так... От обходов не отвертишься. Взгляд спину сквозь стекло буравит. Обернешься резко — это что, тень мелькнула, или глючит уже с недосыпу? А тросы, которые промальпинисты на ночь оставили, они от ветра так раскачиваться стали? Один на всем этаже, свет тусклый. Идешь мимо стеклянной стены, чуть отвернешься — и мурашки по позвоночнику, мышцы сводит. Смотрит. Снаружи. Сначала пореже, а потом — маршрут моего обхода можно ведь и запомнить. Отклоняться я не могу, все по часам. Повсюду это блядское стекло.

Позавчера видел что-то, снаружи темно, но оно распласталось рожей по стеклу, растеклось, городские огни закрыло. Как рыба-прилипала в аквариуме, только я внутри, а не снаружи. Сорвался, побежал. Вчера выходил в день, дошел до места — с той стороны глубокие зарапины, кругами. Маленькие трещинки от них во все стороны. Больше с ресепшена на первом не подымался. Сегодня опять выходить в ночь, ребята меняться сменами не хотят, глаза отводят. Господи, пусть меня уже переведут скорее, хоть в тот же Ашан на кассы. Но сегодня придется выйти. Надеюсь, в последний раз.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Истории эти найдены мною на мракопедии, но судя по стилю их написания, они скопированы с АИБ. Во всяком случае дух крипи-тредов чувствуется. Привожу их здесь бер редактирования.


== Тень на кресле

вышел из ридонли.

был в 9ом классе, уже 4 года мы жили с мамой в новой квартире. поскольку работала она в другом городе, то многие месяцы я жил в квартире один. ну как жил. обычно жил у бабушки в другой квартире, а к себе приходил только когда был после пьянок. было лето, мы сидели на стадионе с друзьями, пили пиво и пели песни под гитару. был я не слишком пьян, скорее просто "навеселе". пришел домой около 2х часов ночи, зашел в ванную чтобы умыться. смотрю в зеркало и меня начинает одолевать странное чувство. смотрю сам себе в глаза и не могу оторваться, стало жутко, но оторвать взгляд все равно не могу. простоял я так, как оказалось около 15 минут. но тянулось время так медленно, я не знаю как описать. потом я пошел спать к себе в комнату, через гостиную. даже свет включать не стал. ну прилег, пытаюсь уснуть. но постепенно чувство тревоги начинает меня переполнять. и тут слышу, что в гостиной кто-то (именно кто-то) стучит подушечками пальцев по ручке кресла (они деревянные были). я пытаюсь себя успокоить, что я просто перебрал, но сам понимаю, что весь алкоголь уже вышел. пролежал я так минут 10, слушая этот стук. потом меня взял псих, я схватил железную трубку, которая всегда лежала под моей кроватью и выбежал в гостиную, махая этой трубкой. и тут я просто охуел. на кресле сидело что-то темное, похожее на объемную тень, но будто из густого черного дыма и длинными пальцами стучит по ручке кресла. каждым пальцем, начиная с мизинца, заканчивая указательным. я побежал включать в спальне свет (видимо очень боялся включить свет в зале и увидеть, что это никуда не делось), а потом забежал в гостиную обратно с дикими криками типа "уебывай отсюда, мразота!". но уже никого не было. я охуел, но успокоил себя тем, что все ок, я бухой и т.д. потом я вспомнил, что квартиру мы эту купили у знакомых, а с ними жила бабушка (ей было лет 90+ когда она умерла). с ее внуком мы играли пару раз и я пару раз с ней сталкивался. она была очень доброй, но выглядела страшновато (худая, высокая, глаза на выкат). а умерла она в той спальне, которая впоследствии стала моей. после этого случая мне начали сниться сны, про то, что я в квартире один, но чувствую, что кроме меня в ней еще кто-то есть и я никогда не вижу это. но когда я слышу что-то, меня начинает одолевать ужас и я пытаюсь выброситься в окно, чтобы проснуться. рассказывал знакомым, некоторые поверили. но лучше бы не верили.


== Тайный сарай

вспомнил еще одну историю. на этот раз из детства.

любили мы лазить по сараям, гаражам (было нам лет 6-7). городок наш небольшой (дело было в 1996-1997), рядом с пятиэтажками стояли эти сараи и гаражи. был один такой сарай (больше обычного) с толстыми железными решетками и двумя (!!!) толстыми дверями (тоже железными и массивными). внутрь попасть у нас до этого не получалось и это не давало нам покоя. ведь все сараи в округе мы уже исследовали, а этот нет. мы и замок пытались вскрыть и решетки отогнуть (а за решетками были металлические листы, которые крепились как-то изнутри), поэтому мы не видели, что внутри. это нам не давало покоя. все владельцы этих сараев были уже пенсионерами, которые либо уехали, либо умерли, но были и те, кто наведывался в свои сараи. а в этот никто никогда не приходил (либо приходил, но мы не видели хозяина). в один прекрасный день мы бегали по крышам этих сараев (а стояли они все рядом) и тут кто-то увидел, что в крыше этого тайного сарая под листом гудрона, есть что-то вроде квадратного люка. мы отогнули лист гудрона, убрали деревяшки, которые были под ним и заглянули внутрь. от увиденного мы охренели. внутри лежало 2 новых матраса (прямо на полу), куклы и полка с банками, в которых была какая-то мутная жидкость. мы решили найти веревку, спуститься туда и посмотреть, что в банках. нашли кусок каната и устроили спуск. вдвоем мы спутили одного кореша (любитель острых ощущений) туда и стали ждать, когда он привяжет банку и подаст нам. он обвязал самую маленькую банку и сказал чтоб мы тянули. мы начали поднимать и тут веревка соскользнула (он был хуевый работник руками) и банка упала (но не разбилась). потом он сделал пару шагов взглянул на матрасы, а потом заорал "ТЯНИТЕ МЕНЯ!!!", мы испугались и начали его тянуть, кое-как затащили наверх, у него были бешеные глаза, он начал закрывать этот "люк", дышал быстро и тяжело, потом сказал "побежали" и мы рванули за ним, побежали мы в наше тайное место, в лесочке на высоком дереве, было что-то вроде деревянной платформы, на которой мы отсиживались если надо было что-то обговорить. залезли, сели и начали спрашивать отчего он так усердно драпанул. он отдышавшись сказал, что там были запекшиеся следы крови и этого испугался. а потом добавил, что в одной банке видел что-то похожее на внутренности рыбы (надеюсь что рыбы). когда мы вернулись в наш двор, шли мимо скамейки, где обычно сидели бабки. но там была одна бабка, которая нас очень не долюбливала и она сказала полушепотом, когда мы прходили мимо "нехуй лазить, где нипопадя". вот тут мы и отложили кирпичей. больше в тот сарай мы не лазили, а потом обнаружили, что кто-то вскрыл замки. но ни матрасов, ни банок там уже не было. все это было со мной, никаких паст, можете гуглить


== Тоннель под цементным заводом

еще одну стори вспомнил.

Будучи сосницким любили мы игры на заброшенных предприятиях и стройках. Недалеко от города есть заброшенный цементный завод и там целый комплекс разных построек + подземных коммуникаций. Играли мы в войнушку с китайскими пистолетами (все помнят пластиковые пульки разных цветов?). Было нас человек 9, но приключилось это со мной и моим другом, который, если вы помните был любителем острых ощущений (мы постоянно во всякие истории вляпывались, о чем не жалеем). в разгар игры мы решили дать деру через один из тоннелей (там рельсы и судя по всему на вагонетках перевозили материалы со склада в цех). и они параллельно шли (всего их было 3 или 4). тоннель длинный и впереди видно освещенное помещение склада. бежим на носочках, добегаем до середины и видим, что впереди в полу дыра и куски арматуры, сквозь которые можно попасть в подвальные помещения. услышали, что кто-то над нами кричит "посоны, они в тоннеле" ну и мы решили прыгнуть вниз, чтобы сделать обманный маневр. кое-как втискиваемся вниз, не без царапин, встаем на трубы и осматриваем, что внизу. а внизу вода. друг говорит "давай по трубам пойдем, куда-нибудь все равно выведут". ну и мы поползли на карачках в сторону цеха (то есть обратно).ползем, чувствуем, что бетон над нами дрожит, мы замерли. подумали, что кто-то бежит нас искать в тоннеле. а потом прислушались, а звук такой, будто кто-то толкает вагонетку по рельсам. но проблема в том, что вагонеток в тоннеле не было, тем более рельсы прерваны в том месте, где мы спустились вниз. и тут друг выдает фразу: "это вагонетки что ли?". я чуть в штаны не наделал, а потом слышу звук от арматур, будто кто-то пытается втиснуться в тот проход, через который мы на трубы попали. а назад повернуться нельзя, так как места мало, мы на карачках еле помещались. ну и мы поползли вперед на ощупь, пистолетики бросили, сердце колотится, анус расширяется. потом кореш отрывается вперед и я вижу его ноги в вертикальном положении перед собой, оказывается там дыра в полу была и он руку тянет. я быстро влезаю в нее и мы выбегаем из комнаты с электрощитом в цех. смотрим, а никого уже нет. мы подумали, что они где-то поблизости, просто игру прервали. обогнули цех и рванули домой. вернулись во двор, а они сидят на скамейке и спрашивают: "где вы были?". мы говорим, что в тоннеле. на что получаем ответ: "мы все тоннели обошли вас нигде не было. мы подумали, что вы домой ушли и тоже решили вернуться". в этом тоннеле мы были от силы минут 10, но оказалось, что уже третий час. а игру мы начали примерно в одиннадцатом часу. получается, что в тоннеле мы пробыли примерно час (как минимум). решили никому не говорить и сохранить тайну о том, что там случилось.

* Если в полной темноте на пол упала некая маленькая, легко теряемая вещь — немедленно найдите её. Вам не стоит знать для чего они могут её использовать.
* Не запускайте диснеевские мультфильмы задом наперёд. Никогда.
* К куклам нельзя поворачиваться спиной в пустой комнате.
* Если вы среди ночи услышите шепот из ванны — не выходите в коридор.
* Они не могут вас достать пока вы не встанете, чтобы включить свет
* Если в комнате умер ребёнок — это очень легко узнать. Ночью выключите свет и поставьте в центре её большое зеркало. Обойдите комнату три раза по часовой стрелке вдоль стен и быстро гляньте в зеркало
* Если он стучит в окно, главное не встретиться с ним взглядом. Иначе вы сами ему откроете.
* В каждой церкви водится то, что её охраняет. И по ночам оно тоже очень голодно.
* Они боятся огня, они любят воду. Если на кухне капает кран — не пробуйте закрывать его. Их крики в трубах сведут вас с ума.
* Стихотворение «Смерть пионерки» содержит текст заклинания. Не стоит читать его вслух целиком.
* Они мучали вас уже много раз, но каждый раз стирали вам память.
* На самом деле все эти мелкие звуки и внезапные испуги нужны только для того, чтобы вас вымотать. Реальную силу они получают во сне. В вашем сне.
* Когда стены начинают сжиматься — знай — они близко.

Я надеюсь, что никому из вас это не понадобится.

Потому что они диктовали мне это.

Я вообще человек довольно аутичный и многие вещи осознаю в правильном смысле много позже, чем столкнусь с ними в лоб. Тупить @ тормозить - мое любимое занятие по жизни, а уж страсть понять очевидную вещь (как, например, почему именно металлическая дверь в компьютерный класс, - просто ну вообще не задумывался раньше) через несколько лет после знакомства с явлением для меня вообще обычное дело. Да и замкнут я как-то на себе, не вылезаю из своих глупых юношеских фантазий, мир пролетает мимо меня. Забавно, бывает, ко мне обращаются, а я, выслушав, даже не сразу преобразовываю поток звуков, исходящий от собеседника, в осмысленные слова и отвечаю нетороплясь. Именно поэтому меня всегда в классе считали то лунатиком, то обдолбанным, то слоупоком (это уже в выпускном классе, в 2010, луркоморье идет в массы).

Жизнь маленького слоупока (а я действительно маленький - где-то 165/50 на тот момент) сконцентрирована в небольшом городе, что недалеко от ДС. Город, вообще, довольно банальный для тех, что находятся недалеко от Москвабада, отчего всяческая столичная новизна смотрится убого на фоне общей унылой разрухи. Школа тоже из себя ничего интересного не представляла - кирпичное здание около бора в два этажа, ничего примечательного. Естественно серая советская постройка никаких непризнанных гениев за собой не скрывает, лишь только ежедневно заполняется инфантильной детворой, которой пока еще ничего не интересно. Частично относилось и ко мне, но не будем об этом.

Класс девятый, я пока еще вовсе не затворник, коим стал после неудачно пережитой любви к ЕОТ. Я зацикленный на себе, сериалах и аниме парень, который вовсе не упустит случая прогуляться с одноклассниками, так как случаи эти довольно редки. А нашу компанию описать таки можно: веселый, но немного заносчивый альфа-спортсмен, КМС по легкой атлетике в свои годы; далее - типичный быдловатый шут, опоздавший на последний поезд панк-культуры; еще - классический ботаник-биолог в круглых очках, что чуть выше меня, но все равно создает более жалкое впечатление; ну и я, тихий (разговорчивый становлюсь по мере, так сказать, погружения, нужно привыкать каждый раз) паренек с околоскейтерскими шмотками. Разнобой? Да, блин, несомненно! Мы даже смотрелись странно для окружающих. Но зато нам было действительно весело дурачиться, все друг к другу привыкли, особенно к подкалываниям. Про нетипично "культурные" программы я вообще молчу - ЗОЖ-спортсмен задавал тон, и мы просто гуляли, дурачились в его богатой квартире или находили еще более банальное занятие, но никак не пьянки. По крайней мере более интересной компании я бы точно для себя тогда не нашел.

Мой чуткий дневной сон разбудил звонок телефона. Голос Андрея (спортсмен-кун) звучал так же сонно, как и мой, но настойчиво предлагал пойти и заняться абы чем, как обычно, всем вместе. Как выяснилось, остальные уже дали свое согласие, и я, с неудовольствием обратив внимание на поздний час (21.30, может быть), нехотя пошел искать чистые и глаженные вещи.

Начало декабря, темно, мороз. Андрей жил почти напротив школы - я проделывал это нелюбимый крюк через зафейленные стройки, где, в общем-то, опасность особую не найдешь в такое время, так как есть близость к крупным дворам и длинной улице. Вот я уже встречаю всю свору, идущую по направлению к бору. У всех настроение ахуительное, конец четверти не за горами (учиться у нас несложно, уже на тот момент было понятно, что оценки выходят положительные), медленно идем в самую глубь бора, к заледеневшему скату, что ведет в небольшой овраг с узкой речушкой, на другой стороне которого глухое селение, пара заводов и автомойка.

Парк людный почти всегда, пусть даже будний вечер, когда там бывают молодые парочки с пивом, немного гопников, иногда велосипедисты. Другое дело окраина, около оврага, она достаточно глухая, туда даже пьяное быдло не всегда добирается в поисках места для "погадить" под градусом. Зато можно скатиться с горок в одиночестве, ну или с компанией. Честно, мы хоть немного и боялись идти так поздно, но настроение задавал вечно смелый Андрей, всегда со специфическими шуточками, всегда навеселе, всегда уверен в себе. Можете не верить или считать преувеличением, но мы не раз видели, как он ставил на место вполне взрослых людей, один раз даже в процессе мордобоя хотя он и не агрессивен, девушку защищал, так что с ним даже как-то попроще было. Без него, пожалуй, было бы скучно, да и компания распалась бы. Связующий компонент для шуток, стеба и прочих шалостей школьников.

Вот мы уже стоим возле горки, ломаемся, кто покатится первым. Вокруг тихо, света от домов на соседней стороне овраге нет, ибо краевые дома заброшены, там все побито и славятся они только периодическими пьянками и актами вандализма. Но, опять же, опасной славы у района вроде как нет. Горка крутая, длинная (метров 40 будет), подходит к самой речушке. Подъем обратно довольно проблематичный из-за льда, а на другую сторону прямо от этого места не забраться (слишком крутой подъем), нужно идти вдоль речки до колодца, это примерно метров 200.

Начинаем дурачиться, Андрей уже кинул портфель очкарика (имя которого Максим) с горки, как бы намекая, что ему нужно последовать за ним. Следом слышим банальное недовольство и бурчанием и, конечно же, попытки быстрой "реабилитации" - снять портфель с альфача и кинуть туда же. Надо ли говорить, что как обычно безуспешно - и гордый задрот скатывается вниз, в темноту, лол. На что я сразу обратил внимание - так это то, что когда скатываешься туда и поднимаешься, сперва возникает небольшая дезориентация. Во-первых, руки леденеют от горки, попа болит, плюс света мало и страшно немного от удаленности от друзей. Поэтому поднимались мы все быстро, часто даже бегом, хе-хе, такая вот паранойя (или неужели мелкие панические атаки для всех возможны в таких случаях?).

Постепенно просто так скатываться надоедает, да и делаем мы это неохотно, предлагая соседу - ну уж очень страшно примерно в пол одиннадцатого вечера скатываться в такую темень, а потом под улюлюканье подниматься. Особенно когда ребята пытаются разыграть тебя и строят рожи (Мол, смотри, что это сзади тебя?!). Начинаем скатываться, разыгрываясь на "камень-ножницы-бумагу", попутно подзуживая и пугая страшным голосом якобы существ внизу. Особенно напряг нас тогда развеселый Андрей, принявший серьезную мину (ТИПИЧНЫЙ АНДРЕЙ - Я БУДУ ТРОЛЛИТЬ ДО ПОБЕДНОГО КОНЦА), начавший вполне серьезно рассказывать, что внизу может быть маньяк, что он ждет самого замешкавшегося, чтобы резко напасть и утащить. Смешно? Немного. Когда Андрей басом изображает голос маньяка в стиле "ХАА! Вот и свежее мясо катится" во время спуска других - тоже смешно, но уже не так, холодок чуть пробирает, особенно паническая атака внизу, когда резко нужно забраться наверх. А самое главное - посторонние звуки внизу, которые начинаешь замечать. Исключая паранойю друзей, вспоминаю хруст веток, что-то похожее на дыхание и сплевывание слюны. Нет, ну у страха уши тоже на размер больше, но слышно вполне явно было (лично я скатился в тот раз трижды, в последний раз очень отчетливо слышал посторонние звуки), но все продолжали скатываться, боясь показать, какие они трусихи.

Наконец, намечаем последний розыгрыш и домой, уже почти полночь. Страха много, как и адреналина, все очень раскованные, много смеха и расширенные зрачки. "Раунд" проигрывает наш Максим - недовольно поправив очки, он медленно готовится спуститься. Садится на попу и начинает "ныть", мол, давайте не будем, пошлите уже, ну нахрен, еще подниматься потом признаться, что очко сжалось, конечно, не вариант. Альфа, конечно же, придает ускорение ногой, и Максим быстро слетает с горки, молча, выпучив глаза (наверное от сильного страха и неожиданности). А теперь самое страшное, что было в моей жизни. Андрей медленно встает (что-то себе повредил), в ужасе смотрит по сторонам, смотрит на нас, лицо белее снега вокруг. И, что окончательно привело его в ступор, - какой-то неразборчивый, быстрый голос (детское лепетание, только явно человека взрослого, может даже пожилого!), истеричный, какой-то не знаю, нервный и, главное, абсолютно непонятный. Хруст веток и тень со стороны колодца, еле мелькнувшая.

Лицо Максима просто не описать словами, это - олицетворение смерти, простите за пафос. Мы его видим очень плохо и стоим в ступоре. У Максима ступор после голоса прошел за несколько секунд и он, ВНЕЗАПНО!, начал карабкаться на противоположную сторону, естественно, каждый раз сразу же падая. Это выглядело нелепо и пронзительно ужасно, я чувствовал себя просто в каком-то другом мире, как-будто не я наблюдаю за этой сценой. Парень чуть отдалялся в право в попытках залезть, потом громкий стук, шептание (вроде тоже лепетание, но тихо), тишина...Мы по всем законам психологии давно должны были убежать, но стоим в ужасе, не можем оторвать взгляд от оврага и повернуться спиной для бега. У Андрея волосы натурально дыбом (шапку он, кажется, тогда вообще там оставил), глаза безумные. А потом, буквально через секунд 30 опять это громкое визгливое лепетание "взрослого младенца" прямо на середине подъема, чуть левее, где тень от деревьев, стремительно приближавшееся. Мы так рванули, что аж в ушах звенело (мои даже "забились" - бывает от пульса избыточного во время бега), состояние животного ужаса, нечто абсолютно нечеловеческое, инстинктивное. Во время бега (а мы случайно разделились) я заметил только одно - ОНО бежало рядом со мной, чуть позади, то левее, то правее. ОНО было очень высокое, в какой-то странной мешковатой одежде, ноги непропорционально длинные и неуклюжие, голова большая, вытянуто-овальная, ЖУТКО бледная, губ НЕТ (я не видел таких тонких губ до этого), глаза посажены так глубоко, что их не видно. И самое главное - бежало оно очень странно сбоку, бешено и неуклюже (скачкообразно, подпрыгивая вверх) передвигая длинными ногами, появлялось то слева, то справа. Выбрался я на еле оживленную дорогу, меня почти сразу подобрал таксист, а существо пропало из виду...

Больше, хоть убейте, из того дня ничего не помню. А, нет, ну ночь-то бессонная сама собой, куча телефонных звонков между родителями, заплаканные глаза, родители Максима у нас, родители Андрея у нас (близко всем), милиция, показания. Максима-то нашли, череп у него вроде как был как-то проломлен, но не смертельно, выжил он. В овраге лежал, там же, где звуки раздавались, как оказалось. Странный он был после того случая, уже ни с кем не общался, а эта тема - вообще табу (в первую очередь по строгому наказанию родителей, а там уже рекомендации психиатра).

Последний майндфак - не знаю, врали друзья или нет, но описывали точно такую же погоню за ними. Тут уже ни на что не ручаюсь. Тем более странно, выбрались они из бора в районе школы.

Почитал я, что люди пишут, и решил поделиться своей историей. Не скажу, что я скептик, так как за свою жизнь слышал немало странных историй, но до этого самому сталкиваться не приходилось. Поэтому верить — верил, но до конца не осознавал.

Так вот, случилось это месяца полтора назад. Был вечер пятницы (наверное, самый лучший в мире день), я вернулся домой после работы около семи вечера. Мы живем вдвоем с женой, но за пару дней до описываемых событий мы немного повздорили и она уехала к родителям. Отдохнуть от семейного быта, так сказать. Ну и я особо по этому поводу не расстраивался, по дороге взял пива, всяких грызо-жевательных штук к пиву, у друга днем попросил консольку с парой игрушек — в общем, упаковался и приготовился расслабляться.

Хочу заметить, что почти сразу, как я оказался дома, я почувствовал какое-то беспокойство. Не знаю, что могло послужить объективной для этого причиной, все вроде было нормально; может, предчувствие, а может, матушка Природа давлением баловалась — не знаю. Ну да и речь не об этом. Тем более, что апатия продлилась недолго. Повисев некоторое время на юмористических сайтах и немного заправившись прихваченным алкоголем, я снова был в форме. На часах к этому времени было уже за 10 часов вечера.

Я включил приставку, вставил первый попавшийся диск с игрой, оказавшийся какими-то бешеными гонками, и впал в детство. Не знаю, сколько точно прошло времени, но меня отвлек звук из соседней комнаты. Было похоже на средней громкости хлопок. У нас живут кот и кошка, поэтому я решил, что они что-то свалили. Я пошел проверить, а заодно и шикнуть на них, чтоб не буянили. Но в комнате я не обнаружил ни упавшего предмета, ни, собственно, животных. Как оказалось, кот дрых на кухне на холодильнике, как он это всегда делал, а кошка вообще дремала на спинке кресла, где я минуту назад сидел.

Поняв, что живность к шуму непричастна, я снова стал обследовать комнату: проверил розетки с выключателями на наличие замыкания — все в норме, затем окно — закрыто, стекло цело и следов попадания в него птицы или камня нет. Забыл сказать, что мы живем на последнем, 9-м этаже — докинуть с земли что-либо проблематично, и сверху соседи на карниз ничего не уронят. Да и, если честно, больше было похоже, что бухнуло именно в комнате, а не за окном.

Я почесал затылок, плюнул и пошел обратно изображать пьяного Шумахера. Не прошло и десяти минут, как я опять услышал из соседней комнаты какой-то звук, на этот раз больше было похоже на скрип-шорох — ну не знаю, как называется этот звук, когда передвигают по полу мебель, только кратковременный, не дольше секунды.

Тут у меня уже зазвенел в голове тревожный звоночек. Я даже, наверное, на минуту замер, прислушиваясь — тишина. Проверять, если честно, как-то не хотелось. Собравшись с духом, я почти с разбегу включил свет и принялся осматривать место происшествия. Все на местах, на полу следов нет — но не могли же у меня с пива начаться галлюцинации! Я даже в шкаф заглянул — ничего необычного.

Свет я больше выключать не стал и вернулся в уже остывшее кресло. Игры меня больше не занимали, пиво я тоже решил больше не пить. Да и вообще, как-то стремно стало сидеть дома. На часах было уже три с копейками часа ночи, у меня закончились сигареты, а поскольку район у нас тихий, я решил прогуляться до ближайшего ларька, а заодно и воздухом свежим подышать. Тем более, что на дворе стоял месяц май, и ночи уже не были холодными.

Дорога моя пролегала через дворы и узкий проулок между жилым домом и детским садом — не слишком темный маршрут, но под впечатлением от недавних событий я, надо сказать, нервничал. До ларька я добрался без приключений, хоть и подпрыгнул пару раз, когда под ногами попадались особо хрустящие ветки (я не трус, просто впечатлительный). А вот на обратном пути начались проблемы.

Сначала откуда-то из-под забора метрах в трёх от меня с каким-то диким завыванием выскочила дворовая псина. Не знаю, что её так испугало, но готов спорить, испугался я на несколько порядков больше, чем она. Потом благим матом в кустах заорали коты. После такой шокотерапии неприятное нервное напряжение вернулось ко мне с удвоенной силой. Но самая задница ждала меня уже на подходе к родной девятиэтажке. Тут было попросторней и более освещено, я даже расслабился. А потом случайно бросил взгляд на окна собственной квартиры...

В тот момент мне показалось, что я даже приподнялся над землей от ужаса — мои окна были темными, хотя я и не думал выключать перед уходом свет, а еще мне показалось, что там во тьме что-то движется. Хотя 9-й этаж — ночью в комнатах без света вряд ли что-либо можно было разглядеть. Но в тот момент сердце пропустило пару ударов.

В некоторых окнах дома горел свет, поэтому в версию с отключением электричества не очень-то верилось. Я сел у подъезда и закурил. Через некоторое время я начал замерзать, но идти домой мне категорически не хотелось. Повторюсь — я не то чтобы такой трус, просто я не из тех героев, кто со словами: «Hello, is anybody here?» — идет в одиночку во тьму, поглотившую пятью минутами ранее всех остальных таких же героев.

И тут я обнаружил, что по забывчивости не выложил из кармана ветровки свой мобильник. Через 20 минут мой друг Лёха уже подкатил к моему подъезду (хорошо, что был конец недели, иначе я скорей всего шел бы сейчас в направлении трех небезызвестных букв). Когда я вкратце рассказал о событиях минувшего вечера, он, конечно, посмеялся, но выразил желание помочь. На всякий случай он захватил из машины фонарик, а я вооружился вспышкой телефона, и мы начали восхождение. Лифтом пользоваться не рискнули, поэтому до 9-го этажа добрались немного вспотевшие и с одышкой.

Остановившись перед дверью, мы прислушались. Мне показалось, что я слышу из-за двери то ли шорох, то ли шепот, но Лёха ничего не услышал и сказал, что у меня нервы.

Войдя внутрь, я первым делом щелкнул выключателем в прихожей — света не было. Под ногами что-то захрустело, как оказалось — осколки лампочки. Как позже выяснилось, разбиты они были абсолютно все. Даже те, что были выключены. В той комнате, которая весь вечер донимала меня шумами, некоторые вещи были раскиданы, а в углу на стене мы обнаружили странное пятно приблизительно полметра в диаметре, словно бы обои обуглились. Тут даже Лёха занервничал, мы взяли оставшееся пиво и спустились во двор. Так мы и сидели там, рассказывая друг другу о разных необъяснимых явлениях, пока окончательно не рассвело.

В заключение хочу сказать, что электрики в проводке ничего не обнаружили. Котофеев я нашел за кухонным гарнитуром через два дня, живых, но дерганных. Пятно на стене я заклеил, а весь беспорядок устранил. Жену пугать не стал, поэтому знаем об этом только мы с Лёхой, теперь вот вы тоже знаете. Я так до сих пор и не понял, что же тогда было на самом деле — какие-то естественные процессы или потустороннее вмешательство. С тех пор прошло уже почти полтора месяца и ничего такого больше не было. Но я стараюсь не ночевать больше дома один.

На дне коробки, которую я вытащил из своего подвала, лежал квадратный листок бумаги, на котором было написано «ЭЙ! ПОЖАЛУЙСТА ОТВЕТЬ». Не представляю, сколько эта бумажка там пролежала: эти коробки я поставил в подвал сразу, как въехал в этот дом. Я и не вспоминал о ней, пока на следующее утро, достав кофеварку, чтобы слить кофейную гущу, я не нашел промокшую записку «ПОЖАЛУЙСТА ОТВЕТЬ! ПОЖАЛУЙСТА ПОМОГИ». Я решил, что туда ее положил тот, кто пытался провернуть этот бессмысленный розыгрыш, потому что записки не было в кофеварке, когда я до этого засыпал в нее кофе.

Это была не последняя записка, которую я обнаружил: еще одна была под ковриком мышки, другая нашлась в корпусе компьютера, когда я вскрыл его, чтобы подсоединить новую оперативку, третья – в рулоне туалетной бумаги, четвертая – в дисководе моего двд-плейера. Я находил их в местах, куда никому бы и не пришло в голову заглянуть, не говоря уже о том, чтобы оставить в них записку.

Но я продолжал находить эти бумажки – всякий раз в них была просьба ответить и помочь. Наконец, когда мне это все порядком надоело, в мою дурную голову пришла мысль ответить на просьбу в очередной записке, которую я нашел в посудомойке (сразу после ее использования; записка, однако, была сухой). Я написал «ПРИВЕТ. Я ОТВЕЧАЮ. ОБЪЯСНИ, В ЧЕМ ДЕЛО» на обороте и просунул бумажку в трещину в ванной. Как только я вышел из ванной комнаты, на глаза мне попалась еще одна записка: она была в стакане газировки на столе в гостиной.

Я аккуратно вынул ее и прочитал: «СПАСИБО» и более крупными буквами «Я В ЛОВУШКЕ».

Я помахал ей немного, чтобы она подсохла, и снова написал ответ на обороте: «где именно? как ты посылаешь мне записки?». Мне не пришло в голову лучшей мысли, чем просто бросить бумажку за диван. Я ждал ответа, но до конца дня так и не нашел новой записки.

На следующий день разбирая почту, я получил ответ в записке, которая оказалась среди почтовых конвертов: «ВО ВТОРОМ ИЗМЕРЕНИИ. ПОД ТОБОЙ». Я на скорую руку написал на обороте: «кем бы ты ни был, твой розыгрыш идиотский. перестань уже» – и бросил ее на землю; записку быстро унесло ветром.

Следующая записка была написана теми же уродскими заглавными буквами, однако на этот раз текста было больше и последнее предложение было написано более плотно, чтобы уместить все на одном клочке бумаги. Наверное, это был отрывок из энциклопедии или брошюры: «Первое измерение – это определенная точка в пространстве. Второе измерение (это было подчеркнуто) – это все, что имеет ширину и высоту, а третье – еще и длину. В четвертом измерении есть время, а в пятом – прошлое, т.е. период, оставшийся во временном пространстве». Остальной текст был слишком мелким, чтобы его прочитать. Я закатил глаза и написал ответ: Как ты можешь читать, если ты в третьем измерении? Как ты вообще существуешь?» Я просунул эту записку в тостер.

Ответ я получил на следующее утро, перед тем как принять душ. «Письмо двухмерно. Зрение – это две наложенных друг на друга двухмерных картинки.»

Это не объясняло, каким образом я должен «спасти» этого человека, о чем я сообщил в своем ответе и смыл его в туалет.

«СДЕЛАЙ МЕНЯ ТРЕХМЕРНЫМ» – вот и все, что было написано в новой записке, которую я нашел в обертке шоколодки чуть позже. Я не мог понять, как этот идиот запихнул ее в закрытую упаковку, но в этот момент я уже решил ему подыграть: может, это был какое-то телевизионное шоу? «Как?» – написал я на обороте. Я точно запомнил, куда я засунул эту бумажку, потому что с тех пор я долгое время ничего не писал. Я засунул ее в пространство между зеркалом и его деревянной задней поверхностью. С тех пор прошло полтора года, но ответа я так и не получил. Как-то утром собираясь на работу, я зашел в свою комнату, чтобы повязать галстук перед зеркалом. В отражении я заметил квадрат на противоположной стене, однако, когда я обернулся, я ничего не увидел. Я вновь повернулся к зеркалу, решив, что записка, должно быть, упала на пол, но в отражении она все еще была на месте. Я прикоснулся к поверхности зеркала, думая, что это какая-то оптическая иллюзия, но я ошибся.

Я поднял свое зеркало и вместе с ним стал медленно пятиться к противоположной стене. Наконец, я остановился, зажатый между стеной и зеркаом и смог прочитать надпись на бумажке: «СДЕЛАЙ СЕБЯ ДВУХМЕРНЫМ».

Я съехал из этого проклятого дома сразу как только смог. Перекантовавшись на какое-то время у своей девушки, я избавился от зеркала, от тостера и всего остального. Всякий раз моя душа уходит в пятки, когда я вижу идеально квадратный листок бумаги. Я все еще живу в страхе, что однажды, открыв книгу или заглянув во внутренний карман пиджака, я найду там записку.

Теперь я постоянно проверяю все свои вещи. И пить кофе я тоже перестал.

Оставлять детей дома одних нехорошо. Особенно если они еще маленькие, хотя, чего греха таить, и довольно-таки повзрослевший ребенок может натворить дел или попасть в какую-нибудь передрягу.

Однако родители малыша Билли частенько оставляли его, не беспокоясь о последствиях. Причин тому было несколько. Во-первых, малыш Билли был весьма послушным ребенком и исполнял все те поручения и наказы, которые давали ему мама с папой. Во-вторых, это был настолько увлеченный мальчик, что он мог часами просидеть на полу с одной игрушкой в руках, тем самым исключая праздное шатание по дому, последствиями которого могло стать что-то не очень приятное.

В-третьих, малыш Билли был очень впечатлительным мальчиком, легко попадавшим под родительское влияние. Стоило его слегка попугать наказанием, лишением десерта, отказом сходить в парк аттракционов, как он сразу становился шелковым.

Билли оставляли одного много раз, и он сумел завоевать к себе доверие.

Пятница 23 мая не предвещала ничего необычного. В компании, где работала мама Билли - Клара, отмечали подписание выгодного контракта. И она со своим мужем Крисом отправилась вечером на это торжество, оставив по обыкновению сына на несколько часов одного.

За первый час отсутствия родителей Билли зря время не терял. Он уже, как обычно, включил телевизор, чтобы ему не было страшно, сел перед ним на пол и принялся играть со своей коллекцией игрушечных ретро-автомобилей, которую подарили ему на рождество.

К сожалению, веселье продлилось недолго. Примерно через минут сорок такого времяпрепровождения в доме вырубило электричество.

Малыш Билли сильно испугался, но постарался не терять самообладания. Он вспомнил, что в кладовке лежит старый отцовский фонарь, и, взяв своего плюшевого друга Тигренка Багзи, он отправился по залитому мраком коридору в сторону кладовки.

Билли был напуган, но это не помешало ему, крепко сжимая игрушку, добраться до кладовой. Он дотянулся до ручки и распахнул дверь. Там было еще темнее, чем во всех остальных комнатах, Билли, вопреки сковавшему его страху и тоске по родителям, смело шагнул в помещение. Кладовка представляла из себя маленькое помещение, заставленное стеллажами со всяким хламом и инструментами. Билли притащил с кухни табуретку и, встав на нее, стал рыться на полках, не отпуская при этом своего плюшевого друга.

Минут через шесть таких поисков Билли нашел-таки небольшой фонарик, оказавшийся, к счастью, в рабочем состоянии.

Кладовка тотчас же озарилась желтым фонарным лучом. Оказалось, что она была больше, чем представлял ее в темноте Билли. Малыш уже собирался уходить, как вдруг его внимание привлекло что-то блестящее. Он стал всматриваться, пытаясь это разглядеть. Интересующий его предмет лежал в дальнем углу комнаты, среди разбросанных по полу старых, покрывшихся пылью журналов.

Билли подошел поближе. В этой горе устаревшего глянцевого хлама нашелся карманный волновой радиоприемник в металлическом корпусе – он-то и блестел в свете фонарика. Большие блестящие буквы «Лефтон» завораживали мальчика. Эти круглые ручки, шкала с цифрами, отверстия колонок для выходящего звука, выдвигаемая антенна – все это казалось малышу Билли крайне интересным, новым, непонятным и от этого, еще более притягательным.

Малыш вышел из комнаты, держа в руках, помимо своего игрушечного тигренка, загадочную находку.

Усевшись на диван, стоящий напротив телевизора, он отодвинул Багзи в сторону и принялся рассматривать приемник.

Малыш Билли не выпускал его из рук. Он стал из чистого любопытства хаотично нажимать на все подряд, вытянул антенну и ждал, что же произойдет.

Огонек наверху приемника загорелся красным, но звука не последовало. Билли надеялся, что произойдет что-то интересное, однако его надежды так и не оправдались. Билли стал с силой давить на кнопки под шкалой, и так продолжалось бы еще очень долго, если б его правая рука не нащупала сбоку переключатель.

Шкалу озарила подсветка, малыш стал крутить переключатель ручной настройки в разные стороны.

Из колонок послышался какой-то шум. Помучившись с приемником около пяти минут, Билли уже было хотел положить его на место, однако в последнее мгновение, когда он уже хотел вернуть переключатель в первоначальное положение, из колонок послышался чей-то голос. Билли обрадовался, так как подумал что теперь ему будет не так страшно.

- Слушай сюда…(помеха) - слушай сюда – твердел голос

Малыш стал интуитивно крутить переключатель, пытаясь найти более подходящий и приемлемый сигнал. Голос стал четче

- Слушай сюда… слушай сюда…

Билли прислушался

- Я радиопомеха, засорившая эфир. Я шорох глубоко уходящих шагов, я тонущий в пучине тишины телефонный гудок. Если ты меня слышишь… слушай сюда… слушай сюда…

- Я слышу! – громко заявил Билли.

- Мой друг, ты один?!..

- Ты… ты со мной разговариваешь???

- Слушай сюда, слушай сюда… а здесь разве есть кто-то еще, кроме нас? А? Малыш Билли…

- Ты меня знаешь?

- Так ты один?

- Я… я один, но родители скоро придут.

- Ты в этом уверен?

- Мама обещала, что скоро придет.

- Я о другом… (помеха) - ты уверен, что ты один, совсем один?

- Ну, – Билли оглянулся, – у меня есть мой друг Багзи. Он свирепый тигр! Он меня защитит. А что, в доме кто-то есть?!

- Твой тигр просто-напросто плюшевая игрушка… я твой единственный друг.

- Как тебя зовут? Я тебя не знаю…

- Слушай сюда, слушай сюда, малыш Билли… Не случайно же в нашем доме все вырубилось, кругом темнота, тишина… и, казалось бы, только ты и я… Ой, что это… – (помеха)

На кухне послышалось капание воды из-под крана. Капли ударялись о раковину, производя неприятный, давящий на нервы звук.

- Это… это вода… - нервно ответил Билли.

- Ты должен пойти туда, мой друг, если хочешь быть в безопасности…

- Но… но там так темно…

- Не бойся, там – на кухне, в крайней тумбочке, что слева от холодильника, во втором шкафчике снизу – лежат ножи. Родители специально спрятали их, чтобы ты не порезался. Какие они заботливые… Но они не заботятся о тебе так, как забочусь я. Сходи туда и возьми один нож, а потом быстро возвращайся сюда. Можешь взять своего тигра, правда он тебе вряд ли… хи-хи… - (помеха) – хи-хи – поможет.

Билли положил приемник на диван и крепко сжал своего тигренка. Не выпуская его из рук, он слез с дивана и пошел в сторону кухни. Чего ему бояться? Он ведь уже ходил туда за табуреткой! Но что-то ему мешало успокоиться.

- Осторожно, малыш Билли… осторожно…

Руки Билли трясло, отчего он чуть не выронил фонарь. Добравшись до кухни, малыш, собравшись с духом, быстро выполнил указания и принес оттуда нож, который был спрятан точно в том месте, что и указал голос.

- Я его достал…

- Молодец, Билли. Ты очень способный и послушный мальчик. Твоим родителям больше всего нравится в тебе то, что ты послушный. А теперь… слушай сюда… слушай сюда…

- Я слушаю…

- Что это?!

Позади Билли послышался смешок. В тот же момент сильный ветер снаружи открыл форточку на кухне. Настенные часы в гостиной рухнули на пол.

- Вот видишь, Билли, а говорил, что ты один.

- Мне страшно…

- Всем нам иногда страшно… – (помехи) – даже очень. Но ты ведь смелый мальчик, не правда ли? У тебя же есть нож. А теперь посвети фонариком на стену справа от телевизора.

- Хорошо.

- Что ты видишь?!

- Ничего, обычная стена…

- Оставь фонарик на диване, а сам подойди к ней. Не бойся, в свете ты в безопасности.

Малыш Билли неспешно подошел к озаряемому фонарем участку стены. В одной руке он держал здоровенный кухонный нож, из другой руки не выпускал лапу своего плюшевого друга.

- Я здесь… - ответил Билли.

- Посмотри теперь на диван, мой юный друг…

Мальчишка перевел взгляд на слепящий глаза фонарь и онемел от ужаса. На том месте, где он сидел, находилось странное существо, напоминавшее человека – с ороговевшей кожей и перекошенным лицом. Оно было очень худощавым: тонкие пальцы напоминали скорее спицы, кожа обвисала вокруг костей рук. Тонкое, искривленное всяческим образом тело, чем-то напоминало кузнечика. Существо сделало отвратительную гримасу, обнажив черные лезвия своих зубов. С губ его стекала бурая жидкость, капающая на живот.

- Теперь-то я нашел тебя, Билли, – шепнуло ему оно, облизывая свои грязно-желтые губы.

Тотчас же огонек приемника погас.

----

- Так получается, он заколол себя сам? – спросил инспектор полиции Рамирес, осматривая место преступления.

- Я в это не верю… – рыдая, ответила Клара, уткнувшись носом в грудь мужа.

- Мы его часто оставляли дома одного, и все было нормально, – продолжил Крис, – и мы всегда прятали все острые предметы, чтобы он не порезался…

- Тем не менее, он их нашел. Я много чего повидал в этой жизни, но такого… Девятилетний мальчишка отрезает себе ступни и засовывает лезвие ножа себе в рот… У меня аж мурашки по коже… так… посмотрим, - Рамирес склонился над телом, – испачканная в крови игрушка…

- Это его плюшевый тигр… любимая игрушка… – не переставала плакать Клара.

- Хм… на диване еще лежит фонарик и старый радиоприемник… - произнес, вздыхая, инспектор.

- Этот приемник я вижу в первый раз в жизни, – ответил Крис.

Рамирес повертел его в руках.

- Забавно, тут даже батареек нет, – буркнул он, – хотя… – Рамирес в последний раз посмотрел на труп малыша Билли, – хотя и с неисправным устройством дети могут прекрасно провести время…

Мой друг любил послушать радиоэфир на коротких волнах, знаешь анон, всякие номерные радиостанции и т.п. Но как-то раз его старый радиоприёмник перестал работать, мы поехали на барахолку и купили ему замену - это был советский приёмник VEF-202. Продавец выглядел типичным "алкашом с радиорынка" и никаких подозрений не вызывал, скорее всего он достал тот злополучный приёмник, купив его у какого-нибудь бомжа.

Ну, в общем, купили мы его, принесли его домой, подключили к блоку питания и поймали "Маяк". Посидели, выпили, я уехал домой...

На следующий день друг рассказал, как сидел и вращал ручку настройки, пытаясь поймать что-нибудь интересное, но ловилось лишь вездесущее "Радио Китая". И вдруг сквозь помехи он услышал чей-то неразборчивый голос, голос был явно чем-то генерирован.

Прислушавшись, друг отложил кирпич, голос говорил: "Этот приёмник тебе не принадлежит, прекрати его использовать, иначе ты пожалеешь...". Подумав, что это просто балуются радиохулиганы, он решил сменить частоту, но куда бы он не вращал регулятор настройки, голос не исчезал. Друг, перепугавшись ни на шутку, вытащил блок питания из розетки и унёс радиоприёмник в уличный корридор (этакий "предбанник", отделяющий его квартиру и соседскую от подъезда). На следующий день он всё рассказал мне, я не поверил и решил проверить - я включил этот приёмник в сеть, покрутил ручку настройки, но ничего не было, обычное хрипение-шипение коротких волн.

Но ночью ситуация у друга повторилась: тот же "генерированный" голос повторял ту же реплику: "Этот приёмник тебе не принадлежит...", на следующий день он опять рассказал мне об этом. Я решил, что он меня трoллит и, уходя, велел записать загадочный голос на кассету.

На следующий день я пришёл к другу, но тот не открывал мне. Его телефон был вне зоны доступа, домашний не отвечал. Несколько дней я его не видел, никто не знал где он. Поняв, что что-то не ладно, я с его соседями вызвали ментов, которые приехали и вскрыли дверь в его квартиру. То, что я увидел потрясло меня на всю жизнь: мой друг лежал мёртвым за столом, на столе стоял злополучный приёмник и негромко хрипел короткими волнами.

Как показала судмедэкспертиза: умер он от сердечного приступа. И лишь недавно, посетив его квартиру вместе с его родственниками, я увидел, что приёмник пропал, словно его и не было, а от места, где он стоял, тянется шнур к кассетному магнитофону, в котором стоит аудиокассета и на нём нажата кнопка REC. Кассета стояла на конце (плёнка "кончилась") и на неё явно записывали.

Анон, я до ужаса боюсь слушать то, что он записал, ведь я велел записать ему тот самый голос!

Я не знаю куда еще написать это. Не знаю кому рассказать, мне все равно не поверят. У меня мало времени, очень мало. Я не могу даже выйти из квартиры. Я слышу ее дыхание за своей спиной прямо сейчас, чувствую, как холодная склизкая рука ложится на мое плечо. Если я не издам ни звука, если не обернусь, то проживу еще немного. Надеюсь, этого времени хватит, чтобы дописать мой рассказ.

Все началось месяц назад, тогда я сидела одна в своей комнате, читала книгу, когда услышала, что меня кто-то зовет. Я подумала, что это мама, хотя голос был точно не ее, хриплый и будто завывающий, но обойдя всю квартиру я поняла, что мамы дома нет и уже тогда я вспомнила, что час назад она уехала по делам, а я так увлеклась чтением книги, что и не заметила даже. «Наверное показалось» – успокоила я себя, но на всякий случай включила телевизор и проверила, закрыта ли входная дверь.

Вечером я как-то забыла поделиться с родителями этой историей, да и не казалось мне это чем-то таким уж мистическим… до определенного момента. Мне снился сон, я шла по своему же коридору мимо ванной, из которой меня снова кто-то позвал. Это снова был тот жуткий голос, но стоило мне услышать его, как я тут же проснулась и еще некотрое время тряслась от страха. Вроде ничего не произошло, но все же мне было очень страшно.

К утру сон тоже забылся, тот страх, что я испытала ночью, теперь казался мне смешным. Но все же, в глубине подсознания отложилось то, что от ванны в темное время суток стоит держаться подальше. Придерживаясь этого правила, я какое-то время жила абсолютно спокойно.

Вскоре родители уехали на отдых и оставили меня одну. Мне это было не в новинку, я могла оставаться на ночь одна, ну а если что, всегда есть верные подруги, которые смогут придти или же взять к себе на ночь. У меня не было никакой живности, которая могла бы предупредить меня о появлении НЕХ, но я была не особо впечатлительная и не верила в призраков или НЛО. Я проводила время сидя за компьютером или читая книги, я не особо любила гулять, меня более чем устраивало постоянное ощущение тишины и полного одиночества. Поэтому я все-таки напряглась, когда услышала свое имя поздним вечером. Услышала, как меня зовет кто-то тем самых хриплым воем из ванной. Я не предприняла ничего. Вообще ничего, кроме того, что обернулась на звук и какое-то время смотрела на дверь ванной… она была приоткрыта, я отвернулась, мне просто показалось, не более того. Но в ту ночь я так и не смогла уснуть, я пролежала до самого утра в кровати, а как только на улице стало светло, наскоро собралась и пошла к подруге. У нее же я приняла ванну, потому что если я и могла чистить зубы и умываться в раковине на кухне, то мыться там я не могла… а к своей ванной я больше не питала доверия.

По не поддающимся объяснениям причинам, я не стала приглашать подругу к себе, убедила ее, что все правда в порядке, но она уговорила меня переночевать тогда у нее, обещая грандиозную вечеринку. Да, вечеринка была. Она пригласила кучу народу, парня, который мне нравился, ничего необычного в том, что я позволила себе немного выпить. Или много… потому что я не помню когда вернулась домой. Помню только то, что днем я проснулась уже у себя дома и ключей от квартиры найти не смогла. К слову, дверь можно было открыть только ключами, с обоих сторон. Это означало, что мне предстоят долгие поиски ключей (потому что дома оставалась всего одни – мои, которые я потеряла, а остальные забрали с собой родители), а до тех пор я не то что не выйду из дома, даже гостей к себе впустить не смогу.

Я потратила на поиски ключей весь день, когда поняла, что я посмотрела уже везде! ВЕЗДЕ! Кроме ванной… Я включила там свет, но он тут же погас и больше не включался… чертова лампочка перегорела. Тогда я нашла фонарь, посветила в открытую дверь ванной (все еще боясь туда заходить, мой инстинкт самосохранения просто не позволял мне перешагнуть порог!) и заметила странный блеск у слива. Да, это блеснули мои ключи.

Перешагнуть порг ванны я так и не смогла. Свет там не включался, а луч фонаря не внушал мне доверия. Я не могла достать эти чертовы ключи!

В голову пришла мысль, что можно зацепить их чем-нибудь длинным и вытянуть. Я нашла мамины спицы, склеила несколько скотчем и убедившись, что это достаточно прочная конструкция, для того чтобы вытащить ключи, я принялась «рыбачить». Все шло отлично… до тех пор, пока я не начала тянуть ключи на себя. Они зацепились. Зацепились, за этот чертов слив и в попытке вытянуть их я только развалила конструкцию. Ничего, я придумала еще несколько способов вытащить их не входя в ванную и я применяла один за другим, пока они не кончились… ключи так и остались на месте, застрявшие в гребаном сливе! Я не думала о том, как они вообще попали туда.

Размышляя о том, что еще можно сделать, я вспомнила, что сегодня вообще не видела свой телефон. Нигде. Он не звонил, на него не приходили смс, его просто словно небыло. Поиски телефона тоже ничем не увенчались, его я видать потеряла еще ночью, я решила написать подруге в аську, но она была оффлайн.

Сидя в интернете, бесцельно гуляя по различным сайтам которые могли хоть немного поднять мне настроение, я вновь услышала это… свое имя. Кто-то вновь прохрипел его в ванной и я обернулась, чтобы посмотреть на дверь. Да, дверь ванной была открыта настежь, хотя я точно помнила, что плотно закрывала ее когда оставила попытки достать ключи.

Я так не решилась встать с места, не решилась закрыть дверь и наверное правильно сделала, оставшись сидеть на месте, потому, что по двери ванной поскребли. По открытой двери будто провели когтями и вновь прохрипели мое имя.

«Какого черта тебе надо!? Оставь меня в покое!!!» – закричала я. И вновь слышу в ответ свое имя. По двери требовательно поскреблись.

Я так и не встала с места той ночью, не решилась встать, а просто просидела на стуле не сводя глаз с двери, ближе к утру я просто отключилась за компьютерным столом.

Что же я испытала, проснувшись только к вечеру! Я настолько переутомилась за два дня, что проспала так долго. Очень хотелось есть… если вчера я была занята поиском ключей, да и вообще я привыкла не есть целые сутки, то теперь есть хотелось просто жутко. Чтобы попасть на кухню, мне необходимо было пройти мимо ванны… как только я подумала об этом, я вновь услышала скрежет когтей.

А потом… потом я услышала еще кое-что: «Обернись! Посмотри на меня» – требовал голос.

Нет. Я ни за что не стану этого делать.

«Посмотри!» – нечеловеческим голосом провыла тварь в ванной. Я не знала как назвать ее (или его) по-другому. А затем… новый звук. Звук шагов за моей спиной. В метре от меня, не дальше. Они приближались с каждой секундой и вот… эта тварь стоит за моей спиной и требует, чтобы я обернулась. Она кладет мне руку на плечо, склизкую, холодную и когтистую. Ведет ее вверх по шее и простит, чтобы я посмотрела на нее. Я не хочу. Как только я обернусь, я умру… а она заставит меня обернуться, я знаю.

Я сижу молча и не двигаясь уже больше двух часов. Стараюсь делать вид, что не замечаю руку (иди все же лапу?) твари на своем плече. Я бы закричала, но она убьет меня как только я издам звук. Она же выползла из ванной, когда я кричала на нее, а даже если это просто совпадение… я все равно знаю, что как-только я издам звук тварь прикончит меня. Я боюсь. Очень боюсь! Родители вернутся только через неделю, я не продержусь так долго!

Пожалуйста, если вы услышите голос зовущий вас из ванной – бегите! Бегите так далеко, как можете и ни за что не отвечайте ему.

Мне страшно. Спасите меня. Я не хочу умирать! СПАСИТЕ МЕНЯ!

В далёком 96 году, когда я был босоногим студентом, любил я искать приключения на свою задницу. И был у меня друг по кличке Щавель. Так вот мы с Щавелем, как только появлялось свободное от учёбы время,сразу же находили себе новое приключение. На двоих мы купили, помню, раздолбаный жигулёнок, чтобы можно было искать приключения на обширной территории и, будучи, парнями не криворукими, смастерили из него вполне рабочий автомобиль.

Так вот, 96 год, январь, сессия закрыта, каникулы, делать нечего. Зима в тот год, помню выдалась не самая морозная, и на улице можно было даже лепить снежную бабу, так как температура была около нуля и снега было очень много. Сижу я в общаге,л еплю фигурки из пластилина. Вот уже больше 15 лет прошло, но люблю это занятия до сих пор. Хотя сейчас это делаю, зачастую,чтобы успокоить психику, которая была безвозвратно искалечена в далёком 96...

Но собственно обо всё по порядку.

Сижу, значит, леплю фигурку. Как сейчас помню - смешного динозаврика в мотоциклетном шлеме. И тут в комнату влетает счастливый Щавель. В тот день он наконец добился девушки, за которой долго ухаживал, но радостный он был не по этому поводу. До Щавеля дошли слухи, что совсем не неподалёку от нашего города, есть деревня каннибалов. Я естественно рассмеялся в лицо Щавелю, сразу сказав, что это бред. Но Щавель настаивал на своём и изложил легенду.

Мол разруха в стране, обнищавшее поселение, спившиеся люди. Сначала с голодухи начали забивать и жрать друг друга, потом начали промышлять тем, что мастерят на шоссе ловушки и грабят и едят несчастных ротозеев-автомобилистов. И пояснил ещё мол для человека человечье мясо - самое лучшее, и единожды опробовавший будет потом испытывать тягу к нему до смерти.

Я опять рассмеялся, но ради прикола согласился разведать что там как. Щавель достал карту области и указал на ней, где находится поселение. Как сейчас помню название – село Лучезарное. А рядом ещё сёла Нижние грязи и Весёлая жизнь. «Весело там у них» - почёсывая затылок сказал тогда я.

Не теряя времени даром, смели в рюкзак пару банок тушёнки, спички, бутылку водки(хоть сами и не пили,но всегда на всякий случай брали с собой)пару фонарей, сигнальную ракетницу и Бжо. Бжо – это такая медная монетка, с вычеканенной улыбающиеся мордашкой с обеих сторон. Нашли её в одном месте, и с тех пор всегда таскали её с собой на удачу.

Отправились, чтобы было страшнее, специально под вечер. Ехать до Лучезарного нужно было чуть меньше часа .

И вот, мы не торопясь, весело болтая, ехали на встречу приключениям. Я тогда ещё начал прикалываться на эту тему, мол во бред, алкаши-каннибалы. Но Щавель сделался на редкость серьёзным, и начал заверять меня, что во всё это верит, и что ему действительно страшно. А тем временем шоссе темнело, попутных машин было всё меньше и обстановка сама собой становилась нагнетающей.

Щавель изложил план – оставляем машину где-то в районе Грязей и дальше, окольными путями движемся к Лучезарному. Я дабы не портить атмосферу, согласился с ним. Нужно же было погрузится в ощущение кошмара и плохих предчувствий.

Так и я постепенно терял свой скептицизм и начинал задаваться вопросом: а что если всё это правда? Если в городах население одичало,грабит и мочит друг друга пачками, то что творится в глубинке?

И вот уже молча, каждый думая о своём мы добрались до деревни Нижние грязи. Свернули, не доезжая до неё метров триста на просёлочную дорогу, чуть проехали по ней и оставили там машину. Одетые в берцы , камуфляж и ввз двинулись через заросли к месту назначения.

Нижние грязи полностью соответствовали своему названию. Сгорбившиеся домишки, развалившаяся ржавая детская площадка, замёрзшее дерьмо повсюду и горы мусора и снега. При этом ни единой живой души.

Это с Лучезарного всех сожрали – сказал я тогда, то ли в шутку, то ли серьёзно. Щавель в ответ нервно посмеялся. Разведав Грязи, небольшой посёлок, мы убедились, что он действительно вымер. И нам стало по настоящему страшно. Отчасти от вида опустелых хуторов, отчасти от того, что мы отчётливо чувствовали чьё-то присутствие.

Что-то живое бродило по селу кроме нас.

Наверное это собаки – решили мы.

Посовещавшись, обсуждая возможность вернуться к машине и уехать домой, подальше от этого проклятого места, мы решили таки дойти до конца.

Напрасно, нужно было убираться от туда так быстро, как только могли, не оглядываясь. Пройдя через лесок, добрались до Лучезарного.

Лучезарное ничем не отличалось от Грязей. Такое-же заброшенное село, только без детской площадки. Признаков жизни также не наблюдалось. Кроме смутного ощущения чьего-то присутствия, но мы списали его на паранойю.

Одновременно облегчённо вздохнув и разочарованно сплюнув, мы решили перекурить и определиться, что делать дальше.

Казалось бы вот оно – валите к машине и убирайтесь ко всем чертям. Но молодость и азарт не давали нам покоя, решили забраться в какой-нибудь дом и заночевать там.

На том и порешили, взломать полусгнивший дом трудностей не составило. В доме ещё оставалась мебель. Мы принялись изучать покоящееся в доме добро. Кроме совковой мебели, на первый взгляд ничего интересного не было.

Но когда мы наткнулись на фотографии по нашим телам пробежал холодок. Лица на всех фотографиях были размыты. На немногочисленных портретах на стенах в том числе. Мы нашли в шкафу несколько семейных фотоальбомов, изучили все фотографии. Каждый раз одно и тоже. Взрослые, дети, старики – лица не разобрать. Можно было понять, что в этом доме жила семейная пара, с тремя детьми и одной старушкой. Кроме них встречались фотографии ещё других родственников, но с лицами была какая-то беда.

Любопытство разгоралось в нас, мы взломали ещё один дом. Принялись искать ещё фотографии, и к нашему ужасу нашли. Та же история - лица размыты.

Перепугавшись не на шутку этой чертовщины мы решили от греха подальше убраться от туда. быстрым шагом мы отправились к машине. Я шёл первым, что-то говорил, чтобы было не так страшно. Назад не оглядывался. И тут, замолкнув, я понял, что не слышу шагов Щавеля. Я обернулся – за мной никто не шёл.

Душа ушла в пятки, тело начала колотить дрожь, на глазах начали наворачиваться слёзы. Я пытался убедить себя, что Щавель меня разыгрывает.

Робко покричав его имя и не услышав ответа, я, проклиная свою судьбу отправился на его поиски. Я вернулся в Лучезарное. Первым делом я заглянул в тот самый дом, который мы взломали сначала. То, что я там увидел заставило меня сначала оцепенеть от ужаса, затем бежать со всех ног в состояние полного аффекта.

Я увидел, что на полу сидит завёрнутая в лохмотья старуха и гладит лежащую на коленях отрубленную голову Щавеля.

Я бежал как грёбанный Форест Гамп, быстрее чем Хусейн Болт. Бежал, пока не споткнулся о карягу и не шмякнулся оземь. Тогда я оглянулся и понял, что меня преследуют. Тёмные очертания неутомимо приближались ко мне. Я собрал все силы и побежал ещё быстрее, чем раньше. Я начал слышать чей-то зловещий смех, я бежал уже очень долго, чувствовал , что силы вот-вот покинут меня, но я не видел спасенья впереди.

Только лес, тёмный лес. Я помнил, что через этот лес мы шли не так долго, я давно должен был уже выбежать к машине, но тьма не хотела расступаться передо мной. Я понял, что меня окружают. Отвратительные голоса и смех становились всё отчётливее.

У меня начало жутко колоть в печени и темнеть в глазах. Я потерял силы, упал, и взвыл, как раненый зверь. Перед глазами всё плыло. Я слышал перешёптывания и смешки. Я начал сходить с ума. Я услышал потрескивание кустов и приближающиеся шаги.

Дальше я погрузился в забытие.

Я помню, что во сне ко мне пришла моя прабабка, к которой я ездил каждое лето, будучи совсем ребёнком. Помню, что она во сне сказала мне «Вот видишь, не даром я наложила не тебя оберег от тёмных сил».

И вот сейчас, 16 лет спустя, я решил поведать тебе, анон, эту историю. Кстати у меня теперь вместо ног – протезы.

Нашли меня тогда с обрубленными ногами на обочине, неподалёку от Лучезарного. Как я не скончался от потери крови, заражения или прочих сопутствующих потере ног вещей, я не знаю. Как и не знаю, что вообще тогда произошло. Тело Щавеля так и не нашли.

Никаких фотографий тоже никто не находил. Теперь по ночам, в темноте, я слышу эти блядские перешёптывания и смех. Как только выключу свет и лягу в кровать – и я снова в том лесу.

Я никому не говорю, но я храню одну фотографию.Я получил её по почте, спустя 40 дней, с того злополучного дня. На ней запечатлены мы со Щавелем. Мы сидим в обнимку. В том самом доме, в Лучезарном. Лица на фотографии размыты.

Автор: Chainsaw
Источник: https://mrakopedia.org/


Я приехал в бабушкин дом ближе к концу августа, добирался поездом, автобусом и остаток пути — на попутках. Довелось даже проехаться на тракторе. Сельский люд оказался достаточно дружелюбен. Последние километры шагал, сшибая насквозь промокшими кроссовками росу с высокой травы. Доставали тяжелый рюкзак и ноющая поясница. Ходок из меня не очень. До сих пор я вообще не ходил в походы.

Просека вела к лежащему где-то впереди крохотному поселку с нейтральным среднерусским именем. Поречье, Заречье? Как-то так, точно уже не помню. Немного странно, потому что как раз рек в округе я на карте не видел — только кляксу большого озера неправильной формы. Приезжавшие на озеро туристы и рыбаки не забирались так далеко, что позитивно сказывалось на количестве мусора. Последняя раздавленная пивная банка попалась мне на глаза еще вчера. Случайный и пыльный призрак оставленной позади цивилизации. Тогда же я обратил внимание, что еловые леса кажутся значительно темнее лиственных. На рассвете непроницаемые тени сгущались в зарослях буквально в пяти шагах от кромки леса. На прямую как луч просеку не выходила ни одна тропа.

Вокруг стояла благословенная тишина. Именно за этим я и забрался в такую глушь. Когда бросаешь рюкзак и задерживаешь тяжелое дыхание, тишина смыкается вокруг как купол, образованный деревьями и безмолвным светлеющим небом. Немного зловеще. Сначала необычно для городского жителя, затем все же привыкаешь. В лесу сломается ветка, пропищит какая-то птица. Понимаешь: ты не оглох, просто ты здесь на километры во все стороны один. И несложно представить, что ты вообще один, один на всей земле. Напялив убивавший меня рюкзак, я побрел вперед, стараясь держаться линии телеграфных столбов, уходящих в редеющий утренний туман.


∗ ∗ ∗

Дом оказался на месте. Я немного опасался, что он мог сгореть за три года, прошедших с похорон бабушки. Никто не приглядывал за ним, да некого было и попросить. В отдалении над деревьями я видел еще несколько поросших мхом шиферных крыш, но круглый год здесь не жил никто. Может, пара семей приезжала на месяц в отгорающий уже сезон. Если так, следов после себя они не оставили. Идущий вдоль берега проселок зарос травой.

Ключа у меня не было, но он быстро нашелся под одной из ступенек крыльца. Пощелкав тумблерами, я убедился в наличии электричества. Большая удача, не зря тащил с собой старенький ноутбук. Газовый баллон в кухне-пристройке оказался полон примерно наполовину, а вот дрова под навесом, как и сам дом, основательно отсырели, превратившись в труху. Поленницу облюбовали мокрицы и длинноногие пауки. Сказывалась близость озера: дальний конец участка полого опускался прямо в заросли камышей, среди которых затерялся маленький покосившийся причал. С дровами я ничего поделать не мог, а вот сам дом предстояло основательно проветрить и протопить.

Я начал располагаться в своем новом доме.


∗ ∗ ∗

Несколько недель я живу на этом отшибе. Быть может, месяц. Следить за ходом времени нет никакого желания, но ночи становятся холоднее, а листья деревьев начали желтеть. Вчера утром заметил на траве иней. Днем работаю по дому, читаю или пересматриваю старые фильмы. Вечера провожу на причале, притворяясь, будто ловлю рыбу найденной на чердаке удочкой. Слушая плеск холодной воды. По ночам, лежа на вечно слегка влажной перине, прислушиваюсь к ветру и шуму близкого леса. Здесь не очень богатый звуковой фон. Как я уже говорил, здесь очень тихо.

Первое время я ходил на разведку: проверил остальные дома (пусты или вовсе заколочены), деревянную церквушку (вот-вот обрушится, возможно, этой зимой). Карта, должно быть, осталась в одной из машин, которая подбрасывала меня еще на трассе, но я смутно помню, что километрах в десяти по берегу должна быть какая-то деревня. Добраться до нее по проселку не получилось: он почему-то свернул от воды в лес, а там довольно быстро сошел на нет, и я остался стоять на топком чавкающем при ходьбе мху посреди молодого ельника. Раза два направлялся по берегу пешком, но выбивался из сил, форсируя непролазные заросли и настоящие горы валежника, еще до того, как видел или слышал хоть какие-то признаки присутствия людей. В одном из сараев обнаружился ржавый велосипед, и я все обещал себе починить его, но руки так и не дошли. Днище единственной найденной лодки прогнило настолько, что пробивалось тычком ноги. С тем же успехом я могу находиться на необитаемой планете, и, в целом, меня это устраивает.

В моем доме нашелся запас крупы и макарон, даже консервы с каким-то мясом. Этикеток давно нет, но вполне съедобно, а я не очень привередлив. Выкинув совершенно отсыревшее и испорченное, я пополнил привезенные с собой запасы. А еще, не слишком-то терзаясь угрызениями совести, совершил набег на дома соседей. Не знаю, сколько времени мне предстоит находиться здесь. На всякий случай я наколол большую поленицу дров, ворочая тяжеленным ржавым колуном. Лучше и жарче всего горит молодая сосна, а на растопку есть кипы старых газет с чердака. Да, мне нравится здесь, и я практически не вспоминаю о своей "городской" жизни, надуманность старых проблем очевидна с моего берега, окруженного полукружьем древнего леса, отгородившего меня от мира еще надежнее ледяных вод озера. Вместе с безмолвием и покоем, с ежевечерними туманами, укрывающими едва видимый противоположный берег, на меня опустилась странная апатия. Вся атмосфера этого места и сам его воздух погружают меня в бездумный тихий катарсис. Глубокий и темный, как омут под досками полюбившегося мне причала.


∗ ∗ ∗

Около недели назад отключилось электричество, так что я и не думал, что буду продолжать вести свои заметки, в которых, к тому же, нет никакого особенного смысла. Но в моем краю добровольного отшельничества кое-что изменилось.

Три дня назад, когда сумерки уже превратили лес за моей спиной в непроницаемый взглядом черный бастион, я, по сложившейся привычке, сидел на краю причала, выдающегося из полосы камышей. Каждый вечер над поверхностью воды, напоминающей жидкий металл, собирается туман, будто поднимаясь прямо из нее, становясь все гуще по мере восхода луны. Он образует вторую стену, и я оказываюсь отрезанным со всех сторон, как бы в центре кольца. Или на дне колодца. В такие моменты накатывает спокойная уверенность, что никакого мира за пределами этого кольца вовсе не существует, а есть только лишь мое личное пространство, остров абсолютного уединения, поровну поделенный между землей и водой. Созданный специально для меня Лимб.

Три дня назад я впервые увидел в тумане мерцающий красный огонек.

Был ли он далеко или близко? В воде, или на том берегу? Невозможно сказать. Да и берег ли напротив меня — это запросто может быть остров. Очертания озера, виденные на карте, уже стерлись из памяти, но если бы там было какое-то жилье, я видел бы огни каждую ночь. Насколько можно судить, источник света располагался не слишком высоко от земли, так что я подумал о свечении болотного газа. Слышал где-то, что такое бывает, и по сельским поверьям это души захороненных в лесу детей стремятся завлечь путников в болото. Однако огонек загорелся и на следующую ночь. И на следующую. Неподвижный, бесшумно мерцающий красный глаз, всегда в одном и том же месте. Пристально всматриваясь в него, я неизбежно зарабатывал давление в висках, переходящее в мигрень.

Очень странное явление. Я хотел бы исследовать его, но мне не на чем к нему подобраться, в моем распоряжении нет никакого плавсредства. К тому же днем огонек невидим, а у меня нет при себе компаса, чтобы засечь направление. Я же говорил, путешественник из меня никакой. И это значит, что плыть к свету пришлось бы ночью через туман. Что ж, продолжу наблюдать. Не так чтобы у меня здесь было много занятий.

Что-то я разогнался. Нужно беречь заряд аккумулятора.


∗ ∗ ∗

Прошло семь дней. Огонек на месте. Черт, он просто сводит меня с ума, день за днем. Бесформенные темные тени поднимаются из глубин разума и застилают зрение, если смотрю на него слишком долго. Остальное окружающее пространство начинает раскачиваясь плавать вокруг рубиновой точки, провоцируя тошноту. Но не смотреть не выходит, взгляд возвращается к ней снова и снова. Далекий, но яркий свет, и едва подсвеченный им туман как багровый ореол.


∗ ∗ ∗

Решено. Я построю плот. Я попросту должен выяснить, что это такое. Может, просто принесло течением буек со встроенным аккумулятором — такие бывают? Не важно, меня устроит любой ответ. Туман, конечно, скрадывает расстояния, но, думаю, источник света находится недалеко. Вкопаю на берегу три высоких столба и буду вычислять направление по ним, на глаз. Всего-то требуются столбы в углах равнобедренного треугольника, чье основание перпендикулярно нужному направлению, чтобы взять огонек "на мушку".


∗ ∗ ∗

Ну что же, надо признать: я не умею строить плоты. Уверен, гугл помог бы с инструкциями, но — разумеется — здесь не ловит сотовая сеть.

Первый мой плот перевернулся вместе со мной. По счастью, у самого берега. Вода действительно так холодна, что, случись это среди озера, я мог бы утонуть. Мышцы ног свело судорогой мгновенно. Второй плот был больше и оказался чуть более удачной конструкцией. Я отплыл не более чем на десяток метров от берега: взмахи тяжелым самодельным веслом преимущественно крутили плот вокруг оси. Кто бы мог подумать, что настанет день, когда я буду жалеть об отсутствии вокруг куч мусора. Мне бы очень пригодились пластиковые бутылки.

Ладно, кажется, я понял основные принципы. Инструменты есть и гвоздей хватает. Мне предстоит тяжелая работа.


∗ ∗ ∗

Огонек словно издевается надо мной. Он стал моим идефиксом. Что-то вынуждает меня стремиться к нему, как мотылька на свет. Выталкивает в его направлении из моего уютного обжитого мирка — участка берега с домом, колодцем и парой сараев. Я забросил начатый было ремонт протекающей крыши и не хожу за дровами. Дело уже даже не в любопытстве. Мне нужно плыть к нему.

Плот еще не готов.


∗ ∗ ∗

Я думал, что ошибаюсь, но нет: каждый день туман над озером встает все выше, и все ближе подбирается ко мне, к берегу. На улице уже холодно, а по ночам — откровенный мороз. Ну, я всю жизнь прожил в городе и не знаю много о том, как положено себя вести туману. По крайней мере огонек не стал более тусклым.


∗ ∗ ∗

Я готов. Плот закончен. 12 бревен, нормальные весла и уключины под них. Устойчиво стоит на воде, мой вес выдерживает спокойно. Все руки покрыты волдырями от рукояток ржавой двуручной пилы, а уж как я спускал его на воду... Спина еще припомнит мне это. Но оно того стоило.

На берегу я вкопал три высокие палки, как и собирался. Сегодня уже темнеет. Еще раз сверю с положением огонька этот импровизированный компас. А завтра днем отправляюсь в свою великую экспедицию.


∗ ∗ ∗

Черт, черт, черт. Я не нашел нихрена! Я не сбился с курса, может, мой метод навигации слишком наивен? Уж извините, я никогда не состоял в кружке юных скаутов. По крайней мере мой плот показал себя хорошо.

Вернувшись, я пинал столбы, пока не повалил их. Не знаю, что тут творится, но я греб, пока мой берег не стал полоской на горизонте. Волдыри на ладонях лопнули, руки болят невыносимо — мышцы и спина тоже. Кажется, спину я все-таки повредил. Без толку, я едва приблизился к противоположному берегу, и да, это остров или полуостров, причем полностью заросший сухим шепчущим на ветру камышом и какими-то уродливыми, отвратными кривыми корягами. Похоже, суши там нет, только большая скользкая болотная кочка. Согласно курсу, я должен был его миновать, но за ним только вода и ничего кроме воды! Я смотрел и смотрел, пока голова не начала раскалываться вновь. Временами казалось, что вижу что-то — но то был обман зрения и остатки тумана над водой. Как проклятое озеро может быть таким большим? Отдал бы половину оставшихся у меня припасов за бинокль... Нужно чем-то забинтовать руки.


∗ ∗ ∗

Ладно. Не проблема. Тогда я просто поплыву ночью. Почти уверен, что потерял направление, оставшись на воде без толковых ориентиров. Сяду на свой крепкий плот, поплыву ночью, плевать на туман, все равно он уже подобрался вплотную к берегу. Разведу на участке большой костер, чтобы найти обратный путь. Если не сумею доплыть, брошу в точке разворота буек. Сделал его из веревки с грузилом и крашеной бутылки из-под воды, пара которых была у меня с собой. Все будет нормально. Я справлюсь.

Я доплыву.

----

Что ж, привет. Странно, страшно было читать написанное выше. Я крайне смутно помню те два месяца, которые провел у черта на куличках. Воспоминания, отчасти вернувшиеся во время терапии, похожи на затянувшийся сон. Я помню, как сидел на полу у печки с ноутбуком и нажимал на клавиши, да. И в то же время знаю, что это писал другой человек. Ха, да тот парень даже не курил.

Прежде чем я все объясню, хочу закончить историю, чтобы она не выглядела такой рваной. Закончу, как я ее помню. Как сон, в котором вплотную подошел ко границе, за которой бездна. Ноутбук мне вернули, когда выписали из стационара, но я не хочу больше к нему прикасаться, так что допишу этот текст с планшета.

Итак, я сказал, что справлюсь, что доплыву. И я доплыл.


∗ ∗ ∗

Я доплыл, и это было самое страшное путешествие в моей жизни. В чьей угодно жизни. Уже после двух взмахов весел туман закрыл меня с головой. Тяжелый влажный плащ, брошенный на спину. Передо мной сквозь молочный занавес полыхал, удаляясь, сложенный моими руками огромный костер. Позади — я то и дело оглядывался — бесстрастно мерцала красная точка, которой я стал одержим. Остальное тонуло в темноте. Вскоре я уже не мог различить концов весел, они плескали воду за бортом, оставаясь невидимыми.

Я греб, пока не выдохся, снял куртку, греб еще. Усилившийся ветер сушил пот, но не разгонял туман. Напротив, тот становился все гуще. В какой-то момент застилающая глаза дымка не дала мне увидеть собственных ног. Где-то далеко трепыхался крошечный язычок огня. Я испугался, что костер затухает — но нет, виной всему окружившая меня белесая мгла. Подняв голову, я больше не видел неба или даже луны. Виски сдавила ставшая привычной в последние дни боль. В мозгу предельно натянулась стальная нить, продетая сквозь кости черепа.

Я продолжал слепо грести. Красный свет не приблизился ни на метр, не стал ярче... Но в то же время я чувствовал, что каким-то образом — стал. Мигрень разрывала голову на части, без толку шарящие по сторонам глаза выкатились из орбит. Отчаянно вцепившись саднящими руками в весла, я не мог понять, двигаюсь ли вообще, или застыл на одном месте, завязнув в сгустившемся молочном мраке. В темноте раздался горестный детский плач. Неуместность этого звука превратила мой пот в ледяную испарину. Костра больше не было видно. Полностью дезориентированный, я помнил только, что должен продолжать плыть во что бы то ни стало. Слышал шепот камыша под ветром, но никакого камыша там не было. Шепот со всех сторон выговаривал чье-то имя, и имя, как я вдруг понял, было моим. Шепот обвинял в чем-то страшном. Нить в голове все натягивалась, звеня от напряжения. Справа появилась тень — торчащая из воды кривая коряга, больше похожая на чуть притопленный обгоревший скелет. Она быстро пропала из виду, и стало ясно, что я все же двигаюсь, и двигаюсь быстро. Облегчения это не принесло — на меня обрушилось знание, что я приближаюсь к чему-то ужасному, что жаждало прорваться наружу, и этот поджидающий меня посреди безликого нигде ужас символизирует красный свет, к которому я так стремился. Свет окрасил туман в багровый, я плыл теперь в облаках взвешенной в воздухе крови, и капли с тем самым привкусом оседали на лице и губах. К невыносимой головной боли добавилась тошнота. Я не хотел этого, отчаянно не хотел, часть рассудка бунтовала против происходящего, молила вернуться домой, на одинокий берег, в царившую там тишину, где затихнут шепчущие голоса, говорящие отвратительную правду. Но выбор был мне дан, и я каким-то образом понимал это, между встречей с кошмаром лицом к лицу и полным безумием.

Плот легко зацепил что-то, плавающее в воде. Склонившись над черной поверхностью, я увидел, как мимо проплыла одетая в грязное платье кукла. Закрытые глаза распахнулись, неподвижный рот прошептал слова обвинения и проклятья, вплетающиеся в общий хор. Детский плач в ночи не утихал. Плот развернуло в воде, теперь немигающий глаз смотрел прямо на меня. Что-то еще задело борт и быстро скрылось позади, проплыв мимо — игрушечная детская коляска с беспомощно и трогательно задранными вверх колесиками. Я плыл в пылающем мареве среди миллионов покачивающихся на воде вещей — детских игрушек, косметики, фотоальбомов, книг. Правое весло задело оплавленный детский манежик. На левом повисла мокрой тряпкой до боли знакомая синяя женская ночнушка. Не в силах больше этого выносить, я отбросил весла, зажал ладонями уши, отсекая ставший громоподобным шепот, и что было сил закричал. В тот момент я хотел только одного — умереть. Умереть самому.

Плот ткнулся в невидимый берег и остановился. Натянутая в голове струна лопнула со звуком, который мне не забыть никогда. Мутными от слез глазами я наблюдал, как туман отступает, расходится в стороны, открывая один за другим огни: обычные, а не красные, множество огней стоящего на крутом берегу поселка, окна и фонари, подсвеченный биллборд, фары проехавшего по дороге над пляжем такси. Вернулись нормальные звуки, шепот стих. Над берегом стояла красно-белая мачта с антеннами и ретрансляторами сотовой связи. На ее вершине ровным светом горела красная лампа. В панике я обернулся и увидел в каком-то жалком километре свой дом и костер на берегу. Никаких признаков тумана.

Здесь память вернулась ко мне, ударив в череп, как в похоронный набат, и я свалился в воду, теряя сознание, временно возвращаясь в блаженное небытие.


∗ ∗ ∗

Ну вот. Готово. Я записал это. Было больно, но врач верно сказала, что мне теперь следует готовиться к долгой, долгой боли. Главное — безжалостно давить мысли о своей вине, гнать их от себя что есть мочи. Если бы это было так просто.

На том самом пляже меня вскоре и нашла компания загулявшей молодежи, помешав захлебнуться на двадцатисантиметровой глубине. Я пока не решил, стоит их благодарить за это, или же проклинать.

Меня лечили от подхваченного воспаления легких и травмы спины, полученной во время постройки плота, но главная часть работы досталась специалистам по мозгам. Мой случай показался психиатру любопытным, хотя и нес в себе классические симптомы диссоциативной фуги. Побег от реальности, побег от себя. Амнезия как защитная реакция. Одна моя бабушка десять лет как покойница, вторая спокойно живет во Владимире. Я поехал куда-то наугад. Вломился в чужой дом. Жил там, бредил наяву, воображал себя кем-то другим, писал эти чертовы заметки. Жестокий выход из фуги в виде острого галлюцинаторного психоза я и пережил на том проклятом плоту.

Не знаю, что еще написать. Я очень скучаю по своей жене и дочке. Мне не стоило так гнать, не стоило брать их вообще с собой, не стоило позволять малышке отстегивать ремень. Перечитываю заметки, написанные тем, другим, из его маленького локального лимба, отделенного от мира, отделенного от памяти. Это был человек гораздо более счастливый, чем нынешний я.

Врачам я улыбался. Принес коньяка и конфет, потому что вроде бы положено приносить коньяк и конфеты. Горячо всех благодарил. Они не виноваты, что не смогли меня переубедить. Виноват я один. На столике в прихожей лежит билет на поезд.

Я пока ничего не решил. Возможно, я просто съезжу туда ненадолго. Очень хочется вновь услышать тишину, окунуться в забытье. Постараться хотя бы минуту не слышать испуганных Катиных криков, плача дочери и визга шин. Ну а если не выйдет, что ж, я помню, под маленьким покосившимся причалом был глубокий и спокойный омут.

Автор: Антон Темхагин
Источник: http://mrakopedia.org/

Игорек был хорошим мальчиком. Учился на одни пятерки и всегда слушался своих родителей. Мама с папой не могли нарадоваться на свое чадо, а потому всегда приносили ему что-нибудь вкусное, сладкое, когда вечером возвращались с работы. Игорек сладкое любил, но своих родителей — еще больше. Они кормили его, одевали, заботились – ну как после этого их не слушаться?

В школу Игорек ходил рано утром, а папа по пути на работу всегда провожал его до самых дверей. Обратно мальчик добирался самостоятельно, чему был не очень рад, потому что немного побаивался увидеть все те ужасы, о которых ему регулярно рассказывали родные. По их словам, где-то по улице обязательно бродили бородатые маньяки, заманивающие маленьких деток вкусными конфетами, где-то бегали голодные, а оттого злые, собаки, а где-то совершенно точно ездили пьяные и кровожадные автолюбители, сбивая по ходу ничего не подозревающих ребятишек. Ничего подобного Игорек ни разу в своей жизни не видел, но очень доверял своим родителям. Ведь они уж точно плохого не посоветуют.

И вот потому Игорек старался добраться из школы до родной квартиры как можно быстрее. Он вжимал голову в плечи, опускал взгляд и быстро перебирал ногами по направлению к дому, стараясь не смотреть по сторонам и не привлекая к себе внимание. К счастью, никаких автодорог переходить Игорьку не приходилось, так что машин он мог не бояться. Но все равно боялся.

Этот переход для мальчика всегда был самым нелюбимым и нервным моментом в течение суток. По приходу домой, Игорек всегда облегченно вздыхал, брал на руки любимую трехцветную кошку Машку, гладил ее и звонил маме на работу. Мама всегда строго-настрого наказывала сыну связываться с ней по телефону сразу же, как только мальчик возвращался из школы. И если по каким-то причинам Игорек задерживался хоть на десять минут, то мама звонила домой сама, а уж если, не дай Бог, он не брал трубку, быстро набирала номер классной руководительницы Тамары Ивановны. Но до этого, к счастью, доходило очень редко.

После разговора с мамой Игорек принимался за уроки. Делал все, что было задано, учил наизусть следующий параграф учебника («про запас, потом легче будет», - как говорил папа), брал в руки любимую книжку про смешных маленьких хоббитов и читал до тех пор, пока не приходили с работы родители. И все в этой жизни, помимо небольшого каждодневного путешествия из школы до дома, мальчика полностью устраивало.

Но в любой жизни, даже если ты девятилетний счастливый мальчик, происходят перемены. Хорошие и не очень. А даже бывает так, что одни события, которые ты считаешь хорошими, плавно переходят в категорию «не очень». Или даже хуже.

Перед началом второй четверти, когда Игорек отдыхал дома на каникулах, родители накопили достаточно денег, чтобы купить новую квартиру. Мама с папой уже давно хотели переехать поближе к школе, чтобы Игорьку не приходилось каждый день так много времени проводить на опасной улице. Мальчик в этом вопросе был с ними полностью согласен.

Квартира была большая, светлая и уютная. Дом, в котором она находилась, был уже не новым, но все еще вполне надежным. Родителей Игорька в новом месте жительства все устраивало, самого Игорька — тоже. А трехцветную кошку Машку — нет.

Следуя давней традиции, папа запустил кошку в квартиру первой. Вернее — хотел запустить, потому что животное наотрез отказалось даже лапой ступать на неизвестную территорию, грозно мяукало и шипело. А потом, когда кошкино терпение лопнуло, она даже сильно покусала папу, чего раньше за ней никогда не водилось. Традицию пришлось забыть.

Уже позже, когда в квартиру были занесены все вещи, Машка соизволила войти. Она испуганно озиралась по сторонам, словно каждую секунду ожидала нападения неизвестного врага. И даже на следующий день она не успокоилась.

Через неделю, когда вещи были почти разобраны и расставлены по местам, Игорек, как обычно, вернулся домой из школы. Теперь ему нужно было пройти совсем немного, так что дорога до дома теперь не доставляла мальчику неудобств. Конечно, он все равно побаивался маньяков, собак и бешеных автолюбителей, но понимал, что теперь вероятность встретить кого-то их них была намного меньше.

Как всегда, Игорек первым делом закрыл за собой входную дверь. Замков было два — внешний и внутренний, и мальчик запер оба. Внутренний замок, что понятно, можно было открыть только из квартиры, так что вечером, когда с работы возвращались родители, Игорьку приходилось бегать к дверям и открывать запоры самостоятельно. Заслышав звонок, мальчик шел ко входу, внимательно смотрел в глазок, удостоверялся в том, что за дверью стоит именно мама (или папа) и только тогда поворачивал защелку. Мама говорила, что плохие люди часто взламывают внешние замки, но внутренние им даются гораздо труднее. Потому пришлось смириться с такой мерой безопасности. Игорек был послушным мальчиком.

Он разделся, положил свой портфель у письменного стола и пошел в родительскую комнату, где теперь находился телефон. Пошел и замер на пороге.

Кошка Машка сидела в углу около дивана, злым взглядом смотрела на потолок и шипела. Шипела громко, страшно, так, что даже начинала хрипеть. Ее шерсть на загривке была вздыблена, хвост ходил ходуном из стороны в сторону. От этого Игорьку стало жутковато. Он медленно подошел к любимице и хотел ее погладить, но Машка коротко огрызнулась, прижала уши к голове и продолжила шипеть на пустой угол. Мальчику пришлось оставить ее в покое.

После того случая, странное поведение кошки проявлялось все чаще и чаще. Она практически перестала спать, отчего выглядела очень уставшей, измотанной и жалкой, но регулярно принималась шипеть на разные части новой квартиры. Это пугало Игорька, но, почему-то, совсем не заботило маму с папой. «Перебесится», - говорили они и махали рукой.

Не перебесилась. Иногда Машка начинала бросаться прямо на стены, сдирая острыми когтями обои. Иногда просто била лапой по воздуху, пытаясь поймать кого-то, видимого только ей. Выглядело все это так, будто она с кем-то боролась, но мальчик не понимал — с кем.

Все это продолжалось больше недели. Игорек жалел кошку, но поделать ничего не мог. А потом случилась та самая ночь.

Тогда Игорек проснулся от дикого крика. Пока мальчик сонно протирал глаза, родители уже вскочили с постели и включили свет. Конечно же, это была Машка. Она лихорадочно бегала по коридору, жутко орала, с ее губ слетала белая пена. Животное бросалось на стены, громко клацало зубами, падало прямо на бегу. Мама крикнула Игорьку, чтобы тот вернулся в свою комнату, закрыл за собой дверь и ложился спать. Мальчик послушался, но долго не мог заснуть, слушая возню Машки в прихожей и тихие разговоры родителей. «Бешеная, наверное», - предполагала мама. Папа что-то неразборчиво отвечал.

Утром Игорек долго не мог найти кошку. Обнаружил ее уже прямо перед выходом из дома. Машка забилась за кровать в родительской комнате, слабо скулила и нервно сглатывала. Она отказывалась от еды и шипела сорванным горлом, когда ее пытались выманить на свет. Так и пришлось оставить ее там.

Когда Игорек вернулся домой и сел за уроки, кошка все еще была за кроватью и выглядела даже хуже, чем утром. Головы она больше не поднимала и ни на что не обращала внимания. Будто с чем-то смирилась.

Игорек как раз доделывал математику, как на кухне что-то громыхнуло. Мальчик сперва испугался, но потом даже обрадовался, решив, что это Машка наконец-то выползла из своего укрытия и отправилась на поиски съестного. Он уже дошел до двери своей комнаты и взялся за ручку, но в этот момент вся радость за выздоравливающую любимицу испарилась из его души.

На кухне отчетливо раздавались чьи-то шаги. У Игорька ком встал в горле. Кто-то ходил по кухне, немного пришаркивая по линолеуму. Мерно и спокойно. Но родителей дома, естественно не было, и прийти незаметно они не могли, потому что Игорек, как послушный мальчик, закрыл входную дверь на внутренний замок. Или забыл? Нет, не могло быть такого.

Мальчик замер на месте. Он боялся вздохнуть, не то, что пошевелиться. Возможно, он так и простоял бы, скованный ужасом, до прихода родителей, если бы не Машка.

Саму кошку Игорек не видел. Он только услышал цокот ее когтей по прихожей и страшное шипение после этого. Именно эти звуки словно пробудили мальчика. Он бросился к письменному столу, схватил стул и припер им дверь, зафиксировав спинкой дверную ручку. Это первым пришло в голову, потому что подобное Игорек уже видел в каком-то кино по телевизору. Мальчик навалился на стул всем своим весом, закрыл глаза и слушал.

А слушать было что. На кухне началась непонятная возня. Звук шагов сменился на громкое постукивание и шорох передвигаемых предметов. Иногда гремела посуда. И все это — под нескончаемое шипение и ворчание Машки.

Когда все это прекратилось, Игорек не заметил. Он просидел около стула до тех пор, пока не раздался заливистый свист дверного звонка. С души как камень свалился. Мальчик вернул стул на место, выбежал из комнаты и принялся открывать входную дверь потными от волнения руками. Даже в глазок посмотреть забыл. Но, к его счастью, это на самом деле была мама.

Заикаясь от страха, Игорек быстро пересказал матери все, чему был свидетелем. Мама потрогала лоб сына, покачала головой и заверила мальчика, что это кошка просто в очередной раз сходила с ума, а остальное — послышалось. С кем не бывает? Особенно в наше-то время, когда по телевизору такие страсти показывают.

Мама подняла пакеты с продуктами и направилась на кухню. И охнула. Игорек, опасливо выглядывая у нее из-за спины, охнул вслед за родительницей.

Кухня была разгромлена. Дверцы всех шкафчиков открыты, посуда валялась на полу, часть тарелок разбита. Мука, макароны и различные крупы тонким слоем покрывали линолеум. Машки нигде не было.

О том, что случилось потом, Игорек предпочитал не вспоминать. Ясно, что мама не поверила рассказам сына. Она кляла кошку, но, наверное, сама понимала, что бедному животному такое сотворить не под силу. От этого мама сердилась еще сильнее, а после того, как Игорек в очередной раз попытался уверить ее в том, что на кухне кто-то был, совсем разозлилась и приказала мальчику сидеть в своей комнате и не высовываться до ужина. Позже вернулся папа, но его реакции Игорек уже не слышал.

Машка исчезла. Домочадцы перевернули всю квартиру, но кошку нигде не нашли. Тогда мама решила, что глупый зверь скорее всего выбежал в подъезд, когда она пришла с работы, и теперь скитается где-то на лестничной площадке или на улице. Как бы то ни было, Машку с того дня больше не видели.

И как раз тогда Игорек понял, что, возможно, на улице не так уж и страшно. От маньяков и прочих можно спрятаться дома, но что делать, когда нечто пугающее происходит у тебя в квартире? В твоей крепости?

Теперь, как только мальчик возвращался с учебы, он закрывал не только входную дверь, но и блокировал свою, комнатную, сдвигая к ней одну из тумбочек, где хранилось белье. Так и сидел он в своей комнате, страстно ожидая заветного звонка.

Шаги на кухне опять появились на следующий день после пропажи Машки. Игорек, дрожа всем телом, старался не обращать на них внимание. В какой-то момент они прекратились, но мальчик все одно не осмеливался выйти хотя бы в коридор.

Так продолжалось день за днем. Но хуже всего было то, что с каждым разом шаги слышались все ближе к коридору, а, соответственно, и к комнате Игорька, в двери которой было большое матовое узорчатое стекло. Больше всего мальчик боялся того, что он увидит через это стекло в тот день, когда шаги доберутся до комнаты. Боялся и увидел.

В один день звук шагов раздался совсем близко. Мальчик боялся смотреть на дверь, но не смог сдержаться. Неизвестность отчего-то была еще страшнее.

За стеклом маячил высокий и темный силуэт. Он стоял неподвижно и не издавал никаких звуков. На глаза Игорька навернулись слезы. Такого ужаса он не испытывал никогда в своей короткой жизни. Руки его тряслись, тело сковал холод. Мальчику очень хотелось разреветься и закричать, но уголком сознания он понимал, что этого делать ни в коем случае нельзя. К тому же он не был уверен, что из его схваченного спазмом страха горла может вырваться хоть один звук. Силуэт поднял руку. Или то, что было вместо нее, поскольку через матовое стекло разобрать что-то было весьма сложно. Поднял и стал медленно раскачивать ей из стороны в сторону. Будто махал кому-то знакомому, но делал это настолько неспешно и плавно, что Игорек сразу понял — человек так двигаться не может. Не может, и все тут.

Звук звонка показался мальчику самой приятной мелодией на свете. Рука силуэта замерла. Нечто медленно развернулось и скрылось в стороне кухни.

В дверь все звонили и звонили, но Игорек настолько обессилел, что просто не мог подняться со стула. Преодолев себя, он впустил все-таки мать в квартиру и сразу же выложил ей все, что было у него в мыслях.

Мама рассердилась. И папа тоже рассердился. А Игорек тихо плакал в своей комнате, не понимая, почему родители не хотели ему верить. Почему?

Ужасный силуэт приходил каждый день. Его появление как обычно предвещали шаги на кухне. Все повторялось снова и снова.

Игорек стал получать в школе сначала тройки, а потом и двойки, потому что был не в состоянии заниматься уроками в то время, как на него из-за двери пристально смотрело нечто. Он не мог разглядеть глаз, да даже лица, но чувствовал, что пугающее существо следит за каждым движением мальчика.

Родители ничего не понимали. Они тщетно пытались допытаться у сына о причинах его плохих отметок, но в ответ слышали только истории о страшном силуэте. Мама ругалась, а папа молча качал головой.

Как-то раз мама отпросилась с работы и повела Игорька к врачу. Бородатый дядька в очках и сером красивом костюме отличался от того образа, который сформировался в мозгу Игорька для слова «врач». Ласковым голосом непохожий на доктора доктор задавал мальчику всякие вопросы, в которых тот не видел никакого смысла. Потом его попросили рассказать о силуэте. Игорьку уже ничего не хотелось говорить об этом, но все же пришлось. Все-таки доктор хорошо с ним обходился и вообще был приятным человеком. Врач внимательно выслушал историю, кивая на ходу и многозначительно хмыкая, что-то записал на планшете и вызвал маму Игорька. Самого мальчика попросили подождать в коридоре. Мама и доктор-не-доктор долго о чем-то разговаривали, а потом родительница вышла из кабинета, бранясь на ходу. «Ничего эти эскулапы не понимают, понакупают дипломов», - бурчала она. По пути домой мама с сыном зашли в аптеку и купили какие-то лекарства. Оказалось, что таблетки предназначались Игорьку.

От этих пилюль мальчику хотелось спать, но больше ничего не менялось. Силуэт продолжал свои визиты, а в один совсем не прекрасный день даже перешел к более решительным мерам.

Появившись днем, он постоял какое-то время, а после, к ужасу Игорька, ручка двери задрожала. Она принялась вращаться то в одну сторону, то в другую. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. В конце концов, она стала дергаться с ужасающей скоростью, будто бы тот, кто стоял за дверью, не понимал, для чего она нужна, но пытался прорваться в комнату любой ценой.

Игорек понимал, что от страшного его защищает только слабая дверь и маленькая тумбочка перед ней. Этого было мало.

В дальнейшем черное нечто не оставило свои попытки. Каждый день оно вращало ручку, иногда легонько толкая дверь. Игорек больше не хотел идти домой после школы, но не мог ослушаться своих родителей. Теперь все маньяки мира не казались ему настолько страшными, как неизвестное существо в его квартире.

В какой-то день, страшный гость принялся скрести своими лапами по стеклу. От этого звука у Игорька внутри все переворачивалось. А потом оно начало говорить.

Когда это произошло в первый раз, мальчик даже подумал, что слышит разговор соседей. Но потом сообразил, что звуки исходят от нечто за дверью. Гость странным тонким голосом что-то бормотал себе под нос, но Игорек не понимал ни слова. Ему казалось, что существо на ходу пытается подражать речи человека, потому что разговором это быть не могло. Нечто упорно булькало и пищало, выдавливая из себя что-то, похожее не слова. А после подняло руку и принялось совершать движения, как будто звала Игорька к себе.

Выходи, тут не страшно.

Мальчик в ужасе замотал головой. Существо тут же противно взвыло, а ручка двери задергалась с дикой силой.

Удар. Еще удар.

А это уже сама дверь содрогалась от толчков, к счастью, недостаточно сильных. Вой стал еще громче, перемежаясь булькающими «словами». Сообразив наконец, что в комнату попасть не удастся, черный гость перестал долбиться в дверь и принялся хаотично содрогаться всем телом, издавая громкие лающие звуки. От этого ужасного «танца» Игорек потерял сознание.

Очнулся от звонка. Еле дополз до входа в квартиру и впустил маму. Та, завидев сына, выронила сумки из рук и побелела лицом.

В тот вечер Игорьку дали две таблетки вместо одной. Он тут же заснул, а утром чувствовал себя очень плохо. Его тошнило и мотало. Родители охали и ахали, глядя на свое чадо.

С тех пор черное чудище, как про себя назвал страшное нечто Игорек, не теряло времени даром. Оно появлялось с одно и то же время и тут же начинало биться о дверь. И с каждым днем мальчику казалось, что удары у гостя выходят все сильнее. Игорек сознавал, что когда-нибудь оно все же пробьется к нему и тогда...

Даже родители стали замечать странные следы на двери. На ее белой поверхности оставались черные разводы, будто ее гладил кто-то густо измазанный сажей. Замечали, но только разводили руками.

По всей квартире начали пропадать и перемещаться в пространстве разные вещи. Мама находила свой фен за телевизором, папа обнаружил свой ботинок в мусорной корзине. Кастрюля оказывалась на кровати, ложки и вилки были распиханы по разным ящикам бельевого комода. Родители печально смотрели на Игорька и думали, не увеличить ли ему дозу таблеток.

После школы мальчик шел домой как на казнь. Ему хотелось подольше задержаться на улице или вообще не заходить в квартиру, но он не мог.

Черное чудище продолжало пробиваться в комнату, невнятно бормоча и лающе посмеиваясь. Игорек стал составлять к двери все, что только мог, а еще завесил стекло старым плакатом, лишь бы не видеть того, кто так настойчиво хотел прорваться к нему. Удары становились все сильнее. Дверь ощутимо содрогалась, а мальчик сидел в это время под своим столом и бессильно глотал соленые слезы. Он устал. Устал бороться.

Треск ломающейся двери, звон разбитого стекла и грохот от падения хлипких баррикад раздались одновременно. Радостный вой влился в комнату. А потом Игорек услышал шаги.

Оно двигалось неспешно, вяло передвигая ноги, словно ходить научилось совсем недавно. Довольно бормотало, и в этом бормотании уже даже можно было различить какие-то слова.

Игорек под столом сжался в комок. Его тело превратилось в камень, казалось, он даже забыл как дышать. В голове горела только одна мысль: «Где же звонок? Когда же они позвонят?» Но никто не звонил.

Звук шагов прекратился. Оно пришло. Со стола на пол полетели ручки, карандаши и любимая книжка про хоббитов. А потом оно наклонилось к Игорьку.


* * *

Ольга Васильевна Мошкова устало поднималась по лестнице. В каждой руке она держала по пакету с продуктами, сумка висела на плече. В этот день она купила свои любимые пирожные, но сделала это скорее для того, чтобы создать видимость обыденной жизни. Но все было не так. Из головы не шли мысли о сыне, который, по мнению Ольги, болел чем-то серьезным и никак не хотел идти на поправку. Не помогали даже дорогие препараты. Она никак не могла взять в толк, почему ее сын сходил с ума. Отчего? Они с мужем так следили за ним, так заботились, делали для него все. И вот результат. Почему?

Ее размышления прервал крик. Громкий, страшный, отчаянный. Ни секунды не колеблясь, Ольга побросала все пакеты на лестницу и кинулась к своей квартире. Бутылка с молоком разбилась, по бетонным ступенькам потекли белые струйки. Овощи раскатились в разные стороны.

Дрожащими руками Ольга вставила ключ в замочную скважину. Повернула раз, другой. Дернула дверь на себя. Тщетно.

Игорек был послушным мальчиком. Он всегда слушался родителей. И потому, конечно же, закрыл дверь на внутренний замок.

В следующие несколько минут произошло многое. Ольга отчаянно молотила кулаками в дверь. Звала на помощь. Под жуткие крики своего сына пыталась набрать нужные цифры на сенсорном экране своего телефона. Срывающимся голосом молила полицию выехать как можно быстрее. Рыдая, просила всполошившихся соседей выломать дверь. Сосед сверху, седовласый отставной офицер Михаил Петрович, примчался с ломом и попытался вскрыть замок. И у него это даже получилось до того, как приехала полиция. К тому моменту криков Игорька уже не было слышно.

Ольга, не видя ничего перед собой, влетела в квартиру. Увидела развороченную комнатную дверь, осколки стекла, перевернутый письменный стол. Ковер на полу был опален в нескольких местах, а у окна до сих пор тлел. Игорька нигде не было.

Полиция обыскала всю квартиру, но обнаружила лишь обгорелые детские наручные часы Игорька, которые, почему-то, валялись на кухне.

В тот день вещи семейства Мошковых перестали пропадать. А уже через две недели съехали из квартиры и сами Мошковы. Полиция поначалу подозревала, что к исчезновению Игорька причастны его же родители, но показания соседей, слышавших душераздирающие крики мальчика, отметали эту теорию. Мошковы говорили, что никогда не сделали бы сыну плохого. И им верили.

Игорек был послушным мальчиком и тоже верил своим родителям. Но они, к своему же сожалению, не платили ему тем же.

Автор: Антон Темхагин
Источник: http://mrakopedia.org/

Мне снова приснился кошмар. Нет, кого я обманываю. «Это» было куда хуже, чем обычный, рядовой кошмарный сон, после которого резко вскакиваешь в постели, ощущаешь еще какие-то мгновения нестерпимый ужас, но довольно быстро тебя накрывает блаженной волной облегчения — приходит осмысление нереальности пережитого. В моем случае ужас не проходит, даже не знаю, почему. Отчего-то чувствую, что тот кошмар нечто большее, чем просто страшный сон. Я не помню деталей. Да я вообще ничего не помню. Кроме одного момента — жуткого, протяжного, нечеловеческого крика. Он врезался мне в память и уже, вероятно, не сотрется оттуда никогда.
----

День обещал быть хорошим. Наконец-то спала невыносимая жара, которая не давала мне покоя почти весь июнь, заставляя проводить большую часть времени у работающего вентилятора. Небо было чистым, осадков не ожидалось — все погодные условия указывали на то, что поход пройдет отлично.

Я проехал ржавые покосившиеся ворота и остановил машину у невысокого старого забора. У калитки уже ждала Сашка, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Она махнула рукой в направлении остальных транспортных средств, мол, паркуйся там. Приехал я последним — машины Толика и Михи уже стояли под древним дубом, росшим неподалеку от домика. В очередной раз подумал, что других дубов в этой местности отродясь не встречал.

Сашка встретила меня объятьями. За спиной у нее уже висел пузатый рюкзак.

— Привет, опаздывающий! — радостно сказала она. — Все в порядке сегодня?

— И тебе привет. Все отлично, — соврал я.

Во дворе дома собирались все остальные. Вечно хмурый и серьезный Толик, его веселая противоположность Миха, хозяин дома Дима и его девушка Юлька, которую, впрочем, я практически не знал. Да и кто знал девушек Димы, когда он каждый раз появлялся с новой?

— Гляньте-ка, кто пришел! — нарочито удивленно вопросил Миха. — Мы тебя и не ждали уже.

— Действительно, — отозвался Толик. Его «действительно» было универсальным ответом в любых ситуациях.

— Так, народ, — Дима хлопнул в ладоши, привлекая всеобщее внимание. — Раз все в сборе — пора отчаливать. Тянуть нечего.

Все молча согласились. Я поздоровался с компанией и зашел в дом вслед за Димой. Рюкзаки моих спутников уже были собраны.

— Вот твоя доля, — Дима сунул мне в руки толстый вещмешок. Затем подошел ближе и поинтересовался полушепотом — Точно сможешь? Ты, если что, сразу говори.

— Смогу, — я накинул на плечи лямки рюкзака и хлопнул друга по плечу. — Все нормально, не волнуйся.

Дима кивнул, но неуверенно. Сомневается. Мы вышли из домика, Дима запер дверь и взял под руку черноволосую Юльку.

— Вроде, все готово. Вперед и с песнями!

Идею совместного похода мы замыслили давно. Каждый их нас был неравнодушен к природе, сборам у костра и ночевкам на свежем воздухе. Именно это, возможно, и сплотило нас уже на первом курсе института. С тех пор прошло шесть лет, а мы так и бродим по лесам, каждый раз — как в первый. Впрочем, далеко никогда не заходили. Теперь же решили предпринять более серьезную кампанию — путь предстоял неблизкий. По предварительным расчетам, идти нам придется три дня. В конечном пункте — деревне Неверово, нас заберет общий друг Сергей, после чего довезет обратно до Твердино, где и жил летом Дима.

Трехдневный поход откладывался несколько раз — из-за меня. Теперь подвести товарищей я не мог.

Толик шел впереди, прокладывая путь. За его широкой спиной расположился низкорослый кудрявый Миха, тащивший помимо стандартного рюкзака гитару в потрепанном чехле. Впрочем, михина гитара была не менее потрепанной. Дима с Юлькой, мило держась за руки, шли следом. Мы же с Сашкой замыкали процессию.

Первый час с копейками мы шли по обычной проселочной дороге, после наконец-то свернули в лес. Свет сразу померк — леса в этой местности были густые. У меня появилось чувство, будто мы зашли из открытой местности в большущий зал с высоким потолком. Удивительная, все же, вещь — лес. Попадаешь в какое-то другое царство, не имеющее ничего общего с обычной жизнью. И чувствуешь себя тоже по-другому.

В раздумьях я не смотрел под ноги, за что и поплатился, запнувшись за корень. Благополучно приземлился лицом в мягкий мох.

— Держи, увалень, — Сашка протянула мне руку. — На дорогу смотреть надо!

Я хотел было съязвить что-то в ответ, но проглотил слова из-за нахлынувшего чувства дежавю. Ситуация была знакомой просто до ужаса. Схватился за руку девушки, встал, отряхнулся.

— Спасибо. Задумался немного.

— Бывает, — Сашка улыбнулась и сняла ветку мха с моей куртки. — И как ты один только живешь?

— Выживаю помаленьку, — пожал плечами я.

С Сашкой нас связывали странные отношения. Вроде бы и нравились друг другу и не скрывали этого, но дальше дело не заходило. Друзья, да не совсем, влюбленные, да наполовину.

— Не отставать! — послышался бодрый голос Димы. Мы двинулись дальше.

Толик постоянно сверял путь по GPS, отчего как-то само собой решилось, что он будет во всех наших мероприятиях идти первым. И не важно, что GPS пользоваться умели все — серьезному и умному Толику доверяли, отчего-то, больше. Дима же в последнее время исполнял роль нашего лидера. После завершения института он ушел работать в полицию, чем несказанно всех удивил. Поэтому лидерство за ним закрепилось как-то автоматически.

Рюкзак регулярно цеплялся за ветки, а паутина вечно настырно лезла в лицо (и как только так выходило, когда впереди тебя уже прошли четыре человека?) — но идти было весело. Я любил в лесу все, даже такие, казалось бы, неприятные вещи. Через несколько часов пути мы сделали привал. Уселись на поваленном дереве и жевали сухари, запивая водой из бутылок.

— Ты как? Нормально все? — Дима повернулся ко мне, счищая крошки со штанов.

— Отлично. Лучше некуда, — я неестественно улыбнулся. Плохо давалось мне это простое действие.

— Хорошо, — просто подвел итог друг. — Ты знаешь, если что...

«Если что» он не договорил. Я и так понимал. Честно сказать — не любил я такие вопросы.

Остальные молча переглянулись. На секунду у меня возникло ощущение, будто я чего-то не знаю.

Ближе к вечеру, уставшие и измотанные ходьбой, мы стали устраиваться на ночлег. Миха с Димой и Юлькой расставляли палатки, Сашка занималась костром, а мы с Толиком отправились на сбор хвороста. Привычное дело, в общем.

— А Сашка переживала очень, — подал голос Толик. — Когда... Ну, ты в курсе.

— Я знаю. Блин, не хочу об этом, ладно?

Толик молча кивнул и поправил съехавшие с носа очки. После отвернулся и подобрал несколько веток.

Через полчаса мы уже ужинали супом из магазинных пакетов. Вредно, но вкусно. После все расселись у костра и неспешно разговаривали о том, о сем.

Я не сразу понял, что ощущаю странное чувство — будто кто недобрый смотрит на меня. Пристально так. Я осмотрелся и на миг мне показалось, что за одним из деревьев что-то сверкнуло. Я поперхнулся и выронил бутылку с водой из рук. Обернулся к костру — все смотрят на меня. Они никогда на меня так раньше не глядели. Неприятно.

— Что-то не так? — осведомился Дима. Юлька сжала его плечо мертвой хваткой.

— Да все нормально, вы чего? — голос мой прозвучал не слишком уверенно.

Я демонстративно принялся насаживать на ветку черный хлеб, чтобы поджарить на костре. Друзья постепенно возобновили разговор. Сашка незаметным движением подсела ближе ко мне. Я был не против. Странное чувство не прошло.

Вскоре мы отправились спать. Дима с Юлькой в одну палатку, Миха с Толиком во вторую, я с Сашкой — в третью. Залезли в спальники почти не раздеваясь — скинули только куртки. Рюкзак под голову — и спать.

Ночью я проснулся от очередного кошмара. Но это был не тот, что я испытал вчера. У потухшего костра кто-то разговаривал. Сашки рядом не было.

Слов я разобрать не мог — говорили шепотом. Поначалу я хотел выйти из палатки и посмотреть, что же посреди ночи обсуждают мои товарищи. Затем передумал — если бы они хотели моего участия в полуночной беседе, то разбудили бы. Видимо, разговор не предназначался для меня. Эта мысль мне совсем не понравилась. В душе мелькнул отголосок ревности.

— А если не сможет? — услышал я ровный, чуть басовитый голос. Толик.

Значит, они опять об этом. Зачем? Я же просил...

Уснул с горечью в сердце.
----

Свет. Яркий свет режет глаза. В нос бьет сильный аптечный запах. Я... сплю?

Слышу голоса. Далеко или близко? Странный звук, не могу понять.

— Состояние стабильное. Должен перенести.

Я лежу. Кто-то держит меня за руку. Боже, почему такой яркий свет?

— Скоро доедем, потерпи, — ласковый голос слышен будто из под толщи воды. — Ты меня... нас напугал. Как ты...

Дальше не слышу. Сознание уходит.
----

Проснулся в плохом настроении. Пока одевался — не обнаружил в кармане куртки своего любимого ножа. Тщетно обыскал палатку. Это почему-то еще больше вывело меня из равновесия.

— Народ, ну хоть спросили бы сначала, — обиженно молвил я, вылезая к костру. — Знаете же, что он дорог мне.

— Ты о чем? — Миха удивленно поднял бровь. Он тихонько набрякивал что-то на гитаре.

— Я о ноже. В кармане его нет, а вчера был.

— Да не брали мы, — отозвался Дима. — В курсе, как ты к нему относишься.

— Но ножа-то нет! — разыгрывают они меня, что-ли? — Сам он ушел или как? Не смешно, ребят.

— Да вон он в дереве торчит, — указала Сашка. — Сам вчера ветку срезал и воткнул.

Действительно, нож обнаружился в березе неподалеку. Точно сам воткнул или... Почему-то я не помнил определенно.

Друзья опять переглянулись, точно так же, как накануне. Это меня сильно раздосадовало, но виду я не подал. Пусть думают что хотят.

— Ночью все хорошо спали? — как бы невзначай спросил я. — Никто не вставал?

— Да нет, вроде, — протянула Юлька. — Мы с Димочкой сразу уснули. На чистом воздухе и спать хорошо.

— И мы сразу вырубились, — добавил Миха, засовывая гитару в чехол. — А что?

— Просто так спрашиваю, — вздохнул я. Про себя добавил: «Врут, и не краснеют. Ну, посмотрим, чего вы там замыслили».

Возобновили путь. Мне уже было не так хорошо на душе, как вчера. Да и спутники казались какими-то странными, вроде как задумались над чем-то. Только Сашка вела себя по-обычному дружелюбно. Ближе к полудню мы присели на перекус.

— Где-то рядом здесь есть ручей, — объявил Дима. — Посидите тут, я наберу воды. Быстро сбегаю.

И опять меня посетило дежавю. Вроде он уже когда-то говорил такие слова? Или нет?

Наш лидер взял несколько бутылок и углубился в лес. Прошло полчаса — Дима не возвращался.

— Сходите за ним, а? — заволновалась Юлька. — Мало-ли что... И телефон оставил.

Миха хотел встать, но я его опередил.

— О-кей, схожу, посмотрю. Но недалеко — иначе сам заблужусь.

Я двинулся в том направлении, в котором ушел Дима. Метров через триста заметил на дереве корявые полосы, похожие на следы от когтей. Очень больших когтей.

«Чьи? Ни медведей, ни волков тут не водится», — подумал я. Этот факт меня немного потревожил. На ветке соседнего с деревом куста болтался небольшой кусок синей ткани. Похоже на лоскут от майки Димы. Я снял кусочек с куста и погладил его пальцами. Ушел полчаса назад, следы когтей, кусок одежды...

На мое плечо легла чья-то рука. Я еле сдержался, чтобы резко не развернуться и не двинуть неизвестному шутнику.

— Чего дрожишь? — услышал я Димин голос. — Я немного с пути сбился, извиняйте.

Вернулись к остальным вместе. Про следы когтей я решил умолчать. Друзья и так непонятно что обо мне думают.

Остаток пути до вечера прошли хмуро. На меня накатило чувство какой-то нереальности. Даже походка товарищей казалось странной. Я обтер лицо водой и выкинул глупые мысли из головы. Мысли ушли, тревожное ощущение осталось. В этот раз ужин состоял из печеной картошки и бутербродов. Аппетита не было.

Этой ночью я старался спать чутко. Насколько это было вообще возможно. И все равно уснул, и опять был кошмар... Проснулся — Сашки нет. Голосов у костра, впрочем, тоже.

Я осторожно выбрался наружу. Мое внимание сразу привлек свет в Диминой палатке. Ага, в этот раз там собрались. Заговорщики чертовы. В этот раз я собирался все же выяснить, в чем там дело. Но краем глаза заметил нечто странное у палатки Михи и Толика.

Тихонько подошел, присел на корточки. Сперва мне подумалось, что на земле лежит чья-то куртка. Я протянул руку, дотронулся и сразу же отпрянул. Что-то шерстяное, жесткое. Пересилил себя и рассмотрел находку поближе. Это действительно напоминало шерсть. Да, черт побери, это она и была! Клочья жесткой, спутанной шерсти. Много. Очень много. Мне невольно вспомнились следы от громадных когтей на дереве.

С плохим предчувствием я посмотрел в сторону палатки Димы и Юльки. Даже с такого расстояния и в темноте было ясно — земля там усыпана тем же. Откуда все это?

Этой ночью мне больше не спалось. Сашка вернулась быстро, почти сразу же после того, как я залез обратно в палатку. Я лежал лицом к стенке, но понял, что девушка подползла ближе и склонилась надо мной. Я не открывал глаз, изображая спящего. Ее волосы коснулись моей щеки, горячее дыхание тронуло кожу. Сашка смотрела на меня с минуту, после залезла в свой спальник. Мне было страшно.
----

— Как он?

— К сожалению, не могу вас порадовать. Мы не видим улучшений.

— Но как же... Почему? Мы можем чем-то помочь?

— Непонятный случай. Обычные средства пока не помогают.

— Вы сказали «обычные»? Значит есть еще что-то?

Света нет. Вокруг темнота. Лишь голоса остались неизменными. Сколько их? Пять? Шесть?

Вспышка боли. Теперь улавливаю только обрывки фраз.

— Можно кое-что попробовать... Еще не завершили тесты... Сколько? Нет, нужно разрешение... Хорошо, мы сделаем... Только подождать...

Темнота поглощает меня.
----

Утром я старался ни с кем не говорить, отчего вызывал еще больше удивленных взглядов. Завтракали вяленым мясом. Наблюдая за трапезой своих друзей, я поймал себя на мысли, что обычно люди так не едят. Даже скромная Юлька со странным блеском в глазах вгрызалась в мясо. Мне поплохело.

— Что не ешь-то? — бодро поинтересовался Дима. — Когда еще привал устроим.

— Не знаю, не охота почему-то, — я постарался улыбнуться. Опять вышло фальшиво.

Переглянулись снова? Точно, как обычно. Да что ж такое-то!

В этот раз я шел последним, даже Сашку пропустил вперед. И смотреть на нее не хотел. А она улыбалась. Хотя, отметил я, скорее ухмылялась. Будто ожидала чего-то смешного. Что же вы задумали?

Через пару часов наткнулись на ручей. Достаточно широкий, но мелкий. Вода быстро неслась по камням, на особо крупных булыжниках создавая белые бурунчики.

Пока переходил через реку, заметил клок серой шерсти, быстро уплывавший вниз по течению. Посмотрел на друзей — те улыбались и подгоняли меня, мол только тебя и ждем. Вновь дежавю. Мне это все не нравилось.

К обеду вышли на широкую просеку с электрическими столбами.

— Народ, поворачиваем направо, — возвестил Толик.

— А разве нам не прямо надо? — я прекрасно помнил маршрут. — Неверово же там.

— А мы не пойдем в Неверово, — Дима повернулся ко мне. — Серега встретит нас у Громовки. Разве тебе Александра не сказала?

— Действительно, — вставил Толик.

— Забыла, — покраснела Сашка.

Я нервно сглотнул. Все их слова казались наигранными. Сашка никогда бы не забыла сообщить мне об изменении маршрута. Настоящая Сашка...

Я колебался. Что-то внутри меня просто вопило от тревоги. Не так все! Все не так!

— Идем, все шикарно будет, — заулыбался во все зубы Миха. Зубы его тоже были странными — острее что-ли? — Дойдем до Громового урочища, там и отметим наш поход.

Я коротко кивнул и медленно двинулся по просеке вправо. Только не подавать виду, что я заметил. Вышло так, что теперь я шел впереди. Друзья перешептывались за моей спиной. Послышался Юлькин смешок. Надо мной смеются, думают, какой я дурак. Но дураком я не был.

Восстановив в памяти события прошедших двух дней, я отметил про себя, что друзья мои все время вели себя странно. Это выражалось буквально в каждой мелочи. Толик никогда раньше не был так разговорчив. Миха редко в этот раз доставал гитару. Дима меньше давал указаний, вроде бы ему все безразлично было. И разве Сашка ела мясо? Точно, она же вегетарианкой все время была! И эти ночные разговоры, перешептывания за спиной, странные взгляды, шерсть...

Внутри все похолодело. Это не они. Не мои друзья. Их... подменили? Или кто-то притворяется ими? Но кто? Может, вообще всех подменили? Да, если припомнить, то люди вокруг меня давно ведут себя необычно... Я один остался нормальный? Нет. Глупости. Я глубоко вдохнул и с шумом выпустил воздух из легких. В голове немного прояснилось.

К вечеру вновь зашли в лес. Разбили лагерь. Все остальное я видел как во сне. Что-то готовили на костре, ели, пили... Миха играл на гитаре. «Настоящий Миха играл лучше», — мелькнула мысль.

Отчего-то у меня разболелась голова. Сашка предложила выпить таблетку, но я отказался. Что подсунет?

Стали расходиться спать. При входе в палатку Дима стал снимать куртку, и на какие-то секунды я увидел его покрытые серой шерстью руки.

Лег, крепко сжав в ладони рукоять ножа. Спать не хотел, но организм считал по-другому.

Проснулся от волчьего воя. Сашка была в палатке, и это меня все равно испугало. Девушка спала. Только вид делает, подумалось мне.

Перебарывая страх, я вышел их палатки. На этот раз свет у Димы с Юлькой не горел. Волчий вой не прекращался.

За деревьями я увидел несколько светящихся огоньков. Глаза?
----

— Зачем он это сделал?

— Депрессия... Мы должны были заметить.
----

С меня градом стекал пот, хотя было достаточно прохладно. Волчий вой раздался прямо у моего уха и что-то в тот же момент коснулось плеча. В этот раз я себя не сдержал.

Резко развернувшись, я всадил нож в противника. Лезвие вошло во что-то мягкое. Огромный, человекоподобный волк упал на колени. Мой нож торчал у него прямо в области сердца. С тихим скулежом он упал в потухший костер. На волке была синяя майка. Димина...

Руки мои дрожали. Я задыхался. Схватил нож, выдернул из убитого зверя. Услышал шорох сбоку.
----

— Что с ним? Скажите, что все будет хорошо.

— Передозировка. Ничего пока не могу сказать. Время покажет.
----

Из Диминой палатки вылезал еще один монстр. В этот раз чуть меньше размером и темной шерстью. В Юлькиной одежде.

— А где... — начал зверь, но я подскочил в один шаг и воткнул лезвие ему в глотку.

По моей руке заструилось горячее. Волк смотрел на меня широко раскрытыми глазами.

Я наконец-то все понял. Молча, уверенно, я вошел в палатку к Толику и Михе. В их спальных мешках спали чудовища. Быстро перерезал обоим глотки.

Когда вышел из палатки, услышал вскрик. Около трупа волка в Диминой одежде сидел еще один монстр и закрывал мохнатыми лапами пасть от удивления. Увидел меня и судорожно отшатнулся в сторону.
----

— Он в сознании. Но... утверждает, что слышит голоса. Бросается на больных и санитаров. Говорит, что «голоса» ему велели.

— Пожалуйста, сделайте что-нибудь. Мы оплатим все, если понадобится.

— Мы стараемся.
----

— Что случилось? — голосом Сашки взвыл волк. — Что с Димой? Где все?

Я медленно, стараясь не спугнуть, подходил к монстру.

— У тебя нож? Да что ты, это же я, — заскулил тот.

Схватил его за лапу, подтянул к себе и вогнал нож прямо в брюхо. Волк закричал.

— Я Саша! Саша! Мне больно, перестань!

На мгновения мне почудилось, будто передо мной и правда стоит Сашка. Нет, сказал я себе, не дай себя обмануть.

Одним движением руки с последним монстром было покончено. Я тяжело дышал. Голова раскалывалась невыносимо.

Перед глазами поплыло. Я выронил нож, рухнул на землю и отключился.
----

— Хорошие новости. Вот уже месяц нет никаких симптомов. Ваш друг готов к выписке.

— Когда можно забрать его? Сашка, хватит прыгать...

— Послезавтра с утра подъезжайте.
----

Когда пришел в себя, уже светало. Земля вокруг меня пропиталась кровью. Медленно, на негнущихся ногах я встал. Меня била крупная дрожь.

Дима лежал спиной в костре. Его майка окровавлена. У входа в его палатку увидел Юльку. Все лицо и одежда тоже в крови. Рядом со мной Сашка. Ее глаза открыты. И взгляд был невыносим.

Возможно, именно этот остекленевший взгляд подействовал на меня как ушат холодной воды. Я вспомнил. Или помнил всегда и лишь осознал сейчас? Это не имело значения.

В этот раз опять не вышло. Который уже? Десятый? Двадцатый? Я каждый раз забываю все...

Все время одно и то же. Поход, первый день, второй... И роковой третий. Но нет, сейчас было лучше. Определенно. Я вспоминал, по крупицам, но вспоминал. Может, когда-нибудь я все-таки успею.

Я знал, что делать, так как совершал подобное уже далеко не в первый раз. Зашел в палатку Димы, нашел его рюкзак. На дне отыскал тряпичный сверток. Пистолет обжег ладонь холодным металлом. Приставил дуло к виску и закричал изо всех сил, словно выливая из себя всю горечь содеянного. Вновь молил об одном — дайте мне возможность все начать сначала. В этот раз я исправлю... Нажал на курок.
----

Мне снова приснился кошмар. Нет, кого я обманываю. «Это» было куда хуже, чем обычный, рядовой кошмарный сон. Отчего-то чувствую, что тот кошмар нечто большее, чем просто страшные грезы.

Я не помню деталей. Кроме одного момента — жуткого, протяжного, нечеловеческого крика. Он врезался мне в память и уже, вероятно, не сотрется оттуда никогда.

День обещал быть хорошим. Небо было чистым, осадков не ожидалось — все погодные условия указывали на то, что поход пройдет отлично.

Автор: Антон Темхагин
Источник: http://mrakopedia.org/

Дверной колокольчик мелодично тренькнул, вслед за вошедшим человеком с улицы прорвались струи студёного воздуха. По моей спине пробежал неприятный холодок.

К прилавку, миновав меня, подошёл невысокий старичок, улыбнулся и подозвал продавца. С души как камень свалился.

В маленьком придорожном магазинчике из покупателей больше никого не было. Молодой продавец скучал на табуретке за прилавком, лениво листая вчерашнюю газету. На меня он внимания не обращал.

Старичок купил пачку сигарет без фильтра и отправился восвояси. Подождав, пока он выйдет на улицу, я достал из кармана куртки смятые купюры, озадачил паренька-продавца своим списком покупок и выложил заранее подсчитанную сумму денег на прилавок.

Парень действовал заторможено, передвигаясь по магазину с грацией сонной мухи, что меня порядком раздражало. Времени было в обрез, задерживаться я просто не мог. К тому же, как мне показалось, продавец начал искоса на меня поглядывать. В его взгляде улавливалась нехорошая заинтересованность. Нужно было убираться как можно скорее.

Сложив всё купленное в широкий пластиковый пакет с логотипом известной продуктовой сети, я быстрым шагом вышел из магазинчика. Улица встретила меня ледяным ветром, бросившим в лицо мелкую снежную пыль. Прикрывая глаза свободной рукой, я пробежался до своей машины, припаркованной неподалёку. Из салона на меня смотрели две пары печальных и испуганных глаз. Внутри меня всё перевернулось.

Залез в машину и передал пакет с продуктами на заднее сиденье. Маша пристроила покупки на соседнее кресло, даже не взглянув, что внутри. Лиза неотрывно смотрела в окно, не проявляя никакого интереса к еде. Я вздохнул.

— Слушайте, нужно поесть. У меня тоже нет настроения, но от голода лучше всё равно не станет.

Лиза на какое-то мгновение взглянула на меня, потом опять уставилась в окно. От вида её грустных глаз самому хотелось плакать. Маша только отрицательно покачала головой. Как же я от всего этого устал!

Три дня. Вот уже три дня длился наш отчаянный побег, без цели и смысла. Но началось всё гораздо раньше.

Ещё два месяца назад всё было хорошо. Мы жили в частном доме, я работал консультантом в одной известной фирме, получал неплохие деньги, так что Маша всё своё время могла посвящать домашнему хозяйству и присмотром за нашей дочерью Лизой, которую недавно выписали из госпиталя после затянувшейся болезни. Жизнь протекала вполне обыденно, без особых скачков и потрясений. В какой момент всё изменилось? Что мы сделали не так? Ответа я до сих пор не нашёл.

Первой, кто заметила неладное, была Лиза. В свои десять лет она была очень активной девочкой, ни минуты не сидела на месте, одновременно занимаясь сотней разных дел. В школе ходила сразу в четыре кружка, отчего большую часть дня проводила вне дома. Я совершенно не понимал, как она всё успевала, но её, казалось, ничего не тяготило. Другими словами, тогда она была прямой противоположностью той Лизы, что сидела сейчас в машине позади меня и невидящим взглядом смотрела в окно.

Как-то раз она сказала мне, что увидела нечто странное. Из окна в своей комнате она не раз замечала человека, который, казалось, с интересом разглядывал наш дом, стоя за невысоким заборчиком. Она не могла рассмотреть его лица, но этот человек пугал её по какой-то причине.

Тогда я не придал этому значения. Мало ли кто ходит по улице мимо нашего дома? Десятки людей каждый день идут по одному маршруту. На работу, на учёбу — куда угодно. Откровенно говоря, к словам дочери я отнёсся скептически. Но дальше стало хуже.

Однажды я увидел его собственными глазами. Он стоял на тротуаре, одетый в обычную чёрную куртку и брюки, на голову наброшен капюшон, руки в карманах. Лица его действительно невозможно было разглядеть, но я почему-то был уверен, что он смотрел прямо на меня. Стоял он так около получаса, а когда я решил выйти к нему на улицу, его и след простыл.

С тех пор странного гостя я наблюдал практически каждый день. Всякий раз ситуация повторялась — он стоял в одной и той же позе на одном и том же месте и сразу же исчезал, как только я открывал входную дверь. Видимо, думал я, он замечал меня в окне и успевал спрятаться где-то среди соседних домов.

Лизу всё это очень пугало, а Маша, похоже, совсем не обращала на жуткого типа внимания. Она утверждала, что ни разу его не видела и закатывала глаза каждый раз, когда мы начинали говорить о нём.

Незнакомец продолжал регулярно появляться на своём наблюдательном посту. Оставив попытки выследить его самостоятельно, я обратился в полицию. Заявление моё приняли, даже несколько раз присылали оперативников к нашему дому, но всё без толку. В один день мне пришло письмо из местного участка, в котором сообщалось, что ничего странного по моему обращению выявлено не было.

Два-три раза после работы я прятался за противоположным нашему домом и ждал до темноты. Но незнакомец, словно раскусив мои планы, в те дни не появлялся вовсе.

Как-то раз, привычно выглянув вечером в окно гостиной, я заметил, что в позе таинственного наблюдателя что-то изменилось. Присмотревшись, я понял, что именно. Теперь он не держал руки в карманах — они свободно висели вдоль тела. В правой ладони он что-то сжимал, но точно рассмотреть не удавалось. И стоял он на пару шагов ближе, чем обычно. Плюнув на всё, я резко выскочил на улицу, но, как и всегда, никого уже не увидел.

Надо ли говорить, что в те дни я ужасно себя чувствовал, а Лиза становилась мрачнее на глазах. И только моя жена оставалась абсолютно спокойной.

Глядя на незнакомца по вечерам, я отмечал, что с каждым днём он приближался к нашему дому всё ближе и ближе. И это меня пугало больше всего. Теперь он появлялся уже не на тротуаре, а стоял в нашем дворе, перебравшись через заборчик. Я не знал, что делать. Сняв его на телефон, я вновь обратился в полицию. Но там даже видео смотреть не стали, просто ответили, что у них нет времени на такие мелочи. Я ругался и требовал начальства, да всё равно меня слушать не стали.

В одну ночь я проснулся от громкого крика. Кричала Лиза. Бросившись вниз по лестнице в комнату дочери, я встретил её на полпути. На ней лица от страха не было.

— Пап, он у моего окна стоит и смотрит, — всхлипывая, сказала дочь.

Обуреваемый яростью, я влетел в комнату и поглядел в окно. Да, он действительно там был. Стоял перед нашим домом в сантиметрах от стёкла. Его рост позволял спокойно видеть всё, что происходило в комнате. Но даже с такого расстояния я не мог разобрать его лица.

Я щёлкнул выключателем, ярко загорелась настенная лампа. За окном больше никого не было.

После того случая незнакомец перестал появляться. Я по-прежнему по вечерам рассматривал улицу у нашего дома, но никаких следов жуткого гостя не находил. Казалось бы, тогда наша жизнь должна была вернуться в привычное русло. Как бы не так.

С тех пор я постоянно стал ловить себя на мысли, что дома, помимо меня, Лизы и Маши есть кто-то ещё. Дочь, похоже, ощущала то же самое, хотя ни разу мне об этом не говорила. Как обычно, жена была единственной, кто ничего странного не видел.

Часто боковым зрением я замечал в доме какое-то движение. Как правило, это случалось, когда я переходил из одной комнаты в другую или ночью включал свет в тёмной кухне.

Вещи в доме начали пропадать и появляться потом совершенно в другом месте. Более того, я начал находить предметы, которые раньше никогда не видел. Однажды я обнаружил на своём письменном столе старый самодельный нож с чёрной рукояткой. Он лежал на видном месте, и никто из домочадцев понятия не имел, откуда он взялся. Нож я выкинул в окно. На следующий день я нашёл его воткнутым в косяк у входной двери.

Но на этом странности не закончились. По всему дому начали появляться какие-то символы, начерченные углём или каким-то чёрным мелком. Они могли обнаружиться где-угодно: на дверце прикроватной тумбочки, на обоях за телевизором, на дверных косяках, на полу под ковром. Их было много. Непонятные треугольники с вписанными в них кругами, волнистые линии и нечто, похожее на иероглифы. Я сразу же стирал их, как только находил, и не рассказывал об этом семье. Если они их и видели, то мне не сообщали, а если нет — то это было только к лучшему. Мне не хотелось лишний раз пугать дочь.

Я больше не мог спать. Ночами ворочался с боку на бок, обливаясь потом. За эти два месяца я сильно похудел и обзавёлся тёмными кругами под глазами.

Четыре дня назад я, как обычно, возвращался вечером с работы. Припарковал машину, вышел на улицу и чуть ли не поседел в одно мгновение.

Тот самый незнакомец, что наблюдал за нами более месяца, открывал дверь моего дома. В руке он сжимал самодельный нож с чёрной рукояткой.

Не разбирая дороги, я рванулся к нему, но он уже успел проскользнуть внутрь. Распахнув входную дверь, я вскочил вслед за ним, только в прихожей никого не увидел. На секунду я впал в ступор. Стук шагов по лестнице, ведущей на второй этаж, заставил меня очнуться. Прыжками преодолев ступеньки, я ввалился в нашу спальню.

Маша и Лиза мирно дремали на кровати. Дочка прижимала к себе большую книгу, которую вместе с матерью читала по вечерам. Незнакомец в чёрной куртке с капюшоном стоял рядом с ними, занеся руку с ножом для удара.

Дальнейшее я помню смутно. Когда пришёл в себя, то обнаружил, что стою с окровавленным ножом в руке. На полу лежал наш наблюдатель, с его куртки стекали алые струйки. Маша смотрела на меня неестественно широко открытыми глазами. Быстро покидав необходимые вещи в сумку, я усадил жену с дочерью в машину и немедля отъехал от дома, даже не заперев дверь. Напоследок окинул взглядом своё жилище. В окне нашей спальни на втором этаже я увидел тёмный силуэт человека в капюшоне. Он медленно поднял руку и помахал нам вслед.

И вот уже три дня мы ехали неизвестно куда, лишь бы подальше от того страшного места. Я думал, что мы можем быть в безопасности только пока движемся. Оставалось надеяться, что эта тварь не сможет забраться в машину прямо на ходу. Мы могли позволить себе лишь небольшие остановки при крайней необходимости. На большее пока не хватало смелости.

Я не спал три ночи. Вести машину становилось всё труднее, поскольку сил у меня уже просто не было. Спасался только крепким кофе.

Тварь от нас не отставала. Я регулярно замечал бегущего вдоль дороги человека в капюшоне, скрывающем лицо. Он двигался с такой же скоростью, что и мы, но больше никаких действий не предпринимал. Иногда он скрывался из виду, и только тогда я мог ненадолго остановить машину. Я понимал, что вечно это продолжаться не могло.

С этими мыслями я отъехал от придорожного магазина. Маша с Лизой тихо сидели сзади и молчали всю дорогу. Это меня печалило больше всего.

Примерно час спустя я краем глаза заметил что-то странное в зеркале заднего вида. Присмотрелся и не поверил своим глазам. Всё пространство шоссе позади нас было затянуто густой чёрной дымкой, которая неумолимо приближалась к нам. По обочинам параллельно машине неслась целая группа тварей в капюшонах, повернув свои головы в нашу сторону. Я вдавил педаль газа в пол.

Преследователи поначалу немного отстали, но затем опять поравнялись с машиной. У меня на глазах выступили слёзы.

— Что вам надо, чёрт побери! — рявкнул я, ударив кулаком по приборной панели.

Твари, казалось, что-то услышали. От группы отделился один силуэт и бросился наперерез нам. Раздался глухой удар — машину качнуло, тварь отлетела в сторону. На её смену от обочины спешила ещё одна.

С завидным упорством они бились о машину, через некоторое время как ни в чём не бывало возвращаясь в строй. Чёрная дымка позади нас становилась всё ближе.

Мои руки дрожали, машину вело из стороны в сторону.

— Ничего, я вас вывезу отсюда, — бормотал я себе под нос. — Всё будет хорошо.

Одна из тварей ловко запрыгнула на крышу автомобиля, крепко уцепившись руками за края. Осторожно свесила голову и поглядела прямо на меня сквозь лобовое стекло.

И я наконец-то увидел её лицо. Совершенно обычные, человеческие черты. Лишь одна деталь выбивалась из общего ряда — зрачки в её глазах были размером со спичечную головку.

Но не это напугало меня больше всего. Я узнал его. Это лицо я знал очень хорошо, потому что принадлежало оно мне самому.

Времени думать об этом у меня не было. Я изо всех сил старался вести машину прямо, несмотря на усталость и на тот факт, что прямо перед моими глазами раскачивалась голова страшной твари.

Чёрная стена дыма настигла нас, облизывая задний бампер автомобиля. Но быстрее ехать я уже не мог.

Тварь принялась колотить кулаком в стекло. Несколько её собратьев резко бросились к машине, пытаясь за что-нибудь уцепиться. Моё сердце бешено колотилось.

Стекло треснуло, крошка посыпалась мне на колени. В образовавшееся отверстие просунулась рука, хватая пальцами воздух. В глазах потемнело, руль выскользнул из ладоней.

Последним, что я ощутил, был большой силы удар.
----

— Многое я за свою службу повидал, но от этой истории не по себе становится.

Майор Копылов потёр нос и затянулся сигаретой. Сидевший напротив сержант закашлялся, принялся разгонять дым рукой. Копылов хмыкнул в усы, но сигарету затушил.

— Вот и я говорю, Сергей Сергеич. Я думал, что такое только в фильмах и бывает.

— Мда-а, — протянул Копылов задумчиво.

На минуту полицейские замолчали, размышляя каждый о своём. Впрочем, мысли обоих, скорее всего, были заняты похожими вещами.

На столе тихонько булькал электрический чайник.

— Так что, говоришь, он тебе наплёл? — нарушил тишину майор.

— Про маньяков каких-то рассказывал. Говорит, даже к нам обращался. Я проверил — не врёт. Два раза приходил.

— А мы что?

— В первый раз ничего. Выехали, проверили, никого не нашли. Во второй раз послали его подальше. Савченко говорит, что выглядел он больно странно тогда. Думал вообще его задержать для выяснения, да поленился.

— Ну с Савченко я ещё разберусь чуть позже, что это за лень на него напала такая. Врачи чего сказали?

— Жить будет, — пожал плечами сержант. — Повезло ему, отделался лёгкими травмами. Лежит сейчас, зовёт жену и дочь. Вот скотина-то, а? Зарезал её у себя дома и три дня труп в машине возил с собой.

— Так, погоди, а с дочерью что? — заинтересовался Копылов, бросая себе в кружку чайный пакетик.

— Врачи говорят, что у него давно это началось. И к нам он ходил уже такой… Ну, это, помешанный, что-ли. Дочь у него два месяца назад в больнице скончалась от чего-то хронического. Наверное, от этого крыша и поехала.

Майор залил чай кипятком и лениво полоскал в нём пакетик. Сержант морщил нос от одного только запаха дешёвого напитка.

— Сволочь он, конечно, — сказал Копылов, глядя в чашку. — Но ты знаешь, в чём-то жаль его даже.

— Сергей Сергеич, вы чего? Он собственную жену убил и такого после этого натворил. За что его жалеть-то?

— Да ты погоди, сержант, дай мысль закончить. Вот сам подумай — живёшь ты себе спокойно, и ничего плохого в твоей жизни не происходит. А потом тебя ловит полиция и обвиняет в убийстве своей же жены. Понял, к чему я веду? Вот ты сидишь сейчас здесь, меня слушаешь, а на самом деле, может, в этот момент ты на улице кого-то ножом режешь, а всё вот это, — Копылов обвёл свой кабинет рукой, — только твоя бурная фантазия. Кто знает? Как после такого своим глазам верить? Жутко мне от этого, честное слово.

Сержант побледнел и отвёл глаза в сторону. Глубоко вздохнул. В тишине отчётливо слышалось тиканье больших настенных часов.

— Зря вы так сейчас, Сергей Сергеич. Я и так с утра много чего насмотрелся. Да ещё когда дом его осматривали…

— И что же?

— Да ничего. Мы тут с вами говорим про чертовщину всякую, вот мне и вспомнилось. Когда мы дом осмотрели и уже в машину садились, я глянул на окна той комнаты, где нож нашли и всё в крови было. А там стоит кто-то и вроде как рукой машет. Проморгался я, и всё, исчезло. Теперь послушал вас, вот и думаю. Привиделось ли?

ВНИМАНИЕ! Шок-контент.

Автор: Ю. Нестеренко
Источник: http://fan.lib.ru/n/nesterenko_j_l/text_0830.shtml


Да, это он, верхний предел, апофеоз отчаянья!

М.Щербаков


Что, если, доверчиво блуждая в темных

подземельях мироздания, вы обнаружите

истины столь ужасные и отвратительные,

что знание их обратит все ваше существование

в бесконечный кошмар?

"Рильме гфурку"


Все маршруты ведут замерзших

В вечный холод и пустоту

Fleur


Вначале была тошнота. Не резкая тошнота отравления, подступающая к горлу рвотными спазмами, но и дающая в то же время надежду на последующее облегчение, а вязкая, муторная тошнота слабости после долгого тяжелого сна в душном помещении. Наполняющая едкой ватой грудь, сухой гадостью - рот и пульсирующим свинцом - голову. С одной стороны, меньше всего в таком состоянии хочется вставать и вообще шевелиться. С другой - понимаешь, что, если продолжать лежать, голова разболится уже по-настоящему. Так что надо все-таки пересилить себя и встать. И неплохо бы открыть форточку, даже если на улице зима...

Это были его первые осознанные мысли. Вслед за осознанием пришло удивление: он понял, что действительно не помнит, какое сейчас время года. Пока удивление превращалось в беспокойство, а беспокойство - в страх, он обнаружил, что не помнит, что было накануне... или до этого... или... он тщетно пытался выхватить из памяти хоть какой-то фрагмент своей жизни, но натыкался лишь на пустоту. Или (это ощущение пришло чуть позже) на глухую стену, отсекшую его прошлое. Впрочем, с настоящим дело обстояло не лучше. Он не знал, где он находится и как здесь оказался.

Не знал, кто он и как его зовут.

Усилием воли он придавил растущую панику. Надо проанализировать, сказал он себе. Он может мыслить, это уже хорошо. Я мыслю, следовательно, я существую... Фраза пришла откуда-то издалека, скорее всего, она не сама родилась в его мозгу. Значит, в стене существуют трещинки, через которые что-то просачивается, и если последовательно их расширять... расковыривать... раздирать...

Он открыл глаза.

Зрение подтвердило то, о чем уже информировало осязание: он лежал на довольно-таки жесткой койке, где не было ни простыни, ни одеяла, ни подушки. Только что-то типа клеенки... грязной и липкой клеенки под его голым телом. Впрочем, не совсем голым... кое-где на нем какие-то тряпки и лоскуты, но это непохоже было на одежду. Рассмотреть подробнее было сложно - приходилось пригибать подбородок к груди, отчего сразу начинало ломить шею и затылок, и к тому же свет в помещении был слишком тусклым. Свет исходил из покрытого пылью прямоугольного плафона на потолке, горевшего явно вполсилы, и к тому же неровно: дрожащее, агонизирующее освещение. "Аккумуляторы на последнем издыхании", - пришла еще одна чужая, "застенная" мысль. Аккумуляторы? Почему аккумуляторы? Разве дом не должен быть подключен к общей электросети?

Все же даже такое освещение позволяло разобрать, что комната совсем невелика. За исключением койки, в ней были лишь шкаф у противоположной стены и столик у стены между ними. В четвертой стене находилась дверь, и еще одна - справа от шкафа. Окон не было вовсе. Пахло затхлостью, словно здесь никто не жил уже много лет.

Он, наконец, сел на койке (в висках и затылке сразу тяжело запульсировало), а затем встал на пол, с неудовольствием ощутив пыль и грязь под босыми ногами. Хуже того - стоило ему сделать шаг, как под пяткой что-то мерзко и влажно хрустнуло. Что-то, похоже, живое... точнее, бывшее живым за миг до того, как он на это наступил. Таракан? Очень может быть, что и таракан... бррр, мерзость! Он брезгливо проволок пятку по грязному полу, стараясь счистить останки этой твари. Затем подошел к шкафу и открыл дверцу. Внутри обнаружилось несколько пластмассовых вешалок, но никакой одежды.

Он направился к двери возле шкафа; интуиция подсказывала, что за ней - не коридор, а туалет. Когда он открыл дверь, свет автоматически зажегся с громким щелчком, заставившим его вздрогнуть. Действительно, там оказался совмещенный санузел - совсем крохотный, но освещавшийся несколько ярче, чем комната. Слева был унитаз, справа умывальник, а прямо - задернутая непрозрачной голубой занавеской ванна. Когда-то все это, должно быть, сверкало фаянсом и хромом, но те времена давно миновали. Кафеля не было, его заменял какой-то пластик. В более ярком, хотя и здесь тоже неустойчивом, свете еще яснее видна была грязь на полу и подозрительные пятна на стенах. Пахло плесенью.

Он повернулся к унитазу и поморщился; сиденье и дно были в бурых потеках, давно, впрочем, засохших. Почему-то мелькнула ассоциация между отверстым унитазом и нижней челюстью черепа. Некоторое время он стоял, ожидая свершения обычного физиологического ритуала, но из него так и не вышло ни капли. Просто не хотелось. А вот пить хотелось. Точнее, не столько даже пить, сколько избавиться от мерзкого привкуса во рту.

Он развернулся к раковине. Она была не в лучшем состоянии, чем унитаз; на дне - не то песок, не то чешуйки ржавчины, и кран заляпан некой засохшей дрянью. Да, пить из-под этого крана он точно не будет. Но хотя бы ополоснуть лицо и руки...

Он повернул ручку смесителя. Послышалось сдавленное сипение, словно из горла умирающего астматика, но воды не было. Вместо нее из крана посыпалась серая пыль. Затем звук изменился, словно воздух встретил дополнительное препятствие. Он уже протянул руку, чтобы вернуть смеситель в исходное положение, но тут кран фыркнул и выплюнул целую пригоршню тараканов. Ударившись о дно раковины, они бросились врассыпную; некоторые, впрочем, бестолково заметались и закружились на месте.

Его первой, рефлекторной реакцией было отскочить, пока хлынувшие через край раковины насекомые не начали падать ему на ноги; однако он тут же сообразил, что надо закрыть кран, откуда уже лезли новые тараканы. Едва он успел это сделать, как почувствовал мерзкое щекочущее прикосновение - несколько насекомых, упавших на пол, уже карабкались на его лодыжки. Он исполнил нечто вроде судорожного танца на месте, стряхивая их, и отпрыгнул к унитазу, с отвращением глядя на разбегавшихся по полу тварей. Будь он в обуви, непременно передавил бы их - но сейчас мог лишь попятиться, насколько это было возможно в крохотной каморке, и надеяться, что они не полезут на него снова.

"Смешно, - подумалось ему. - Я, человек, загнан в угол какими-то жуками. Они ведь даже не ядовитые." Тем не менее, он не мог превозмочь свою брезгливость. Эти твари всегда вызывали у него непреодолимое омерзение. Всегда? Кажется, это еще одно воспоминание, прорвавшееся из его неведомого прошлого...

Но тараканы, видимо, тоже все-таки боялись человека. Вскоре они разбежались - какие-то прошмыгнули в комнату, какие-то - под занавеску; куда делись прочие, он не уследил. Он поднял взгляд от пола и посмотрел в зеркало над умывальником. Оно тоже было пыльным и грязным, но посередине красовался неправильный овал более чистого стекла (если это было стекло), словно кто-то торопливо протер себе окошко. Человек взглянул на себя издали, затем шагнул ближе, с неудовольствием изучая незнакомое нездорово-бледное помятое лицо с глубокими тенями под глазами и неопрятными клочьями торчащих над повязкой волос. Повязкой, да. Его голова на уровне лба была неряшливо обмотана чем-то вроде несвежего бинта. Впрочем, нет - он еще более приблизил лицо к зеркалу - это был не бинт с подобающей ему ажурно-нитяной фактурой, а какая-то сплошная, плотная серовато-желтоватая ткань с рваными бахромчатыми краями. И такие же повязки и просто каким-то образом державшиеся - должно быть, присохшие - лоскуты были у него много где - на шее, на правом плече, на левом предплечье, на груди слева, на животе... а пальцы были в шрамах, словно в следах от колец...

Кажется, что-то проясняется. Он попал в аварию, получил травму головы (и не только), поэтому ничего и не помнит... Но где он, в таком случае? В больнице? Архитектура здания явно отдавала чем-то казенным. Но, если это и больница, то закрытая и заброшенная лет пятьдесят назад...

Крови на повязках не было. Боли под ними (он потрогал, сперва осторожно, потом сильнее) тоже. Однако попытка оторвать хотя бы длинный лоскут, сверху вниз пересекавший его живот, успехом не увенчалась. Сперва он просто потянул, увеличивая усилие до тех пор, пока (теперь уже) не почувствовал боль, затем резко дернул несколько раз подряд, каждый раз расплачиваясь новым импульсом боли - но повязка держалась намертво. Словно... словно вросла в его тело. Да нет, глупости, сказал он себе. Надо будет просто чем-нибудь ее отмочить... должна же здесь где-нибудь быть вода...

Он вновь поднял глаза к отраженному в зеркале лицу и вдруг отпрянул: по зеркалу (как ему показалось на краткий миг - прямо по его лицу) снизу вверх пробежал здоровенный таракан. На сей раз - в считанных сантиметрах от его глаз. И теперь он ясно увидел, что с этим насекомым что-то не так. Во-первых, таракан был не рыжим и не черным, а каким-то бледным, тошнотворно-белесым. Во-вторых, он был слишком большим для домашнего таракана. И, главное, у него было семь ног. Не шесть, как у всех насекомых, и даже не восемь, как у паукообразных, а семь. Три слева и четыре справа.

Мерзкая тварь вдруг замерла в середине зеркала, словно специально давая изучить себя и убедиться, что никому ничего не мерещится. Превозмогая себя, человек некоторое время смотрел на выродка. Нога не была оторвана - конечностии действительно росли асимметрично и, кажется, даже были разной длины. Человек беспомощно оглянулся по сторонам в поисках предмета, которым можно пришибить уродца, затем сердито напомнил себе, что имеются и куда более важные проблемы. Он повернулся к еще не обследованной ванне. После всего уже увиденного особых надежд на работающий душ он не питал, но все-таки отдернул занавеску.

И замер. Стену над ванной пересекала размашистая надпись, явно сделанная пальцем, щедро обмакиваемым во что-то темно-красное. Только одно слово: "ОТЧАЯНИЕ".

От неряшливых букв вниз тянулись давно засохшие потеки. Невольно проследив их направление, он опустил взгляд в ванну - и вот тут ему впервые захотелось закричать.

На дне ванны, красно-буром от засохшей крови (да, он больше не мог трусливо убеждать себя, что это вовсе не кровь), лежал вниз лицом голый мертвец. Мужчина, судя по всему, не старый и в неплохой физической форме, хотя это его не спасло. В том, что это именно мертвец, и притом не первой свежести, сомневаться не приходилось; синевато-бледную кожу покрывали пятна белесой плесени. В то же время трупной вони почему-то не ощущалось. Не видно было и каких-либо ран с задней стороны тела - но лишившийся памяти не сомневался, что спереди они есть, и еще какие. Похоже было, что этого несчастного в буквальном смысле утопили в его собственной крови (слив был заткнут пробкой). Сколько крови во взрослом человеке - кажется, около пяти литров? Не так много, но захлебнуться можно и в тарелке супа... или же он раньше умер от кровопотери? Впрочем, смертельными могли быть и сами раны, из которых вытекло столько крови...

Отсутствие смрада, однако, вызвало мысль, что труп на самом деле может быть вовсе не трупом. А, скажем, манекеном. И вообще все это - какой-то идиотский розыгрыш, устроенный не в меру разошедшимися друзьями. Напоили, отвезли в какой-то заброшенный дом (но почему в заброшенном доме есть электричество, и в какую эпоху строили дома без окон?), вымазали тут все краской, засунули куклу в ванну... А тараканы-мутанты? Что, среди его друзей есть специалисты по генной инженерии?

Однако даже это не объясняет потерю памяти. Человек, которого напоили, может напрочь не помнить, где и с кем он пил - но ведь не всю свою предыдущую жизнь! Кстати, пил ли он вообще в той жизни? Может, он был идейным трезвенником? Он не мог вспомнить даже этого.

Все же он наклонился и неуверенно толкнул лежащее тело. Холодная скользкая кожа, покрытая редкими волосками, слегка поддалась под пальцами. Нет, это точно не резина или что-то подобное! Он брезгливо отдернул руку и, оглянувшись, вытер ее о занавеску - которая, впрочем, тоже отнюдь не производила впечатления стерильной.

От толчка правая рука мертвеца немного повернулась, и теперь ясно было видно, что ее пальцы в крови, особенно указательный - но не сплошь, а главным образом кончики. Видимо, зажатая между боком и стенкой ванны, рука не искупалась в общей кровавой луже на дне... тогда что получается - он специально макал ее в свои раны? Макал, чтобы сделать эту надпись? Если у умирающего есть шанс оставить последнее послание, хотя бы и таким способом, логичнее ожидать, что он напишет имя убийцы или что-то в этом роде...

Тот, в чьем сознании пронеслись теперь эти мысли, не решился вновь прикасаться к трупу и уж тем более переворачивать его. Ему явственно представилось, что бы он увидел: кожа, сплошь покрытая кровью, жуткие резаные раны - судя по количеству крови, бедолагу буквально кромсали - возможно, внутренние органы, вываливающиеся через эти разрезы... Нет, нет! Что бы здесь ни случилось, отсюда надо убираться как можно скорей, пока он не стал следующим!

Он выскочил обратно в комнату и рванул ручку двери, ведшей, по его представлениям, в коридор. Мелькнула ледянящая мысль, что дверь окажется заперта - и точно: она не пожелала открываться ни наружу, ни внутрь. Но прежде, чем паника окончательно захлестнула его, он присмотрелся к двери повнимательней и сообразил, что та просто сдвигается вправо. С новой попытки трудностей не возникло. За дверью действительно оказался коридор, скупо освещенный все такими же тускло мерцающими плафонами. Окон не было и там.

Тут он вспомнил, в каком виде выскочил из комнаты, и решил все-таки найти хоть какую-то замену одежде. Выбор был невелик - либо пытаться что-то соорудить из клеенки на койке, либо из занавески в ванной. Ситуация осложнялась тем, что ничего режущего у него не было, а рвать синтетический материал было бы непросто. Однако клеенку, как оказалось, кто-то уже уполовинил. Неужели с той же самой целью? Так или иначе, он свернул себе из оставшейся половины что-то вроде юбки. Не слишком надежно - если придется бежать, наверняка размотается и свалится... впрочем, если ему действительно придется бежать, у него будут проблемы посерьезней голой задницы.

Уже есть. Он пытался гнать от себя эту мысль, но та лишь накатывалась сильнее. Добром это не кончится не кончится это не может кончиться добром... "Отчаяние". Отчаяние, тоска и страх... да, вся атмосфера здесь (где?) к этому располагала. Но было еще что-то, помимо осознания того, что он проснулся (очнулся!) черт знает где, ничего не помня, по соседству с захлебнувшимся в собственной крови мертвецом... Покопавшись в куцем обрывке своей памяти, он с удивлением понял, что этим чем-то была мелькнувшая мысль о генной инженерии. Словно... словно он случайно задел больной зуб, до этого успокоившийся и не дававший о себе знать. Почему? Почему эта мысль вызывает у него такой страх? Может быть, эти повязки - результат не аварии, а биологических экспериментов? Каких-то операций, сделанных против его воли? Хотя причем тут генная инженерия? Генетики... насколько он мог вспомнить, генетики никого не кромсают, они оперируют на микроскопическом уровне... Или дело было даже не в генной инженерии как таковой, а в чем-то, частью чего она являлась? В чем-то, что (нет! нет! не надо!) он не мог вспомнить. Он снова попробовал, несмотря на разлившийся липким холодом страх. Нет. Не вспомнить. Пустота.

Он подошел к столику, до сих пор почему-то избегавшему его пристального внимания, и обнаружил, что это не просто столик. Половину его занимал встроенный экран, а возможно, и еще какие-то устройства. Были ли там средства связи? Сейчас это уже трудно было сказать: все это было уничтожено, выломано и раскурочено с каким-то диким остервенением. Лишь сиротливо торчал из крошева оборванный световод. Внезапно человек всмотрелся, насколько позволял тусклый свет. В оставшейся от экрана нише среди обломков электроники (фотоники, прорвалось из пустоты, электроника - устаревший термин) валялось нечто, что не походило на элемент схемотехники. Он поднял этот маленький, скругленный с одного конца предмет и поднес его к глазам. В следующий миг он с отвращением понял, что разглядывает сорванный человеческий ноготь; внутренняя сторона была в засохших кровавых лохмотьях. Неужели тот, кто здесь все ломал, орудовал ногтями? И дикая боль вырываемого с мясом ногтя его не остановила?

Потерявший память отшвырнул свой трофей и с тоской подумал, что ему не помешает хоть какое-то оружие. Тут же, впрочем, зловредное подсознание заменило "не помешает" на "не поможет", но он попытался отогнать эту мысль. Хотя бы стул... ведь должен был быть в этой комнате стул? Но увы - стула нигде не было.

Он снова вышел в погруженный в мерцающий полумрак коридор, только теперь осознав, что коридор идет не прямо, а плавно загибается, образуя, по всей видимости, кольцо с довольно большим радиусом. В какую сторону идти - налево или направо? Куда ни пойди, все равно не разглядишь заблаговременно, что скрывается за поворотом... Он прислушался. Ни слева, ни справа не доносилось ни звука; гнетущую тишину лишь иногда нарушало электрическое потрескивание неровно горящих светильников. Он пошел направо. Под ногами был все тот же грязный пол - сколько лет здесь не было уборки? Впрочем, он уже не жалел, что приходится идти босиком - это позволяло двигаться практически беззвучно. Слева тянулась глухая стена, справа - двери, подобные той, из которой он вышел. Или, может быть, не совсем подобные - судя по расстояниям между ними, не за всеми из них скрывались столь же маленькие каморки. Но у него не было желания заходить внутрь и натыкаться там... черт его знает, на что там можно наткнуться. Его задача - выбраться отсюда как можно скорее, а значит, надо идти к выходу. Должен же где-то здесь быть выход?

Тусклый дрожащий свет нарушал ощущение реальности, мешал ориентироваться, создавая впечатление, что все это - просто кошмарный сон, в котором он так и будет вечно шагать по грязному мрачному коридору, не имеющему ни начала, ни конца... На какой-то момент он настолько уверился в этом, что принялся себя щипать. Разумеется, без всякого желаемого результата. Впрочем, припомнилось ему, на самом деле щипать себя - это предрассудок, болевые ощущения тоже могут сниться, правда, обычно они слабее, чем наяву, но спящий об этом не догадывается - а щипок и наяву не очень-то болезненен... Но, если он столь логично размышляет о сне, то, наверное, все-таки не спит. Однако, что если он и впрямь уже описал по этому коридору полный круг и пошел по новой? Если выход за одной из этих одинаковых дверей... Или выхода нет вообще, тут же всплыло в голове. Да ну, бред! А разве не похоже на бред все то, что окружает его с тех пор, как он пришел в себя?

Эти мысли опутывали его липким холодным страхом, который он тщетно гнал от себя. Всему должно быть объяснение. Всему должно быть...

Да, конечно. Но кто сказал, что оно тебе понравится?

Он тряхнул головой. Надо было как-то пометить дверь, из которой он вышел, тогда бы он точно знал, пройден или нет полный круг. Пометить? Чем? Собственной кровью?

Да нет же, цыкнул он на взметнувшуюся истерическую мысль. Оставить открытой, что может быть проще! А может, он так и сделал? Закрыл ли он дверь, когда вышел в коридор? В первый раз - точно да, естественное желание закрыться человека, сообразившего, что он голый... а вот во второй... он не мог вспомнить.

Тут же, впрочем, он получил доказательство, что еще не описал полный круг.

На очередной двери справа все в той же манере, буро-красным с потеками (кровью, признай уже это, кровью), было написано: "УБЕЙ СЕБЯ СЕЙЧАС".

- Обнадеживающе, - пробормотал он. Это было первое слово, сказанное им за то время, что он себя помнил. Обычно таким оборотом обозначают всю жизнь, но в его случае... черт, а ведь прошло, наверное, всего минут десять. Хотя у него ощущение, словно он блуждает по этому жуткому зданию не меньше часа... Ему не понравился звук собственного голоса. Какое-то хриплое карканье. Наверное, перед этим он молчал очень долго.

А может быть, наоборот - сорвал горло от крика?

Он замер в запоздалом испуге, прислушиваясь. Может, даже это его невразумительное бурчание привлечет каких-нибудь неведомых тварей из сумрака коридора? Или даже прямо из-за этой двери...

Но все по-прежнему оставалось тихо. Хррр... щелк... хррр... крак! Человек вздрогнул от неожиданности. Один из плафонов впереди вдруг погас, погрузив свою секцию коридора во тьму. Что там за этой секцией дальше, не было видно из-за кривизны коридора. Очень легко было представить, что...

Человек напряженно ждал, вглядываясь в темноту. Нет, сказал он себе, плафон просто вышел из строя. При таком скачущем напряжении, явно далеком от номинала, это неудивительно. Он снова перевел взгляд на дверь. Вряд ли тот, кто оставляет подобные призывы, его друг. А если враг пытается тебя отпугнуть, глупо идти у него на поводу. Будь за дверью реальная угроза, едва ли его стали бы предупреждать о ней, даже таким экзотическим способом... Он дернул ручку - дверь покорно уехала в стену - и вошел.

Похоже, это была какая-то лаборатория. Вот именно что "была". Здесь повторился тот же яростный разгром, что и со столиком в его каморке, только в более крупных масштабах. Весь пол был усеян останками истерзанных, раскуроченных приборов, с мясом выдранных из стоек и стелажей; теперь уже трудно было сказать, для какого вида исследований они предназначались. Тут же валялись обломки крутящегося стула, который, видимо, неведомый вандал пытался использовать в качестве кувалды, но пластик стула оказался слишком легким и непрочным для такого применения.

Потерявший память сделал несколько осторожных шагов, боясь поранить ноги. Но, кажется, осколков пробирок и предметных стекол здесь не было - насколько, конечно, можно было разобрать в таком хаосе и при таком освещении. Значит, скорее физика, чем биология или химия... хотя кто знает - отсюда могло осуществляться лишь дистанционное управление оборудованием в какой-нибудь герметичной камере... Среди обломков пластиковых корпусов и плат попадались какие-то металлические пластины, сердечники, катушки, обмотки - но, кажется, ничего, что можно было бы использовать в качестве оружия. И весь этот погром был учинен давно, обломки успели зарасти пылью... пылью, почти скрывшей бурые пятна на полу. В углу возвышалась массивная металлическая станина некой установки, оказавшаяся не по зубам разрушителю. И на ее борту красовалась очередная надпись, сделанная все тем же образом: "ТЬМА БЫСТРЕЕ СВЕТА ХА ХА ХА". От последней палочки последней буквы "А" тянулась вниз струйка с каплей на конце. Прямо на этой капле сидел белесый таракан... нет, скорее жирный круглый паук, словно бы выползший попить крови. Но на самом деле и струйка, и капля давным-давно засохли.

Брезгливо кривясь - пауков он жаловал не больше, чем тараканов - человек все же подошел поближе, желая рассмотреть членистоногое. Окажется ли представитель другого вида таким же мутантом-уродцем, или все-таки нормальным пауком? То есть уродство здесь - отклонение или норма?

Он приблизился медленно, не желая спугнуть тварь, но предосторожность оказалась излишней. Паук не двигался. Он был давно мертв. Так и присох к кровавой капле - похоже, ему не хватило ума убраться, когда она начала загустевать... Человек поднял с лабораторного стола обломок прозрачного полимера, некогда, вероятно, бывший частью экрана, и ковырнул им высохшее белесое тельце. Паук упал на стол поджатыми ножками кверху. Ног, как и положено всем паукам, было восемь. Три справа и пять слева.

Человек вернулся в коридор. На сей раз он сознательно оставил дверь открытой. Для ориентации, сказал он себе, хотя на самом деле - скорее для того, чтобы не видеть надпись на ней. Но, стоило ему об этом подумать, как надпись со всеми ее потеками встала у него перед глазами. "Убей себя сейчас..." Что бы там ни было прежде, в этой лаборатории, пока что поводов для самоубийства он не видел. Для оптимизма, впрочем, тоже...

Внезапно человек вздрогнул, настигнутый новой волной липкого страха. Физика, лаборатория, мутанты - все это словно слилось вместе, выщербив из отсекшей его память стены еще одно понятие: радиация. Что, если в этом все дело? Если это странное здание (исследовательский центр? клиника?) стало жертвой некой ядерной аварии, поэтому здесь все давно заброшено, и весь этот затхлый воздух пронизан медленной смертью. Если мутировали даже насекомые и пауки, куда более устойчивые к радиации (откуда-то он это знал), то человек здесь наверняка обречен. Поэтому и "убей себя сейчас" - пока еще можешь сделать это без больших страданий. От лучевой болезни умирают в жутких муках...

Но зачем персоналу, спешно покидавшему здание после аварии, крушить оборудование? Злость на технику, которая подвела, конечно, понятна, даже ученый может сорваться, но, когда для спасения дорога каждая секунда... И все эти кровавые надписи? Голый труп в ванне? Кто-то, кто забрел в запретную зону уже после катастрофы и слишком поздно понял, что наделал?

А может, не было никакой эвакуации? Может... их просто списали? Власти желали скрыть правду о катастрофе и никого не выпустили... Или все-таки не радиация, а какая-то биологическая дрянь, и они все оказались заражены... заражены и опасны... Кстати, способна ли радиация предотвратить разложение? А может, какой-то вирус как раз способен...

Но он? Кто, в таком случае, он? Один из брошенного здесь персонала или подопытный? Как он мог выжить здесь столько времени - ведь с момента катастрофы, похоже, прошел не один год? Что он пил, что ел? Не тараканов же... От этой мысли его передернуло.

Есть ли другие выжившие? И чем грозит встреча с ними? Кто оставляет эти надписи? Сначала он думал, что слово "отчаяние" написал перед смертью тот человек в ванной. Но он истекал кровью, он не мог добраться в таком состоянии оттуда сюда или наоборот... а все надписи сделаны словно одной рукой. Тогда логично предположить, что это рука убийцы - но где новые жертвы, чьею кровью писали здесь? Куда-то утащены, может быть, еще живыми? Зачем? А зачем надписи, зачем громить технику? Безумие, безумие...

Он вдруг почувствовал себя очень усталым. Не столько даже физически, хотя голова оставалась тяжелой - бесконечная, безнадежная усталость накатывалась от этих попыток рационально обдумать положение, мучителен был сам процесс мышления. "Никто не выжил", вырвалось вдруг, словно выдох агонии, из глубин сознания. Катастрофа затронула не только это здание, все гораздо, гораздо хуже, на свете вообще не осталось людей, никого, только мутировавшие пауки и тараканы, и он никогда не выберется отсюда, никогда, никогда...

Он глухо застонал сквозь зубы, привалившись к покрытой чем-то липким стене, сам пораженный силой охватившего его отчаяния. Отчаяния, да. Не в таком ли состоянии делаются эти надписи? "Убей себя сейчас..." Нет, он должен бороться. Он не позволит этому месту победить, чем бы оно на самом деле ни было. Надо искать выход ("Нет! - испугано пискнуло подсознание. - Не ищи, не надо, только ничего не ищи!") Надо искать, твердо повторил себе он, и, собравшись с силами, заставил себя шагнуть во тьму неосвещенной части коридора.

Несколько мгновений он двигался вперед, осторожно переставляя ноги и каждый миг ожидая, что нечто холодное и скользкое из мрака вот-вот схватит его за лодыжку. Тьма оказалась длиннее, чем он ожидал - должно быть, произошло каскадное отключение нескольких светильников подряд. Но вот впереди из-за поворота забрезжил неровный свет. Еще несколько шагов - и...

Холодное и скользкое оказалось под его ногой и впилось ему зубами в ступню.

Пронзивший его импульс страха заставил его не отпрыгнуть, а замереть на месте - что было не слишком разумным. Однако паралич, длившийся пару бесконечно долгих секунд, позволил ему сообразить, что челюсти, разжавшиеся под его ногой, слишком вялые и совершенно не пытаются его кусать... и что он попросту наступил на лицо трупа.

"Убей себя сейчас". Неужели кто-то все же последовал совету? Или вернее все-таки, что кому-то помогли...

Тут голова мертвеца повернулась (не сама, запоздало сообразил он, это просто потому, что он давил на нее своим весом), и нога, соскользнув, ткнулась в пол. Но вместо привычной уже грязи и мусора он почувствовал под подошвой нечто иное. В следующий миг он понял, что стоит на длинных слипшихся волосах, раскинувшихся вокруг головы трупа. Это женщина?

Наверное, следовало более тщательно обследовать тело, хотя бы наощупь, а лучше - вытащить на свет, но отвращение, а также страх, что убившее женщину может все еще таиться где-то здесь во мраке, перехлестнули любые рациональные соображения. Человек сорвался с места и помчался на свет, словно за ним гнались адские демоны. Его импровизированная юбка свалилась, но он рефлекторно успел подхватить падавшую клеенку. Через несколько мгновений он уже переводил дух, стоя под очередным мерцающим плафоном. Его никто не преследовал. В затхлом воздухе слышалось лишь его тяжелое дыхание.

Успокоившись - насколько это вообще было возможно в его положении - он привел свое одеяние в порядок и снова двинулся вперед. Вскоре его усилия были хотя бы отчасти вознаграждены - справа открылся проход, уводивший, очевидно, к центру кольца. Но не успел он порадоваться этому зрелищу, как заметил нечто иное, далеко не столь обнадеживающее.

Это были кровавые следы босых ног, шедшие по коридору ему навстречу и сворачивавшие в этот самый проход. И не только ног... тут и там между отпечатками ступней темнели крупные кляксы, кое-где сливавшиеся в целые дорожки, похожие на следы огромных червей. Так что версию о том, что кто-то просто прошел по кровавой луже, приходилось отбросить. В этом случае, кстати, каждый следующий след был бы слабее предыдущего, чего отнюдь не наблюдалось. Нет, кровь текла ручьями по ногам шагавшего, но он упорно шел вперед, превозмогая боль...

"Ладно, - подумал человек, - что бы с ним ни случилось, оно случилось там, откуда он шел, а не там, куда" - и свернул в проход.

Здесь свет горел совсем тускло; некоторые плафоны периодически гасли совсем, затем - вероятно, когда какие-то конденсаторы успевали накопить заряд - со щелчком вспыхивали на краткое время. Эти вспышки не столько помогали, сколько слепили, мешая глазам приспособиться к полумраку. Идущий почувствовал под ногой какой-то небольшой плоский предмет, скользнувший по полу; присев на корточки, он поднял эту штуку и встал под ближайшим плафоном, надеясь рассмотреть находку.

Это была небольшая, длиной примерно с ладонь, прямоугольная пластинка - скорее всего, металлическая, а может, и из твердого пластика. Определить ее материал было трудно, ибо она вся была густо покрыта засохшей кровью. Кое-где к ней присохли короткие кудрявые волоски - скорее с тела, нежели с головы.

Когда нашедший разглядел это, его горло сжало коротким спазмом отвращения, и он чуть было не отшвырнул пластину, но тут же заставил себя мыслить более здраво. Какое-никакое, а оружие... причем он, очевидно, был не первым, кому пришла в голову эта мысль. Один из углов пластины был остро заточен.

Человек принялся ногтями отскребать находку от крови. Пальцы почти сразу ощутили бороздки на одной из сторон. Кажется, на пластине была выдавлена некая надпись.

Наконец предмет был очищен целиком. Это оказалась табличка из золотистого металла (но явно не из золота, судя по весу). Надпись, сделанная определенно не вручную, состояла из единственного слова: "ГИПЕРИОН".

Он попытался вспомнить, что значит это слово. Поначалу сознание упиралось все в ту же глухую стену. Гиперион... гипер... гипер... кажется, это какой-то персонаж из греческой мифологии. (Минуту назад он не подозревал о самом существовании греческой мифологии.) Но это объяснение не удовлетворило его. Оно возникло слишком поспешно, словно пытаясь заслонить его от непонятного страха, плеснувшегося со дна сознания. Страха перед чем-то, что едва ли имело отношение к Древней Греции.

Да и место, где он находился, могло быть чем угодно, только не музеем античности.

Впереди сверкнула очередная вспышка, выхватив из мрака лежащее на полу тело.

Живой с опаской подошел к мертвому. В том, что лежавший был мертв, не было никаких сомнений - как и в том, что это именно он оставлял кровавые следы. Тело скорчилось в теперь уже засохшей луже крови, спиной вверх, с подсунутыми под живот руками. Вероятно, пытался зажать рану...

Но не это произвело самое тяжелое впечатление на потерявшего память. Человек на полу был практически голый - единственную его одежду составляла импровизированная юбка, свернутая из чего-то вроде грязной клеенки.

Точно такой же. Возможно даже, это и была вторая половина той самой.

"Значит... значит, он очнулся в той же комнате, и пошел... я пошел по кольцу направо, а он, видимо, налево... и там с ним сделали это..."

Ледяной холод пронзил внутренности того, кто был еще жив, словно лезвие, располосовавшее живот его предшественника. Одна маленькая ошибка, стоило ему свернуть не в ту сторону... Кстати, сообразил он, и тот необязательно пошел налево. Он мог также пойти направо, но не свернуть в проход, а двинуться дальше по кольцу...

К горлу подступала тошнота, а резко вспыхивающий и гаснущий свет отнюдь не способствовал осмотру - но все же нужно было обследовать труп. Если он надеется получить хоть какие-то ответы и, главное, избежать такой же судьбы... если ее, конечно, вообще здесь можно избежать.

Он попытался перевернуть мертвое тело, но то словно сопротивлялось его усилиям. Он сообразил, что окровавленная кожа прилипла к полу, и потянул сильнее. С влажным треском труп отклеился от пола и повернулся на бок, а затем вяло перевалился на спину.

Живот был распорот практически от солнечного сплетения до паха. Липко блестящие внутренности жирно колыхнулись, вываливаясь из раны; какая-то черная слизь полилась на и без того изгаженный пол. Живой не выдержал и согнулся в приступе рвоты. Впрочем, настоящей рвоты у него так и не получилось. Мучительные спазмы сотрясали и выворачивали его тело, но изо рта у него вышла лишь тонкая нитка кислой слюны.

"Сколько же времени я ничего не ел?" - мелькнуло в его сознании. Впрочем, голода он не чувствовал. Напротив, сама мысль о еде в таком месте чуть не вызвала новую серию спазмов.

Отдышавшись, он заставил себя вновь посмотреть на труп, то с беспощадной яркостью озаряемый очередной вспышкой, то снова становящийся едва различимым силуэтом во мраке. Вспыхивающий плафон каждый раз жутко отражался в вытаращенных глазах искаженного смертной мукой лица. И лицо, и грудь были перепачканы кровью, но, не ощупывая, трудно было понять, есть ли там раны. Однако, присмотревшись, потерявший память понял, что по крайней мере раньше они там были. На мертвеце тоже были присохшие повязки, как и на нем самом...

Но главную рану никто перевязывать не пытался - да и невозможно было бы сделать это, не зашивая. Он снова посмотрел на распоротый живот. Как же этот бедолага умудрился идти в таком состоянии?! Разве что потому, что поддерживал клубок вываливающихся кишок руками...

Новая вспышка озарила эти багровые руки со слипшимися пальцами, и новая мысль пронзила мозг потерявшего память. Нет, непохоже, чтобы этот несчастный пытался по возможности зажать и закрыть свою рану. Его скрюченные пальцы стискивали слизистые петли собственных кишок, впивались в них ногтями... Этот человек должен был причинять себе адскую боль. Но почему?! Совсем утратил разум на почве мучений, не контролировал себя в агонии? Однако реакция на боль - это уровень безусловных рефлексов, даже вцепившись в собственные потроха случайно, он должен был тут же отдернуть руку...

Внезапно в багровом месиве что-то дернулось и зашевелилось. Выживший подумал, что сейчас он точно сойдет с ума, если уже не сошел; ему показалось, что кишки мертвеца зажили собственной жизнью и вылезают наружу. В этот миг снова погас свет.

Человек в ужасе отшатнулся, готовый бежать, не разбирая дороги, и налетел на стену коридора. Внезапность этого удара едва не свалила его с ног. Он удержал равновесие, схватившись за стену (плечо заныло от боли), и, развернувшись лицом в сторону неведомой опасности, на миг застыл. В наступившей тишине он услышал мерзкий влажно-липкий звук, словно кто-то лизал грязный пол большим клейким языком.

Тут опять вспыхнул свет. Мертвец лежал на прежнем месте без всякого движения, как и подобает мертвецу. Звук издавало нечто, извивавшееся на полу неподалеку от трупа. В первый миг и впрямь могло показаться, что это вылезшая кишка, зажившая своей жизнью. Но это была какая-то червеобразная тварь длиной примерно с предплечье; ее черное кольчатое тело жирно блестело и оставляло на полу кровавые следы. При первой вспышке человеку показалось, что тварь ползет прямо на него; он беспомощно вжался в стену, хотя, вероятно, мог бы раздавить и это существо одной ногой. Свет снова погас; но, когда он опять зажегся, стало ясно, что тварь спокойно ползет мимо, не обращая внимания на охваченного паникой человека. Насколько он смог разглядеть, у нее не было ни глаз, ни рта.

Вот в чем дело, подумал он. Эта гадина завелась у того парня в кишках, и он... возможно, он даже сам располосовал собственный живот, пытаясь от нее избавиться. Углом вот этой самой пластинки с надписью "Гиперион"... Человека передернуло при мысли об этом; на какой-то миг он очень живо представил себе, как проделывает это сам. Безумие, конечно... безумие пытаться оказать себе такую "помощь" и пытаться выдрать тварь из собственных внутренностей, а потом еще и куда-то идти... но, наверное, муки, причиняемые ползающим в кишках гадом, были совершенно невыносимы. Как оно попало внутрь? Заползло через рот? Через задницу? (Смех был совсем неуместен, но он нервно хихикнул.) Нет, скорее всего - как и всякий паразит, проникло в виде крохотной незаметной личинки... Это еще более утвердило его в мысли, что, даже если здесь и обнаружится какая-то еда, притрагиваться к ней нельзя. Впрочем (еще одно прорвавшееся воспоминание), кажется, есть какие-то микроскопические глисты, способные проникать в человека прямо сквозь кожу...

"Убей себя сейчас." Убей себя легким способом, пока с тобой не случилось вот такое... Это даже больше похоже на правду, чем версия с радиацией.

Но куда "легкий способ" девался потом? Почему этот человек не попытался, к примеру, просто вскрыть себе вены? Слишком медленно? Но так он наверняка промучался еще дольше... Все же надеялся остаться в живых? Или просто боль совсем лишила его способности мыслить здраво?

Потому что все бесполезно, пришла откуда-то (из-за стены?) невероятно тоскливо-усталая мысль. Мысль, показавшаяся древней, как само время. Все... бесполезно... отсюда нет выхода... даже такого... и следом, накатывающейся, нарастающей темной волной - отчаяние, отчаяние, ОТЧАЯНИЕ!!!

Человек хлестнул себя по щеке, дабы привести в чувство. Впился зубами в губу, пока не почувствовал соленый вкус крови. Спокойно, приказал он себе. Надо просто сохранять голову на плечах и рассуждать логически... Почему-то именно эта здравая мысль отозвалась новым всплеском ледяного ужаса у него в животе. Но он заставил себя задавить иррациональный страх и продолжил: "Об одной опасности я теперь знаю точно - членистые паразиты. Единственная ли она? Вполне возможно, что и тот тип в ванне, и женщина в коридоре - или это все-таки был парень с длинными волосами? - умерли от той же причины. Откуда взялись эти твари? Все-таки биологический эксперимент? И мы... едва ли мы его организаторы, раз мы все оказались тут без одежды. Но отсюда еще не следует, что наше положение было одинаковым. Может быть, не все потеряли память. Этот человек, так упорно шагавший куда-то с распоротым животом... скорее всего, он все-таки знал, куда идет, и надеялся получить там помощь."

Обойдя труп, он зашагал в прежнем направлении и вскоре достиг, судя по всему, центра кольца. Здесь коридор разветвлялся, огибая толстую колонну, пронзающую пол и потолок. Подойдя ближе, человек увидел в этой колонне закрытую дверь и две треугольных кнопки рядом. Лифт? Очень может быть... но связываться с лифтом при полудохлом электропитании было глупо. К счастью, двинувшись в обход колонны по левому коридору, человек обнаружил выход на лестницу. Лестница оказалась винтовой; она обвивала гигантский цилиндр, внутри которого была заключена и лифтовая колонна, и огибающие ее проходы. Этот цилиндр, очевидно, был заключен в еще больший, судя по форме внешней стены; никаких окон не было и здесь, освещение - те же плафоны, на сей раз вертикально расположенные на внешней стене. В эту стену, умещаясь между витками лестницы, уходил коридор, по которому он только что пришел и который наблюдал теперь снаружи. Странная архитектура... Плафоны и здесь горели тускло, но не белым, а красноватым светом, что делало картину еще более угрюмой.

Куда же теперь? Витки лестницы полностью перекрывали пространство между внутренней и внешней стенами, не позволяя, таким образом, увидеть, как далеко вверх и вниз тянется эта "резьба". Обычный опыт, не затронутый амнезией, подсказывал, что выход из здания, каким бы причудливым оно ни было, должен быть внизу, и человек уже сделал несколько уверенных шагов по ступенькам, но затем остановился. Что, если весь этот комплекс находится под землей? Отсутствие окон как раз наводило на такую мысль... особенно если речь о каком-то опасном и секретном проекте...

Он остановился, в нерешительности повернулся. И увидел на первой из ступеней, ведущих от площадки наверх, очередную кровавую надпись:

"НЕ ХОДИ ТУДА!"

Теперь у него уже не было прежней уверенности, что эти надписи оставляет некто, враждебный ему. Скорее всего - такие же жертвы неведомых экспериментаторов или же постигшей их катастрофы... что, впрочем - логично напомнил он себе - еще отнюдь не означает, что им следует безоговорочно доверять. Эти люди (жив ли кто-нибудь из них до сих пор?) могли ошибаться, могли, наконец, быть просто безумны... кто-то ведь крушил с остервенелой яростью приборы? И что там, кстати, было написано в разгромленной лаборатории - какая-то явная бессмыслица на тему тьмы и света...

Тем не менее, он вновь развернулся и пошел вниз. Чуть было не побежал, тем более что лестница была достаточно крутой, но решил, что здесь надо все делать с осторожностью.

Лестница была такой же грязной и заброшенной, как и все в этом жутком месте. Может быть, даже еще грязнее - скорее всего в те времена, когда здесь все работало, персонал пользовался лифтом, а лестница предназначалась лишь для аварийных случаев. Оттого и освещение имело такой оттенок.

Он миновал несколько площадок с выходами (каждый раз замирая и прислушиваясь, прежде чем пройти мимо очередной двери), но решил дойти до самого низа. Если внизу окажется подвал, тогда он поднимется на уровень выше... Откуда-то возникла дурацкая мысль, что этот спуск неведомо куда по грязной лестнице сквозь зловещий красный полумрак напоминает сошествие в ад. Да, стало быть, концепцию ада он тоже вспомнил. Как, впрочем, и то, что никогда в нее не верил. "Чушь, - сказал он себе и на этот раз. - Здесь все совершенно материально. Даже эти чертовы твари-мутанты." М-да, "чертовы"... Впрочем, для адских демонов и неправильные членистоногие, и даже поселяющиеся в кишках членистые черви как-то мелковаты.

Наконец он достиг самого низа. Последняя площадка упиралась в полуоткрытые створки высокой раздвижной двери, ведшей не внутрь цилиндра, а вовне. Должно быть, дверной механизм заклинило в таком положении, или же дело было опять-таки в дефиците энергии. Однако оставшаяся щель была достаточно широкой, чтобы в нее пролезть. За дверью было абсолютно темно.

А на правой половине двери красовалась еще одна надпись, сделанная тем же способом в той же манере: "НЕ ДУМАЙ". О чем именно предлагалось не думать, осталось загадкой, так как часть двери ушла в стену. Человек попробовал сдвинуть с места тяжелую створку, но с тем же успехом он мог бы дергать скалу. Ладно. В конце концов, как известно, призывы не думать о чем-то конкретном на практике ведут к прямо противоположному результату.

Он постоял, прислушиваясь, потянул носом - никакого свежего дуновения, та же затхлая мерзость запустения, что и повсюду здесь. Наконец, набравшись храбрости и сжимая в руке свое единственное оружие - табличку с острым углом - он протиснулся во тьму.

Слабая надежда на то, что какая-нибудь автоматика включит свет, не оправдалась. Если такая автоматика здесь и была, то не работала. Вернуться и поискать другого пути наружу? Но кто сказал, что такой путь есть или что он более безопасен?

Он постоял еще немного, слыша в темноте лишь быстрые испуганные удары собственного сердца, а затем, вытянув левую руку и ощупывая пол босыми ногами, все-таки двинулся вперед.

Через несколько... мгновений? минут? он не поручился бы, что правильно определяет время в таких условиях, хотя уже понял, что оказался в действительно большом помещении - пальцы его руки коснулись стены. Стена была пыльной, но под пылью чувствовалась гладкость пластика или какого-то подобного материала. Он двинулся вправо, ведя по стене рукой, наткнулся на какую-то вертикальную металлическую штангу, обошел ее, и рука снова провалилась в пустоту. Он пошел туда, пока не уперся в очередное препятствие...

Поначалу ему казалось, что он соблюдает направление, но, в какой-то момент обернувшись, он не увидел щели в дверях, через которую должен был сочиться свет с лестницы. Ни там, где рассчитывал увидеть, ни вообще где-либо. С растущим ужасом он понял, что блуждает по лабиринту и забрел уже далеко от входа... а может быть, теперь окончательно погасло и аварийное освещение. Да что ж это за проклятое место?! Кому понадобилось строить здесь еще и лабиринт?!

Он снова попытался усилием воли задавить панику. Из любого лабиринта можно найти выход, нужно лишь все время идти вдоль правой стены... или вдоль левой, главное - раз решив, уже не менять это решение. Но стоило ему попытаться последовать этому принципу, как он убедился, что ходит вокруг огромного куба. Принцип работает только для топологически связного лабиринта... если он верно вспомнил, что такое топологическая связность...

В отчаянии он рванулся вперед, налетел в темноте на очередную стену и принялся бить по ней кулаком. Судя по звуку, стена была совсем тонкой (она даже слегка прогибалась под ударами), а за ней было пусто. Он попытался взрезать стенку углом таблички, но преграда, хотя и тонкая, оказалась слишком прочной.

"Это не лабиринт", - сообразил он. "Это какой-то склад, а я блуждаю между контейнерами!"

Впрочем, это открытие не сильно облегчило его положение. Он по-прежнему не имел понятия, как выбраться отсюда в полной темноте - хотя бы снова на лестницу, не говоря уже о том, что наружу. Он попытался сдвинуть очередной контейнер, вставший у него на пути, но тот, конечно, оказался слишком тяжелым. А может, дело было в металлических штангах, на которые он периодически натыкался - кажется, они служили для того, чтобы фиксировать контейнеры на месте... Сообразил он это или вспомнил? Неважно! Штанги! Склад явно был заставлен не под завязку, причем контейнеры, судя по всему, не были размещены в строгом порядке - но вот штанги должны идти через равные промежутки и, скорее всего, образуют прямоугольную сетку. Значит, если идти от одной штанги до другой, отсчитывая их при этом...

Внезапно что-то круглое подвернулось ему под ногу, и он едва не упал. Было слышно, как этот предмет, вывернувшись из-под ноги, покатился по полу в противоположную сторону. Что это было? Какой-то небольшой цилиндр... может быть, просто мусор... Все же человек сделал несколько шагов туда, куда ему подсказывал звук, затем опустился на четвереньки, положил на миг свою табличку и принялся шарить руками по полу - острожно, чтобы снова не отфутболить эту штуку. Да куда ж ты, гад, закатился... ага, вот!

Он ощупал находку. Гладкий круг на одном конце, а на боковой стенке вроде кнопка... Неужели фонарик?! Он нажал кнопку, и в руке у него вспыхнул неяркий свет, озарив подозрительные темные пятна на полу и стенку соседнего контейнера с каким-то многозначным номером. Повезло, наконец-то повезло!

Человек радостно вскочил, и в тот же миг получил удар чем-то длинным и твердым по голове. Перед глазами сверкнула вспышка, и он бессильно повалился на загаженный пол.

Придя в себя, он несколько секунд лежал, тупо глядя на валяющийся рядом и продолжающий светить фонарик. Луч, практически параллельный полу, особенно рельефно подчеркивал всю грязь и пыль. Макушка болела, и человек подумал, что теперь наверняка будет преизрядная шишка. Затем его словно дернуло током: не о шишках надо думать, а о том, кто его ударил! Но все было по-прежнему тихо и, кажется, никто не собирался снова на него нападать. Человек очень осторожно повернул голову и увидел почти что прямо над собой какие-то трубы. Не слишком толстые, сантиметров пять в диаметре, одним концом они уходили в стенку ближайшего контейнера - кажется, эта стенка была не сплошной, а дырчатой... Человек взял фонарик - ему по-прежнему никто не препятствовал - и, посветив на контейнер, убедился, что это в самом деле так. Затем он сел на полу и перевел взгляд и луч света в противоположную сторону, желая понять, куда ведут трубы. В тот же миг у него перехватило дыхание от ужаса.

Луч выхватил из темноты безмолвную фигуру, стоявшую менее чем в паре метров от него. Фигура была облачена в (саван, показалось ему в первый миг) когда-то белый лабораторный халат (причем, кажется, это было ее единственное одеяние) и стояла недвижно, под неестественно большим углом наклонив голову на левое плечо; длинные черные волосы полностью скрывали лицо. Руки были бессильно опущены; на мертвенно-бледных голых ногах засохли протянувшиеся из-под халата струйки крови.

Казалось, что она (она, понял потерявший память, это женщина) молча разглядывает непрошенного гостя, улыбаясь под занавесом своих волос ничего хорошего не сулящей улыбкой. Сидевший на полу закричал бы под этим невидимым взглядом, но у него перехватило горло. Пальцы судорожно зашарили по полу в поисках оставленной где-то таблички. Но уже в следующий миг он понял, что его ужас и оторопь вызваны лишь неожиданностью. Едва ли эта женщина могла быть тем, кто его ударил.

Ибо он, наконец, обратил внимание на трубы, в нескольких местах вонзавшиеся сквозь халат ей в грудь и солнечное сплетение. Она была насажена на эти трубы, словно насекомое сразу на несколько булавок.

Тут же потерявший память сообразил, что никто не бил его по голове. Он ударился об эти трубы сам, когда вскочил, будучи прямо под ними.

Теперь он встал и подошел к мертвой женщине. Свободные концы труб, бурые от крови, торчали из спины не меньше чем на метр; на пол из них натекла лужа. Сзади халат был запачкан красным гораздо сильнее, чем спереди, и человек отказался от идеи надеть эти пропитанные кровью тряпки (для чего, конечно, пришлось бы сначала снять с труб тело). Однако ему пришла в голову резонная мысль обыскать карманы халата.

Их было лишь два. Правый оказался пустым, зато в левом обнаружился сложенный листок. Человек развернул его и поднес к фонарику. Это был какой-то список, составленный от руки (к счастью, на сей раз не кровью):

д-р Калкрин - сам.

д-р Харт - инфаркт

проф. Поплавска - сумасшествие

д-р Зильбершмид - сам.

д-р Накамура - сам. д-р Лебрюн - кома

проф. Вард - пожар в лаборатории, предпол. сам.

проф. Штрайхер - пок. с собой в псих. клинике

д-р Жирольдини - смерть в ДТП, предпол. сам.

д-р Вонг - инсульт

проф. Ковалева - ушла в монастырь, прин. обет молчания

Потерявший память вертел бумагу в руке. Загадочное "сам.", надо полагать, означало самоубийство ("Убей себя сейчас!"). Но что значил весь этот список погибших ученых? Не все из них, правда, умерли физически, но, во всяком случае, погибли для науки... Возможно ли, что все эти трупы, которые он здесь видел - это они и есть? А он сам, в таком случае - один из выживших? Скажем, профессор Поплавска... хотя нет, это, кажется, женская фамилия (он вновь посмотрел на стоявшую рядом с ним мертвую). Тогда, возможно, Лебрюн, очнувшийся от комы... хотя это место меньше всего похоже на действующий госпиталь... да, да, он уже об этом думал... но возможен ли некий гибрид комы с летаргией, при котором брошенный всеми на несколько месяцев пациент не только не умирает, но и способен самостоятельно прийти в себя? Кажется, это чистая фантастика... хотя он ведь до сих пор не знает, в чем заключался эксперимент - если это был эксперимент...

И остальные. Пожар в лаборатории, дорожная авария - как-то это мало похоже на то, что он здесь видел. Хотя он видел лишь четверых... точнее, троих, на четвертую он только наступил. Но, если о смерти ученых известно, почему тела бросили здесь? А может, то, что написано в этой бумажке, отражает лишь официальную версию?

А может быть, все здесь заброшено именно потому, что все люди, знавшие об этом месте, умерли, сошли с ума, впали в кому? Да ну, чепуха, не может такое огромное здание быть инициативой небольшой группы лиц, не отраженной в правительственных или корпоративных документах... Хотя - что он может сказать наверняка? Он, не помнящий даже, как его зовут?

Он пошарил лучом по полу в поисках брошеной таблички, нашел, постоял, не зная, что делать с бумагой. За неимением карманов, нести в руках три предмета было неудобно. Может, заучить этот список наизусть? Есть ли в нем какая-то ценность? Единственный предмет в кармане женщины, умершей страшной смертью... Может быть, именно эта информация стоила ей жизни? С другой стороны, убийца эту бумагу не тронул...

Но был ли вообще убийца? Не похоже было, что жертва сопротивлялась; ее ноги стояли на полу, а не были подогнуты, как вышло бы, если бы ее, уже умирающую, толкали вперед, насаживая на трубы все дальше и дальше. А главное - как должен был располагаться убийца, чтобы трубы не помешали ему сделать то, что он сделал? Они бы уперлись в его собственную грудь...

Но еще сложнее представить себе, что она сделала это сама. Сама, прилагая немалую силу, насадила себя на трубы и шла вперед, скользя по пропоровшему ее тело металлу, пока хватало сил... Какую же чудовищную боль она должна была испытывать! Неужели на свете существует нечто, способное заставить человека поступить таким образом?! Даже червь в кишках не казался достаточной причиной...

Однако этот фонарик - не она ли его выронила? Ведь убийца едва ли бросил бы его здесь, вдали от выхода!

Но мертвое тело уже ничего не могло прояснить. Возможно, будь он... как же это называется? патологоанатомом! - и имей при себе инструменты... Но, хотя он все еще не знал, кто он, он почему-то был уверен, что точно не медик.

В конце концов он обмотал листок вокруг рукоятки фонаря и подобрал с пола табличку. Затем отправился на поиски выхода.

Фонарик светил тускло - как видно, и его аккумулятор был практически разряжен, так что с поисками определенно следовало поторопиться. Но все же хотя бы с таким источником света склад уже не казался чем-то вроде заколдованного леса. Контейнеры не были специально расставлены так, чтобы запутать оказавшегося здесь человека, так что он довольно быстро отыскал выход обратно на лестницу. Это его, впрочем, уже не устраивало, и он двинулся вдоль стены в поисках выхода наружу. Но, к своему удивлению, обойдя весь склад по периметру, так и не нашел больше никаких дверей. Некоторое время он стоял в недоумении - некоторые контейнеры были явно слишком велики, чтобы протащить их по уже знакомой ему винтовой лестнице. Как же они здесь оказались? Он с сомнением поглядел на тусклеющий фонарик и все-таки снова двинулся вглубь склада.

Мелькнувшая у него мысль оправдалась - через некоторое время он нашел их. Большие квадратные люки в полу - точнее, даже не люки, а площадки подъемников, посредством которых грузы поднимались откуда-то снизу. Значит, это все-таки не нижний уровень подземелья? Хотя, возможно, под зданием проходят туннели... Так или иначе, попасть туда он не мог. Никаких кнопок, приводящих в действие механизм подъемников, он не обнаружил. Попытки вскрыть на пробу несколько контейнеров тоже успехом не увенчались. Пришлось ни с чем возвратиться на лестницу.

Как он и планировал, он поднялся на следующий уровень и вошел в проход, ведущий внутрь цилиндра. Здесь тоже было совсем темно, однако, стоило ему сделать пару шагов, с натужным щелчком зажегся свет, причем более яркий, чем прежде - это было так неожиданно, что он вздрогнул, но тут же понял, что просто кое-где автоматика еще работает. Желая поберечь батарею, он погасил фонарь.

Обогнув шахту лифта, он оказался в коридоре. Здесь тоже щелкнуло, но свет не зажегся. "Может быть, в следующей секции сработает", - подумал человек и сделал несколько осторожных шагов вперед. Повод для осторожности, кажется, был. Пол под ногами был не просто грязный - он был какой-то жирный, местами скользкий. Это не была кровь. Ни засохшая, ни даже свежая. Это было нечто иное. И запах. К общей атмосфере затхлости и запустения здесь примешивалось что-то еще. Что-то тяжелое и неприятное. Не запах разложения, нет. Скорее так могло пахнуть нечто живое... нечто, что даже самый экзальтированный любитель природы не захотел бы видеть своим питомцем. Точнее, не захотел бы видеть вообще.

Человек остановился в нерешительности. Теперь он услышал и звуки. Тихие, едва различимые. Влажные. Скребуще-шевелящиеся.

Он поднял фонарь, держа его, как рукоять меча. Но не включил - сделал еще один шаг, зная (откуда-то вынырнуло это знание), что окажется в зоне досягаемости датчика, отвечающего за освещение следующей секции. Эта надежда оправдалась. Щелкнуло, а затем зажегся свет.

Свет озарил коридор, выглядевший совсем не так, как другие помещения этого странного здания. То есть изначально, очевидно, он был выстроен и отделан в той же манере. Но если в прочих местах за время запустения скопились лишь пыль и сор, то здесь все выглядело гораздо хуже. С потолка там и сям свисали какие-то бахромчатые сопли, лохмы чего-то вроде пыльной паутины и бледно-мясистые сосульки; на стенах жирно блестели студенистые потеки и мохнатились кляксы плесени; на полу, усыпанном мертвыми насекомыми, кое-где, вспучив и разорвав искусственное покрытие, топорщились уродливые, покрытые слизью грибы, похожие на куски абортированных эмбрионов. Но не это было самым скверным. О нет, это был всего лишь фон, почти не отложившийся в сознании потерявшего память. Ибо тот, парализованный ужасом и отвращением, таращился на то, во что в темноте едва не уткнулся носом.

В каком-нибудь метре от его лица поперек коридора висел распятый труп. Конечно, это был уже не первый мертвец, увиденный им за этот день - но предыдущим, какой бы жуткой ни была их гибель, сильно повезло по сравнению с тем, что должен был испытать перед смертью этот несчастный. Точнее, несчастная; хотя никакой одежды на теле не было, потерявший память не сразу понял, что это женщина. Кожу с нее содрали почти полностью; лишь в нижней части тела с багрового мяса кое-где свисали полуоторванные лоскуты - может быть, истязателю не хватило времени, или его что-то отвлекло. Но особенно жутко выглядела круглая голова с выкаченными шарами лишенных век глаз и оскаленными в последнем крике безгубыми челюстями. Ног не было вовсе - от бедер осталось лишь месиво кровавых, в потеках жира, лохмотьев, из которых торчали желтоватые кости, а все, что ниже, было, похоже, даже не отрублено, а попросту выломано из коленных суставов. Живот мученицы был вспорот, и кишки, вывалившись в разрез, свисали наподобие безобразного бугристого вымени. В ее растянутые в стороны руки впивалась тонкая, но, очевидно, прочная проволока, взрезавшая запястья практически до кости; левая была привязана таким образом к кронштейну, на котором, возможно, когда-то была установлена камера наблюдения, а правая - к вентиляционной решетке в противоположной стене. (Вентиляция здесь, кстати, не работала, как, похоже, и во всем здании.)

Трудно сказать, сколько продлилась ее агония; но теперь в этом истерзанном и изувеченном теле вновь обреталась жизнь. Багрово-блестящая ободранная плоть местами уже обросла какой-то губчатой дрянью, но главное - вся была изрыта, изъедена мелкими дырками, точнее, прогрызенными ходами; из этих ходов вылезали, ползали по мертвому телу и вновь скрывались внутри многочисленные твари, похожие на помесь червяка с насекомым. У них были треугольные головы, членистые передние лапки - всего одна пара - и мягкие извивающиеся тельца. В длину они не превосходили трех сантиметров, но на трупе (и тем более, очевидно, внутри него) их было множество, и именно их копошение производило тот звук, который насторожил потерявшего память. В отличие от муравьев или термитов, они двигались вяло и неуклюже; нередко срываясь с мертвой плоти и шлепаясь на пол. Под их ужасным гнездом уже скопилась целая куча дохлых тварей; еще живые скреблись и извивались среди трупов товарищей.

Коридор был не настолько узок, чтобы распятый труп нельзя было обойти, но трудно было представить себе более наглядный знак, что дальше идти не стоит. Потерявший память попятился. Из открытого рта мертвой женщины вывалились сразу несколько членистоногих червей и, словно почуяв материал для нового гнезда, довольно шустро, насколько позволяло их уродливое строение, поползли в его сторону. Это стало последней каплей - он повернулся и бросился бежать. Бесстрастная автоматика определила, что свет в этой секции больше не нужен, и тьма снова скрыла оставшийся за его спиной ужас.

Но за мгновение до того, как свет погас, он успел увидеть кое-что еще. На двери лифта - как раз так, чтобы распятая могла это видеть и, вполне вероятно, ее же собственной кровью - была написана еще одна фраза. Фраза, которая менее всего соответствовала увиденному в этом коридоре и вообще во всем этом проклятом здании: "СМЕРТИ НЕТ".

Он опомнился лишь тогда, когда почти совсем задохнулся от быстрого бега вверх по крутой лестнице. Он повалился на колени и уперся руками в ступеньку перед собой, шумно и тяжело дыша; сердце колотилось так, словно вознамерилось разломать ребра, прорвать кожу и шлепнуться мокрым шматком мяса на грязную площадку. С тем самым звуком, с которым шлепались сорвавшиеся с трупа псевдочерви...

Он вновь постарался выбраться из липкого омута паники и рассуждать логично. Чем бы ни было то, что он только что видел, ясно одно - уж это никак не самоубийство. И тот, кто это сделал - тот, кто любит убивать людей ТАКИМ способом - вполне возможно, все еще жив и где-то в этом здании... И, кстати, кто сказал, что он только один?

Наконец, отдышавшись (и с удивлением поняв, что совершенно не вспотел), он поднял голову - и уперся взглядом в надпись "НЕ ХОДИ ТУДА". Ага, здесь он уже был... получается, он взбежал опять до первоначального уровня... Но теперь он уже снова не был настроен принимать всерьез эти надписи. Убей себя сейчас. Смерти нет. Бред... вот именно что, скорее всего, это просто бред. Наверное, это все же пишет убийца. Спятивший маньяк, у которого начисто снесло крышу. Во всяком случае, человек хоть с какими-то остатками здравого ума едва ли мог сделать то, что он сделал с той женщиной... Он или они, вновь напомнил себе потерявший память. С одним маньяком еще есть шанс справиться голыми руками, а...

Он посмотрел на свои руки. Ну точно. Фонарик, все еще обернутый бумажкой, валялся на ступеньке рядом, а вот таблички нигде не было. Теперь он вспомнил, как на бегу с него стала сваливаться "юбка", и он машинально подхватил ее... Ну разумеется, мрачно подумал он. Цивилизованный человек во всей красе - бросает единственное оружие, чтобы соблюсти никому не нужные условности приличий... Надо бы спуститься вниз и поискать табличку. Но он не мог себя заставить. Ему мерещилось, что мерзкие черви с ногами уже ползут за ним снизу вверх по лестнице... Да и все равно, что он сделает этой жалкой табличкой? Она не способна заменить даже самый простенький нож. Ею невозможно нанести глубокую рану, и даже неглубокую получится лишь в том случае, если противник не сопротивляется... Все безнадежно, все. Ему никогда отсюда не выбраться. У него возникло желание написать прямо на полу "ВЫХОДА НЕТ". Если бы у него сейчас шла кровь, он бы, пожалуй, так и сделал...

Он тряхнул головой. Нет, надо бороться с этими приступами отчаяния. Надо... бороться... Он взял фонарь и поднялся. Вверх по лестнице? Или сначала все-таки обойти до конца тот уровень, на котором он очнулся, исследовать оставшуюся часть кольца? Он нашел там три трупа, да. Но теперь он убедился, что опасность может подстерегать не только там. И вообще, первый труп обнаружился в ванной за дверью той самой комнаты, где он лежал бесчувственный и беспомощный. Если рассуждать так, его должны были прикончить еще там, вместе с тем парнем... А может быть, он вообще избранный? Может, ему не грозит та же участь, что остальным, и именно поэтому он до сих пор жив? Впрочем, если и так, то не затем ли он избран, что ему уготовано нечто еще худшее?

Он тяжело вздохнул. Гадать бессмысленно. Он шагнул в проем, ведущий внутрь цилиндра, даже не зная, почему выбирает этот вариант - может, просто потому, что не хотелось вновь карабкаться по крутой лестнице. На сей раз он обошел шахту лифта с другой стороны и двинулся по коридору, в котором еще не был.

Здесь никаких трупов не оказалось - если не считать нескольких попавшихся на полу дохлых тараканов (или пауков, или кем там они на самом деле были). Внезапно ему пришло в голову, что, пожалуй, в начале своего путешествия он бы не разглядел эти трупики в полумраке на грязном полу. Здесь было не менее грязно, но... выходит, свет, пусть и мучительно мерцавший, стал гореть несколько ярче и стабильнее? Только в этом коридоре, или на всем уровне? Почему-то он вовсе не почувствовал радости при этом открытии. Может быть, где-то отрубились большие секции плафонов - или другого оборудования - и за счет этого больше энергии стало поступать оставшимся? Тогда вся эта иллюминация ненадолго... Но даже такой вариант был не самым худшим. Может... может, все это место _пробуждается_? Не как больной, выходящий из комы, а как вурдалак, заворочавшийся в могиле...

Он дошел до конца коридора и снова оказался во внешнем кольце. И замер.

Откуда-то слева доносились глухие удары.

Он постоял на месте, вновь остро сожалея, что остался без всякого оружия (легкий фонарик на эту роль никак не годился). Но теперь возвращаться за табличкой тем более не хотелось. Подумав, он пришел к выводу, что между ним и источником этих звуков имеется преграда - иначе удары слышались бы более четко. Приложив руку к внутренней стене кольцевого коридора, он почувствовал, как она слегка вздрагивает в такт - впрочем, вибрация явно приходила издалека. Едва ли это кого-то бьют головой об стенку, хотя теперь он бы не удивился и этому. Скорее - кто-то или что-то рвется наружу сквозь запертую дверь... но что будет, когда оно вырвется?

Все же он пошел налево, навстречу звукам. Лучше любая прямая опасность, чем неизвестность. Если там рвется на свободу такая же жертва, как и он сам - он ее выпустит. Если же, напротив, окажется, что в ловушку попал убийца... или еще какая-то тварь, скажем, очередной мутант, только уже далеко не насекомых размеров... тогда он постарается, напротив, укрепить дверь или что там удерживает эту штуку... Но как он это определит? Переговорив через дверь? А если убийца, каким бы безумным он ни был, убедительно прикинется жертвой?

Меж тем удары становились все ближе. Еще несколько шагов - и он увидел эту дверь. Она ничем не отличалась от той, из которой не так уж давно вышел он сам, если не считать изувеченного и, видимо, наглухо заклиненного замка. Очевидно, кто-то хорошо постарался, чтобы эту дверь нельзя было открыть. И, возможно, старался не зря?

Однако он, похоже, переоценил прочность самой двери, которая вздрагивала и прогибалась под ударами изнутри. В нее не просто стучали руками и ногами - на нее, кажется, бросались всем телом. Потерявшему память даже показалось, что на двери уже можно различить грубое выпуклое подобие человеческого силуэта - и он почувствовал, что совсем не уверен в своем желании встретиться с тем, кто так неудержимо рвется наружу.

Однако, пока он стоял в нерешительности (подпереть дверь было совершенно нечем, разве что - собственным плечом), еще один отчаянный удар выбил дверь из проема на несколько сантиметров, а следующий вовсе опрокинул ее на пол. И следом в коридор вывалилось страшилище.

Из погруженных во тьму беспамятства глубин вырвалось подходящее слово: мумия. И уточнее: из старых фильмов ужасов. Фигура практически с ног до головы была в каких-то грязных повязках; кое-где они были порваны и в крови. Никакой иной одежды или обуви не было. Из-под бинтов на голове в нескольких местах длинными уродливыми прядями выбивались черные волосы.

Потерявший память невольно отпрянул.

- Кто ты? - хрипло выдохнул он, вновь вскидывая перед собой бесполезный фонарик, словно меч.

Фигура, обретшая равновесие, резко обернулась в его сторону. Похоже, она была испугана ничуть не меньше.

- А ты? - спросила она. Голос был женский. Да и очертания тела, на самом деле, тоже.

- Хотел бы я сам это знать... - пробормотал он, запоздало подумав, что, возможно, стоило прикинуться более осведомленным. Или хотя бы потребовать соблюдать очередность вопросов и ответов.

- Ты ничего не помнишь? - поняла она; ее голос разочарованно понизился. - Я тоже. Давно ты здесь?

- Несколько десятков минут, - пожал плечами он. - А может, часов. Я не уверен, что правильно воспринимаю здесь время. И это от того момента, что я пришел в себя. А до того... - он снова пожал плечами.

- И я. Очнулась в запертой комнате, вся в бинтах. Какое-то время думала, что за мной придут и что-то объяснят. Потом стала кричать и звать. Потом поняла, что никто не придет. Стала биться о дверь... Вот и все. А ты? Ты ведь был снаружи?

- Моя дверь была открыта.

- Но что там? То есть вокруг?

- Ничего хорошего, - помрачнел он. - Я не знаю, где выход, если ты об этом.

- Это ведь не больница?

- Да уж, в аду могут быть такие больницы...

- Но и не тюрьма? Я имею в виду... - она огляделась по сторонам, - слишком уж тут все загажено, даже для тюрьмы. И я выбила дверь камеры - где надзиратели, где тревога? Такое впечатление, что здесь уже много лет нет никого живого...

- Мы есть.

- Да. Слушай, надо же нам как-нибудь друг друга называть...

- Просто "Эй!" не подойдет?

- Лично я не хочу, чтобы меня звали просто "Эй!" И потом, вдруг мы найдем кого-то еще...

Или он нас найдет, мрачно подумал мужчина, но вслух ответил: - Ну, учитывая обстоятельства, можешь называть меня Адам, - и поправил свое единственное одеяние.

- Тогда я - Ева, - легко согласилась она. - Учитывая обстоятельства, - кажется, она только сейчас сообразила, что на ней нет даже такой одежды. Впрочем, голой под всеми этими повязками она тоже не выглядела. Смутилась ли она, под бинтами опять-таки осталось неясным.

Он вспомнил про бумажку, которую все еще держал в руке вместе с фонариком.

- Слушай, тебе что-нибудь говорит фамилия Поплавска? Профессор Поплавска. Подумай.

- Нет, - покачала головой она. - А кто это?

- Тогда, может, Лебрюн? Харт? Ковалева, наконец? - "нет, на монастырь это место уж тем более не похоже..."

- Ты все-таки что-то знаешь? Кто все эти люди?

Он молча протянул ей листок. Некоторое время она изучала список.

- Думаешь, мы - кто-то из этих ученых? - она вернула ему бумагу.

- Или жертвы их опытов. Не знаю. Ничего не знаю.

- Где ты это нашел?

- Ева, в твоей ванне... случайно... нет мертвеца? - вместо ответа спросил он.

- Мертвеца? В ванне?! - она недоумевающе вытаращилась из-под повязок, затем до нее дошло: - Хочешь сказать, в твоей есть?

Он молча кивнул.

- И много их тут?

- Пока я видел пятерых. Но я побывал далеко не везде.

- И все в ваннах?

- Нет.

- И как они умерли?

- Так, как нам не стоит, - буркнул Адам. Перед глазами вновь возникло видение распятой в коридоре, и он содрогнулся. Впрочем, Еве, судя по всему, тоже основательно досталось. - Болит? - участливо спросил он, кивая на ее окровавленные повязки.