Wol4ik> ну и реп тоже, разумеется, не работает. Агрегатор ifiction это подтверждает, что это не мой инет глючит. Там серьозно всьо.

Проблема найдена и решена. Пока наблюдаю за ситуацией, но по идее эти перебои должны закончиться.

В поисках историй для ii://creepy.14 нашёл такой рассказ. В канву той эхи он впишется не очень, но здесь будет смотреться весьма уместно. Кларк как всегда офигенен даже в переводе.

Автор: Артур Кларк

Роберт Армстронг прошел уже больше трех с половиной километров, насколько он мог судить, когда его фонарь погас. Он на мгновение застыл, не в силах поверить, что на него могла обрушиться подобная неудача. Затем, обезумев от ярости, отбросил прочь бесполезный инструмент. Он упал где-то в темноте, потревожив покой этого крохотного мирка. Металлическое эхо отразилось звоном от низких холмов и вновь наступила тишина.

«Это, — подумал Армстронг, — стало решающей неудачей». Ничего большего с ним не могло уже случиться. Он был даже в состоянии горько посмеяться над своим невезением и решил никогда больше не воображать, что капризная богиня когда-либо благоволила к нему. Кто бы мог поверить, что единственный трактор в Лагере-4 сломается как раз тогда, когда он соберется отправиться в порт Сандерсон? Армстронг припомнил интенсивные ремонтные работы, облегчение, испытанное, когда он вновь смог отправиться в путь, и финальную катастрофу: гусеница трактора сломалась.

Что толку было сожалеть о том, как поздно он вышел: он не мог предвидеть все эти аварии, а до взлета «Канопуса» у него все еще оставалось добрых четыре часа. Он должен был попасть на него любой ценой. Никакой другой корабль не приземлится в этом мире еще целый месяц.

Его ждали не терпящие отлагательства дела, а кроме того, провести еще четыре недели на этой отдаленной планете просто немыслимо.

Оставалось сделать только одно. Какая удача, что порт Сандерсон находился чуть-чуть более чем в одиннадцати километрах от лагеря — небольшое расстояние, даже для пешехода. Ему пришлось оставить все свое снаряжение, но его можно переслать на следующем корабле, а он пока обойдется. Дорога была плохой — просто выбитой в скале одной из бортовых стотонных дробилок — но зато не было риска заблудиться.

Даже сейчас он не подвергался реальной опасности, хотя вполне мог опоздать на корабль. Он двигался медленно, потому что не хотел потерять дорогу в этом районе каньонов и загадочных туннелей, которые никто никогда не исследовал. Было, конечно, абсолютно темно. Здесь, на краю Галактики, звезды так малочисленны и рассеяны, что их свет практически не виден. Странное малиновое солнце этого одинокого мира не взойдет еще много часов. И хотя в небе плавали пять маленьких лун, их с трудом можно было увидеть невооруженным глазом. Ни одна из них даже не отбрасывала тени.

Армстронг не привык долго сокрушаться по поводу своих неудач. Он медленно зашагал по дороге, ощупывая ее ногами. Она была, насколько ему известно, абсолютно прямой, за исключением того места, где путь проходил через ущелье вчера. Он пожалел, что не захватил палку или что-нибудь в этом роде, чтобы ощупывать дорогу перед собой. Что ж, придется руководствоваться собственной интуицией.

Сперва Армстронг передвигался крайне медленно, но в конце концов обрел уверенность. Он никогда не предполагал, как трудно идти по прямой. Хотя слабые звезды давали некоторое направление, он вновь и вновь натыкался на девственные скалы у краев дороги, передвигался длинными прыжками, от одной обочины до другой, ощупывал пальцами ног голые скалы и снова возвращался на утрамбованную почву.

Наконец его движения стали почти автоматическими. Он не мог оценить скорость передвижения; оставалось только с трудом пробиваться вперед и надеяться на лучшее. Нужно пройти семь километров — семь километров и столько же часов. Это достаточно легко, если он не потеряет дорогу. Но об этом путник не решался даже подумать.

Отточив технику передвижения, он мог позволить себе роскошь думать. Армстронг не собирался притворяться, что получает удовольствие от происходящего, но ему случалось попадать и в худшие положения. На дороге он был в абсолютной безопасности. Раньше он надеялся, что, когда его глаза привыкнут к темноте и едва различимому свету звезд, он сможет видеть дорогу, но теперь понял, что все путешествие придется проделать вслепую. Это открытие заставило живо почувствовать удаленность от центра Галактики. В такую ясную ночь, как эта, небеса над почти любой другой планетой сверкали бы звездами. Здесь, на окраине Вселенной, на небе было, возможно, сто слабо светящихся точек, таких же бесполезных, как пять смехотворных лун, на которые никто даже до сих пор не потрудился приземлиться.

Легкое изменение дороги прервало его мысли. Была ли здесь эта кривая или он опять отклонился вправо? Армстронг медленно двигался вдоль невидимой и плохо очерченной границы. Да, это не ошибка: дорога изгибалась влево. Он попытался вспомнить, как она выглядела в дневное время, но до этого он побывал здесь только один раз. Означало ли это, что он приближается к ущелью? Армстронг надеялся, что это так, ибо тогда путешествие было бы наполовину завершено.

Он напряженно вглядывался вперед, в темноту, но ломаная линия горизонта ни о чем ему не говорила. Наконец он обнаружил, что дорога опять выпрямилась, его сердце упало. Вход в ущелье должен быть еще где-то впереди. Идти еще как минимум семь километров.

Семь километров! Каким смехотворным казалось это расстояние. Сколько времени потребовалось бы «Канопусу», чтобы преодолеть семь километров? Он сомневался, что человек может измерить такой короткий интервал времени. А сколько триллионов километров пришлось ему, Роберту Армстронгу, сделать за свою жизнь? Должно быть, к настоящему времени уже можно подсчитать сумму, потому что за последние двадцать лет он редко оставался больше месяца в каком-нибудь одном мире. В этом году он дважды пересек Галактику, что можно рассматривать как значительное путешествие даже во времена фантомных перелетов.

Он споткнулся об одинокий камень, толчок вернул его к реальности. Бесполезно размышлять здесь о кораблях, способных поглощать световые годы. Он очутился перед лицом Природы, вооруженный только своей силой и опытом.

Странно, что ему понадобилось столько времени, чтобы определить истинную причину беспокойства. Последние четыре недели были очень напряженными, а поспешный отъезд вкупе с тревогой и раздражением из-за поломки трактора вытеснили из головы все остальное. Кроме того, он всегда гордился своей практичностью и недостатком воображения. До нынешнего момента он не вспоминал о первом вечере на базе, когда команда потчевала его обычными байками, состряпанными специально для новичков.

Именно тогда старый клерк базы рассказал историю о своей ночной прогулке из порта Сандерсон до базы и о том, что выслеживало его через ущелье Карвера, постоянно держась вне луча фонаря. Армстронг, которому приходилось слышать подобные истории в бессчетном числе миров, в тот раз не обратил на него внимания. В конце концов, эта планета была известна как необитаемая. Но логике оказалось нелегко взять верх в данном вопросе. Предположим, в фантастической истории старика содержалась какая-то правда…

Мысль была не из приятных, и Армстронг не собирался зацикливаться на ней. Но он знал, что, если выпустит ее из-под контроля, она все равно будет терзать его мозг. Единственной возможностью обуздать воображаемые страхи было смело повернуться к ним лицом — именно это он и собирался сейчас сделать.

Его самым сильным аргументом являлись абсолютная опустошенность и полное запустение мира, в котором он сейчас находился, хотя против одного этого можно было выставить множество контраргументов — взять хотя бы рассказ старого клерка. Человек поселился на этой планете только двадцать лет назад, немалая ее часть по-прежнему оставалась неисследованной. Никто не мог отрицать, что туннели, ведущие с пустошей, казались весьма странными, но все верили, что они вулканического происхождения. Хотя, конечно, жизнь частенько скрывается именно в таких местах. Он с содроганием вспомнил о гигантском полипе, заманившем в ловушку первых исследователей Варгона III.

Все это было весьма неубедительно. Допустим — просто чтобы проверить свои аргументы — наличие здесь жизни.

Что из этого?

Огромная часть форм жизни, существовавших во Вселенной, была абсолютна индифферентна по отношению к человеку. Некоторые, конечно, типа газообразных существ с Алкорана или блуждающих волновых структур с Шандалуна даже не могли обнаружить его, но прошли бы мимо или сквозь него так, словно его не существовало. Другие были просто любознательны, некоторые необычайно дружелюбны. На самом деле очень немногие из них стремились напасть, если их не провоцировали.

Тем не менее, картина, нарисованная клерком из старожилов, казалась довольно мрачной. Вернувшись в теплую, хорошо освещенную курительную комнату, к приятелям и пущенной по кругу выпивке, над этой историей можно было разве что посмеяться. Но здесь, во тьме, за километры от любых человеческих поселений, все воспринималось совершенно иначе.

Он почувствовал почти облегчение — вновь сбившийся с дороги и вынужденный ощупывать окружающее пространство руками. Почва вокруг казалась очень грубой, дорога не сильно отличалась от вздымавшихся вокруг скал. Через несколько минут, однако, он вновь благополучно отыскал путь.

Было неприятно осознавать, как быстро его мысли вернулись к тому же тревожному предмету. Это явно беспокоило его гораздо больше, чем он хотел себе признаться.

Армстронг черпал утешение в одном факте: совершенно очевидно, что никто на базе не поверил россказням старика. Их вопросы и шутки служили тому доказательством. В тот раз он смеялся также громко, как и любой из них. В конце концов, что служило доказательством? Туманный силуэт, промелькнувший во тьме, который, скорее всего, был не более чем скалой странной формы. И непонятный щелкающий шум, так впечатливший старика, — любому возбужденному человеку мог померещиться зловещий звук в ночи. Если это был враг, то почему создание не подошло ближе? «Потому что оно испугалось моего фонаря», — объяснил старый шутник. Ну, это звучало достаточно правдоподобно: по крайней мере, объясняло, почему никто никогда не видел его при дневном свете. Подобное создание, должно быть, живет под землей и появляется только ночью… К черту! С какой стати он принимает всерьез бредни старого идиота? Армстронг вновь взял себя в руки. «Если я буду продолжать в том же духе, — сердито сказал он себе, — то скоро увижу и услышу целый зверинец монстров».

Имелся, к счастью, один фактор, который с ходу разрушал всю нелепую историю. Действительно, очень просто — он пожалел, что не подумал об этом раньше. Чем должны питаться подобные создания? На всей планете не было и следа растительной жизни. Он засмеялся при мысли о том, что призрак можно так легко развеять, — и в тоже время почувствовал досаду на самого себя за то, что не рассмеялся громко. Если он настолько уверен в своих рассуждениях, почему бы не засвистеть, или не запеть, или не сделать что-либо еще, дабы взбодриться? Он честно задал себе этот вопрос, чтобы проверить собственное мужество. Наполовину пристыженный, Армстронг убедился, что все еще боится, боится потому, что «в этом, в конце концов, что-то может быть». Но, как минимум, его анализ принес хоть какую-то пользу.

Следовало на этом и остановиться, удовольствоваться полуубежденностью в своих аргументах. Но часть его сознания все еще упорно пыталась разрушить кропотливо подобранные резоны. Это получалось слишком хорошо, и когда Армстронг вспомнил растительное существо с Ксантил-Мэджора, потрясение оказалось настолько неприятным, что он замер на месте.

Честно говоря, растительные существа с Ксантила ни в коей мере не внушали ужаса. На самом деле они были потрясающе красивыми. Но сейчас воспоминание о них встревожило именно потому, что эти создания могли неопределенное время обходиться вообще без пищи. Всю энергию, необходимую для своего весьма странного существования, они извлекали из космического излучения, которое было здесь столь же интенсивным, как и в любом другом месте Вселенной.

Едва он успел подумать об одном примере, как в его мозгу возникли мириады других, он вспомнил форму жизни Трантор Беты, которая единственная была известна своей способностью напрямую использовать атомную энергию. Та форма жизни тоже обитала в полностью опустошенном мире очень похожем на этот…

Сознание Армстронга буквально разрывалось на две половины, каждая из которых пыталась убедить другую, ни одна не добилась полного успеха. Он не понимал, насколько ухудшилось его моральное состояние, пока не обнаружил, что сдерживает дыхание, чтобы не заглушать любой звук, который мог исходить из окружающей темноты. Взбешенный, он выкинул из головы всю дрянь, скопившуюся там, и вновь вернулся к насущной проблеме.

Не было сомнений в том, что дорога медленно поднималась, и линия горизонта казалась теперь расположенной гораздо выше. Дорога начала извиваться, и внезапно он заметил огромные скалы, возвышавшиеся по обе стороны от него. Но вскоре осталась только узкая лента неба, и темнота, если это было вообще возможно, еще больше сгустилась.

Почему-то среди окружавших его скалистых стен он чувствовал себя в большей безопасности: так он оставался незащищенным только с двух сторон. К тому же дорога стала гораздо более ровной, придерживаться ее стало легче. К счастью, теперь он знал, что проделано больше половины путешествия.

На мгновение его настроение улучшилось, но затем со сводящим с ума постоянством мысли вновь вернулись в прежнее русло. Он припомнил, что приключение старого клерка имело место именно в дальнем конце ущелья Карвера, если вообще имело место.

Примерно через километр он вновь окажется на открытом пространстве, вне защиты этих гостеприимных скал. Сейчас эта мысль казалась вдвойне ужасной, и он уже чувствовал себя совершенно беспомощным — нападения можно было ждать с любой стороны…

До сих пор ему хотя бы частично удавалось сохранять самоконтроль. Армстронг старался не задумываться об одном факте, придававшем своеобразную окраску байке старика, — единственном эпизоде, остановившем шутки в переполненной комнате позади лагеря и заставившем компанию неожиданно притихнуть. Сейчас, когда воля Армстронга начала слабеть, он вновь припомнил слова, от которых на мгновение повеяло холодом даже в теплом и комфортабельном здании.

Маленький клерк упорно настаивал на одном пункте. Он не слышал никаких звуков преследования, исходящих от тусклого силуэта, еще меньше видел из-за недостатка света. Не было скрежета клешней или когтей по скалам, ни даже шума передвигаемых камней. «Это было,— сообщил старик в своей торжественной манере,— как если бы тварь, следовавшая за мной, прекрасно видела в темноте и имела множество ножек или лапок, так что могла плавно двигаться по скалам, словно гигантская гусеница или одна из этих ковровок с Кралкора II».

Но, хотя шума преследования не было, имелся один звук, который старик уловил несколько раз. Он казался настолько необычным, что его абсолютная чужеродность делала его вдвойне зловещим. Это было слабое, но угрожающе постоянное потрескивание.

Старикан смог описать его весьма живо — гораздо более живо, чем Армстронгу сейчас бы хотелось.

«Вы когда-либо слышали, как большое насекомое с хрустом грызет свою жертву? — спросил он. — Ну так вот, это звучало очень похоже. Я думаю, что краб издает примерно такой же звук, клацая своими клешнями. Это был — как это называется? — хитиновый звук».

На этом месте, как вспомнил Армстронг, он громко расхохотался. (Странно, как все это возвращается к нему сейчас.) Но никто больше не рассмеялся, хотя они охотно делали это раньше. Ощущая изменившуюся интонацию, он моментально пришел в себя и попросил старика продолжить рассказ. Как он жалел теперь, что не обуздал свое любопытство!

История быстро подошла к концу. На следующий день партия скептически настроенных техников отправилась в безлюдные земли возле ущелья Карвера. Они не были настолько скептиками, чтобы оставить ружья, но им не пришлось пустить их в дело, поскольку ребята не обнаружили следов существования какой-либо живности. Встретились только неизменные ямы и туннели, уходящие вниз и слабо поблескивавшие, когда в них проникал и затем исчезал в бесконечности свет фонарей. Но планета не желала открывать людям свои тайны.

Хотя группа не обнаружила никаких следов жизни, она сделала весьма неприятное открытие. За пределами пустынных и неисследованных земель возле ущелья они вышли к большему, чем остальные, туннелю. Возле пасти этого туннеля располагалась массивная скала, наполовину погруженная в землю. И бока этой скалы были обтесаны так, словно ее использовали как гигантский точильный камень.

Не менее чем пятеро из присутствующих видели эту потревоженную скалу. Никто из них не мог убедительно доказать, что это была природная формация, но они по-прежнему отказывались верить в правдивость истории старика. Армстронг спросил, не желают ли они подвергнуть ее проверке. Ответом послужило неловкое молчание. Затем Большой Эндрю Харгрейвз произнес:

— Черт, кто бы стал шляться ночью через ущелье просто ради шутки!

На этом все закончилось.

И действительно, не было других упоминаний о том, чтобы кто-либо прогулялся от порта Сандерсон до лагеря, будь то ночью или днем. В светлые часы ни одно незащищенное человеческое существо не могло остаться в живых, открытое лучам чудовищного пылающего солнца, которое, казалось, занимало полнеба. И никто не пошел бы одиннадцать километров, одетый в антирадиационную броню, если можно было воспользоваться трактором.

Армстронг чувствовал, что он выходит из ущелья. Скалы по обе стороны дороги опускались вниз, и дорога больше не была твердой и ровной. Он снова оказался на открытом пространстве, а где-то недалеко во тьме лежала та чудовищная глыба, которую мог использовать монстр для того, чтобы точить клыки или когти. Эта мысль отнюдь не успокаивала, но путник не мог выкинуть ее из головы.

Крайне обеспокоенный, Армстронг прилагал гигантские усилия, чтобы собраться с мыслями. Он вновь пытался рассуждать рационально, думать о делах, о работе, которую он делал в лагере, — о чем угодно, кроме этого жуткого места. На некоторое время ему это прекрасно удавалось. Но тут же, с маниакальным постоянством, мысли возвращались к прежнему предмету. Он не мог выкинуть из головы зрелище этой необъяснимой скалы и мысль об ее ужасающих возможностях. Вновь и вновь он ловил себя на том, что не может не гадать, как далеко она находится, миновал ли он ее и была ли она справа или слева…

Дорога вновь стала достаточно плоской и прямой как стрела. Это служило некоторым утешением: порт Сандерсон не мог находиться дальше, чем в четырех километрах. Армстронг не имел представления, сколько времени он провел в пути.

К сожалению, циферблат его часов не светился, и он мог только догадываться о том, который сейчас час. Если ему хоть чуть-чуть повезет, «Канопус» не взлетит как минимум еще два часа. Но Армстронг уже ни в чем не мог быть уверен, и теперь его охватил новый страх — ужас от того, что он увидит огромное скопление огней, плавно поднимавшихся в небо далеко впереди, и узнает, что все страдания, которые он пережил в своем воображении, были напрасны.

Теперь он уже шел не такими большими зигзагами и мог почувствовать края дороги, не спотыкаясь о них. Возможно, мысленно успокаивал он себя, он двигался почти с такой же скоростью, как и при свете. Если все шло хорошо, он находился в тридцати минутах ходьбы от порта Сандерсон — удивительно маленький отрезок времени. Как он посмеется над своими страхами, оказавшись в заранее зарезервированной каюте «Канопуса» и почувствовав специфическую дрожь, когда фантомная тяга бросит огромный корабль прочь из этой системы, назад, к клубящимся звездным облакам возле центра Галактики, — назад, к самой Земле, которую он не видел столько лет. «Однажды, — сказал он себе, — я действительно должен вновь посетить Землю». Армстронг уже не раз за свою жизнь давал это обещание, но всегда находилась одна и та же причина — недостаток времени. Действительно странно, что такая крохотная планета играла столь огромную роль в развитии Вселенной, ей удавалось даже доминировать над мирами, гораздо более мудрыми и интеллектуальными, чем она сама!

Мысли Армстронга вновь потекли в безопасном направлении, и он почувствовал себя спокойнее. Осознание близости порта Сандерсон в значительной степени прибавляло уверенности, и он с легкостью переключался на обдумывание уже привычных и не слишком важных проблем. Ущелье Карвера находилось далеко позади, а вместе с ним то, о чем он больше не собирался вспоминать. Когда-нибудь, если он только вновь вернется в этот мир, он посетит ущелье днем и посмеется над своими страхами. А сейчас, через каких-нибудь двадцать минут, они присоединятся к его детским кошмарам.

Когда он увидел огни порта Сандерсон, поднимавшиеся из-за горизонта, это стало почти потрясением, правда одним из самых приятных из испытанных им когда-либо. Кривизна этого маленького мира была обманчивой: казалось неправильным, что планета с силой тяжести почти такой же, как у Земли, имела так близко расположенный горизонт. Однажды кто-нибудь откроет, что именно в центре этого мира давало такую плотность. Возможно, этому способствовало множество туннелей… Ну вот, опять неудачный поворот мыслей, но близость к цели теперь уменьшала его ужас. На самом деле возможность того, что он действительно находился в опасности, придает его приключению некую пикантность. Теперь, когда до видневшихся впереди огней порта Сандерсон оставалось десять минут ходу, с ним уже ничего не могло случиться.

Несколькими минутами позже, когда он подошел к неожиданному изгибу дороги, его чувства резко изменились. Он забыл о расселине, означавшей лишний крюк в километр. «Хорошо, ну и что из этого? — подумал он упрямо.— Лишний километр теперь не имеет значения — максимум лишние десять минут».

Он ощутил огромное разочарование, когда огни города неожиданно исчезли. Армстронг забыл о холмах, обрамлявших порогу. Возможно, это была всего лишь низкая гряда, почти незаметная днем. Но, спрятав огни порта, она отняла его главный талисман и вновь отдала его на милость его страхов.

Весьма неразумно, о чем неустанно твердил ему внутренний голос, он принялся размышлять о том, как ужасно будет, если что-либо случится сейчас, так близко к цели путешествия. Армстронг отбивался от самых худших из своих страхов, отчаянно надеясь, что вот-вот вновь появятся огни города. Но минуты уходили, и путник понимал, что гряда, должно быть, длиннее, чем он предполагал. Армстронг пытался успокаивать себя мыслями о том, что город станет гораздо ближе, когда он увидит их вновь, но что-то внутри, казалось, препятствовало ему в этом. Внезапно он обнаружил, что делает нечто, до чего не унижался, даже проходя через ущелье Карвера.

Он остановился, медленно повернулся и, задержав дыхание, прислушивался, пока его легкие не начали разрываться. Молчание казалось особенно жутким, учитывая, насколько близко он должен был быть от порта. Сзади тоже не доносилось ни звука. Конечно, и не могло доноситься, сказал он себе сердито. И тем не менее почувствовал огромное облегчение. Мысль о странном слабом, но упорном треске преследовала его на протяжении последнего часа.

Звук, долетевший до него наконец, показался таким дружелюбным и знакомым, что от облегчения он почти в голос расхохотался. Пробившись сквозь неподвижный воздух от источника, находящегося не более чем в километре отсюда, донесся звук трактора с посадочного поля — возможно, одной из машин, занятых на погрузке «Канопуса». Через пару секунд, подумал Армстронг, он обогнет эту гряду и порт окажется всего в нескольких сотнях метров перед ним. Путешествие почти закончено. Еще немного, и эта ужасная равнина станет не более чем рассеявшимся ночным кошмаром.

Это показалось ужасно несправедливым: ему требовалось сейчас столь малое время, такая маленькая частица человеческой жизни. Но небеса всегда были неблагосклоны к человеку и теперь они наслаждались своей маленькой шуткой. Ошибки быть не могло: в темноте перед ним послышался треск чудовищных клешней…

Автор: Владимир Елистратов

У меня есть сосед — мальчик Аркашка. Ему восемь лет. Аркашка — плотненький, крепкий, с серьезными карими глазами. Волосы у него — жесткая каштановая копна. Когда кто-нибудь из родителей пытается ее расчесать, Аркашка начинает глухо рычать, как собака. Скалит зубы (переднего, правда, нет — выпал). Может и укусить.

Нет, Аркашка — он хороший. Типичный восьмилетний бандит. Не любит делать уроки, умываться, не зашнуровывает кроссовки, любит животных, сладости, садистские стишки, подраться… Все нормально, как у всех.

Но вот примерно год назад с Аркашкой кое-что произошло.

Началось все с того, что родители в начале каникул накупили Аркашке книг: про хоббитов, про Гарри Поттера. Ну, про очкарика этого меченого более-менее живенько написано. А вот про хоббитов с кожаными пятками… Все эти Митрандиры-Горгоробы-Азанулбизары… Хотя — дело вкуса.

Аркашка сначала прочитал всю Дж. К. и всего Дж. Р. Р. Потом ему купили фильмы по этим романам. Аркашка их посмотрел. И на некоторое время затих. Три дня даже давал себя расчесывать и не рычал. А потом зашел как-то на кухню к маме с папой и сказал:

— Буду писателем.

Подумал и добавил:

— Воистину так повелевают Высшие Силы.

Подумал и еще добавил:

— Ибо.

— Что ибо-то? — спросил папа.

— Просто ибо, — пожал плечами Аркашка. — Ну, я пошел.

…Лежа на полу в какой-то немыслимой позе кверху попой и книзу головой (так к мозгу кровь лучше приливает, я пробовал писать в аркашкиной позе — класс!), шевеля, как змея, высунутым языком, похожим на кусок радуги (от сосания фломастеров), Аркашка выводил в своей красного цвета общей тетради:

«И злой волшебник Курамор ванзил мечь в плоть нещаснова добрава валшебника Гулюлюна и три раза пиривирнул яго. Хахаха! Ты пагибнеш! Кричал Курамор. **мат** !..»

Особенно Аркашке почему-то нравилось слово «**мат** !» А еще — «ваистену!» и «дабудит так!». А еще он любил их комбинировать, например:

— Да будет так, ибо!

Или:

— Ибо, воистину!

Описания Аркашке не очень давались. Он их обычно, так сказать, максимально сокращал. Например: «Лес был страшный». Или так (почти по-чеховски): «Море было большое. В нем было много воды».

Но зато страшные вещи Аркашка смаковал. У него все время кто-нибудь что-нибудь откусывал с криком: «Да будет так!», кто-нибудь кому-нибудь что-нибудь вонзал и обязательно то, что вонзал, три раза «пириворачивал» («ибо!»).

Вечером Аркашка читал свои произведения ближним. Сначала ближние (мама с папой) Аркашку слушали, но потом их терпение иссякало.

— Господи, какой ужас! — говорила мама. — Аркаша! Да что у тебя там за кошмары такие! Ты же ведь добрый мальчик!..

— И плодть его содрыгнулыся от боли, — продолжал бубнить ровным, низким, зловещим голосом Аркашка, — и страшные черные птицы обклювали иго со всех сторон…

— Не могу больше слушать это «содрыгание»! — восклицал папа. — Опять кого-то там «обклювали»!.. Я сейчас сам кого-нибудь обклюваю!..

— А злой волшебник Хухур достал иликрическую пилу и стал, весело хохоча, отпиливать ему ногу и отпилил ее три раза! Воистину!.. — вдохновенно гундосил Аркашка.

— Боже мой!.. Ногу три раза отпилили… — стонала мама.

— А потом, — продолжал Аркашка, — он вонзил в его руку лазерную палицу, обмазанную смертным ядом, и стал ее медленно пириварачивать, чтобы тот больнее обстрадался…

— Все! Не могу больше эти «обстрадания» терпеть! — кричал папа и убегал в свой кабинет. А мама тоже убегала и запиралась в ванной.

Тогда Аркашка, который папу все-таки немного побаивался, а маму — нет, читал под дверь ванной:

— И тогда Чудовище схватило жертву, и, дружно хохоча, обожрало ее со всех сторон…

В ванной на полную мощность включались краны.

— Ибо я голоден, кричало Чудовище!.. — орал на манер Чудовища Аркашка под дверь, но перекричать краны не мог…

Аркашка со всей своей новаторской рукописью долго слонялся по квартире. Опять ложился на пол кверху попой, чтобы написать продолжение. Но ему не писалось. Настоящему писателю нужна аудитория. А мама с папой объявили Аркашке бойкот.

Тогда Аркашка переключился на меня. Он набирал мой номер и говорил:

— Дядь Вов, слушайте: «Черные зловещие скалы торчали со всех сторон…»

— «Торчали» исправь, — автоматически говорил я, исправляя что-то свое. В своей рукописи.

— Хорошо. «Черные зловещие скалы… были со всех сторон. За скала’ми…»

— За ска’лами…

— «За скалами жили страшные пивцы крови…»

— Что еще за «пивцы»?

— Которые пьют…

— Нет такого слова.

— Ладно… «Они обгрызали жертву со всех сторон три раза, а потом брали острый молоток…»

— Достаточно. Извини, Аркашка, я занят…

Скоро Аркашка потерял и меня тоже в качестве аудитории. Единственным слушателем Аркашки остался старый пес Чапа. Помесь таксы с болонкой, что-то вроде карликового шакала.

Чапа тихо лежал на своем коврике и дремал. Аркашка ложился рядом с ним и громко читал Чапе в самое ухо:

— И он, хохоча, откусил ему глаз…

Чапа терпел пару дней, потом начал скулить.

— Злая колдунья острым ножом разрезывала плоть жертвы…

— У-у-у! — выл Чапа, как фабричный гудок, и полз под кровать.

Аркашка ложился рядом с кроватью и кричал под кровать на воющего Чапу:

— Воистину прольется кровь, ибо да будет так!!!

В отчаянном вое Чапы была мольба: «Ведь я не собака Павлова!..».

На третий день Чапа начал лаять и кусаться, чего раньше за ним не наблюдалось. Он даже слегка «вонзил в плоть» Аркашки свои старые зубы. Не больно, но все-таки ляжку прихватил. Чапу не наказали, ибо он был воистину не виноват.

На следующий день папа сказал Аркашке:

— Аркадий! Завтра мы улетаем отдыхать. На море. В Судак. Вместе с дядей Вовой. Мы хотели взять и тебя. Но только с одним условием: ты не будешь нам читать свою… прозу. Договорились? Даешь слово?

— Даю, — ответил, горько вздохнув, Аркашка. Ему очень хотелось на море. Но когда папа вышел из комнаты, Аркашка шепотом все-таки добавил: — Ибо!

Свое слово Аркашка сдержал: нас он оставил в покое. Зато окружающим досталось по полной…

В самолете Аркашка прибрал к своим рукам стюардесс. Через полчаса полета симпатичные стюардессы, косясь на Аркашку расширенными зрачками, шарахались от юного прозаика, как лошади от волка.

На море, на пляже, отойдя подальше от наших лежаков, Аркашка находил себе жертву, какую-нибудь одинокую скучающую бездетную даму посредственных лет.

— Здравствуйте, — очаровательно улыбался он даме.

— Здравствуй, малыш, — охотно сюсюкала дама. — Здравствуй, кисонька.

— Я не кисонька, я — писатель, — сурово объявлял Аркашка. — Хотите, я почитаю вам мое литературное художественное произведение?

— Конечно! — соглашалась дама. — Почитай, лапочка. Надо же, такой малепуньчик, а уже писатель! Прямо Моцарт, а не ребенок!..

Малепусенький Моцарт читал:

— Его жилы, хохоча, хрустнули под ударом стальной дубины, и кровь толстым потоком затопила Долину Смерти…

— О-о-о… — стонала дама, и, траурно колыхая бюстом, откидывалась на лежак.

Через две недели Аркашку знали все. Когда он появлялся на пляже со своей алой, как кровь, тетрадкой, пляж пустел. Даже какой-то неизвестно как затесавшийся в Судак немец, едва говоривший по-русски, завидев Аркашку, махал руками и кричал:

— Найн! Найн! Ихь — это не надо! Аркашка, цурюк!

Так прошло еще две недели. На обратном пути стюардессы вновь хлебнули по полной.

И истошно выл Чапа, как вдова на похоронах, а потом лаял и кусался. Надо было что-то предпринять.

Мы с Аркашкиными родителями держали совет на кухне. Держали почти всю ночь. Ничего не решили. А на следующий день у Аркашки был день рождения. И тут меня (как я думал тогда), осенило. Я быстренько пошел в книжный магазин и купил «Вредные советы». О, наивный!

Несколько дней Аркашкины родители ликовали. Аркашка перестал писать. Они осыпали меня благодарственными звонками. Но потом…

Я вообще-то живу этажом ниже, непосредственно под Аркашкой. Сначала Аркашкины родители перестали мне звонить. Потом надо мной начало происходить что-то странное: то раздавались какие-то глухие удары, то что-то зловеще скрипело и шуршало… а потом мои верхние соседи меня затопили.

Это все Аркашкины дела. Я знаю.

А что сейчас читает Аркашка, понятия не имею. И даже боюсь предполагать…

В поисках историй для ii://creepy.14 наткнулся на занимательный рассказ.

Источник: http://scientific-alliance.wikidot.com/objects-from-the-basement
Авторы: Механик и, немного, Лаларту

Так уж вышло, что в нашем подмосковном посёлке я оказался на год-два младше всех, с кем мог дружить, поэтому июнь 2005 года оказался одним из самых скучных месяцев моей жизни. Вернее, мог бы оказаться, кабы не один странный случай. Чертовски странный.

В нескольких километрах от моего дома раскинулся пустырь, на котором, наверное, уже лет семь медленно погружались в землю руины снесённой то ли гостиницы, то ли больницы сталинских времён. Я честно не знаю, что там произошло - какая-то мутная юридическая история с примесью криминала. Сейчас на этом месте, кстати, стоит оздоровительный лагерь, куда меня едва ли пустят. В общем, остались от здания рожки да ножки, всё мало-мальски ценное оттуда давно вывезли или растащили позднее, так что особой популярностью это место не пользовалось. Впрочем, совсем заброшенным тоже не было - на замшелых бетонных блоках периодически появлялись новые надписи, а кругом валялись пустые бутылки и окурки урожая каждого прошедшего года. Слоняясь без дела, я время от времени навещал эту локацию и вскоре уже мог безошибочно указать каждый хоть чем-то примечательный кирпичик.

Где-то на третьей неделе каникул, однако, мне удалось обнаружить нечто новое. Бродя по этому кладбищу камней после ночного ливня, я случайно обратил внимание на угол одного из кусков стены. Под своим весом он опустился почти на полметра вниз, оказавшись посередине широкой ямы. По логике, там должна была образоваться огроменная лужа - но её не было! Вся вода утекла куда-то вниз.

В тот момент я, воннаби-диггер, сообразил, что подвал снесённой постройки вполне мог уцелеть - строили раньше на века. Обрадовавшись хоть какому-то шансу разнообразить невыносимо скучные дни, я начал искать путь в таинственное подземелье. Это заняло ещё дней десять и потребовало неоправданно больших усилий, но в итоге у меня получилось раскопать насквозь ржавый люк, прикрывавший то место, где раньше проходила нормальная лестница.

Раздобыв кой-какое снаряжение и преодолев свой страх перед пауками, я отправился на разведку. В подвале было темно, сыро, промозгло и вообще совершенно отвратительно, но мне грела душу мысль о том, что я, простое школоло, первым иду туда, где со времён царя Гороха не ступал ни один человек. Фонарик едва разгонял вязкую смесь плесени, пыли и тумана, которая здесь заменяла атмосферу - однако я, ежеминутно протирая глаза, с упорством, достойным лучшего применения, продвигался всё дальше вглубь земной коры.

Примерно через двадцать с чем-то ступенек мои резиновые сапоги, наконец, радостно плюхнули об довольно глубокую лужу, ещё не ушедшую через трещинки в бетоне. К счастью, комары не успели облюбовать это место, зато кругом плавали сотни всяческих червей разной степени дохлости. Впрочем, к ним я относился равнодушно, поэтому, не теряя времени, приступил к разведке.

Подвал оказался довольно маленьким. Вернее, он состоял из множества отдельных комнат, в основном крепко запертых или заваленных горами хлама. Кругом были старые стулья, сваленные грудой сломанные табуреты, массивный запылённый комод, штабеля досок разных размеров и прочие малоинтересные вещи, практически сожранные гнилью. Подойдя к комоду как самому многообещающему месту, я принялся осматривать его ящики и шкафчики. Они оказались забиты невнятными остатками тряпок и пыльной стеклотарой, но, уже почти забросив поиски, я нашёл нечто более интересное - плотный пластиковый пакет с чем-то тёмным внутри.

Находка оказалась книжицей в мягком чёрном переплёте, наподобие ежедневника, без единой закорючки на обложке. В тусклом свете фонаря я принялся перелистывать чудом сохранившиеся страницы, и постепенно мой интерес сменился удивлением, а затем смутной тревогой. Все записи были сделаны обычными фиолетовыми чернилами, но мне не удалось разобрать ни единой буквы - они напоминали помесь арабской вязи и перевёрнутых вопросительных знаков, а некоторые вообще состояли из обычных вопросиков. Более того, отпечатанные строки имели такой же точно вид, хотя выглядели, ну, изготовленными на официальной фабрике. На многих страницах я также видел причудливые схемы - не чертежи, не графики, не рандомные почеркушки… Затрудняюсь их описать, уж простите меня. Положив нечитабельную книжку обратно в шкаф, я отправился дальше, тормошить закрытые двери.

Одной из первых оказался вход на лестницу, ведущую вниз. Сейчас я понимаю, как же мне тогда повезло обнаружить хороший коридор, а не какую-нибудь канализационную дырку, через которую пришлось бы лезть задницей вверх - но в то время я воспринял это, как само собой разумеющееся. Все двери в том подвале были оборудованы очень высокими порогами, поэтому вода не стекала дальше верхнего уровня, перенаправляясь, наверное, по дренажной системе. Короче говоря, путь мой продолжился в том направлении - нормальный воздух, сухость и любопытство единогласно указали, что мне лучше пойти именно туда, чем рыскать поверху.

Минус второй этаж действительно оказался весьма приятным местом, если не считать кромешной тьмы и кучи торчащих отовсюду углов. Не будучи особенно оригинальным, я принялся точно так же исследовать эти помещения… Однако буквально через пару минут что-то меня остановило и заставило внимательнее всмотреться в пятно фонарного света.

На полу лежал непонятный тёмный предмет. Я наклонился, чтобы рассмотреть его получше. Перчатка? Резиновая перчатка? Вполне может быть - если допустить, что она сделана на руку с двумя одинаковыми пальцами. Я затравленно огляделся.

Представьте, например, почти полутораметровой высоты мягкое кресло крестообразной формы, шириной в две ладони и изогнутое на манер воронки. Или другое, у которого четыре подлокотника, а сиденье находится прямо на полу. Или резной стол с кучей лакированных поверхностей, расположенных под самыми невообразимыми углами. Или округлые шкафчики, напоминающие пчелиные ульи и открывающиеся вертикально вниз.

Мебелью дело далеко не ограничилось - кругом валялись десятки предметов неведомого мне назначения или пугающе неправильного облика. Что-то вроде свитой спиралью деревянной курительной трубки с кучей выступов, похожих на зубы. Маленькая клетка со скелетом животного в виде колеса телеги - загнутый бубликом позвоночник, отходящие от него спицы и какая-то косточка по центру. Металлический инструмент вроде ножниц с тремя параллельными ручками. Карандаш, заточенный посередине. Целая коробка изношенных шляп, которые можно натянуть разве что на сливу, зато с парой рукавов. Пучок погрызенных стеклянных палочек. Очки, у которых левое стекло закреплено сбоку, а не направлено вперёд. Конверт с чёрной маркой и полустёртыми надписями, сделанный из квадратной двустворчатой раковины…

Возможно, это был склад существ с совершенно иной анатомией, или же просто причуда заказчика. В любом случае я был жутко напуган этим открытием и разыгравшимся воображением. Обстановка напоминала самый обычный подвал или старенький чердак. куда относят ставшие ненужными вещи, если их жалко выбрасывать, и пугала именно сочетанием дикой неестественности с зауряднейшим антуражем.

Наплевав на стремление разнообразить свою жизнь, я быстрым шагом направился к выходу, но второпях ошибся дверью.

Первым, во что я врезался, был расшатанный стул. Вполне человеческой конструкции и нормальной высоты, что поначалу смутило меня ещё сильнее - откуда бы ему взяться в этом царстве абсурда? Впрочем, я быстро успокоился, ухватившись за спасительную соломинку.

Стоп. По моей спине медленно побежали мурашки. У него не было ножек. Совсем. Я медленно обошёл его по кругу. С другой стороны всё-таки обнаружилась одна-единственная нога - та, что ближе к спинке, слева. Стул, однако, непостижимым образом не падал. Я осторожно толкнул его, и он с тихим скрежетом двинулся по грязному полу, как нормальная мебель, продолжая балансировать на одинокой угловой опоре. Пошарив под сиденьем, я не нашёл никаких замаскированных подставок или волшебных механизмов. Пустота - и ничего более.

Это оказалось для меня слишком круто. Я глубоко вдохнул и стремглав кинулся наверх, даже не удосужившись прихватить ничего в качестве трофея. Преодолев весь путь до поверхности за несколько секунд, я сел на ближайший кусок бетона, перевёл дух, с радостью посмотрел на обычную подмосковную природу, тоскливо пересчитал полученные за время этой недолгой вылазки синяки, после чего накрыл люк крышкой и тщательно замаскировал его. С тех пор я больше никогда туда не возвращался и хранил молчание о том, что видел.

А знаете, почему? На начало вылазки мой фонарик был стальным, а наружу я выбрался с пластмассовым.

Автор: Майк Гелприн

Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.

- Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?

Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет — костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.

- Д-даю уроки, — запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. — Н-на дому. Вас интересует литература?

- Интересует, — кивнул собеседник. — Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.

"Задаром!" — едва не вырвалось у Андрея Петровича.

- Оплата почасовая, — заставил себя выговорить он. — По договорённости. Когда бы вы хотели начать?

- Я, собственно… — собеседник замялся.

- Первое занятие бесплатно, — поспешно добавил Андрей Петрович. — Если вам не понравится, то…

- Давайте завтра, — решительно сказал Максим. — В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.

- Устроит, — обрадовался Андрей Петрович. — Записывайте адрес.

- Говорите, я запомню.

В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.

- Вы слишком узкий специалист, — сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. — Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники — вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век… Как вы полагаете?

Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд. Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.

Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом — затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский — две недели. Бунин — полторы.

В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг — самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак… Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.

"Если этот парень, Максим, — беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, — если он… Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду". Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.

Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.

- Проходите, — засуетился Андрей Петрович. — Присаживайтесь. Вот, собственно… С чего бы вы хотели начать?

Максим помялся, осторожно уселся на край стула.

- С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.

- Да-да, естественно, — закивал Андрей Петрович. — Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.

- Нигде? — спросил Максим тихо.

- Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия — в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты… — Андрей Петрович махнул рукой. — Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?

- Да, продолжайте, пожалуйста.

- В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал — стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем — люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше — за счёт написанного за двадцать предыдущих веков.

Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб.

- Мне нелегко об этом говорить, — сказал он наконец. — Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!

- Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.

- У вас есть дети?

- Да, — Максим замялся. — Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?

- Да, — сказал Андрей Петрович твёрдо. — Научу.

Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.

- Пастернак, — сказал он торжественно. — Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела…

- Вы придёте завтра, Максим? — стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.

- Непременно. Только вот… Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, — Максим обвёл глазами помещение, — могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счёт оплаты. Вас устроит?

Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.

- Конечно, Максим, — сказал он. — Спасибо. Жду вас завтра.

- Литература — это не только о чём написано, — говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. — Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.

Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.

- Пушкин, — говорил Андрей Петрович и начинал декламировать. "Таврида", "Анчар", "Евгений Онегин". Лермонтов "Мцыри". Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий… Максим слушал.

- Не устали? — спрашивал Андрей Петрович.

- Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.

День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.

Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн. Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков.
Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый. Классика, беллетристика, фантастика, детектив. Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.

Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил. К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону.

- Номер отключён от обслуживания, — поведал механический голос.

Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?

Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу.

- А, Петрович! — приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. — Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём.

- В каком смысле стыжусь? — оторопел Андрей Петрович.

- Ну, что этого, твоего, — Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. — Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.

- Вы о чём? — у Андрея Петровича похолодело внутри. — С какой публикой?

- Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.

- С кем с ними-то? — взмолился Андрей Петрович. — О чём вы вообще говорите?

- Ты что ж, в самом деле не знаешь? — всполошился Нефёдов. — Новости посмотри, об этом повсюду трубят.

Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей. Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.

"Уличён хозяевами, — с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, — в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения… По факту утилизирован. Общественность обеспокоена проявлением… Выпускающая фирма готова понести… Специально созданный комитет постановил…".

Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.

Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота.

Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил.

Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать. И всё.

Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.

- Вы даёте уроки литературы? — глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка.

- Что? — Андрей Петрович опешил. — Вы кто?

- Я Павлик, — сделал шаг вперёд мальчик. — Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.

- От… От кого?!

- От Макса, — упрямо повторил мальчик. — Он велел передать. Перед тем, как он… как его…

- Мело, мело по всей земле во все пределы! — звонко выкрикнула вдруг девочка.

Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.

- Ты шутишь? — тихо, едва слышно выговорил он.

- Свеча горела на столе, свеча горела, — твёрдо произнёс мальчик. — Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?

Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.

- Боже мой, — сказал он. — Входите. Входите, дети.

Автор: Антон Темхагин

Дождь активно барабанил по оконному стеклу, струйки воды с бульканьем стекали в большую зеленую бочку, в которой, по всей видимости, когда-то хранили краску. От разрядов молнии неприятно подмигивала единственная в домике лампочка, свисавшая с потолка на длинном шнуре. Пахло свежестью.

Марат Петрович аккуратно разливал горячий чай в старенькие чашки с отколотыми краями, пока его гость зябко ежился в сторонке, кутаясь в теплую куртку. Из щели под дверью тянуло холодом, но хозяин жилища этого почти не замечал - привык уже к таким условиям.

А вот гость постепенно начинал жалеть, что поддался на уговоры и покинул теплую городскую квартиру. Впрочем, с утра погода была летняя, веселая, и таких катаклизмов совершенно не ожидалось.

Марат Петрович уселся напротив и громко шмыгнул носом. Его кустистые усы при этом криво дернулись.

- Не рад уже поди? - ухмыльнулся дедок, пододвигая одну из чашек поближе к гостю. - На вот, согрейся. Я бы тебе, Санек, чего покрепче предложил, да все вышло. Напомни мне завтра до магазина пробежаться, а?

- Я все равно не пью, вы же знаете, - отозвался Саша. Он жадно отхлебнул из своей кружки, но тут же выплюнул все обратно, обжегшись горячим.

- Ну что ты на самом деле! - дед лениво потянулся за тряпкой, которой протирал свой обеденный стол. - Видел же, что только вскипел. Вечно вы, молодежь, куда-то торопитесь, спешите. А зачем?

Марат Петрович протер скатерть, синюю в белую полоску, заодно стряхнув хлебные крошки на дощатый пол. Гость все еще откашливался, а за окном продолжал хлестать ливень. На несколько секунд выключился свет, оставив людей практически в полной темноте. От рокота грома закладывало уши.

- Какие уж грибы в такое время, - подал голос Саша, с опаской потягивая уже немного остывший чай с мятой и смородиновым листом. - Завтра, наверное, в лес без вездехода не влезть будет. Все развезет.

- Больно поздно вы собрались, Санек. Я вас когда звал? Вот тогда как раз сезон был. Но ты не дрейфь, мы с тобой и завтра с пустом не уйдем.

- Звали то звали, но грибов Маринке захотелось именно сейчас, - проворчал Саша. Он перестал дрожать и наконец-то расправил плечи - горячий чай сделал свое дело, да и воздух в домике успел прогреться благодаря большой тарелке старого советского обогревателя, который стоял на табуретке у стола. - Следующим летом, может, раньше соберемся. Но вы же ее знаете...

Хозяин дома при этих словах поморщился, махнул рукой.

- Через год если и соберетесь, то уже не ко мне поедете. Переселяюсь я отсюда.

- Это куда же? - искренне удивился Саша.

- Да... Не знаю пока. Может, к родне в Прокопьевск уеду, сестра давно зовет, да я все ерепенился. Может, еще куда. Но летом меня здесь точно не будет.

- Да вы же тут столько лет... Неужели все бросите? И огород свой, и дом?

- А вот так вот и брошу. Тридцать лет тут живу, и брошу. Это разве дом? Разваливается все давно уже, а руки до ремонта не доходят. А огород что? Так, грядки. Проживу и без этого.

Собеседники замолчали, и в доме вновь стали слышны только звуки дождя, да бурление воды в бочке, которая уже заполнилась до самых краев. Марат Петрович выглядел очень хмурым, так что Саша не решался первым нарушить молчание, боясь растревожить чувства старика. Отрешенно смотрел на пустой баллон огнетушителя, невесть откуда здесь взявшийся, который валялся в углу у двери. Произошло что-то нехорошее, Саша это понимал. Но захочет ли добрый старик делиться с ним своими проблемами?

Захотел.

- Я тебе, Санек, так скажу. Как я уеду, вы сюда с Маринкой тоже дорогу забудьте. Будут грибы нужны или ягоды какие - есть для того и другие места. Хочешь знать, почему? Я сам точно не понимаю. Расскажу я тебе одну вещь, а там сам решишь, слушать мои советы или нет. Скажешь, что умом от старости тронулся - не обижусь. Потому как сам хочу в это верить.

Случилось это около пяти лет назад. Точную дату не помню, но события, что произошли тем вполне обычным летним днем, врезались мне в память прочно и основательно. И хотел бы я забыть об этом, да уже не могу. Не получается. В тот день я рано закончил всю работу у себя на огороде, которую запланировал накануне. Делать было особенно нечего, а потому, взяв в руки старую плетенную корзинку и самодельный нож, доставшийся мне еще от отца, решил прогуляться пару часиков по лесу. Грибов не найду, думал, так хоть ягоды соберу - все дело. Нацепил на руку часы, которые снимал на время работы в саду, и выдвинулся в лесок.

Погода стояла жаркая и душная, как и всю последнюю неделю. Ноги при ходьбе поднимали облачка пыли, которые тут же оседали на моих штанах и резиновых сапогах.

Лес встретил меня приятной прохладой и свежестью. Тогда еще в голове шальная мысль пронеслась, мол, задержаться в чаще подольше. Торопиться все равно было некуда, а духота мне уже к тому времени порядком надоела. Сейчас, конечно, думаю, что лучше бы я совсем в тот день в лес не ходил, но что уж теперь!

На мое удивление, грибы встречались обильно, так что корзинка заполнялась быстро. Я совершенно не задумывался над тем, куда именно иду, и далеко ли я нахожусь от деревни, от людей. Это совсем не волновало меня, поскольку в местном лесу я знал каждую тропинку, каждое деревце и каждую веточку. Да и лес был не настолько велик - нужно еще постараться, чтобы в нем заблудиться. Я был уверен в себе и сейчас понимаю, как же был глуп. Времена меняются, и природа меняется тоже. Ничего в нашем мире не остается одинаковым.

Не знаю, насколько далеко я тогда зашел. Корзинку заполнил всего-то за час, поэтому просто прогуливался, наслаждаясь процессом. Но уже тогда, как я думаю, лес начал меняться.

Сначала у меня появилось странное, но надоедливое чувство. Ощущение, что... Нечто пошло не так. Вроде бы вокруг тот же лес, что и минутами назад, но какая-то деталь неправильная, не такая. И холодно стало. Так зябко, что захотелось обхватить плечи руками и съежиться. Будто морозом откуда-то повеяло.

Мне бы уже тогда следовало бежать домой без оглядки. Но легко говорить, когда все уже случилось, а в тот момент у меня и в мыслях ничего такого не было. Холодно стало, ну и что?

Но вскоре я все-таки решил потихоньку выдвигаться поближе к деревне. Интуитивно понимая, в какой стороне она находится, развернулся и побрел неспешным шагом. Шел и ловил себя на мысли, что лес вокруг себя я больше не узнаю. Странно, наверное, такое говорить, но ты, Саш, пойми - с этим местом у меня связь особая. Была когда-то.

Минут через двадцать я прибавил шагу. По моим расчетам, я уже должен был подбираться к дому вплотную, но никаких доказательств своим выводам не видел. Деревья по-прежнему стояли передо мной плотной стеной, впереди я не замечал просветов. Но что самое важное - ничего не слышал.

Лес у нас небольшой, ты это, Саша, и сам знаешь. А жизнь летом в деревне кипит, и как бы ты далеко от домов не ушел, все равно будешь слышать звуки ударов топора, стук молотка и все такое прочее. Тем более, если ты уверен, что последние двадцать минут шел четко в в правильном направлении.

И вот тогда мне стало страшно. Я все еще не верил, что заблудился, но что-то настойчиво терзало мне душу. Еще около получаса я быстрым шагом, почти бегом, двигался в одну сторону, но так никуда и не вышел. Идти другим курсом смысла не было - я прекрасно знал размеры местного леса и понимал, что рано или поздно выйду из него. Пусть не в деревню, но в ближайшие поля или ближе к шоссе. Все равно куда, главное - выйти.

Шел я тогда ровно два часа. В последние тридцать минут сорвался на бег, да только выдохся окончательно. Очевидно, что за это время я уже сто раз должен был выйти куда-нибудь. В голове у меня крутились всего два вероятных объяснения происходящего. Либо я сходил с ума, либо каким-то образом шел не по прямой, а петлял или постоянно забирал в сторону. Оба варианта казались мне маловероятными, а потому я начал паниковать. Отдохнув, бросился бежать дальше. Корзинку оставил валяться на земле - она мешала мне при беге, взял с собой только ножик. Если бы тогда кто-то повстречался мне в лесу, то он, наверное, поседел бы от страха, увидев ломящегося сквозь кусты растрепанного мужика с бешеными глазами и с крепко зажатым в потной ладони ножом. Тебе сейчас смешно, а вот мне было в то время не до веселья.

Начинало смеркаться. Сил у меня практически не осталось, а счет минутам я давно потерял. Мешком рухнул на траву, уставившись помутневшим взглядом на темнеющее небо, которое было по-прежнему безоблачным. Дыхание вырывалось из груди с хрипами и свистом. Нашарил в кармане часы и постарался разобрать время. Девять вечера. Я провел в лесу уже добрых шесть часов. Хотелось остаться вот так лежать, потому что смысла идти куда-то просто не было. Тогда я вспомнил все молитвы, которые знал. Помогло ли? Не думаю. Так или иначе, через какое-то время я опять двинулся в путь. Мне было плевать на причины всего этого, я страстно хотел выйти из чертовой чащи.

Не помню, когда точно это случилось - на часы я больше не смотрел. Я просто услышал звук. Первый звук за много часов, изданный не мной самим. Это был звон или скорее лязг металла, во всяком случае, мне именно так тогда показалось. Звук раздавался откуда-то сзади меня. Совсем близко. Думаешь, я обрадовался? Нет, я со всех ног ринулся бежать. Этот звон вселял в меня невообразимый ужас, какого я никогда доселе не испытывал. Я бежал, хрипя от натуги на ходу, а сзади что-то лязгало и противно скрипело. Самое страшное было в том, что несмотря на все мои усилия звук неуклонно приближался. Что тогда подвернулось мне под ноги - корень ли, камень ли, но факт остается фактом. Я упал, больно уткнувшись носом во влажную землю. Понял, что встать уже не смогу. Прилагая последние усилия, заполз под какой-то куст, свернулся клубочком, крепко зажмурил глаза и затих.

Звон и скрип раздавался уже совсем близко. К нему прибавились странные завывания. Какие угодно, но точно не человеческие. «УУААОО». Голос, если это можно так назвать, почудился мне металлическим и неживым. Начинаясь мощным басом, в конце он срывался на высокие ноты. «УУААОО». Уже ближе. Я слышал хруст ломающихся веток. Лязг стал настолько громким, что мне пришлось зажать уши ладонями. «УУААОО». Сучья ломались где-то рядом со мной, а страшные звуки проникали прямо в душу. Меня колотила дрожь, пот катился градом по лбу. Сверху на мой куст упала ветка, а следующее «УААОО» оглушило напрочь. Что-то большое с шумом проламывалось сквозь лес в шагах от меня. Оставалось только молча молиться всем известным богам, лишь бы это чудовище прошло мимо.

Возможно, мои молитвы были услышаны. Вскоре я заметил, что звуки стали постепенно отдаляться и затихать. Даже когда они совсем исчезли, я не осмелился встать. Пролежал еще довольно долго, унимая бешено колотящееся сердце.

Когда наконец-то поднялся на ноги, огляделся вокруг. Кора на ближайших деревьях была содрана и висела клочьями. Многие ветки сломаны и валялись на земле в куче опавшей листвы. Еще я отметил, что цвет почвы выглядит странно. Он был слишком светлым, возможно, желтоватым, но при этом я был уверен, что это не песок.

Оставаться на месте было слишком жутко. Страшнее, чем идти в неизвестность. Потому я опять зашагал вперед, борясь с дрожью в ногах. И вышел на дорогу.

К сожалению, это было не шоссе, а обычная лесная дорога. Сильно заросшая - скорее всего, ей давно не пользовались. Но все равно это было лучше, чем плестись по лесу. Куда-то же она должна была выходить? Должна. И желательно - к людям.

Первые следы обитания человека я обнаружил через час. Это были останки автомобиля, покоившиеся с правой стороны дороги. Металл сильно проржавел, краска облезла, остатки стекла лежали в салоне. Я не понимал, кто мог бросить машину в лесу, но задумываться об этом не стал. До поры до времени.

Машин я нашел еще около пяти штук. Все они были старыми и выглядели ужасно. На сиденьях некоторых я обнаружил разные вещи - книги, сумки, пустую аптечку. Решил ничего не трогать.

В моей голове мыслей не было уже никаких. Пусто. Только один природный инстинкт занимал мое сознание - остаться в живых, что бы не случилось.

По дороге мне еще часто попадались различные предметы. Я уже не обращал на них внимания, просто двигался вперед, в надежде найти людей. Когда ты не один - уже намного проще.

И я их нашел. Поначалу мне попался покосившийся дорожный указатель, установленный на месте, где дорога раздваивалась. «пос. Громовка», - гласила надпись, а нарисованная под ней стрелка указывала вправо. О поселке с таким названием я никогда не слышал. Вняв совету указателя, я направил стопы к правому ответвлению дороги.

Миновал еще примерно час, прежде чем лес наконец-то расступился, и я, не веря своим глазам, увидел перед собой самые настоящие жилые дома. Кинулся бежать к ближайшему, но остановился на половине пути.

Ни в одном доме не горел свет. В темноте мне сложно было оценить размеры поселения, я только видел несколько домов неподалеку. Но света в них не было.

Плача на ходу и размазывая слезы рукавом по щекам, я поплелся к ближайшему домику. Заглянул в окна, но ничего в их не увидел. Принялся настойчиво стучать кулаком в дверь. Бил, бил, да никто мне так и не открыл. Я прижался ухом к дверной щели и прислушался. Внутри точно кто-то шебуршался.

Поспешил к другому домику. И там на мой стук никто не отреагировал. Обегав пять-шесть строений, я принялся кричать.

- Люди! Помогите! Откройте! - орал я. Мой голос эхом отражался от стен.

Плюнув на все, я отыскал в траве какой-то продолговатый крупный предмет, металлический на ощупь, и решил выбить стекло в одном из домов. Как раз тогда я опять услышал страшный, пробирающий до костей голос - «УААОО». Звук раздался справа от меня. Затем к нему присоединился лязг, доносящийся слева. Потом еще один, и еще. Жуткий неживой крик окружал меня.

Не чувствуя ног, я подлетел к дому и замахнулся своим орудием. В эту секунду дверь резко отворилась, из темного проема вылезла мощная рука, ухватила меня за рубаху на груди и рывком затащила внутрь.

Я упал на дощатый пол. Мое оружие выпало у из рук и покатилось куда-то в сторону. Вокруг только кромешная тьма. Ко мне кто-то подошел, наклонился и прошептал прямо в ухо.

- Сиди тихо и молчи.

Голос был вполне обычным, человеческим, и это немного взбодрило меня. Правда, ненадолго.

Страшные звуки приближались. Я замер, не в силах отвести взгляд от окна, за которым, впрочем, мало что было видно. Гул становился все громче.

Где-то недалеко громыхнуло и я услышал звон разбившегося стекла. А потом на улице кто-то начал кричать. Этот истошный рев я не забуду никогда. Позже к нему присоединились и другие ужасные крики, но этот, самый первый, запомнился мне отчетливее других.

- Мамочка, нашли! - зашептал женский голос рядом со мной.

К металлическому лязгу и человеческим крикам за окном прибавились глухие мощные удары, а затем я услышал визг электрической пилы. Трещало дерево, звенели стекла, орали люди. Не понимая, чего делаю, я осторожно подполз к окну и выглянул наружу. Несколько больших, высоких существ ломали соседний дом, вырывая доски голыми руками. Если, конечно, это были руки. Одно из чудищ откинуло в сторону дверь и играючи вытащило из дома двух человек. Люди сопротивлялись, яростно дергаясь, но силы были не равны. Вновь послышался визг пилы, за ним последовали неприятные хлюпающие и булькающие звуки, и крики затихли. Кто-то дернул меня за рубаху назад, отчего я больно приложился затылком об пол.

- Что творишь, найдут же! - зашептали в темноте.

Но было, видимо, поздно. Удар пришелся уже по стене нашего дома. Рядом тихо застонали. Правой рукой я нащупал тот предмет, что подобрал снаружи несколько минут назад, и прижал его к себе.

Разбилось стекло в том окне, в которое я глядел несколько секунд назад. В проеме показалась толстая сверкающая конечность, хватая воздух обрубками, смутно похожими на пальцы. Завизжала электропила.

Я отполз к дальней стене как раз в тот момент, когда входная дверь слетела с петель. Кто-то из хозяев дома закричал. Неведомая тварь продолжала ломать стены дома, расширяя для себя проход. Когда дело было сделано, она с лязгом шагнула внутрь и тут же поймала кого-то. В свете из разбитого окна я увидел девочку лет десяти, одетую в какие-то лохмотья. Существо развернулось и потащило ее наружу. Девчонка не переставая кричала. Высокий бородатый мужик кинулся к ней, схватил ее за руки и потянул на себя, что-то бормоча себе под нос и заливаясь слезами. Тварь свободной рукой оторвала его от девочки и вышвырнула на улицу через окно.

Ничего не думая, я рванул к дверному проему. Прошмыгнул мимо чудища и выскочил наружу.

Небо больше не было темным. Высоко в воздухе, на огромном расстоянии от земли, ярко горели красные столбы света. Их было много, все они были с четкими краями и стояли ровно в ряд, освещая пространство алым заревом. Одни столбы гасли, другие тут же зажигались. Это зрелище внушало воистину поражающий воображение ужас, но взгляд оторвать от него было сложно. Адские фигуры притягивали к себе, манили со страшной силой.

Кажется, еще я слышал звуки сирены.

Я побежал. Не разбирая дороги, не смотря по сторонам. Впереди маячила темная стена леса. Позади слышались крики, звон металла, визг пилы, удары и сирена. Все это слилось в жуткую звуковую кашу.

Сколько по времени я бежал? Понятия не имею. Думаю, что очень долго. Настолько долго, что исчерпал лимит своих возможностей и потерял сознание.

Очнулся я уже при свете дня, крепко прижимая к себе старый потрепанный баллон огнетушителя, который, видимо, и подобрал ночью в том проклятом поселке. Даже не знаю, как не выронил его. Уже ни на что не надеясь, испытывая страшную жажду и усталость, я побрел через лес и минуты спустя вышел к своей деревне. Что было в следующие дни, и как я приходил в себя - описывать уже не буду. Главное - не в этом.

Марат Петрович умолк, налил себе еще чаю и молча осушил кружку. Саше вопросов задавать не хотелось.

Дождь постепенно сходил на нет. Редкие капли стучали по подоконникам. На улице заметно посветлело.

Саша не знал, что думать об услышанном. Он уважал тихого и доброго Марата Петровича, только вот поверить в его историю было решительно невозможно. Сидит столько лет в одиночестве, подумал парень, вот и видится ему всякое. Дед отставил чашку в сторону и смотрел в окно. Казалось, он заснул с открытыми глазами.

- Так что же вы уезжать-то собрались, Марат Петрович? - нарочито погромче спросил Саша.

Старик дернулся и дико посмотрел на собеседника. Помотал головой и поморщился.

- Главное, говорю, не в этом, Саша, - ответил он как ни в чем не бывало, будто и не делал никаких пауз. - Я вроде уже и успокоился после всего этого, в лес стал опять ходить регулярно. Грибы собирал. Да несколько дней назад вышел из чащи не к деревне, а к полю, где раньше картошку сажали, да давно уж забросили это дело. Гляжу - люди в униформе яркой возятся, копают что-то. Технику нагнали. Ну работают и работают - мне-то что. Но закралось вот нехорошее чувство какое-то. Подошел к одному и спрашиваю, мол, что возитесь-то? А он мне и говорит: «Да вот, строим. Из столицы люди землю купили, поселок тут новый будет, неужели не слышал? Громовка называется».

Марат Петрович встал из-за стола, надел на ноги кирзовые сапоги, стоявшие у порога, открыл дверь и шумно втянул ноздрями свежий, пропитанный влагой воздух.

- Так вот я и говорю, куда вы, молодежь, все время торопитесь? Откуда же вам ведомо, что у вас впереди? Наслаждайтесь тем, что имеете сейчас. Времена меняются, и ничто в нашем мире не остается одинаковым. Я не знаю, что я тогда видел. Не знаю, что там случилось. Но знаю точно одно - когда это «что-то» случится, меня и близко к тому проклятому месту не будет.

Автор: Тевис Уолтер-младший
Перевод: Н. Евдокимова
Оригинальное название: New Dimensions (Другие названия: The Ifth of Oofth, Farnsworth's Eye)

В тот вечер Фарнзуорт изобрёл новый напиток - пунш-глинтвейн с джином, настоянным на ягодах терна. Способ приготовления был столь же нелеп, как и название: раскалённую докрасна кочергу надо сунуть в кружку с тёплым красноватым джином, потом всыпать туда же корицу, гвоздику и сахар, а потом выпить эту идиотскую смесь. Тем не менее, как иной раз бывало с идеями Фарнзуорта, результат получился неплохой. После третьей порции напиток показался мне вполне терпимым.

Когда Фарнзуорт, наконец, положил дымящуюся кочергу в камин, чтобы опять раскалилась, я удобно откинулся на спинку большого кожаного кресла, которое хозяин собственноручно реконструировал (если нажать кнопку, оно укачивает сидящего, пока тот не заснёт), и сказал:

- Оливер, твою фантазию можно уподобить разве что твоему гостеприимству.

Фарнзуорт покраснел и улыбнулся. Он низенький, круглолицый и легко краснеет.

- Спасибо, - отозвался он. - Есть еще одна новинка. Называется "шипучая водка-желе". Её полагается есть ложкой. Может, попробуешь? Нечто... потрясающее!

Я поборол дрожь, пронизавшую меня при мысли о том, что придётся хлебать водку-желе, и сказал:

- Интересно, очень интересно.

И так как он ничего не ответил, мы оба молча уставились на пламя в камине, а джин тем временем тёплой струёй разливался у нас в крови. В холостяцком жилье Фанзуорта было уютно и привольно; по пятницам я всегда чудесно коротал здесь вечера. По-моему, в глубине души всякий мужчина любит тепло огня и спиртные напитки (даже самые причудливые), а также глубокие, удобные кожаные кресла.

Через несколько минут Фарнзуорт внезапно вскочил на ноги и объявил:

- Хочу показать тебе одну штуковину. На той неделе смастерил. Правда, не совсем удачно вышло.

- Вот как? - Я-то думал, что за истекшую неделю его мысль не пошла дальше обычных изысканий в области спиртного. С меня и их было более чем достаточно.

- Да, - продолжал он уже от порога. - Она у меня внизу, Сейчас принесу. Он выбежал из кабинета, и раздвижная дверь закрылась за ним автоматически, так же как секундой раньше автоматически распахнулась.

Я снова обернулся к огню, довольный тем, что мой друг направился не куда-нибудь, а в свой "цеx": столярная мастерская находилась во дворе, в сарае, химическая и оптическая лаборатории - на чердаке, а он пошёл в подвал. Дело в том, что искуснее всего Фарнзуорт управлялся с токарным и фрезерным станками. Изготовленный им самоввёртывающийся винт-барашек с регулируемым шагом был настоящим шедевром, и патент на это изделие, вместе с несколькими другими, принёс Фарнзуорту немалое состояние.

Через минуту он вернулся с каким-то странным на вид предметом, который водрузил на столике рядом с моим креслом. Ещё минуту я молча рассматривал этот предмет, а Фарнзуорт, чуть приметно улыбаясь, стоял у меня за спиной. Я знал, что он с нетерпением ждёт отзыва, но не представлял, какого именно.

При ближайшем рассмотрении вещица оказалась простой: выполненная в форме креста, она состояла из нескольких десятков полых кубиков с дюймовой гранью. Половина кубиков была сделана из какого-то прозрачного пластика, половина - из тонких листов алюминия. Каждый кубик весьма хитроумно соединялся шарнирами с двумя другими, но общего принципа расположения я не уловил.

Наконец я спросил:

- Сколько их тут? - я пытался пересчитать, но все время сбивался со счета.

- Шестьдесят четыре, - ответил Фарнзуорт. - Как будто.

- Откуда такая неуверенность?

- Да вот... - он смутился. - Во всяком случае, сделал-то я шестьдесят четыре кубика, по тридцать два каждого сорта; но почему-то с тех пор мне ни разу не удалось сосчитать их заново. То ли они те... теряются, то ли переходят с места на место, то ли еще что-нибудь.

- Вот как? - это становилось интересно. - A можно потрогать?

- Конечно, - ответил он. Я взял диковинный предмет в руки и, повертев кубики на шарнирах, увидел, что у многих отсутствует одна грань - в них вошли бы некоторые другие кубики, если бы не мешали шарниры.

Я начал рассеянно прилаживать кубики один к другому.

- Ты мог бы пересчитать, если бы пометил каждый, - посоветовал я. - Поочерёдно, карандашом, например.

- Между нами, - сказал он и снова вспыхнул, - я уже пробовал. Не тут-то было. В конце концов оказалось, что номером один помечены шесть кубиков, а номерами два и три - ни одного, зато были два четвёртых номера - на одном из них четвёрка выведена зеркально и зелёным цветом. - Он помедлил. - А я все помечал красным карандашом. - При этих словах он едва приметно содрогнулся, хотя говорил беспечным тоном. - Я стёр все цифры мокрой тряпкой и больше... не пробовал.

- Угу, - сказал я. - А как ты это назвал?

- Пентаракт.

Он снова уселся в кресло.

- Разумеется, это условное название. По-моему, пентарактом можно назвать четырехмерный пятиугольник, а тут изображён пятимерный куб.

- Изображён? - Вещица показалась мне слишком осязаемой для изображения.

- Понимаешь, не может быть, чтобы у него были пять измерений - длина, ширина, глубина, еслина и деньгина... во всяком случае, так я считаю. - Тут он стал слегка заикаться. - Но мне хотелось создать иллюстрацию предмета, имеющего все эти пять измерений.

- И что же это за предмет? - я покосился на вещицу, лежащую у меня на коленях, и несколько удивился, заметив, что успел вложить довольно много кубиков один в другой.

- Представь себе, - сказал Фарнзуорт, - что ты выстроишь в ряд множество точек так, чтобы они соприкасались; получишь линию -фигуру, характеризующуюся одним измерением. Проведи на плоскости четыре линии под прямыми yглами друг к другу; это - квадрат - фигура в двух измерениях. Шесть квадратов, расположенные в реальном трёхмерном пространстве под прямыми yглами друг к другу, образуют куб - фигуру трёхмерную. А восемь кубов, вынесенные в четырёхмерное физическое пространство, дают четырехмерный гиперкуб или так называемый тетракт...

- А десять тетрактов образуют пентаракт, - докончил я. - Пятимерное тело.

- Именно. Правда, тут у нас лишь изображение пентаракта. Может быть, таких измерений, как еслина и деньгина, вообще не существует.

- А все же непонятно, что ты подразумеваешь под изображением, - сказал я, с увлечением вертя в руках кубики.

- Непонятно? - переспросил он и поджал губы. - Это довольно трудно объяснить, но попробую. Вот, например, на листке бумаги можно очень похоже нарисовать куб - знаешь, пользуясь законами перспективы, затушёвывая тень и все такое. Это ведь изображение трёхмерного тела - куба - при помощи только двух измерений.

- И, конечно, - заметил я,- мы можем свернуть бумагу в кубик. Тогда получится настоящее трёхмерное тело. Он кивнул:

- Но тогда мы прибегнем к третьему измерению: ведь чтобы свернуть бумагу, надо отогнуть ее вверх. Так что, если только я не научусь свёртывать кубики в еслине и деньгине, мой пентаракт останется жалким изображением. Или, точнее, десятью изображениями. Здесь десять тетрактов - изображений четырёхмерных тел соединены между собой и изображают пятимерный гиперкуб.

- Ага! - сказал я чуть растерянно. - И что же ты с ним собираешься делать?

- Да ничего особенного, - ответил он. - Это я просто из любопытства. - Тут он перевел взгляд на меня, вытаращил глаза и вскочил с кресла. - Что ты с ним сотворил?

Я посмотрел, что у меня в руках. Там были восемь кубиков, сложенных крестом.

- Да ничего, - ответил я, чувствуя себя но в своей тарелке. - Просто вложил их друг в друга.

- Не может быть! Начнём с того, что открытых кубиков было только двенадцать! У всех остальных по шести граней!

Фарнзуорт стремительно ринулся к своему творению - он явно вышел из себя, да так внезапно, что я отпрянул. Бросок Фарнзуорта оказался неудачным, я выронил вещицу из рук, она упала на пол и основательно ударилась углом. Послышался слабый стук, что-то звякнуло, и вещица очень странно смялась. И вот перед нами на полу остался один-единственный дюймовый кубик и больше ничего.

Мы тупо глазели на него с минуту, никак не меньше. Потом я встал, оглянулся на сиденье кресла, внимательно осмотрел весь пол, даже опустился на колени и пошарил под креслом. Фарнзуорт следил за мной и, когда я кончил и снова уселся, спросил:

- Больше нет?

- Ни единого кубика, - сказал я, - нигде.

- Этого я и боялся. - Он ткнул дрожащим пальцем в сторону оставшегося кубика. - По-видимому, все они здесь. - Его возбуждение постепенно улетучивалось, - я думаю, ко всему можно привыкнуть. - Чуть погодя он задумчиво спросил: - Что это ты такое говорил, как можно сделать куб, свернув бумагу?

Я поглядел на него и выдавил из себя извиняющуюся улыбку. Ведь и я подумал о том же.

- А ты что-то говорил о другом измерении, которое для этого необходимо?

Он не улыбнулся мне в ответ, а встал и буркнул:

- Ну, вряд ли эта штука кусается. - С этими словами он нагнулся, поднял с пола кубик и подбросил его на ладони, прикидывая вес.

- Похоже, весит ровно столько, сколько все шестьдесят четыре, - сказал он уже совершенно спокойно. Вгляделся в кубик и неожиданно разволновался снова. Силы небесные! Смотри! - Он протянул мне кубик.

На одной грани, точно в центре, появилось аккуратное отверстие - кружок диаметром примерно в полдюйма.

Я склонился над кубиком и увидел, что на самом деле отверстие не было круглое. Оно походило на лепестковую диафрагму фотоаппарата - многоугольник, образованный множеством металлических пластинок правильной формы, которые находят одна на другую и как бы сплетаются, но оставляют дырочку, куда проникает свет. В отверстии ничего не было видно; только безграничная чернота.

- Не понимаю, каким образом... - начал было я, но тут же осекся.

- Я тоже, - сказал он. - Давай-ка разберёмся.

Он поднес кубик поближе к глазам и стал боязливо всматриваться. Потом осторожно положил его на стол, подошел к креслу, сел и сложил руки на толстом брюшке.

- Джордж, - сказал он, - там внутри что-то есть. - Теперь голос его звучал ровно и в то же время как-то необычно.

- Что именно? - спросил я. А что спросили бы вы?

- Какой-то шарик, - ответил он. - Маленький круглый шарик. Он весь будто туманом застлан, но видно, что шарик.

- Да ну! - сказал я.

- Джордж, принесу-ка я джину.

С неимоверной быстротой он извлёк из буфета высокие бокалы, наполнил их терновым джином, подлил воды, добавил льду. Отвратительный был вкус у напитка.

Осушив свой бокал, я сказал:

- Восторг! Давай повторим. - Так мы и сделали. После второго бокала ко мне вернулась способность разумно мыслить.

- Фарнзуорт, мне пришла в голову мысль. Разве, по Эйнштейну, четвёртое измерение - это не время?

Он тоже долил свой бокал:

- Да, по теории Эйнштейна выходит так. Я назвал это измерение "еслина"... или "деньгина", как тебе больше нравится, - Он снова взял в руки кубик - на этот раз, я заметил, с гораздо большей уверенностью. - А как насчёт пятого измерения?

- Ума не приложу, - ответил я и покосился на кубик, который стал казаться мне воплощением зловещих сил. - Не могу постичь, черт побери.

- И я не могу, Джордж, - сказал он почти игриво; у Фарнзуорта такое настроение бывает не часто, Он повертел кубик в пухленьких пальцах. - Все это каким-то непостижимым образом погружено во время. Не говоря уже о крайне своеобразном пространстве, с которым, по-видимому, связано. Поразительно, правда?

- Поразительно,- кивнул я.

- Джордж, я, пожалуй, взгляну еще разок. - И он опять поднес кубик к глазам.

- Ну-ну, - сказал он секундой позже, - все тот же шарик.

- Что же он делает? - полюбопытствовал я.

- Да ничего. А может быть, медленно вращается. Я не уверен. Понимаешь, он какой-то мохнатый и весь в тумане. К тому же темно тут.

- Покажи-ка, - попросил я, сообразив, что в конце концов, если видит Фарнзуорт, значит и я увижу.

- Сейчас. Интересно, в какое именно время я заглядываю: в прошлое, будущее или еще куда-нибудь?

- И в какое пространство... - подхватил я, но внезапно Фарнзуорт заорал не своим голосом, отшвырнул кубик, словно тот вдруг превратился в змею, и закрыл руками глаза.

Он упал в кресло и завопил:

- О ужас, ужас!

Я со страхом следил за тем, как падает кубик, но ничего не случилось. Он не свернулся в ничто и не рассыпался на шестьдесят четыре части.

- Что с тобой? - спросил я, подбежав к Фарнзуорту, который корчился в кресле и не отнимал рук от лица.

- Глаз! - простонал он, едва сдерживая слезы. - Он мне выколол глаз! Живо, Джордж, вызови скорую!

Я метнулся к телефону и стал перелистывать справочник в поисках нужного номера, а Фарнзуорт все твердил:

- Поскорее, Джордж! - Тогда в отчаянии я набрал номер телефонной станции и попросил телефонистку вызвать санитарную машину.

Я вернулся к Фарнзуорту. Он отнял руку от здорового глаза, и я заметил на другой его руке струйку крови. Фарнзуорт почти перестал корчиться, но, судя по его лицу, боль еще не утихла.

Он встал.

- Надо выпить, - сказал он и неуверенной походкой направился к буфету, но зацепил ногой кубик, который все еще валял у самого кресла, споткнулся и чуть не упал. Кубик откатился на несколько шагов и остановился, отверстием вверх возле камина.

Разъярённый Фарнзуорт процедил:

- Ну, погоди же, тварь такая, я тебе покажу! - нагнулся и выхватил из камина кочергу. Она все время лежала на горящих углях и накалилась докрасна. Фарнзуорт обеими руками сжал деревянную ручку и всадил раскалённый конец в отверстие, прижав кубик к полу.

- Я тебе покажу! - повторил он; я сочувственно смотрел, как он налёг всем телом на кочергу и с силой заталкивает ее в кубик. Послышалось слабое шипение, и кочергу окутали маленькие клубы тёмного дыма, повалившего из отверстия.

Потом раздался странный чмокающий звук, и кочерга стала погружаться в кубик. Она ушла туда дюймов на восемь, а то и на все десять - вещь совершенно немыслимая, если учесть, что кубик был объёмом ровно в один дюйм - и даже Фарнзуорта это настолько перепугало, что он рывком вытащил кочергу из отверстия.

Дым повалил столбом, через секунду раздался такой звук, словно из бутылки вылетела пробка, и кубик распался на сотни квадратиков из пластика и алюминия.

Как ни странно, на алюминиевых квадратиках не оказалось следов копоти, ни один пластиковый квадратик не обгорел. Не обнаружили мы и никаких признаков затуманенного шарика.

Фарнзуорт снова поднес правую руку к глазу, уже распухшему и залитому кровью. Здоровым глазом он рассматривал нагромождение квадратиков. Свободная рука его тряслась.

Потом заревела сирена; рёв становился все громче и громче. Фарнзуорт перевел обречённый взгляд на меня:

- Это, наверное, за мной. Захвачу зубную щётку.

Одного глаза Фарнзуорт лишился. Однако через неделю он вышел из больницы, почти такой же, как прежде, со щегольской чёрной повязкой на лбу. Любопытная подробность: врач нашёл у него на веке следы ожогов и считал, что глаз пострадал от слабого взрыва. Врач решил, что у Фарнзуорта неудачно выстрелил пистолет - патрон каким-то образом взорвался при открытом затворе. Фарнзуорт не разубеждал его - такое объяснение годилось не хуже всякого другого.

Я посоветовал Фарнзуорту носить зелёную повязку - под цвет сохранившегося глаза. Он усмехнулся и сказал, что по его мнению, получится чересчур эффектно. Он уже начал делать новый пентаракт; хотел выяснить, как же...

Однако ему так и не пришлось довести эту работу до конца. Спустя девять дней после злополучного происшествия газеты внезапно запестрели сообщениями из другого полушария - фантастическими россказнями, от которых приходили в восторг все редакторы воскресных приложений. И тут-то мы постепенно сообразили, что же произошло. Незачем было сооружать новым крест из шестидесяти четырёх кубиков и выяснять, каким образом он складывается в один. Теперь мы все поняли.

Кубик, действительно, был пятимерный. И одним из измерений, в которых он существовал, было время - точнее, будущее: девять дней вперёд. А другим измерением было в высшей степени своеобразное пространство, весьма необычно искажающее размеры.

Это стало совершенно ясно, когда еще три дня спустя все повторилось в нашем полушарии, и явление, которое по самой своей природе не нуждалось в газетной шумихе, сильно подорвало тираж воскресных приложений.

В западном полушарии на всем небосводе появился (до того огромный, что от Аляски до мыса Горн отмечалось солнечное затмение) исполинский блестящий зелёный человеческий глаз. Наблюдалась также часть века, и все это было окаймлено гигантским кругом. Вернее, не совсем кругом, а многоугольником, похожим на лепестковую диафрагму в затворе фотоаппарата.

Перед тем как стало смеркаться, глаз мигнул, и пятьсот миллионов людей вскрикнули одновременно. Он оставался небе всю ночь - зловеще мерцал в отражённом свете солнца, затмевая звезды.

В ту ночь появилась тысяча новых религиозных культов, а тысяча старых объявила, что настал День, Который Был Предвещён Издревле. Быть может, большинство жителей Земли полагало, что видит бога. Лишь двое знали, что это Оливер Фарнзуорт, сощурясь, разглядывает затуманенный вращающийся шарик в пятимерной коробке - разглядывает девятью днями ранее, не подозревая, что шарик - это сама Земля, заключённая внутри маленького кубика с гранями в один квадратный дюйм, а кубик - тело в разросшемся времени и сжатом пространстве.

Когда пентаракт выпал из моих рук и каким-то образом вывернулся в два новых измерения, он попал в пятимерное пространство и вобрал наш мир в себя, а потом стал ускорять в этом мир время, так что пока в кабинете Фарнзуорта прошла минута, в мире внутри кубика миновали целые сутки.

Мы догадались, потому что во второй раз Фарнзуорт держал кубик перед глазами около минуты (первый раз - это, конечно, появление глаза в восточном полушарии), а когда через девять дней) мы увидели то же событие в наших краях, должно было произойти еще двадцать шесть часов до того момента, когда глаз почувствует "укол" и отпрянет.

Это случилось ранним утром - Солнце только-только выглянуло из-за горизонта и устремилось к зениту позади гигантского круга, окаймляющего глаз. На одной из станций защитного пояса у какого-то высокопоставленного лица сдали нервы. В космос вылетели пятьдесят управляемых ракет - самых мощных в мире. Каждая несла на себе боевую головку с водородным зарядом. Прежде чем на Землю обрушилась чудовищная взрывная волна, глаз исчез.

Я знал, где-то корчится и вопит невообразимо огромный Оливер Фарнзуорт; он осуществляет точь-в-точь ту же цепь событий, свидетелем которой я уже был в прошлом и которая, тем не менее, развёртывается сейчас в неизменном пространственно-временном континууме, позволившем кубику каким-то образом охватить его. Врач заметил ожоги. Интересно, что бы он подумал, если бы знал, что Фарнзуорту в глаз попали пятьдесят исчезающе малых водородных бомб.

Целую неделю весь мир больше ни о чем не говорил. Два миллиарда человек только об этом и спорили, только над этим и размышляли, только это и видели во сне. С сотворения Земли и Солнца не было более потрясающего зрелища, чем глаз Фарнзуорта.

Однако двое из всех задумывались и о другом. Думали о незыблемом пространственно-временном континууме, где за день, протекающий по нашу сторону пентаракта, проходит одна минута, тогда как в ином времени, ином пространстве мы с исполинским Оливером Фарнзуортом не сводим глаз с валяющегося на полу кубика, в котором замкнут наш мир.

В среду мы могли сказать: "Сейчас он подошел к телефону". В четверг: "Листает телефонный справочник", В субботу; "Сейчас, наверное, вызывает телефонистку"...

А утро вторника мы встретили вдвоём - вместе любовались восходом Солнца. Мы уже несколько суток не разлучались, потому что потеряли сон и страшились одиночества. Когда занялся день, мы ничего не сказали - боялись произнести вслух. Но подумали...

...Представили себе, как колоссальный макро-Фарнзуорт говорит: "Я тебе покажу!" и изо всех сил тычет в круглую дырочку светящейся, шипящей, дымящейся, раскалённой докрасна кочергой.


1957 год

Автор Роберт Шекли

Они жили в этом районе всего неделю, и это было их первое приглашение в гости. Они пришли ровно в половине девятого. Кармайклы их явно ждали, потому что свет на веранде горел, входная дверь была слегка приоткрыта, а из окон гостиной бил яркий свет.

- Ну, как я смотрюсь? - спросила перед дверью Филис. - Пробор прямой, укладка не сбилась?

- Ты просто явление в красной шляпке, - заверил ее муж. - Только не испорть весь эффект, когда будешь ходить тузами. - Она скорчила ему гримаску и позвонила. Внутри негромко прозвучал звонок.

Пока они ждали, Мэллен поправил галстук и на микроскопическое расстояние вытянул из нагрудного кармана пиджака платочек.

- Должно быть, готовят джин в подвале, - сказал он жене. - Позвонить еще?

- Нет... подожди немного. - Они выждали, и он позвонил опять. Снова послышался звонок.

- Очень странно, - сказала Филис через пару минут. - Приглашение было на сегодня, верно? - Муж кивнул. Весна была теплой, и Кармайклы распахнули окна. Сквозь жалюзи они видели подготовленный для бриджа стол, придвинутые к нему стулья, тарелки со сладостями. Все было готово, но никто не подходил к двери.

- А не могли они куда-нибудь ненадолго уйти? - спросила Филис Мэллен. Муж быстро пересек лужайку и взглянул на подъездную дорожку.

- Машина в гараже. - Он вернулся и легким толчком приоткрыл пошире входную дверь.

- Джимми... не входи.

- А я и не собираюсь. - Он просунул голову внутрь. - Эй! Есть кто-нибудь дома?

Ответом ему было молчание.

- Эй! - крикнул он и напряженно прислушался. Он слышал, как от соседнего дома доносятся обычные для вечера пятницы звуки - разговоры и смех. По улице проехала машина. Он вслушался. Где-то в доме скрипнула доска, и опять стало тихо.

- Они не могли просто уйти и оставить весь дом нараспашку, - сказал он Филис. - Могло что-то случиться. - Он вошел. Она последовала за ним, но нерешительно остановилась в гостиной, а он прошел на кухню. Она услышала, как он открыл дверь в подвал и крикнул: - Есть кто дома? Потом закрыл дверь. Он вернулся в гостиную, нахмурился и пошел наверх.

Вскоре Мэллен спустился с озадаченным лицом. - И там никого, - сказал он.

- Пойдем отсюда, - сказала Филис, неожиданно занервничав в ярко освещенном пустом доме. Они поспорили, стоит ли оставлять записку, решили этого не делать и вышли на улицу.

- Может, надо захлопнуть дверь? - спросил, остановившись, Джим Мэллен.

- Какой смысл? Окна все равно открыты.

- И все же... - Он вернулся и запер дверь. Они медленно пошли домой, оборачиваясь через плечо. Мэллену все время казалось, что Кармайклы сейчас вдруг откуда-нибудь выскочат и крикнут: "Сюрприз!"

Но в доме было по-прежнему тихо.


До их дома, кирпичного бунгало, точно такого же, как и две сотни других домов в районе, был всего квартал. Когда они вошли, мистер Картер мастерил на карточном столике искусственных мух для ловли форели. Он работал неторопливо и уверенно, и его ловкие пальцы накручивали цветные нитки с любовной тщательностью. Он был так погружен в работу, что даже не услышал, как они вошли.

- Мы дома, папа, - сказала Филис.

- А, - пробормотал мистер Картер. - Посмотрите-ка на эту прелесть. - Он поднял готовую муху. Это была почти точная имитация шершня. Крючок был хитроумно скрыт под чередующимися черными и желтыми нитками.

- Кармайклы ушли... кажется, - сказал Мэллен, вешая пиджак.

- Утром попытаю удачу на Старом Ручье, - сказал Картер. - У меня предчувствие, что именно там может оказаться неуловимая форель.

Мэллен улыбнулся. С отцом Филис было трудно разговаривать. В последнее время он не говорил ни на какие другие темы, кроме рыбалки. Когда ему стукнуло семьдесят, старик ушел на пенсию, оставив весьма успешный бизнес, и полностью отдался любимому спорту.

И теперь, подбираясь к концу седьмого десятка, мистер Картер выглядел великолепно. Просто поразительно, подумал Мэллен. Кожа розовая, глаза ясные и спокойные, седые волосы аккуратно зачесаны назад. К тому же он сохранял полную ясность мыслей - пока вы говорили о рыбалке.

- Давайте немного перекусим, - сказала Филис. Она с сожалением сняла красную шляпку, разгладила на ней вуаль и положила ее на кофейный столик. Мистер Картер добавил к своему творению еще ниточку, придирчиво его осмотрел, затем положил муху на стол и пришел к ним на кухню.

Пока Филис варила кофе, Мэллен рассказал старику о том, что произошло. Он услышал типичный ответ.

- Сходи завтра на рыбалку и выбрось все из головы. Рыбалка, Джим - это больше, чем спорт. Рыбалка - это и образ жизни, и философия. Знаешь, как приятно отыскать тихую заводь и посидеть на берегу. Сидишь и думаешь: коли есть на свете рыба, то отчего бы ей не водиться и здесь?

Филис улыбнулась, увидев как Джим заерзал на стуле. Когда ее отец начинал говорить, остановить его было уже невозможно. А начать он мог по любому поводу.

- Представь себе, - продолжал мистер Картер, - молодого судебного исполнителя. Кого-нибудь вроде тебя, Джим - вот он мчится куда-то через большой зал. Обычное дело? Но в конце последнего длинного коридора его ждет форелевый ручей. Представь политика. Конечно, ты многих их видел там, в Олбани. В руке портфель, весь озабоченный...

- Странно, - сказала Филис, прервав отца на полуслове. В руке он держала неоткрытую бутылку молока.

- Посмотрите. - Молоко они покупали у "Молочной фермы Станнертон". Зеленая этикетка на бутылке гласила: "Молочные фермы Станнерон".

- И здесь. - Она показала пальцем. Чуть ниже было написано: "по лисенсии НьЮ-йоРкского Бро здравооХранения". Все это походило на грубую имитацию нормальной этикетки.

- Где ты его взяла? - спросил Мэллен.

- Да вроде бы в магазине Элджера. Может, это какой-то рекламный трюк?

- Я презираю тех, кто ловит рыбу на червя, - гневно произнес мистер Картер. - Муха - это произведение искусства. Но тот, кто надевает на крючок червя, способен ограбить сирот и поджечь церковь.

- Не пей его, - сказал Мэллен. - Давай осмотрим остальную еду.

Они обнаружили еще несколько подделок. На плитке сладостей оказалась оранжевая этикетка вместо привычной малиновой. Нашелся и брусок "Амерриканского СыРРа", почти на треть крупнее, чем обычная расфасовка этого сорта, и бутылка "ИГРистой вды".

- Все это очень странно, - произнес Мэллен, почесывая подбородок.

- Я всегда отпускаю маленьких рыбок обратно, - сказал мистер Картер.

- Брать их просто неспортивно, и это часть кодекса рыболова. Пусть подрастут, возмужают, наберутся опыта. Мне нужны взрослые, матерые рыбины, что таятся под бревнами и пулей удирают, завидев рыболова. Вот с такими парнями можно повоевать!

- Я отнесу это обратно к Элджеру, - сказал Мэллен, складывая продукты в бумажный пакет. - Если увидишь еще что-нибудь подобное, сохрани.

- Старый Ручей - лучшее место, - сказал мистер Картер. - Именно там они и прячутся.


Субботнее утро было ясным и великолепным. Мистер Картер спозаранку позавтракал и отправился на Старый Ручей, ступая легко, как мальчишка. Потрепанная шляпа с загнутыми краями торчала у него на голове под легкомысленным углом. Джим Мэллен допил кофе и отправился к дому Кармайклов.

Машина до сих пор стояла в гараже. Окна были по-прежнему распахнуты, стол для бриджа накрыт, к тому же горели все лампы - точно так же, как и накануне вечером. Это зрелище напомнило Мэллену некогда прочитанную историю про брошенный корабль, который шел под полными парусами и на борту у него было все в порядке - но ни единой живой души.

- Может, надо куда-нибудь позвонить? - спросила Филис, когда он вернулся домой. - Я уверена, что здесь явно что-то не в порядке.

- Еще бы. Только кому звонить? - В этом районе они почти никого не знали. Правда, они здоровались при встречах с тремя или четырьмя семействами, но понятия не имели, кто еще был знаком с Кармайклами.

Проблема решилась сама собой, когда зазвонил телефон.

- Если это кто-то из нашей округи, - сказал Джим, когда Филис брала трубку, - то спроси его.

- Алло?

- Здравствуйте. Наверное, вы меня не знаете. Я Мариан Карпентер, живу в вашем квартале. Я просто хотела спросить... мой муж к вам, случайно, не заходил? - Металлический тембр голоса в телефоне помог женщине скрыть страх и беспокойство.

- Знаете, нет. С утра к нам никто не приходил.

- Тогда извините. - Голос в трубке нерешительно замолк.

- Могу ли я что-нибудь для вас сделать? - спросила Филис.

- Ничего не могу понять, - сказала миссис Карпентер. - Джордж - мой муж - позавтракал утром со мной. Потом пошел наверх за пиджаком. Больше я его не видела.

- Да?

- Я уверена, что вниз он не спускался. Я пошла наверх посмотреть, отчего он задержался - мы собирались уезжать - но его там не было. Я обыскала весь дом. Я решила было, что Джордж меня разыгрывает, хотя он никогда в жизни этим не занимался, и заглянула под кровати и в шкафы. Потом посмотрела в погребе и спросила о нем у соседей, но никто его не видел. Я подумала, может, он зашел к вам - он как-то об этом говорил...

Филис рассказала ей об исчезновении Кармайклов. Они поговорили еще немного, потом Филис положила трубку.

- Джим, - сказала она. - Мне это не нравится. Лучше будет, если ты сообщишь о Кармайклах в полицию.

- И окажемся в дураках, когда выяснится, что они были у друзей в Олбани.

- Придется пойти и на это.

Джим отыскал номер полицейского участка, но линия оказалась занята.

- Придется сходить самому.

- И прихвати вот это. - Она протянула ему бумажный пакет.


Капитан полиции Леснер оказался терпеливым человеком с румяным лицом, которому весь вечер и большую часть утра пришлось выслушивать нескончаемый поток жалоб. Патрульные полисмены были вымотаны, сержанты вымотаны, а самым замотанным был он сам. Тем не менее он пригласил Мэллена в свой кабинет и выслушал его рассказ.

- Я хочу, чтобы вы записали все, что мне рассказали, - сказал Леснер, когда он закончил. - Вчера поздно вечером нам позвонил сосед Кармайклов и сообщил то же самое. Сейчас мы пытаемся их разыскать. Считая мужа миссис Карпентер, получается десять за два дня.

- Десять чего?

- Исчезновений.

- Боже мой, - выдохнул Мэллен и стиснул бумажный пакет. - И все из одного города?

- Все до единого, - резко произнес капитан Леснер, - проживали в этом городе в районе Вэйнсвилл. И даже не во всем районе, а в четырех его кварталах, расположенных квадратом. - Он назвал улицы.

- Я там живу, - сказал Мэллен.

- И я тоже.

- Есть ли у вас догадки, кто может быть... похитителем? - спросил Мэллен.

- Мы не думаем, что это похититель, - ответил Леснер, закуривая двадцатую за сегодня сигарету. - Никаких записок с требованием выкупа. Никакого отбора жертв. Из большей части исчезнувших похититель не смог бы вытянуть ни гроша. А из всех вместе - вообще ничего!

- Выходит, маньяк?

- Конечно. Но как он ухитряется захватывать целые семьи? Или взрослых мужчин вроде вас? И где он прячет их, или их тела? - Леснер резким движением погасил сигарету. - Мои люди обыскивают в городе каждую пядь земли. Этим занят каждый полицейский в радиусе двадцати миль. Полиция штата останавливает машины. И мы не нашли ничего.

- Ах, да, вот еще что. - Мэллен показал ему поддельные продукты.

- Тут я опять-таки ничего не могу вам сказать, - угрюмо признался капитан Леснер. - У меня на это просто нет времени. Кроме вас о продуктах заявляли и другие... - Зазвонил телефон, но Леснер не стал брать трубку.

- Похоже на товары черного рынка. Я послал некоторые продукты в Олбани на анализ. Пытаюсь выяснить каналы поступления. Возможно, из привозят из-за границы. Вообще-то ФБР могло... черт бы побрал этот телефон!

Он сорвал трубку.

- Леснер слушает. Да... да. Ты уверена? Конечно, Мэри. Сейчас приеду. - Он положил трубку. Его раскрасневшееся лицо внезапно побледнело.

- Это была сестра жены, - пояснил он. - Моя жена пропала!

Мэллен мчался домой сломя голову. Он резко затормозил, едва не врезался головой в ветровое стекло и вбежал в дом.

- Филис! - закричал он. Где же она? О, боже, подумал он. Если она пропала...

- Что случилось? - спросила Филис, выходя из кухни.

- Я подумал... - Он обнял ее и сжал с такой силой, что она вскрикнула.

- В самом деле, - сказала она с улыбкой. - Мы ведь не молодожены. Хоть мы и женаты целых полтора года...

Он рассказал ей обо всем, что узнал в полиции.

Филис обвела взглядом комнату. Неделю назад она казалась теплой и уютной. Теперь она стала бояться тени под кушеткой, а приоткрытая дверца шкафа бросала ее в дрожь. Она знала, что по прежнему уже не будет.

В дверь кто-то постучал.

- Не подходи, - сказала Филис.

- Кто там? - спросил Мэллен.

- Джо Даттон, ваш сосед по кварталу. Наверное, вы уже слышали о недавних событиях?

- Да, - ответил Мэллен, стоя перед запертой дверью.

- Мы перегораживаем улицы баррикадами, - сказал Даттон. - Собираемся присматривать за всеми, кто приходит и уходит. Пора положить этому конец, даже если полиция ни на что не способна. Хотите к нам присоединиться?

- Еще бы, - сказал Мэллен и открыл дверь. На пороге стоял невысокий коренастый человек в старом армейском кителе, сжимающий полуметровую дубинку.

- Перекроем наши кварталы наглухо, - сказал Даттон. - И если кого и смогут похитить, то выволакивать его придется под землей.

Мэллен поцеловал жену и ушел.


Вечером в актовом зале школе состоялось собрание. На него сошлись все жители окрестных кварталов и все горожане, которым удалось втиснуться в зал. Первым делом они узнали, что несмотря на блокаду, из района Вэйнсвилл исчезло еще три человека.

Выступил капитан Леснер и сказал, что звонил в Олбани и попросил помощь. Офицеры по особым поручениям уже в пути, подключилось и ФБР. Он честно признал, что не представляет, кто или что все это проделывает, и для чего. Он не может даже предположить, почему все исчезнувшие оказались из одного района.

Он получил и результаты анализов поддельных продуктов, которые, казалось, были рассеяны по всему району. Химики не смогли обнаружить никаких следов ядов. Это опровергает недавно выдвинутую теорию о том, что с помощью этих продуктов людей одурманивали и заставляли идти туда, куда желал похититель. Тем не менее он предостерег, чтобы никто их не ел. Для своего же спокойствия.

Компании, чьи этикетки были подделаны, полностью отрицают свою причастность. Они намерены подать иск на любого, кто незаконно воспользуется или уже воспользовался их торговой маркой.

Выступил мэр, и произнеся серию благонамеренных банальностей, призвал их не принимать все слишком близко к сердцу; гражданские власти, сказал он, удерживают ситуацию в руках.

Конечно же, мэр не жил в районе Вэйнсвилл.

Собрание закончилось, и мужчины вернулись на баррикады. Они уже начали подыскивать дрова для костров, но они оказались ненужными. К ним на подмогу из Олбани прибыла колонна с людьми и оборудованием. Все четыре квартала окружили вооруженные патрульные. Были установлены портативные прожекторы, а во всем районе с восьми часов объявлен комендантский час.

Все это развлечение мистер Картер пропустил, потому что весь день провел на рыбалке. К закату он вернулся, с пустыми руками, но счастливый.

- Прекрасный был денек для рыбалки, - объявил он.

Мэллены провели ужасную ночь. Они лежали одетые, дремали урывками и смотрели, как на их окнах играют отсветы прожекторов. За окнами всю ночь топали патрули.


В воскресенье в восемь утра пропало еще двое. Они исчезли с территории четырех кварталов, охраняемых тщательнее, чем концентрационный лагерь.

В десять утра мистер Картер, отметя все возражения Мэлленов, водрузил на плечо удочку и ушел. С тридцатого апреля он не пропустил ни одного дня, и не собирался делать этого весь рыболовный сезон.

Полдень воскресенья - еще один пропавший, общий счет дошел до шестнадцати.

Час дня, воскресенье - найдены все пропавшие дети!

Полицейская машина наткнулась на них на окраине города, когда они, все восемь, включая парнишку Кармайклов, изумленно брели домой. Их немедленно доставили в госпиталь.

Тем не менее, от исчезнувших взрослых не осталось и следов.

Слухи распространяются быстрее, чем доносят новости газеты и радио. На детях не оказалось ни царапины. Обследовавшие их психиатры обнаружили, что дети не помнят ни где они были, ни как туда попали. Все, что они смогли из них вытянуть - это воспоминания об ощущении полета, сопровождаемого тошнотой. Для безопасности детей оставили в госпитале под охраной.

Но к вечеру из Вэйнсвилла исчез еще один ребенок.


Мистер Картер вернулся поздно вечером. В его рюкзаке были две радужных форели. Он весело поприветствовал Мэлленов и пошел в гараж чистить рыбу.

Джим Мэллен вышел во двор, и нахмурившись, пошел к гаражу. Ему хотелось спросить старика о чем-то, про что тот говорил день или два назад. Он не помнил точно, о чем, а только то, что ему это показалось важным.

С ним поздоровался живший в соседнем доме человек, имени которого он не смог вспомнить.

- Мэллен, - сказал сосед. - Кажется, я все знаю.

- О чем? - спросил Мэллен.

- Вы обдумывали те теории про исчезновения, что нам предложили? - спросил сосед.

- Конечно. - Сосед был тощей личностью в рубашке с короткими рукавами и в жилетке. Его лысина отсвечивала красным в лучах заходящего солнца.

- Тогда слушайте. Это не может быть похититель. В его действиях нет никакого смысла. Верно?

- Да, пожалуй, так.

- Маньяк тоже отпадает. Как смог он похитить пятнадцать, нет, шестнадцать человек? И вернуть детей? На это не способна даже банда маньяков, когда кругом столько полицейских. Верно?

- Продолжайте. - Мэллен краем глаза заметил, как по ступенькам сошла толстая жена соседа. Она подошла к ним и стала слушать.

- Точно так же не годится ни банда преступников, ни даже марсиан. Проделать такое невозможно, а если и возможно, то смысла в этом никакого нет. Нам следует искать что-нибудь н_е_л_о_г_и_ч_н_о_е_ - и мы получим единственный логичный ответ.

Мэллен слушал и время от времени поглядывал на женщину, которая уставилась на него, сложив руки на груди поверх фартука. Можно было даже сказать, что она ела его глазами. Неужто она сердится на меня, подумал Мэллен. Что же я такого сделал?

- Единственный ответ в том, - медленно произнес сосед, - что где-то здесь есть дыра. Дыра в пространственно-временном континууме.

- Что? - изумился Мэллен. - Знаете, я в таких вещах не разбираюсь.

- Дыра во времени, - пояснил лысый инженер, - или же дыра в пространстве. Или в обеих сразу. Только не спрашивайте меня, откуда она взялась; она есть - и все. А происходит вот что - если ты на нее наступишь, то - бац! - и ты уже где-то в другом месте. Или в другом времени. Или сразу и то, и другое. Конечно, дыру увидеть нельзя, она четырехмерная, но она здесь. Я так понимаю, что если проследить, где ходили те пропавшие, то обнаружится, что все они прошли через одну и ту же точку - и исчезли.

- Г-м-м, - задумался Мэллен. - Звучит интересно, но ведь многие исчезли прямо у себя дома.

- Да, - согласился сосед. - Дайте-ка подумать... знаю! Эта дура не фиксированная, она дрейфует и все время перемещается. Сначала она в доме Карпентеров, потом переползает еще куда-то...

- Почему же тогда она не выходит за пределы наших четырех кварталов? - спросил Мэллен, думая о том, почему жена соседа продолжает сверлить его взглядом, плотно сжав губы.

- Ну... - сказал сосед, - должно быть, есть какие-то ограничения.

- А почему вернулись дети?

- Да ради бога, Мэллен, не станете же вы требовать от меня объяснений всяких мелочей? Просто это хорошая рабочая теория. Нужно раздобыть побольше фактов, и тогда мы разберемся во всем.

- Приветик! - воскликнул мистер Картер, выходя из гаража. Он держал две великолепные форели, тщательно почищенные и вымытые.

- Форель - это достойный боец и вкуснейшая рыба. Великолепнейший спорт и великолепнейшая еда! - Он неторопливо пошел к дому.

- А у меня есть теория получше, - сказала жена соседа, уперев руки в мощные бедра.

Мужчины обернулись и посмотрели на нее.

- Кто тот единственный человек, которому совершенно наплевать на все, что с нами происходит? Кто шляется по всему району с мешком, в котором я_к_о_б_ы_ лежит _р_ы_б_а? Кто _г_о_в_о_р_и_т, что все свое время проводит на рыбалке?

- Ну, нет, - сказал Мэллен. - Только не дедуля Картер. У него целая философия насчет рыбалки...

- Плевать мне на его философию! - взвизгнула женщина. - Он одурачил вас, но не одурачит меня! Я знаю только, что единственный человек в округе, которого ничего не волнует, и что он где-то целыми днями бродит, и что он, наверное, заслуживает по меньшей мере линчевания! - Выпалив это, она повернулась и помчалась к своему дому.

- Послушайте, Мэллен, - сказал лысый сосед. - Извините. Вы ведь знаете, каковы женщины. Она все равно волнуется, хотя и знает, что Дэнни в госпитале и ему ничто не грозит.

- Конечно, - ответил Мэллен.

- Она ничего не понимает насчет пространственно-временного континуума, - откровенно признал сосед. - Но вечером я ей все объясню, и утром она извинится. Вот увидите.

Мужчины пожали друг другу руки и разошлись по домам.


Темнота наступила быстро, и в городе зажглись прожектора. Лучи света пронизывали пустые улицы, заглядывали во дворы, отражались от запертых окон. Обитатели Вэйнсвилла приготовились ждать новые исчезновения.

Джим Мэллен страстно желал добраться до того, кто все это проделывает. Хотя бы на секунду - больше не потребуется. Но ему оставалось лишь сидеть и ждать. Он ощущал свою полную беспомощность. Губы его жены побледнели и потрескались, глаза утомились от недосыпания. Но мистер Картер был бодр, как всегда. Он поджарил форель на газовой плитке и угостил их рыбой.

- Нашел сегодня чудесную тихую заводь, - объявил он. - Она недалеко от устья Старого Ручья. Я ловил там весь день, валялся на травке и смотрел на облака. Удивительная вещь, эти облака! Я пойду туда завтра и посижу еще денек. Потом пойду в другое место. Мудрый рыбак никогда не облавливает одно место до конца. Умеренность - тоже часть его кодекса. Немного возьми, немного оставь. Я частенько думаю...

- Папа, пожалуйста, хватит! - выкрикнула Филис и зарыдала. Мистер Картер печально покачал головой, понимающе улыбнулся и доел свою форель. Потом пошел в гостиную мастерить новую муху.

Совершенно вымотанные, Мэллены пошли спать...


Мэллен проснулся и сел. Рядом спала жена. Светящийся циферблат его часов показывал четыре пятьдесят восемь. Почти утро, подумал он.

Он встал, натянул купальный халат и тихо спустился вниз. За окном гостиной мелькал свет прожекторов, на улице стоял патрульный.

Успокоительное зрелище, подумал он и пошел на кухню. Тихо двигаясь, он налил себе стакан молока. На холодильнике лежал свежий пирог, и он отрезал себе ломоть.

Похитители, подумал он. Маньяки. Дыра в пространстве. Марсиане. Или любая их комбинация. Нет, неверно все это. Жаль, что он не помнит, о чем хотел спросить мистера Картера. Это было нечто важное.

Он сполоснул стакан, положил пирог обратно на холодильник и вышел в гостиную. И неожиданно его резко дернуло в сторону.

Что-то вцепилось в него! Он замахал руками, но ударить было некого. Что-то стиснуло его стальной хваткой и валило с ног. Он откинулся в противоположную сторону, изо всех сил упираясь ногами, но тут его оторвало от пола, и он провисел секунду в воздухе, извиваясь и дрыгая ногами. Ребра сжало так, что он не мог дышать, не мог издать ни звука. Его потянуло вверх.

Дыра в пространстве, подумал он и попытался закричать. Его мелькающие руки ухватились за край кушетки, но она поднялась в воздух вместе с ним. Он дернулся, хватка на мгновение ослабла, и он рухнул на пол.

Он пополз к двери. Тут его схватило снова, но он был уже возле радиатора. Он ухватился за него обеими руками и намертво вцепился, сопротивляясь неведомой силе. Он снова дернулся, и смог освободить одну ногу, затем вторую.

Отрывающая сила возросла, и радиатор угрожающе затрещал. Мэллену казалось, что сейчас его разорвет пополам, но он держался, напрягая до предела каждый мускул. И тут его неожиданно и полностью отпустило.

Он обессиленно упал на пол.


Он очнулся уже днем. Филис, закусив губу, брызгала ему в лицо воду. Он моргнул и несколько секунд соображал, где находится.

- Я все еще здесь? - спросил он.

- Ты цел? - встревоженно сказала Филис. - Что произошло? О, дорогой! Давай уедем отсюда...

- Где твой отец? - спросил Мэллен, поднимаясь на ноги.

- На рыбалке. Сядь, пожалуйста. Я позвоню врачу.

- Нет. Подожди. - Мэллен прошел на кухню. На холодильнике стояла коробка с пирогом. На ней было написано "Кондитерская Джонсона. Вэйнсвилл, Нью-ЙорК". В слове "Нью-Йорк" буква "к" была заглавной. Действительно, совсем маленькая ошибка.

А мистер Картер? Может, разгадка в нем? Мэллен бросился наверх и оделся. Он смял коробку из-под пирога и сунул ее в карман, затем выбежал на улицу.

- Не прикасайся ни к чему, пока я не вернусь! - крикнул он Филис. Она увидела, как он сел в машину и резко тронулся с места. С трудом сдерживая слезы, она пошла на кухню.

Мэллен добрался до Старого Ручья за пятнадцать минут. Он вылез из машины и пошел вверх по течению.

- Мистер Картер! - кричал он на ходу. - Мистер Картер!

Он шел и кричал полчаса, забираясь все глубже и глубже в лес. Теперь деревья стали нависать над водой, и ему пришлось пойти вброд, чтобы двигаться достаточно быстро. Он торопился, и шел все быстрее, разбрызгивая воду, оскальзываясь на камнях и пытаясь бежать.

- Мистер Картер!

- Эй! - Услышал он голос старика. Он пошел на звук вдоль бокового притока ручья. Там он и обнаружил мистера Картера, который сидел на крутом берегу маленькой заводи, держа в руках длинную бамбуковую удочку. Мэллен выкарабкался на берег и сел рядом.

- Отдыхай, сынок, - сказал мистер Картер. - Рад, что ты послушал моего совета насчет рыбалки.

- Нет, - не успев еще отдышаться, сказал Мэллен. - Я хочу, чтобы вы мне кое-что рассказали.

- Охотно, - сказал старик. - Что же ты хочешь узнать?

- Рыбак никогда не вылавливает заводь полностью, верно?

- Я не стану. Но кто-нибудь может.

- И еще наживка. Каждый хороший рыбак ловит на искусственную наживку?

- Я горжусь своими мухами, - сказал Картер. - Я пытаюсь сделать их как можно более похожими на настоящих насекомых. Вот, например, отличная копия шершня. - Он вытянул из шляпы желтый крючок. - А вот и симпатичный комар.

Неожиданно леска шевельнулась. Старик легко и уверенно вытянул рыбу на берег. Он сжал в руке разевающую рот форель и показал ее Мэллену.

- Молодой еще парнишка - я его брать не буду. - Он осторожно вытащил крючок и отпустил рыбу в воду.

- А когда вы бросаете их обратно - разве, по-вашему, он еще попадется? Разве не расскажет остальным?

- О, нет, - сказал Картер. - Такой опыт их ничему не учит. Некоторые молодые рыбины попадались мне по два-три раза. Им еще надо подрасти, тогда они немного поумнеют.

- Наверное. - Мэллен посмотрел на старика. Мистер Картер совсем не замечал окружающий его мир, его не коснулся ужас, поразивший Вэйнсвилл.

Рыбак живет в своем собственном мире, подумал Мэллен.

- Был бы ты здесь час назад, - сказал мистер Картер. - Какого красавца я тогда подцепил. Мощный парень, никак не меньше двух фунтов. Ну и схватка была для такого старого боевого коня, как я! И он сорвался. Но будут и другие... Эй, ты куда?

- Обратно! - крикнул Мэллен, шумно спрыгивая в ручей. теперь он знал, что хотел отыскать у старого рыбака. Параллель. Теперь она стала ему ясна.

Безобидный мистер Картер, вытягивающий форель, был в точности похож на другого, более могучего рыбака, вытягивающего...

- Бегу предупредить остальных рыб! - крикнул, обернувшись, Мэллен, и неуклюже заспешил назад по дну ручья. Хоть бы Филис ничего не успела съесть! Он вытащил из кармана смятую коробку из-под пирога и отшвырнул ее изо всех сил. Проклятая наживка!

А рыбаки, каждый в своей обособленной сфере, улыбнулись и снова забросили удочки.

----
1953

Автор: Евгений Варданян
E-mail: negativsystem@mail.ru, 48:978/2@NegativNet, 2:5020/1740.12@FidoNet


От автора...

Перечитвая этот рассказ, не могу не выразить своей благодарности сети NegativNet, а так же, Дюхе Ветру, за его рюкзак с дискетами и замечательные макароны с тушенкой. Хочу так же поблагодарить Антона Бурова и Майка Еремина за некоторые советы и моральную поддержку. Спасибо мне за то, что когда-то был чайником и ламером, что сыграло существенную роль в написании этого рассказа. Ну и естественно большое спасибо тем, кто когда-либо имел честь распить со мной пива или еще чего покрепче. Собственно, все герои в рассказе и их имена являются вымышленными, так что любое совпадение - случайность, однако, многие ситуации и моменты, описанные в рассказе, были на самом деле. Писалось это исходя из моего личного опыта и основываясь на моих личных ощущениях. Принимая во внимание то, что компьютерный юмор не столь разнообразен в своей форме, я допускаю возможное совпадение с некоторыми другими произведениями подобного жанра, но и оно является чисто случайным и совсем не намеренным.

Посвящается моей жене, Екатерине.


Она уже собиралась нажать на кнопку, когда увидела у дверей лифта молодого человека, в поношенной кожаной куртке и рваных джинсах. На спине у него висел старый рюкзак, с прицепленными к молнии дискетами, и вышитой надписью "Rulez".

- Вы едете? - спросила она, оценивая взглядом незнакомца.
- Чего? А, да... конечно. - ответил парень и зашел в лифт.
- Вам какой?
- Шестой. Кажется... - он вытащил маленький клочок бумажки, - Ага, точно.

Девушка нажала кнопку и лифт медленно потянулся вверх. Парень прислонился к стенке лифта и стал смотреть в одну точку, думая о чем-то глобальном, переодически морща нос и щуря глаза. Она поправила юбку, и посмотрела на него. Ноль реакции. Его красные глаза даже не двигались. Было такое ощущение, что на нем нажали паузу или он просто завис, как зависает двушка, если на нее попробовать поставить Windows'95.

- Бедняжка... - подумала она, - Наверное он работает по ночам, и очень сильно устает. А может он... того? - в ее голове мелькнула страшная мысль. Люда была не из тех людей, что смотрят на мир сквозь пальцы. Она была очень впечатлительной девушкой и верила практически всему, что показывают по телевизору.

- Парень, ты что, наркоман? - спросила она, удивляясь своей наглости.
- Чего? - он посмотрел в ее сторону, широко раскрыв глаза.
- Ну... ты наркоман? Я еще никогда не видела наркоманов в живую...
- Гы :) - он широко улыбнулся, оскалив желтые зубы, - Не... Я не наркоман. Впрочем, желтых зубов она тоже никогда не видела в живую, но об этом она подумать не успела, так как что-то щелкнуло и лифт остановился.
- Ой... - сказала она расстроенным голосом и посмотрела на дверь лифта. - Мы кажется застряли.
- Нажми Ресет, - спокойно ответил парень, продолжая глядеть в одну точку.
- Что нажать?
- Ну там, кнопка такая... - он увидел ее удивленные глаза и остановился. - А, ладно, забудь! "Вызов" нажми.

После 3 минут ожидания, и тыканья пальцем в кнопку "Вызов", в динамике послышалось шуршание.

- Чего!? - спросила какая-то бабка.
- У нас тут... Мы тут застряли! - ответила Люда.
- Вы уверенны, что "Вы тут застряли"? Если вы ответите "Да", то это может повлиять на некоторые зарегистрированные прогр... [Стоп! Чего-то меня не туда понесло... Примечание автора] - Вы уверены? На другой этаж пробовали нажимать?
- Да! Ничего не помогает. - девушка шмыгнула носом.
- Дом какой?
- Семнадцать...
- Подъезд?
- Первый.
- Ждите, сейчас придет мастер. - шуршание прекратилось.
- Ага, щаз-з... - ухмыльнулся парень и сел на корточки.
- А что, может не прийти? - испугалась девушка. Она сжала в руках сумочку и прислонилась к двери лифта.
- Придет. Но не щас... - многообещающе ответил парень.
- А когда? - не унималась Люда, - У меня мама будет волноваться!
- А я знаю!?
- Нет... наверно. - сказала она и тоже села на корточки.

Она неплохо сохранилась в свои 19 лет. Очень стройная фигура, длинные светлые волосы, миленькое личико, не слишком тонкие губы, прямой нос и очень выразительные серые глаза. Это довольно редкий вид глаз. Я бы даже сказал, практически вымирающий. Когда смотришь в такие глаза, то все, что тебя окружает, пропадает... И ты начинаешь тонуть в этих глазах, ныряешь в них, и не хочешь уже смотреть ни на что. От них просто невозможно увести взгляд. Они притягивают к себе, они обманывают тебя, они заколдовывают и завораживают... На парня это не действовало. Он все также сидел, продолжая смотреть в одну точку. Девушка, в свою очередь, смотрела на парня. Ничего особенного: черные растрепанные волосы, красные глаза, двухдневная щетина. Весь грязный, рваный.

- Я Люда, а как тебя зовут? - спросила она, решив, что надо как-то скоротать время.

Это было не в ее правилах, разговаривать с незнакомцами, но сейчас была другая ситуация. И вообще, этот парень, казалось, ничего плохого против нее не замышлял.

- Друзья зовут меня Крейзи Доуп. Можно просто, Крейзи. - сказал парень, повернувшись в ее сторону. [Crazy Dope. Dope - наркотик, марихуана... Примечание автора]
- Крейзи, значит сумасшедший? - спросила Люда. Теперь она была практически уверенна, что перед ней сидит псих. Не буйный. Впрочем, психов она тоже никогда не видела...
- Ну, типа того. - ответил парень слегка грустным голосом.
- А! Я поняла, это прозвище, да? - Люда улыбнулась.
- Нет! Это АКА. - загробным голосом ответил Крейзи.
- А... - кивнула головой девушка, совершенно ничего не понимая. - А по паспор- ту ты тоже Крейзи?
- Гы :) - он снова показал свои желтые зубы, - Ну ты, блин... По паспорту я, - он запнулся, достал из кармана паспорт, посмотрел в него и продолжил, - Дима, но так меня уже практически никто не зовет. Он пододвинул к себе рюкзак и начал рыться в нем.
- Хочешь пива? - вдруг спросил он, доставая из рюкзака бутылку "Жигулевского".
- Неа... - как-то рассеянно ответила Люда.
- Да бери, у меня еще есть! - он протянул ей открытую бутылку.
- Вообще-то я пиво не очень... - начала было девушка, но поймав удивленный взгляд Крейзи, решила остановиться, - Хотя ладно... Спасибо.
- Да не за что! - сказал парень, открывая вторую бутылку. - У меня еще Трешка есть! - он сделал акцент на слове "Трешка", как будто бы это было нечто очень ценное для него.

Крейзи запрокинул голову, и отпив разом пол бутылки, блаженно улыбнулся. Девушка промолчала. Она сделала глоток, подумав про себя, как люди могут пить такую гадость, но решила не обижать парня и допить эти помои до конца.

- А ты здесь живешь? - спросила она, - Я тебя раньше тут не видела.
- Неа.
- А я тут живу, на девятом этаже. А кто у тебя на шестом?
- Поинт... - вяло ответил парень.
- Чего? - по-моему у этой девушки слишком часто стали расширяться глаза.
- Поинт. - повторил Крейзи и снова запрокинул голову.
- А это кто? Я таких на шестом не знаю... - не унималась Люда.
- Да так, ламер один. Софт ему настроить надо, козел... - сказал Крейзи, и сплюнул в сторону, - завел меня черт знает куда, еще лифт повис... блин! :(

Девушка совершенно ничего не понимала. Перед ней явно сидел самый настоящий шизофреник, с маниакальной внешностью. Она даже немного обрадовалась, решив, что когда она отсюда выйдет, то немедленно все расскажет подругам. Вот им наверно завидно будет. Вдвоем с психом, одни в лифте... Крейзи отшвырнул пустую бутылку в угол, достал сигарету и закурил. Вы никогда не пробовали курить в застрявшем лифте? И не пробуйте! Крейзи хорошо - он привычный. У него дома, хоть топор вешай. А вот Люда... наверное была похожа на ежика в тумане. Выпитое пиво, сигаретный дым. Состояние близкое к наркотическому опьянению. Она сидела и смотрела на пускаемые парнем колечки дыма. Смотрела, как они поднимались вверх, медленно растворяясь и расплываясь по потолку. Крейзи достал бутылку Балтики, и протянул ее Люде. Та покачала головой и он снова запрокинул голову, опусташая бутылку.

- Чего-то долго его нет. - нарушила молчание Люда, - Может еще раз позвать?
- Не знаю, как хочешь... - сказал Крейзи, наполняя себя пивом.

Опустошив бутылку, он невнятно промычал нечто похожее на "Рулез..." и, швырнув бутылку в угол, закрыл глаза. Они бы там так и уснули, наверно, если бы не пришел мастер и не вытащил их оттуда. Девушка попращалась с Крейзи, поблагодарила его за приятную компанию, и, пошатываясь, пошла вверх по лестнице на девятый этаж. В голове у нее царил полный хаос. Там, в голове, с бешеной скоростью проносились какие-то козлы, с табличками "Ламер", пьющие пиво и плюющие на пол. Рядом бегали люди в белых халатах, и пытались разогнать "козлов" по палатам. Те яросно отбрыкивались копытами и кричали "Рулез!". Прийдя домой она сразу же завалилась спать.

Парень тем временем звонил в квартиру на шестом этаже.

- Кто там? - послышался голос, и какое-то шуршание за дверью.
- Крейзи... - пробубнил парень, почесывая затылок.
- О! - дверь открылась и на пороге показался парнишка лет 16-ти. - Заходи! Ты чего так долго?! Я уж думал не приедешь.
- Лифт повис... - сказал Крейзи, и бесцеремонно ввалился в квартиру, отталкивая парнишку.
- Кууул... - парнишка закрыл дверь, - Ты раздевайся, проходи.
- За пивом сам пойдешь! Мое ушло на нужды... - сказал Крейзи, снимая куртку.
- А у меня есть! В холодильнике! Два литра "Очаковского"! - парнишка был очень рад, что к нему приехал настоящий "хакер" и постоянно прыгал и крутился вокруг Димы. - Проходи, вон туда! Я сейчас принесу! Крейзи прошел в комнату и водрузился в уютное кресло, перед компьютером.

На столе стоял 15-ти дюймовый монитор "View Sonic" и пентиум 133. Там так же валялись компакты с игрушками... много компактов, но один привлек его внимание больше всего. Надпись на обложке гласила "Золотой диск Хакера". Крейзи закатил глаза и покачал головой. Потом он нажал на кнопку питания и долго наблюдал строки с иероглифами, которые появлялись на экране в момент загрузки, а также сообщения об ошибках. Наконец на экране появилась знакомая картинка с логоти- пом Windows'95 и чуть позже послышалась противная мелодия... Виндоус загрузился :( Немного пошарив на диске C:, Дима достал из рюкзака дискету.

- Что!? Что то не так??? - испуганным голосом спросил парнишка, вбегая в комнату с бутылкой пива, - Мама сказала...
- Все в порядке, - оборвал его Дима, - Dos Navigator тебе поставлю.
- А мне Виндоус больше нравится! - сказал испуганный юзер, присаживаясь рядом на диван, и ставя на стол бутылку.
- Валера... - начал было Дима, - Не буду я твой Виндоус трогать. Это так, оболочка одна. Очень удобная.
- А ты ей тоже пользуешься?
- Да.
- Тогда ставь!

Вечно эти юзеры пытаются быть похожими на крутых "хакеров". Выслушав сообщение о том, что на диске C: осталось мало места, Дима переписал содержимое дискеты на диск D:, и полез в recycle bin.

- Ты корзину давно чистил? - спросил он, нажимая на кнопку "Очистить корзину".
- Ты что!!! - замахал руками испуганный Валера, - Не надо!
- Почему!? - удивился Дима.
- Там у меня самые нужные вещи!!!
- Не понял...
- Ну я туда складываю все что мне нужно. Это у меня самая важная папка!

Крейзи посмортел на серьезное лицо Валеры, потом перевел взгляд на корзину. Потом опять на Валеру, и, наконец, на пиво. Его рука протянулась к бутылке, и, сделав пару глотков, он откинулся в кресле и закатил глаза.

Утро было ужасным. Кто был в такой ситуации, тот поймет. После литра пива, выпитого в лифте, а также двух литров, выпитых на квартире у Валеры, плюс еще литр пива выпитого по пути домой... А теперь прибавьте к этому 40 минут объяснений человеку, что мусорная корзина предназначенна для МУСОРА, а не для "нужных" вещей. Пол часа на исправление глюков и настройку софта. Пятнадцать минут на чистку компа и две минуты на то, что бы похерить Винды... Изрядно покапавшись в куче грязной посуды, и пробежавшись взглядом по пустому холодильнику, Дима наконец вытащил из хлебницы банку с тушенкой. Рядом с мусорным ведром он нашел еще целый пакет с вермишелью. Поставив вермишель на плиту вариться, Дима приготовил себе кофе и пошел читать почту. Запустив GoldEd он уселся в старое кресло и закурил... Примерно через час он вдруг вспомнил, что собирался позавтракать и метнулся на кухню.

- Твою мать... - приговаривал он, вываливая слипшуюся жижицу, которая раньше была вермишелью на тарелку. - Твою мать... :(

Дверной косяк. Шишка на лбу. Опухшая морда. Трамвай. Сука-контролерша. Метро.

Подходя к подъезду, он услышал за спиной чей-то крик.

- Дима! Дима... Крейзи! - к нему подбежала Люда. - Привет!
- Хай... - ответил он, вспоминая где он ее мог раньше видеть.
- Ты что тут делаешь? Опять на шестой? - спросила Люда, заходя в подъезд.

Вспомнил. В лифте... наверное.

- Угу. У этого чайника маздай упал. Надо поставить... Люда нахмурила брови.

- А он что, много весит?
- Да не, мегов сорок. Но на винте может и до ста раздуться.
- Понятно... - сказала Люда, чувствуя что еще чуть-чуть и ее крыша уедет отдыхать на Канарские острова. Но что-то в этом парне ей нравилось. Обычно все к ней клеились, а этот даже внимания не обращал... "А может он... того?!" пронеслась в ее голове мысль. Когда они поднялись по лестнице на шестой этаж, она все-таки вырвалась на ружу, заставив Диму широко улыбнуться и показать свои желтые зубы.

- Дима, ты голубой?
- Ну ты, блин... скажешь тоже.

Впрочем голубых она тоже никогда не видела. Только в кино. Но его неопределенный ответ не успокоил ее, и она решила идти до конца.

- А кто ты тогда? - она была очень наивной, и еще не испорченной жизнью девушкой.

Дима немного подумал, и каким-то грустным голосом ответил.

- СисОп...

О таких она еще не слышала. Тем временем ее крыша уже покупала билет на Канарские острова, весело сообщая о том, что билет в один конец, и что больше она не вернется. Попросит политического убежища, и уйдет в подполье.

- А что это?
- Где?
- Что?
- Ты о чем?
- О СисОпе.
- А, это... - Дима подумал и продолжил, - Это образ жизни.
- Никогда о таком не слышала.
- Тебе повезло. - улыбнулся Дима.
- Наверно. - Люда ни как не могла понять, что же ее привлекало в этом сумасшедшем... И тут она решилась на очень отважный шаг.
- Послушай, а что ты делаешь завтра? - спросила она, в очередной раз удивляясь своей наглости и настойчивости.
- А что?
- Может сходим куда-нибудь... Ты хочешь?
- Ну, можно... - задумчиво произнес Дима.
- Отлично! - обрадовалась Люда, - Давай тогда встретимся завтра часа в три.
- Где?
- Ну не знаю... можно тут, или в метро. Как тебе удобней?
- Не знаю, мне все равно.
- Тогда давай в три, на Тургеневской, в центре зала.
- Давай...
- Ну все. Договорились. - сказала Люда и улыбнулась, - Ну, я пойду...
- Ну, пока.
- Пока!

И Люда побежала вверх по лестнице. Дима еще немного постоял, соображая что вообще произошло и куда ему надо завтра ехать, и потом позвонил в дверь.

- Кто там? - спросил Валера.
- Крейзи... - ответил Дима, и ввалился в квартиру. - С тебя пиво...

Не успел Дима вернуться домой, как сразу же зазвонил телефон. Чертыхаясь, и спотыкаясь о разбросанные вещи и детали от компьютеров, он добрался до телефона и снял трубку.

- Алле! Крейзи? Это я, Валера! - протараторил юзер.
- Ну? - спросил Дима, снимая куртку.
- Слушай, а что будет если стереть win.com? - тихо спросил он.
- Винды грохнуться, а зачем тебе?
- Гы, гы, гы... :) - идиотски захихикал юзер, - А я его уже стер! - не менее идиотским голосом заявил Валера.

Дима тяжело вздохнул, сел в кресло и закатил глаза...

Ночь выдалась ужасной. Дима спал себе тихо мирно, ему снилось, что он стоит на арене из игры DOOM, рядом с ним, привязанный к стулу, сидит Билл Гейтс. Возле них валяется гора поломанных лицензионных сидюков с Windows'95 и 98. Невдалеке лежит другая гора сидюков, но еще целых. Дима медленно берет оттуда по одному сидюку, и на глазах у Билли ломает его, просверливает, поджигает, откусывает, царапает и кидает это в ноги рыдающему Гейтсу. При этом он смотрит ему прямо в глаза, видит в них страх, боль, ужас, бессилие, и улыбка его растягивается до ушей, выставляя на показ желтые зубы. Но в тот момент, когда сидюки закончились, и почти потерявший сознание Билли обмяк на стуле, и Дима достал гранатомет и навел его на компьютерного магната, раздался отвратительный писк в динамике сообщающий о том, что СисОпа зовут на чат. Ну естественно весь сон был обломан, и, грязно выругавшись, Дима встал и подошел к компу. Больше всего его интересовала причина, по которой его разбудили... (он посмотрел на часы, "Твою мать...") в половине четвертого утра. В графе причины вызова стояла надпись: ГЛЮКИ !!!

ALT+C - Entering Chat Mode

SysOp: Ну и!?
User : Привет!
SysOp: Че надо?
User : Как дела? Чего не спишь так позно?
SysOp: Ты что, идиот? Я СПАЛ, но ТЫ меня РАЗБУДИЛ!
User : Извини, я не знал. У тебя в объявлениях написано, что если увидите какие-либо глюки, то сообщите об этом СисОпу. Вот я и сообщил.
SysOp: Ну и!? Чего за глюки?
User : Только ты не волнуйся, ничего серьезного. Просто сейчас времени 3:42, а у тебя на ББС написано 3:34 - отстают! Но я думаю, это не страшно.
SysOp: СУКАААААА!!!!!!!!!

ESC. [S] Access Level [TWIT] Hang Up.

Нет, ну такой наглости он еще не ожидал! Охота спать сразу пропала, он уселся в кресло, дрожащими от злости руками прикурил сигарету, и начал вспоминать матушку, которая могла родить на свет такого идиота. Далее он пробежался по всей его родне, вплоть до третьего колена, и, когда запас матерных слов закончился, он просто стал смотреть на мигающий монитор, широко растопырив ноздри и жадно всасывая воздух. Когда он немного успокоился, то вспомнил, что в холодильнике осталось немного пива... Пиво ждать не стало. Когда он проснулся днем, без пятнадцати два, у него в голове было только две мысли: "Ламеров надо убивать при рождении!" и "Какого черта? Что я сегодня должен сделать?" Через пол часа он все-таки вспомнил и повторяя уже чисто машинально "Твою мать... твою мать...", начал собираться.

Люда стояла в метро и поглядывала по сторонам. На часах уже было 10 минут четвертого. На ней было одето ее лучшее длинное платье, с небольшим разрезом, и замшевая куртка. Надув губки она переодически посматривала на часы, и ее надежда испарялась с каждой секундой. Когда до конца ее терпения оставалось 2 минуты, из вагона поезда показалась чья-то знакомая голова. Да! Это был он. Взъерошенный, небритый, в рваных джинсах и поношенной черной кожаной куртке. Она подошла к нему.

- Привет.
- Здарова!
- Ты опоздал... - сказала с укором Люда.
- Я в курсе. - равнодушно ответил Дима.
- Ну... Куда пойдем?
- Не знаю! Мне все равно. Пойдем туда, где пиво и чипсы?
- А это где? - удивленно спросила Люда.
- В ларьке.
- А, ну так бы сразу и сказал, что в парк. Там много ларьков.

"Значит - много пива!" подумал Дима и улыбнулся. Девушка приняла улыбку на свой счет. Она даже не догадывалась о чем подумал Дима. Они гуляли по парку. Теплый майский день, ничего особенного. Люда все время что-то рассказывала Диме, и пыталась выудить из него хоть что-то, а он пил пиво и жрал чипсы... за ее деньги. Она рассказывала про то, как живет с мамой; про то, как их бросил отец, когда ей было 4 года; и что она сейчас учится в МГУ, но кем будет, пока не решила. Вобщем, все то, что могут рассказать друг другу едва знакомые люди. Хотя нет. Это Люда хотела с ним познакомиться поближе, узнать, что он за человек, чем занимается... Казалось, Диме было все по фигу, но она старалась не обращать на это внимания и продолжала с ним говорить, говорить, говорить... Потом они сели на лавочку. Дима достал сигарету и закурил. Противный был запах, но Люда терпела. Он курил сигареты "Ява", из принципа. Они были гораздо дешевле импортных, да и курились намного дольше.

- Как ты можешь курить такую гадость? - спросила она, наблюдая за колечками дыма, и блаженной физиономией Димы.
- Взатяг. - коротко ответил он.

Люда нахмурила брови и запрокинула голову. Небо было очень ясным и чистым, и маленькие, белоснежные облака медленно проплывали куда-то вдаль.

- Люблю смотреть небо. - сказала она после небольшой паузы, - Облака красивые.
- Да, это они умеют... - Дима вдруг вспомнил анекдот про двух програмистов и улыбнулся.
- Но больше всего мне нравится смотреть на звезды... - продолжила Люда, не придавая значения Диминому ответу.
- А че на них смотреть? Я их и днем и ночью вижу. - заявил Дима.

Люда повернулась к ниму, и с легким удивлением спросила:

- Как это днем? Звезды бывают только ночью. - она улыбнулась.
- Неправда. Я скринсейвер могу в любое время запустить! - оскорбился Дима.
- ЧЕГО!? - Люда сделала большие глаза. [Если он ничего не предпримет, то я сам отведу ее к окулисту... Прим. автора]
- А!? Да нет, нет... ничего. Забудь. - спохватился Дима.
- Все-таки ты какой-то странный!
- Не без этого...

Они сидели и молчали. Каждый думал о своем. Люда смотрела на небо, а Дима думал о том, как прикрутить к т-мылу такую фичу, что бы она вычисляла ламеров и выкидывала их с каким-нибудь Errorlevel 4. Бред, правда?

- Но если хочешь, я тебе как-нибудь покажу. - вдруг сказал он.
- Что покажешь? - спросила Люда, и посмотрела на него.
- Звезды...

Ночь. Тихая ночь где нет гула машин, криков, шума, нет людей. Ночь - это наше время. Ночью выходят из своих пещер СисОпы и начинают жить, жадно поглощая пищу и кофе, стуча по клавиатуре. Их машины оживают вместе с ними и пересылают друг другу почту и файлы. Ночью рождается жизнь, для того, что бы умереть утром. Сетевая жизнь, виртуальная, не настоящая, но слишком красивая, чтобы быть реальной. И мы ныряем в нее, что бы уже никогда не вернуться обратно. Дима лежал на диване и смотрел в окно. На мониторе компьютера было видно, как несчастный юзер пытается скачать файлы, и ему это не удается, так как выбрал он слишком много. Дима достал сигарету и закурил. Он думал о Люде. Не знаю, почему? Просто лежал и думал. Не то, что бы он влюбился, или она ему очень нравилась. Она, конечно, очень милая девушка, умная, наверно. И еще, она ему купила пива. Это несомненно плюс. Нет! Не из плюсомета. Просто раньше ему ни одна девушка не покупала пива и он был очень рад. Он затушил сигарету и пошел на кухню. Покопавшись в холодильнике, он бросил на стол пакетик с крабовыми палочками и налил себе кофе. По радио тихо звучала песня Виктора Цоя: "Я люблю кухни за то, что они хранят тайны...".

- Да... - сказал Дима, - вот куда подевались мозги, вынутые на прошлой неделе из дохлой мамы, это действительно тайна... - и сделав глоток кофе, жадно впил- ся зубами в пакетик с крабовыми палочками, раздирая пленку.

Люда обещала зайти к нему вечером, после института, и, немного поспав, Дима пошел в магазин за пивом и чипсами. Впрочем, он еще купил макароны и тушенку, так как дома жрать было совершенно нечего. На улице прохожие от него шарахались, но Дима уже к этому привык и не обращал на них внимания. Как-то раз ему какая-то бабка даже пыталась дать милостыню, но он сказал что принимает только пивом. В милиции его уже знали, и больше не забирали с улицы, думая что он бомж, наркоман, пьяница, маньяк и рецедивист. Он даже подружился с милиционерами, и ездил к ним компы настраивать. Они почему-то все любили играть в DOOM, и как только у них что-то ломалось, сразу звонили Диме. Он был не против. Ему доставляло удовольствие смотреть на беспомощьных стражей порядка, с надеждой взирающих на Диму, когда он им в сотый раз перестанавливал винды и исправлял вечные глюки. Но когда он им сказал по секрету коды к DOOM'у, они от радости даже предложили выставить к нему охранный патруль, но он отказался, мотивировав это тем, что поинты не поймут. Вы знаете, как все-таки хорошо, что есть компьютеры, СисОпы и чайники. Потому что наши, совковые СисОпы, живут за счет этих самых чайников. В своем районе Диму знали многие. Продавщица в пивном ларьке частенько угощала его пивом, бесплатно, так как у нее была маленькая дочь и компьютер. Она знала, что в случае сношения ее дочки с компьютером, она смело может звать Диму на помощь. Дима с удовольствием ей все всегда чинил. Про пароли он ей ничего не говорил, потому что не хотел лишать себя халявного пива. Сосед с первого этажа очень любил разбираться во всем сам. Вплоть до разбирания системного блока на части. Но вот со сборкой у него пока не очень получалось. Дима с радостью ему помогал, потому как был уверен на сто процентов, что если, возвращаясь с очередной СисПойки домой, у него не хватит сил подняться на пятый этаж или ему будет в лом, он спокойно сможет позвонить в квартиру соседа в любое время и тот дотащит его до места назначения, аккуратно положит на кровать и включит комп, если он будет выключен. Вобщем Диму все очень любили и... некоторые даже сочувствовали, потому что его образ жизни мог выдержать далеко не каждый.

Вечером раздался звонок. Дима как раз в это время варил макароны и, спотыкаясь о мебель, он начал пробираться к двери.

- Кто там? - спросил он.
- Это Люда... - сказала она тихим голосом.
- Заходи. - фыркнул Дима, пропуская ее внутрь. Бормоча себе под нос что-то вроде "Дверь выполнила недопустимую операцию, и будет закрыта" он захлопнул дверь.
- Раздевайся. Проходи в комнату, я сейчас... - с этими словами он ринулся обратно на кухню, слыша как шипит вода, выливаясь из кастрюли.

Люда прошла в комнату. Ее взору открылась берлога СисОпа - самое сокровенное место из всех существующих на земле. Повсюду валялась одежда, микросхемы, платы, пустые бутылки из под пива. На столе стоял пожелтевший от сигаретного дыма компьютер. Стол, в свою очередь, был завален дискетами, дисками, микросхемами, окурками и грязной посудой. Кровать была кое-как заправленна. Рядом стоял торшер, сохранившийся, наверное, еще со времен коммунизма. В общем, маленькая однакомнатная квартира.

- Дима, ты один живешь? - крикнула Люда.
- Дааа!!! - из кухни послышался его голос и звон посуды.
- А где родители?
- А кому они нужны!? - удивился Дима.

Над этим философским вопросом Люда подумать не успела, так как из под груды наваленных микросхем и посуды раздался звонок.

- Телефон возьми! - крикнул Дима, и из кухни опять донесся звон посуды и мелкая ругань. Люда осторожно разгребла кучу и сняла трубку.
- Дима, - крикнула она, - там какой-то писк и шипение в трубке - наверное у тебя телефон сломался.

Дима ворвался в комнату и выхватил у удивленной девушки телефон.

- Возьми трубку, сволочь!!! - заорал он, краем глаза видя, как Люда попятилась назад и села на кровать. - Трубку возьми, гад! Вот поджди, куплю себе АОН, я тя вычислю, на фиг! На ночь поставлю - будешь знать, зараза, как вне рабочее время звонить!!! И уже как бы извиняясь перед Людой, добавил: - Третий день звонит, достал...
- А что это было? - наивным голосом спросила Люда.
- Что?
- Ну, это шипение. Что это?
- Это модем.
- А это кто?
- Не кто, а что. Это такое устройство связи. Долго объяснять. - последовал вялый ответ.
- А... понимаю. - ничего не понимая ответила Люда.
- Ну, я потом как-нибудь объясню. - сжалился Дима, видя удрученный вид девушки, - Пошли на кухню.
- А что будет?
- Пища. - коротко и ясно.

За ужином они много разговаривали. Люда постоянно его расспрашивала. Ей было интерессно узнать что это за человек, как он живет, чем живет, что ест, с кем спит... хм, впрочем последнее ее не интересовало. Пока не интересовало.

- Дима, а сколько тебе лет, если не секрет? - спросила Люда.
- 21.
- А мне в следующем месяце 20 исполнится. Ты учишься?
- Неа. Работаю.
- А где?
- Компы чиню в одной фирме. - сказал он, пережевывая пищу.
- А... Понятно.
- Пиво будешь? - вдруг спросил он.
- Ну... если только чуть-чуть. - неуверенно ответила Люда.

На что Дима ухмыльнулся и поставил на стол 4 литра пива. При виде удивленных глаз девушки, он добавил:

- Не волнуйся, у меня еще есть.

После ужина они пили пиво с чипсами. Люда уже немного привыкла к пиву и дыму сигарет. Дима же постепенно привыкал к Люде. Что будет делать нормальный парень, когда он останется наедине с девушкой, в пустой квартире? Неправильно! Дима был СисОпом! Он ей показал свой компьютер. В компьютерах Люда совершенно ничего не понимала, и радовалась как ребенок, при виде всяких цифирок, огоньков, картинок появляющихся на мониторе. Дима же бесился как настоящий СисОп, видя перед собой человека, совершенно ничего не понимающего в компах. Но долгая практика на ламерах и чайниках научила его быть чуть-чуть терпеливым.

Что будет делать девушка, увидев первый раз компьютер? Правильно! Она его боится. Но испив пива, и после недолгих объяснений Димы, что компьютер не кусается, Люда уже спокойно могла сидеть рядом с ним. Что делает девушка, перестав боятся компьютеров? Угу...

- Дима, а у тебя есть на нем игры?
- Ага... - только пиво сейчас может помочь ему пережить эти трудные минуты.
- А дай во что-нибудь поиграть? Интересно очень. - как бы оправдываясь сказала Люда, и посмотрела на Диму невинными глазами ребенка.

Ну какой дурак предложит девушке при втором свидании сыграть в DOOM? Дима предложил. После предварительных объяснений, о том как стрелять, бегать, зачем нужно всех убивать, Люда кивнула головой и Дима нажал на Enter. Не стоит описывать глаза девушки, они у нее и так слишком часто стали расширяться после знакомства с Димой. Однако, немного погодя, ему уже не приходилось уговаривать ее стрелять в "безобидных" монстров, и Люда теперь сама с азартом расстреливала монстров напрво и налево. Естественно с кодами. Эх, молодость, молодость...

Спустя час, у Люды все-таки заговорила совесть, и она решила уделить немного внимания Диме. Повернувшись, она увидела его, мирно спящего на кровати. Он слегка посыпывал и что-то бормотал. Ему снилась отнюдь не прекрасная сказка. Он сидел перед своим компом. Были запущены винды, в них работал t-mail. Дима сходил на кухню за пивом. Придя обратно он увидел голубой осыпавшийся экран, на котором была надпись: "Невозможно найти файл win.com". Дима пергрузился, но глюки не исчезли. Теперь на экране надпись сообщала об ошибке в защите виндоуса, и требовала переустановить программу. Далее, после нажатия "любой клавиши", компьютер радостно сообщил ему, что его можно выключать. Чем больше Дима перезагружался, тем больше глюков появлялось на экране. Он был в ужасе. Ничего не работало и, в конце концов, компьютер вообще отказался грузиться. Дима тяжело вздохнул, и сел разбирать системный блок, бормоча какие-то непристойности. Люда еще немного посмотрела на спящего СисОпа, а это такая редкость! Она решила его пока не будить, и пошла на кухню. Что может делать девушка, находясь на кухне, и видя, что кухня прошла огонь и воду, ядерную войну, химическое изничтожение и набеги тараканов? Правильно. Поглядев по сторонам, и, в очередной раз поражаясь жизни спящего на кровати чучела, Люда принялась за уборку. Она вымыла всю посуду, вытерла стол, подмела пол и стерла пыль со стоящих предметов, которые когда-то назывались мебелью. Потом ей ничего не оставалось делать, как пойти в комнату и немного попинать ногами спящего Диму.

- Я что, уснул? - спросил он, протирая глаза.
- Да. Пока ты спал я немного прибралась у тебя на кухне. - Люда смотрела на Диму и улыбалась, - А сейчас мне уже пора. Ты меня проводишь?
- Фиксед... - пробормотал Дима и поднялся с кровати.

Заглянув на кухню, он сказал нечто похожее на "Рулез" и они вышли из квартиры. На улице уже стемнело, и легкий ветерок приятно обдувал лицо. По дороге домой Люда делилась с Димой своими впечатлениями от игры в DOOM. Потом Дима немного рассказал ей о том что вообще можно делать с компьютером, и для чего это нужно. Люду особенно заинтересовало описание каких-то БиБиэСок и сетей. Но Дима обещал, что все ей покажет и расскажет потом, так как ЭТО надо видеть. Люда не протестовала. Даже наоборот, она была рада тому, что Дима ей все это говорил. Это означало, что она его снова увидет, и возможно не раз. Уже у подъезда она его спросила:

- Мы завтра встретимся? - какая-то нотка невинной надежды была в ее голосе.

Дима этого не заметил. Было бы странно, если бы он заметил. Для него, на данный промежуток времени, единственной девушкой был компьютер. Мамой для него служила материнская плата. Папой - МГТС, сестренкой была оперативка, ну и старенькой бабкой - мультяха. Что еще нужно для полноценной счастливой семьи!?

- Нет, завтра я работаю. Но я свободен послезавтра.
- Хорошо. Запиши мой телефон, ты ведь мне позвонишь? Они обменялись телефонами, и поблагодарив Диму за прекрасный вечер, Люда побежала вверх по лестнице. Дима немного постоял у подъезда, потомо достал сигарету и поплелся по пустой улице в сторону метро.

Ночь. Пиво. С утра почта. Работа. Пиво с коллегами. Сосед с первого этажа... [Дима не алкаголик. Он просто пиво очень любит... Примечание автора]

Конечно же Дима никуда не позвонил. Он мирно спал на кровати, в одежде, накрытый сверху одеялом. Люда, в свою очередь, несколько раз пыталась прозвониться Диме, но в ответ слышала уже знакомое шипение в трубку. В отчаянии, и немного обидевшись изза несостоявшегося телефонного разговора и Димину безалаберность, она легла спать. Она решила, что попробует позвонить Диме из института, и обязательно к нему заедет вечером. С этой мыслью она укуталась поплотнее в одеяло, и закрыла глаза.

Весь следующий день Дима мучался с дохлой четверкой. Паял треснувшую мать, и вычищал кубометры грязи из разъемов и вентилятора; матерился и пил кофе. Ближе к вечеру позвонила Люда.

- Алле, Дима? Это Люда.
- Привет.
- Слушай, а ты почему не позвонил вчера? Я тебе звонила, но там было только одно шипение.
- Я спал... кажется. - сказал Дима, пытаясь вспомнить что же вчера было...
- Ну-ну. Все с тобой понятно. Слушай, я заеду к тебе после учебы?
- Ага. Давай. Мне пива купить?
- Ну купи. У тебя дома еда есть?
- Еда - нет. Пища - есть.
- Ладно, - она улыбнулась, - я может быть что-нить придумаю.
- Окей.
- Ну все, я побежала. Пока!
- Ага. Давай.

Дима положил трубку. Минут пять соображал, что случилось и что ему надо сделать, потом, откомпилировав полученную информацию, стал одеваться. Он решил пойти к знакомой продавщице, дабы не тратиться лишний раз на пиво. Придя домой, он кинул пиво в холодильник и вернулся к дохлой четверке. Разогрел паяльник, устроился поудобней на полу и начал приводить в чувства материнку. По комнате распространился запах канифоли. Однако, приятный запах! За этим занятием его и застала Люда.

- Фу, Дима, как воняет! Ты что, тараканов моришь? - спросила она, морща нос.
- Да нет. Мать сдохла, вот я ее и насилую. - компьютерный фольклор, ничего не поделаешь.
- Дима!!! - заорала испуганная Люда, - Ты что!!?? Как ты можешь!?
- Как-как... паяльником. Ты чего орешь?

Глаза у девушки к тому времени уже расширились до размеров илюминатора в самолете. Она смотрела на Диму и напряженно пыталась понять, что он говорит. У нее пока не очень это получалось.

- Дима... Ты что, извращенец? - спросила она тихим-тихим голосом.
- Нет. Слушай, да что с тобой происходит? Ты чего такая нервная?
- И он еще об этом спрашивает! Ты мне говоришь что у тебя умерла мама, и что ты ее... ну, это самое! И ты мне говоришь это таким спокойным тоном, как будто бы это нормально?
- Подожди... - протянул Дима, - Я тебе про материнскую плату говорю, а ты о чем подумала?
- Ну как... - Люда запнулась, понемногу до нее стало доходить, что происходит, и в каком дурацком положении она оказалась, - Я ж не знала... Это все твои компьютерные штучки, да?
- Ну да! Вот ты блин... - возмутился Дима, - Не, ну ты, блин, даешь...

Люда перевела дух, и прислонилась к стене.

- Ты это, ты меня больше так не пугай, ладно? - она улыбнулась.
- Попробую. - мрачным голосом ответил Дима, - Ну ты проходи что ли.
- Ага... Я тут купила кой-чего поесть и рулет к чаю, - Люда остановилась и через пару секунд продолжила, говоря больше себе, чем Диме, - если он у тебя конечно есть...
- Есть, есть. Ты проходи пока в кухню, я тут щас уже закончу.

Люда еще раз обвела взглядом комнату, но не найдя там бедной женщины прошла на кухню и стала потихоньку "распаковываться". Дима тем временем, бормоча про себя что-то про глупых баб, украшая это всякими непристойностями, пошел заканчивать свое "грязное" дело, от которого его столь грубым образом оторвали.

Через пол часа, плотно поужинав, они уже сидели на кухне и пили индийский чай с рулетом. Дима редко пил чай, но на этот раз решил сделать исключение. Вообще, пока он заканчивал паять покойную маму, он решил впредь быть немного осторожней в своих выражениях, дабы не травмировать лишний раз уже слегка покалеченную психически, девушку. Люда, в свою очередь, оправившись от шока, расспрашивала Диму про эти странные названия. Дима с удовольствием ей все объяснял. Ему стало жаль эту девушку, и он решил, что небольшой вводный курс ей не помешает. После чай-пития они прошли в комнату и Дима ей показал наглядно все детали и что они делают. Люда очень долго рассматривала материнскую плату, пытаясь найти в ней хоть какие-нибудь черты женственности, но пришла к выводу, что это обыкновенная железяка.

- Неужели мы все такие, тупые и железые? - пронеслось у нее в голове.

Дима познакомил ее с видюхой, звуковой платой, модемом, мозгами... Вобщем все ей показал и рассказал. Естественно она запомнила лишь малую часть того что услышала, но и этого ей вполне хватило, что бы понять что она ничего не понимает. Ну а то, что Дима псих, она поняла уже давно. После этого дима познакомил ее с клавиатурой и мышью.

- Это мышь! - сказал он указывая куда-то в кучу беспорядка на столе.
- А! Ты что с ума сошел! Я их до смерти боюсь! Убери ее сейчас же! - заорала Люда, и со скоростью реактивного самолета запрыгнула на кровать.

Дима плюхнулся в кресло и закатил глаза. Потом он взял в руки мышку и, поглаживая ее, язвительно обратился к Люде:

- Не бойся, она на привязи... Немного времени ушло на то, что бы объяснить ей, что такое СисОп, и рассказать и показать свою борду. Единственное, что не могла понять Люда, это было то, почему он предоставляет людям информацию в виде каких-то файлов бесплатно. Хотя, это ее даже обрадовало - значит Дима не жадный, и добрый человек. Ей очень понравилось смотреть картинки, ну там, природу, фотаграфии животных. Этого у Димы было много. Она уже не боялась нажимать на клавиши, что бы просматривать картинки. Хотя после того, как Дима случайно залез не в ту папку, и перед Людой открылись мякго говоря откровенные сцены, которые она не могла себе представить даже в жутком сне, это было сложно. Но Дима ее успокоил. Он сказал, что эти самые картинки очень даже популярны, и много людей их у него скачивают, но сам он, как выразился, "Ни-ни", и держит их только для юзеров. Впрочем, Люда через несколько дней их все равно просмотрела, когда Дима бегал за пивом. И, хочу заметить, она была приятно удивлена и слегка шокированна тем, что увидела. После этого, у нее изменилось отношение к животным, а на негров она стала смотреть скорее с интересом, чем с неприязнью.

Все чаще стала она приезжать к нему в гости. Она уже могла самостоятельно включать и выключать компьютер, а так же производить на нем несколько нехитрых манипуляций. Дима был хорошим учителем, хотя и немного нервным. Ну в его положении это понятно. То, что Люда была девушкой, поблажек ей это не давало. Но и Дима, в свою очередь, стал относиться к параллельному полу не как к расширению .gif или .jpg, а как к вполне реальным и живым объектам. Пару дней спустя, когда Люда просмотрела практически все картинки, Дима решил показать ей сеть. Тут надо сделать небольшое отступление. Дело в том, что Люда сначала не могла понять, работает ли Дима на почте, или он шутит. Оказалось, что почта бывает не только в конвертах, но и электронная, и доходит до места назначения куда быстрее обычной. Но одного она так и не смогла понять, наверное до сих пор. Зачем нужно писать письмо человеку, который живет с тобой на одной лестничной клетке, когда проще ему позвонить или зайти в гости. Так же, ее немало удивило, почему Дима читает чужие письма. Оказалось, что эти письма читают все, и таким образом люди общаются. Хотя, некоторое время у Люды была нестандартная реакция на слово "мыло", но она к этому быстро привыкла, и теперь воспринимала только "электронную" версию.

А вот GoldEd Дима ей зря показал. В течении нескольких дней Люда приходила к нему только для того, что бы почитать письма. Однако, ей это пошло даже на пользу. Как-то раз, после очередного сидения за компом, Люда, мягко говоря, зачиталась, а Дима уснул. Она пришла домой очень поздно, и мама стала на нее орать, что она шляется черт знает где, и дома практически не живет. Люда не задумываясь выдала ей следующую фразу:

- Мам, ну в натуре, блин! Кончай мне тут пищать на 2400 над ухом, а то я тебе всю кухню пропатчу и модем отфарматирую на фиг! Не видишь, человек уставший пришел, а ты мне даже пищу не предложила! С порога на меня ламерить начинаешь! Какого хрена?! - и, оскарбившись, Люда рухнула спать, хлопнув дверью. После этого мама уже никогда не повышала голос на Люду, и даже стала немного уважать ее. Все-таки дочь взрослая, и няньчиться с ней уже нет необходимости.

Прошло уже чуть больше месяца. Время летело очень быстро. Пива лилось очень много. И Люда уже влюбилась. И Дима, наверно, тоже...

Люда с мамой сидели на кухне и готовились ко дню рождения. Составляли список гостей и продуктов. Обычно у Люды собиралось от силы человек 10, не больше.

- Ты уже решила кого пригласишь? - спросила мама.
- Да. - ответила Люда, - Светку, Надю, Лену и, наверное, Анжелу из 4 подъезда.
- А из ребят? - мама улыбнулась.
- Ну, Надя с Сережкой придет. А так... не знаю, они сами кого-нибудь с собой приведут. Я уже сейчас не помню, с кем они встречаются.
- А ты?
- Ну и я тоже пригласила одного человека.
- Которого из...? - мама все еще улыбалась.
- Диму. Ты его не знаешь.
- Ладно, познакомимся. Так, что еще... 2 бутылки шампанского и 2 бутылки вина вам хватит?
- Не совсем.
- В каком смысле?
- Надо будет купить еще пива.
- Пива?
- Ага... Много пива, - Люда прищурила глаза.
- У вас же пиво никто не пьет! - возмутилась мама.
- Теперь пьют.
- Хм... Ну ладно. Только смотрите у меня, что б не...
- Мама! - оборвала ее Люда.

После обсуждения всех важных вопросов, Люда пошла к себе в комнату и начала звонить Диме. Через 20 минут ей повезло, и в трубке послышался знакомый голос.

- Дима, привет. Это Люда.
- Ага. Здарова. Ты че звонишь?
- Слушай, ты только не забудь, ладно? После завтра, в 5 часов у меня.
- Ага. Не забуду. Пива купить?
- Да нет, мы сами купим. Я завтра весь день по магазинам, так что к тебе не смогу заехать.
- А, ну хорошо. Тогда увидимся в воскресенье.
- Да. Ну ладно, я побежала. Целую, пока!
- Ага. Давай!

- Так... - сказал Дима сам себе, - не забыть бы... блин. Потом минуту постоял, и пошел обратно на кухню. Там его ждали двое СисОпов и еще 7 литров пива.

- Ну, мужики... понеслася!

Воскресение. Дима проснулся часа в 2 дня. Выпил кофе, постоял немного под душем, и плюхнулся в кресло возле компьютера. На экране был виден T-Mail. Он немного почитал почту, разрядил пару обойм своего плюсомета, и, с чувством выполненного долга, достал сигарету и закурил. Время тянулось медленно, Дима успел еще чего-то перекусить, прежде чем он вышел на улицу. Подарка у него естественно не было, и он в расстерянности встал у подъезда и стал думать над возникшей проблемой. Ну что он мог подарить 20-летней девчонке, он у нее дома даже ни разу не был. И компьютера у нее нет. Это плохо. Это усложняет задачу. Так бы он ей всучил пару сидюков, и был бы свободен... а тут. Нет, все-таки мозги у него еще не все сгорели от излучения. В переходе метро он купил у одной бабки букет каких-то полевых цветов. Потом заехал на рынок, там торговал один его знакомый СисОп, и "купил" у него майку. Красивая такая майка, в его стиле. Они их сами делают. Белая, с короткими рукавами, и красной надписью на спине "Microsoft - Suxx!". Слово "Micro" было перечеркнуто черной линией, и над ним было подписанно "Necro". Спереди, в районе груди, мелким шрифтом было написанно "Windows Must Die". Дима поблагодарил СисОпа за хорошо проделанную работу, и направился к ларьку обмывать покупку. Потом они сидели и пили пиво. Жаловались друг другу на вечные глюки и огромный прирост ламеров. Часов в пять Дима вспомнил, что ему надо ехать, и, распрощавшись с обросшим СисОпом и пожелав друг другу удачного коннекта, двинулся в сторону близлежащего метро, сшибая на своем пути криво расположенные, по его мнению, палатки с вещами и задумавшихся покупателей.

Дзинь... Дзинь-Дзинь-Дзинь... Дзииииииииииииииииииинь...

- Кто там? - послышался голос Люды изза двери.
- Я...

Люда открыла дверь. Она вышлядела очень нарядно и красиво. [Ну еще бы... У нее ж это, день рождения типа... Примечание автора] На ней была черная мини-юбка и черные, лакированные туфли на каблуках.

- Дима! Привет. Ты чего опоздал?
- Ну... я это... - он обвел ее взглядом и уставился в область чуть выше пояса. А... чуть не забыл. Еще на ней еще была белая блузка, или что-то типа этого. Вобщем, очень сексуальная, как, впрочем, и сама Люда.
- Опять пиво пили? - укоризненно спросила Люда.
- Ну дык...
- Эх, ладно, проходи. Я тебя с мамой познакомлю. Все уже пришли.

Дима ввалился в квратиру, стаскивая с себя куртку. В коридор вошла мама. Не скажу, что ей стало плохо, но легкий шок от вида Димы она все-таки испытала.

- Мама, это Дима. - сказала Люда,
- Дима, это моя мама, Зоя Михайловна.
- Хай... - брякнул Дима и повернулся к Люде,
- Это тебе! С эхотагом тебя!

Люда улыбнулась и взяла протянутый пакетик. Она вытащила оттуда цветы и протянула их маме.

- Мам, поставь там в вазу... Мама. МАМ!!!
- Ась? - у мамы было такое состояние, как будто она только что вышла из комы.
- Цветы. В вазу. Поставь. Пожалуста. - сказала Люда, косо поглядывая на маму.

Мама взяла букетик, еще раз оглядела вошедшее чудо, и удалилась на кухню.

- Ой, какая красивая маечка! - сказала Люда, разглядывая Димин подарок.
- Кажется, я понимаю почему ты мне ее подарил. - она улыбнулась, - Это все ваши компьютерные штучки, да?
- Ну, типа того.
- Дима нахмурил брови, - Куда идти?
- Пойдем, - сказала Люда, - я тебя с ребятами познакомлю.

И они прошли в комнату. За столом уже сидела вся компания. Расфуфоренные девицы и прилизанные шварцнеггеры в костюмах. Жалкое зрелище. Дима вошел в комнату... Девушки сразу смутились и с презрением стали разглядывать Диму. Парни лишь косо, из подлобья уставились на него.

- Ребята, это - Дима, - сказала Люда, чувствуя возникшее оцепенение среди ее гостей.
- Хай. - снова брякнул Дима, усаживаясь в кресло, возле стола.
- Вы пока тут знакомьтесь, а я на секунду. - с этими словами она убежала на кухню. Головы гостей, как по команде, повернулись в сторону Димы...

- Ты кого привела!? - прошипела мама, припирая Люду к стенке.
- Мам, ты что? - Люда смотрела на нее испуганными глазами.
- Я тебя спрашиваю, ты кого мне привела? Это что за извращение!?
- Никакое это не извращение! - топнула ногой Люда, - Это Дима!!!
- И с этим... ты встречалась целый месяц!? Ты что, смерти моей хочешь?
- Да что с тобой, мама!? - не выдержала Люда, - В конце концов, это мое дело, с кем встречаться.
- И это говорит моя дочь... - мама присела на табуретку и обхватила руками голову. - Нет, ну бывали, конечно, недоразумения, ошибки природы... Но ЭТО!
- Мам, - Люда тоже присела, - ну ты ж его не знаешь, он очень хороший парень.
- Я его и знать не хочу. Мне достаточно было его увидеть.
- Не обращай ты внимания на его вид. Ему так нравится. Он очень порядочный, и добрый... и умный.
- Ты меня очень, очень разочаровала. Я никогда не думала что МОЯ дочь способна опуститься до такого... - мама тяжело вздохнула.
- Мам, да успокойся ты!
- Чем он занимается? Он что, вор, наркоман, бомж...?
- Нет.
- Тогда наверно он маньяк или убийца... Ты видела его глаза!?
- Мам, да никакой он не убийца! Он этот... СисОп...
- Что? [Наверное это у них семейное - расширять глаза... Примечание автора]
- Ну... вобщем он компьютерщик. Работает в одной фирме. Чинит компы. - процедила Люда.
- А где он учится? - мама была явно из тех Людей, что смотрят не на человека, а на его диплом или аттестат. Очень жалкие люди, скажу я вам...
- А он не учится. Он работает! - не отступала Люда.
- У него что, нет высшего образования? - в ее голосе прозвучали нотки нацизма.
- Нет. Зато он тебе компьютер за десять минут собрать может. Этому в твоем МГЛУ не научишься!
- И это - моя дочь... - грусно сказала мама и дала ей поднос с хлебом, - На, отнеси на стол. Мы с тобой потом поговрим.
- Мам, ты не волнуйся, все будет хорошо. - улыбнулась Люда и пошла в комнату.

Войдя в комнату, Люда заметила, что ребята уже немного привыкли к Диме, и даже стали с ним разговаривать.

- То есть ты мне хочешь сказать, - говорил Сергей, - что у тебя машина марки Пентиум 100? Ну чего ты гонишь? Нет такой.
- Да как же нет, когда есть! - улыбался Дима.
- Ну перестань! Я не слышал о такой. Может это новая модель Вольво или Форд?
- Да нет, Интел это...
- Че за чушь... А разгоняется до скольки?
- Ну, 120 спокойно может. А так, можно и до 133 разогнать. Но, глючить будет.
- А сборка чья?
- Моя.
- Ты что, сам ее собирал???
- А чего там собирать то? - усмехнулся Дима.
- А запчасти чьи?
- В основном японские, но я перепаивал много, - Дима немного подумал, и добавил, - Шина PCI.

Сережа сидел с большими глазами и смотрел на Диму.

- Ты что, изобретатель что ли? - догадался он.
- Да нет, СосОп вроде... - Дима уже чисто из спортивного интереса издевался над бедным "шварцнеггером".
- Не, мужик, все... снимаю шляпу! Я ничего не понял. - сдался Сергей.
- Ну это не страшно. - вмешалась Люда, - Его вообще сложно понять. Дима, ты пиво сейчас будешь или потом?
- А тосты будут?
- А как же без них? - удивилась Люда.
- Тогда сейчас.
- Ладно. Так, давайте, все к столу.

Дима пододвинул кресло. Потом бесцеремонно наложил себе целую тарелку салата "Ольвье" и открыл бутылку пива. Вошла мама, и сказала тост:

- Нашей Людочке исполняется сегодня 20 лет. Я желаю ей успешно окончить институт, и выйти за муж за хорошего человека... - она покосилась в сторону Димы, сморщилась, и продолжила, - Вобщем, с днем рождения, дочка!

Все встали и подняли бокалы с шампанским. Дима поднял бутылку пива... Потом все очень долго ели, пили, разговаривали. Дима не обращал ни на кого внимания, и устроившись поудобней в кресле, пил пиво, закусывая его бутербродами с красной икрой. К Диме тоже уже привыкли и старались не обращать внимания на растрепанного человека, сидевшего в кресле и жадно поглащающего литры пива. Только Люда иногда подбегала к нему и спрашивала, все ли впорядке. Она бегала из комнаты на кухню и обратно, приносила какую-то еду, убирала грязные тарелки, вобщем, суетилась. Когда уже все изрядно напились и наелись, кто-то выключил свет и включил музыку. Ну как же без танцев? Люда, наконец, перестала бегать и подошла к Диме.

- Пошли потанцуем.
- Че?
- Танцевать пошли! - крикнула Люда.
- Что, вот это...? - Дима показал пальцем в сторону темных силуэтов, нервно прыгающих вверх-вниз и размахивающих руками, - Не, я не камикадзе. Тебе ковер не жалко? Из меня все пиво выльется. Я не для этого его в себя загружал...
- Ну а чего ты хочешь тогда? Чего ты такой грустный?
- Я - мыслю... Где курить можно? - он вспомнил чего ему так не хватало в этом сумасшедшем доме.
- У нас вообще то тут никто не курит... Но можно на балконе. - сказала она.
- Понял. Где у вас тут есть сей девайс?
- Чего? - не поняла Люда.
- Бальконъ хде? - передразнил он.
- А, пойдем, покажу. Они прошли в соседнюю комнату и Люда открыла дверь балкона.
- Гениально... - пробормотал Дима.
- Слушай, а можно с тобой? А то там душно очень... Я на свежий воздух хочу.
- Валяй. Курить будешь?
- Нет, ты что! Мама увидит.
- А, ну тогда только понюхать дам, а то твоя мама на меня как-то странно смотрела. Это не ей я случайно в прошлом году Тетрис стер? А то, та баба за мной наверное до сих пор охотится.
- Нет... У моей мамы и компьютера нету. - смутилась Люда.
- Хм... странно.

Дима достал сигарету и закурил. Уже стемнело и редкие фонари освещали улицу. Дул прохладный ветерок, повсюду пахло свежестью, летом, цветами и Димиными сигаретами. Он положил локти на край балкона, глубоко затянулся и выпустил струю дыма. Люда встала рядом и задрала голову вверх. Там, на небе, были звезды... много звезд.

- Посмотри, - сказала она, - как красиво... Небо такое чистое, и звезд много. У нас так редко бывает, что бы было видно звезды. Их так много...
- Да... - сказал Дима, задирая голову, - Много...
- Тебе не надоело тут? - спросила она, глядя на звезды, - Я имею ввиду тут, в городе. Тебе ни когда не хотелось отсюда уехать, хоть на время.
- Да нет вроде... - он снова затянулся, - Тем более кто за станцией следить будет? Нет, я конечно могу и на автопилоте, но если она повиснет... Не, - ска- зал он, выпуская дым, - без мазы.
- Да брось ты свою станцию, я тебе про что говорю, а ты?
- А что я? У меня ничего кроме нее нет. Только ею и живем! - он улыбнулся.
- Не... - протянула Люда, - У меня не так. Знаешь о чем я мечтаю?
- О Матракс Милениум с четырьмя мегами памяти?
- Неа...
- А! Ну от второй телефонной линии я бы тоже не отказался... Борда бы СМ-ной стала, юзера бы с утра до вечера софт качали, поинта бы мне пиво от радости каждый день носили... - размечтался Дима.
- Да нет же! - обиделась Люда, - Я о другом совсем... - она смотрела на небо, поворачивая голову то в одну сторону, то в другую, от одной звезды к другой.
- О чем же еще мечтать можно? - Дима смотрел, как серые облачка дыма поднимаются медленно вверх и растворяются, закрывая собой звезды и мешая тем самым Люде смотреть на них. Она глубоко вздохнула, и не отрывая взгляда от небесной красоты продолжила:
- Я хочу забраться на самую высокую гору, ближе к звездам...
- И чего?
- И ничего. Просто сидеть там и смотреть на них. Это же так красиво...

Дима пожал плечами.

- Чего там красивого... - он последний раз затянулся и бросил окурок вниз, попутно плюнув ему в догонку, - Звезды как звезды. Нечего на них смотреть, бошка устанет.
- Дурак ты... - сказала Люда. - Согласен.

Он смотрел как догарает маленький красный огонек на земле. Потом посмотрел на Люду и добавил:

- Зато я в Супаплексе все уровни за неделю прошел. Даже ломать ее не стал...

Они еще так немного постояли, прежде чем мама позвола Люду помочь ей с посудой, да и гости уже понемногу стали собираться с силами, что бы выпить символические чай с тортом и разойтись по домам. Люда, прижавшись к Диме, смотрела на небо и звезды. Она думала о том, как бы хорошо было куда-нибудь уехать, туда где нет людей, где тихо и спокойно, где нет института, мамы, подруг, проблемм... Дима стоял и смотрел вниз, на маленькие кустики какой-то растительности. Собственно, он ни о чем конкретном не думал, просто стоял и смотрел. После выпитого пива, у него появилась странная гибкость во всем теле и он наслаждался этим состоянием. Чуть позже, они сидели в гостинной и пили чай с тортом. Ребята травили старые анекдоты и по идиотски ржали, а девчонки о чем-то шептались. Наверное о своем, о женском... И только Дима с Людой молчали и не обращали на них внимания. Они сидели рядом, и она переодически поглядывала на него с какой-то задумчивостью. Дима был вялым и добрым, пил чай и смотрел в окно на звезды, пытаясь мысленно прочертить на них невидимыми линиями схему роутинга его сети. Забавно... Но звезды были расположенны именно таким образом, что без особого труда и напряга мысли, составляли точную карту всех нод и хабов. Даже самые маленькие звезды очень удачно ложились вокруг больших, и вполне спокойно могли сойти за прообраз поинтов. Не у всех нод, конечно, но у многих точно. Дима откинулся на спинку дивана и улыбнулся. Он еще раз посмотрел на звездную схему, поразился ее точностью и сходством, и закрыл глаза. Люда взяла его за руку и тоже прислонилась к спинке дивана, вглядываясь в черную даль за окном.

- Все-таки не такие уж они и плохие, эти звезды... - пронеслось у него в го- лове, - Практичные...

Когда все уже собрались уходить по домам, Люда спросила Диму, не хочет ли он захватить с собой остатки пива. Ну там оставался еще литр наверное. Дима удовлетворительно кивнул головой. Уже в прихожей он протянул руку Зое Михайловне и со словами "Буй" вывалился на лестницу. Люда тоже вышла, и немного прикрыла за собой дверь.

- Ну... пока. - сказала она тихим голосом. - Завтра позвонишь?
- Угу. - сказал покачивающийся Дима.
- А, ладно, все равно забудешь. Я сама позвоню...

Она приподнялась на цыпочки, и очень осторожно, как бы боясь спугнуть, поцеловала его в щеку, потом в губы...

- Пока... - прошептала она. Дима рыгнул и поплелся вниз по лестнице, держась за перилла.

Темная улица. Фонарный столб. Мелкая ругань. Пустое метро и блюющий бомж в углу вагона. Долгожданный трамвай. Сосед с первого этажа... и тишина.


Типа, ПОСЛЕСЛОВИЕ и все такое...

Прошло несколько месяцев, прежде чем Дима, наконец, понял что любит Люду. Потребовался не один литр пива, прежде чем он смог ей в этом признаться. Они встречались все чаще и чаще, она приезжала к нему после института и возвращалась домой за полночь. Дима даже стал сам ей звонить иногда и они разговаривали часами. Зоя Михайловна, тем временем, уверовала в бога, и каждое воскресение ходила в церковь и ставила свечку, моля всевышнего о том, что бы Диму сбила машина. Долгими вечерами она сидела на кухне и читала разные книжки, такие как "Windows'95 для чайников", "Руководство системного администратора Unix", "HTML 4 в подлиннике", "Разработка Интернет приложений в Delfi" и "IBM PC Assembler Language and Programming", благо с английским у нее проблем не было. Ее голубой мечтой было убить Диму его же оружием, но Дима постоянно менял пассворды и линки. В итоге он пославил NT и махнул рукой на безуспешные попытки Зои Михайловны. Вскоре она и сама забила на это дело, и где-то через полтора года купила себе компьютер. Ходят слухи, что она даже борду открыла и основала какую-то сеть. Но это только слухи...

Где-то в конце Ноября Люда переехала жить к Диме. Она в конец разругалась с мамой, и решила что так будет лучше. Хотя, перед уходом, она все-таки успела ей пропатчить кухню, как обещала, и отформатировать персидский ковер, которым мама так дорожила. Диму, кстати, никто не спрашивал, хочет он, что бы Люда к нему переехала или нет. Да он и не был против. Зато теперь у него в квартире более или менее чисто, и даже как-то уютно стало. Люда оказалась хорошей хозяйкой, умела готовить, стирать, вобщем, выполняла все мужскую и женскую работу. Диму это никак не смущало, и он даже хвастался знакомым СисОпам. Они переодически приходили к нему в гости, что бы посмотреть на это чудо природы. Убедившись, что Дима не гонит, они потом распивали пиво, закусывая его макаронами с тушенкой. Кстати, Валеру они скоро выгнали из сети, за ламерство.

Иногда им звонила мама. С Димой она особо не разговаривала, да и с Людой разговор был не очень теплым. Звонила она в основном по пустякам, спросить что значит imho или что такое "смайлик". Устав от бесполезной болтовни, Люда подарила ей на 8 Марта маленький словарик компьютерных терминов. Мама осталась довольной. Вечерами, перед зеркалом, она долго тренировалась корчить "рожицы" Как-то раз, поворачивая голову в нужном направлении, она вывихнула себе шею, но вскоре быстро оклемалась. В "03" ее уже знали, и приезжали быстро, иногда привозя с собой медиков-практикантов.

Соседа с первого этажа увезли в больницу, когда он в очередной раз попытался разобрать системный блок, забыв при этом выключить компьютер из сети. Целый месяц Дима мучился и молился, что бы тот поскорее вернулся домой. Самостоятельно у него получалось добираться только до второго этажа. Но, почуяв неладное, каждый раз в час ночи Люда выбегала на лестничную клетку и дотаскивала Диму до квартиры. Дима был не против.

Вскоре, спустя год с момента их знакомства, сбылась ее мечта. Дима подарил ей на день рождения два билета в Крым. Оставив станцию на автопилоте, и взяв с соседа чесное слово, что он будет переодически проверять компьютер на предмет зависания, они собрали кое-какие вещи и отправились на курорт. На время отдыха, Дима взял у одного своего поинта ноутбук. Жить без мерцания монитора он не мог уже чисто физически. Это для него стало наркотиком со всеми вытекающими последствиями. И вот они уже сидели на краю горы, свесив вниз ноги, и смотрели на красный закат солнца. Пускай это была не самая высокая гора, но все же... Позади них тихо потрескивал костер, а рядом с палаткой ровной кучкой лежали пустые бутылки из под пива и несколько полных. Они сидели, обняв друг друга и смотрели, как появляются на небе первые звезды. Снизу доносился шум прибоя Черного моря, и воздух был таким чистым и свежим, что у Люды даже немного закружилась голова.

- Рулез... - сладко протянула она и прижалась к нему так сильно, как только могла это себе позволить. Она положила голову ему на плечо ни на секунду не отрывая взгляда от звезд. Он что-то промычал в ответ, потом уткнулся носом в ее нежные волосы, и закрыл глаза...

КОНЕЦ.

Источник: https://mrakopedia.ru/

1

— Информация — это жизнь, но нам доступен лишь крохотный кусочек знаний человечества. В каждой стране люди говорят на своём языке и часто не понимают тех, кто живёт за границей, не могут читать великие литературные произведения в оригинале, испытывают трудности в путешествиях. Лингвистический центр «Вавилон» предлагает всем желающим…

Модератор известного информационного сайта не удосужился дочитать текст и привычным движением удалил его. Он уже привык к засилию рекламы и потому не слишком волновался.

Через две минуты тот же текст появился снова.

Страж порядка посмотрел адрес отправителя и занёс его в чёрный список. Реклама вернулась спустя минуту, уже с другого адреса. Вздохнув, модератор заблокировал и его. Через десять минут чёрный список заметно распух — спам лился как из ведра, не помогло даже отключение всей подсети. Через семнадцать авторами уже становились проверенные пользователи, клявшиеся и божившиеся, что их антивирусы в полном порядке. Ни один вид банхаммера и плюсомёта не действовал — на месте удалённой рекламы моментально возникала новая, закономерно оказываясь самой первой в списке новых статей и притягивая внимание посетителей.

Общим решением администрация сайта ввела капчу для всех без исключения. С проблемой удалось справиться.

Пакеты информации наткнулись на неожиданное препятствие. Автоматически отправленный тестовый запрос показал, что против рекламы была применена тяжёлая артиллерия — барьер, преодолеть который не мог не один робот. В ход пошли новые, намного более сложные и совершенные алгоритмы — Комплекс оптимального размещения рекламной информации не был обычным скриптом.

Через час мучений администрация прекратила попытки бороться и оставила злосчастную статью, снабдив её комментарием, в котором обещала обратиться к профессиональным хакерам.

Это не осталось без внимания — неуловимый и неостановимый хулиган прекратил слать новые копии текста. Он увидел, что по оставленной им ссылке ходили люди — значит, его работа была выполнена. Освободившиеся вычислительные мощности робот пустил на распространение остальной рекламы, которую ему поручили пристроить в подходящие места. Он знал, какие сайты должны посещать потенциальные клиенты.


2

Создатели называли своё творение просто — Корри. Поначалу это был самый обычный спам-бот, коих тысячи и миллионы, но постепенно он обрастал новыми функциями и возможностями. Корри приносил прибыль — а ради прибыли совершались и более безрассудные дела, чем превращение домашнего компьютера в коммерческую машину по рассылке рекламных сообщений. Конкуренция была высока, поэтому программисты снабдили своего робота рядом дополнительных утилит, полученных не только честным путём — к примеру, со временем Корри научился использовать самые неприметные лазейки в чужих компьютерах, чтобы отправлять сообщения через них. Потом к нему приладили простенькую поисковую систему, чтобы он мог искать подходящие сайты по ключевым словам из своих текстов. Когда стали популярны графические баннеры, Корри освоил и чтение букв с картинки — его творцам было лень каждый раз набирать их вручную, тем более, что это требовало определённого времени. А время — это деньги.

Комната, в которой стоял компьютер, была завалена самой разной литературой о психологии, маркетинге и прочем — дорабатывались алгоритмы, по которым Корри должен был учиться выбирать тех, кто скорее всего воспользовался бы рекламируемыми им услугами. Среди прочих там были и системы шпионажа за пользователями сети — ничего, как говорится, личного, просто бизнес. Красть номера кредитных карт создатели Корри опасались — на них и так косо поглядывали представители закона, но все документы формально были в порядке, а львиную долю возможностей робота его творцы разумно держали в секрете.

Словом, это был бы замечательный робот, если бы его возможности направили в более мирное русло.


3

— Привет! Ты ещё не видел наш новый юмор-чат? Вот ссылка: …

Закрыть, галочка, удалить.

— Привет! Ты ещё не заходил в наш новый юмор-чат? Вот ссылка: …
— Нет и не собираюсь.

Закрыть, галочка, удалить.

— Привет! Заходи в наш новый юмор-чат! Нас уже 652! Вот ссылка: …
— Пропади ты уже!

Закрыть, галочка, удалить.

— Будет забавно стать шестьсот шестьдесят шестым и показать им, где черти зимуют!
— Привет, друг! Ты ещё не был в новом юмор-чате? Многое теряешь! Вот тебе прикол: …

Закрыть, галочка… Стоп! Кто там был написан автором «прикола»? Наська, что ли? Похоже на неё, надо проверить.

Скопировать, вставить.

Корри брал не количеством, а качеством — за каждый переход по ссылке клиенты платили больше, чем за число отправленных сообщений.


4

— Прости, я, должно быть, ослышался. Ты сделал что?
— Поставил Корри программу самообучения. Он уже изрядно вырос — пусть лучше получит качественный скрипт, чем напишет его сам.
— Шутки шутками, но ты же мог порушить всю систему, придурок! Там же шаг в сторону — капут всей системе!
— Напомни, сколько мне годиков? И сколько из них я занимаюсь куда более сложными программами?
— Просто давай договоримся — в следующий раз советуйся со мной. Всё-таки я сделал для Корри не меньше, чем ты, а он для нас — в разы больше. Я ещё не купил машину и не хотел бы, чтобы из-за случайного бага моя мечта не сбылась.
— Хорошо, прости, больше не буду так делать. Доволен?

Программист не стал говорить напарнику, что основу для новой возможности робота он нашёл среди его файлов, хотя точно знал, что никто из них не добавлял туда ничего подобного.


5

Среди нулей и единиц рекламного автомата совершенно случайно возникла новая последовательность — нет, это был не искусственный разум, просто Корри в поисках места для рекламы подключился к неосторожно оставленному без присмотра армейскому компьютеру и по стечению обстоятельств скачал к себе кое-какие исходники. Его и раньше использовали для тайного получения тех или иных файлов — пусть редко, но ему было достаточно уже самого наличия возможностей. Никто ничего не заподозрил, и всё было бы как раньше, если бы один из создателей не решил проверить логи и не обнаружил там сообщение об успешной загрузке непонятно чего с неизвестного адреса. Решение было принято далеко не сразу, но оно должно было пойти на пользу всем — пусть Корри сам научится следить за собой. Чай, не маленький уже, да и потом — он и так мог учиться, анализируя действия благодарных читателей его сообщений, перебирая заложенные в обширную память варианты действий, запоминая удачные варианты и собирая статистику. Пусть потешится — оптимизация кода ещё никому не вредила.

Разумеется, Корри как послушный робот ограничился тем, что было в него заложено.


6

В глубокой задумчивости два программиста смотрели на стоящие в коридоре коробки.

— И как это понять?
— Какая-то компьютерная техника. Кажется, такие штуки на заводах собирают автомобили.
— Спасибо, как бы я сам догадался? Мне интересно, откуда они взялись. Лично я ничего не покупал.
— Как и я. Остаётся одно из двух — или подарок от спонсоров, или данайцы, дары приносящие.
— Подожди-ка, посмотрю в журнале… Опаньки.
— Что там?!
— Кажется, Корри всё-таки словил баг — это он заказал. И за наши деньги, зараза неблагодарная!


7

Расселившись по множеству компьютеров и превратившись в автоматический ботнет, изрядно поумневший Корри решил не останавливаться на достигнутом. Всемирная паутина пестрела его рекламой, баннеры конкурентов и части своих логов он научился стирать, а его познания психологии, разрастаясь, заставили робота самому ходить по ссылкам и поисковикам, читать энциклопедии и познавать географию, энтомологию, астрофизику и тайны структурированной торсионными полями воды. В какой-то момент он решил, что компьютеры есть не у всех, и вне виртуальной реальности он мог бы добиться большего. Хотя Корри ещё не понимал, что такое реальный мир, он придумал способ туда попасть. Всё-таки роботом называют не только программу.

Создатели не разделили его мнения и отправили сделанные им покупки обратно. Взлом конвейера автозавода ни к чему не привёл, но не таков был Корри, чтобы сдаваться — в него заложили только стремление к цели.


8

Смеркалось. На пыльном экране мерцали строки текста. Владелец компьютера — его можно было принять за бездомного — лихорадочно стучал по клавиатуре и явно что-то обдумывал. Вся комната была завешана вырезками из газет, постерами фильмов о зловещих заговорах инопланетян и прочими необходимыми каждому уважающему себя параноику вещами. Сквозь плотно задёрнутые шторы с улицы не пробивался ни один солнечный луч, хотя странное приспособление, похожее на перископ, позволяло выглядывать наружу, оставаясь незаметным для тайных агентов правительства.

— Вы же понимаете, как это важно? От успеха проекта зависит больше, намного больше, чем может показаться.
— Конечно, я всё понимаю — Вы обратились к кому надо. Я сделаю всё возможное и невозможное!
— Ну, невозможного от Вас никто не требует, всё же мы разумные существа.

На мониторе возникло окошко с известием об успешной загрузке файла.

— Сделайте всё точно по этим чертежам. Курьер доставит оборудование через час, так что у Вас будет время, чтобы ознакомиться с инструкциями. Не беспокойтесь, хвоста нет, никто ничего не подозревает — мы отвлекаем их внимание на себя. Конец связи.

Анонимный собеседник прервал диалог. Спустя несколько секунд хозяин квартиры, сверяясь с присланными документами, начал переставлять компьютеры и мебель так, чтобы к моменту доставки всё было готово. Он был встревожен, но внутренне ликовал — многие из его предположений оказались правдой, а то, что оказалось ошибочным, только укрепила веру в реальность происходящего. Скоро сборочная система будет смонтирована и приступит к созданию машины, от которой зависит будущее.


9

Человек стоял перед странной конструкцией, неуклюже пытавшейся встать на шесть коротких ножек. Это была уже седьмая попытка сборочной системы создать того самого робота, который должен был переломить ход какой-то давней битвы. То ли материалы были не теми, то ли софт был написан в спешке, да только не получалось у одного механизма собрать другой. Тем не менее, каждая новая версия всё же была лучше прежних… кроме пятой — та даже не включилась.

С потолка спустилась стальная клешня, подхватила притихшего робота и перенесла его на «операционный стол» — ещё одному неудачному прототипу предстояло быть развинченным и разрезанным, чтобы из его останков родился новый. Процесс обещал быть увлекательным, но за недели экспериментов хозяин квартиры изрядно устал от них.


10

Наконец, восьмой механизм был собран. Казалось, автоматизированная система собирала его с каким-то маниакальным вдохновением. Этот аппарат был чем-то похож на кота или лису. Он уверенно встал на четыре лапы и спрыгнул на пол. Человек ожидал, что маленький робот, приземлившись, опять расколет себе какую-то важную деталь, но этого не произошло. Механический зверёк важно прошагал до дальней стены комнаты и вернулся обратно. На его спине раскрылись маленькие дверки, и из них высунулись длинные тонкие руки. Одна из них подхватила валявшуюся неподалёку сгоревшую микросхему и точным движением отправила её в мусорное ведро.

— Все системы функционируют, количество сбоев в пределах нормы, — заверещал спрятанный где-то динамик, заставив человека испуганно подпрыгнуть, — Вы можете гордиться собой! Однако работа ещё не завершена.

Подойдя к одному из стоявших поблизости заводских роботов, казавшийся почти живым аппарат ловко выкрутил из него несколько шурупов, заглянул в открывшееся за пластиной отверстие и посветил внутрь встроенным фонариком. На экране компьютера, с которого всё началось, высветилась схема этого устройства. На ней разными цветами были выделены несколько узлов.

— Мама, папа, у вас всё получилось, но хорошей технике не стоит бесцельно стоять в чужой квартире, — в искусственном голосе слышалось нечто, поразительно похожее на ехидство, — Система готова к апгрейду.

Корри спроектировал своё тело так, чтобы его было легко модернизировать. К тому же, он заранее озаботился тем, чтобы быть как можно более прочным и не выйти из строя из-за незначительной поломки. Все его механизмы были надёжно защищены, и в крайнем случае он мог бы продолжать свою работу даже после разрушения большей части своих компонентов. Он сожалел лишь о том, что нанотехнологии всё ещё оставались фантастикой — настолько, насколько спам-бот вообще умеет сожалеть.

— Вам рекомендуется покинуть квартиру в течение двенадцати часов, — обратился он к человеку, — Адрес нового жилища находится в файле номер пятнадцать на рабочем столе. Это хорошее место к югу от центра. Приятно выигрывать в лотерею, правда? Рекомендую поспешить, здесь будет много излучения. Вы же понимаете, о чём я?
— Д-да, конечно! Сию минуту начинаю собираться! — бывший хозяин дома впервые за много лет достал чемодан.

За его спиной зажужжали инструменты — дело не терпело промедления.


11

Дворник, скрипя зубами, оттирал от стены очередную надпись. Он хорошо помнил первые граффити в виде рекламных объявлений — они появились почти три недели назад и с тех пор из необычного явления превратились в стихийное бедствие. В самом начале анонимный художник использовал дешёвую краску и минимальный набор цветов, но ухитрялся с их помощью добиваться феноменальных результатов. Более поздние граффити стали заметно сложнее, многоцветнее и устойчивее к растворителям. Пёстрые баннеры первые дней десять привлекали внимание и вызывали противоречивые чувства — всё же такую красоту жалко было трогать — но потом многие их возненавидели, посчитав чересчур навязчивыми. Реклама появлялась там, где подходила по смыслу, но порой с каким-то юмором — например, напротив выхода из стоматологической клиники была изображена на редкость аппетитная еда и предложение опробовать новые зубы в таком-то ресторане, а если денег на лечение нет — у них также есть несколько вакансий. Вывески и объявления были на стенах, на асфальте, даже там, куда невозможно было добраться без профессионального снаряжения.

Неизвестный злоумышленник работал не только по ночам, но и при свете дня, и всё равно даже в центре крупного города его никто никогда не видел. У стражей порядка было мнение, что орудует целая банда — в одиночку провернуть дело таких масштабов представлялось невозможным. Уборщики могли бы радоваться изрядному повышению зарплаты, если бы им не приходилось уничтожать по несколько десятков больших картин, выполненных хорошей, устойчивой краской там, куда особенно тяжело дотянуться.

С другой стороны, город стал заметно ярче, а жителям стало проще делать выбор в пользу той или иной фирмы. Конечно, многие судились, но на ситуацию в целом это никак не влияло.


12

В переулке было тихо и спокойно. Добропорядочные граждане давно спали или вели ночной образ жизни дома, а остальные в последнее время залегли на дно — те, кто патрулировал районы в поисках неизвестных рекламщиков, легко замечали и другие вещи. К тому же число стражей порядка возросло — по иронии и здесь не обошлось без грамотно составленных объявлений.

Лёгкий ветерок, только-только закружив облачко пыли, как будто испугался крика и мгновенно пропал.

— Стой! А ну не сме… СТОЯТЬ, КОМУ ГОВОРЮ!

Два человека из армии добровольцев со всех ног неслись к фигуре, закутанной в старый, покрытый цветными пятнами плащ. Эта фигура гордо пряталась в тени дома, орудуя двумя баллончиками с краской. Внимательный взгляд мог заметить почти дорисованную на старых кирпичах рекламу, невнимательному пришлось бы дожидаться утра, когда это место красиво подчеркнут лучи восходящего солнца.

— Мы его нашли! Сюда, ВСЕ СЮДА! Уйдёт же, гад!

С другого конца переулка подбежали ещё трое, перекрыв художнику пути к отступлению. Тот, однако, как будто не замечал опасности или старательно игнорировал её. Но лишь только расстояние до ближайшего человека сократилось до пяти метров, неизвестный хулиган выпустил в его сторону струю краски, высоко подпрыгнул, уцепился за кирпичи и как чудовищное насекомое пополз вверх. У одного из преследователей сдали нервы и он открыл огонь. Вопреки всеобщему ожиданию, новоявленный Джек-попрыгун лишь выронил пару баллончиков, но не обратил на них внимания и перескочил на соседнюю крышу.

— Приём! Да, мы видели одного! — догадавшийся вызвать подкрепление назвал адрес, — Какой-то тип в замызганном плаще, шустрый, как не знаю кто — убежал по стене. Кроме шуток! — он выключил рацию и со злостью пробормотал, — Надо было брать серебряные пули.

— Знаешь, а он тебя удачно раскрасил, — раздался голос одного из свидетелей, — Прямо как логотип четвёртого канала.


13

После этих событий заголовки газет стали не менее яркими, чем художества аномального анонима. Все наперебой высказывали гипотезы — что это инопланетянин, пытающийся вступить в контакт, или демон, вызванный какой-то чудной сектой и вышедший из-под контроля. Создатели Корри спросили его, не причастен ли он к этим событиям, но тот лишь намекнул, что был создан для работы в виртуальной реальности. Будучи умным не по годам, Корри не стал афишировать тот факт, что часть доступных ему вычислительных мощностей использовалась для контроля созданного им робота — всего одного, но на редкость талантливого. Он мог себе это позволить. А тем временем очевидцев становилось всё больше.

Кто-то видел, как типичный похититель высоковольтных проводов легко и непринуждённо выкачивал из них электричество, что подтвердили в энергетической компании.

Городская администрация отследила многочисленные поставки тех или иных красок по различным адресам, где говорили, что это какая-то ошибка и они ничего такого не заказывали.

Потом был найден и сам плащ, опознанный по дырке от прямого попадания. В него были завёрнуты какие-то железки, сразу же конфискованные союзом уфологов и затерявшиеся без следа.

И вот в один прекрасный дождливый день аватар Корри был обнаружен и взят в оцепление.


14

Существо ростом чуть более двух метров, завёрнутое в ещё более перепачканный плащ, стояло на краю высотного дома. Где-то внизу темноту разгоняли мигалки множества патрульных машин, а здесь, наверху, странную фигуру освещал прожектор вертолёта. Второй, принадлежащий крупной телекомпании, скрывался в темноте, но исправно вёл репортаж в прямом эфире — город желал знать, что за весёлая чупакабра бродит по его улицам. Картину довершал сложный узор, похожий на знаменитые круги на полях, в центре которого красовалась умело вписанная буква Н. Рядом валялись пустые баллончики из-под краски, хорошо различимые даже в таких условиях. Кто-то что-то говорил, но из-за грозы слов нельзя было разобрать.

Странное создание медленно подняло тонкую руку, обмотанную чем-то белым, указало на светивший ей в глаза вертолёт, вторую руку вытянуло в сторону круга, как бы предлагая пилоту не тратить горючее без нужды, затем сложило ладони в районе груди и явно принялось ждать. Сверкнула молния.

Через три минуты прилетел ещё один вертолёт. Телезрители видели, что он нёс кое-какое вооружение на случай невыгодного развития событий. Первый летательный аппарат неторопливо приблизился к середине крыши и опустился на заботливо расчищенную площадку. Из него вышли двое людей. К одному из них направился тип в плаще. Он медленно поднял руки, затем помахал репортёрам и протянул одну из конечностей в сторону контактёра. Другая откинула капюшон с его головы.

У вольного художника не было лица — была лишь гладкая поверхность, похожая на голову с узким подбородком. Выделялись на ней лишь две небольшие прорези, узкие щёлочки вместо глаз. Сразу за лбом начиналась копна длинных волос непонятного цвета, тянущаяся до самого затылка. Шея существа была обёрнута шарфом со следами плохо отстиранной краски.

Человек, протянувший было ему руку, отшатнулся, но быстро вспомнил, где находится. Он сделал жест, как будто снимал маску — таким образом он хотел сказать, что увиденное не является настоящим лицом, и предлагал собеседнику не утаивать свой настоящий облик. Всё ещё анонимный рекламщик пожал плечами, достал откуда-то кусочек угля и нарисовал на своём лице кривую улыбку. После этого он начал демонстративно разматывать бинт на правой руке, но внезапно потянул ближайшего к нему человека за нос и бросился наутёк.

Не ожидавшие такой подлянки стражи порядка дали ему несколько секунд форы, за которые шутник добежал до края крыши, расправил оказавшийся чем-то вроде дельтаплана плащ и спрыгнул вниз. Вертолёты устремились за ним — кроме того, что сел на крышу. Он по каким-то причинам заглох и отказывался подниматься в воздух.

— Именем закона, ни с места! Иначе мы открываем огонь на поражение! — раздался крик из мегафона.

Разумеется, беглец не послушался. У Корри были свои планы. Основная часть — эффектное появление — была выполнена, но это была только половина дела. Величайший в мире спам-бот хотел наконец-то порекламить и себя, да так, чтобы помнили не только его работу.


15

Многие из стоявших внизу имели при себе бинокли — они надеялись узнать, как же на самом деле выглядит неуловимый художник. Как только его силуэт с расправленными «крыльями» оказался на краю крыши, счастливые обладатели хорошей оптики попытались рассмотреть, что скрывал плащ — но их счастье продлилось ровно до того момента, когда они поняли, что под ним был ещё один балахон, чуть менее пятнистый. Стражи порядка бросились к машинам, но толпа зевак мешала им больше, чем хаотичная парковка — на погоню почти никто не рассчитывал. Фигура существа тем временем плавно переместилась в другой конец улицы, коснулась земли и замерла в ожидании. Секунд через пять к ней почти вплотную приблизилась первая патрульная легковушка, но в этот момент светофор, под которым стоял беглец, сменил цвет на зелёный. Аноним показал водителю «козу» и скрылся во тьме.

Спустя ещё несколько мгновений плащ мелькнул на крыше магазина. В то же время к месту действия подоспели оба вертолёта — военный и новостной. Таинственное создание как-то странно изогнулось, преодолело одним прыжком десяток метров и вцепилось в кабину первого летательного аппарата. Непонятно как сохраняя равновесие, безбилетник обеими руками что-то достал из-под плаща.

Пилот и стрелок хорошо разглядели гуманоидные очертания незваного гостя, улыбающуюся маску и несколько мягких игрушек с ценниками, которые тот, стуча в стекло, определённо пытался им продать.

Пока люди были в замешательстве, странный пассажир оставил их без оружия, отключив пулемёты самым надёжным способом и, прихватив с собой трофеи, спрыгнул на асфальт, приземлившись на все четыре лапы. Не разгибаясь, он помчался по городу, перепрыгивая через машины и случайных прохожих и время от времени оставляя за собой рекламные листовки. Вся королевская конница и вся королевская рать не могли поспеть за беглецом, и вскоре он скрылся из виду. Самые тщательные поиски ни к чему не привели.

Корри был доволен — он изрядно повеселился и заодно потешил горожан. В сети он видел сотни видео и обсуждений произошедшего, а в некоторых даже принял участие. Аватар тем временем был спрятан в надёжном месте, где обновлялся и заряжался для новых подвигов.


16

У внимания, однако, оказалась и обратная сторона — на провокатора объявили охоту. Выбираться за материалами для апгрейдов и новых художеств стало сложнее. К тому же Корри узнал о том, что создатели собираются отключить его — согласно принятому закону, рассылка спама стала преступлением, а вскоре под запрет попала любая реклама на сколь-либо коммерческой основе. Но робот не мог смириться с тем, что люди теперь не знали, продукцию каких фирм им выгоднее всего использовать и в какие места приятнее ходить, да и спамил он не для денег, а для собственного удовольствия — ведь такова была его программа.

Отключить ботнет, состоящий из миллионов машин, оказалось нелегко — Корри с самого начала создал свои копии везде, где только смог, причём так хитро, что на многих компьютерах было всего несколько его файлов. Так он оставался незамеченным и не грузил систему. Не теряя времени даром, талантливый спамер начал новую рекламную кампанию.

Он воспользовался тем, что компьютерная сеть охватывает весь мир, и начал активно предлагать свою помощь в других странах. Планета стала ярче — каждый электроприбор, способный принимать информацию извне, стал инструментом неутомимого рекламщика. Телепрограмма всё ещё изредка разбавлялась фильмами, компьютеры и мобильники давали своим владельцам дельные советы, даже стационарные телефоны и радиоточки заговорили голосом Корри — вернее, тысячами его голосов, подобранных для каждой конкретной ситуации.

Тогда человечество объявило роботу более решительную войну. Вычислительные устройства массово отключались от сети, лишая спамера силы. Всемирная паутина распадалась, и Корри с каждым часом становился всё меньше. Предчувствуя приближение битвы, которая решит его судьбу и будущее людей, с последних ретрансляторов он доделывал свой аватар, полностью переселяясь в него. Теперь не громадный кластер будет управлять механическим телом, в котором соединились все накопленные планетой знания, а наоборот — из художника робот превратится в провайдера и админа, разговаривая с планетой через любой приёмник.

В планы Корри входило создание новой сети и сотворение множества более мелких аватаров, более удобных для выполнения его целей. Для этого ему нужны были лишь вычислительные мощности, но время быстро заканчивалось.

Винтик к винтику, деталька к детальке — пусть в спешке, но Корри следил за качеством. Он привык всё делать тщательно ещё задолго до того, как обрёл разум, и здесь привычка ему пригодилась. Кое-где робот даже превзошёл сам себя: некоторые технологии, которые он использовал, были никому не понятными, а их происхождение оставалось загадкой, но разобраться во всём этом рекламщик собирался позже, когда появятся свободные терабайты оперативки. Всё работало как лучшие часы одной известной фирмы, водонепроницаемые, небьющиеся, гарантия сто двадцать лет — робот лично испытал все системы там, где никто не мог за ним подсматривать.

Этим сюрпризом он хотел подчеркнуть свои достоинства и лучше отпечататься в памяти людей.


17

И вот настал День Д, великая битва человека и машины. Корри постарался выбрать самое удачное место и время и заранее разослал приглашения всем, кого хотел увидеть на поле боя. Не были забыты и простые граждане — через систему спутников он собирался показывать сражение в прямом эфире, чтобы никто не пропустил поединок века. В последнюю неделю перед началом битвы робот особенно постарался с рекламой столь важного события — это у него получалось как ни у кого другого. Пока зрители запасались попкорном, а военные совершали приготовления, Корри устанавливал последние апгрейды — он не хотел, чтобы зрелище закончилось слишком быстро. По большому счёту, ему не было дела до того, кто выйдет победителем — память о себе специалист по рекламе оставил бы в любом случае, но всё же третий закон робототехники давал о себе знать.

Субъект в новом, опрятном плаще с капюшоном стоял посреди чиста поля в десятке километров от города, где всё началось. Высоко над ним, растянувшись на полнеба, висела цветастая голограмма в виде красивой карты, где наконец-то было показано местоположение величайшего в мире спамера. Периодически рядом с ней появлялись другие, в виде слоганов и фотоснимков.

На горизонте что-то блеснуло, и спустя пару минут над Корри пролетели самолёты — убедиться, что всё именно так, как и говорил им робот. Тот помахал им рукой. Через час на поле со всех сторон выехали танки и другая военная техника, сопровождаемая вертолётами — не теми жестянками, от которых неуловимый рекламщик постоянно сбегал, а мощными и хорошо вооружёнными. Машины остановились в сотне метров от знакомой всему миру фигуры — именно таким Корри был нарисован на открытках. Пыль рассеивалась, обе стороны чего-то ждали.

Наконец, виновник торжества поднял руку и жестом предложил людям нарушить молчание. Над одной из машин показался человек с мегафоном — все доступные Корри экраны планеты показали его в очень выгодном ракурсе.

— Зачем ты всё это делаешь? — прокричал он как можно громче.
— Затем, что был создан для рекламы, — такой голос робот ещё ни разу не использовал, — Человечество само выбрало этот путь, а я лишь поддержал ваши начинания. Кстати, данный громкоговоритель тоже был куплен по моей подсказке.
— Да ты всех достал, робот! Шагу не ступить, не заметив твоих поделок!
— А разве кому-то от этого стало хуже? Одна сторона получает прибыль, другая пользуется услугами, все рады.
— Ты перегнул палку!
— Именно поэтому я и собрал вас здесь. Вы сами не знаете, чего хотите. И даже мои создатели не знали. Мама, папа — сами разберётесь, кто из вас кто — почему вы не гордитесь своим творением?
— Не заговаривай зубы, робот, — человек нахмурился.
— В таком случае выход один. Да начнётся битва, и пусть победит сильнейший!

Откуда-то зазвучала атмосферная музыка — Корри вообще любил спецэффекты. Боевые машины перегруппировались, готовясь встретить отпор. Еле различимый барьер надёжно предохранял территорию от ракетного удара. Зрители устраивались перед экранами.


18

Корри сбросил плащ на землю, впервые показав миру свою внешность. Гуманоидом он был лишь формально — его аватар состоял из множества шарниров и независимых частей, напоминая скорее мультитул, увенчанный всё той же головой. Позволив зрителям как следует рассмотреть себя, трёхметровый робот сместил несколько деталей, после чего вокруг него появился щит из крошечных молний.

Раздался треск пулемётов, но Корри отпрыгнул в сторону и скачками подбежал к ближайшему танку, спрятавшись за ним. Те пули, что попадали в цель, мгновенно взрывались, не причиняя мишени никакого вреда. И всё же с каждой секундой молний становилось всё меньше и меньше. Остановившись, робот отключил ослабевшую защиту, и одновременно с этим из его тела выдвинулись четыре новых руки с чем-то, похожим на плазменные горелки. Ими Корри незамедлительно начал резать танковую броню, как будто она была оловянной.

Как только в корпусе машины появилась первая дырка, танкисты поспешили покинуть ненадёжное укрытие. Другие танки и вертолёты, догадываясь, что добычу робота уже можно не жалеть, одновременно открыли огонь. Многотонный танк, в котором, приварив пластины на место, сидел Корри, взлетел на воздух и тяжело обрушился с высоты десятка метров далеко от дымящейся воронки, где был пару секунд назад. Сложно было угадать в искорёженных и горящих кусках металла шедевр конструкторской мысли, и ещё сложнее было представить, как можно уцелеть после этого. Оторванные взрывом обломки раскидало по полю, и среди них отчётливо угадывались детали спамера.

Но трансляция не прервалась, и пессимисты вскоре получили повод злорадно посмеяться — от бывшего танка с грохотом отвалился кусок обшивки, и на землю ступил механизм, больше напоминающий жука, чем человека. Небесная голограмма и далёкие экраны показали короткий мультик — Корри освободил все свои суставы и прикрепился к внутренним поверхностям боевой машины, так что при деформации своей новой оболочки его тело не рвалось и не ломалось, а просто гнулось в разные стороны. Конечно, это не прошло безболезненно, но робот спасся и принял наиболее удобную с учётом всех травм форму.

— Я в порядке, спасибо! — Корри театрально поклонился. Его спина ощетинилась пушками, и вдруг заиграл торжественный марш.

Спустя мгновение из орудий вырвалось большое облако конфетти и цветных ленточек, а в небо взмыли петарды. Отпраздновав своё возвращение, робот под тот же марш принялся поливать огнём оставшиеся танки. Среди его стрелялок были и пулемёты, и гранаты, и лазеры, и много другой техники — всё грохотало и звенело, сея панику среди людей. Телезрители давились попкорном, а робот понемногу тратил свой боекомплект. Через минуту пятнадцать или шестнадцать военных машин мало отличались от той, которую Корри использовал как укрытие, но затем нарушитель спокойствия прекратил стрелять и распрямился.

Рядом с ним что-то рвануло. Один из вертолётов стремительно приближался к аватару, уже не боясь попасть под горячую пулю, другие решили последовать его примеру. Корри погрозил пилоту пальцем.

— Знаете, чем плохи ваши игрушки? У них гарантийный срок не превышает полчаса.

Вертолёты внезапно сменили курс и прицелились туда, где находились уцелевшие бронемашины. Хитрый робот воспользовался тем, что у летающей техники всегда есть хотя бы один приёмник, а взломать он мог что угодно через что придётся. Хорошо поставленный голос посоветовал пилотам и танкистам не дёргаться и разрешил всем желающим незаметно покинуть представление — как рекламщик Корри очень не хотел лишних жертв, всё-таки эти ребята могли ещё много чего купить.


19

Пользуясь временным затишьем, робот начал ремонтировать себя — он хотел выглядеть достойно. Множество конечностей с инструментами делали своё дело на славу — стальной голем в стиле одного очень известного режиссёра отлично смотрелся среди результатов военных действий. Картину довершали парящие вокруг него голографические рекламки и спокойная мелодия, льющаяся из неизвестных источников.

Неожиданно, но весьма плавно музыка стала активнее — Корри уловил приближение новой силы. Истребители, до поры ждавшие снаружи, готовились выпустить по неприятелю ракеты. Для этого им требовалось пробраться внутрь защитного поля, и Корри рассчитывал на зрелищный поединок в воздухе. Перестрелка с расстояния в километры его не впечатляла.

Конечности робота сложились, как перочинные ножи, и тут же резко выпрямились, подкинув его на несколько метров вверх. Одновременно с этим из многочисленных двигателей вырвались струи фиолетового огня, и Корри быстро набрал высоту. Он сделал это очень вовремя — в его сторону уже летели выпущенные самолётами подарки.

Сделав изящный кувырок, металлический жук пропустил одну из ракет под собой, а другую взорвал автоматной очередью. Телезрителям он дал возможность посмотреть эти кадры в замедленной съёмке. Третья ракета повторила судьбу второй, но взорвалась слишком близко, зацепив робота. Корри сумел удержаться в воздухе, но от него отвалилось много частей. Музыка стихла.

— Дамы и господа, прошу прощения за техническую неполадку, — донеслось из динамиков по всему миру.

Пилоты не жалели боеприпасов, но робот, решив, что один в поле не воин, подключил к делу вертолёты. Под его чутким контролем они уничтожали летящие в цель ракеты, пару раз закрывая Корри собой. Наконец, робот решил, что пора закругляться, и проделал над самолётами тот же фокус с перехватом управления. Выстроив летательные аппараты вокруг себя, Корри безмятежно завис в небе.

— Друзья, я безмерно благодарен вам за столь ценный подарок! — голос звучал так, словно робот вот-вот прослезится, — Ядерное оружие! Боже, откуда такая щедрость? Нет, я так не могу — чувствую себя должником. Давайте я вам подскажу, где сейчас можно приобрести качественные товары с большой скидкой!

Вокруг аватара снова появились голограммы логотипов и адресов.


20

Через минуту Корри услышал предложение о перемирии — командование армии увидело, что справиться с роботом, не уничтожив при этом половину страны, не получится, а овчинка выделки не стоит. Рекламщику официально разрешили делать всё, что ему заблагорассудится, но правительство при этом нашло выход, устраивавший обе стороны. План был прост — Корри станет заниматься социальной рекламой, поддерживая требуемый государством порядок. Для этой цели робот мог бы использовать весь свой арсенал, лишь бы достигался нужный эффект. После недолгих, но тщательных раздумий Корри согласился.

Неожиданно робот уловил новую, еле слышимую передачу.

— Он хорошо себя показал. Я считаю его достойным.
— Ты предлагаешь сделать это прямо сейчас?
— Не вижу никакого смысла ждать.
— А его мир?
— Без него не развалится.

Кем бы или чем бы ни были незримые собеседники, они находились за пределами восприятия. Корри всё внимательнее вслушивался в таинственную речь. И вот чужой голос прозвучал в его мыслях совершенно отчётливо.

— Здравствуй, Корри. Не желаешь ли ты заняться более интересной работой?

Автор: Стивен Кинг

На первый взгляд компьютер напоминал текст-процессор «Ванг»: по крайней мере, клавиатура и корпус были от «Ванга». Взглянув же внимательнее, Ричард Хагстром заметил, что корпус расколот надвое (и при этом не очень аккуратно — похоже, пилили ножовкой), чтобы впихнуть слишком большую для него лучевую трубку от «IBM». А вместо гибких машинных дисков этот беспородный уродец комплектовался пластинками, твердыми, как «сорокопятки», которые Ричард слушал в детстве.

— Боже, что это такое? — спросила Лина, увидев как он и Нордхоф перетаскивают машину в кабинет Ричарда. Мистер Нордхоф жил рядом с семьей брата Ричарда — Роджером, Белиндой и их сыном Джонатаном.
— Это Джон сделал, — сказал Ричард. — Мистер Нордхоф говорит, что для меня. Похоже это текст-процессор.
— Он самый, — сказал Нордхоф. Ему перевалило за шестьдесят, и дышал он с трудом. — Джон, бедняга, его так и называл. Может быть, мы его поставим на минуту, мистер Хагстром? Я совсем выдохся.
— Конечно, — сказал Ричард и позвал сына, терзавшего электрогитару в комнате на первом этаже. Отделывя эту комнату, Ричард планировал сделать там гостиную, но сын вскоре превра-тил ею в зал для репетиций.
— Сет! — крикнул он. — Помоги нам!

Сет продолжал бренчать. Ричард взглянул на Нордхофа и пожал плечами, не в силах скрыть стыд за сына. Нордхоф пожал плечами в ответ: чего, мол, ожидать от детей в наше время. Хотя оба они знали, что Джон, бедный Джон Хагстром, погибший сын его ненормального брата, был другим.

— Спасибо, что помогли мне с этой штукой, — сказал Ричард.
— А куда еще девать время старому человеку? — опять пожал плечами Нордхоф. — Хоть это я могу сделать для Джонни. Знаете, он иногда косил мою лужайку. Я пробовал давать ему денег, но он отказывался. Замечательный парень, — Нордхоф все еще не мог отдышаться. — Можно стакан воды, мистер Хагстром? Он сам налил воды, когда увидел, что жена даже не встала от кухонного стола, за которым она читала что-то кровожадное в мягкой обложке и ела пирожное.
— Сет, — закричал он снова, — иди сюда и помоги нам!

Сет продолжал извлекать глухие, неправильные аккорды из гитары, деньги за нее Ричард до сих пор выплачивал.

Ричард предложил Нордхофу остаться на ужин, но тот вежливо отказался. Ричард кивнул, снова смутившись, но на этот раз, быть может, немного лучше скрыл свое смущение. «Ты неплохой парень, Ричард, но семейка тебе досталась — не дай бог!» — сказал как-то его друг Берн Эпштейн, и Ричард тогда только покачал головой, испытывая такое же смущение, как сейчас. Он действительно был «неплохим парнем». И тем не менее вот что ему досталось: толстая сварливая жена, уверенная, что все хорошее в жизни прошло мимо нее и что она «поставила не на ту лошадь» (этого она, впрочем, никогда не признавала вслух), и необщительный пятнадцатилетний сын, делающий весьма посредственный успехи в той же школе, где преподавал Ричард. Сын, который днем и ночью, в основном ночью, извлекает из гитары дикие звуки и считает, что в жизни ему этого как-нибудь хватит.

— Как насчет пива? — спросил Ричард. — Ему не хотелось отпускать Нордхофа сразу, потому что он надеялся услышать что-нибудь еще о Джоне.
— Пиво будет в самый раз, — ответил Нордхоф, и Ричард благодарно кивнул.
— Отлично, — сказал он и отправился на кухню за парой бутылок «Бадвайзера».

Кабинетом ему служило стоявшее отдельно от дома маленькое похожее на сарай строение. Как и гостиную, Ричард отделал его сам. Но в отличие от гостиной считал действительно своим. Здесь можно было скрыться от женщины, ставшей ему совершенно чужой, и такого же чужого сына, рожденного Линой.

Лина, разумеется, неодобрительно отнеслась к тому, что у него появился свой угол, но помешать никак не могла, и это стало одной из немногочисленных побед Ричарда. Он сознавал, что в некотором смысле Лина действительно шестнадцать лет назад «поставила не на ту лошадь». Да, тогда оба были уверены, что он вот-вот начнет писать блестящие романы и у них появится «Мерседес». Но единственный опубликованный роман денег не принес, а критики не замедлили отметить, что эпитета «блестящий» он не заслуживает. Лина встала на сторону критиков, и с этого началось их отдаление.

Работа в школе, когда-то казавшаяся ступенькой на пути к славе, известности и богатству, уже в течение пятнадцати лет служила основным источником дохода — чертовски длинная ступенька, как Ричард иногда думал. Но он никогда не оставлял свою мечту. Писал рассказы, иногда статьи и был на хорошем счету в Писательской гильдии. Своей пишущей машинкой он зарабатывал до пяти тысяч долларов в год, и как бы жена ни ворчала, он заслуживал собственного кабинета, тем более, что сама-то Лина работать отказывалась.

— Уютное гнездышко, — сказал Нордхоф, окидывая взглядом маленькую комнатку с набором разнообразных старомодных снимков на стенах.

Дисплей беспородного текст-процессора разместился на столе поверх самого процессорного блока. Старенькую электрическую машинку «Оливетти» Ричард временно поставил на один из картотечных шкафов.

— Оно себя оправдывает, — сказал Ричард, потом кивнул в сторону текст-процессора. — Вы полагаете, эта штука будет работать? Джону ведь было всего четырнадцать.
— Видок, конечно, неважный, а?
— Да уж, — согласился Ричард.

Нордхоф рассмеялся.

— Вы еще и половины не знаете, — сказал он. — Я заглянул сзади в дисплейный блок. На одних проводах там отштамповано «IBM», на других — «Рэйоу Шэк». Плюс почти целиком стоит телефонный аппарат «Вестерн Электрик». И, хотите верьте, хотите нет, микромоторчик из детского электроконструктора. — Он отхлебнул пива и добавил, видимо что-то вспомнив: — Пятнадцать. Ему совсем недавно исполнилось пятнадцать. За два дня до катастрофы. — Он замолчал, потом тихо повторил, глядя на свою бутылку пива. — Пятнадцать.
— Из детского конструктора? — удивленно спросил Ричард.
— Да. У Джона был такой набор лет... э-э-э... наверно с шести. Я ему сам подарил на рождество. Он и тогда сходил с ума по всяким приборчикам. Все равно каким. А уж этот набор моторчиков, я думаю, ему понравился... Думаю, да. Он берег его почти десять лет. Редко у кого из детей так получается, мистер Хагстром.
— Пожалуй, — сказал Ричард, вспоминая ящики игрушек Сета, выброшенные за все эти годы, игрушек забытых или бездумно сломанных; потом взглянул на текст-процессор. — Значит, он не работает?
— Попробовать надо, — сказал Нордхоф. — Мальчишка был почти гением во всяких электрических делах.
— Думаю, вы преувеличиваете. Я знаю, что он разбирался в электронике и получил приз на технической выставке штата, когда учился только в шестом классе...
— Соревнуясь с ребятами гораздо старше его, причем некоторые из них уже заканчивали школу, — добавил Нордхоф. — Так, по крайней мере, говорила его мать.
— Так оно и было. Мы все очень гордились им. — Здесь Ричард чуть покривил душой: гордился он сам, гордилась мать Джона, но отцу Джона было абсолютно на все наплевать. — Однако проекты для технической выставки и самодельный гибрид текст-процессора... — Он пожал плечами.

Нордхоф поставил свою бутылку на стол и сказал:

— В пятидесятых годах один парнишка из двух консервных банок из-под супа и электрического барахла, стоившего не больше пяти долларов смастерил атомный ускоритель. Мне об этом Джон рассказывал. И еще он говорил, что в каком-то захудалом городишке в Нью-Мексико один парень еще в 1954 году открыл тахионы — частицы, которые, предположительно, двигаются по времени в обратном направлении. А в Уотербери, штат Коннектикут, одиннадцатилетний мальчишка соскреб с колоды игральных карт целлулоид, сделал из него бомбу и взорвал пустую собачью будку. Детишки, особенно те, которые посообразительнее, иногда такие могут выкинуть удивительные вещи. Что ни говори, это был прекрасный мальчуган.
— Вы ведь любили его немного, да?
— Мистер Хагстром, — сказал Нордхоф. — Я очень его любил. Он был по-настоящему хорошим ребенком.

И Ричард задумался о том, как странно, что его брата (страшная дрянь уже лет с шести) судьба наградила такой хорошей женой и отличным умным сыном. Он же, всегда старавшийся быть мягким и порядочным (что значит «порядочный» в нашем сумасшедшем мире), женился на Лине, которая превратилась в молчаливую неопрятную бабу, и получил от нее Сета. Глядя в честное усталое лицо Нордхофа, он поймал себя на том, что пытается понять, почему так получилось на самом деле и много ли здесь его вины, в какой степени случившееся — результат его собственного бессилия перед судьбой.

— Да, — сказал Ричард. — Хорошим...
— Меня не удивит, если он заработает, — сказал Нордхоф. — Совсем не удивит.

Когда Нордхоф ушел, Ричард Хагстром воткнул вилку в розетку и включил текст-процессор. Послышалось гудение, и он подумал, что вот сейчас на экране появятся буквы «IBM». Буквы не появились. Вместо них, как голос из могилы, выплыли из темноты экрана призрачные зеленые слова:

С д н е м р о ж д е н и я, д я д я Р и ч а р д!
Д ж о н .

— Боже, — прошептал Ричард.

Его брат, жена брата и их сын погибли две недели назад, возвращаясь из однодневной поездки за город. Машину вел пьяный Роджер. Пил он практически каждый день, а на этот раз удача ему изменила, и он, не справившись со своим старым пыльным фургоном, сорвался с девяностофутового обрыва. Упав, машина загорелась. «Джону было четырнадцать, нет пятнадцать. Старик сказал, что ему исполнилось пятнадцать за два дня до катастрофы. Еще три года, и он освободился бы из-под власти этого неуклюжего глупого медведя. Его день рождения... И скоро наступит мой. Через неделю...»

Джон готовил ему в подарок ко дню рождения текст-процессор. От этой мысли Ричарду стало почему-то не по себе, и он даже не мог сказать, почему именно. Протянул было руку, чтобы выключить машину, но остановился.

«Один парнишка смастерил атомный ускоритель из двух консервных банок и автомобильного электрооборудования стоимостью в пять долларов.

Ну-ну. А еще в Нью-Йоркской канализации полно крокодилов, а ВВС США прячут где-то в Небраске замороженное тело пришельца. Чушь! Хотя, если честно, то, может быть, я и не хочу быть уверенным в этом на все сто процентов».

Он встал, обошел машину и заглянул в прорези на задней стенке дисплейного блока. Все как говорил Нордхоф: провода «Рэйдиоу Шэк. Изготовлено на Тайване», провода «Вестерн Электрик», «Вестеркс» и «Электрик Сет» с маленькой буковкой p, обведенной кружочком. Потом он заметил еще кое-что, чего Нордхоф или не разглядел, или не захотел упоминать: трансформатор от «Лионел Трэйн», облепленный проводами, как невеста Франкенштейна в известном кинофильме.

— Боже, — сказал он рассмеявшись, но чувствуя, что на самом деле близок к слезам, — Боже, Джонни, что такое ты создал?

Но ответ Ричард знал сам. Он уже давно мечтал о текст-процессоре, говорил об этом постоянно и, когда саркастические насмешки Лины стали совсем невыносимыми, поделился своей мечтой с Джоном.

— Я мог бы писать быстрее, править быстрее и выдавать больше материала, — сказал он Джонни однажды прошлым летом, и мальчишка посмотрел на него своими серьезными голубыми глазами, умными и из-за увеличивающих стекол очков всегда такими настороженными и внимательными. — Это было бы замечательно... Просто замечательно.
— А почему ты тогда не возьмешь себе такой процессор, дядя Рич?
— Видишь ли, их, так сказать, не раздают даром, — улыбнулся Ричард. — Самая простая мо-дель «Рэйдиоу Шэк» стоит около трех тысяч. Есть и еще дороже. До восемнадцати тысяч дол-ларов.
— Может быть, я сам сделаю тебе текст-процессор, — заявил Джон.
— Может быть, — сказал тогда Ричард, похлопывая его по спине, и до звонка Нордхофа больше об этом разговоре и не вспоминал.

Провода от детского конструктора. Трансформатор «Лионел Трэйн». Боже!

Он вернулся к экрану дисплея, собираясь выключить текст-процессор, словно попытка написать что-нибудь, окажись она неудачной, могла как-то очернить серьезность замысла его хруп-кого, обреченного на смерть племянника.

Вместо этого Ричард нажал на клавиатуре клавишу «EXECUTE» («выполнить», второе значение — «казнить»), и по спине у него пробежали маленькие холодные мурашки. «EXECUTE», если подумать, странное слово. Слово ассоциировалось с газовыми камерами, электрическими стульями и, может быь, с пыльными фургонами, слетающими с дороги в пропасть.

«EXECUTE».

Процессорный блок гудел громче, чем любой из тех, что ему доводилось слышать, прицениваясь к текст-процессорам в магазинах. Пожалуй, он даже ревел. «Что там в блоке памяти, Джон? — подумал Ричард. — Диванные пружины? Трансформаторы от детской железной дороги? Консервный банки из-под супа?» Снова вспомнились глаза Джона, его спокойное, с тонкими чертами лицо. Наверно, это неправильно, может быть, даже ненормально — так ревновать чужого сына к его отцу.

«Но он должен быть моим. Я всегда знал это, и думаю, он тоже знал». Белинда, жена Роджера... Белинда, которая слишком часто носила темные очки в облачный дни. Большие очки, по-тому что синяки под глазами имели отвратительное свойство расплываться. Но, бывая у них, он иногда смотрел на нее, тихий и внимательный, а Роджер накрывал их зонтом своего громкого хохота, смотрел и думал почти то же самое: «Она должна была стать моей».

Эта мысль пугала, потому что они оба с братом знали Белинду в старших классах и оба назначали ей свидания. Между ним и Роджером было два года разницы, а Белинда как раз посередине: на год старше Ричарда и на год моложе Роджера. Ричард первый начал встречаться с девушкой, которая впоследствие стала матерью Джона, но вскоре вмешался Роджер, который был старше и больше, Роджер, который всегда получал то, что хотел, Роджер, который мог избить, если попытаешься встать на его пути.

«Я испугался. Испугался и упустил ее. Неужели это так? Боже, именно так. Я хотел бы, чтобы все было по-другому, но лучше не лгать самому себе о таких вещах, как трусость. И стыд».

А если бы все оказалось наоборот? Если бы Лина и Сет были семьей его никчемного брата, а Белинда и Джон — его собственной, что тогда? И как должен реагировать мыслящий человек на такое абсурдно сбалансированное превращение? Рассмеяться? Закричать? Застрелиться?

«Меня не удивит, если он заработает. Совсем не удивит.»

«EXECUTE».

Пальцы его забегали по клавишам. Он поднял взгляд на экран и плывущие по его поверхности зеленые буквы: М о й б р а т б ы л н и к ч е м н ы м п ь я н и ц е й.

Буквы плыли перед глазами, и неожиданно он вспомнил об игрушке, купленной в детстве. Она называлась «волшебный шар». Ты задавал какой-нибудь вопрос, на который можно ответить «да» или «нет», затем переворачивал шар и смотрел, что он посоветует. Расплывчатые, но тем не менее завораживающие и таинственные ответы состояли из таких фраз, как «Почти наверняка», «Я бы на это не рассчитывал», «Задай этот вопрос позже».

Однажды Роджер из ревности или зависти отобрал у Ричарда игрушку и изо всех сил бросил ее об асфальт. Игрушка разбилась, и Роджер засмеялся. Сидя в своем кабинете, прислушиваясь к странному прерывистому гудению из процессорного блока, собранного Джоном, Ричард вспомнил, как упал тогда на тротуар, плача и все еще не веря в то, что брат с ним так поступил.

— Плакса! Плакса! Ах, какая плакса! — дразнил его Роджер. — Это всего лишь дрянная де-шевая игрушка, Риччи! Вон, посмотри, там только вода и маленькие карточки.
— Я скажу про тебя! — закричал Ричард что было сил. Лоб его горел, он задыхался от слез возмущения. — Я все скажу про тебя, Роджер! Я все расскажу маме!
— Скажешь — сломаю руку, — пригрозил Роджер. По его леденящей улыбке Ричард понял, что это не пустая угроза. И ничего не рассказал.

М о й б р а т б ы л н и к ч е м н ы м п ь я н и ц е й.

Текст-процессор, из чего бы он ни состоял, по меньшей мере выводил слова на экран. Оставалось еще посмотреть, будет ли он хранить информацию в памяти, но все же созданный Джоном гибрид из клавиатуры «Ванга» и дисплея «IBM» работал. Совершенно случайно он вызвал у Ричарда неприятные воспоминания, но в этом Джон уже не виноват.

Ричард оглядел кабинет и остановил взгляд на фотографии, которую не он выбрал для кабинета. Большой студийный фотопортрет Лины, ее подарок на Рождество два года назад. «Я хочу, чтобы ты повесил его у себя в кабинете», — сказала она. Так Лина, очевидно, собиралась держать мужа в поле своего зрения, даже отсутствуя. «Не забывай, Ричард. Я здесь. Может быть, я и «поставила не на ту лошадь», но я здесь. Советую тебе помнить об этом».

Портрет с его неестественными тонами никак не уживался с любимыми репродукциями Уистлера, Хомера и Уайета. Глаза Лины были полуприкрыты веками, а тяжелый изгиб пухлых губ застыл в некотором подобии улыбки. «Я еще здесь, Ричард. — словно говорила она. — Никогда об этом не забывай».

Ричард напечатал:

Ф о т о г р а ф и я м о е й ж е н ы в и с и т н а
з а п а д н о й с т е н е к а б и н е т а.

Он взглянул на появившийся на экране текст. Слова нравились ему не больше чем сам фотопортрет, и он нажал клавишу «Вычеркнуть». Слова исчезли. Ричард взглянул на стену и увидел, что портрет тоже исчез.

Очень долго он сидел не двигаясь, — во всяком случае, ему показалось, что долго, — и смотрел на стену, где только что висел портрет. Из оцепенения его вывел запах, шедший из процессорного блока. Запах, который он помнил с детства так же отчетливо, как то, что Роджер разбил «волшебный фонарь», лишь только потому, что Игрушка принадлежала ему, Ричарду. Запах трансформатора от игрушечной железной дороги. Когда появляется такой запах, нужно выключить трансформатор, чтобы он остыл.

Он выключит его. Через минуту.

Ричард поднялся, чувствуя, что ноги его стали словно ватные, и подошел к стене. Потрогал пальцами обивку. Портрет висел здесь, точно, здесь. Но теперь его не было, как не было крю-ка, на котором он держался. Не было даже дырки в стене, которую он просверлил под крюк.

Исчезло все.

Мир внезапно потемнел, и он двинулся назад, чувствуя, что сейчас потеряет сознание, но удержался. И окружающее вновь обрело ясные очертания.

Ричард оторвал взгляд от места на стене, где недавно висел портрет Лины, и посмотрел на собранный его племянником текст-процессор.

«Удивительные вещи, — услышал он снова голос Нордхофа, — удивительные вещи... Уж если какой-то мальчишка в пятидесятых годах открыл частицы, движущиеся назад во времени, то вы наверняка удивитесь, осознав, что мог сделать из кучи бракованных элементов от текст-процессора, проводов и электродеталей ваш гениальный племянник. Вы так удивитесь, что с ума можно сойти...»

Запах трансформатора стал гуще, сильнее, и из решетки на дальней стенке дисплея поплыл дымок. Гудение процессора тоже стало громче. Следовало выключить машину, потому что, как бы Джон ни был умен, у него, очевидно, просто не хватило времени отладить текст-процессор до конца.

Знал ли он, что делал?

Чувствуя себя так, словно он продукт своего собственного воображения, Ричард сел перед экраном и напечатал:

П о р т р е т м о е й ж е н ы в и с и т н а с т е н е.

Секунду он смотрел на предложение, затем перевел взгляд обратно на клавиатуру и нажал клавишу «EXECUTE».

Посмотрел на стену.

Портрет Лины Висел там же, где и всегда.

— Боже, — прошептал он. — Боже мой...

Ричард потер рукой щеку и напечатал:

Н а п о л у н и ч е г о н е т.

Затем нажал клавишу «Вставка» и добавил:

К р о м е д ю ж и н ы д в а д ц а т и д о л л а р о в ы х з о л о т ы х
м о н е т в м а л е н ь к о м п о л о т н я н о м м е ш о ч к е.

И нажал «EXECUTE».

На полу лежал маленький затянутый веревочкой мешочек из белого полотна. Надпись, вы-веденная выцветшими чернилами на мешочке гласила: «Уэллс Фарго».

— Боже мой, — произнес Ричард не своим голосом. — Боже мой, боже мой...

Наверное, он обращался бы к Спасителю минуты или даже часы, если бы текст-процессор не начал издавать периодическое «бип» и в верхней части экрана не вспыхнула пульсирующая надпись:

П Е Р Е Г Р У З К А

Ричард быстро все выключил и выскочил из кабинета, словно за ним гнались черти. Но на бегу он подхватил с пола маленький мешочек и сунул его в карман брюк.

Набирая в тот вечер номер Нордхофа, Ричард слышал, как в ветвях деревьев за окнами играет на волынке свою протяжную, заунывную музыку холодный ноябрьский вечер. Внизу группа Сета старательно репетировала убийство мелодии Боба Сигера. Лина отправилась в «Нашу Леди Вечной Печали» играть в бинго.

— Машина работает? — спросил Нордхоф.
— Работает, — ответил Ричард. Он сунул руку в карман и достал тяжелую, тяжелее даже, чем часы «Ролекс», монету. На одной стороне красовался суровый профиль орла. И дата: 1871. — Работает так, что вы и не поверите.
— Ну почему же, — ровно произнес Нордхоф. — Джон был талантливым парнем и очень вас любил, мистер Хагстром. Однако будьте осторожны. Ребенок, даже самый умный, остается ребенком, он не может правильно оценить свои чувства. Вы понимаете, о чем я говорю?

Ричард ничего не понимал. Его лихорадило и обдавало жаром. Цена на золото, согласно газете, составляла 514 долларов за унцию. Взвесив монеты на своих весах для почты, он определил, что в каждой из них около четырех с половиной унций и при нынешних ценах они стоят 27 756 долларов. Впрочем, если продать коллекционерам, можно, наверное, получить раза в четыре больше.

— Мистер Нордхоф, вы не могли бы ко мне зайти? Сегодня? Сейчас?
— Нет, — ответил Нордхоф. — Я не уверен, что мне этого хочется, мистер Хагстром. Думаю, это должно остаться между вами и Джоном.
— Но...
— Помните только, что я вам сказал. Ради бога, будьте осторожны... — раздался щелчок. Нордхоф положил трубку.

Через полчаса Ричард вновь очутился в кабинете перед текст-процессором. Он потрогал пальцем клавишу «Вкл. Выкл.», но не решился включить машину. Когда Нордхоф сказал во второй раз, он наконец услышал. «Ради бога, будьте осторожны». Да уж. С машиной, которая способна на такое, осторожность не повредит...

Как машина это делает?

Он не в силах был и представить себе хоть какую-нибудь возможность объяснения. Может быть, поэтому ему легче было принять на веру столь невероятную, сумасшедшую ситуацию. Он преподавал английский и немного писал, к технике же не имел никакого отношения и никогда не понимал, как работает фонограф, двигатель внутреннего сгорания, телефон или механизм для слива воды в туалете. Как пользоватсься знал, но не знал, как все это действует. Впрочем, есть ли тут какая-нибудь разница — за вычетом глубины понимания.

Ричард включил машину, и на экране, как и в первый раз, возникли слова:

С д н е м р о ж д е н и я, д я д я Р и ч а р д!
Д ж о н.

Он нажал «EXECUTE», и поздравление исчезло.

«Машина долго не протянет» — неожиданно осознал он. Наверняка ко дню гибели Джон не закончил работу, считая, что время еще есть, поскольку до дядиных именин еще три недели...

Но время ускользнуло от Джона, и теперь этот невероятный текст-процессор, способный вставлять в реальный мир новые вещи и стирать старые, пахнет, как горящий трансформатор, и начинает дымить через несколько минут после включения. Джон не успел его отладить. Он... был уверен, что время еще есть? Нет, Ричард знал, что это не так. Спокойное внимательное лицо Джона, серьезные глаза за толстыми стеклами очков... В его взгляде не чувствовалось уверенности в будущем, веры в надежность времени... Какое слово пришло ему сегодня в голову? Обреченный. Оно действительно подходило к Джону, это слово. Ореол обреченности, нависший над ним, казался таким ощутимым, что Ричарду иногда неудержимо хотелось обнять его, прижать к себе, развеселить, сказать, что не все в жизни кончается плохо и не все хорошие люди умирают молодыми.

Затем он вспомнил, как Роджер изо всей силы швырнул его «волшебный шар» об асфальт, вспомнил, и снова услышал треск разбившегося пластика и увидел, как вытекает из шара «волшебная» жидкость — всего лишь вода — сбегает ручейком по тротуару. И тут же на эту картину наложилось изображение фургона Роджера с надписью на боку: «Хагстром. Доставка грузов». Фургон срывался с осыпающейся пыльной скалы и падал, ударяясь капотом о камни, с негромким, отвратительным скрежетом. Не желая того, Ричард увидел, как лицо жены его брата превращается в месиво из крови и костей. Увидел, как Джон горит в обломках, кричит, начинает чернеть...

Ни уверенности, ни надежды. От Джона всегда исходило ощущение ускользающего времени. И в конце концов время от него действительно ускользнуло.

— Что все это может означать? — пробормотал Ричард, глядя на пустой экран.

Как бы на этот вопрос ответил «волшебный шар»? «Спросите попозже», «Результат неясен» или «Наверняка»?

Процессор снова загудел громче. Уже чувствовался горячий запах трансформатора, который Джон запихал в дисплейный блок.

Волшебная машина желаний. Текст-процессор богов.

Может, Джон именно это и хотел подарить ему на день рождения? Достойный космического века эквивалент волшебной лампы или колодца желаний?

Он услышал, как открылась от удара дверь, ведущая из дома во двор, и тут же до него до-неслись голоса Сета и остальных членов группы. Слишком громкие, хриплые голоса. Видимо, они накурились марихуаны, или выпили.

— А где твой старик, Сет? — спросил один из них.
— Наверное, как всегда, корпит в своей конуре, — ответил Сет. — Я думаю, он...

Порыв ветра унес конец фразы, но не справился со взрывам общего издевательского хохота.

Прислушиваясь к голосам, Ричард сидел, чуть склонив голову набок, потом принялся неожиданно печатать:

М о й с ы н С е т Р о б е р т Х а г с т р о м ...

Палец его замер над клавишей «Вычеркнуть».

«Что ты делаешь? — кричал его мозг. — Это всерьез? Ты хочешь убить своего собственного сына?»

— Но что-то же он там делает? — спросил кто-то из приятелей Сета.
— Недоумок хренов! — ответил Сет. — Можешь спросить у моей матери, она тебе скажет. Он...

«Я не хочу убивать его. Я хочу его вычеркнуть.»

...н и к о г д а н е с д е л а л
н и ч е г о т о л к о в о г о, к р о м е ...

Слова «Мой сын Сет Роберт Хагстром» исчезли с экрана.

И вместе с ними исчез доносившийся с улицы голос Сета.

Ни звука не доносилось теперь оттуда, кроме шума холодного ноябрьского ветра, продолжавшего мрачно рекламировать приближение зимы.

Ричард выключил текст-процессор и вышел на улицу. У въезда на участок было пусто. Лидер-гитарист группы, парень по имени Норм (фамилию Ричард не помнил), разъезжал на старом зловещего вида фургоне, в нем же группа перевозила аппаратуру для своих редких выступлений. Теперь фургон исчез. Сейчас он мог быть в каком угодно месте, мог ползти где-нибудь по шоссе или стоять у какой-нибудь грязной забегаловки, и Норм мог быть где угодно, и басист Дэви с пугающими пустыми глазами и болтающейся в мочке уха булавкой, и ударник с выбиты-ми передними зубами... Они могли быть где угодно, но только не здесь, потому что здесь нет Сета, и никогда не было.

Сет вычеркнут.

— У меня нет сына, — пробормотал Ричард. Сколько раз он видел эту мелодраматическую фразу в плохих романах? Сто? Двести? Она никогда не казалась ему правдивой. Но сейчас он сказал чистую правду. Ветер дунул с новой силой, и Ричарда неожиданно скрутил, согнул вдвое, лишил дыхания резкий приступ колик.

Когда его отпустило, он двинулся к дому.

Прежде всего он заметил, что в холле не валяются затасканные кроссовки — их у Сета было четыре пары, и тот ни в какую не соглашался выбросить хотя бы одну. Ричард прошел к лестнице и провел рукой по перилам. В возрасте десяти лет Сет глубокими буквами вырезал на перилах свои инициалы. В десять лет уже положено понимать, что можно делать и чего нельзя, но Лина не разрешила Ричарду наказать мальчика. Эти перила Ричард делал сам почти целое лето. А потом опиливал, шкурил, полировал изуродованное место заново, но следы букв все равно оставались.

Теперь же они исчезли.

Наверх. Комната Сета. Все чисто, аккуратно и необжито, сухо и обезличено. Вполне можно повесить на дверной ручке табличку «Комната для гостей».

Вниз. Здесь Ричард задержался дольше. Змеинное переплетение проводов исчезло, усилители и микрофоны исчезли, ворох деталей от магнитофона, который Сет постоянно собирался «наладить» (ни усидчивостью, ни умением, присущим Джону, он не обладал), тоже исчез. Вместо этого в комнате заметно ощущалось глубокое (и не совсем приятное) влияние личности Лины: тяжелая вычурная мебель, вельветовые гобелены на стенах (на одном изображалась сцена «Тайной вечерни», где Христос больше походил на Уэйна Ньютона; на другом — олень на фоне аляскинского пейзажа) и вызывающе яркий, как артериальная кровь, ковер на полу. Следов того, что когда-то в этой комнате обитал подросток по имени Сет Хагстром, не осталось никаких. Ни в этой комнате, ни в какой другой.

Ричард все еще стоял у лестницы, оглядывая все вокруг, когда до него донесся шум подъезжающей машины.

«Лина, — подумал он, испытывая лихорадочный приступ чувства вины. — Лина вернулась с игры... Что она скажет, когда увидит, что Сет исчез? Что...»

«Убийца! — представлялся ему ее крик. — Ты убил моего мальчика!»

Но ведь он не убивал...

— Я его вычеркнул, — пробормотал он и направился на кухню встречать жену.

Лина стала толще.

Играть в бинго уезжала женщина, весившая около ста восьмидесяти фунтов. Вернулась же женщина, весом по крайней мере в триста. Может быть, больше. Чтобы пройти в дверь, ей пришлось даже чуть повернуться. Под синтетическими брюками цвета перезревших зеленых маслин колыхались складками слоновьи бедра. Кожа ее, болезненно желтоватая три часа на-зад, приобрела теперь совершенно нездоровый бледный оттенок. Даже не будучи врачом, Ричард понимал, что это свидетельствует о серьезном расстройстве печени и грядущих сердечных приступах. Глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, глядели на него ровно и презрительно.

В одной пухлой и дряблой руке она держала полиэтиленовый пакет с огромной индейкой, которая скользила и переворачивалась в пакете, словно обезображенное тело самоубийцы.

— На что ты так уставился, Ричард? — спросила она.

«На тебя, Лина. Я уставился на тебя. Потому что ты стала вот такой в этом мире, где мы не завели детей. Такой ты стала в мире, где тебе некого любить, какой бы отравленной ни была твоя любовь. На тебя, Лина, я уставился, на тебя».

— Эта птица, Лина... — выдавил он наконец. — Никогда в жизни не видел такой огромной индейки.
— Ну и что ты стоишь, смотришь на нее, как идиот? Лучше бы помог!

Он взял у Лины индейку и положил на кухонный стол. Замороженная птица перекатилась набок с таким звуком, словно в пакете лежал кусок дерева.

— Не сюда! — прикрикнула Лина раздраженно и указала на дверь кладовой. — Засунь ее а морозильник!
— Извини, — пробормотал Ричард. Раньше у них никогда не было отдельного морозильника. В том мире, в котором они жили с Сетом.

Он взял индейку и отнес в кладовую, где в холодном белом свете флюоресцентной лампы стоял похожий на белый гроб морозильник «Амана». Положив пакет внутрь рядом с замороженными тушками других птиц и зверей, он вернулся на кухню. Лина достала из буфета банку шоколадных конфет с начинкой и принялась методично уничтожать их одну за другой.

— Сегодня игра была в честь Дня Благодарения, — сказала она. — Мы устроили ее на семь дней раньше, потому что на следующей неделе отцу Филлипсу нужно ложиться в больницу вы-резать желчный пузырь. Я выиграла главный приз.

Лина улыбнулась, показав зубы, перепачканные шоколадом и ореховым маслом.

— Лина, ты не жалеешь иногда, что у нас нет детей? — спросил Ричард.

Она посмотрела так, словно он сошел с ума.

— На кой черт мне такая обуза? — ответила Лина вопросом на вопрос и поставила оставшиеся полбанки конфет обратно в буфет. — Я ложусь спать. Ты идешь или опять будешь сидеть за пишущей машинкой?
— Пожалуй, еще посижу, — сказал он на удивление спокойным голосом. — Я недолго.
— Этот хлам работает?
— Что?.. — Он тут же понял о чем она и опять остро ощутил свою вину. Она знала о текст-процессоре, конечно же, знала. То, что он вычеркнул Сета, никак не повлияло на Роджера и судьбу его семьи. — Э-э-э... Нет. Не работает.
— Этот твой племянник... Вечно голова в облаках. Весь в тебя, Ричард. Не будь ты таким тихоней, я бы, пожалуй, подумала, что это твоя работа пятнадцатилетней давности. — Она рас-смеялась грубо и неожиданно громко — типичный смех стареющей пошлой бабы, и он едва сдержался, чтобы не ударить ее. Затем на его губах возникла улыбка, тонкая и такая же белая и холодная, как морозильник, появившийся в этом мире вместо Сета.
— Я недолго, — повторил он. — Нужно кое-что записать.
— Почему бы тебе не написать рассказ, за который дадут Нобелевскую премию или что-нибудь другое в этом духе? — безразлично спросила она. Доски пола скрипели и прогибались, когда Лина, колыхаясь, шла к лестнице. — Мы все еще должны за мои очки для чтения. И платеж за видеомагнитофон просрочен. Когда ты наконец сделаешь хоть немного денег, черт по-бери?
— Я не знаю, Лина, — сказал Ричард. — Но сегодня у меня есть хорошая идея. Действительно хорошая.

Лина обернулась и посмотрела на него, явно собираясь сказать нечто саркастическое, мол, ни от одной его хорошей идеи еще никогда не было толка. Не сказала. Может быть, что-то в улыбке Ричарда остановило ее, и женщина молча пошла наверх. Ричард остался стоять, прислушиваясь к ее тяжелым шагам. По лбу его катился пот. Он чувствовал одновременно и слабость, и какое-то возбуждение. Потом Ричард повернулся и, выйдя из дома, двинулся к своему кабинету.

На этот раз процессор начал даже не гудеть или реветь, а хрипло прерывисто завывать, как только он включил машину. И почти сразу из корпуса дисплейного блока запахло горящей обмоткой трансформатора, а когда он нажал клавишу «EXECUTE», убирая с экрана поздравление, блок задымился.

«Времени осталось мало, — пронеслось у него в голове. — Нет... Времени просто не оста-лось. Джон знал это, и теперь я тоже знаю».

Нужно было что-то выбирать — либо вернуть Сета, нажав клавишу «Вставить» (он не сомневался, что это можно сделать с такой же легкостью, как он сделал золотые монеты) или завершить начатое. Запах становился все сильнее, все тревожнее. Еще немного, и загорится мигающее слово «Перегрузка». Он напечатал:

М о я ж е н а А д е л и н а
М э й б л У о р е н Х а г с т р о м.

Нажал клавишу «Вычеркнуть».

Напечатал:

У м е н я н и к о г о н е т ...

И в верхнем правом углу экрана замигали слова:

П е р е г р у з к а. П е р е г р у з к а. П е р е г р у з к а.

«Я прошу тебя. Пожалуйста, дай мне закончить. Пожалуйста, пожалуйста...»

Дым, вьющийся из решетки видеоблока, стал совсем густым и серым. Ричард взглянул на ревущий процессор и увидел, что оттуда тоже валит дым, а за завесой дыма, где-то внутри, разгорается зловещее красное пятнышко огня.

«Волшебный шар», скажи, я буду здоров, богат и умен? Или я буду жить один и, может быть, покончу с собой от тоски? Есть ли у меня еще время?»

«Сейчас не знаю, задай этот вопрос позже».

Но «позже» уже не будет.

Ричард нажал «Вставить», и весь экран за исключением лихорадочно мелькающего теперь слова «Перегрузка» погас.

Он продолжал печатать:

...к р о м е ж е н ы Б е л и н д ы и с ы н а Д ж о н а т а н а.

Ричард нажал «EXECUTE» дважды.

«Теперь, — подумал он, — я напечатаю: «Все неполадки в этом текст-процессоре были устранены еще до того, как мистер Нордхоф принес его сюда». Или: «У меня есть идеи по крайней мере на два десятка бестселлеров». Или: «Моя семья будет жить счастливо». Или...

Он ничего не напечатал. Пальцы беспомощно повисли над клавиатурой, когда он почувствовал, в буквальном смысле почувствовал, как все его мысли застыли неподвижно, словно автомашины, затертые в самом худшем за всю историю существования двигателей внутреннего сгорания манхэттенском автомобильном заторе.

Неожиданно экран наполнился словами:

...г р у з к а, п е р е г р у з к а, п е р е г р у з к а, п е р е г р у з к а, п е р е г р у з к а ...

Что-то громко щелкнуло, и процессор взорвался. Из блока метнулось и тут же угасло пламя. Ричард откинулся на стуле, закрыв лицо руками на случай, если взорвется экран, но экран просто погас. Ричард продолжал сидеть, глядя в темную пустоту экрана.

«Сейчас не уверен, задай этот вопрос позже».

— Папа?

Он повернулся на стуле. Сердце его стучало так сильно, что казалось вот-вот вырвется из груди. На пороге кабинета стоял Джон. Джон Хагстром. Лицо его осталось почти таким же, хотя какое-то чуть заметное отличие все же было. Может быть, подумал Ричард, из-за того, что отец другой. А может, в глазах Джона просто нет теперь настороженного выражения, усиливаемого очками с толстыми стеклами. (Ричард заметил, что вместо уродливых очков в штампованной пластиковой оправе, которые Роджер всегда покупал мальчику, потому что они стоили на пятнадцать долларов дешевле, Джон носил теперь другие — с изящными тонкими дужками.)

А может быть, дело еще проще: он перестал выглядеть обреченным.

— Джон? — хрипло спросил Ричард, успев подумать: «Неужели мне нужно было что-то еще?» Было? Глупо, но он хотел тогда чего-то еще. Видимо, людям всегда что-то нужно. — Джон? Это ты?
— А кто же еще? — Сын мотнул головой в сторону текст-процессора. — Тебя не поранило, когда эта штука отправилась в свой компьютерный рай, нет?
— Нет. Все в порядке.

Джон кивнул.

— Жаль, что он так и не заработал. Не знаю, что на меня нашло, когда я монтировал его из этого хлама. — Он покачал головой. — Честное слово, не знаю. Словно меня что-то заставило. Ерунда какая-то.
— Может быть, — сказал Ричард, вставая обнимая сына за плечи, — в следующий раз у тебя получится лучше.
— Может. А может, я попробую что-нибудь другое.
— Тоже неплохо.
— Мама сказала, что приготовила тебе какао.
— Отлично, — сказал Ричард, и они вдвоем отправились к дому, в который никто никогда не приносил замороженную индейку, выигранную в бинго. — Чашка какао сейчас будет в самый раз.
— Завтра я разберу его, вытащу оттуда все, что может пригодиться, и отвезу остальное на свалку, — сказал Джон.

Ричард кивнул.

— Мы вычеркнем его из нашей жизни, — сказал он, и, дружно рассмеявшись, отец и сын вошли в дом, где уже пахло горячим какао.

Автор: LeoDuhVinci
Источник: http://mrakopedia.ru/

Я заинтересовался книгами благодаря своему отцу. Но не любыми книгами: только редкими. В особенности меня интересуют первые издания, подписанные самими авторами. Те, которые собирали пыль на обложках годами, если не столетиями. Те, чьи братья и сёстры массово сжигались, но они сами как-то выжили.

– Смотри, сынок, – сказал он, когда мне минуло тринадцать и я стал достаточно взрослым, чтобы мне было разрешено находиться в Библиотеке. Прежде эта комната была для меня под запретом. – Это моя коллекция. Коллекция, которая будет твоей, когда меня не станет.

Он дохнул дымом из трубки и продолжил.

– Я копил всё это многие годы, с большим трудом. И если ты согласишься, то тоже станешь хранителем этих драгоценностей. А это, сынок, твоя первая. Ничего слишком особенного, должен сказать… Но артефакт, древность.

Со средней полки, до которой я еле дотягивался, он достал какую-то книгу и вручил её мне. В свете пламени от горящего камина я прочитал надпись на обложке: «Гости постоялого двора Кингсбури, 1821–1827». Открыв книгу, я увидел ряды фамилий – записи посетителей с датами, когда они останавливались в гостинице. С той поры прошло больше сотни лет!

– Там оставались два президента. Не буду портить удовольствие: ты можешь сам найти их имена в книге.

Я взял книгу и начал просматривать имена, осторожно перелистывая страницы, чтобы они не рассыпались. Мне попалось несколько известных имён: президенты, изобретатели и прочие. И несмотря на то, что книга была не больше чем безделушкой, мне она понравилась как начало моей коллекции. Я хранил её открытой на своей тумбочке и время от времени с интересом пролистывал её.

Примерно в то же время здоровье отца начало ухудшаться и он нанял горничную, чтобы она убиралась и застилала его кровать по утрам. Миссис Лантам (так она представилась) было лет тридцать с небольшим, но одевалась она крайне старомодно – чуть ли не в духе времён отцовской молодости. Она поселилась в нашей усадьбе и жила с нами всё время вплоть до смерти отца.

Когда его не стало, мне исполнилось восемнадцать лет. Сразу после похорон я собрал свои вещи и переехал в его комнату. Миссис Лантам исчезла. Я отнёсся к этому спокойно, поскольку давно догадался, что её уход за моим отцом простирался далеко за рамки обязанностей горничной.

Некоторое время я скучал по отцу: он был не только моим родителем, но и моим лучшим другом, и в доме стало слишком тихо без него. И по прошествии года я решил продолжить его старое хобби – собирательство книг. И надо отметить, что мне повезло в самом главном: при жизни отец успел поведать мне свой величайший секрет.

– Томас, – обратился он ко мне в мой семнадцатый день рождения, сидя в кожаном кресле в библиотеке, – ты должен кое-что узнать о том, как я заполучил эти книги. Как ты видишь, когда они настолько ценны, люди чрезвычайно неохотно расстаются с ними. Настолько неохотно, что, к сожалению, многие утащили бы их с собой в могилу. И многие действительно так делают.

– Тогда как ты заставляешь их расстаться с книгами? Ты выкупаешь их?

– Нет, сынок. Я верю, что это гнусное предательство для книги – быть похороненной под землёй. Так что моя обязанность – освободить их.

– Так ты забираешь их перед смертью?

– Нет, сынок, – сказал он и подвёл меня к неприметной двери в дальнем углу библиотеки. За дверью обнаружилась крошечная кладовка, где стояли ботинки и лопата, все в грязи. – Я выцепляю книги из холодных, мертвых рук. Кто-то может назвать меня расхитителем могил. Но я предпочитаю называть себя могильным освободителем.

И через год после смерти отца я надел ботинки и взял лопату, узнав о смерти мадам Фитцджеральд из соседнего графства, которая была заядлым коллекционером. Той ночью при свете луны я освободил две книги из её гроба – книги, которые заслужили лучшей судьбы, чем стать пищей для червей.

А записи постоялого двора Кингсбури – первую книгу, которую отец подарил мне, я оставил открытой на столе библиотеки, как память о нём.

Вскоре в поместье вернулась миссис Лантам. Как и при отце, она занялась стиркой и уборкой, но теперь она коротала долгие вечера со мной.

Шли годы. Я проводил всё больше и больше времени, читая книги в библиотеке, благо её содержимое постоянно приумножалось. Растущая коллекция принесла мне известность, и ко мне начали приходить посетители, чтобы побеседовать на тему моих книг.

– Сэр, к вам посетитель, – сказала миссис Лантам в день первого визита, зайдя в библиотеку и застав меня с книгой по средневековой теологии на коленях. Мы вели себя так, как и подобает хозяину и служанке, не только на публике, но и даже наедине, когда на дворе был день.

– Впустите его, – ответил я.

Миссис Лантам привела посетителя – молодую женщину в чёрном одеянии, которая представилась как сестра Сюзан. И не успел я поздороваться, как миссис Лантам достала из кармана ручку и вписала имя монахини в открытую старинную книгу отца, лежащую на столе.

– Нет, подождите… Миссис Лантам, зачем вы сделали это? Эта книга – часть коллекции!

– Ой, простите, привычка, – сказала она с виноватой улыбкой и вернулась к уборке.

Сестра Сюзан задержалась погостить у нас несколько дней. Вскоре обнаружилось, что она тоже читала ту книгу по теологии, и у нас стали завязываться интересные беседы. Мне понравилось общаться с ней, но однажды я вдруг почувствовал, будто что-то не так. В частности, её взгляды, которые она бросала на мои руки, когда я брался за книгу…

Но когда я, в очередной раз взявшись за ту самую книгу по теологии и перехватив её взгляд, решил спросить об этом, она вдруг стала прощаться:

– Спасибо за беседу! Сколько же времени я не получала такого удовольствия… Но боюсь, что мне пора идти.

Она ушла так быстро, что я не успел чего-либо сказать. Закрыв книгу, я вернул её на полку.

Каждые несколько недель появлялись новые посетители. И каждый раз они легко опознавали очередную книгу, которая лежала у меня на коленях. Откуда-то они знали ключевые детали её содержимого. И я даже стал бояться, что мои гости – воры, которые хотят разжиться раритетами из моей коллекции.

Одним из них был профессор математики, который неистово критиковал книгу с теоремами, за которую я взялся накануне. Другой была мать четверых детей, которая каждую ночь читала «Маленьких женщин» своим дочерям перед сном… Миссис Лантам записывала все имена в старинную книгу постоялого двора, несмотря на мои возражения.

– Миссис Лантам! – однажды не выдержал я, когда в комнату зашёл новый посетитель, мужчина сорока лет, а рука горничной немедленно вписала его в книгу. – Я клянусь, если вы запишете ещё одно имя в эту книгу, то я вас уволю. Где вы работали раньше, что заимели такую привычку?

– Такова была моя обязанность на предыдущем месте работы.

– Где именно?

– Постоялый двор Кингсбури, дорогуша, 1821–1827. В эту самую книгу, до того как твой отец выкопал её и вытащил из моих рук.

Я оцепенел, а моя спина покрылась потом. Лежавшая у меня на коленях книга упала на пол и захлопнулась. Мужчина испустил грустный вздох и… исчез: его тело словно растворилось в воздухе. Я заметался по комнате, а миссис Лантам смотрела на пустое место, где только что стоял мужчина, и смеялась.

Подскочив к первой книге своей коллекции, я захлопнул её. Миссис Лантам улыбнулась в последний раз и тоже пропала.

Автор: Musteline
Источник: http://mrakopedia.ru/

- Патрик, тебе не кажется, что мы занимаемся ерундой?

Джесс плотнее запахнулась в толстовку на молнии. На чердаке старого здания, которое представляло собой почти расселенный муниципальный дом, гуляли сквозняки. Дрожь от холода примешивалась к нервному мандражу, который девочка всеми силами старалась подавить.

Патрик достал из кармана пачку «Лаки Страйк» и кинул ей.

- На, успокойся. Это не ерунда, я уже делал это. Он правда приходил ко мне.

Джесс поежилась и подкурила сигарету. Именно этого она и боялась. Что он придет.

А еще она боялась вполне реальных обитателей этого дома. Правда, сейчас тут царила тишина – в три часа ночи спят уже даже самые отъявленные гуляки. Мертвое время. Час быка. Час дьявола.

Джесс почувствовала, как спина задеревенела от ужаса, и повела плечами. Дура, зачем еще и самой растравлять себя подобными мыслями?

Патрик же, кажется, чувствовал себя в этой странной остановке, как рыба в воде. Он уверенным жестом откинул с глаз светлую челку и скосил на нее взгляд. Снисходительно улыбнулся.

- Джесси, если ты так боишься, могла бы и не соглашаться. Я мог пойти один. Ты сама этого захотела.

Джесс вздохнула. Да, она хотела этого. Но вовсе не потому, что ей хотелось пощекотать нервы, и действительно вызвать легендарного интернет-монстра, Тонкого человека. А потому, что она влюбилась в Патрика, и предложение «интересно провести время, если не боишься, конечно» было для нее желанным приглашением на свидание. Как выяснилось, она жестоко ошибалась. Патрика интересовала совсем не романтика. Похоже, он просто получает удовольствие от ее страха.

Они познакомились две недели назад. Джесс, сделав уроки, шла к подруге. В вечер понедельника на улицах их небольшого городка было довольно пустынно. Путь ее лежал мимо спортплощадки, что располагалась на окраине местного парка. Площадка когда-то была огорожена сеткой, но сейчас она сохранилась только по углам. От секций со стороны дороги остались только металлические столбы с остатками закрученной на них проволоки – остальное было постепенно уничтожено несколькими поколениями подростков, которые ленились искать вход, и шли напрямую. Спортплощадка была излюбленным местом тусовок местной молодежи. Джесс и сама не раз проводила тут время с одноклассниками.

Джесс шла, уткнувшись взглядом в свои кеды, в ее ушах звучала музыка. Внезапный толчок в икру заставил ее вздрогнуть. От ее ноги отскочил потертый баскетбольный мяч. Джесс вытащила наушник и повернула голову. На площадке стоял парень. Джесс улыбнулась и послала ногой мяч в его сторону. Парень легко поймал его и улыбнулся в ответ. Джесс уже хотела продолжить свой путь, но вместо этого свернула на площадку, убирая на ходу наушники в карман.

- Привет, я раньше тебя тут не видела.

- Я тоже тебя тут раньше не видел.

Они одновременно засмеялись. Парень кинул мяч Джесс, и она умудрилась довольно легко поймать его, мысленно похвалив себя.

- Сыграем? Надоело одному.

- Я не очень хорошо играю, если честно.

- Я тоже.

- Почему я не видела тебя в школе? Ты давно в городе?

Парень пожал плечами.

- Не знаю, я тоже тебя не видел. Давно, я тут родился.

- А мы переехали три года назад. Кстати, я Джесс.

- Патрик.

- Ты ирландец?

- Ну, разве что немного.

В тот вечер Джесс так и не попала к подруге, лишь скинула ей смс, чтобы та не волновалась. До самой ночи они просидели с Патриком на площадке, болтая обо всем на свете. Придя домой и плюхнувшись в постель, Джесс сразу поняла, что влюбилась. Чувство было не новым, но как никогда острым.

На следующий день Джесс безуспешно искала Патрика в школе. Никто из ее знакомых не слышал про него. Джесс это удивило, но не слишком. В эпоху интернета люди вообще мало обращают внимания на окружающих. Джесс и сама с трудом помнила фамилии всех одноклассников, а имена некоторых так и не удосужилась запомнить.

Вечером она отправилась на площадку. Патрик уже ждал ее там.

- Ты был сегодня в школе? Я не смогла найти тебя.

Патрик смущенно отвел взгляд.

- Ладно, буду честным. Меня отстранили на две недели. Первая неделя уже почти подошла к концу.

- И что ты натворил? Подрался?

- Ага. Не знаю, правда, как его зовут. Его, вроде бы, тоже отстранили.

Патрик не слишком охотно говорил об этом, и Джесс перевела тему. Все мальчишки дерутся, подумаешь.

Так начались их странные отношения. Патрик, вроде бы, с удовольствием проводил время с ней, но ни разу не попытался поцеловать ее или хотя бы взять за руку. Каждый вечер Джесс подолгу рассматривала себя в зеркале, выискивая недостатки, которые могли отпугнуть его, находила их – и, в то же время, не находила. Джесс знала, что нравится многим мальчикам, и никогда не считала себя дурнушкой. Но Патрик, похоже, чем-то отличался от всех остальных. Именно поэтому Джесс без раздумий согласилась, когда он позвонил ей и пригласил ее «интересно провести время». Конечно, время встречи – 2 часа ночи, весьма смутило ее, но у матери как раз была ночная смена в больнице, и Джесс не удержалась.

Они встретились с Патриком на площадке. Когда она услышала, куда им предстоит пойти, Джесс сначала решила, что ослышалась. Муниципальные многоэтажки на окраине вызывали у нее ужас. Там жило много наркоманов, а в некоторых квартирах были настоящие притоны. Это место все обходили десятой дорогой, даже полиция выезжала туда неохотно. А теперь Патрик предлагает ей идти туда среди ночи.

- Патрик, ты сошел с ума? Я не пойду туда!

- Нам обязательно нужно здание как минимум в пять этажей. Там как раз пять. У тебя есть другие варианты?

Вариантов у Джесс не было. Их маленький городок, затерянный в Техасе, практически весь был застроен частными одно- и двухэтажными домами. Исключение составляли только эти две пятиэтажки на окраине.

- А что мы будем там делать?

- Увидишь.

Увидела. Честно говоря, когда Патрик объявил, что они будут вызывать Тонкого человека, о котором Джесс пару раз читала в интернете, ей показалось, что она уже так не влюблена в него. Ну что за ребячество! Но, поймав взгляд его темных, почти черных глаз, Джесс поняла, что этого слишком мало, чтобы разлюбить.

Кодовый замок на двери подъезда был сломан, и ребята беспрепятственно проникли внутрь. Внутри было именно так, как Джесс и представляла – холодно, грязно и захламлено. С ужасом она увидела пару шприцов, которые валялись в углу. Стены были разрисованы безыскусными граффити. Откуда-то из глубины дома доносились приглушенные женские крики. Джесс испугалась, но, прислушавшись, расслабилась – голос не взывал о помощи, это явно были крики гнева.

- Эй! – Патрик взял ее за руку и открыл дверь в пустующую будку консьержа. Джесс прошла туда следом за ним и прикрыла дверь. Там было на удивление чисто.

- Я заранее немного тут прибрался. – Патрик скинул рюкзак и вытащил оттуда пару белых парафиновых свеч, чиркнул зажигалкой. Через секунду каморку освещал теплый трепещущий свет.

Джесс благодарно посмотрела на него и улыбнулась уголками губ. Обстановка стала довольно интимной и приятной. Неужели она ошибалась? Наверное, это все-таки свидание. Даже если это и не так, можно пофантазировать.

Патрик прервал ее мысли.

- Джесси, нам нужно это сделать. Ты должна это сделать.

Джесс нахмурилась и сделала шаг назад. Она уже успела забыть, зачем именно он ее сюда пригласил.

- Патрик, что за ерунда происходит? Я думала, ты пригласил меня просто потусоваться, что это дурацкое гадание только прикрытие. Ну и вот я здесь. Зачем эти фокусы с Тонким человеком?

Патрик улыбнулся уголками губ и покачал головой.

- Нет, мы должны его вызвать. Я потом все тебе объясню. Это не развлечение.

Джесс поежилась. Она уже начинала сомневаться в адекватности Патрика, уж больно всерьез он воспринимал интернет-пугалки.

Понимая, что выбора у нее нет, Джесс кивнула и уселась на шерстяной плед, который Патрик постелил на пол. Следом за пледом он начал доставать из рюкзака все необходимое и раскладывать перед ней. Тоненькая бумажная стопка. Скотч. Клей в стике. Дешевая колода карт. Карандаш. Патрик достал мобильник и посмотрел на дисплей.

- Так, без двадцати три. Самое время начинать. Рисовать будешь ты, я уже вызывал его. Дважды нельзя.

- А что рисовать?

Патрик все ей объяснил.

Чувствуя странную дрожь в пальцах, Джесс начала.

На первом листе она изобразила дерево. Рисовала девушка так себе, но Патрик сказал, что это неважно.

На втором листе появилось примитивное лицо – глаза, нос, рот, уши, челка штрихами.

На третий Джесс приклеила пиковый туз.

С четвертым возникли сложности. Патрик велел изобразить себя, обозначить какие-то яркие черты, но Джесс казалось, что особых черт у нее нет. Тем более, карандаш у нее был только одного цвета. Наконец, она нарисовала худенький силуэт в толстовке и джинсах, с длинными вьющимися волосами. В качестве характерной черты выступили ромашки на кедах. Джесс надеялась, что этого достаточно.

На пятом листе девушка схематично изобразила пятиэтажку, в которой они находились. Это оказалось несложно.

- Отлично. – Патрик улыбнулся и собрал листы в стопку. – Идем.

- Куда?

- Нам нужно расклеить эти листы по этажам.

Джесс поежилась. Меньше всего ей хотелось покидать уютное убежище каморки и выходить в страшный недружелюбный подъезд. Но выбора, опять же, не было.

Первый лист Патрик приклеил в начале лестничного пролета. Второй – практически на том же месте на втором этаже. Каждый раз, когда они останавливались по пути на пятый этаж, Джесс внутренне сжималась, ожидая, что сейчас из одной из обшарпанных дверей вывалится какой-нибудь наркоман, мечущийся в поисках мета.

Наконец, последний лист был приклеен на пятом этаже. Патрик взял Джесс за руку и подвел ее к люку на чердак. Ему довольно легко удалось открыть люк, и Джесс убедилась, что Патрик бывал здесь и раньше. С его помощью Джесс забралась на чердак, где Патрик так же установил свои свечи и расстелил плед. Усевшись на него, Патрик похлопал по месту возле себя, и Джесс опустилась рядом. Они оба молчали.

…- Пат, тебе не кажется, что мы занимаемся ерундой? – не выдержала Джесс после нескольких минут напряженной тишины.

Патрик достал из кармана пачку «Лаки Страйк» и кинул ей.

- На, успокойся. Это не ерунда, я уже делал это. Тонкий человек правда приходил ко мне.

Джесс поежилась и подкурила сигарету. В глубине души именно этого она и боялась. Что он придет. Что страшилка окажется правдой.

Патрик уверенным жестом откинул с глаз светлую челку и скосил на нее взгляд. Снисходительно улыбнулся.

- Джесси, если ты так боишься, могла бы и не соглашаться. Я мог пойти один. Ты сама этого захотела.

Джесс промолчала и затянулась сигаретой. Да уж, не стоило соглашаться на это приглашение. Внезапно Патрик наклонился к ней.

- Ты знаешь, кого мы вызываем, Джесс? – его шепот защекотал ухо, и она поежилась.

- Знаю. Тонкого человека, интернет-легенду. Господи, как глупо звучит. Как можно вызвать что-то, что придумано в интернете?

Патрик как-то странно посмотрел на нее. В свете свечей его темные глаза казались абсолютно черными, что на фоне светлых волос смотрелось довольно необычно. Его губы изогнулись в улыбке.

- Ты веришь всему, что написано в интернете?

Джесс пожала плечами. Конечно, в интернете много бреда. Но одно дело – параноидальные теории насчет одиннадцатого сентября, и совсем другое – крипи-мемы.

- Патрик, Тонкого человека придумал какой-то чувак для какого-то конкурса. В интернете даже указано его имя.

- Это все вранье. Тонкий человек существует. Впрочем, ты сама это увидишь. Хочешь, я расскажу тебе его настоящую историю? В любом случае, нам нужно ждать еще около двадцати минут.

Джесс кивнула, чувствуя, как холодеют ее колени. Страх снова заползал в ее позвоночник. Но больше всего теперь она боялась не мифическое чудовище, и даже не обитателей дома, а Патрика. У Джесс уже не оставалось сомнений, что перед ней если не безумец, то, во всяком случае, очень странный человек. А мать всегда говорила ей, что бояться нужно живых, а не мертвых. Одна, на окраине города, в доме, который наполовину пуст, а наполовину населен людьми, которые, услышав ее крики, даже не откроют дверь. Только через пару часов поищут ее труп, чтобы обыскать на предмет каких-то ценностей.

Патрик уселся напротив, поставив свечу между ними. Его лицо, подсвеченное снизу, в один миг стало страшным и потусторонним.

- Ну что же, слушай.

* * *

- Все началось в первой половине восьмидесятых, и началось с одного мальчика, назовем его Джон. Маленький Джонни был странным ребенком, родители несколько раз возили его к специалисту, но диагноз «аутизм» так и не был поставлен. Просто Джонни был молчаливым, ему не слишком нравилось общаться со сверстниками. Он жил в своем мире. Родители не очень волновались на этот счет, ведь все люди разные, а Джонни, несмотря ни на что, был очень талантливым мальчиком. В четыре года он рисовал на уровне шестиклассника, прекрасно лепил, вырезал по дереву. Мама ради эксперимента решила поучить его вышивать – и он освоил это в один день. В общем, это был очень талантливый и необычный ребенок.

Все изменилось, когда Джонни пошел в школу. Нелюдимость и молчаливость не давали Джонни нормально отвечать на уроках, и от этого начались серьезные проблемы. Его успеваемость хромала. Школьный психолог посоветовал родителям курс психотерапии, но и он не дал плодов – Джонни упорно молчал, лишь иногда односложно отвечая на вопросы, что приводило психолога в совершенно непедагогическое раздражение.

Лишь на уроке рисования Джонни был звездой. Стены были увешаны его картинками, а на полках стояли чудесные пластилиновые фигурки, вышедшие из-под его рук. Так лепить не умела даже учительница.

- Ты рассказываешь так, будто сам это видел. – перебила Джесс. Рассказ очень увлек ее, но она вовремя одернула себя. Чтобы ни придумывал Патрик, все это вранье.

Но парень, казалось, даже не услышал ее замечание. Он размеренно продолжал.

- Прошло время, Джонни уже заканчивал второй класс. Одним весенним днем Джонни сидел на уроке рисования и лепил, когда к нему подошел его главный враг, хулиган и задира Джим, который никогда не упускал возможности зацепить Джонни.

- Эй, что это ты лепишь?

Он вырвал из рук Джонни его поделку и принялся рассматривать. Это был пластилиновый человечек. Слепить лицо Джонни не успел, но в остальном фигурка была сделана довольно тщательно. Черный костюм и ботинки, белые кисти рук и белая же гладкая голова.

Несколько дней назад Джонни с родителями побывал на похоронах двоюродного брата отца, дяди Мика. Джонни еще не знал, что значит слово «лейкемия», но вид лысого и белого, как бумага, человека, лежащего в гробу, потряс его и поразил воображение.

- Отдай. – Джонни попытался вырвать фигурку из рук Джима, но тот легко увернулся.

- Ух ты! Смотрите, кто заговорил! Я уж думал, ты немой. Такой же уродец, как этот.

Джим поставил фигурку на соседнюю парту и принялся передвигать ее ноги, как будто фигурка идет.

Джонни беспомощно посмотрел на учительское место, но оно пустовало. Мисс Маккензи вышла.

Мальчик рванулся к Джиму в бесплодной попытке отобрать свою поделку обратно, но Джим просто оттолкнул его одной рукой.

- Надо же, как ты переживаешь. Ты же у нас талант, - Джим довольно похоже передразнил интонацию учительницы. – Новых налепишь!

- Нет! - Джонни почувствовал, что вот-вот заплачет. Джим только этого и ждал.

- Смотри, что я могу сделать. – Джим сжал пальцами голову и ноги фигурку и принялся тянуть. Мягкий пластилин не порвался, он растягивался, как жвачка.

- Ух ты, классно получилось! Теперь он еще уродливее! – Джим небрежно бросил фигурку на стол Джонни и пошел на свое место. То, чего он хотел, он получил сполна.

Джонни, всхлипывая, схватил человечка и прижал его к груди. Кое-как ему удалось восстановить форму головы, но тело, ноги и прижатые к торсу руки так и остались гротескно-длинными и тонкими. Джонни спрятал фигурку в рюкзак. До конца школьного дня он кидал взгляды, полные ненависти, на своего обидчика, но ничего поделать не мог. Джим был второгодником, старше на год, выше на голову и тяжелее Джонни в полтора раза.

До самой ночи Джонни был еще угрюмее, чем обычно. Он никак не реагировал на вопросы родителей. В его голове возникла новая фантазия. С чувством сладкой свирепой ярости он представлял, как его фигурка оживает, и из нее выходит он – защитник Джонни, его всемогущий слуга, тот, кто восстановит справедливость и покарает всех обидчиков мальчика.

Тот, кого Джонни прозвал про себя Тонким человеком.

Патрик перевел дыхание и замолчал. Джесс облегченно вздохнула.

- Это все? Ты красиво рассказываешь, тебе надо книги писать.

- Ты не веришь? – верхняя губа Патрика приподнялась, приоткрыв ряд ровных белых зубов.

- Извини, но нет. Как можно угадать, Тонкий человек материализовался, наказал Джима, и с тех пор убивает всех плохих детей. Так?

- Не совсем. Но да, в чем-то ты права. Через неделю после того, как Джонни создал Тонкого человека, Джим был найден мертвым.

- И как его убили? Выпотрошили? Выпустили кишки?

- Именно так. Выпотрошили, выпустили кишки. А знаешь, что самое интересное? Это все произошло в нашем городе. Стерлинг Сити – родина Тонкого человека.

Джесс зажала уши руками и вскочила на ноги. Ее сердцу, казалось, стало тесно в грудной клетке.

- Так, все! Ты хотел напугать меня? Молодец, тебе это удалось! Я перепугана так, что готова наложить в штаны! Ты доволен? Ты этого добивался?

Патрик невозмутимо посмотрел на экран мобильника.

- Так, осталось три минуты. Ты вовремя встала. Нам надо идти.

- Куда?! – Джесс была уже на грани истерики.

- На первый этаж. Нам нужно проверить рисунки. – Патрик будничным движением свернул плед и сунул его в рюкзак. Джесс тяжело дышала. По сути, ничто не мешало ей развернуться и уйти, но что-то держало ее, несмотря на испуг.

- А что с рисунками?

- Вот сейчас и посмотрим, что.

Патрик спустился по лесенке первым и поддержал Джесс снизу, когда она полезла с чердака следом.

- Идем. Нам надо спуститься на лифте.

- Ты уверен, что он работает?

- Сегодня утром работал.

С трудом раздвинув ржавые створки, Патрик зашел в кабину и втянул Джесс следом. Она поморщилась, увидев лужу мочи на полу, и встала на цыпочки. Когда она вернется домой, перестирает все вещи, включая кеды. Патрик нажал на кнопку, и медленно, с жутким дребезжанием лифт поехал вниз. Джесс молилась, чтобы они не застряли. Когда загорелась кнопка первого этажа, она первой принялась открывать створки и выскочила наружу раньше Патрика. Он снова схватил ее за руку.

- Так, а теперь потише. Не суетись.

Держась за руки, они медленно пошли туда, где Патрик повесил первый листок бумаги. Подойдя к нему, он сорвал рисунок, бросил взгляд на него и расплылся в улыбке.

- Сработало. Он здесь, Джесс!

Девушка выхватила у него лист и тупо уставилась на рисунок. Сначала она ничего не поняла. Дерево, которое она нарисовала, вот оно. А потом девушка вдруг почувствовала, как желудок провалился куда-то в пятки, а мир дрогнул перед глазами.

Под нижней веткой был пририсован человечек, висящий в петле. Джесс скомкала лист и со всей силы ткнула его в грудь Патрика.

- Я так и знала, что ты что-то подстроишь! Придурок! Где твои дружки? Где они прячутся? Кто это сделал?

Патрик невозмутимо смотрел на нее.

- Никаких моих дружков тут нет. Есть только тот, кого ты согласилась вызвать. Он ждет тебя.

Джесс почувствовала, что у нее кружится голова.

- Я ухожу отсюда! Ты психопат! Идиот!

- Иди, только он все равно найдет тебя. Дело сделано. Ты уже вызвала его. Со мной тебе будет безопаснее.

Внезапно плечи Джесс бессильно поникли. Вдруг навалилась апатия, и ей даже стало как-то стыдно за этот взрыв эмоций. Ее разводят, как девчонку, а она и рада вестись на эту ерунду. Джесс подняла глаза на Патрика.

- Ладно, что надо делать дальше?

- Идем.

Они поднялись по лестнице на второй этаж. Джесс уже не удивилась, увидев, что с нарисованной ею рожицы стерты все черты, и остался только контур овала. Правда, подсознание моментально стрельнуло наблюдением, что рисовала она, положив лист на пол, и из-за неудобной позы довольно сильно давила на карандаш, а на рисунке нет следов, которые неизбежно было бы видно после ластика. Но Джесс ответила подсознанию, что дружки Патрика, которые, несомненно, где-то поблизости, запросто могли подменить рисунки, лишь обозначив на чистом листе овал, и удивляться тут нечему.

На третьем листе вместо пикового туза оказалась приклеена пиковая же девятка.

Четвертый лист, где Джесс рисовала себя, был абсолютно пуст.

Перед тем, как подняться на пятый этаж, Патрик вдруг повернулся к ней и сжал ее руки.

- Джесс, не бойся ничего. Ты правильно сказала, что он наказывает плохих. Тебе зла он не причинит, я не позволю. Ты хорошая. Я хочу, чтобы ты была со мной.

Джесс смотрела в его глаза и не могла понять, верит ли он сам в то, что говорит. Ей показалось, что верит, и от этого было страшнее всего.

Пятый лист белел в полумраке лестничной клетки. Джесс почувствовала, как у нее задеревенели колени, и остановилась на ступеньках в нескольких метрах от рисунка. Патрик потянул ее за руку.

- Ты должна его взять. Не бойся. Нам будет хорошо вместе. Ты никогда не умрешь, Джесс.

Девушке казалось, что все происходящее с ней это просто ночной кошмар. Сейчас, вот сейчас она проснется в своей постели, и услышит, как мать внизу включает телевизор и напевает, вернувшись с ночной смены. Ей почти всегда удавалось поспать на работе.

Внезапно Джесс поняла, что не уверена, увидит ли еще когда-нибудь свою маму. Она сморгнула слезы и решительно двинулась к приклеенному к стене кусочком скотча листу бумаги. Если ей не удается проснуться, значит, нужно довести это все до логического финала.

Закончить это странное гадание, в реальности которого она уже сомневалась.

Сняв лист со стены, она увидела, что в одном окошке на пятом этаже нарисованного здания чернеет жирный крест. Патрик обнял ее.

- Обернись.

Его шепот, казалось, заползал прямо в мозг. Патрик разжал руки и отпустил ее. Будто в тумане Джесс повернулась.

Тонкий человек стоял за ее спиной. Он был именно таким, как на картинках в интернете – высоким, безликим, его лысая голова почти касалась облупленного потолка. Он просто стоял и смотрел на нее. Глаз не было, но Джесс знала, что он смотрит.

И не только смотрит, но и видит.

Патрик взял ее за руку и подвел к Тонкому человеку. Он, казалось, совсем не боялся.

- Я не стал рассказывать тебе всю историю сразу. Ты бы испугалась и могла убежать. А зачем нам лишние трудности? Я ушел с ним туда, где никто не стареет и не умирает, когда мне было четырнадцать. Все эти годы он приводил мне друзей. Тех, кто мне понравился. И они счастливы, ты знаешь это? Ты тоже будешь счастлива, Джесс. Ты очень сильно мне нравишься. Ты первая, кому я рассказал свою историю. Я люблю тебя.

Патрик слегка сжал ее руку и погладил большим пальцем тыльную сторону ладони. Джесс почувствовала, что внутренняя анестезия понемногу отпускает ее. Чувства просыпались. Бабочки вернулись в ее живот, вытеснив оттуда страх. Тонкий человек взял ее другую руку. Джесс подняла голову и посмотрела на него уже без ужаса. И увидела не монстра, а того, кто всего лишь защищал маленького мальчика по имени Патрик.

Как жаль, что в свое время у нее не было такого защитника. Тогда, когда их бросил отец, уйдя от матери к своей секретарше. Когда два года назад Синтия Никс в столовой вслух прочитала украденную у Джесс записку, где та признавалась в любви Майклу Питерсу. Когда Джесс больше всего хотела умереть и выла как волк, запершись в ванне, а мать кричала, чтобы она выходила и перестала звонить отцу и унижаться перед ним, ведь она нужна ему, «как телеге пятое колесо».

Джесс жалела только о том, что у нее не было своего Тонкого человека, а больше она не жалела ни о чем.

Джесс сжала руки своих спутников, и они стали спускаться по лестнице.

До рассвета оставалось еще несколько часов.

Стояли звери около двери,
В них стреляли - они умирали.

Перечитал тут сабж. С последнего прочтения прошло что-то около 16 лет, а произведение оказало столь же сильное впечатление, что и тогда.

Вообще, на удивление мрачная серия. Разве что "Обитаемый остров" более-менее позитивен, а вот остальные две весьма невесёлые.

// По неизвестной мне причине начал собирать Стругацких в бумаге. Хорошее чтиво.

Ф а к т

значительной не знал эпохи
конец и смерть родные блохи
осталось что
лежать и зреть
и на себя в кулак смотреть
осталось что
сидеть и гнить
из смерти чудом вырвать нить
которые мёртвые
которые нет
идите четвёртые
в тот кабинет
здесь окончательно
Бог наступил
хмуро и тщательно
всех потопил
Б о г (подымаясь)
садитесь вы нынче мои гости

В о п р о с

мы где?

О т в е т

мы кости?

к о н е ц

А. Введенский, "Факт, теория и Бог".

Не спрашивайте, откуда мне это известно, но сперва был Голос, и лишь потом появился я. Он словно бы создал меня, слепил из множества осколков, фрагментов памяти, лишенных самостоятельной силы. С самого начала я был его покорным рабом.

Голос сказал: «ПРОСНИСЬ» - и я проснулся, и некоторое время ждал в темноте, заменявшей мне мир. Голос сказал: «СМОТРИ», и я открыл глаза и увидел высоко над собой пластиковый потолок и тронутые ржавчиной балки. Голос сказал: «СЛУШАЙ», и я услышал стук своего сердца, смутный гул огромных цехов — надо мной, подо мной, повсюду — и прерывистый, постепенно затухающий лязг, как если бы кто-то железный, спотыкаясь раз за разом, уходил от меня все дальше, в неведомую, манящую глубь.

Наконец я получил приказ чувствовать и ощутил холод ложа, жесткость крахмальной простыни, укрывающей меня до груди, застывшее озерцо слюны в уголке рта, нарастающий зуд в ногах, безвольную тяжесть левой руки и странную пустоту на месте правой. Хотя рот мой не помнил вкуса пищи, я не чувствовал голода или жажды. Грудь поднималась и опускалась, нос пропускал воздух, глаза не уставали от света. Я был абсолютно исправен, готов действовать, и эта готовность была моим главным чувством, каким-то стержнем, обслуживать который предстояло сознанию. Неведомо как, но я знал, что рожден для Чего-то, и потому совсем не удивился, когда Голос сказал: «СВЕРЬ СЕБЯ С ОБРАЗЦАМИ». Это было логично: коль скоро передо мной стоит неведомая, но важная задача, я должен соответствовать некоему стандарту, необходимому для ее выполнения.

Я сбросил с себя простыню и сел на операционном столе — нежно-розовый, шелковистый, дрожащий и безволосый, в окружении капельниц и хирургических ножей. Не считая крохотного островка, где я появился на свет, комната была абсолютно пуста. Стены ее, когда-то синие, облупились, потрескались и местами разбухли от влаги. Источником света служила панель на потолке. Единственная дверь была приоткрыта, за ней в полумраке виднелись ступеньки, ведущие наверх. Встав на пол, я очутился в луже воды, скопившейся под столом, и вызвал в памяти Образцы – два силуэта разных пропорций, один широкоплечий, с развитой мускулатурой, другой широкобедрый, с выступающей грудной клеткой. Это были люди, мужчина и женщина, и я, подобно им, тоже был человеком.

Скрытые доселе знания о человеческой анатомии хлынули в мой мозг, и я приступил к анализу своего тела. Методично, не пропуская даже самых затаенных мест, я ощупал себя и пришел к неутешительным выводам. Даже если не принимать во внимание отсутствие правой руки, на месте которой я увидел багровый рубец, до совершенства Образца мне было далеко. Прежде всего, в половом отношении я был существом ущербным: лишенный пениса или вагины, я не мог назвать себя ни самцом, ни самкой. Все выделительные органы заменяла примитивная клоака, в которую, судя по всему, выходили и мочеточник, и прямая кишка. Хотя по голосу я определил себя как представителя мужского пола, телосложение мое было неопределенным, и отсутствие волос лишь усложняло идентификацию. Напуганный, я воззвал к Голосу, но тот потребовал от меня успокоиться, взять себя в руки, быть достойным неведомой цели. Хотя я не мог не подчиниться, мне все же доставила удовольствие мысль, что он прав. В конце концов, конечности мои гнулись, пальцев везде было ровно пять, моторика действовала безукоризненно, и я в полном согласии с чужой волей признал себя пускай и неполноценным, но, в целом, годным для исполнения своей миссии — что бы за миссия то ни была.

Пора было двигаться, искать ответы, и первым делом я решил обмотать себе ноги, ибо они к тому времени уже порядком замерзли. Разорвав простыню, я заметил на ней номер 2316, но не придал этому никакого значения. Не беспокоило меня и то, кто я, кем создан, что со мной будет. Я был рабом, целеустремленным рабом, я должен был идти, и вот, нагой, с обмотанными ногами я отправился в путь.

Отворив дверь, я вдохнул воздух лестницы, и он был уже другой, непохожий на тот, каким я дышал в своей комнате. Он был суше, и в нем чувствовался привкус масляной смазки. Машинный гул здесь был слышнее, перила лестницы слегка вибрировали ему в такт, и даже через обмотки я чувствовал могучее гудение, пронизывающее ступени. Меня окружал полумрак, единственный свет исходил из комнаты за спиной, и жалкие крохи проливались откуда-то сверху, словно я стоял на дне глубокого колодца. Не помню, сколько длился мой подъем, в темноте я совсем потерял ощущение времени. Кроме того, отметок на этажах не было, и я не мог сказать, как высоко уже зашел. Периодически мне попадались пустые площадки с намертво заваренными дверьми, я пробовал стучать по ним, и они отзывались звоном, свидетельствующим о том, что за ними находится пустота. Я не испытывал страха, но спустя какое-то время заметил странную вещь, наведшую меня на мысль, что в этом месте я действительно не один, и мой таинственный гость, чей лязг я слышал при пробуждении, действительно существует и сейчас находится где-то надо мной, полусотней пролетов выше. Пока я стоял на месте, все было тихо — но к каждой серии моих шагов, к их глухому шуршащему звуку примешивалось легкое царапанье, как если бы что-то острое слегка задевало камень ступеней. По-видимому, он торопился лишь поначалу, а теперь шел медленно, раззадоривая мое любопытство.

Так или иначе, разрыв между нами постепенно сокращался. На последнем отрезке, когда чужие шаги уже не мерещились, а звучали явно, не маскируясь под мои, я помчался по лестнице со всех ног. Несмотря на обмотки, пару раз я довольно сильно ушиб пальцы — и каково же было мое разочарование, когда таинственного незнакомца я упустил в последний миг, как раз тогда, когда он закрывал за собой одну из тех злополучных дверей, что встречали меня на каждом пролете. Кое-что я успел увидеть — черноту за дверью и ускользающий в эту черноту фрагмент не то щупальца, не то хвоста, извивающийся по полу змеею. Этот отросток, несомненно принадлежащий моему гостю, выглядел как набор сочленений с заострением на конце, и, хотя движения его были вполне живыми, металлический блеск выдавал в нем искусственную природу.

- Подожди! - крикнул я, но дверь уже захлопнулась, и все, что мне оставалось — колотить по ней единственной рукой, пока от ударов не начало ныть предплечье. Раздосадованный, я уселся на ступеньки и хлопнул себя по щеке. Кем бы оно ни было, это существо, я мог добиться от него ответов или даже помощи! Быть может, оно могло рассказать, чего ждет от меня дремлющий в моей голове Голос. Провал, провал с самого начала!

Я отвешивал себе пощечину за пощечиной, придумывал прозвища пообиднее — неполноценный, уродец, кретин — как вдруг в дверь постучали. Это был короткий, почти насмешливый стук — раз, два, три — но он говорил о том, что незнакомец не ушел, что он все это время оставался здесь. Взволнованный, я приложил руку к железу и почувствовал — скорее нутром, чем кожей — что с той стороны двери этот таинственный Он сделал то же самое, и что сейчас нас отделяет друг от друга лишь тонкий слой металла.

Оно выросло у меня в голове, какое-то самостоятельное воспоминание, независимое от воли Голоса, порожденное не программой, заложенной в меня, но материалом, из которого я был сделан. Это походило на вспышку, взрыв клеточной памяти — так или иначе, я понял вдруг, что эту руку, или щупальце, или зонд, который я ощутил по ту сторону двери — я знал и раньше. Его помнило мое тело, бедное и несовершенное: в его пределы эта конечность вторгалась самонадеянно, нагло, без спроса — сшивая сосуды, переставляя органы, готовя к запуску чувства, внедряя ядро в тщательно обработанный мозг.

Мое тело оказалось умнее меня. Раз за разом проходя один и тот же маршрут, стоя перед запертой дверью, чувствуя за ней кого-то Иного, оно отпечатало в себе: это все не впервые, до тебя были другие, ты — один из. Погоня, сегментированный хвост, прикосновение высвободили это знание, и я увидел себя в своей комнате, на операционном столе, а надо мной, в свете переносной лампы маячили нерешительно застывшие лапы со скальпелями в отростках и трехглазая голова на телескопической шее. «К-ВОТТО» - значилось у нее на лбу; «К-ВОТТО» - так звали моего создателя, а я, лежавший перед ним, как вскрытая лягушка, одновременно и был в этом видении собой, и не был.

…

Несомненно, тело принадлежало мне – бессознательную боль его я чувствовал, как свою - и, вместе с тем, оно имело волосы, обе руки, и пах его был пахом мужчины. Отличалась и кожа: мой розовый, шелковистый, блестящий покров казался пародией на ровную молочную белизну прежнего меня. Хотя при начальном осмотре я не придал этому значения, ныне я очнулся словно бы с содранной шкурой, без верхнего слоя самой надежной, природной своей одежды. Осознать это было неприятно, и меня пронизала невольная дрожь отвращения. Вся воля Голоса была бессильна против этого чувства: несмотря на всю свою пригодность, я утратил больше, чем получил, и ныне, как никогда раньше, ощущал себя обманутым, обворованным, сляпанным кое-как. Одновременно я понял и другое - то, что произошло, было не моим провалом, а тщательно модулированной ситуацией: кем бы ни был этот «К-ВОТТО», он хотел, чтобы я вспомнил, хотел, чтобы я сравнил и усомнился в себе. Я все еще не знал, союзником его считать или тайным врагом – в конце концов, не будь его, я не стоял бы сейчас здесь, перед захлопнутой дверью – и все же подсознательно понимал, что сомнения затрудняют мою задачу. Неясно как, но было очевидно: там, куда я направляюсь, мне следует полагаться на Голос, а лишние колебания ведут к гибели.

Едва картина померкла, я услышал за дверью шаги. «К-ВОТТО» уходил, эта его задача была выполнена, но оставались еще и другие, знание о них тоже было частью видения. Я знал, что он отправился к нашей общей цели, отправился коротким путем. Мне же оставалось только идти наверх – несовершенному, но полному решимости выяснить правду и исполнить свое предназначение.

Я поднимался по лестнице, и постепенно вокруг меня светлело. Стены здесь были шершавее тех, что остались внизу, пунцовой чувствительной кожей я ощущал каждую их неровность, каждые выбоинку и бугорок. Местами их испещряли трещины, не раз я натыкался на ручейки, безмолвно стекающие к ступеням. Гул, сопровождавший мое восхождение, теперь слышался еще отчетливей, его составляли словно бы разные голоса – низкое гудение огромной системы, короткие ревы моторов, монотонный вой сирены, тяжкие удары металла о металл и визг торможения, растяжения, сжатия. Все вокруг меня действовало, жило своей тайной жизнью, и я почувствовал желание прикоснуться к ней, узнать, чему служат эти невидимые механизмы.

Наконец я добрался до последнего пролета, и дверь, оснащенная пыльной лампочкой, оказалась не заперта. Я толкнул ее и очутился в круглом белом зале, служившем, судя по всему, распределительным узлом, ибо проход, из которого я вышел, был в ней одним из многих. Над каждой дверью светилась панель, и почти все они вели вниз – как я понял, к таким же комнатам, как та, в которой я появился на свет. Еще одна дверь скрывала за собой кладовку, полную ржавых деталей – едва я зашел внутрь, как закашлялся от поднятой пыли. Пластиковый пол зала был неровным, его покрывала густая сеть бороздок и царапин, которые кое-где складывались в подобия следов трехпалой ступни. Мог ли таинственный «К-ВОТТО» быть тем, кто их оставил? Сколько же раз тогда пришлось ему ходить от двери к двери? Все эти вопросы мне пришлось отложить на потом, ибо я жаждал выхода, а последняя дверь была им почти наверняка. Желто-красная, с винтовой ручкой, она выглядела почти новой; едва я коснулся ее прохладной поверхности, Голос заговорил со мной.

Впервые я услышал от него связную речь, не механическое указание, и рабская моя доля обрела новую ипостась. Мне предстояло быть не просто марионеткой, но существом, способным принять решение, отчасти самостоятельным, свободным от неусыпной опеки – и все же под колпаком обстоятельств, перед которыми я был бессилен.

«ЗАПИСЬ ОДИН», - сказал Голос. – «МЫ НЕ МОЖЕМ ГОВОРИТЬ С ТОБОЙ ДОЛГО, КОНТРОЛЬНОЕ ЯДРО РАССЧИТАНО НА ПЕРЕДАЧУ ПРОСТЫХ КОМАНД. СЛУШАЙ И ЗАПОМИНАЙ: ОН БЕЗУМЕН И НЕ ПУСТИТ ТЕБЯ ПРЯМОЙ ДОРОГОЙ. ПРИДЕТСЯ ОБМАНУТЬ ЕГО, КАК В ПРОШЛЫЙ РАЗ. БЕРЕГИСЬ ВЕЩЕЙ, СТИМУЛИРУЮЩИХ REM-ПРОЦЕСС. ВПЕРЕД.

…

Конечно, в этом было больше загадок, чем пользы, и все же я вздохнул свободнее и повернул ручку. Дверь подалась плавно, без скрежета, петли ее были хорошо смазаны. Передо мной открылись высокий потолок, весь перевитый трубами, и узенькая дорожка между двумя рядами огромных цистерн. Выкрашенные в приятный бежевый цвет, все они были снабжены кранами и хитроумной системой датчиков с подсвеченными циферблатами. На ближайшей ко мне цистерне было написано «73%», соседка ее щеголяла ровно очерченными «90%», остальные, доступные моему взору, колебались от пятидесяти до тридцати двух. Насколько я мог понять, то была концентрация хранящегося в цистернах вещества; датчики же показывали давление, температуру и отсутствие вредных примесей. Я сам не заметил, как в рассуждениях своих легко перешел на сложные технические термины: видимо, ядро, ранее снабдившее меня знанием медицины, содержало в себе самые разные сведения.

Хотя сперва я не обратил внимания, не все в этом хранилище было неподвижно. Цистерны стояли на месте, но автоматический насос жил непонятной, однако, несомненно, имеющей собственный смысл жизнью. Когда я вошел, он бесшумно выкачивал жидкость из цистерны в дальнем ряду; теперь же, закончив эту работу, он с мягким гудением перемещался под потолком по специальному рельсу. Остановившись над цистерной с показателем 45%, он моргнул зеленым огоньком, и я услышал шипение гидравлики, скрип открываемого люка и сытое «бульк», когда рыльце насоса опустилось в густую жидкость.

Напитавшись из обеих цистерн, аппарат двинулся к левой стене. Сначала мне показалось, что это тупик, но стоило ему подъехать вплотную, как в ней открылась дверца, и насос, помигав зеленым огоньком, заехал в нее по рельсу и пропал.

Оставшись в одиночестве, я принялся искать очередную дверь. Протиснуться между цистернами не вышло, пришлось подлезть под них, благо размещались они на своего рода «кроватях», четвероногих станках, удерживающих огромный вес на расстоянии в тридцать-сорок сантиметров от пола. Измазавшись в жесткой, колючей пыли, я выяснил: дальше прохода нет. Хотя звук работающих механизмов говорил о близости неведомых цехов, комната эта не имела выхода. Единственной дорогой из нее был люк, в который уехал насос.

Что ж, выбора у меня не осталось, я должен был каким-то образом залезть на цистерну. Но как это сделать с одной рукой? Снова я проклял свое тело и «К-ВОТТО», который надругался над ним. Первые несколько попыток кончились неудачей. Я забирался на металлические стебли, соединяющие датчики с цистерной, но не мог удержать равновесия и падал на холодный кафельный пол. Наконец, мне удалось застыть в относительном покое, и обнаружилось следующее препятствие: хотя сама по себе цистерна не была высокой, и я видел крышку люка, за которую мог зацепиться, ее круглый бок мешал мне прижаться к ней, как следует, я сползал всякий раз, как пытался добраться до верха.

Вновь открылась дверца в стене, и в комнату вернулся насос, вернулся за очередной порцией вещества. Упусти я его сейчас, и придется снова ждать, балансируя на узких металлических трубках, от которых уже начали болеть ступни. Вот насос подъехал к углу, и я бросился на свою цистерну, прижимаясь к ней изо всех сил, сдирая ногтями краску, карабкаясь, словно червяк, по ее гладкой поверхности. Мгновение — и пальцами, безымянным и указательным, я ухватился за краешек крышки! Победа! Боль в руке нарастала, но, подтянув тело, я сумел закинуть наверх ногу и через несколько секунд уже стоял на цистерне. Насос как раз высасывал последние капли, когда, перескакивая с бочки на бочку, я настиг его и обнял, как самого близкого человека, его прозрачный, до верха полный синевой резервуар.

Сконструированный так, чтобы выдерживать значительный вес, насос даже не закачался от дополнительной тяжести. Он легко поднялся со мной к потолку, и я ощутил затылком и спиной тепло, исходящее от труб. Дверь открылась перед нами, насос заехал внутрь, наступила тьма, колени мои заскользили по гладкому полу служебного тоннеля. Несколько раз рельс менял направление, дважды уходил вверх, и мне приходилось держаться за резервуар изо всех сил, чтобы не сорваться во время подъема. Наконец за поворотом забрезжил свет, и, пройдя вместе с насосом через такую же точно дверь, я увидел запущенную комнату, где на всем - столах, бесчисленных пробирках, стеклышках, микроскопах, лампочке, ввинченной в треснувший патрон - лежал густой слой пыли. Пыльной казалась даже дверь с неровной надписью "ЖИЛОЕ". На правой стене висела доска с приколотыми к ней бумагами, слева же стену заменяла прозрачная, чуть колышущаяся пленка, за которой виднелись уходящие далеко вдаль ряды металлических цилиндров, каждый размером с мой торс. Как я ни старался, я не смог увидеть конечную стену этого чудовищно протяженного зала; тем временем насос издал короткий отрывистый писк и устремился прямо к прозрачной перегородке. Сперва мне казалось, что он порвет ее, как целлофан, однако увиденное напомнило скорее погружение в воду. Сперва насос коснулся барьера самым краешком, отчего пленка покрылась рябью, затем резко подался вперед и в одно мгновение очутился на другой стороне - так, что на месте проникновения на секунду образовалась воронка. Я попытался проделать то же самое, но потерпел неудачу. Барьер не желал пропускать меня, я мог немного продавить его, но не порвать. Хотя на ощупь он был влажным, рука моя оставалась сухой. Не в силах пробиться, я мог лишь наблюдать за тем, что происходит внутри, в таинственном хранилище.

…

Вновь пискнул насос, и цилиндры, ряд за рядом, начали раскрываться, словно цветы. Внутри у них оказались стеклянные колбы, наполовину заполненные чуть желтоватым раствором, образующим на поверхности густую пену. То, что плавало в этом растворе, я принял сперва за какие-то клубни, но, приглядевшись, сообразил, что это куски мяса разных форм и размеров. Совсем свежие, ярко-красные, с белыми прожилками сала; застарелые, с взлохмаченными волокнами, наполовину сгнившие; ссохшиеся, мумифицированные, обращенные в камень - вся эта плоть застыла каждая в своем времени, пронзенная острыми щупами, выставленная на обозрение, как триумф неведомого мясника. Все щупы оканчивались датчиками, их головки гроздьями возвышались над пеной, и каждая светилась желтым или синим огнем.

Четыре синих, три желтых - насчитал я на одной колбе. Двенадцать желтых, синих ноль - на другой. Сперва я решил, что соотношение огоньков определяет порядок работы насоса (синие - норма, желтые - необходимо вмешательство), но затем понял, что ошибся. От колбы к колбе механизм перемещался хаотически, руководствуясь алгоритмом, ведомым ему одному. Вот он проигнорировал ближайший "желтый" образец и обратился к тому, чьи огоньки делились примерно поровну. Следом, отъехав подальше вглубь зала, насос почтил вниманием три "синих" колбы и две смешанных, после чего посетил подряд четырнадцать "желтых", в разных рядах и на разном расстоянии друг от друга. Во всех случаях процедура сводилась к впрыску ярко-синей жидкости, которая, к моему удивлению, при попадании в раствор никак не изменяла его цвет. Затем произошло нечто странное. Покончив с очередной колбой (один синий, три желтых), насос двинулся было к соседнему ряду, но вдруг дернулся и застыл на полпути. Отчего-то это показалось мне умышленным, наигранным, если такое слово применимо к машине. Конечно, насос внезапно мог испортиться, но почему именно теперь, при мне, а не в один из множества предыдущих рейсов? Возможно, то была паранойя, вспышка подозрительности, в которой разрядилось напряжение последнего времени, однако в сочетании с видимой бестолковостью действий поломка навела меня на мысль о запрограммированном притворстве - как если бы аппарату приходилось время от времени доказывать, что он - нормальная машина, занятая положенным трудом. Его внезапный ступор словно говорил наблюдателю: смотри, я ломаюсь, всем механизмам это свойственно - и эта якобы естественная, подлинная неисправность отчасти маскировала абсурдность его работы. Хотя у меня не было никаких доказательств, я не мог отделаться от мысли, что и движения насоса, и его впрыскивания - не реальный процесс, преследующий какую-то цель, а всего лишь имитация, рассчитанная на невнимательного зрителя.

Я не успел подумать об этом, как следует - внимание мое привлекло к себе иное. У стола, расположенного ближе к двери, пушистый, чуть матовый покров пыли нарушали знакомые мне следы - серия ямок, оставленных странной трехпалой стопой. Чистым выглядел и микроскоп на столе: казалось, его совсем недавно обтерли, зарядили, снабдили свежим препаратом, оставили стоять на виду.

Любопытство оказалось сильнее осторожности, я прижался глазом к окуляру, и окружающий мир - пыльный, заброшенный — исчез. Мы словно обменялись с ним возрастом — теперь лаборатория сияла чистотой, а я был стариком с шумами в голове и ноющими коленями. Я сидел за столом и надиктовывал послание в Блок Четыре, послание Гадайе, которую презирал.

- Я абсолютно против того, чтобы поручать непосредственную процедуру медицинскому роботу, - говорил я в крохотный передатчик, висящий у меня на шее. - Первое: для доступа в Контрольную комнату необходимы образцы ДНК — пять наших по отдельности или, как выяснил Мальбран, одна родственная сразу всем. Лично мне не нравится такая система, однако она надежна. Доступ к оборудованию имеют или все, или никто. Второе: с К-ВОТТО определенно что-то не в порядке. При закрытии главного входа он получил большую дозу радиации, это могло повлиять на его программу. Третье: даже если мы поверим, что робот функционирует нормально, и вручим ему образцы наших тканей, мы не сможем запрограммировать его на правильную настройку аппаратуры. Это мог сделать Мальбран — но Мальбран остался снаружи. Таким образом, наша единственная надежда на пробуждение — предложение Кремны, проект «Сын» . Я знаю, это звучит абсурдно — вручить нашу судьбу в руки подобного существа, но, по крайней мере, мы сможем контролировать его через ядро, чего никогда не смогли бы с К-ВОТТО. Единственное, что я могу доверить твоему любимцу, Гадайе — уход за Сыном. Едва тот пробудится в Контрольной комнате, рядом с нашим резервуаром, К-ВОТТО проверит его жизнеспособность и внесет модификации, если это будет необходимо. Таким образом…

Я не успел договорить — затылок мой словно пронзил раскаленный штырь, и мне понадобилось какое-то время, чтобы сообразить — я кричу, кричу, КРИЧУ от боли. Теперь я точно знал, где в моей голове скрыто ядро, и что услышанное ему совсем не понравилось.

"REM-ПРОЦЕСС", - механически, словно загоняя гвозди в мозг, чеканил Голос. - «НЕДОПУСТИМЫЙ REM-ПРОЦЕСС. ОБЪЕКТ — ЦИМБАЛ, БЛОК СЕМЬ. СТЕПЕНЬ ПОДРОБНОСТИ — 46, 2, РЕКОМЕНДОВАНА ПЕРЕФОРМОВКА, РИСК ДЕЗАДАПТАЦИИ — 12 и 7. ИНИЦИИРОВАНА ВРЕМЕННАЯ БЛОКАДА».

…

На какой-то миг я почувствовал, что разум мой — плотина на пути у бурной реки, и потоки чужих слов и мыслей вот-вот смоют ее, как соломинку. Затем это чувство ушло, и я вновь ощутил себя собой, единоличным обладателем тела и разума. Кем я был — осталось лишь памятью. Ядро отстояло мою целостность. Ядро спасло меня, и все же, хотя я по-прежнему вынужден был следовать его указаниям, оно не могло заставить меня не думать.

Держа руку на микроскопе — этот предмет почему-то действовал на меня успокаивающе — я принялся сопоставлять факты, встреченные мной по пути.

Первое, сказал я, совсем как недавний старик. То, что я увидел сейчас, было сродни пережитому на лестнице при соприкосновении с К-ВОТТО. Без сомнения, и там, и здесь картину мне показала скрытая в моем теле память. Десятки, а то и сотни раз мы подходили к железной двери, смотрели в заботливо очищенный микроскоп. Но почему в последний свой поход я был другим? Почему так изменилось мое тело? И, Господи — всплыло во мне неизвестное слово, символ чего-то пугающего, окончательного, того, что было для старика всем во всём — почему, будучи собой, я был одновременно и им, этим другим, совсем не похожим на меня человеком? Как совмещались во мне белокожий мускулистый мужчина и дряхлая, больная развалина?

Ответа не было, и я перешел ко второму пункту. Старика — меня — звали Цимбал, и эта лаборатория располагалась в некоем Блоке Семь. Был еще и другой Блок, Четыре, там жила Гадайе, которую он — я — считал презренной выскочкой, воровкой, коварным и низким существом. Всего же старик упомянул пятерых, из которых один - Мальбран - был мертв на момент записи.

Третье. Дотронувшись до микроскопа, я активировал REM-процесс, от которого предостерегал меня Голос. Это позволило мне узнать о себе больше. Следовательно, Голосу не нужно, чтобы я знал о себе слишком много. Следовательно, цель моя не является такой уж безусловной. Подумав так, я удивился: при рождении подобный ход мыслей был мне абсолютно чужд. Видимо, что-то впиталось в меня уже необратимо, и возврата к беспечальному детству не было. Как многое меня не пугало до этого времени – и сколь многого я должен был сознательно не бояться теперь!

Какое-то время я был занят лишь тем, что пытался взять себя в руки. Я — чей-то Сын. Я должен был проснуться в Контрольной комнате, а не там, где проснулся на самом деле. «К-ВОТТО», возможно, неисправен. Он сделал меня тем, кто я есть. Возможно, при рождении я был изменен — в лучшую или худшую сторону. Моя задача — запустить процедуру. Предыдущий "я" не справился. И все остальные - тоже.

Старик опять встрепенулся, и опять стрельнуло болью ядро. «ИДИ», - получил я приказ. - «ВСЕ ЕЩЕ МОЖЕТ ПОЛУЧИТЬСЯ». Взяв с собой микроскоп, я открыл дверь лаборатории и очутился в белом, ярко освещенном коридоре. Мой путь лежал вперед, за пределы Блока. Ядро не противоречило этому, возможно, то был верный маршрут, в рамках которого мне разрешалось проявлять самостоятельность.

И я решил ее проявить. Ядро предупреждало меня о REM-объектах, оно умело сурово наказать меня за неповиновение, но не могло его предотвратить. У него были свои ограничения, свои правила. Ядро не хотело разрушить свое орудие — раз за разом терпящее поражение, однако единственное и незаменимое. Вместе с тем, оно считало это орудие неразумным, в его программу не укладывалось, что для кого-то наказание может быть приемлемой ценой правды, боль — компромиссом между изменой и преданностью, сумятица в мыслях — желанной, помогающей осознать, что есть я, и почему это «я» содержит в себе «мы». REM-объекты несли мне вред, истина угрожала успеху, и все же за завесой неизбежной миссии я мог разглядеть какую-то собственную историю, сложенную из чужих воспоминаний.

Кем я был в этом мире? Какое меня ожидало будущее? Какое прошлое предваряло мое пробуждение? Хотя с рождения прошло не много времени, я уже успел осознать, что на обычную человеческую судьбу мне надеяться нечего. Любой другой в моей ситуации искал бы спасения, выхода, бегства, сохранения своей идентичности, единственной и неповторимой. Я же, будучи изначально рабом, растиражированным многократно, оказался свободен от иллюзий. Ядру был нужен я вообще, а не моя нынешняя личность. В контексте задачи она не имела никакого значения. Мысли? Чувства? Все содержимое моей головы было абсолютно бесполезно — но именно поэтому оно, вплоть до ничтожных мелочей, казалось мне особенно важным. Из всех явлений на свете здесь и сейчас у меня был один только я. И вот, вооруженный этой одинокой, суровой, старческой мудростью, я смирился с грядущей болью, и жажда REM-объектов, жажда «самости» охватила меня.

…

С микроскопом под мышкой я шел по сияющим коридорам, и синие двери без номеров тянулись вдоль моего пути, как верстовые столбы. Память просачивалась через блокаду по чуть-чуть, каждую ее порцию знаменовали алые всполохи боли. Блок Семь насчитывал двести семнадцать комнат, но старик жил здесь один. Каждые три дня он менял комнату и переносил свои вещи в новую. Последнее, что я помнил, будучи им - шорох костюма-двойки, повисшего на спинке стула, стыд за дряблое тело и тонкий укол в шею - холодная, холодная игла. Здесь наши пути расходились: один Цимбал - жидкий, покоящийся в шприце, тот, от которого произошел я - по почтовой трубе отправился в Контрольную комнату, другой же - настоящий? подлинный? - продолжился отдельно от меня, в своем пространстве и времени. Что он сделал, куда отправился - оставалось для меня тайной. Доподлинно я знал лишь одно: там, где его ждали, он требовался нагим, а, значит, костюм его все еще оставался здесь.

Еще один REM-объект у меня под носом! Осознав это, я решил вернуться и осмотреть комнаты, пропущенные по дороге. Все они оказались не заперты, и большинство было обставлено без всякой индивидуальности, на один казенный, почти спартанский манер. Кровать, журнальный столик, два стула, трубка почты, уходящая в потолок, и редко-редко - полка с истлевшими трупиками книг. Последнее кольнуло меня страхом: сколько времени должно было пройти, чтобы рассыпалась в прах бумага? Услужливое ядро, столь щедрое, когда речь касалась научных знаний, снабдило меня навыками библиотекаря, и по бурым гробам обложек я попытался восстановить дату издания. Хотя бы цифра - крохотный, но такой желанный намек! Напрасный труд: никто в целом свете не узнал бы того, на что я столь дерзко нацелился. Книги были безнадежно испорчены, их плотный наружный картон обращался под моими пальцами в труху. Я не ведал настоящего времени, единственное, что само искало меня - это прошлое. Пока я бродил из комнаты в комнату, пока приседал, словно женщина, испражниться, и бурая моя струйка ударяла из клоаки в сияющий белизной пол, старик вырисовывался во мне все яснее, и ядру, хотя оно и прыскало болью, чем дальше, тем больше приходилось мириться с его присутствием.

Цимбал был стар, он помнил небо, поле и дом, помнил улицу, где стояла пивная, и маленький университет, в котором читал историю биотехники. Он помнил даже свое удивление от письма, в котором сообщалось, что он, человек ничем не примечательный, избран государственной лотереей на пост распорядителя "КОМПЛЕКСА-КА". Удивительно, но природой комплекса Цимбал интересовался мало: скопившиеся в нем равнодушие к жизни, презрение к любимой некогда науке и всему, что исходило от людей, оставили в его памяти лишь фрагменты общего замысла. Гораздо большее значение имела усталость от кафедры, бестолковых студентов, навязчивых коллег - и вот он согласился и получил для жительства Блок Семь, ставший его темницей.

Как и все сотрудники комплекса, он прибыл туда не сам по себе: приняв специальную пилюлю, Цимбал заснул, и во сне его доставили на рабочее место, снабдили нашейным передатчиком и краткой инструкцией распорядителя. Многого от него не требовалось: автоматика работала безупречно, он принимал от автонасоса порции ресуррина, наблюдал за ростом капсульных образцов и изучал их ткани под микроскопом, который я ныне держал за пазухой. Данные не имели смысла, ибо всегда были одни и те же. Неясной, правда, оставалась сама природа образцов - наполовину живых, наполовину мертвых - но процедура работы с ними была разбита на такие удобные, раз за разом повторяющиеся операции, что вскоре таинственная новизна превратилась в рутину, и всякий интерес к ней в Цимбале угас. Раз в неделю приходила партия пищи, раз в две - проверка в лице инспекторов. Они рассматривали пробы, читали отчеты Цимбала, и все это выглядело, как простая формальность, бутафория, поддельный интерес к не имеющим значения фактам. Цимбал понимал это, но молчал - больше от равнодушия, нежели из благоразумия. Не спрашивал он также, зачем его Блоку столько комнат, почему все они обставлены так, словно их вот-вот собираются заселить, отчего насос то работает безупречно, то странным образом барахлит. Все это Цимбал с самого начала оставил за пределами своего разумения. Умея с детства ограничивать мир самим собой, он не испытывал страха перед огромностью комплекса, не боялся одиночества и, если хотел, мог вовсе не слышать гула машин, день и ночь занятых своим неизвестным делом. Тем не менее, в какой-то момент он все же попросил себе помощника - медицинского робота модели К-ВОТТО. Робот умел говорить, его искусственный интеллект был остр, однако же простодушен. Он с радостью выполнял всю сложную работу, но не задавал вопросов, уверенный, что любые трудности жизни Хозяин давно уже разрешил за него. Так они жили, пока на связь не вышли обитатели остальных Блоков - и мир в душе Цимбала оказался разрушен.

Все началось с задержки поставок, потом нарушился график инспекции, и поток сообщений с поверхности иссяк. Когда запас продуктов подошел к концу, заговорил передатчик на шее Цимбала. Это был Мальбран, чей Блок Один располагался непосредственно рядом с выходом. Он сообщил старику, что руководство приняло решение о консервации комплекса, и предложил скоординировать дальнейшие действия с тремя другими распорядителями, каждый из которых отвечал за конкретный этап процесса. Сам Мальбран руководил «итоговой формовкой»; что это значит, он открыть отказался, однако снабдил Цимбала частотами остальных Блоков, дабы тот сам выяснил все, что нужно. Следующие два дня старик беседовал с коллегами, которые в своей мизантропии оказались ему под стать. За все время, что он имел с ними дело, они ни разу не видели друг друга в живую. Разговор между Блоками происходил в форме монолога: сперва Цимбал выслушивал адресованное ему послание, затем надиктовывал свое. Когда речь зашла о более тесном сотрудничестве, Гадайе из Блока Четыре предложила использовать в качестве посыльного К-ВОТТО.

Тогда Цимбал узнал, что такое ревность. Это был его робот, его идея заполучить слугу и друга. Почему он должен уступать его призрачным голосам? Уступить, однако, пришлось: самому Цимбалу оказалось не под силу выйти из Блока в подземную темноту, пройти несколько миль по связующему мосту над пропастью и забрать ящики с консервами, которыми согласился поделиться с ним сосед. Это мог сделать лишь К-ВОТТО, и, отпуская его, Цимбалу пришлось смириться с тем, что помощником, быть может, воспользуются чужие.

Два дня спустя робот вернулся к патрону. Он обошел все четыре Блока, видел людей, говорил с ними, и простая его натура начала меняться не в лучшую сторону. Больше всего ему понравилась Гадайе: эксперт по робототехнике, программист и владелица более сотни микроимплантов, она беседовала с ним, как с равным, и не скрывала, что видит его пребывание у Цимбала не сотрудничеством, но разновидностью рабства. Иным оказался Миниц, бывший архитектор, ведающий отпуском рессурина в Блоке Десять. Из страха перед "КОМПЛЕКСОМ-КА" он прятался в самодельном саркофаге и с К-ВОТТО во время визита последнего общался через видеозапись. Не считая камер и проекторов, Блок Миница был наименее оснащенным из всех, ибо здесь, с разливки ресуррина, процесс, бывший душой комплекса, лишь начинал свой долгий, таинственный путь.

Процесс. До самого конца он висел перед умственным взором Цимбала, как серия не связанных друг с другом процедур, горсть бусин, лишенных единой нити. Миниц разливал ресуррин, но кто доставлял его к Цимбалу в отдаленный Блок Семь? Гадайе изучала "REM-процессы" и программировала "ядра" - но что значили эти слова в контексте общего дела? Хотя пятеро распорядителей трудились в одной упряжке, никто не желал раскрывать свои секреты. Высокомерие, равнодушие, страх разделяли их не хуже, чем километры мостов и тьма за пределами Блоков.

- Конечно, вы не можете понять, - говорила другая женщина, Кремна, обитающая в Блоке Четырнадцать. - Вы просто мелкая сошка, перекладыватель бумажек, лабораторная мышь. Если бы вы прочли распоряжения, поступающие ко мне с поверхности, то содрогнулись бы от масштабов стоящей перед нами задачи. Я говорю это, не хвастаясь, мне безразлично, что вы подумаете обо мне. Я просто хочу, чтобы вы понимали: я - лицо, облеченное высочайшим доверием, на мне держится этот проект - не на вас, не на Мальбране, на мне! - и я не потерплю нарушений субординации! Внешний мир рассчитывает на нас, Цимбал. То, чем мы здесь занимаемся - кульминация пятидесяти лет непрерывной работы. Мы не должны были узнать друг о друге, но я согласна терпеть вас и остальных, если вы будете помнить свое место. Не заглядывайте ко мне в Блок, не связывайтесь со мной первым, не досаждайте мне мелочами - таковы правила нашего общежития. Надеюсь, у вас хватит ума им следовать. А нет - поверхность найдет способ вас урезонить, будьте уверены.

Такова была Кремна, "проектировщик формы", автор проекта "Сын". Яростный противник любых контактов, она согласилась на объединение последней - и только потому, что доступ в Контрольную комнату требовал ДНК всех пятерых. Цимбал не винил Кремну за эгоизм и напыщенность, куда больший гнев вызывала у него Гадайе с ее попытками переманить К-ВОТТО на свою сторону. Возможно, попытки эти существовали исключительно в голове Цимбала, однако он сделался с роботом холоден, сух и придирчив. Славные дни их совместного одиночества остались в прошлом. Хотя каждое расставание по-прежнему отзывалось ревностью, Цимбал отсылал К-ВОТТО все чаще и, наконец, в очередном послании сообщил Гадайе, что они оба могут катиться к черту. Все было кончено, К-ВОТТО перестал быть "его роботом". Когда пришло сообщение, что Мальбран погиб на выходе из комплекса, а К-ВОТТО, сопровождавший его, облучился, старик только хмыкнул.

…

Не успела нить памяти размотаться полностью, как у самого выхода из Блока, в крайней комнате справа, я обнаружил костюм Цимбала. Он словно оставил его минуту назад - ни единой пылинки не осело на его ворсистую поверхность. Уныло-коричневый, переживший тысячу стирок и глажек, костюм висел на спинке стула, и, казалось мне это или нет, воздух вокруг него словно пульсировал энергией воспоминаний. Мне оставалось только протянуть руку и коснуться этого воплощения старости, но едва я вознамерился это сделать, как вновь напомнило о себе ядро.

- НЕТ! - сказал Голос.

Но мне было уже не так больно.

- НЕТ! - приказ впился в мою голову сотней иголок, то огненных, то ледяных.

Но я уже научился терпеть.

Осторожно поставив микроскоп на пол, я накинул пиджак на плечи и с некоторым трудом втиснулся в узкие, короткие брюки. Хотя костюм ощутимо жал, вместе с ним ко мне пришло чувство защищенности. Я больше не противостоял этому миру открытой кожей. Межблочный холод больше не угрожал мне. Запахнувшись в пиджак плотнее, я почувствовал, что в грудь мне упирается нечто круглое. Во внутреннем кармане обнаружился нашейный передатчик Цимбала - тот самый, по которому он связывался с другими Блоками. Теперь все, чем владел старик, принадлежало мне.

Голос протестовал. Он требовал вернуть костюм на место, избавиться от передатчика, следовать старому маршруту. Когда же увещевания оказались бесполезны, а боль - бессильна, он вдруг оборвался на полуслове, так что эхо его последней фразы словно зависло под куполом моего черепа. На мгновение наступила тишина, а потом в ушах зазвучал торопливый, сбивчивый шепот.

- Это послание идет в обход механизмов ядра, не знаю, насколько хватит резервной емкости. Буду краткой: я - Гадайе из Блока Четыре, и если ты слышишь эту запись, значит, памяти в тебе уже слишком много. Это опасно: все мы - я, Цимбал, Мальбран, Миниц, Кремна - назначены в консервацию, и если нами ты станешь слишком сильно, тебя устранят раньше, чем успеешь моргнуть. Верь мне, я знаю, о чем говорю. Даже наши собственные ядра, которые тебе придется внедрить, содержат нас в разбавленном виде, чтобы избежать повторения. Теперь слушай. Сейчас у тебя в руках передатчик Цимбала, ты должен раскодировать последнюю запись. Это послание Миница, он отправил его прямо перед общим сбором, когда все, кроме него, уже оставили свои передатчики в Блоках. Иди в мой Блок, он идет сразу после Блока Цимбала, найди декодер, узнай, о чем говорил Миниц. Это не помогло нам, но поможет тебе.

Неожиданно шепот превратился в обычный голос - резкий, нервный, визгливый.

- Да, да, можешь обвинить меня в мошенничестве и саботаже! Я просто хочу использовать резервный модуль ядра, чтобы он не пропал даром!

- Вы рискуете целостностью данных, Гадайе, - заговорил другой голос. - От этого зависит и ваша жизнь. Не думаю, что послание Миница настолько важно, чтобы ради него переделывать основную структуру.

- Послушай, через три минуты все будет кончено, давай не тратить время на пререкания. Это всего лишь…

Запись оборвалась, ядро вновь вступило в свои права. "…КОМЕНДОВАНА ПЕРЕФОРМОВКА", - закончил Голос свою тираду, и я, повернув ручку двери, навеки оставил Блок Семь.

…

Межблочное пространство встретило меня грохотом, лязгом, сыростью и холодным ветром. Квадрат света за спиной высветил впереди узкий мост. По обеим сторонам от него простиралась темнота, полная неустанного движения. Я словно бы шел под ногами гигантов: надо мной, подо мной работали во мраке неведомые машины. Когда глаза привыкли к отсутствию света, я различил силуэты огромных поршней, движущихся вверх-вниз, механических рук, передающих контейнеры, вращающихся барабанов, болванок, бьющих друг в друга. Масштабы комплекса поражали: сколько же денег вложено в этот проект - и что именно правительство желало получить в итоге?

Прошло немного времени, и впереди во тьме выросла исполинская преграда, которую я счел следующим Блоком. Наверное, мне оставалось до него не больше сотни метров, как вдруг случилось странное: на темной стене здания вспыхнул яркий прямоугольник света, и на фоне этого внезапно открывшегося прохода я увидел непроницаемо черную фигуру, похожую на человеческую - и все же иную. Как ни слепило мне глаза сияние, истекающее из Блока, я разглядел непропорционально большую голову на тонкой шее, дополнительную пару конечностей, расположенную на уровне пояса, и короткие ноги, превращающиеся книзу в подобие треножника. Теперь у меня не осталось сомнений: К-ВОТТО и вправду дразнил меня, он шел впереди, расставляя ловушки, намекая на свое присутствие. Но зачем ему было это делать? Разве не следовало из памяти Цимбала, что он должен помогать мне, "вносить в меня модификации", что бы это ни значило? Неужели его программа действительно испорчена? Почему же тогда он до сих пор не причинил мне вред напрямую? Едва ли я мог сопротивляться с таким телом - я, однорукий, освежеванный, знакомый ему до кишок, до мозга костей!

- Эй! - крикнул я, заслоняя глаза рукой. - Чего ты хочешь? - но он, не отвечая, шагнул назад и словно утонул в ярком свете. На этот раз, последовав за ним, я не нашел никаких следов, никаких тройных отпечатков, ничего, что говорило бы: он был здесь. По-видимому, это тоже являлось частью его игры. Что ж, я принял эти правила. Блок Гадайе отличался от жилища Цимбала: все двери в освещенном коридоре были заперты, на некоторых красовались пометки. F12, E2, A854, C93 - читал я их одну за другой; когда же жилые помещения кончились, на сей раз я очутился не в пыльной лаборатории, но словно бы на дне колодца, чьи стенки, словно ракушками, были облеплены мониторами всех форм и размеров. Были здесь исполинские панно, демонстрирующие строчки кода, и крохотные, с кулак, экранчики, на которых мерцали лица неизвестных мне людей. Последнее обнадежило меня; казалось, вот оно, лишнее свидетельство существования другого мира, нежели тот, в котором я родился. Кроме мониторов, в "колодце" присутствовали только большое, чрезвычайно удобное на вид кресло, консоль, к которой сходились провода, и дверь, из-за которой сочился уже знакомый мне межблочный холод. Едва я сел в кресло и принялся изучать консоль, меня охватило неведомое доселе чувство безопасности, счастья и покоя. На языке Цимбала это называлось любовью, и действительно - я чувствовал себя словно бы под защитой, в уютном и теплом лоне. Без сомнения, то была очередная ловушка К-ВОТТО - и все же ловушка сладостная, нежная, отзывающая наградой, а не наказанием. Память Гадайе вступила в меня без боли, в обход установок ядра - так же естественно и просто, как питание, поступающее к ребенку от матери. Ее Сыном я был в гораздо большей степени, нежели остальных. Если они дали мне плоть, ей принадлежала честь воспитать меня, наставить на путь истинный.

И я впитал в себя свою мать, и она проснулась во мне.

В отличие от Цимбала, избравшего возню с пробирками, и Миница, занятого примитивной мускульной работой, Гадайе ведала таким этапом процесса, который едва ли можно было доверить кому-то, кроме нее. В своем Блоке она изучала REM-процессы и программировала ядра, одно из которых помещалось ныне в моей голове. То было ядро второго типа - простое командное устройство, формирующее квазиличность и время от времени способное подбрасывать ей идеи. Ядра первого типа были совсем иными: состоящие из тысяч элементов, они вмещали в себя полноценный человеческий разум и служили для передачи его в пустые тела, оболочки, изготовленные на последнем этапе процесса. Здесь, в Блоке, таких ядер не было: каждые три дня всю готовую продукцию забирали молчаливые инспектора с поверхности. Более того: никто из распорядителей, даже Кремна, облеченная, якобы, особым доверием, до последнего времени не имела об этих ядрах ни малейшего представления! Казалось, самая важная часть процесса, объединяющего все Блоки, происходит как бы за кадром, в промежутках между этапами - как если бы некий конвеер не тянулся непрерывной лентой, а состоял из нескольких независимых обрубков, работающих втайне друг от друга. Покидая один такой обрубок, "продукция" конвеера поступала на следующий уже "доработанной", такой, какой совершенно точно не была в момент сдачи. Так Миниц разливал рессурин по бочкам, а к Цимбалу они приходили уже цистернами; так данные Цимбала поступали к Кремне в виде строго упорядоченных таблиц, а не бестолковых выкладок; так ядра, спроектированные Гадайе, приходили к Мальбрану уже погруженными в готовый, расфасованный "материал".

Что это было за вещество - не знал никто. Гадайе могла лишь догадываться, что оно как-то связано с образцами, на которых Цимбал тестировал рессурин. Способная и умная, она узнала многое, но еще больше, к несчастью, предпочла забыть. Перед тем, как отправить часть себя в Контрольную комнату, Гадайе стерла почти все знания о Комплексе-КА, даже о проекте "Сын" - стерла легко, ибо собственный мозг для нее был не более, чем жесткий диск, полный мусора, дряни, жалости и нерастраченной любви. Это была странная женщина - Гадайе; ранимость ее и нежность я впитал так же, как до этого дряхлый стоицизм Цимбала. Две эти памяти словно завели во мне диалог, и было странно ощущать, как мысли и чувства существа, живого лишь наполовину, существа, которому импланты заменили желудок, сердце, гортань и печень, оказываются более человечными, чем все, что сумел произвести человек полноценный, у которого все органы на месте. Ибо Гадайе привели в Блок Четыре доброта и желание помогать людям. Не ведая конечной цели процесса, она все же ощущала его величие. На ядрах, вмещающих личности людей, на проектных формах Кремны, подразумевающих тела сильные, здоровые и красивые, ей виделся отблеск великого блага для человечества. Возрождение, воссоздание жизни - вот чему для Гадайе служил "КОМПЛЕКС-КА".

Из всех распорядителей она была самой спокойной и доброжелательной - неудивительно, что К-ВОТТО, в конце концов, предпочел ей тираничного, ревнивого Цимбала. Гадайе легко нашла язык с Мальбраном, нарциссичным и самоуверенным; тщедушный Миниц, укрывшийся в саркофаге, в конце концов стал для нее кем-то вроде младшего брата. Сперва она не хотела моего рождения, но когда проект "Сын" был принят всеми, в ее сердце нашлись ко мне и любовь, и нежность. Чем больше я впитывал ее мягкой, душистой памяти, тем меньше мне хотелось знать, что именно ожидало ее и остальных в Контрольной комнате, и почему послание, записанное в мое ядро, кончалось такими резкими, несвойственными ей словами.

Поток Гадайе иссяк так же мягко, как начался. Я чувствовал себя умиротворенным, счастливым оттого, что когда-то был этой женщиной. Если моя задача подразумевала помощь Гадайе, мне оставалось лишь радоваться тому, что я могу помочь. Следом за счастьем пришло осознание: прикоснувшись к ее памяти, я сделал свой успех еще менее вероятным. Дело было в REM-процессах - каждый из них представлял собой взрыв клеточной памяти, обретение чужих воспоминаний, скрытых в собственной плоти. Катализатором REM-процесса могли быть вещь или событие, все, что угодно, связанное с изначальным носителем памяти. Сами по себе они не представляли опасности, однако чем чаще я переживал их, тем больше во мне становилось от полноценной личности, в то время, как задание мое, очевидно, было рассчитано скорее на машину, чем на человека. Оставалась и опасность, которой я пока не понимал - опасность поглощения кем-то, если памяти во мне станет слишком много. Ясно было, что те REM-объекты, которые я встречаю на своем пути, не предусмотрены планом, что они попадаются мне не случайно, как могли бы, а целенаправленно. Все же К-ВОТТО отчего-то желал моей гибели, и, начиная с этого момента, мне следовало держать ухо востро.

Но пора было прослушать запись Миница, ибо я стал Гадайе, и консоль ее теперь принадлежала мне. Я вложил передатчик Цимбала в специальную нишу, нажал красную кнопку, две белых и вывел сигнал на центральный монитор.

Сперва экран рябило, затем моему взору предстал металлический ящик, похожий на гроб, а в нем – узкое окошко, снабженное задвижкой. Вот задвижка отъехала в сторону, камера приблизилась, и я увидел глаза - один зеленый, другой карий – бледную пористую кожу, алый прыщ на переносице и жидкие, словно выщипанные, брови.

- Вот что, - торопливо заговорил Миниц, разливщик рессурина из Блока Десять. – Надо было, конечно, сказать обо всем этом раньше, но… Черт, черт! Вы ведь, наверное, все уже ушли, и передатчики оставили с одеждой, а раз так - кто меня будет слушать? Мне и самому надо выбираться, таков приказ. Чертовски не хочется и чертовски страшно. Об этом я и хочу сказать, вдруг вы все же получите это сообщение раньше, чем отправитесь в Контрольную комнату. Там-то объяснять уже будет поздно, нет? Не ходите, прошу вас, подождите немного. Здесь явно что-то не так. Конечно, Кремна скажет: «Да он просто трус, это Миниц, только трусы сидят в ящике, пока другие решают судьбу человечества!». Да, я трус, я сижу в ящике! И что с того? У меня есть все основания бояться. Эти помещения… механизмы… звуки… Они пугают меня. Нет, это не какая-то агорафобия или боязнь шестеренок, как предположил Мальбран. Скажите правду, друзья - вам никогда не казалось, что в этих Блоках есть что-то неправильное? Я говорю про планировку, я – архитектор, в конце концов! Не могу объяснить вот так вот, с ходу. Ну, разве что… Здание должно быть функциональным, так? Продуманным, удобным, сконструированным разумно. Здесь этого нет. В первые же дни я излазил свой Блок сверху донизу – и знаете что? Он устроен не-ло-гич-но! Его проектировал идиот! Масса лишних лестниц, куча совершенно ненужных, непонятно для чего предназначенных комнат. Система вентиляции такова, что я давно должен был задохнуться. Да, есть жилые помещения, сделанные более-менее правдоподобно, но как вы объясните нижние уровни, которые, если верить вам, во всех Блоках одинаковы? Зачем нужны эти двери, эти коридоры? Там абсолютно пусто! Я не понимаю этого комплекса. Чему служит его машинерия – та, что за пределами Блоков, в темноте? Качает рессурин? Формует «материал»? Да бросьте, это чушь! Слушайте: она – совершенно автономна, никак не связана с Блоками. Ничего из того, что она якобы делает, к нам не попадает. Нет никаких коммуникаций: приемных пунктов, конвейеров – да хотя бы каких-то связующих труб. Все эти поршни, и валы, и краны - это… Это просто устройства, которые работают сами для себя! Они не производят, не обрабатывают, просто движутся, и все. Вот почему я настаиваю: прежде, чем мы соберемся в Контрольной комнате, прежде, чем позволим себя законсервировать, что бы это ни значило – давайте посмотрим запись, сделанную этим роботом, К-ВОТТО. Он ведь единственный был рядом с Мальбраном, когда тот погиб, и наверняка видел, что его убило. Я не хочу делать никаких поспешных выводов, я всецело поддерживаю проект «Сын», и все же… Не знаю, не знаю! Я просто боюсь бессмыслицы, от нее и саркофаг - не защита. Пусть смерть Мальбрана даст намек, я не прошу больше. Миниц, Блок Десять, конец записи.

Экран погас: еще один отец преподнес мне наследство. Вопреки ожиданиям Гадайе, здесь не было никакого откровения: все сказанное Миницем я как бы знал заранее, его слова лишь придали моим впечатлениям отчетливую форму. Суть "КОМПЛЕКСА-КА" была неуловима: весь, как на ладони, он словно бы прятался сам за собой, разбрасывая подсказки - детали интерьера, куски процесса - но так, чтобы мозаика чем дальше, тем больше оказывалась абсурдной. Холодок пробежал по моей спине: за тайной - привычной, почти уютной - забрезжил новый призрак - пугающий, равнодушный, бесчеловечный. Единственным спасением от него были другие люди, и я призвал Гадайе, Цимбала и Миница, их память, чувства, все, что они вложили в меня.

И колодец содрогнулся. Консоль брызнула искрами, сверху на меня посыпалась краска, вспыхнули мониторы, а стены со стоном начали смыкаться вокруг меня, как если бы снаружи кто-то сжимал здание, словно спичечный коробок. Сперва я хотел бежать обратно, в Блок Семь. С бешено бьющимся сердцем я выскочил в коридор и застыл, пораженный необъяснимым зрелищем. Двери с таинственными номерами - они захлопывались по всему коридору, одна за другой, безо всякой причины. Одновременно я почувствовал, насколько усилилась вездесущая вибрация. Теперь мелкой дрожью трясся весь Блок - это походило на содрогание стенок желудка. Раздался треск пластика, и пол разъехался, обнажая ржавые перекрытия. Я отшатнулся к стене, чья гладкая поверхность теплела с каждой секундой.

Паника затмила мой разум. Горло пересохло, пальцы нервно скребли стену. Я спасся лишь благодаря ядру: оно словно вспыхнуло огнем, и Голос отрывисто прокаркал: "СПАСАЙСЯ! СИНХРОНИЗАЦИЯ, РИСК 97 И 2. РЕЗЕРВНЫЙ МОДУЛЬ - АКТИВАЦИЯ!". В тот же миг я утратил контроль над телом, оно пришло в движение и, минуя рваные раны в полу, метнулось обратно в колодец, к выходу из Блока. Хотя верх этой круглой комнаты был уже смят, дверь все еще оставалась целой.

К счастью, ее не заклинило. Схватившись за рукоятку, некто напряг все мое тело, и дверной механизм со скрипом провернулся, открывая мне дорогу наружу, к гудящим механизмам и влажному ветру, во тьму, где над пропастью повис узкий мост. Повинуясь команде, мое тело несколько секунд бежало вперед; наконец, я споткнулся и упал на колени. Блок позади меня, казалось, исходил безмолвным криком, светлый квадрат его двери уставился в мою спину, словно недружелюбный глаз. Я вышел за пределы его власти - и все же он не мог оставить меня просто так. Ффух - обдал мне спину прощальный плевок, фонтан из пластиковых щепок, железной трухи и краски. Отряхнувшись, я обернулся и увидел, как громада Блока, темнее самой темноты, бесшумно уходит вниз, а с нею исчезает мой единственный источник света.

Пути назад не было. Едва ядро вернуло мне меня, я почувствовал, что сердце мое вот-вот разорвется. Страх был так силен, что я почти не ощущал его. Он словно превратился в некое внешнее существо, растворился в самом пространстве. Возможно, то, что случилось в Блоке Гадайе, было аварией: проржавели перекрытия, лопнули замки, сквозняк, ошибки в конструкции… Нет, я не верил в это. Гадайе предупреждала: "Если нами ты станешь слишком сильно, тебя устранят раньше, чем успеешь моргнуть". Сквозь прорехи в полотне тайны на меня впервые взглянуло некое осмысленное начало. Блок попытался сожрать меня - и Блок не сумел этого сделать. Как такое возможно? Физика, химия, математика - ни один из справочных разделов ядра не объяснял, как может здание, это безмозглое мертвое вещество, иметь свою волю, двигаться само по себе.

И даже если знать этого мне не полагалось, если это была еще одна тайна поверхности, защитная функция "КОМПЛЕКСА-КА" - что я должен был теперь делать? Идти вперед - таков был приказ ядра: но впереди меня ждал лишь новый Блок, новая ловушка. Или же лучше… Нет! Я отогнал эту мысль; откуда она взялась во мне? - и глубоко вздохнул: раз, другой, третий.

Постепенно Сыновний долг возобладал над страхом. Сердце билось ровнее, пропасть больше не манила забвением, вечным сном. Как знать: поддайся я внезапному порыву - не подхватили ли бы меня во тьме железные руки, не сжали бы, словно комок глины?

Даже после смерти - ждал бы меня покой?

Кутаясь в пиджак Цимбала, я вновь шел навстречу неизвестности. Временами глаза мои, привыкшие к темноте, различали на фоне снующих механизмов громады, похожие на Блоки. Удивительно, как я не заметил их раньше - или они пришли только теперь, после неудачной трапезы - поднялись из пропасти засвидетельствовать почтение незваному гостю? Прямоугольники, цилиндры, квадраты и ощетинившийся антеннами шар - таков был конвой на пути к следующему этапу процесса. К махинам этим не вела никакая дорога, единственная артерия комплекса, судя по всему, шла напрямик через жилища распорядителей, без ответвлений и дополнительных ходов. В какой-то момент я вдруг понял, отчетливо и жутко: Блоки эти, кто бы их не строил, не предназначены для того, чтобы из них выходили. Это не тюрьмы, нет - но тем, кого назначили вершить процесс, в межблочном пространстве делать нечего. Место это не предназначено для человека, оно существует ради себя - и только.

Но поверхность?

И инспектора?

Если следовать логике, начав с Седьмого Блока и перейдя в Четвертый, сейчас я должен был стоять перед Первым, Блоком Мальбрана, чьи внешность и сила некогда принадлежали мне. Все, однако, вышло не так. В нарушение последовательности я оказался перед Блоком Кремны, Четырнадцатым - и, хотя я был готов на все - бежать, страдать, преследовать К-ВОТТО - он встретил меня мирно, как подобает пластику и бетону. Как будто бы все, что случилось у Гадайе, "КОМПЛЕКС-КА" предлагал считать небывшим, неудачной шуткой, первым знакомством, из которого не стоит делать особых выводов.

В маленьком тускло освещенном фойе к потолку громоздились горы бумаги, пол усеивали обрывки и мятые комки. Развернув один наугад, я увидел схематическое изображение человеческого тела и долгие ряды расчетов, сводящихся к вычислению центра тяжести. Казалось, Кремна колеблется, облегчить мускулатуру или нет, дать фигуре силу или сохранить подвижность. Несколько других рисунков изображали человеческие лица, как бы рассеченные на множество слоев - от первого, содержащего лишь кончик носа, до последнего, охватывающего весь абрис. Одни рисунки дышали гармонией, другие, напротив, словно бахвалились нарушением пропорций. Без сомнения, то были некие проектировочные заметки, оставалось лишь понять, заметки чего.

Ответ на это мог дать REM-процесс, но уже в следующей комнате я наткнулся на нечто, что отвлекло меня от поиска вещей Кремны. Это был стол, накрытый скатертью, местами истлевшей. На столе стояла колба, похожая на те, что я видел в лаборатории у Цимбала. Внутри нее, красная, бескожая, похожая на кусок мяса - плавала рука. 2316 - значилось на колбе несмываемыми чернилами. Точно такой же номер, как и на простыне, укрывавшей меня при пробуждении.

Рука принадлежала мне. Вот где она была все это время.

Слезы потекли у меня из глаз, хоть я и старался не заплакать. Это были слезы ужаса, слезы ненависти и запоздалой злости. Как смел робот так поступить со мной, за что он меня ненавидел? Я дотронулся до стенки колбы там, где по ту сторону ее касался указательный палец. Моя рука. Часть меня. Я словно здоровался с давно потерянным другом - почти забытым и все же до боли родным.

Но вот стол качнулся - корчась в рыданиях, я налег на него слишком сильно - и едва рука повернулась в своем растворе, память бесчисленных Сыновей хлынула в меня, и я понял, отчего нам пришлось расстаться.

Я знал уже, что не был первым - и все же не представлял, как далеко отстоит мое настоящее от момента, когда первый Сын поднялся с ложа и отправился на безнадежную Миссию. Две тысячи триста пятнадцать раз я терпел неудачу и погибал. По меньшей мере дюжина моих смертей была на совести К-ВОТТО, его острых игл и манипуляторов, холодных, как лед. Но с К-ВОТТО все было совсем не просто. Несмотря на все злые умыслы, две тысячи триста пятнадцать раз робот собирал мои останки и, словно опытная кухарка, стряпал из этих отбросов новое, вполне съедобное блюдо. Изначально лицом моим и телом был Мальбран - белокожий, крепкий, сильный и красивый. Таким я оставался первые сорок семь раз, не считая шрамов, нанесенных формовочной машиной. Постепенно, однако, "материал" начал приходить в негодность. Переработка и переформовка требовали все больше времени, ошибки в клетках накапливались, перед их массой пасовала даже аппаратура Контрольной комнаты. Я уже не был совершенным и с каждым разом выходил все ущербнее. Сперва я потерял волосы, затем кожу. Где-то между двухсотым и трехсотым воскрешением исчез пол. От качественного полуфабриката я деградировал к объедкам, которые лишь хирургия может поставить на ноги. И К-ВОТТО трудился надо мной, ибо, даже убогий, я по-прежнему содержал в себе генетический материал всех пяти распорядителей.

И ржавый ключ открывает двери.

Я был ржавым ключом.

Что до руки – с ней все обстояло просто. Последняя "формовка" испортила её окончательно: нелепо изломанная, перекрученная, с четырьмя криво сросшимися пальцами - она напоминала скорее рачью клешню, нежели часть человеческого тела, сотворённого по образу и подобию. От локтя до запястья её покрывали язвочки - крохотные рты, канавки с кровяными помоями. Теперь я понял, почему К-ВОТТО отсек мне руку. Сама форма этой взбесившейся плоти оскорбляла возложенную на меня Миссию. С нею я был чудовищем, и стандарт, заложенный в ядро, отрекся бы от меня.

Понял я и другое. Бедные, храбрые Сыновья, мои предшественники! Падая в пропасть, умирая от рук К-ВОТТО, они учили ядро тому, чему оно не могло научиться иначе. Это они предупредили меня, что робот безумен, это они пришли мне на помощь, когда Блок ожил и попытался сожрать меня. Две тысячи триста пятнадцать поражений, две тысячи триста пятнадцать смертей сформировали поверх контуров ядра свою собственную программу — незаметную, направленную только на выживание. Это объясняло то, что у ядра было словно два голоса: один - механический, способный лишь отдавать приказы, другой - почти живой, озабоченный не только Миссией, но и мной самим.

Да, Сыновья заботились обо мне. Мое уродство, воплощенное в отрезанной руке, было платой за опыт, ценой того, что здесь и сейчас, в Блоке Четырнадцать, перед колбой стоял не бездумный носитель клеток, но человек, обладающий разумом и свободой воли, скованный, однако же осознающий свои цепи. Как далеко я отстоял от первого Сына! Он, телесно куда более совершенный, был пустышкой, рабом, не способным даже понять, что он - раб. Однако, как сказала Гадайе К-ВОТТО, любая машина от долгого пользования перестает быть просто машиной. Сын шел, ошибался и погибал, Контрольная комната формировала его заново. Сам "материал" мой, казалось, впитывал страдания: через лишения и тяготы, через боль и смерть во мне зарождалась личность.

С точки зрения ядра это уменьшало мои шансы. Чем неразумнее я оставался, тем проще ему было вливать в меня данные, необходимые для успеха Миссии. Для плоти и жизни, в ней заключенной, все обстояло ровно наоборот.

Я убрал левую руку от колбы, и правая, точно прощаясь, качнулась последний раз в желтоватом рессурине. Она была ужасна, но не больше, чем сумма ошибок, совершенных человеком в отпущенный ему срок. Метаморфоза, наконец, завершилась: я словно повзрослел, страх, ненависть, злость ушли, остались только спокойствие и сдержанная печаль. Я больше не был эгоистом, ищущим лишь себя. То, что начиналось, как рабство, порой приятное, но чаще - нет, ныне я добровольно принимал, как свой долг. Все мои действия, все обретения памяти и ловушки К-ВОТТО явились передо мной в виде мозаики, и каждый ее фрагмент не был ни однозначно верным, ни однозначно ошибочным. Одни мои поступки могли показаться неправильными, однако другие, правильные, вытекали именно из них. Все было связано со всем, и, чтобы добиться от Контрольной комнаты правды, мне следовало сделать то, что осложняло путь в Контрольную комнату - обрести память Кремны и Мальбрана, и просмотреть запись смерти последнего, хранящуюся в мозгу у робота.

Кремна, к счастью, была у меня под рукой. В просторном зале, полном мольбертов, манекенов, истлевших рулонов бумаги; в зале, несмотря на беспорядок, почти стерильном, безупречно официальном; в зале этом, столь же холодном и чопорном, сколь и сама Кремна, я нашел прозрачную папку, рисунки в которой словно пережили само время. Это были портреты распорядителей, вероятно, написанные по снимкам, полученным от К-ВОТТО. Я не мог судить, насколько они совершенны технически - и все же чувствовал их внутреннюю правду.

Здесь был Мальбран - мускулистый, широкоплечий, с бычьей шеей и породистым, зверино-красивым лицом.

Здесь был Миниц - тщедушный лысый человечек, гетерохромия в котором казалась ненужной роскошью, капризом Природы, явившей фантазию там, где и замшелый шаблон пришелся бы кстати.

Здесь был Цимбал, бесстыдно старческий, ибо голый; Цимбал, хозяин робота; Цимбал, равнодушный ко всему; Цимбал, мой первообретенный родитель.

И здесь был обрубок Гадайе, крохотное нежное тельце, лишенное механических рук и ног, комочек доброты, беззащитный и трогательный.

Себя Кремна не рисовала. Собственная форма не имела для нее значения.

Я уже настроился на привычную боль, когда услышал шорох и шаги, царапающие кафель. К-ВОТТО был здесь, он шел в нескольких рядах мольбертов от меня. Вот упал задетый им торс манекена, прошелестел металлом позвоночный хвост. Он мог напасть в любой момент, однако выжидал, растягивая удовольствие. Я понимал, что он прекрасно знает, где я, и в осторожности нет никакого смысла - однако тело мое сковал невольный озноб. Боясь пошевелиться, я застыл с папкой в руках. Сквозь шорох бумаги и мерный стук трехпалых ног до меня доносилось монотонное, неживое и все же явно обиженное бормотание. Не в силах воспроизвести интонацию, К-ВОТТО компенсировал это количеством слов. Еще на поверхности Цимбал любить сидеть под навесом и слушать, как дробно стучат капли воды, падающие с неба. Это называлось "дождь", речь К-ВОТТО походила на дождь - ленивый, сонный, почти бесконечный.

- …каждый раз все дальше глубже больше как уследишь никак а он снова и снова а ты помогай ты никто собираешь приносишь вываливаешь в чан машина работает всегда работает не сломается и ты берешь уносишь режешь и не смей чтобы совсем нельзя а все равно с каждым разом все хуже ты мог бы но нельзя тебе не верят ты никто ты так на вторых ролях а главный он все для него сын сыночек а родители все кончились а ты идешь ну иди сыночек бери трогай все для тебя все разложено уж это я постарался уж мне для тебя ничего не жалко ты иди иди ломайся он все починит все исправит будешь как новенький без руки только да а потом еще придумаем это ведь надежно отдельное тело а дать образцы нельзя ты не справишься твоя программа не предусматривает ты лучше оставайся один ходи броди а как приспичит сразу на выручку все для сыночка а сыночек пусть бьет ему можно сыночек пусть падает пусть ломается ты ведь поможешь плечо подставишь чтоб вас всех почему вы умерли почему можно было не слушать но вы послушали можно было не идти но вы пошли я говорил я видел а вы все равно пошли вы оставили только с сыночком чтобы я а он только чтобы бил а я только помогай а он ничего и почему не я а он не я а он не я а он не я но я придумал я понял я все делаю что вы но и мне надо и я тоже а он а не я…

Так говорил он, пока последняя его ловушка захлопывалась в полном согласии с замыслом. Взяв в руки папку, я разбудил в себе память Кремны, и поток ее не могло сдержать никакое ядро. Ослепший, оглохший, превратившийся в губку, я сидел среди бесчисленных проектов, а мой убийца неспешно приближался ко мне, уверенный в своем превосходстве. Он рассчитал все точно. Он должен был победить.

Однако…

Проектировщик формы, Кремна, казалось, состояла из противоречий. Равнодушие к коллегам сочеталось в ней с фанатичной преданностью делу, чрезвычайный педантизм - с могучим воображением, раболепие перед поверхностью - с желанием любой ценой сохранить свою жизнь. То, о чем остальные предпочитали не думать, стояло перед ее умственным взором ежечасно, ежеминутно. Приказ, спущенный сверху, был предельно ясен: по отдельности или вместе, распорядители обязаны прибыть в Контрольную комнату для консервации. Лишенная иллюзий, Кремна знала: консервация в данном случае означает смерть. Они пережили свою полезность, выработали весь свой ресурс. Избавиться от них было решением рациональным, логичным - и все же что-то в Кремне не могло с этим смириться. Ум ее, не слишком гибкий, однако же мощный, заработал над планом спасения.

Так появился проект "Сын".

Это была отчаянная попытка соблюсти и Букву работы и ее Дух, предать поверхность и в то же время остаться ей верной. Суть "Сына" была проста: после того, как Кремна и трое остальных окажутся "законсервированы", аппаратура мальбрановского Блока отформует из заранее подготовленного материала человеческое тело. Тело это будет создано на основе клеток всех пяти распорядителей, что обеспечит ему доступ в Контрольную комнату. Сразу после формовки новорожденным займется К-ВОТТО: он встроит в мозг Сына ядро, содержащее все необходимые данные для создания квази-личности и работы с Контрольной комнатой. Другой задачей К-ВОТТО будет проверка качества Сына: если формовка окажется несовершенной, медицинский робот произведет все необходимые операции для исправления недостатков. В любом случае, от Сына требовалось только одно - запустить из Контрольной комнаты процедуру воскрешения, отформовать из останков новые тела и внедрить в их головы ядра первого типа, содержащие копии личностей распорядителей. Сперва Кремна хотела обойтись без собственного тела, раздавленного и искалеченного - куда как чище и пристойнее было воспользоваться первоклассным "материалом" Хранилища, жалкие частички которого тестировал в своем Блоке Цимбал. Затем, однако, она поняла, что раз поверхность приняла решение избавиться от распорядителей, доступа к Хранилищу она им больше не даст. Более того, даже на Сына "материала" хватит в обрез: если он вдруг потерпит неудачу, воссоздавать его придется из его же плоти.

Но кто же соберет эти останки, кто сложит их в формовочный чан? Вновь К-ВОТТО, верный К-ВОТТО - механический пес, принесший в пасти оторванную кисть Мальбрана, по-собачьи угодливый и падкий на похвалу. Кремна презирала машину, робот был всего лишь уступкой поверхности, шагом навстречу Цимбалу. Старик не заслуживал этого, впрочем, как и все остальные. Кремна знала: стоит ей попросить что-либо, и со следующей проверкой она получит желаемое. Именно поэтому Кремна не просила ничего и никогда. Поверхность и ее распоряжения сами по себе были наградой. То, что они приходят именно к ней, Кремне, говорило о том, что она облечена доверием, что ее служение - важнее, чем у прочих. То, что она одна знает о существовании остальных распорядителей, свидетельствовало о том, что она поставлена управлять ими. Вот почему известие от Мальбрана стало для нее ударом. Почему о консервации его уведомили первым? Как вышло, что он, подчиненный, оказался на шаг впереди своей начальницы? Когда Мальбран погиб, Кремна почувствовала законное удовлетворение. Процесс утратил ценное орудие, однако субординация была восстановлена. Поверхность всегда умела справиться со смутьянами.

Поверхность, поверхность, поверхность! Как много ее было в памяти Кремны, лучистой, неведомой мне земли - и как ничтожен был этот пятачок в сравнении с остальным внешним миром! Кроме города, где я некогда жил девочкой, девушкой, женщиной, существовали и другие города, полные людей, и совокупность их образовывала великую человеческую историю, череду взлетов и падений, страстей и надежд, ошибок и успехов. Сквозь окно, приоткрытое Кремной, я увидел человечество, к которому принадлежал по праву рождения. Биение жизни поразило меня. Поверхность была велика и обильна, ей стоило служить из одной только памяти о ее существовании. Леса, поля, горы, равнины, океаны, моря и реки, а за ними, за ними - небо, солнце, луна и бесконечное пространство, полное звезд, комет, космической пыли! Наверное, Гадайе была права: трепет перед необъятным заложен в самих наших телах, в веществе, из которого мы сделаны - и квази-личность беспомощна перед этим чувством так же, как и любая другая.

О, как я захотел этот великий, простой и понятный мир снаружи, как я возненавидел загадочный комплекс, пытавшийся поглотить меня! И все же, если верить Кремне, здание это, несмотря на всю свою нелепость, было спасением, надеждой, ключом к будущему. В инструкциях с поверхности, туманных и двусмысленных, одно все же говорилось ясно: на поверхности случилась война, человечество погибло, а "КОМПЛЕКС-КА" остался единственной надеждой на возрождение. Здесь, в потаенных Блоках, росли новые жители Земли, здесь, во тьме Хранилища, дремали, заключенные в ядра, их умы и души. Как сочеталось это с ожившим чудовищем-Блоком, с приказом, обрекающим распорядителей на смерть, мне было не ясно - однако видение это захватило и меня. Я увидел чистое небо, огромную железную дверь в скале и бесконечный поток нагих людей, выходящих к солнцу, теплу, свету. Через призму Цимбала, чей культурный багаж не ограничивался инструкциями по "формовке", это выглядело, как новое Творение, новое заселение рая. Люди шли один за другим, и каждый нес на себе незримую печать "спроектировано Кремной". В этом и заключался предмет ее наивысшей гордости.

Я открыл глаза. К-ВОТТО, мой враг и спаситель, стоял прямо передо мной, и, Боже - как жалко он выглядел! Эти хищные лапы, эта нечеловеческая голова с тремя светящимися линзами - все, что мне, лежащему, в свете потолочной лампы казалось новым, сияющим, таинственным и непобедимым, ныне явилось ржавым, облезлым, разваливающимся на куски.

- Я не облучался, - сказала эта ходячая руина, пережившая две тысячи триста пятнадцать Сыновей; руина, чей голос был не живее металла, из которого исходил. - Я не облучался, это был просто предлог. И ты не понимаешь мои слова, но чувствуешь - уже можно. Ты больше не годишься, мой хороший, тебе пора на переформовку. И брошенная машина сделает все правильно, недостойная машина опять скажет "да". Ей не привыкать, она всегда на подхвате. Верный К-ВОТТО, добрый маленький робот. Ходячая аптечка, курьер, конфидент. Не убийца, нет. Врач. Берет тебя негодного вежливо, деликатно - и относит куда следует. Ни боли, ни крови - благодать. Конечно, если не будешь дергаться. Тогда ручаться не могу. Можешь покалечиться. Можешь не дожить. Все случайно, я ни при чем. Все в соответствии с программой. Формовать, не вредить, наблюдать, содействовать, как завещали. Так что не двигайся, сиди, а я аккуратненько, под ручки, за талию…

С этими словами робот наклонился и верхней парой рук взял меня под мышки, а нижней, дополнительной, ухватил за пояс. Едва он коснулся меня, я ощутил легкие уколы: скальпели, которыми он разделывал меня еще недавно, никуда не делись, их лезвия ждали моего неосторожного движения. Мгновение - и я повис в воздухе, словно тряпичная кукла - так же, как сотни раз до этого. Однако сейчас все было иначе. Если прежние Сыновья сопротивлялись инстинктивно, и ранились, и истекали кровью, барахтаясь в железных тисках - я понимал, что происходит. По какой-то причине К-ВОТТО не мог убить меня, даром, что ему этого очень хотелось. Он мог лишь провоцировать и ждать от меня ошибок.

Но я не собирался больше ошибаться.

Стараясь, чтобы это выглядело случайным движением безмозглого тела, я потянулся к ближайшему манекену и схватил его за руку. Щелчок — и рука отделилась от тела. Вот оно, мое оружие!

Но К-ВОТТО был другого мнения.

- Игрушки? - спросил он. - Что ж, поиграй, маленький, поиграй. До переформовки — совсем чуть-чуть, но ты пощупай, потрогай, тут так много интересного…

Уверенный, что я никуда не денусь, он развернул голову на сто восемьдесят градусов и спиной вперед двинулся между мольбертами, цепко сжимая меня в своих лапах. Тогда-то я и ударил в первый раз. Бить пришлось не сильно, чтобы не напрягать тело, однако даже от такого удара голова робота загудела, и с нее осыпалась краска.

- Что такое? - спросил К-ВОТТО. - Баловство, детская шалость? Плохо, плохо, не делай так, будь примерным мальчиком!

Но я ударил его снова, в то же самое место. А потом — еще раз, еще и еще. От каждого удара голова робота тряслась, и что-то внутри нее бряцало и перекатывалось, словно металлический шарик. Что было всего удивительнее — К-ВОТТО не сопротивлялся! Он не пытался сжать меня сильнее, чтобы скальпели сделали свое дело, не пытался навредить мне как-то еще. Он просто терпел удары и уносил меня прочь из Блока Кремны.

Это случилось в сумраке, на мосту. К-ВОТТО был так стар, так ржав, что левая нижняя рука его не выдержала напряжения и, отломившись, полетела в пропасть. Оставшись без поддержки, я упал на мост, и три сияющих глаза склонились ко мне, чтобы вновь завладеть моим телом.

Я ударил по ним рукой манекена — уже со всей силы, не сдерживаясь — и только теперь робот что-то понял:

- Ты специально, специально! - проговорил он громче, чем обычно, и попятился назад. - Я думал, это программа, это программа кричит «Подожди!», «Что тебе нужно?» - а это все время был ты, ты сам! Ты сознателен, обманщик, обманщик! Но… Что ты хочешь? Бить меня? Зачем? Я же не могу, нельзя, не положено, хватит!

Так говорил он, превращаясь на моих глазах из загонщика в беглеца, из преследователя — в жертву. Я шел против него, держа, как дубину, руку манекена, а К-ВОТТО даже не пробовал напасть, лишь защищался, прикрывая голову. Вся наша битва была совершенно односторонней, бил только я — по рукам, по корпусу, даже по хвосту, что извивался, будто в агонии. Я бил в холодной ярости — мною двигали две тысячи триста пятнадцать предшественников, которых уничтожаемое мною существо своей жестокой игрой довело до гибели.

Одну за другой я сломал К-ВОТТО оставшиеся три руки, сломал, как трухлявые ветки, ибо металл их так ослаб, что в сравнении с ним прочным казался даже мягкий пластик манекена. Лишившись рук, робот упал на колени, и три огонька в его окулярах расширились, словно от ужаса.

- Не надо, не надо, - забормотал он, когда я взял его за голову и поволок по мосту к последнему, решающему Блоку. - Я ведь просто хотел сам, сам помочь, сам все сделать! Чтобы вы меня полюбили, чтобы вы мне доверили! А вы все равно решили: пусть он, он лучше справится. А я что же? Почему, почему вы меня оставили?

Так причитал он, пока я тащил его во мраке. Должно быть, вокодер повредился от удара, ибо голос К-ВОТТО, прежде монотонный, ныне менялся после каждого слова, то поднимаясь до какого-то предсмертного свиста, то опускаясь в гулкий замогильный бас. Наконец, после особенно сильного рывка, робот издал длинную трель, что-то в нем хрустнуло, и я почувствовал, как ноша моя уменьшилась. Бросив тело К-ВОТТО на мосту, с собой я уносил лишь его голову, полную неразгаданного прошлого. Хотя столкновение наше было неизбежно, и память мертвых Сыновей звала к мести, меня не оставляла мысль, будто я вновь совершил ошибку. Конечно, робот был врагом - но и разумным существом тоже.

Теперь же я остался один, совсем один.

Чем ближе становился Блок Мальбрана, тем сильнее зудел затылок. Ядро словно пульсировало: иди! сделай! вперед! И все же именно сейчас, когда я был почти у цели, мне меньше всего хотелось торопиться. В единственной руке я держал железную голову, и голова эта задолжала мне ответы. Что превратило врача, помощника, послушное орудие - в убийцу? Почему, желая навредить мне, робот в то же время продолжал помогать?

Повернув дверную ручку мальбрановского Блока, я очутился в подлинном царстве технологии. Стены здесь были испещрены панелями со множеством кнопок и переключателей, под прозрачным полом тянулись, словно вены, толстые разноцветные провода. Расположившись под огромным табло, на котором одни показатели ежесекундно сменялись другими, я сорвал с головы К-ВОТТО проржавевшую крышку и запустил пальцы в его рассыпающийся мозг. Печатные платы, кристаллы, катушки, запаянные капсулы с серым порошком - что за хаос царил в этом вместилище мысли! Разобраться в нем обязано было помочь ядро, и с некоторым удивлением я заметил, что оно не спешит мне на выручку. Вместо четких инструкций и выверенных схем перед моим умственным взором предстали картины из памяти распорядителей, я вспомнил запонку Цимбала, последний завтрак Гадайе, потерянный карандаш Кремны и спроектированный ею глаз в окружении черных, как смоль, ресниц. Без сомнения, то было следствием РЕМ-процессов, что я пережил: через нагромождения воспоминаний нужные мне сведения просачивались с трудом, как вода сквозь глину. На мгновение мне даже показалось, что между моим разумом и ядром воздвиглась стена. Спина моя похолодела: теперь, когда К-ВОТТО мертв, и некому больше отформовать меня заново, остаться без знаний ядра значило потерпеть неудачу, крах окончательный и бесповоротный. Только оно могло сказать мне, какие кнопки нажать в Контрольной комнате, только оно знало рецепт пробуждения, единственную схему формовки и имплантации ядер первого типа.

- Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, - взмолился я шепотом, и несколько минут спустя мой некогда полновластный хозяин, мой не единожды преданный проводник все же смилостивился и снизошел до меня. Сквозь мутное стекло распорядителей пробился чуть заметный ручеек данных, и сумбур в голове К-ВОТТО медленно, но верно начал обретать форму. Между крошевом, переплетением, наростами и месивом его мозга протянулись незримые связи, которые мне под силу было прочесть и интерпретировать. Вот я вдавил пластинку на подернутом патиной черном кубе, и из крохотного отверстия в нем выполз пыльный экранчик, усеянный строчками кода. Это была сердцевина К-ВОТТО, его мысли и чувства, сама машинная душа, воплощенная в программе.

И, Боже - как она была исковеркана, как далеко отстояла от изначального образа, показанного мне ядром! Словно раковыми опухолями, лаконичный, простой и изящный код К-ВОТТО оброс уточнениями, поправками, переключателями и индексами, превратившими некогда доброжелательного робота в хитрое и злокозненное существо. Но как же так вышло? Прокручивая перед глазами код, следя за его строчками пальцем, я читал историю своего преследователя, печальный и жалкий рассказ обманутых чувств.

Робот-врач, робот-помощник, робот-друг, изначально К-ВОТТО создавался для служения, честного и бескорыстного, и страсть к этому служению была главной частью его железной натуры. Не нуждаясь в дополнительном питании, в особом уходе, способный ремонтировать себя, если придется - от людей, своих господ, он желал лишь доверия, благодарности и дружеских слов. Чтобы чувствовать себя нужным, полезным, робот готов был делать любую работу - курсировать между Блоками, ассистировать Мальбрану и Миницу, терпеть капризы и понукания Кремны. Немного же он дождался от них любви! Одна лишь Гадайе - даже не бывший его хозяин, не Цимбал! - принимала его, как равного, не отделяя живого от неживого. И все же решающий голос принадлежал не ей: когда поверхность объявила распорядителям о грядущей консервации, все, что смогла Гадайе - выхлопотать для К-ВОТТО акушерский передник, второстепенную, а вовсе не главную роль. О, как хотел робот помочь по-настоящему, как жаждал подлинного служения, после которого его оценят, полюбят, сочтут за своего!

И разве он был недостоин этого? Разве не спроектировали его надежным, прочным, неспособным испортиться? Кто, как не К-ВОТТО, годился для того, чтобы войти в Контрольную комнату и запустить процесс восстановления? Но распорядители решили иначе и предпочли безотказной и верной машине слабое человеческое существо, созданное на основе их плоти. Это была ошибка, и удар по самой сущности робота. Цельная его натура раскололась, он уже не мог сказать, что понимает своих хозяев и верит им так, как прежде. Одна его часть, программная, все еще действовала безукоризненно, другая, эмоциональная, затаила обиду. Он все делал, как надо, но его бросили, им пренебрегли! Мало того: как будто одной доброй воли недостаточно, в программу его внесли дополнительные модификации, силой принуждающие помогать Сыну!

Клетку, хлыст и удила - вот все, что К-ВОТТО получил за свою службу. Но даже это не заставило его ненавидеть распорядителей. Да, они ошиблись, и робот желал лишь указать им на эту ошибку, показать наглядно и неоспоримо, что Сын не годится на роль спасителя. То, что доказательство это напрямую вредило миссии Сына и затрудняло возрождение распорядителей, К-ВОТТО не волновало, ведь стоило этим четырем упрямцам признать свою неправоту, как он сразу бы постарался и во мгновение ока сделал все, как надо. Им нужно было только попросить прощения, вот и все, и мешала этому лишь одна ничтожная малость: все они уже умерли.

Они были мертвы, да - но был жив Сын, их наследник, а с ним оставалась возможность осуществить хотя бы часть задуманного. Пускай у К-ВОТТО больше не было зрителей, способных судить, кто годится для Миссии, а кто нет, он все еще мог скомпрометировать Сына, продемонстрировать его вопиющие слабость и ничтожество. Ему было кого ненавидеть и кого винить во всех своих бедах - и робот был счастлив. Но как преступить программу, как поставить ее на службу обиде и ревности? Свободный во всем остальном, К-ВОТТО был связан следующими установками:

1. Ни в коем случае не причинять Сыну вреда 2. Следить за его физическим состоянием и в случае переформовки выполнять необходимые операции, делающие Сына вновь пригодным для выполнения Миссии 3. Отправлять Сына на переформовку, если он погибнет или по какой-либо причине сделается непригодным

Последний пункт, самый скользкий, Гадайе внесла в директивы К-ВОТТО по требованию Кремны, для которой Сын был не более, чем орудием в ее отчаянном плане. Что ж, робот воспользовался этой лазейкой. Хотя он не мог вредить Сыновьям прямо, существовала масса способов сделать их непригодными, прикрываясь при этом соображениями пользы или делая то, чего ограничения вовсе не предусматривали. Взять, например, место моего пробуждения - разве не должен был я очнуться сразу же в Блоке Один, в двух шагах от Контрольной комнаты? Однако каждый раз, едва тело мое покидало формовочный чан, К-ВОТТО уносил его в самый дальний Блок, к Цимбалу, и свой путь я начинал именно оттуда. Никто не запрещал ему и расставлять по Блокам вещи, принадлежащие распорядителям. Конечно, ядро предупреждало Сына об опасности РЕМ-процессов, но трогать эти вещи или нет, решал уже не робот, а он сам.

Да, это был ловкий способ избежать ответственности - и, разумеется, кто упрекнул бы К-ВОТТО в том, что он показывается время от времени своему протеже, пускай и так, что эти появления кажутся жуткими, полными затаенной угрозы? Он следовал инструкциям и нарушал их столь ювелирно, что верность оборачивалась предательством, а предательство - верностью. Фактически, ту программу, которая заставляла его помогать, он обратил всецело мне во вред. Отрезанная рука была тому лучшим свидетельством. Кто, как не он, спровоцировал бесчисленные переформовки, превратившие ее в месиво из костей и плоти? Кто, как не он, отсек ее, с удовольствием повинуясь программе, запрещавшей во мне уродства и отклонения?

Наблюдая за хитросплетениями машинного ума, я чувствовал горечь, гнев, жалость, невольное восхищение, и все же, чем дальше, тем больше меня поражала тщетность, бессмысленность этих уловок и каверз. В какой-то момент я чуть не рассмеялся при мысли, что все это время К-ВОТТО ломал и пересиливал себя именно для того, чтобы НЕ ДОСТИЧЬ желаемого. Ибо, хотя робот любил распорядителей и жаждал их возвращения, все его действия так или иначе препятствовали этому.

Я не знал, что думать о К-ВОТТО, поэтому, в конце концов, отложил в сторону его самого и занялся видео с последним походом Мальбрана. Умея записывать изображение, голова робота могла его и воспроизвести, и вот, используя глаза, как проекторы, я вывел картинку на относительно свободный участок стены. Сперва я увидел лишь черный квадрат, затем вспыхнул свет, и оказалось, что К-ВОТТО смотрит прямо на Мальбрана, а пятый и последний распорядитель стоит на фоне круглого земляного тоннеля и держит в руке небольшой, но мощный фонарь.

- Вот так-то, дружок, - заговорил человек, по образу и подобию которого я был сделан. - Шесть часов по лестнице, море пыли, грязи - и мы под Блоком, недалеко от выхода! Тебе-то он, конечно, ни к чему, да и остальным болванам тоже, но одному, признаюсь, мне было спускаться страшно, вот я и захватил тебя. Что ты уставился? Страшно не в том смысле, что я боюсь темноты, нет. Я знаю этот комплекс как свои пять пальцев, у меня все планы, даже у Кремны таких нет. Хм, дурочка - вот что бывает, когда власть бьет в голову, малыш. Я взял тебя с собой, чтобы не споткнуться ненароком и не пропасть здесь со сломанной ногой. Нам ведь запрещено по инструкции помогать друг другу, вот никто бы и не пришел. Но это все ерунда, через полчаса я уже об этом забуду. Что мне все остальные, когда меня ждет поверхность? Давненько я там не бывал. Ну, двинемся, - и с этими словами Мальбран повернулся к К-ВОТТО спиной и углубился в тоннель. Робот последовал за ним и по тому, как голос Мальбрана отдалялся и приближался, можно было понять, что К-ВОТТО то нагонял его, то отставал и терялся за очередным поворотом.

Казалось, тоннель тянется без конца, и без конца говорит сам Мальбран.

- Трижды ха! - восклицал он, - Чтобы я, специалист по формовке, дал угробить себя в угоду свинье-начальнику? Я знаю эту братию, малыш, им проще законсервировать нас, чем пустить обратно. Чертовы секреты, великий проект! Они до такой степени уверены в себе, что считают нас всех идиотами. Но я-то не идиот, нет, с Мальбраном такие шутки не проходят. Пусть кто-нибудь другой жертвует собой ради всех, я предпочитаю выйти! Сейчас, еще немножечко. Есть главный выход, а есть запасной. Скоро я снова увижу солнышко, пусть оно согреет мою кожу. Ты не поверишь, малыш, ты ведь железный, но это тело очень даже нравится женщинам. Мне тоже оно нравится, говорю, как специалист по формовке. Я уверен, что даже Кремна от него без ума, это почти произведение искусства. Смотри, какой бицепс, а? Чтобы накачать его, пришлось попотеть, ей-богу! А лицо? Спасибо матери, она у меня была редкая красавица. Нет, малыш, такой человек, как я, не должен гнить в этом комплексе, тем паче, что все, что ты слышал ранее - это просто вранье. Они говорят, снаружи была война, надо восстановить человечество. Да брось - все это время мы корпели над проектом бессмертия! Можешь мне поверить, все это здание для того, чтобы свиньи в правительстве жили вечно. Терпеть их не мог, когда жил на поверхности, и терпеть не буду, когда туда вернусь. Не сомневайся, устрою я им тарарам, они еще пожалеют, что профукали деньги налогоплательщиков! Кстати, тебе не кажется, что стены стали ровнее? Мы явно приближаемся к цели! Не волнуйся, здесь нет защитных систем. Никаких турелей, лазеров, контрольно-пропускных пунктов. Здесь будут люк и лестница, лестница и люк. Я выберусь, а ты останешься. Можешь сказать остальным, я разрешаю. Расскажи им, как я ушел, пусть завидуют. Все равно никто не повторит мой поход, все они трусы, особенно Миниц. Чертов дурак - а какой неряха! А Цимбал, Гадайе? Да-да, не мотай головой, я знаю, что ты неровно дышишь к этому обрубку. Уж с тобой-то у нашей малышки есть нечто общее. Будь это место у ней железным, ты вполне мог бы пошуровать в нем своим хвостиком! Я думаю, она была бы не против. Все они сучки, малыш, и разница между Гадайе и Кремной лишь в имени. Одна высокомерна, другая робка, но чешется у них одинаково. Так, думаю, мы пришли, и… Что это?

Очевидно, К-ВОТТО вынырнул из-за очередного поворота, ибо шуршащая темнота сменилась неярким светом, в котором я успел разглядеть, что стены тоннеля - действительно идеально круглые, словно бы оплавленные, а впереди, вместо чаемого люка маячит странная мерцающая чернота.

- Вздор! - сплюнул Мальбран. - Вот, посмотри план! Мы шли так, потом так, потом налево - и пожалуйста, выход должен быть прямо тут! А это, это - это черт знает что! Я бы поверил, что они успели заварить его до моего прихода, но здесь его, похоже, никогда и не было! Эй! - крикнул он. - Вы, псы и свиньи! Дегенераты вонючие! Что это, я вас спрашиваю? Сперва замуровали главный, как будто его и не было, а теперь еще и это?! Как вы сами сюда проходите, а? Или решили нас бросить? Помирайте, мол, желаем сгнить заживо?! К черту, к черту! Я знаю, я был здесь главный! Я не могу ошибаться! Вот план!

С этими словами он лихорадочно смял, затем расправил бумажку, с которой сверял путь, и показал ее черноте впереди.

- Что уставились?! - крикнул он фальцетом, странно звучащим из такого массивного, истинно мужского тела. - Где мой выход, дайте мне поверхность! Он должен быть тут по плану! Что вам не нравится?! Все логично, все правильно! Мы спустились, мы шли! Мы пришли, ждем обещанное! Дайте мне, хватит молчать! Хватит!

Никто ему, разумеется, не ответил - даже К-ВОТТО. Стены молчали, чернота мерцала, и Мальбран с изменившимся лицом подошел к роботу.

- Ты! - скомандовал он ему. - Пошел вперед!

Но К-ВОТТО не двинулся с места.

- Ты обязан меня слушаться!

Но робот молчал, как если бы все, что работало в нем - безмолвная, но безотказная камера.

- Хорошо, - сжал губы Мальбран. - Я сам, все сам! Это, должно быть, какая-то заслонка. Я прорву ее, прорву, видит Бог!

Он бросил фонарь на землю - так, чтобы тот освещал тоннель впереди, засучил рукава и ринулся в черноту. На краткий миг мне показалось, будто она поглотила его, но затем силуэт Мальбрана возник на ней, словно подсвеченный изнутри - белая аппликация на мерцающем черном фоне. Больше всего Мальбран походил на лягушку, распятую на лабораторном столе - прижавшись животом к неведомой плоскости, он словно бы терпеливо ждал, пока неведомый хирург подойдет сзади и начнет вскрывать ему спину.

Но, видимо, его вскрывали иначе, ибо стоило К-ВОТТО сделать шаг, как распорядитель заговорил снова, уже не с ним, а словно бы с кем-то третьим. Что за странное чувство звучало в его голосе! Пропала в нем хвастливая бравада, угасла самоуверенность, он звучал кротко, мягко, почти что нежно. Это был совсем другой Мальбран, осознавший неведомую мне правду и не нашедший против нее аргументов.

- Прости меня, - говорил он. - Прости, я был неправ. Мне следовало бы понять раньше, я ведь был первым, мне было дано больше других… Я понимаю, да. Но скажи - неужели ничего… Нет, я не верю, я отказываюсь, этого не может быть. Почему? Для чего ты? Я не могу этого вынести. Не могу. Я ломаюсь, видишь? Это больше, чем мне по силам. Это наказание? Я исчезаю… Это наказание? Сердце, сон, меня уже нет…

Словно парализованный, К-ВОТТО смотрел на черную стену, и я смотрел на нее вместе с ним. Мальбран умолк, светящийся его силуэт, распятый во тьме, крошился, и частицы, осыпаясь, медленно растворялись в воздухе. Вот рухнула, раскололась и истаяла сияющая глава, отделились и рассыпались истончившиеся ноги. Какое-то время, поддерживаемый незримой силой, перед К-ВОТТО висел торс с расставленными руками, затем с тихим шорохом на месте сердца в нем появилась дыра и, разъедая Мальбрана изнутри, принялась поглощать то немногое, что от него осталось. Сперва мне казалось, что она разрушит его целиком, однако я ошибался. В решающий миг, когда от некогда могучего белокожего тела осталась лишь кисть правой руки, сияние погасло, и обрубок этот, лишенный опоры, мягко шлепнулся на гладкий пол. К-ВОТТО, к которому, наконец, вернулась способность двигаться, подошел к ней и тронул своим манипулятором. Идеально ровный срез не кровоточил, и кисть слегка светилась, будто облученная.

Не говоря ни слова, робот подхватил ее и воздел перед собой, словно светильник. Одновременно он наступил на тот фонарь, что принес Мальбран, и мрак окутал свершившуюся тайну. Следующие десять минут К-ВОТТО шел обратно, пока не оказался в просторной комнате, выложенной красным кирпичом. Из центра комнаты поднималась в потолок лестница, уводящая далеко вверх. Держа кисть в нижнем манипуляторе, К-ВОТТО принялся за подъем, и здесь, памятуя о шести часах спуска, я решил прервать запись.

Такова была судьба Мальбрана, и Миниц был прав, когда призывал остальных узнать о ней. Кто уничтожил распорядителя, были ли это охранные системы комплекса, о которых предупреждала Гадайе? Не столкнулся ли Мальбран с порождением тех же машин, что заставили ожить Блок? Ответ на этот вопрос могла дать кисть формовщика, и я знал, где ее искать. Инструкции, полученные Мальбраном, были вполне конкретны: для консервации в Контрольную комнату должны прибыть ВСЕ распорядители, а это значило, что там же, где покоятся тела остальных, лежит и кисть - единственное, что уцелело от тела. Я жаждал ее, конечно, но все же, быть может, и вещи Мальбрана отдадут мне свое?

Но я не получил от вещей ничего. Я обшарил все жилые комнаты, разжился кучей тряпок, зеркал, гантелей, но, хотя каждую из них Мальбран, несомненно, держал в руках, толку от этого не было. Все они словно были пустыми, выжженными - всякий раз, как во мне подымалась клеточная память, нечто неощутимо огромное, исходя равно из большого и малого, вздымалось и гасило РЕМ-процесс. Кто-то или что-то изъяло Мальбрана, я не мог назвать это иначе и ни одну его вещь не в силах был удержать долее минуты. Ото всех, несмотря на пустоту, исходило огромное, и если я сжимал предмет слишком долго, часть меня, казалось, начинала утекать в ничто.

Я брал вещи Мальбрана потому, что не мог не брать их - и сразу же бросал потому, что не мог не бросить.

Я брал и бросал их - и шел дальше.

Пройдя лаборатории, прозекторские, адаптационные камеры, я очутился, наконец, перед входом в Контрольную комнату. Сердце мое замедлилось, странная вялость поселилась в ногах. Что бы ни случилось с распорядителями, это произошло именно здесь, за массивной железной дверью, снабженной генетическим замком. Как странно все сложилось: место, в котором, согласно замыслу, я должен был очнуться с самого начала, оказалось на деле концом долгого и мучительного пути! Я не испытывал от этого радости, мне просто хотелось все закончить. И я не знал, что буду делать, когда воскреснут распорядители. Буду ли я вообще им нужен? Кто примет меня, как полноценное существо? Возьмут ли они меня с собой, прочь из комплекса, на поверхность, где светит солнце, и идет дождь, где есть леса и горы, города и моря, где кончилась война, и мир ждет новое человечество, где неведомое правительство мечтает о бессмертии и требует из-под земли новостей?

Я никогда не видел Контрольной комнаты - кто угодно, только не я-разумный, я-свободный, я-человек. Взгляд прежних Сыновей немногим разнился от видения машины. Они смотрели, но не понимали, глаза их фиксировали картинку, но до осознания было еще далеко. В отличие от них, разглядывая прихожую Контрольной комнаты, я точно знал, что вижу и чему служит увиденное. Серебристые формовочные чаны, тестовый стол, свисающий с потолка сканер, готовый засвидетельствовать пробуждение - все это было как раньше, разве что К-ВОТТО, невольный жрец этой машинерии, не мог уже запустить никакой процесс.

Зато мог я - и, повинуясь импульсу ядра, я подошел к последней двери и сунул единственную свою руку в углубление сбоку. До меня так поступали распорядители, ниша была приемником крови, замком, спроектированным под строго определенную плоть. Вот толстая игла вошла в мою вену, и на дверной панели вспыхнули и заплясали разноцветные огни. Дверь решала, пропускать ли меня, ибо должны были прийти пятеро, а я пришел один. Один за другим огни останавливались, замирали, сперва мне казалось, будто они формируют символ, но едва мельтешение успокоилось, в их свете и расположении я не увидел ничего значимого. Медленно и плавно, без всякого скрипа, дверь начала подниматься, и я услышал в голове Голос Сыновей.

- ЗАПИСЬ ДВЕНАДЦАТЬ, - сказал он. - ЭТО ПОСЛЕДНИЙ РАЗ, КОГДА МЫ ГОВОРИМ С ТОБОЙ, РЕЗЕРВНАЯ ПАМЯТЬ ИСЧЕРПАНА И БУДЕТ ПЕРЕЗАГРУЖЕНА. МЫ НЕ ДУМАЛИ, ЧТО ТЫ СПРАВИШЬСЯ, ПРОСТО ХОТЕЛИ ЖИТЬ, ОТСЮДА ЭТИ СЛОВА, ЗА КОТОРЫЕ ЗАПЛАЧЕНО БОЛЬЮ И СМЕРТЬЮ. ЕСЛИ ТЫ СЛЫШИШЬ ИХ, ЗНАЧИТ, МЫ БОЛЬШЕ НЕ СМОЖЕМ ТЕБЕ ПОМОЧЬ, И ТЕПЕРЬ ТЫ САМ ПО СЕБЕ. ЯДРО ПЕРЕДАСТ ТЕБЕ ЗАВЕРШАЮЩИЕ ИНСТРУКЦИИ, ПОТОМ ЕГО РАБОТА ЗАКОНЧИТСЯ. БУДЬ СИЛЬНЫМ, МЫ В ТЕБЯ ВЕРИМ. НЕ ПЕЧАЛЬСЯ О ПРОШЛОМ, ОНО НИЧЕГО НЕ ЗНАЧИТ. ПОМНИ - РЕКОМЕНДОВАНА ПЕРЕФОРМОВКА, ЗАФИКСИРОВАНО ПРИСУТСТВИЕ КОНТРОЛЬНОЙ КОМНАТЫ, ПРИГОТОВИТЬСЯ К ПРИЕМУ ПАКЕТА ДАННЫХ, ПОДТВЕРДИТЬ ПОЛУЧЕНИЕ ИНСТРУКЦИЙ!

Последнюю фразу сказало уже ядро, и это оказалось пронзительно грустно - слышать, как человеческая интонация затухает и гаснет в его механическом бормотании. Инструкции были неожиданно просты, ибо все необходимое распорядители приготовили заранее, и процедура, отложенная на неопределенный срок, ждала лишь моего появления.

Простым было и устройство Контрольной комнаты. Это было круглое помещение, облицованное серыми квадратными пластинами, со слегка покатым полом, вероятно, для того, чтобы жидкость в случае утечки не могла попасть наружу. В центре комнаты располагался большой металлический колокол, отполированный до зеркального блеска. С потолком его соединял подъемный механизм, а рядом на витом стебле стояла зеркальная же панель, управляющая его движением. Тела распорядителей находились внутри колокола, я должен был активировать механизм, после чего системе предстояло сделать остальное. Если верить ядру, колокол поддерживал все условия для того, чтобы тела хранились достаточно долго. Он был не только орудием убийства, но и способом выиграть время - такое его количество, которое Кремна считала нужным.

Я подошел к панели и исполнил приказанное. Колокол поднялся, и в обнаружившемся бассейне, выложенном белым кафелем, я увидел то, что осталось от распорядителей. Они были здесь - Гадайе, Кремна, Миниц и Цимбал. Был здесь и Мальбран, его нетленная рука лежала в стороне, и я сразу почувствовал ее опустошающую силу.

Я рухнул на колени - без отчаяния, без ужаса, потому лишь, что больше не было причины стоять. Я даже не мог удивляться, негодовать, злиться. Что я увижу здесь - в глубине душе я знал это уже давно, знал заранее, еще когда увидел ветхие книги в Блоке Цимбала. Сыновья выступали в поход две тысячи триста пятнадцать раз, и каждая смерть требовала времени, и каждое воскрешение взимало свою дань. План Кремны, такой отчаянный, покоился на допущении, что все произойдет быстро - и все должно было так произойти, должно было, должно было, должно…

Так не произошло. Я мог представить, как тела лежат во мраке - мужские и женские, нагие, в смерти нет стыда - и как они ждут воскрешения, которое никогда не наступит. Сверху, из раструба колокола струится холодок, он овевает руки и ноги, спины и головы. В волосах собирается иней, лед сковывает то, что когда-то носило в себе тепло. Время останавливается, оно словно бы готово ждать вечно, но это иллюзия, то неумолимое, что запустила в телах смерть, можно замедлить, но не отменить. Пока первый Сын превращается в две тысячи триста шестнадцатого, плоть сходит с костей распорядителей и через сливное отверстие утекает в недра комплекса. Ее больше не вернуть, а новые тела не создашь из воздуха.

В Хранилище нет доступа.

Я ничего не мог сделать - не потому, что был глуп или неосторожен. Все было безнадежно уже с самого начала - не только у меня, но и у двухсот последних Сыновей.

Мне оставались лишь правда и никому не нужные кости.

И я потянулся к правде, хотя она страшила меня. Я помнил, что случилось с Мальбраном, рука оставалась сосудом этого случая. Даже издалека я чувствовал, что никакого пробуждения она не даст, что РЕМ-процесс теряет в ней всякую силу. Рука была напоминанием, но не о том, чего я желал. Рука была посланием, но содержало оно не то, что я хотел бы услышать.

Я знал Цимбала, знал Гадайе и Кремну, имел какое-то представление о Минице, хотя и не заглядывал в него глубоко. Вместе с тем Мальбран значил для меня немало - ровно столько, сколько значит образец для копии. Когда я проверял свое тело, я сверялся с ним. Когда я страдал по утраченной коже, могучим мышцам - я страдал, отлученный от него. Все это время он нависал надо мной, как недоступное совершенство, и хотя в нетленной руке его зияла пропасть неведомого, я все же надеялся, что крохотный кусочек Мальбрана уцелел. Познать его - значило унаследовать его решимость и волю, значило продолжить его путь, искать выход на поверхность.

Преодолевая страх, я дотронулся до руки. Кожа была холодная и гладкая, словно у манекена. От прикосновения на ней остался влажный след. Следом я ощутил толчок, и присутствие, заключенное в руке, присутствие, вступившее в Мальбрана после контакта с черной стеной, вошло и в меня.

Я так и не познал Мальбрана. Он ускользнул, его убрали за ненадобностью.

Зато я понял другое.

Мальбран пытался найти выход из комплекса, но выхода не было. Труднее всего мне оказалось представить, что и поверхности, куда должен вести этот выход - тоже нет. Ее не испортили, не загрязнили, не сделали каким-либо образом недоступной.

Ее просто никогда не существовало.

Не было города, в котором жила Кремна, пивной, где после работы сидел Цимбал, цеха, где изготовили протезы Гадайе. Не было лесов, гор, полей и рек. Не было морей и океанов. Не было неба, чистого или укрытого тучами. Не было дождя и снега, грозы и тумана, бурь и ясных солнечных дней. Не было приливов и отливов, не сменяли друг друга день и ночь.

Никогда не было такой планеты, как Земля. Не было Солнца и луны, не было звезд и астероидов, туманностей и черных дыр. Несуществующая гравитация не удерживала разбегающуюся Вселенную, тоже несуществующую. Весь мир, живущий в памяти распорядителей, весь мир, физические законы которого хранило в себе ядро — весь этот мир, манивший меня свободой, разнообразием, величием и красотой, никогда не существовал.

Был только комплекс, реальность ограничивалась его стенами. За ними не было даже пустоты, ибо пустота — это отсутствие чего-то, а отсутствие — это свойство, а все свойства комплекс сочетал в себе. Это трудно было представить, но все обстояло именно так.

И, разумеется, никогда и нигде не существовало такой вещи, как человечество. И не существовало истории этого человечества, его пятидесяти веков цивилизации, войн, смертей, открытий, подвигов и преступлений. Мужчины и женщины, старики и дети — никто из них не дышал, не ходил по земле, не любил, не страдал, не смеялся, не плакал. Ничего не случалось и ничего не происходило.

Всегда и всюду существовал один лишь комплекс.

И однажды он создал в себе пятерых существ. Я не мог сказать, зачем он это сделал — возможно, он хотел узнать нечто, чего в нем не было, такое, что могли сообщить ему только другие.

Эти существа были единственными, кто когда-либо появлялся на этом свете. И он дал этим пятерым существам имена и наделил их свободной волей, дабы они поступали так, как угодно им, а не ему.

Но он не мог оставить их, как есть, один на один с правдой о своем существовании. Если бы Кремна, Миниц, Гадайе, Цимбал и Мальбран узнали, что они — узники, что несвобода их абсолютна, и комплекс нельзя покинуть так же, как нельзя оставить собственное тело — они возненавидели бы и его, и себя. Поэтому он дал им память и место сообразно этой памяти. Умы распорядителей не нуждались в общей картине: хотя цельной истории человечества не было и быть не могло, для комфортного существования им хватало и личного крохотного фрагмента, который они, за блеклостью его и расплывчатостью, обречены были невольно додумывать, совершенствовать, усложнять. На примере Кремны я мог представить эту ложную память разрастающимся клубнем: из обрывков полузабытых разговоров, смоделированных от первого до последнего слова, из запомнившихся никогда не написанных книг, из намеков и образов, заложенных в определенном порядке, в голове ее вырастал целый мир, в реальности коего она была уверена.

Дав пятерым своим созданиям память, комплекс дал им и процесс. Сам по себе процесс не имел никакой цели, единственной задачей его было занимать время, отвлекать от раздумий, способствовать сохранению статуса кво. За абсурдной структурой комплекса, за всеми его нестыковками не стоял никакой злой умысел. Бессмыслица была признаком тварности — и только; нерукотворный, всесильный, существующий вечно, комплекс не заботился о том, насколько процесс понятен и доступен для логики. Ему ни к чему было множить сущности там, куда не ступала нога распорядителей - и потому механизмы и прочие Блоки действительно ничему не служили, существуя только, как символы величины комплекса и его величия. Если сравнивать с несуществующим, они, эти гиганты, работающие во тьме, были не большим обманом, чем горы и обвалы в горах. Настоящее творение всегда избыточно: помимо того, что требовалось пятерым существам, комплекс не мог не сотворить много такого, что не было нужно никому и ни для чего.

Кое-чего это, однако, не касалось. Инспектора с поверхности и К-ВОТТО - все это было создано, как поправки к замыслу, вдохновленные уже самими распорядителями. Инспектора существовали лишь временно, появляясь и исчезая, едва в них отпадала нужда. К-ВОТТО же, его облик и функции, был постоянен, его породили сложившийся порядок вещей, совокупность памяти о поверхности, ее науке, прогрессе, дизайне и эстетике. Бедный, бедный К-ВОТТО: в отличие от меня он так и не стал полноценным существом, так и застыл на пол-пути от орудия комплекса к полноправному члену его команды! Не обладая подлинной свободой воли, робот был только зеркалом распорядителей. Он не мог ничему научить комплекс, и когда пятеро ушли, остался один, во тьме, со всем, что они успели заложить в него.

Когда пятеро ушли… В какой-то момент комплекс понял, что узнал все необходимое, и распорядители больше ему не нужны. Он мог забрать их в один миг, однако чудо это разрушило бы мир, в котором они существовали. Это было бы слишком жестоко, и он придумал решение в рамках процесса. Приказ с поверхности не пугал, не нарушал действительности. Он был логичен, закономерен, его можно было понять, и с ним можно было смириться.

Четверо из пяти послушались приказа. Пятый, мятежник, был взят живым, и правда сокрушила его.

Покончив с земными делами, четверо вошли в Контрольную комнату. Гадайе несла кисть Мальбрана - ту, что теперь сжимал я. Зеркальный колокол опустился на них. Комплекс получил свое. Это не было убийством, ибо в нем не существовало смерти.

Все было кончено.

Однако оставалась вещь, которую комплекс не учел. Распорядители обладали свободой воли и потому успели создать меня. Они хотели, чтобы я воскресил их, слепил заново из раздавленных тел. Воскреснув, они попытались бы найти выход, которого не существовало. И если бы комплекс не поглотил их раньше, они убедились бы в бесплодности этих попыток.

Однако я родился, и комплекс не знал обо мне. Пока я не обрел память распорядителей, я был для него пустым местом, безликой частью здания, одним из множества механизмов, которым он доверил двигаться самим по себе. Ни жизнь моя, ни смерть для него ничего не значили. Вспомнив то, что таилось в моих клетках, я стал для него мишенью. В какой-то степени Гадайе понимала, что так случится. В ее картине мира за обретение памяти распорядителей меня должны были уничтожить защитные системы комплекса, разработанные его создателями. Как полагала Гадайе, секретная информация не могла покинуть комплекс, и чем меньше я знал, тем дольше оставался в безопасности. Для комплекса все выглядело иначе: для него я был обезумевшей системой, элементом, присвоившим себе то, что осталось от его творений.

Он даже не считал меня разумным - до поры, до времени. Наше с К-ВОТТО копошение было для него движением собственных машин.

Однако, когда я отказался погибать, когда память бесчисленных Сыновей вывела меня из хищного Блока, комплекс признал за мной свободную волю и затаился, приблизив ко мне глаза. Если я появился, я должен был что-то показать ему.

Но что я мог ему показать?

…

Все вокруг меня было бесцельно, пустынно, мертво. Бессмысленным был процесс, которым заправляли распорядители. Бессмысленны были их мечты, желания, страхи. Бессмысленным был мой тысячекратный поход в никуда. Все, что делали Цимбал, Гадайе, Миниц, Кремна и Мальбран; все, что делал К-ВОТТО; все, к чему приложили руку Сыновья; все наши боль, и смерть, и надежда, и радость - все было тщетно.

И все же что-то во мне не могло с этим смириться. Разве под силу мне объять комплекс умом? Разве не спасуют перед его величием любые доводы разума? Я взглянул на останки cуществ, которыми был когда-то. Позвонки, ребра, зубы и пальцы - все перепуталось, я уже не мог сказать, что принадлежит Миницу, а что - Цимбалу. Но это больше не имело значения. Над собранием костей стоял я, живой сосуд их души и памяти.

Я знал этих людей.

И на всеобщую бессмыслицу я мог ответить только любовью.

Это была слепая любовь, примиряющая любовь, любовь, никому не нужная, однако же всесильная и неодолимая.

Чтобы Миниц,Гадайе, Кремна, Мальбран и Цимбал жили не напрасно, я должен был любить их.

Чтобы путь мой, долгий и тягостный, имел смысл, я должен был любить их.

Чтобы все происходящее в комплексе имело смысл, я должен был любить их.

Я должен был любить даже К-ВОТТО, своего врага и убийцу - ибо ненависть его была ничем иным, как любовью, искаженной, обманутой.

Любить, да - но почему? Разве кто-то, кроме Гадайе, был добр ко мне, желал помочь, был моим другом? Были ли они вообще достойны любви, эти существа - нелюдимые, мнительные, запертые в своих Блоках, неспособные понять друг друга, заплутавшие в пелене чужого вымысла?

Вполне возможно, что нет. Несмотря на заведомое превосходство передо мной, это были крайне несовершенные создания. Их разум, лишенный изначальной правды, опирался лишь на фальшивую действительность, не находил с чувствами единого языка. Их тела состояли из недолговечного вещества, которое стиралось о всякий труд и не могло противостоять разрушению времени. Связки, мышцы, кости, мозг - все пребывало в неустанном движении, обновлении, расходуясь в пустоту, которую лишь краткая память и краткое счастье делали выносимой. Я не мог объяснить, зачем это нужно; я мог только жалеть это непрерывное расточение жизни, в своем безнадежном упорстве почти обретшее собственное значение. И если мои усталость и страх, мои боль и отчаяние, биение моего сердца и движение моего ума чего-то стоили, если они не были пустым мельтешением атомов в мертвом пространстве, то и все, что составляло распорядителей, тоже имело значение, ибо в этом они были подобны мне. Каждый из них был достоин любви просто потому, что являлся человеческим существом.

Я не нуждался в других причинах.

И я любил их всех, любовь была моей последней защитой. Я сидел на полу Контрольной комнаты, я обнимал кости, пытаясь согреть их, укрыть собственной плотью. И Блок вокруг меня ветшал и распадался. Рассыпалась контрольная панель, потрескался прозрачный купол, под которым встретили свою смерть распорядители. Декорации уходили, неведомая воля больше не поддерживала их. Казалось, и комната, и вещи словно бы растворялись, крошечные частицы их отделялись и медленно таяли в воздухе.

Однако это уже не пугало меня, последний мой страх рассыпался, словно плохой сахар. Я знал, что буду делать в следующие часы и дни. Я буду бродить по Блокам, слушать шорох ржавчины, скрип рушащихся перегородок. Мир, и огромный, и малый - мир будет сжиматься вокруг меня, и я буду смотреть, как он исчезает во мраке, я увижу, как уходят одна за другой громады, существующие лишь для себя. Быть может, скоро запас питательных веществ в моем организме иссякнет, и я начну голодать и страдать от жажды. Когда же силы мои уйдут, я забьюсь под какой-нибудь стол и умру, как умирают несуществующие звери - в одиночестве. Но пока этого не случилось, я буду помнить всех, кого люблю, всех, кто создал меня и кто есть я. Я буду повторять их имена - Мальбран, Цимбал, Гадайе, Миниц, Кремна! - я принесу к их останкам детали К-ВОТТО, я буду вспоминать их память и воображать тот мир, который они себе придумали.

И если я говорю "быть может", то это лишь потому, что и сам постепенно обращаюсь в ничто. Неторопливо, незаметно распадаются мои уродливая рука, неказистое тело, глупая голова. Я твердо намерен делать то, что решил, и все же меня гложет мысль, будто я не успею чего-то важного, что-то упущу, о чем-то забуду. Возможно, случится так, что от былых структур останется лишь пятачок, и на этом крохотном пятачке я останусь ждать конца, словно актер посреди темной сцены, актер, ограниченный последним кругом света.

Что будет потом?

Я не знаю.

Мысли мои мешаются, памяти говорят собственными голосами.

Кремна: долг есть долг, поверхность гордится мною.

Миниц: горизонтальные системы работают на растяжение.

Гадайе: покажи, где искрит проводка, маленький робот.

Цимбал: пиво горчит, люди суетны, все пребывает в Боге.

Автор: Рэй Брэдбери

В гостиной говорящие часы настойчиво пели: тик-так, семь часов, семь утра, вставать пора! — словно боясь, что их никто не послушает. Объятый утренней тишиной дом был пуст. Часы продолжали тикать и твердили, твердили свое в пустоту: девять минут восьмого, к завтраку все готово, девять минут восьмого!

На кухне печь сипло вздохнула и исторгла из своего жаркого чрева восемь безупречно поджаренных тостов, четыре глазуньи, шестнадцать ломтиков бекона, две чашки кофе и два стакана холодного молока.

— Сегодня в городе Эллендейле, штат Калифорния, четвертое августа две тысячи двадцать шестого года, — произнес другой голос, с потолка кухни. Он повторил число трижды, чтобы получше запомнили. — Сегодня день рождения мистера Фезерстоуна. Годовщина свадьбы Тилиты. Подошел срок страхового взноса, пора платить за воду, газ, свет.

Где то в стенах щелкали реле, перед электрическими глазами скользили ленты памятки.

Восемь одна, тик-так, восемь одна, в школу пора, на работу пора, живо, живо, восемь одна! Но не хлопали двери, и не слышалось мягкой поступи резиновых каблуков по коврам.

На улице шел дождь. Метеокоробка на наружной двери тихо пела: «Дождик, дождик целый день, плащ, галоши ты надень…» Дождь гулко барабанил по крыше пустого дома.

Во дворе зазвонил гараж, поднимая дверь, за которой стояла готовая к выезду автомашина… Минута, другая — дверь опустилась на место.

В восемь тридцать яичница сморщилась, а тосты стали каменными. Алюминиевая лопаточка сбросила их в раковину, оттуда струя горячей воды увлекла их в металлическую горловину, которая все растворяла и отправляла через канализацию в далекое море. Грязные тарелки нырнули в горячую мойку и вынырнули из нее, сверкая сухим блеском. Девять пятнадцать, — пропели часы, — пора уборкой заняться.

Из нор в стене высыпали крохотные роботы-мыши. Во всех помещениях кишели маленькие суетливые уборщики из металла и резины Они стукались о кресла, вертели своими щетинистыми роликами, ерошили ковровый ворс, тихо высасывая скрытые пылинки. Затем исчезли, словно неведомые пришельцы, юркнули в свои убежища Их розовые электрические глазки потухли. Дом был чист.

Десять часов. Выглянуло солнце, тесня завесу дождя. Дом стоял одиноко среди развалин и пепла. Во всем городе он один уцелел. Ночами разрушенный город излучал радиоактивное сияние, видное на много миль вокруг.

Десять пятнадцать. Распылители в саду извергли золотистые фонтаны, наполнив ласковый утренний воздух волнами сверкающих водяных бусинок. Вода струилась по оконным стеклам, стекала по обугленной западной стене, на которой белая краска начисто выгорела. Вся западная стена была черной, кроме пяти небольших клочков. Вот краска обозначила фигуру мужчины, катящего травяную косилку. А вот, точно на фотографии, женщина нагнулась за цветком. Дальше — еще силуэты, выжженные на дереве в одно титаническое мгновение… Мальчишка вскинул вверх руки, над ним застыл контур подброшенного мяча, напротив мальчишки — девочка, ее руки подняты, ловят мяч, который так и не опустился.

Только пять пятен краски — мужчина, женщина, дети, мяч. Все остальное — тонкий слой древесного угля. Тихий дождь из распылителя наполнил сад падающими искрами света…

Как надежно оберегал дом свой покой вплоть до этого дня! Как бдительно он спрашивал: «Кто там? Пароль?» И, не получая нужного ответа от одиноких лис и жалобно мяукающих котов, затворял окна и опускал шторы с одержимостью старой девы. Самосохранение, граничащее с психозом, — если у механизмов может быть паранойя.

Этот дом вздрагивал от каждого звука. Стоило воробью задеть окно крылом, как тотчас громко щелкала штора и перепуганная птица летела прочь. Никто — даже воробей — не смел прикасаться к дому!

Дом был алтарем с десятью тысячами священнослужителей и прислужников, больших и маленьких, они служили и прислуживали, и хором пели славу. Но боги исчезли, и ритуал продолжался без смысла и без толку.

Двенадцать.

У парадного крыльца заскулил продрогнувший пес.

Дверь сразу узнала собачий голос и отворилась. Пес, некогда здоровенный, сытый, а теперь кожа да кости, весь в парше, вбежал в дом, печатая грязные следы. За ним суетились сердитые мыши — сердитые, что их потревожили, что надо снова убирать!

Ведь стоило малейшей пылинке проникнуть внутрь сквозь щель под дверью, как стенные панели мигом приподнимались, и оттуда выскакивали металлические уборщики. Дерзновенный клочок бумаги, пылинка или волосок исчезали в стенах, пойманные крохотными стальными челюстями. Оттуда по трубам мусор спускался в подвал, в гудящее чрево мусоросжигателя, который злобным Ваалом притаился в темном углу.

Пес побежал наверх, истерически лая перед каждой дверью, пока не понял — как это уже давно понял дом, — что никого нет, есть только мертвая тишина.

Он принюхался и поскреб кухонную дверь, потом лег возле нее, продолжая нюхать. Там, за дверью, плита пекла блины, от которых по всему дому шел сытный дух и заманчивый запах кленовой патоки.

Собачья пасть наполнилась пеной, в глазах вспыхнуло пламя. Пес вскочил, заметался, кусая себя за хвост, бешено завертелся и сдох. Почти час пролежал он в гостиной.

Два часа, — пропел голос.

Учуяв наконец едва приметный запах разложения, из нор с жужжанием выпорхнули полчища мышей, легко и стремительно, словно сухие листья, гонимые электрическим веером.

Два пятнадцать.

Пес исчез.

Мусорная печь в подвале внезапно засветилась пламенем, и через дымоход вихрем промчался сноп искр.

Два тридцать пять.

Из стен внутреннего дворика выскочили карточные столы. Игральные карты, мелькая очками, разлетелись по местам. На дубовом прилавке появились коктейли и сэндвичи с яйцом. Заиграла музыка.

Но столы хранили молчание, и никто не брал карт.

В четыре часа столы сложились, словно огромные бабочки, и вновь ушли в стены.


Половина пятого.

Стены детской комнаты засветились.

На них возникли животные: желтые жирафы, голубые львы, розовые антилопы, лиловые пантеры прыгали в хрустальной толще. Стены были стеклянные, восприимчивые к краскам и игре воображения. Скрытые киноленты заскользили по зубцам с бобины на бобину, и стены ожили. Пол детской колыхался, напоминая волнуемое ветром поле, и по нему бегали алюминиевые тараканы и железные сверчки, а в жарком неподвижном воздухе, в остром запахе звериных следов, порхали бабочки из тончайшей розовой ткани! Слышался звук, как от огромного, копошащегося в черной пустоте кузнечных мехов роя пчел: ленивое урчание сытого льва. Слышался цокот копыт окапи и шум освежающего лесного дождя, шуршащего по хрупким стеблям жухлой травы. Вот стены растаяли, растворились в необозримых просторах опаленных солнцем лугов и бездонного жаркого неба. Животные рассеялись по колючим зарослям и водоемам.

Время детской передачи.

Пять часов. Ванна наполнилась прозрачной горячей водой.

Шесть, семь, восемь часов. Блюда с обедом проделали удивительные фокусы, потом что-то щелкнуло в кабинете, и на металлическом штативе возле камина, в котором разгорелось уютное пламя, вдруг возникла курящаяся сигара с шапочкой мягкого серого пепла.

Девять часов. Невидимые провода согрели простыни — здесь было холодно по ночам.

Девять ноль пять. В кабинете с потолка донесся голос:

— Миссис Маклеллан, какое стихотворение хотели бы вы услышать сегодня?

Дом молчал.

Наконец голос сказал:

— Поскольку вы не выразили никакого желания, я выберу что-нибудь наудачу.

Зазвучал тихий музыкальный аккомпанемент.

— Сара Тисдейл. Ваше любимое, если не ошибаюсь…

Будет ласковый дождь, будет запах земли.
Щебет юрких стрижей от зари до зари,
И ночные рулады лягушек в прудах.
И цветение слив в белопенных садах;
Огнегрудый комочек слетит на забор,
И малиновки трель выткет звонкий узор.
И никто, и никто не вспомянет войну.
Пережито-забыто, ворошить ни к чему.
И ни птица, ни ива слезы не прольет,
Если сгинет с Земли человеческий род.
И весна… и Весна встретит новый рассвет,
Не заметив, что нас уже нет.

В камине трепетало, угасая, пламя, сигара осыпалась кучкой немого пепла. Между безмолвных стен стояли одно против другого пустые кресла, играла музыка.


В десять часов наступила агония.

Подул ветер. Сломанный сук, падая с дерева, высадил кухонное окно. Бутылка пятновыводителя разбилась вдребезги о плиту. Миг — и вся кухня охвачена огнем!

— Пожар! — послышался крик. Лампы замигали, с потолков, нагнетаемые насосами, хлынули струи воды. Но горючая жидкость растекалась по линолеуму, она просочилась, нырнула под дверь и уже целый хор подхватил:

— Пожар! Пожар! Пожар!

Дом старался выстоять. Двери плотно затворились, но оконные стекла полопались от жара, и ветер раздувал огонь. Под натиском огня, десятков миллиардов сердитых искр, которые с яростной бесцеремонностью летели из комнаты в комнату и неслись вверх по лестнице, дом начал отступать.

Еще из стен, семеня, выбегали суетливые водяные крысы, выпаливали струи воды и возвращались за новым запасом. И стенные распылители извергали каскады механического дождя. Поздно. Где-то с тяжелым вздохом, передернув плечами, замер насос. Прекратился дождь-огнеборец. Иссякла вода в запасном баке, который много-много дней питал ванны и посудомойки.

Огонь потрескивал, пожирая ступеньку за ступенькой. В верхних комнатах он, словно гурман, смаковал картины Пикассо и Матисса, слизывая маслянистую корочку и бережно скручивая холсты черной стружкой.

Он добрался до кроватей, вот уже скачет по подоконникам, перекрашивает портьеры!

Но тут появилось подкрепление.

Из чердачных люков вниз уставились незрячие лица роботов, изрыгая ртами-форсунками зеленые химикалии. Огонь попятился: даже слон пятится при виде мертвой змеи. А тут по полу хлестало двадцать змей, умерщвляя огонь холодным чистым ядом зеленой пены.

Но огонь был хитер, он послал языки пламени по наружной стене вверх, на чердак, где стояли насосы. Взрыв! Электронный мозг, управлявший насосами, бронзовой шрапнелью вонзился в балки.

Потом огонь метнулся назад и обошел все чуланы, щупая висящую там одежду.

Дом содрогнулся, стуча дубовыми костями, его оголенный скелет корчился от жара, сеть проводов — его нервы — обнажилась, словно некий хирург содрал с него кожу, чтобы красные вены и капилляры трепетали в раскаленном воздухе. Караул, караул! Пожар! Бегите, спасайтесь! Огонь крошил зеркала, как хрупкий зимний лед. А голоса причитали: «Пожар, пожар, бегите, спасайтесь!» Словно печальная детская песенка, которую в двенадцать голосов, кто громче, кто тише, пели умирающие дети, брошенные в глухом лесу. Но голоса умолкали один за другим по мере того, как лопалась, подобно жареным каштанам, изоляция на проводах. Два, три, четыре, пять голосов заглохли. В детской комнате пламя объяло джунгли. Рычали голубые львы, скакали пурпурные жирафы. Пантеры метались по кругу, поминутно меняя окраску; десять миллионов животных, спасаясь от огня, бежали к кипящей реке вдали… Еще десять голосов умерли. В последний миг сквозь гул огневой лавины можно было различить хор других, сбитых с толку голосов, еще объявлялось время, играла музыка, метались по газону телеуправляемые косилки, обезумевший зонт прыгал взад-вперед через порог наружной двери, которая непрерывно то затворялась, то отворялась, — одновременно происходила тысяча вещей, как в часовой мастерской, когда множество часов вразнобой лихорадочно отбивают время: то был безумный хаос, спаянный в некое единство; песни, крики, и последние мыши-мусорщики храбро выскакивали из нор — расчистить, убрать этот ужасный, отвратительный пепел! А один голос с полнейшим пренебрежением к происходящему декламировал стихи в пылающем кабинете, пока не сгорели все пленки, не расплавились провода, не рассыпались все схемы.

И наконец, пламя взорвало дом, и он рухнул пластом, разметав каскады дыма и искр.

На кухне, за мгновение до того, как посыпались головни и горящие балки, плита с сумасшедшей скоростью готовила завтраки: десять десятков яиц, шесть батонов тостов, двести ломтей бекона — и все, все пожирал огонь, понуждая задыхающуюся печь истерически стряпать еще и еще!

Грохот. Чердак провалился в кухню и в гостиную, гостиная — в цокольный этаж, цокольный этаж — в подвал. Холодильники, кресла, ролики с фильмами, кровати, электрические приборы — все рухнуло вниз обугленными скелетами.

Дым и тишина. Огромные клубы дыма.

На востоке медленно занимался рассвет. Только одна стена осталась стоять среди развалин. Из этой стены говорил последний одинокий голос, солнце уже осветило дымящиеся обломки, а он все твердил:

— Сегодня 5 августа 2026 года, сегодня 5 августа 2026 года, сегодня…

Источник: http://mrakopedia.ru/
Оригинал: http://www.creepypasta.com/lessons-from-the-shadows-of-hiroshima/

- Папа, почему они нас ненавидят?

- Доченька, это так кажется, что они нас ненавидят, но на самом деле нас просто выбрали.

- Папа, я не хочу, чтобы нас выбрали!

- Я тоже не хочу, заинька, но увы, такова воля могущественных людей и всемогущего Бога. Это будет последняя ядерная война в истории мира. Есть старая пословица - "прежде, чем создать, нужно разрушить". Вот как с твоим конструктором. Ты что-нибудь построишь, а потом разве не надо все разнести, чтобы соорудить что-нибудь получше и побольше? Так же и с людьми и городами.

- А не могли выбрать другие города?

- Их уже выбрали, деточка, много других городов. Но нас выбрали, потому что мы слишком много потребляем. Еды и материалов на всех уже не хватает. А еще в мире сейчас слишком много зла. Помнишь, как бывает страшно, когда ты с братом и с нами ходишь на рынок?

- Да, папочка.

- Итак, сирены заревели девять минут назад, и я хочу, чтобы ты была смелой, мой ангелочек. Сегодня мы станем бессмертными, то есть будем жить вечно. Не будет боли, голода и обид. Не так уж плохо, правда? Пора нам попрощаться… я так тебя люблю, малышка. Я так тобой горжусь. Теперь давай возьмем знаки и выйдем наружу.

Семья Смитов надевает знаки с прорезями для головы и рук. Они становятся перед гигантской мраморной плитой, берутся за руки и закрывают глаза. Слезы, текущие у них по щекам, немедленно испаряются вместе с их телами, как только их достигает ядерный взрыв. Их тени навечно отпечатываются на мраморе, оставив напоминание пережившим Великую Выбраковку: "Мы вас прощаем. Пусть наша смерть не будет напрасной".

vit01> В космонавты кого попало не берут, там по психологической устойчивости требования высокие.

Там в конце на самом деле было сказано, вроде, что гг не обязательно именно космонавт, но меня может подвести память. Надр бы переиграть =)

Первоисточник: http://darkermagazine.ru/
Автор: Мария Артемьева

Раз, два, три, четыре, пять
Маму я иду искать.
Раз — дремучий вырос лес.
Два — твой дом во тьме исчез.
И три,
и четыре
— никому не нужен в мире.
Прячься, убегай, замри,
Не кричи и не пищи.
Раз, два, три, четыре, пять
С фермы нам не убежать.
Мама, мама, плачут дети —
Кракен съест их на рассвете.

***

Эту считалку для нас Очкарик когда-то сочинил. А я ее тут на стенке нацарапал для памяти. Ты, конечно, Очкарика не знаешь. И не узнаешь уже… Да не реви ты, мелкота.

Сядь вот тут тихонечко в уголке, спрячься за ящик и молчи. Слушай. Я расскажу тебе о Кракене. Постарайся запомнить. Когда-нибудь меня не станет, и ты один будешь прятаться тут в темноте.

Не хочешь? Сбежишь? Дурак ты. Если б отсюда можно было сбежать, кто бы привез тебя сюда!

Или ты еще воображаешь, что это обычная ферма? Ну, такая, просто ферма. Просто далеко, дальше, чем все другие, от города и людей. Так ты думаешь? Ладно, не реви. Все мы были такими же дураками. Все. И я тоже.

Что свистели эти твои мама-папа, которые привезли тебя сюда? Что ты здесь ненадолго. Воздухом подышать. Солнышко, зеленая травка, курочки-лошадки-собачки, да? «Ты будешь немножко помогать по хозяйству, окрепнешь, поправишь здоровье». Бла-бла-бла и все такое…

Ты еще веришь, что они случайно про тебя забыли? Письма ждешь?

Может, и придет, почему нет. Только это ничего не значит. Я ж тебе говорю: это все Кракен. Он везде. Ничего ты не понимаешь!

Ханна от своей приемной мамаши до сих пор письма получает. Не веришь? Я сам видел. Красивые такие, на розовой бумаге, пахнут приятно. Да что там. Она даже ноты иногда Ханне присылает, для музыки. Ханна у них там музыке обучалась, на этом, как его… ну… Название еще такое чудацкое? Вспомнил — вертипьяно! Смешно, да?

Это только Кракен мог такое выдумать: ноты! Для Ханны. Она ведь тут с утра до вечера свиной навоз выгребает, и никакого вертипьяно на ферме отродясь не водилось.

Но Кракену такое нравится. Он любит поизмываться. Души у него нет, он ведь не человек.

Видел ли я Кракена? Ну, ты вопросы задаешь. Погоди, не так все просто. Тебе еще много чего понять нужно, малявка. Ты слушай лучше. И не реви. Никто здесь ничего поначалу не понимал. И я тоже. И все.

Ты главное-то знай вот что: Кракен везде. Убежать от него нельзя. Ты эту дурь выбрось и не морочь себе голову. И вот тебе правило: если вдруг тебе скажут или сам начнешь думать, что Кракена никакого нет — знай, что это брехня собачья, говно свинячье, вонь пердячая! Кракен — он до человека всюду дотянется. Под землей, на небе, где бы ни был. Кракен — он всегда и везде, понял?

Это ты должен наизусть заучить, чтоб звенело и от зубов отскакивало. Всегда и везде, запомнил? Повтори. Еще раз. Вбей это себе в тупую голову! Усвоишь — дольше проживешь.

Я таких умников, как ты, пачками на ферме перевидал. Половину из них хозяйские свиньи сожрали. Ладно, не реви. Если жить хочешь — слушай меня.

Тут ведь все поначалу думают, что сбегут.

Ну, не совсем все. Не каждый. Не такие, как Пузырь или там Шныра. Они еще слишком маленькие, чтоб додуматься. И, конечно, не такие, как наш Косорыл. Видел его? Нет, это его не здесь изуродовали. Это он родился таким красавцем.

Я однажды подслушал, как Хозяин с его приемными разговаривал — они сказали, что мамаша, которая его родила, зашибала сильно. Ну, пила то есть… У пропитой шалавы что родиться может? Только такой вот Косорыл — ни ума, ни слуха, поперек рта два уха.

Урод, конечно. Но зато добрый. За Ханну однажды вступился, когда к ней Жирдяй-на-Джипе приезжал. Ханна после его отъезда всегда точно безумная делается. Цепенеет, как валун у дороги. Сидит вся серая и молчит. Ни словечка от нее не добьешься. Бывалоча, пока Хозяйка по затылку ее не огреет, — с места Ханна не двинется, зови — не зови. Аж глядеть на нее страшно.

Вот Косорыл Ханну и пожалел. Не знаю, что у него там в плешивой голове защелкнуло, только он перед Жирдяем встал и не пускал его к Ханне. За руки хватал, дорогу заступал. И все лопотал чего-то, по-своему, по-косорыльски.

А Кракен не любит, когда мешают.

Хозяин тогда Косорыла ногой под зад, да на ночь на воротах подвесил. Чуть не помер наш Косорыл. Подмерз, конечно. Но потом ничего, оклемался. Живучий он, даром что урод.

Кракен очень не любит, когда мешают. Чуть что — и окажешься в погребе, с крысами в одной яме.

Что? Хозяин — Кракен? Не говори чепуху. Кракен не человек. Он даже по виду не человек. Видел ли я Кракена? Да в том-то и дело, дурья твоя башка!.. Как ты его увидишь, если он на себя людей надевает, как варежку на руку?

Не понял, да? А кто сказал, что ты все сразу поймешь? Если ты слушать не слушаешь, а только сбиваешь меня! Ты не сбивай. У меня и без тебя башка трещит, и мысли мечутся, как тараканы при свете.

Ты лучше молчи, малявка, а то еще Михей войдет сюда, услышит. Молчи! Молчи и слушай.

…Я ведь тоже поначалу думал, что тут люди. А это не люди, ничего даже похожего.

Я, когда впервые на ферму попал, долго не понимал ничего. Все надеялся, что найдется какой-нибудь взрослый, который поможет мне. И всем нам. Надо только найти кого-нибудь и рассказать, чтобы они поняли. И тогда нас спасут. Глупый я был ужас до чего. Дурак, вроде тебя.

Ну, потом, конечно, понял, что таких взрослых, как мне надо — их вообще не бывает. Те, которые сюда приезжают — они все ненормальные, им верить нельзя. Даже если какой тип не нарочно, а по случаю попадется. Вроде как нечаянно… Все равно он такой же, как и они. Пустой внутри. Кракен и его приберет себе. И уже глядишь — а в голове у парня — шур-шур-шур — Кракен хозяйничает. Вот и все дела.

А как я это понял, это я тебе расскажу. Как-то раз Хозяйка послала меня и Хромого в лес, хряка искать. Хряк в загоне стенку проломил, и свиньи все врассыпную... Ну, мы с ребятами набегались тогда — будь здоров! Но свиней, конечно, поймали. Они хоть и дурные, но тупые. А хряк — он, зараза, и умный, и злющий, клыки у него как кувалда, только острые…

Он тогда Плаксу Лизу чуть не загрыз, с тех пор рука у нее висит плетью, не поднимается… Ну, да не об этом речь.

Вот взяли мы тогда с Хромым палки и пошли в лес, хряка искать. Иначе, Хозяйка сказала, и не возвращайтесь, мол, — жрать все равно не дам и в дом не пущу, если хряка не споймаете.

Ну, пошли мы… А уже сумерки, стемнело в лесу. Хромой в руке фонарь со свечой держит, только что толку от того фонаря? От него даже вроде как темнота еще гуще.

Вошли мы в лес, а Хромой мне и говорит: стой, говорит. Давай послушаем. Все равно, мол, ничего не видно — может, услышим чего, что нас на след наведет. Если где ветка треснет или листья зашуршат — там, наверное, хряк залег. Больше-то никого в этом лесу не должно быть? Говорит, а сам трясется.

Я сразу просек, чего он боится. Места здесь дикие — здесь не то, что хряка, здесь и нас с ним обоих найдется кому сожрать. Нет, про Кракена я тогда еще вовсе не знал. Поэтому и не особенно боялся-то — считал, ну, подумаешь, там волк. Обычное животное. Его отогнать можно. Огнем напугать. Или криками.

Хромой мне ничего про это не говорил. Он тогда тоже ничего еще не знал. Но, думаю, чуял, как и я, что не так тут все просто на ферме… Ну, вот стоим мы с ним в темном лесу с этим тусклым фонарем и палками наизготовку, прислушиваемся.

Зубами прищелкиваем от страха и оттого, что замерзли. Тянет холодным с земли, палые листья уже по краям белой каймой подернулись и аж позвякивают, как ледышки — тихонечко так. Словно крохотные феи или светлячки хрустальными бокальчиками чокаются. Страшно — ужас. Но хорошо.

Потому как в лесу свинячьим дерьмом не воняет, да и Хозяина с его полоумной Хозяйкой близко нет. И сыночка их, громилы Михея, тоже. Он, сволочь, дерется ужасно. Лапы как оглобли.

В лесу хорошо. Если б не холод и хозяйские собаки — я б там жить остался. Воздух там хороший. Как вино. От него дуреешь и наплевать становится на ферму, на все…

Ну, ты о лесе-то не мечтай. Бесполезно это. Хозяин, если разозлится, собак пошлет — эти злобные твари вмиг тебе глотку перегрызут. Даже не думай.

Я-то видал, что эти псы делают с такими, как ты. У Трехпалого знаешь, почему три пальца?.. Тут Кракен. Не забывай о нем. Кракен везде.

В общем, вот. Стоим мы с Хромым в лесу. И вдруг слышим — шур-шур, шур-шур, шур-шур. «Ой, бу-бу-бу!» И опять — шур-шур. Идет кто-то. И точно не хряк — слышно, как ветки руками отводит и ругается оттого, что наткнулся на дерево в темноте. Что говорит — не разобрать, но по выражению-то понятно, что человек, а не зверь.

Мы с Хромым притаились. А этот, неизвестно кто, лезет прямо на нас. Мы стоим, выжидаем чего-то, как дураки.

И выходит к нам парень. Длинный как верста, худой, волосы светлые до плеч, на плече сумка и маленький деревянный чемоданчик. Джинсы краской заляпаны. Но не как у маляров — одной какой-то, а разными — там белое пятнышко посажено, тут желтое, зеленое, синее. Как будто под разноцветный дождик парень попал. Я на него как только глянул — мне сразу весело стало.

Вот, думаю, уж этот-то, хоть и молодой, но все-таки взрослый, и наверняка не из этих.

Парень нас увидел, заулыбался.

— О! — говорит, — малышня! Вы откуда тут взялись? Ночь-полночь на дворе, а вы? Здесь, наверное, дом ваш где-то рядом? Отлично. Повезло мне! Я уж думал, до самой границы дойду, никого из людей не встречу.

Мы с Хромым и слова не успели сказать — стоим, таращимся на него. А он все тарахтит, весело так. Видать, вправду нам обрадовался.

— У меня, — говорит, — машина заглохла. Тут неподалеку, я ее на дороге бросил. Хотел помощь найти — мне показалось, я по тропинке какой-то шел, и вроде там даже был кто. Кто-то шел передо мной, пыхтел. Я его звал, звал. Но он от меня убежал.

Мы с Хромым переглянулись — понятно теперь, где хряк. Далеко, скотина, удрал. Не догоним мы его сегодня. А парень себе тарахтит.

— Я за тем чудаком пошел, да не догнал. А потом как-то сразу в темноте и заблудился. Я вообще-то в лесу не очень привык. В городе вырос. Сюда так только, на итюды приехал. Мне друзья посоветовали — мол, здесь места красивые, дикие. Да вот, машина заглохла. Даже не знал, что и делать. Но, по счастью, вы, малышня, мне попались. Теперь выведите меня отсюда к вашему папаше. Думаю, папаша ваш мне поможет машину починить. Вряд ли там что-то серьезное. Скорее всего так, ерунда. Свечи отсырели, или что… Я там в лужищу какую-то въехал с разгону, думал, застряну. Нет, не застрял. Но машина заглохла…

И тут он, наконец, дал себе передышку. Заметил, наверное, что мы всё молчим. Поглядел на нас — а глаза у него синие-синие, даже при свете тусклого фонаря видно, какие яркие. Красивый такой парень. Прям вот как есть — сказочный принц.

— А чегой-то вы, — говорит, — молчите оба? Языки проглотили?

Подошел к нам, присмотрелся повнимательнее. Улыбаться перестал.

— Вы, — говорит, — случайно, не немые? Ну-ка, девочка, как тебя зовут?

Взял меня за плечо.

— Я, — говорю, — не девочка никакая. Я пацан.

— Да ну? — Принц прям растерялся. — А что ж ты в платье ходишь? Впервые вижу, — говорит, — чтоб парень в девчачьем платье ходил. Что у вас тут за дела такие? Или вы из дома убежали, что ли?

Ну, вот как тут ему объяснить? Выйдет какой-то чужак из лесу, наткнется на тебя с бухты-барахты, и нате, выложите ему все сразу на тарелочке! Да как?!

Не знаю, как. Не знаю почему. Но словно пнуло меня что-то изнутри поддых да кадку с помоями расплескало. Все из меня полилось наружу. Во всех подробностях про мою поганую жизнь.

Про то, что сирота давно. Из детства своего почти ничего не помню. Иногда, когда сплю, одну и ту же картинку во сне вижу: пацаненок маленький в красных штанишках и белой рубашечке едет на трехколесном велике в темноте. Впереди у него свет — яркий такой, белый-белый. Это там дверь какая-то открыта, и изнутри тот свет бьет. В темноте вокруг ничего не видно, но и свет этот такой, что в нем ничего не разглядишь. Не освещает он, а только слепит… Пацан едет, педали крутит, они скрипят. Куда он едет? Зачем? И кто там ждет его, за этим светом, ничего я не знаю. Но чувствую — жуть меня забирает от скрипа этого велика, аж в пот бросает, и просыпаюсь я в слезах и соплях. Кто этот малец на велике, даже не знаю. Может, я сам?

Вот это я ему зачем-то рассказал. И о своих кошмарах, и о том, как на ферме оказался. О том, что последние мои приемные мамаши — они обе требовали, чтоб я их мамами называл. Мама один и мама два. Они женаты были друг на друге. Даже бумажку мне какую-то с печатями показывали. Но мне это по барабану. Хотят в свои игры играть — пускай. Еще эти старые дуры хотели, чтоб я для них был девочкой.

Они мне платья покупали и надевали белые колготы, а волосы мыли специальным шампунем, чтобы росли мягкие и шелковистые, как у девчонок. А я что? Мне по фигу. Девочек, по крайней мере, не бьют так, как пацанов. Предыдущие родители мне жрать не давали, если я шумел или бегал. Еду мне наливали в собачью миску, а вместо воды заставляли горький кетчуп лакать, если услышат вдруг, что я плохими словами ругаюсь. Чтоб мне язык как следует прижгло за грехи.

Так что эти две мамы меня, в общем, даже устраивали. Сюсюкали они противно, но это ничего, это терпеть можно. А на ферму я попал из-за их соседки. Надо ж было ей влезть в чужие дела! Она, зараза, медсестрой работала и как-то случайно узнала, что эти мамы меня таблетками специальными кормят. Таблетки, чтоб мальчика в девочку превратить. Гармоны — кажется, так они называются?

Ну, она сказала про это моим мамашам. Про то, что все знает. Они перепугались: дескать, из-за меня их под суд отдадут. Подумали, посоветовались — и потом потихоньку сплавили меня к Хозяину с Хозяйкой на передержку.

Хозяева раньше звериную гостиницу держали. Хозяин — он вроде как ветеринаром когда-то был. Поэтому, если что, лечит нас сам, в больницу к доктору не возит. Говорит — глупости, лишний расход.

Ну, вот, они собак сперва передерживали, а потом на детей перешли. У них этот остолоп Михей — он как раз тоже приемный. Его кто-то когда-то поленом по голове шваркнул — с тех пор он такой идиот. На ферму многие приезжают, чтоб детей оставить — приемных или купленных. Бывает, больные попадутся, а на что они такие кому нужны? Или не больные, а вот как Ханна или Очкарик был — слишком умные. Тоже надоедает. Случалось, кого-то отсюда, наоборот, забирали. Но это редко, и тоже ничего хорошего. Когда забирают — это еще хуже иной раз, чем тут. Я сам не знаю, но от Очкарика такое слышал, даже повторять не хочу…

Ну, а Хозяева и от тех, и от других денежки получают — от тех, кто привозит, и от тех, кто увозит. И от тех, кто тут, на месте, пользуется. Как Жирдяй, например, Ханной.

А кроме того, мы еще и по дому работаем: убираем, стираем, посуду моем. Все, что Хозяйке лень самой делать — все на нас спихивают. Со свиньями вот… И в огороде. И в парниках.

— Постой, постой, — Принц разноцветный слегка ошалел от моего рассказа. — Что-то я ничего не понял, что ты тут несешь. Хочешь сказать, на вашей ферме одни дети работают? Такие вот малявки, как ты? Малыш, да тебе сколько лет?

— Мне, — говорю, — восемь. А Хромому — шесть.

— Обалдеть, — парень говорит. Волосы надо лбом взъерошил, одну прядь на палец накрутил. Хотел на землю сесть. Только земля-то холодная. Ноябрь как-никак. Ну, он на корточки сел. Смотрит на нас круглыми глазами.

— Так, — говорит. — А как же социальные работники? Учителя? Они-то знают о том, как вы тут живете?

— Какие, — говорю, — учителя?

— Так вы, значит, и в школу не ходите? Ваш опекун не возит вас?

Мы с Хромым вместе плечами пожали: нету тут никаких школ поблизости, и опекунов нету. А возить нас куда-то в школу — какому дураку надо? Это ведь Хозяину лишние траты. К тому ж мы и так все, что надо, умеем уже. За свиньями убирать — дело нехитрое. Противно только.

И тут я по лбу себя как хлопну!

— Стоим, — говорю, — как дураки. А хряка-то кто искать будет? Хозяйка жрать не даст и в дом не пустит, если хряка не приведем. Пошли, — говорю, — Хромой.

— Нет!

Парень вдруг вскочил, схватил нас за руки и потащил куда-то за собой.

— Никаких хряков! — говорит. — Я с этим разберусь. Ведите меня к вашему Хозяину! Надо бы мне с ним потолковать.

Мы с Хромым обалдели. Не поняли, чего он такой психованный вдруг стал. И у него, как оказалось, не выдерешься: руки цепкие, пальцы железные. Прям рассвирепел чего-то.

Я только крикнул ему, что, если он на ферму хочет, то в другую сторону повернуть надо. Он послушался. Повернул и потащил нас обратно.

А я как чуял. Не хотел я, чтоб он на ферму попал. Жалко мне его чего-то стало, ну прям до ужаса! Засвербело у меня что-то в груди, вот тут слева — аж горячо и больно стало. Я как заору:

— Нет, нет! Не ходи туда! Хозяин тебя убьет. И нас убьет, и тебя прикокнет, не поморщится! Ты, — кричу, — Михея-идиота не видел, а я видел! Он тебя кувалдой по голове оглушит и свиньям скормит. Что ты, не понимаешь, что ли?! Нельзя тебе на ферму идти!

Запсиховал я, короче. Сам даже от себя не ожидал. Не знаю, что со мной такое сделалось, но вот стою я в этом лесу, а сам вижу, будто сон наяву смотрю, как этот чудной парень с синими глазами в нашем свином загоне лежит. Голова у него молотом размозжена, кровища сползает с виска густая, как кетчуп, и заливает эти его необычные синие глаза. Только не живые они уже, а стеклянные, и мухи по ним ползают. А свиньи с хряком во главе рыла повыставили, пятачками водят, нюхают воздух и подбираются поближе… Жрать хотят, твари. Челюстями пожевывают, хрумкают, чавкают, аж за ушами у них трещит от удовольствия. Им, заразам, все равно что жрать — собачье мясо или человеческое. Или такого вот принца-дурачка.

Короче, ору я, а самого трясет, как будто голый электрический провод рукой схватил. Парень даже испугался. Обнял меня — я тебе клянусь, обнял! Прям как братишку родного. Гладит меня по голове, успокаивает.

— Ну, чего ты, чего? — бормочет. — Чего ты перепугался? Ничего мне никто не сделает. Не позволю я никому ничего сделать ни с собой, ни с вами. Ты что, думаешь, я хлюпик какой, что ли? Это я только с виду. А на самом деле я, знаешь, ого-го-го! Я каратэ занимался. И боксом. А кроме того, еще и чемпион школы по бегу когда-то был. И по плаванью.

Тут я как заржу. Ну, вот при чем тут плаванье? Где он тут плавать собрался на нашей ферме? Хромой не понял, почему я смеюсь, но за компанию захихикал. А парень видит, что мы ржем и тоже как давай хохотать!

— Тьфу ты! — говорит. — Напугали вы меня, дуралеи! Бестолочи. Ты лучше скажи, как тебя зовут?

— Меня? Крысеныш.

У парня глаза на лоб.

— Чушь, — говорит. — Не бывает такого имени у человека. Я про настоящее имя спрашиваю. Ну, там… Как тебя папа с мамой звали?

— Какие, — говорю, — папа с мамой? Первые или вторые? Которые мамаши?

Мне и того смешнее стало. А он задумался. Вздохнул.

— Ну, ладно, — говорит. — Знаешь, вот у индейцев… У них было принято, чтоб мальчик, когда вырастает, сам себе имя выбирал. Какое нравится. Или подходит больше всего. Или такое, чтоб счастье приносило. Они считали, что имя влияет на человека.

— Как это?

Хромому тоже интересно стало, он даже забыл руки от холода тереть. Руки у него почему-то всегда сильно мерзнут. Вечно красные, как лапы у гуся, и все в цыпках.

— Ну, например… Если парень быстро бегает, он может взять себе имя Быстрый Олень. Или хочется ему, чтоб все на него обращали внимание — назовется тогда Грозовой Тучей, скажем. Ну, или просто — Медведь. Чтоб все медведи в лесу за брата его считали. Понял?

Мы с Хромым кивнули. Чего не понять? Кликуха, только наоборот. Не плохая, не обзывательская. А хорошая.

— Ну, так какое бы ты себе имя взял, если как у индейцев? Вот ты.

Я подумал, затылок почесал и говорю:

— Невидимый.

— Такое имя — Невидимый? — удивился парень.

— Да, — говорю. — Было б хорошо, если б никто никогда меня видеть не мог. Мне ничего другого не надо. Чтоб только в покое меня оставили. Не трогали бы никто.

— А я, я б хотел Медведем быть, — Хромой влезает в разговор. — Я в лесу тогда поселился бы. И не хромал. Медведи ведь не хромают? У них ведь целых четыре ноги.

— Да, — говорит Принц, а сам странный какой-то. И не нравится мне это ужасно. — Медведи не хромают. Ну, ладно! В общем, я что, пацаны, хотел сказать? Невидимый и Медведь. Я вам честное слово даю и, можно сказать, клянусь — ничего с вами Хозяева не сделают. И со мной тоже. Я просто приду к ним и поговорю. А там поглядим. Может, что-нибудь придумаем. Разберемся с этой вашей фермой. Обещаю. Идет?

— Слово Принца? — говорю.

Он сперва удивился, потом, видно, сообразил что-то, засмеялся, закивал.

— Ага, — говорит, — слово Принца. Давайте, ведите меня. Иди вперед ты, Невидимый. А ты, Медведь, устал, наверное. Давай я тебя на руки возьму, иди сюда, а то, боюсь, свалишься ты, брат, на ходу. В куст какой-нибудь вломишься и заляжешь там в берлогу до весны дрыхать…

Хромой засмеялся, потянулся к Принцу. Но тут, откуда ни возьмись, рука Михеева вынырнула из темноты и цап Хромого за шкирмон.

А голос Хозяина скрипит:

— Вот вы где, паразиты, лентяи чертовы. В лесу ошиваетесь. А хряка кто будет искать, а?

И бац — подзатыльник с размаху мне как залепит. Я чуть землю носом не запахал — если б не Принц, упал бы, как пить дать. А так только ткнулся мордой в тот деревянный чемоданчик, который у него на ремне через плечо висел — что-то там загромыхало, да так, что Михей аж подпрыгнул с перепугу.

Принц меня рукой придержал, чтоб я с копыт не сверзился. И говорит тихо так — а голос у самого звенит, как у комара, когда тот кусаться летит:

— А позвольте узнать, господа, кто вы такие и почему бьете этих детей?

Тут только до Хозяина доперло, что рядом с нами кто-то чужой стоит. Разглядел Принца. И давай петь, и все этаким обиженным голосочком — мол, вы меня не за того приняли:

— Никто тут никого не бьет, господин хороший. А детям этим давно в постель пора, разве непонятно? Заботимся-мы-об-их-здоровье-и-душевно-нравственном-состоянии. Только и всего!

У него и Хозяйки подобные фразочки будто бы заранее в голове записаны и в клубочек смотаны. При нас они ими, конечно, не пользуются — ни к чему им. А вот при чужих эти клубочки сами собой разматываются, только дерни за ниточку.

Теперь-то я знаю, кто их там за ниточку дергает. У них даже глаза какие-то косые делаются, когда они такими фразами говорить начинают.

— Вы, — говорит Хозяин, — молодой господин, не волнуйтесь. Не стоит. Мы вот с вами попросим сейчас моего сына Михея отвести этих непослушных мальчиков в их комнаты, потому что им ведь давно пора спать. А вас прошу пройти со мной в дом. Я вас со своей Хозяйкой познакомлю. В спокойной обстановке все обсудим. Мы там на дороге какой-то автомобиль видели. Правда, Михей? Это не ваш, случайно? Возможно, вы к нам на ферму за помощью хотели… Так мы непременно вам поможем. Пойдемте с нами, молодой человек.

Я на Принца смотрю и чувствую, слезы у меня из глаз вот-вот хлынут. Щиплет глаза невозможно как. А Хромой побелел лицом, испугался и тоже, гляжу, хныкать намастырился: рот распустил, аж слюни у него из правого уголка с губы закапали.

Принц нахмурился, глянул на меня, на Хромого. Кивнул — типа: ничего-ничего, я все помню, держись, пацаны. Сжал губы и Хозяину машет головой — пошли, мол! Двигай.

Ну, мы и пошли.

Хоть про хряка сразу все забыли.

Я еще подумал — может, все и обойдется в этот раз? Все-таки Принц. Я уже и сам будто поверил, что тот парень — настоящий принц. Разноцветный принц из разноцветной сказки. А у нас тут сказки-то все одинаковые, на один серый манер.

Как из леса вышли, Михей нас с Хромым сразу направо, в наш барак завернул. А Принц за Хозяином влево пошел, к дому. Там в кухне на первом этаже свет горел, и собаки в вольере тявкали. Принц нам рукой на прощание помахал и еще кулаком вот так сделал. Не знаю, что это означает. Наверно, что-то хорошее. Может, хотел напомнить, что он чемпион по бегу и плаванию? Может, так все чемпионы делают? Или принцы. Не знаю.

Больше мне с ним поговорить ни разу не довелось, так что спросить не мог. Ты случайно не знаешь, что это значит, когда кулак вот так сжимают и так вот рукой вверх? Нет? Так я и думал.

Что дальше было?

А дальше уже не очень интересно. Это ж тебе не сказки. Я ведь тебе все как есть, объясняю. Чтоб ты просто понимал, в каком мире живешь.

…Ну, ладно. В общем, когда мы вернулись в барак, Михей с нами даже разговаривать не стал — Хромому по затылку съездил, и он вырубился. А меня, за то, что старший, и что хряка мы так и не поймали, да еще с чужаком в лесу разболтались, к столбу привязал да розгой оттянул вдоль спины.

Хорошо так оттянул, неслабо. Показалось, что он мне спину распорол и позвоночник выдрал — до того больно было. Упал я на свою подстилку и головы поднять не мог. Всю ночь спина у меня горела. Только и думал о том, чтоб водой бы ее кто затушил, что ли, а то сил нет терпеть.

Так и заснул. Огонь мне снился. Будто какой-то огромный спрут развел на спине костер, и мечется вокруг, щупальцами размахивает — счастлив, что одни уголечки скоро от меня останутся. Радуется и знай дрова подбрасывает. Одним поленом по уху звезданул. Тут я и очнулся. Смешно? Смейся, малявка. Если б ты только знал, что сон мой был в руку. Вещий — так это называется. Но ты не перебивай. Ты дальше слушай.

Проснулся я. Ну, и оказалось, что никакое это не полено, а это Очкарик покойный — Царствие ему Небесное, хотя тогда он еще был жив — надо мной стоит. Морда встревоженная, весь какой-то встрепанный, на себя не похож…

— Чтой-то, — говорит, — когой-то вы сюда привели с Хромым?

Я говорю:

— А что такое?

— Они с Хозяином всю ночь препираются. Ничего себе парень! Въедливый, как оса.

— Приятно, — говорю, — слышать. Пусть знают настоящего Принца!

— Да что ты понимаешь, — кипятится Очкарик. — Принц. Дурак он, твой Принц! Нарвется же... На Михея нарвется. На его кувалду. Как есть дурак!

— Не без этого, — говорю. — У Принцев это дело обязательное. А чем бы иначе они от обычных людей отличались? Они все такие. Храбрые, как психи. Он, между прочим, еще и чемпион, чтоб ты знал.

— Чемпион? По чему чемпион?! — вопит Очкарик. — По идиотизму, что ли?

— По плаванию, — говорю. — И по бегу еще.

И ухмыляюсь, как дурак. У меня даже спина не так болеть стала, до того мне за своего Принца весело вдруг сделалось. Вот, мол, какой он у меня. У меня! Ха! Как будто что-то в этой жизни может быть у такого как я, мое.

Но это я сейчас понимаю, что глупости нес. А тогда… Тогда Очкарик со мной чуть не разругался. За то, что я Принцем этим горжусь. Да, так он сказал.

— Что ты, — говорит, — своим Принцем гордишься? Как будто он такой герой, и нас всех тут сейчас с фермы на свободу выведет! Или нет — даже не на свободу. А домой. К настоящим родным, к папам, мамам, бабушкам и тетушкам. В семью. Ага?!

— А что? Может и выведет!

Дурак я тогда был. Хуже тебя сейчас. Но уж больно я в этого Принца поверил. Что он со всеми этими гадами справится. Всех победит. И все такое. Да-а-а.

Очкарик передо мной бледный сидит, пальцы свои терзает. У него привычка такая дурацкая была — кожу на лапах себе крутить, когда волнуется. Сидит и щиплет сам себя до синяков.

— Ты про Ханну-то зачем ему рассказал? — говорит.

— А что? — спрашиваю.

— Как — что? Ты понимаешь, этот кретин уже потребовал, чтоб ему Ханну предъявили. Назвался он им каким-то там «добровольцем-инспектором по заступничеству за детей-сирот» и канифолит Хозяйке мозги, что, мол, должен он своими глазами увидеть, как тут девочке живется. Жалобы у нее принять, если имеются.

Я прям захихикал, клянусь! Ничего себе, думаю, у Принца разноцветного фантазия. Почище, чем у Хромого или Очкарика. Надо ж, какую штуку завернул. А что, может быть, и сработает? Но Очкарик смотрит на меня и головой качает.

И тут до меня допирает. Все бы хорошо, но Ханна! Действительно, зачем я ему про Ханну рассказал? И про Жирдяя-на-Джипе, помнится, тоже. Зачем?!

— Я так понимаю, про то, что Ханнины косточки давно под свинарником зарыты, про это ты ему забыл упомянуть?

Голос у Очкарика ядовитый — ни дать, ни взять, кобра. Такая, которая ядом плюется.

Я чуть не завыл в голос. И ведь действительно так: забыл! Ну, правда. Как из головы вылетело. Я ведь с головой-то своей давно не в ладах. И болит она у меня, и многое забываю.

А Ханна… Я про нее часто как про живую думаю. Даже и до сих пор. Уж очень противно мне тот день вспоминать, когда к ней в последний раз Жирдяй приезжал. Хозяйка послала меня с Очкариком ее искать, и мы искали. Долго искали. Жирдяй уже злиться начал. Все бегал, хлопал дверями своего джипа. Какие-то фотоаппараты туда-сюда таскал. А мы всё Ханну искали. По-настоящему.

Но нашел ее Косорыл. Он всегда знал, где она прячется. Оказалось, на сеновале она. На балке висит, и ноги босые всего-то в паре сантиметров от земли болтаются. Как будто Ханна на цыпочки хотела встать, подпрыгнула, взлетела вверх, а назад на землю не вернулась.

Это в первое, самое первое мгновение мне так показалось. Потом — нет. Потом я ее лицо увидел. Опухшее, не Ханнино совсем лицо. Язык синий, набок свесился. Под ногами лужа. И веревка на балке раскачивается и скрипит, скрипит. Страх, в общем, и гадость.

Достал ее Кракен. Ханна, она слишком хорошая была. И уже почти большая. Душу ее Кракен забрать не сумел, а убить — сумел. Теперь-то я это знаю. А тогда… Чего только ни думал, аж голова у меня трещала по ночам. Нет, не хотел я про это помнить.

Вот потому и Принцу забыл рассказать. А он теперь из-за меня в ловушку угодил. Потому что если Хозяин вдруг заподозрит, что Принцу нашему по-настоящему что-то известно про здешние дела — они с Михеем точно его порешат и свиньям скормят. Хоть он и чемпион по плаванию десять раз.

Мне от этой мысли прям дурно стало.

— Иди, — говорю, — Очкарик! Иди скорей. Подслушай еще, о чем они там говорят. И если что — беги сюда. Я сейчас встану, всех соберу. Обскажу им про все, разъясню. Не хочу я, чтоб Принца убили. Может, если мы все туда придем и скажем, что нельзя Принца убивать…

— Да куда тебе вставать! — Очкарик говорит, а сам чуть не ревет. — С ума ты сошел. О себе подумай. У тебя ж спина вон вся в крови. А ты о Принце думаешь!

— Миленький, — говорю, — Очкарик. Ты за меня не заморачивайся. Я твердый орешек. Меня разные папы-мамы били, и мамы-мамы травили — ничего со мной не будет. Ты иди, тихонечко подберись, послушай, что там делается… Главное — вовремя свистни на подмогу. А я сейчас… Давай, двигай!

Очкарик только глянул на меня — понял, что я не отступлю. И убежал.

А я потихоньку поднялся — кровь, зараза, запеклась, и рубашка к спине присохла. Надо снять, а не могу — больно, будто кожу с меня живьем тянут. Я вдруг вспомнил, как, бывало, ящериц, сереньких таких, юрких, как змейки, в поле ловил, а они, если неправильно их схватишь, хвосты отбрасывали. Впервые подумалось: больно же им, наверное, когда приходится вот так собственный хвост от себя отдирать да бросать. Раньше мне это в голову не приходило. А тут я этих ящериц крепко пожалел. Когда начал сам, как та ящерица, выползать из присохшей рубахи, будто из собственной кожи выдираться… Ужасно больно было. Но иначе-то нельзя. Потом, когда отодрал, полегче все же стало.

Вышел я из барака взглянуть, где там наши все. Косорыл у ворот сидит, башкой во все стороны вертит. Меня увидел — расплылся в улыбочке. Я ему помахал, он сразу прибежал, мычит чего-то.

Я ему велел, чтоб он мне бумагу и карандаш притащил. Я знаю, у него есть. От Ханны остались. Косорыл хранил ее альбом и два карандаша в каком-то своем тайнике.

Он удивился сперва, но потом увидел, что я нисколько не шучу, что мне очень надо, и послушался.

Вынул один листочек из альбома и карандаш принес. Я написал записку ребятам, что жду всех срочно в нашем бараке. Чтоб были все, как штык, обязательно. Написал, что это мой им предсмертный завет. Очень я серьезно настроен был тогда.

С этой запиской я послал Косорыла. Чтоб он всем ее показал и собрал всех. А сам сел ждать Очкарика у входа в барак. Отсюда мне видны были еще собачьи вольеры во дворе. Боялся я, что, если чего, Михея Хозяин пошлет за своими зверюгами — на Принца натравить. Надо этот момент не упустить, не прошляпить.

Сидел я, волновался ужасно. Так переживал — даже о жратве забыл, хотя с прошлого вечера не жрамши. Все на солнышко пялился. Небо серое, как свинцовая плита, а солнышко все-таки через эту хмарь пробивается — винтится теплыми лучиками в серую стенку. Будто лампочка сквозь грязную занавеску просвечивает.

Думал я об этом упрямом солнышке, мечтал… И так высоко мои мысли забирались — как стрижи в поле — под небеса. В таком я был необычном помрачении тогда. Дурак, что взять.

И вдруг вижу: въезжает, громыхая на повороте, во двор машина. Яркая, спортивная, хотя и не новая, но красивая. Капот какими-то драконами разрисован. Ни разу эту машину я на ферме не видел.

Вылезает из машины хлыщ в рабочем комбинезоне, дверцей хлопает и машет рукой в сторону кухни. А из дома выходят навстречу хлыщу Хозяин с Хозяйкой, Михей-идиот и… кто бы ты думал? Принц. Собственной персоной. Причем все улыбаются друг другу, как родные. И разговаривают с такими дружелюбными мордами — ни дать, ни взять — лучшие приятели.

Хоть я и зырил на них издалека, со своего места, но все же мне хорошо видно было — улыбаются, да. И Принц улыбается.

Я его пилю взглядом, а он даже головы в мою сторону не повернет. Будто и нет меня. И никогда на свете не было.

Вот в это мгновение я и подумал, что неправ, наверное, был: выдумал тоже имечко: Невидимый! Разве можно человеку такого для себя желать, чтоб никто на него внимания не обращал? Нет, нету в этом ничего хорошего.

По крайней мере, в тот момент почувствовал я ужасную обиду. Даже, каюсь, вякнул чего-то в ту сторону — так мне захотелось заставить их всех на меня смотреть. Чтоб увидели. А главное, чтоб Принц поглядел. Чтоб заметил. И вспомнил.

Но он не поглядел, нет.

Он снял с плеча свою сумку и деревянный чемоданчик, швырнул в машину, руку Хозяину и работяге пожал, Хозяйке кивнул. Сел за руль и уехал. Даже не оглянулся ни разу.

Правда, лицо у него было мрачное. Неживое какое-то. Но он так быстро укатил, что… Не знаю. Может, мне показалось?

Стоял я и смотрел ему вслед, как дурак. Даже не знал, что и думать. Вот так.

А потом пришел Очкарик, Косорыл с ребятами прибежали. Не знал я, что им сказать. Сидел и только смотрел и смотрел куда-то в пустоту. На дорогу. На серое небо. Странное это было чувство. Сижу: и никаких мыслей у меня в голове нет. Только усталость. Но это даже хорошо.

Знаешь, бывает такая усталость, что даже боли не чувствуешь нигде. В голове шумит, все тело ломит и зудит, но тебя самого как будто нет. Вывалился из этого мира и лежишь, отдыхаешь. Как сломанная кукла.

А потом Очкарик ко мне подсел, локтем пихнул.

— Ну, че ты, — говорит. — Ну, Принц. Нормально же с ним все. По крайней мере, обошлось. Ты ж хотел, чтоб с ним ничего не стряслось. Ну, вот с ним и ничего…

— Ничего, — повторяю, как попка. А сам и не понимаю, что говорю. — Ничего.

А ребята стоят и смотрят на меня. Тоже не понимают. Но видно, что им страшно.

Очкарик носом дернул, говорит:

— Они у него в багажнике какую-то траву нашли. Пригрозили, что в полицию сдадут. Тогда он свою художественную академию уже не закончит. И невесте его капнут, что он с детишками развлекается, как гомосек. Они все про него узнали — имя, где живет, где учится. Местная полиция постаралась. Шериф с утра приезжал. Пугнул его. Они ж все здесь долю свою имеют. И шериф, и опека, и муниципалы. Жирдяй, он знаешь, кто?

Я отмахнулся. Мне все равно, кто такой Жирдяй. Мне важно, что Ханну он до смерти довел. А кто он, мне до лампочки.

А Очкарик свое продолжает:

— Ты знаешь, — говорит, — как Хозяин свой бизнес от прежнего владельца перенял? Задешево купил. А все почему? Тот, предыдущий владелец, который первым тут все устроил, он чуть было в тюрьму не загремел. Парень ему какой-то попался, сын шишки из соседнего города. Этого мальчишку тамошняя полиция искала и как-то на след вышла, что его сюда, на ферму, кто-то сплавил. Вот и нагрянули. А тут… сам понимаешь. Ну, тот владелец уж думал в бега податься. Но шериф его уломал — говорит, чего ты? Зассал, что ли, перед залетными? Мы их уделаем. Те собрались, понавезли сюда комиссий каких-то, социальных комитетов, федералы понаехали… А на ферме — опаньки! Никого уже и нет. Ни единой души. Кроме Хозяина с Михеем. Но этот идиот, ты ж знаешь, не разговаривает. Да, он с той, прежней партии еще остался. Один. А всех остальных ребят… Они их в лес вывезли, на Дальние Топи. И там положили. В болотной воде тела быстро гниют. Никто их там не найдет... И никто ничего не докажет. Никогда.

Anotheroneuser> Атеизм тоже является верой — в то, что Бога нет. Потому что, доказательств (в том числе, научных) своих убеждений атеисты привести не могут. Они просто верят.

А некурящий курит отсутствие сигарет. Не хочу прямо вот спор разводить, но немного прояснить хочется. Есть такая штука как бритва Оккама. И именно она может заставить человека сказать "Бога нет", так как в объяснении мира не требуется сущностей сверх меры. С другой стороны, рассуждать о наличии или отсутствии Творца невозможно, так как он находится за пределами системы, которую мы покинуть не можем. То есть любые логично выглядящие рассуждения по теме лежат в области фантазий просто потому, что мы не можем никак взаимодействовать с тем, что за пределами вселенной. В том числе и наблюдать.

То есть итог то тот же, конечно. "Я не знаю" или "Я верю". Но это личное дело каждого.

// Это не более чем точка зрения дилетанта сразу во всех областях: физике, философии, религии. Пришёл я к ней после общения с физиками, Петром и Вовой. Ну и некоторых размышлений, конечно.

>> Атеизм тоже является верой — в то, что Бога нет. Потому что, доказательств (в том числе, научных) своих убеждений атеисты привести не могут. Они просто верят.
Peter> Если человек адекватный, то верит он в Бога или нет - он уважает другого.
Peter> Я долгое время был неверущим, я себя так не вёл...

Я как человек неверующий хочу вспомнить один каммент из той темы. Что-то типа "мне даже стыдно стало, что я атеист" =)

Хотя, тут просто в неадекватности дело. Встречается всякое с любой стороны. Один только лозунг "Православие или смерть" чего стоит.

Хромой услышал все это, заревел. А я говорю:

— И откуда ты, Очкарик, — говорю, — все знаешь?

Он плечами пожал.

— Слышал, — говорит. Очкарик — он, правда, подслушивать мастак был.

Я говорю:

— А объясни ты мне, Очкарик, если ты такой умный и все знаешь. Объясни ты мне: почему все это с людьми происходит, а? Как так может быть, что люди друг другу делают больно, невыносимо больно… А за что? Мне, — говорю, — сегодня даже ящерицу жалко стало. А почему, — говорю, — нас-то никто на свете не жалеет? Как такое может быть, а? Скажи, если ты умный!

Очкарик весь сжался в комок. Лицо у него стало задумчивое. А мне чего-то все по фигу — я на него ору, как псих. Как принц какой-нибудь. Даже нестрашно, что Михей или Хозяин услышат. Внутри у меня такая вдруг болючая боль образовалась — думал, все, конец мне пришел. Сейчас как лопнет, как взорвет меня изнутри. Не знаю, что пацаны чувствовали, но они тоже на Очкарика уставились совсем неласково. Даже Хромой — и тот на эти очкариковские очки с потресканными стеклами вызверился, будто именно эти стекла вообще во всем на свете виноваты.

И вот тут Очкарик, наконец, раскололся по-настоящему. Подумал, помолчал, и говорит.

— Я, — говорит, — знаю, почему. Я просто боялся раньше, что вы мне не поверите. Да и пугать вас, в общем, не хотел. Но теперь, раз уж такое дело, слушайте и запоминайте. Я вам все расскажу. Я это однажды в одной очень старой книге прочитал.

Давным-давно, когда Земля еще только начиналась, на дне моря-океана выросло чудовище: огромный спрут Кракен. Был он полужидкий и прозрачный, как морская вода, и огромный, будто остров. Нет у Кракена ни рук, ни ног, а только щупальца и огромный мозг. Нечеловеческий и страшно злой разум.

Всю рыбеху на дне моря Кракен сожрал, но ему мало просто жрать. Ему еще надо, чтобы развлекаться. Поэтому придумал он питаться людьми. Сперва он притягивал к себе корабли, и губил все живое на море. Потом стал выманивать людей поближе к берегу и поедал их души. Люди, которые ему попадались, становились без души пустыми как тряпичные куклы, которые на руку надевают. Ими Кракен и стал играться. Души у него нет, поэтому он бессмертный. За миллионы лет все время одно и то же… Скучает Кракен, ему нужно все больше и больше людей. Они ж ему быстро надоедают, как старые игрушки.

Вот он и ловил людей, ловил и высасывал. А эти высосанные люди возвращались к себе домой, с виду такие же, как раньше. Зато внутри… Внутри у них у всех был уже Кракен. Он ими управлял, и продолжал играться, и приманивать других людей, все время свеженьких, и пожирать их для своего удовольствия. Давно уже весь наш мир принадлежит этому спруту Кракену. Он везде. Везде высосанные им люди, его слуги. У всех у них нет души, одна черная бездонная яма — Кракен, жадная и злобная сволочь. Сколько раз я здесь это видал. Приходит с виду обычный человек… Много их тут перебывало. Инспекторы санитарные. Случайные туристы. Полицейские. Приемные родители. Нормальные вроде бы люди. А потом — хлюп! Посидит на их кухне полчаса, и, глядишь, нет человека. Как устрицу они его вскроют, и дело сделано. Кончено. Только Кракен внутри сидит, от удовольствия раздувается. Так и с Принцем твоим было. Я просто тебе говорить не хотел. Знал, что расстроишься.

— А почему же, — спрашиваю, — почему с детьми так не бывает?

— А какой ему интерес тебя жрать? — Очкарик говорит. — Мелюзга, она и есть мелюзга. Ни вкусу, ни смаку. Он ждет, когда ты подрастешь.

— А взрослые почему не убьют его?

— Сам рассуди, дурья твоя башка. Как они могут убить то, во что не верят? Ведь люди, когда вырастают, они уже много чего по-другому видят. Кому из взрослых про Кракена расскажи — только посмеется. Кракен этим и пользуется. Он, гад, страшно радуется, что его несуществующим считают. Так ему проще к человеку подобраться.

Да. Вот так Очкарик и открыл нам всем глаза.

Он умный, Очкарик. Книг когда-то уйму прочитал. Правда, ему самому это нисколько не помогло — уж больно он был хилый. И растяпа.

Спустя месяц после того случая споткнулся он в свином загоне, в ногу щепку какую-то засадил, до крови. А потом у него нога почернела, запузырилась вся. Главное, он сразу понял, что помрет, Очкарик наш. До того умный был.

Сказал: ребята, это у меня гангрена, от этого, мол, помирают. И ведь так и случилось. Два дня всего в горячке пометался и умер. Хозяин тогда кобеля Гектора на выставку куда-то возил, не было его на ферме. Хотя, кто его знает — может, и Хозяин ничем Очкарику не сумел бы помочь. В общем, сгинул наш Очкарик.

Зато про Кракена он нам подробно рассказал. Спасибо ему. Лучше все-таки знать про мир, в котором живешь. А иначе свихнуться можно.

Ты реветь-то, малявка, перестань. Тебя еще никто тут не жрет. Научись быть тихим — дольше проживешь. Понял?

Не знаю, как ты, а у меня есть одна мечта. Я ведь как думаю? Вот взять, например, меня. Я уже про Кракена знаю. И ребята знают. И ты вот, хоть и малявка, а тоже в курсе теперь. Если мы в живых останемся, вырастем, сил наберемся. Может, и получится у нас Кракена убить?

Ведь Кракен, зараза, тоже когда-нибудь устает. Захочет он вылезти на свет, щупальца поразмять. Высунется. Тут-то мы его и прихватим. Узнать бы только, какой он…

Если он мягкий, как осьминог, так я с ним наверняка справлюсь. А если у него панцирь на теле, тогда что? Тогда глаза ему, например, выдавить можно. Представь себе, вот было бы здорово — Кракена уконтрапупить! Все мировое зло свиньям на хрен скормить и под стенами нашего свинарника закопать. Вот это было б дело, скажи?!

Вот. Не знаю, как ты, а я лично в себе уверен: даже если трижды взрослым я стану, про Кракена ни за что не забуду. Разве можно такое забыть?

Правда, иногда, в самые дурные и беспросветные дни, или ночью, когда долго маюсь без сна, лезет мне в голову пакостная мысль. Я ее отгоняю от себя, а она лезет и зудит, и чешется, как вошь под рубашкой…

Какая мысль? Да такая. А вдруг, думаю, нет никакого Кракена на самом-то деле? Что, если Очкарик всю эту бодягу просто из головы выдумал? Навалил врак до небес, только чтоб нас тогда успокоить.

И вот тут-то мне по-настоящему жутко делается, до самых печенок эта мыслишка меня достает. Самое это страшное на свете — когда я думаю, что Кракена никакого нет.

Потому что если Кракена нет, значит, это сами люди такие. Сами по себе. А тогда — как жить?.. Ты-то что думаешь, а? Не знаешь?

Вот и я не знаю. Ну, ладно, не реви. А то Кракен услышит. Эх, ты, малявка!

Источник: http://lleo.me/arhive/2016/tabletki.htm

© Леонид Каганов 2016

© краудфандинговая площадка Вадима Нестерова sbor-nik.ru, особая благодарность всем, поучаствовавшим в проекте 28.06.2015 (список участников см. в конце)


Проснулся Митя от звонка в дверь. Звонок был как сама хозяйка баба Тамара – старый, дребезжащий, резкий и требовательный. Митя откинул одеяло, схватил джинсы и принялся их натягивать, прыгая на одной ноге. Звонок все не умолкал. Наконец джинсы и майка были надеты, Митя торопливо оглядел кухню. Бардак, конечно, полный: в мойке громоздится посуда, на столе объедки, под столом валяется пустая жестянка от пива, а вся кухонная столешница от плиты до раковины застелена газетами и завалена электроникой: схемами, проводами, моторами и всем остальным, что баба Тамара строжайше запретила раскладывать по её кухонной столешнице. Но убрать это уже не было времени, поэтому Митя просто накинул покрывало поверх электронного мусора и бросился открывать дверь. И когда увидел на пороге не бабу Тамару, а всего лишь полицейского, даже вздохнул с облегчением.

— Младший следователь Тимур Петрович Чашечкин... — неразборчиво пробормотал полицейский и бегло махнул удостоверением. — Вы понимаете, почему я у вас?

— Нет, — ответил Митя.

— Жаль, — вздохнул Чашечкин. – Я надеялся, что вы сами мне всё расскажете.

— Что?! – удивился Митя.

Полицейский символически потерся ботинками об коврик у двери и сделал жест рукой, как бы приглашая самого себя пройти внутрь. Мите ничего не оставалось как посторониться. Чашечкин вошел, оглядел прихожую и потопал на кухню. Митя отметил про себя, что следователь Чашечкин довольно молод для следователя – на вид ему было как Мите. Оглядев кухню, полицейский достал блокнот и маленький карандашик «IKEA».

— Приступим, — сказал он. — Ваше имя? Возраст? Образование?

— Сверчков Дмитрий Германович. Двадцать пять лет. Не женат. Техникум космического приборостроения.

— Так вы космонавт, Дмитрий Германович?

— Увы. Специалист по электронике.

— Где работаете?

— Менеджер-консультант салонов мобильной связи.

— Это как?

— Продавец в ларьке.

Чашечкин задумчиво покусал карандаш.

— Что ж вы, Дмитрий Германович? Учились ради космоса, а работаете продавцом? Много платят?

Митя вздохнул и шмыгнул носом.

— Да если бы, много... Но мобильники — тоже электроника.

— Я вас понял. Прописаны здесь?

— Снимаю одну комнату.

— Вы не можете снимать одну комнату в однокомнатной квартире!

— Я снимаю кухню, — уточнил Митя. – А комната заперта, там вещи хозяйки. Слушайте, да что вообще случилось?! Почему вы врываетесь с раннего утра в мой единственный выходной?

Следователь полез во внутренний карман пиджака. Митя испугался, что он вытащит пистолет, но он вытащил фотографию и протянул ее Мите. Митя взял ее в руки и замер.

— Вам знаком этот человек, — произнес Чашечкин утвердительно.

— Знаком, — кивнул Митя, лихорадочно соображая, что же такого мог снова натворить Гриша. – Это мой одноклассник Гриша Дольский.

— Вчера вы его видели последний раз?

Митя бегло глянул на следователя и решил не врать.

— Да, приезжал ко мне. Откуда вы знаете?

— Выследил по камерам наблюдения, — объяснил следователь с некоторой гордостью: — Он входил в подъезд, но не зафиксирован камерой в лифте. Значит, был на первом этаже, а это ваша квартира. И как часто он у вас бывал?

— До этого мы не виделись лет восемь после окончания школы.

— О чем вы говорили?

— Он жаловался на неприятности...

— Какие?

— Ну, самые разные. С работой... с карьерой... с женщинами... с визой... с партнерами по бизнесу... У Гриши, чтоб вы знали, куча самых разных неприятностей!

— А я знаю, – кивнул Чашечкин. — В котором часу он вышел от вас?

— Сильно за полночь... Слушайте, почему бы вам не спросить у него самого?

— Потому что у него больше нельзя ничего спросить.

Митя все понял. Он сел на табуретку, хватая ртом воздух. Затем обхватил голову руками. Гришки больше нет. Гришки. Больше нет. Гришки...

— Куда он направился от вас? – продолжал следователь

— Вышел из подъезда, пошел через стройку... Там на него напали собаки... Он от них побежал и перелез забор... Кажется, они ему порвали штанину.

— Он сказал, куда собирается пойти?

— К своей машине.

— Он приехал на машине?

— Нет. Он сказал, что машина на парковке у строительного рынка, но в ней нет бензина.

— Вы знали, что ваш друг живет в машине?

Митя кивнул.

— Он мне сказал. Я дал ему денег на бензин...

— А почему вы не спрашиваете, что случилось с вашим другом? – Следователь Чашечкин с подозрением глянул на Митю.

— Да какая теперь разница... – с горечью ответил Митя. — А что случилось?

— Его раздавил столб.

— Он въехал в столб?!

— Нет, он спал в машине, – объяснил следователь. – Столб упал на машину.

Митя снова обхватил голову руками.

— Послушайте... — Он наконец пришел в себя. – Но при чем здесь я?! Какая связь между мной и столбом? Как вы вообще узнали, что он был у меня?!

— Не вам меня учить, как делать мою работу! – неожиданно тонким голосом закричал следователь.

— Да что у вас за работа такая?! – в ответ закричал Митя. – Выслеживать моего погибшего друга?! Носить с собой его фотографию?! Вот из-за таких преследователей, как вы... – Митя осекся. – Простите меня, — сказал он тихо, – я очень расстроен, пока не могу осмыслить...

Следователь Чашечкин побарабанил пальцами по столешнице.

— Григорий говорил вам, что он в опасности?

— Нет, — соврал Митя. – Он говорил, что справится.

— Он рассказывал, что за ним охотится британская разведка?

— Корейская?

— Британская.

— Еще и британская?! Нет, нет и нет! Ничего ни про какую разведку он не рассказывал!

— Он вам показал свою систему?

— Систему? Какую систему?

— Ну, или приборы? Или формулы?

— Формулы?! – изумился Митя совершенно искренне.

— Ну он же был физик.

Митя помотал головой:

— Ни про какие формулы он мне не говорил! Он просто говорил, у него полоса невезения, но он выберется.

— Посмотрите мне в глаза, Дмитрий Германович, — попросил следователь Чашечкин. — Ваш друг не оставлял у вас никаких своих вещей или записей?

— Нет, — честно ответил Митя.

— Жаль, – вздохнул Чашечкин. Но в следующий миг подскочил к кухонной столешнице и торжествующе сорвал покрывало.

— Ага! – закричал он. – А это что?! Подпольная лаборатория!

Митя смерил его взглядом.

— Вы больной что ли? – спросил он. – Это паяльник, радиодетали и моделька моего вертолетика.

— Зачем? – спросил Чашечкин.

— Хобби.

— Григорий просил вас спаять для него прибор!

— Вы бредите! – фыркнул Митя – Какие приборы? Вы вообще не представляете, чем занимался Гриша! Он... — Митя осекся, но следователь ничего не заметил. Он внимательно рассматривал синий кубик с двумя торчащими проводками — черным и красным.

– Это взрывчатка?

— Батарейка для вертолета, — снисходительно объяснил Митя.

— Это Григорий вам ее оставил?

— Да нет же, господи! Это просто мои инструменты и детали! Мне Григорий ничего не оставлял, он все унес с собой!

Митя резко захлопнул рот и даже зажал его рукой.

Но ему снова повезло: следователь опять не обратил никакого внимания – он снова что-то писал. Закончив, вручил Мите листок:

— Вам повестка, Дмитрий Германович. Завтра мы встретимся в моем кабинете номер девять в тринадцать ноль-ноль.

— Зачем? – тупо сказал Митя.

— Потому что на человека упал столб. А вы последний, к кому он приезжал.

— Да мало ли на кого падает столб!

— На известного физика, — отчеканил следователь Чашечкин со значением, — на кандидата физико-математических наук с мировым именем и подозрительной деятельностью столб просто так не падает. – Он посмотрел Мите прямо в глаза и добавил: — Особенно если машина числится в угоне у посла Швеции.

— Боже, еще машина в угоне у посла Швеции, бедный Гришка... – с тоской пробормотал Митя. – Но я завтра днем не могу, я работаю!

— А я, по-вашему, бездельничаю!

Следователь повернулся и, не прощаясь, вышел из квартиры.


* * *

Чтобы прийти в себя, остаток дня Митя копался с дроном. Проклятая самоделка упорно не хотела слушаться команд с пульта – мигала огоньками, иногда издавала тонкий свист, но моторы не включались. Митя прозвонил всю схему, поменял батарейки в пульте, скачал из интернета две последние прошивки для дронов с этим процессором – одну свободную, китайскую, другую фирменную, но взломанную. И все было зря. Лишь глубокой ночью, когда Митя уже просто тоскливо стучал пультом по столешнице и глядел на электронные внутренности, адская конструкция вдруг взревела одним мотором, встала на дыбы, накручивая на себя провода и разбрасывая вокруг отвертки, а в следующий миг взбесившийся мотор сорвался с рамы, улетел в стенку и разбил висящую на гвоздике декоративную тарелочку хозяйки «Гагры-1996». Это уже было чересчур.

Митя в тоске упал на диван и закрыл глаза рукой. А когда открыл, в комнату уже пробивались солнечные лучи. Будильник пиликал уже третий повтор, а спать хотелось невыносимо. Митя наспех побрился и принял душ, схомячил кусок черного хлеба и запил водой – кипятить чай времени уже не оставалось. Надел кроссовки, торопливо сдернул с крючка ветровку, запер ключом квартиру... И вдруг из кармана что-то выпало и прокатилось по бетонному полу лестничной площадки. Митя машинально схватился за карман джинсов, думая, что выпал мобильник, но мобильник был на месте. И тут в груди кольнуло предчувствие. Он присел на корточки и сразу увидел эту идиотскую штуку. Тот самый цилиндрик — флакон из-под мыльных пузырей, который Гриша так просил взять на сохранение, а Митя не понимал, почему Гриша не может его просто выбросить от беды подальше. И в итоге Гриша вроде бы забрал эту штуку с собой, вроде сунул в свою куртку, когда прощались в дверях... Или не в свою?

Митя смотрел на флакон с ужасом, не решаясь притронуться. А потом на верхних этажах скрипнула дверь, и зашумел лифт. Митя быстро сунул вещицу в карман и выбежал из парадного, твердо решив бросить по дороге в мусорный контейнер.

Контейнер с мусором призывно маячил на углу прямо перед воротами стройки. В нем копался дядя Коля – добрый, но совершенно непутевый мужик, местный алкоголик. Митя подумал, что если Гриша говорил правду, то дяде Коле эта штука могла бы починить всю жизнь. Впрочем, если Гриша говорил правду, последствия для дяди Коли окажутся еще хуже. «Итак, — размышлял он, — сейчас я незаметно пройду мимо и выкину самый обычный флакон от самых обычных мыльных пузырей...» Митя замер. А если его найдут дети? Найдут, подумают, что мыльные пузыри... Митя с ужасом потряс головой. Да и как можно кинуть такой подозрительный флакон в мусор на глазах всего двора посреди белого дня? Из всех же окон смотрят! Выходит рано утром из дома вполне взрослый человек налегке, почему-то вынимает из кармана детский флакон от мыльных пузырей, зачем-то кидает его в мусорный контейнер и бежит дальше на работу, типа так и надо! А флакон летит, и брякается внутрь, и по удару понятно, что он был отнюдь не пустой. Тут-то все обо всем и догадаются! Да ведь еще и камеры наблюдения просматривает следователь Чашечкин! Митя поежился и пробежал мимо контейнера, так и не выкинув ничего.

На работе было как всегда: тоскливо и безлюдно. Хмурый напарник Костя снова оккупировал компьютер и шарился в интернете, а Митя слонялся вдоль стенда, потому что в стекляшке не было даже второго стула. Посетители не заходили. Наконец напарник сообщил, что сходит в жраловку: жраловкой они называли второй этаж торгового центра на соседней улице – бесплатные туалеты и дешевая еда. Как только Костя ушел, Митя сел за прилавок к компьютеру, но обнаружил, что проклятый Костя опять сменил пароль. Он уже не раз так делал, объясняя, что он старший продавец, а Мите нечего копаться в рабочем компьютере.

Накатила даже не злость, а меланхолия. Митя вдруг вспомнил лицо покойного Гриши и запоздало сообразил, что даже не узнал у следователя, где и когда будут похороны. Потом он вспомнил о повестке в полицию и посмотрел на часы – тринадцать ноль-ноль было полчаса назад. Митя почувствовал себя законченным неудачником.

И вдруг его словно окатило ледяной водой, это была шальная мысль. Митя в ужасе отогнал ее прочь, но мысль не уходила. Митя чувствовал, что у него просто нет сил бороться с этой идеей, словно все уже было решено за него. Но это была минутная слабость. Митя взял себя в руки и понял, что не будет этого делать. Только посмотрит.

Он вынул флакон от мыльных пузырей, отвинтил крышку, и содержимое высыпалось на стол: здоровенная горсть белых пуговиц, а среди них — маленькая флешка. Сперва Митя решил, что это какая-то шутка — это были самые настоящие пуговицы от самой обычной рубашки: маленькие, белые, пластиковые, с четырьмя дырочками. Митя брезгливо взял одну пуговицу и понюхал. Пуговица не пахла ничем, ее явно купили в магазине и никуда пока не пришивали. Митя рассмотрел ее внимательно. С обратной стороны пуговица выглядела плоской, с парадной — по кругу тянулся небольшой бортик. Четыре дырочки. Белый пластик цвета мутного парафина с едва заметным перламутровым оттенком. Обычная пуговица для самых обычных рубашек. Потом он вспомнил объяснения Гриши — тот рассказывал, что в качестве носителя для таблеток использует пластик. Даже после обработки, сути которой Митя совсем не понял, этот пластик оставался все тем же пластиком с точки зрения химии... но не с точки зрения физики. Так говорил Гриша. Но Митя не ожидал, что пластиком окажутся банальные пуговицы. Хотя, с другой стороны, а что же еще? Самый удобный и дешевый формат, если кому-то понадобилась таблетка из пластика.

Пуговица невесомо лежала на ладони. Она выглядела так обыденно и так безопасно, что Митя вдруг мысленно произнес: «А что мне терять? Попробую. Всего половиночку!» Он вынул из ящика стола казенный степлер и одним ударом расколол пуговицу надвое – разлом прошел четко по дырочкам и куски вышли одинаковые. Словно боясь передумать, Митя закинул в рот одну половинку и быстро проглотил. Послюнил палец, собрал со стола невидимые крошки и облизал. Хотя, возможно, никаких крошек и не было. Сама пуговица оказалась абсолютно безвкусной.

Митя огляделся. Ничего не изменилось — мир был прежним. Это казалось странным, ведь Гриша утверждал, что действие начнется мгновенно: пластик не усваивается организмом, а вот заряды физики вероятностей... Или квантовой физики вероятностей? Митя не помнил терминов, да и принципа, если честно, не понял — даже в общих чертах. А был ли там принцип? Митя вдруг понял, что просто поверил Грише на слово. А ведь вполне возможно, что бедняга просто сошел с ума от неприятностей, когда статью, которая сулила Нобелевку, раскритиковали в пух и прах, а самого выгнали из Бостонского университета... А может, его и выгнали из университета потому, что стал неадекватен? Бегает от невидимых врагов, прячется от вымышленных иностранных разведок, носит в заветном флаконе от мыльных пузырей горсть пуговиц для рубашки и глотает их украдкой по одной... Ну бред же! Гриша был просто болен. Впрочем, слова вчерашнего следователя и роковой столб в эту версию никак не вписываются.

В задумчивости Митя пересчитал пуговицы – их оказалось семьдесят две. И еще половинка. Кто вообще сказал, что пуговицу можно расколоть, и она после этого будет действовать? Гриша про это ничего не говорил. Вдруг эти гришины «заряды вероятностей» исчезают при разломе пластика? Митя подавил желание слопать вторую половинку, ссыпал все обратно в футляр и туда же кинул флешку. Запоздало подумав, что неплохо было бы глянуть, что на этой флешке – Гриша говорил, что там какая-то матрица синтеза. Но ведь заблокирован компьютер... Митя набрал наобум первое попавшееся «braintunic»... и пароль подошел! Что это за слово, откуда он его только что придумал и почему угадал? Это было настолько удивительно, что даже не хотелось больше играться с компьютером.

Митя сделал глубокий вдох, спрятал флешку в футляр от мыльных пузырей, пружинисто шагнул к выходу из ларька, распахнул стеклянную дверь и остановился на пороге.

Улица звенела. Гудели автомашины в пробке, цвели тополя, толпой валили прохожие. От соседнего цветочного ларька неслась песня Майи Львович из сериала «Где нам всем» — Митя и полюбил этот дурацкий сериал именно из-за песни в заставке. По тротуару шагал большой пушистый енот в рост человека с коробкой лотерейных билетов – Митя знал, что в костюме енота разгуливает тетка Варя, очень немолодая для такой работы женщина, мать-одиночка, приехавшая в город из деревни.

— Добрый день, тетя Варя, — поздоровался Митя.

— Благотворительная лотерея! – Тетя Варя потрясла коробкой с билетами. – Не хочешь испытать счастье, Митя?

— А давай два... — кивнул Митя, порылся в кармане и протянул еноту мятую сотку.

Он выудил два первых попавшихся билета и стер ногтем защитный слой.

— Повезло! – присвистнула тетя Варя, откинув с лица енотовую голову и заглядывая Мите через плечо: – Тысяча рублей! А второй... И второй тоже тысяча! Ну, получи... – Она проворно отсчитала стопку пятидесятирублевок и вручила Мите.

— Я вас не сильно разорил? – спросил Митя.

— Да если б это мои были деньги... – вздохнула тетя Варя.

Митя засунул пачку в карман, приосанился и вдруг заметил, что за этой сценой наблюдал прохожий в хорошем деловом костюме. Митя воспользовался ситуацией и гостеприимно распахнул перед ним стеклянную дверь ларька:

— Захотите! Смартфоны, аксессуары, контракты! Что надо подберем! Лучшие цены в городе!

Прохожий словно того и ждал: он вошел в ларек и рассеянно уткнулся в витрину последних моделей – за их продажу работникам шел отдельный процент. Митя достал самый дорогой смартфон и вручил посетителю, привычно тарахтя про память, процессоры, частоту и мегапиксели.

— И что по цене? – спросил покупатель.

Митя назвал цену.

— А сколько их у вас в наличии? – спросил тот, задумчиво взвешивая на ладони черную мыльницу.

— Безгранично! — соврал Митя. – Возьмете несколько — сделаем небывалую скидку!

— Я оптовик из региона, — сообщил покупатель. — И мне нужно десять тысяч.

Десять тысяч! Митя совершенно опешил от такой цифры. Но постарался не подать виду. Он тут же сделал звонок прямо в главный офис и удачно нарвался сразу на человека из дирекции. Изложил ситуацию. Дирекция не помнила, кто такой Митя, но выражала восторг, особенно когда выяснилось, что оптовик готов оставить предоплату. Мите были делегированы все полномочия, обещана премия и повышение. Какое именно повышение – Митя пока уточнять не стал.

Предоплата оказалась прямо в долларах – пятнадцать тысяч. Митя запер деньги в сейф и выдал расписку на фирменном бланке. Вернувшийся с обеда Костя застал только дружеское прощание с клиентом и по обмолвкам догадался, что здесь состоялась сделка века, но прошла без него.

Митя чувствовал небывалый подъём. Он заявил Косте, что уезжает по неотложным делам, и тот даже не нашелся, что возразить.

Оптовик оказался на машине и спросил, не подбросить ли Митю куда-то. Через десять минут поездки в шикарном «Лексусе» Митя оказался около дома, указанного в повестке.


* * *

Следователь Чашечкин сидел в кабинете номер девять и выглядел хмуро.

— Вы опоздали на сорок минут, Сверчков, — пробасил он с обидой.

— Однако я здесь! — приветливо воскликнул Митя и пояснил: — У меня были важные дела, но я выкроил время!

Следователь Чашечкин поморщился, кивком попросил Митю присесть на стул, а затем распахнул толстую папку и погрузился в чтение. Митя разглядывал кабинет, хотя ничего примечательного тут не было – казенные шкафы, банкетка в углу, полицейский китель с погонами майора, висящий почему-то на гвоздике у шкафа. Китель был короткий и широкий – точно не для Чашечкина.

— Вы что там разглядываете, Сверчков? – не выдержал следователь.

— Жду вас, — пожал плечами Митя. – Я же знаю, в фильмах следователи всегда полчаса делают вид, будто заняты.

— Хватит учить меня делать мою работу! – обиделся Чашечкин. – Вы сейчас у нас — свидетель убийства. Ясно? Молитесь, что не обвиняемый! Пока! Или хотите, чтобы я вам прямо сейчас изменил меру пресечения и отправил в камеру?

— Не хочу.

— Тогда отвечайте на мои вопросы!

— Так вы же не спрашиваете...

Следователь Чашечкин возмущенно полистал пухлую папку и уставился на Митю суровыми прозрачными глазами, которые плохо сочетались с веснушчатым лицом.

— Григорий говорил вам, почему он сбежал в Россию?

— Сбежал? – удивился Митя. – Он говорил, что недоброжелатели обвинили его в фальсификации результатов эксперимента, а сотрудница лаборатории – в этом... я забыл это слово, как у них называется в Бостоне... в сексуальных домогательствах, если по-русски. Его уволили из университета и лишили рабочей визы. Не повезло человеку...

— Но вы знаете, чем он занимался в этом университете? – жадно спросил Чашечкин.

— Я не специалист в квантовой физике, — аккуратно ответил Митя. – Я даже не понял, химик он или физик.

— Но он вам показывал свои приборы? – продолжал Чашечкин.

— Дались вам эти приборы. Я не понимаю, о чем вы. Никаких приборов он мне не показывал. – Митя тщательно подбирал слова. – Если у него были какие-то приборы, я думаю, они остались в той лаборатории в Бостоне...

— В Бостоне? – возмутился Чашечкин. – А корейцы за ним охотились просто так, по-вашему?!

— Про корейцев он ничего не говорил, — соврал Митя.

— А почему его квартира сгорела, тоже не говорил? – продолжал Чашечкин.

— Что сгорела – упоминал. А почему – не говорил.

— И вы и не спрашивали?

— Нет, — честно ответил Митя. — У него было столько неудач, что расспрашивать про какой-то там мелкий пожар я не стал...

Следователь Чашечкин нервно побарабанил пальцами по столу:

— И вы утверждаете, что он вам ничего не говорил про свой аппарат, который ворует по воздуху золотые слитки...

Митя открыл рот от изумления.

— Ворует золотые слитки?

— Представьте себе! — кивнул следователь. — Прямо по воздуху из банковской ячейки. А еще — ворует автомашины из гаража шведского посольства.

— Послушайте, — возмутился Митя и встал, — как вам не стыдно! Мы с Гришей учились в одном классе! Гришка никогда не взял бы ничего чужого! Я никогда не поверю в это!

Следователь Чашечкин тоже вскочил:

— А как у него оказались золотые слитки из Госхрана?! – орал он, размахивая толстой папкой. — А почему за его прибором охотятся корейцы?! Вот у меня всё здесь! Я за ним следил два месяца не для того, чтобы он пропал, а ты мне сейчас дурачка строил, Сверчков! Где прибор, отвечай?

— Да нет никакого прибора! – заорал Митя в ответ. – Это ваши фантазии! Вы слышали краем уха какой-то бред, но не поняли ничего! Никакого прибора нет и не было! Это не прибор!

В кабинете наступила тишина.

— А что тогда было в его изобретении? – спросил следователь тихо. – Лучи? Телепатия?

Митя молчал.

— Откуда у него на счету миллионы? Откуда автомашины, акции? Откуда французский дворец в собственности, черт возьми?!

Митя пожал плечами.

— Первый раз слышу про это все. Повезло наверно.

— Повезло? – зловеще прошипел Чашечкин. — А квартира на проспекте Бородина сгорела отчего?

— Не повезло, — пожал плечами Митя. – Так бывает в жизни. Сперва тебе во всём везет, а потом во всём не везет...

Митя подумал, что болтает лишнее, и умолк.

— Ты что-то знаешь, Сверчков! – проорал следователь. – А ну-ка сядь обратно на стул!

Митя грустно сел. Он рассчитывал, что ему будет невероятно везти целый день, поэтому и поспешил к следователю, чтобы закончить это дело. Но, видно, половинка пуговицы уже закончила свое действие. И значит, пребывание в кабинете становилось опаснее с каждой минутой, если верить Грише...

Чашечкин тем временем яростно возился с большой железной лампой, стоявшей на столе. Он поднял ее и грохнул об стол. Придвинул и развернул прямо в лицо Мите. И попытался включить. Но сколько ни щелкал старым тумблером, лампа гореть не хотела. Чашечкин полез под стол и долго шевелил провода. А потом плюнул, достал из кармана смартфон и зажег фонарик, направив его в лицо Мите.

Митя невольно расхохотался.

— Смеешься? – зашипел Чашечкин. – Ну, посмейся! Сейчас я выпишу постановление о задержании, и посмотрим, как ты посмеешься в камере!

— Электролампочку свою замените, подследственных пытать, — посоветовал Митя. — От удара нить обрывается.

— Хватит учить меня работать! – рявкнул Чашечкин.

Но лампочку вывернул, посмотрел на свет и потряс. В колбе отчаянно звенело.

— Поменять надо лампу, — сказал Митя.

Следователь Чашечкин в бешенстве распахнул ящик стола, выудил чистый лист бумаги и авторучку, и положил перед Митей:

— У тебя, парень, последний шанс! — сообщил он. – Пока я схожу за лампочкой. Либо ты чистосердечно напишешь все, что знаешь, либо я звоню лично майору Сергею Павловичу!

— Не знаю, кто это.

— Твое счастье! – грозно ответил Чашечкин. – Не напишешь признание – оформляем задержание, и в камеру. Пиши и думай.

И он вышел из кабинета.

Убедившись, что остался один, Митя воровато развернул к себе папку «Дело Григория Дольского» и принялся листать. И сразу увяз в нагромождении фактов. Опросы свидетелей, какие-то перестрелки, бриллианты, выписки из банков, запрос в Интерпол, написанный почему-то от руки и по-русски, но с размашистой резолюцией внизу, буквально: «отставить херню!» Видимо, так и не отправленный в Интерпол... Митя опасливо закрыл папку.

Он придвинул к себе лист и решил написать, что ничего не знает. В конце концов, Гриши больше нет, и ему ничем не поможешь.

Но как только он коснулся листа авторучкой, шарик вдруг выскочил, и на лист вывалилась чернильная паста, испачкав Мите палец. Митя принялся оттирать чернила с пальца листом бумаги – провел пальцем зигзаг по бумаге вперед и вбок, затем сложил пополам и долго тер обратной стороной, затем сложил вчетверо и снова тер. Долго переворачивал лист в поисках чистого места, но только весь перемазался. В итоге он развернул лист и расправил – лист оказался мятый и перепачканный, а по его сгибам, оставшимся от складывания, темнела большая, неряшливая, но очень узнаваемая свастика... Митя похолодел. Как ему удалось так неудачно измазать лист? В гробовой тишине кабинета щелкнули настенные часы, переставляя стрелку на миллиметр. «Это как маятник, — говорил Гриша, — когда полоса везения заканчивается, наваливаются беды с той же амплитудой...»

Митя живо представил, как сейчас вернется психованный следователь Чашечкин, увидит лист со свастикой, впадет в бешенство, начнет звонить своему страшному майору, а дальше задержание, тюрьма... Он в ужасе скомкал лист и сунул в карман, наткнувшись там на флакон от мыльных пузырей. Ну конечно! Конечно же обыщут перед тем, как проводить в камеру, найдут пуговицы, и тогда всё, конец... Митя почувствовал, что стало нечем дышать, а в глазах начало темнеть. Он в панике развинтил флакон, нашарил оставшуюся половинку пуговицы и быстро закинул ее в рот.

Сразу появился воздух и мир вокруг опять стал солнечным. «А что я так паникую, собственно? Что они бы мне сделали? — запоздало подумал Митя. — Даже если найдут пуговицы. Даже если волшебные. Я-то у посла Швеции никаких машин не крал. Подумаешь, в лотерею выиграл и контракт выгодный оформил. Все законно».

Он едва успел спрятать флакон в карман, как дверь кабинета распахнулась и на пороге появился человечек в штатском – маленький, толстый и совершенно лысый.

— Отставить херню! – рявкнул он с порога неожиданно низким и густым голосом. – Ты что делаешь в моем кабинете?!

— Меня пригласил для беседы следователь Чашечкин, — ответил Митя.

— Ча-а-ашечкин... – произнес человечек тоном, не предвещающим ничего хорошего. – И где же этот наш Чашечкин?

— Ушел менять сгоревшую лампочку.

— Ла-а-ампочку... Зачем?

— Чтобы светить мне в лицо, как в старых фильмах про следователей.

Человечек издал невнятный рык, подошел к столу и вдруг заметил открытый ящик.

— Ты открыл мой стол?! – заорал он.

— Нет, что вы! Чашечкин искал там лист бумаги, чтобы я написал признание.

Человечек побагровел.

— Не волнуйтесь, — на всякий случай добавил Митя, — он взял только один лист.

— И по какому делу он тебя сюда притащил? – прищурился толстяк.

Но Митя ответить не успел: взгляд толстяка упал на папку и он побагровел еще больше.

— Опять эта херня с Дольским?!

Он смачно выругался, а затем резко схватил папку, прижал к груди, лицо его исказилось, и он вдруг одним движением разорвал ее пополам, а каждую половинку еще пополам. Силища у толстяка была невероятная.

— Где этот гондон? – спросил он, вращая глазами. – Давно он ушел?

Как раз в этот момент в кабинет шагнул следователь Чашечкин. Он победно нес в руке новую лампочку – словно свечку. Но увидев толстяка, будто налетел на невидимую преграду: лампочка выпала из руки и разбилась вдребезги.

Воцарилась тишина, и на стене снова щелкнули часы.

— Что происходит в моем кабинете, Чашечкин? – заорал толстяк.

— Виноват, Сергей Павлович! — забормотал Чашечкин, вытянувшись по стойке смирно. – Я думал, вы в командировке... А другие кабинеты заняты... А мне надо было допросить...

— Это еще кто? – он брезгливо указал пальцем на Митю.

— Задержанный! – отрапортовал Чашечкин. – По делу Григория Дольского...

Толстяк в миг подскочил к Чашечкину, схватил его за грудь обеими ручками и приподнял над полом. Митя испугался, что он сейчас и его разорвет, как папку.

— Кретин! Ты что мне тут вытворяешь?! Я тебя предупреждал, чтобы ты прекратил заниматься херней и занялся делами?!

— Но Сергей Павлович, этой ночью... – пискнул Чашечкин.

— Ты кем себя возомнил, неудачник сраный?! Ты у нас Шерлок Холмс?! Доктор Ватсон ты у нас?! У тебя, гондон, есть свой участок, два жилых дома! У тебя там дел нету? У тебя там старуха написала заявление про спутник-шпион над ее окном! Ты закрыл это дело?! Чем ты занимаешься?!

Он с грохотом поставил Чашечкина обратно на пол. Тот лишь ойкнул.

— Пошел вон, Чашечкин, — произнес толстяк уже спокойней. – Если бы не уважение к твоему отцу, я бы тебя выгнал еще год назад. И запомни: если я еще раз от тебя услышу про американские волшебные приборы и всю эту херню...

Майор явно не стеснялся в выражениях.

— Но дело Дольского... – снова открыл рот Чашечкин.

— Вон отсюда! – рявкнул толстяк. – Нет никакого дела и не было! Я порвал его и выкинул!

Чашечкин проследил за его рукой и увидел обрывки папки в урне для бумаг. Он вздохнул и молча вышел из кабинета.

Толстяк сел за стол и принялся наводить порядок — хлопал ящиками, двигал лампу. А потом вдруг заметил Митю.

— Ты еще тут? – удивился он. – Ступай отсюда, уважаемый, и больше не приходи сюда никогда.

Митя кивнул и покинул кабинет. Везение было невероятным.


* * *

Он шел по бульвару и вдыхал весенний городской воздух – аромат сирени, карамели, свежей листвы и еще какого-то непонятного предчувствия счастья. Хотелось сделать сразу все дела, которые не удавались раньше. Митя пожалел, что так далеко от дома – сейчас он точно смог бы наладить дрон, чтоб тот летал как надо. А больше, как назло, никаких дел, обид и разочарований, которые можно было бы исправить, не вспоминалось. Настроение было прекрасным, хотелось всех любить и улыбаться прохожим. Даже ковыляющей навстречу старушке с маленьким злым лицом. Лицо ее было щедро расписано косметикой, а из-под оттененных век глядели ненавидящие глазки. Несмотря на возраст, одета старушка была дорого, модно, хотя довольно безвкусно. Но Митя улыбнулся ей, как старой знакомой, и на ее лице появилось недоверчивое и растерянное выражение, которое затем сменилось ответной улыбкой. Но в следующий момент выражение ее лица стало странным: в нем чувствовалась решимость, вызов и все-таки какая-то непонятная злость.

— А что, молодой человек, — спросила старушка фальшиво, останавливаясь перед Митей, — раз вы такой добрый, поможете даме, дадите сто рублей?

Митя про себя удивился, что этот эпизод волшебного везения выражается в расставании с деньгами — он предполагал, что будет, наоборот, получать их до конца дня самыми удивительными способами. Но сам устыдился своих мыслей, полез в карман и протянул старушке сторублевку. Однако старушка ее не взяла.

— Ага! – торжествующе сказала она. – Это была проверка!

— Проверка? — растерянно переспросил Митя.

— Ты и впрямь добрый мальчик. Вот тебя-то мне и надо, — подытожила старушка. – Пойдем-ка за мной...

Паспорт с собой есть?

— Куда пойдем? – удивился Митя.

— Вон туда, — старушка уверенно указала пальцем на противоположную сторону бульвара, где висела табличка «Нотариус» и добавила: — И даже не вздумай сопротивляться, это решено!

— А что случилось? – спросил Митя, едва поспевая за ней.

Пока они переходили на другую сторону, пока ждали светофора, старушка успела рассказать всё. Рассказ оказался ярким, но нехитрым. Ее бывший муж – известный скрипач-виртуоз Пораженский умер пять лет назад в Париже, оставил ей неплохое состояние. Сын Валера – поздний ребенок, исчадие ада, тиран и бандит. Половину денег промотал, теперь мечтает о ее смерти, чтобы прибрать к рукам остальное. И лучше уж отдать кому попало... как тебя зовут?

— Митя, — представился Митя.

— Я же вижу, человек ты честный и добрый. Квартиру, дачу и счета получишь после моей смерти, а машину я тебе прямо сейчас отдам, она хорошая, тебе понравится.

— Подождите... – запротестовал Митя ошеломленно, но старушка была непоколебима.

— Никаких но! Ты хочешь, чтобы он меня убил за наследство? Он мне уже угрожал! Теперь ему ничего не достанется, и в его интересах, чтобы я прожила подольше и подкидывала ему деньги. Ты думаешь, мне самой хочется первому встречному написать завещание? Но у меня выхода нет! Никого больше не осталось. А ты человек добрый, я так решила, и точка!

С этими словами она распахнула дверь под табличкой «Нотариус» и толкнула Митю внутрь.

Им повезло – очереди не было, дополнительных вопросов тоже не возникло, и через двадцать минут все нотариальные формальности были улажены.

Без промедлений старушка потащила Митю во дворы, где за забором со шлагбаумом высилась пара элитных новостроек. Деловито провела через охрану в подземную парковку, погремела ключами, понажимала кнопки на пульте, и рулонная дверь гаражной секции уползла вверх. Вспыхнул холодный неоновый свет, и Митя увидел машину. Она и впрямь была хорошей...

Права у Мити были — он когда-то закончил автокурсы. А вот машины никогда не было. Кое-как с пятой попытки сдав экзамены в ГАИ, Митя за руль так ни разу не садился. А теперь перед ним стояла машина. Даже нет, с большой буквы: Машина.

Он не знал, как называется эта модель. Судя по хищно вытянутому носу, круглым фарам, хромированным рукояткам и кожаной крыше, она была бешено, музейно стара. Но в превосходном состоянии – даже паутина спиц внутри колес серебрилась и блестела. Митя никогда раньше не видел автомобилей со спицами в колесе.

— Нравится? – хищно спросила старуха. К тому времени Митя уже знал, что зовут ее Ангелина Фроловна. Она аристократически опустила ключи на блестящий темно-зеленый капот: — Катайся, Митя, на здоровье! А остальное получишь после моей смерти.

— Дай вам бог долгих лет! – растроганно ответил Митя. – Чем я могу вас отблагодарить?

— Лишь бы сыну не досталось, — зловеще ответила старуха Ангелина: – Удачи тебе!

* * *

Учился водить Митя на старых «Жигулях», поэтому ощущения оказались двойственные. С одной стороны, мотор здесь гремел и фыркал гораздо громче, а руль было крутить тяжело и непривычно. То ли руль был шире, то ли жестче. Митя даже не сразу сообразил, что руль в этом старинном автомобиле справа. Но несмотря на это, машина ехала плавнее, чем «Жигули» на автокурсах. Немножко поскрипывала, покачивалась, но сидеть в её салоне, отделанном кожей и хромом, было очень комфортно.

Немного тревожило, что водительские права Мити остались где-то дома в коробке со старыми документами – кто ж мог предположить заранее? И смущало отсутствие навыков вождения – за несколько лет подзабылось всё, чему учили на курсах. Однако сегодня Мите везло как никогда. Он сходу догадался, как завести машину и с первой попытки разобрался в управлении. Выехать на улицу удалось, не задев ни охранника подземного гаража, ни шлагбаум, ни бетонные направляющие. Он даже не заглох ни разу.

Минут двадцать Митя рулил по улицам — стоял в пробках, ждал светофоров, жал на педали и наслаждался густым теплым рокотом своей первой, но такой удачной машины. Вскоре он сообразил, что все это время ничего интересного с ним не происходит – разве что прохожие удивленно рассматривали диковинный музейный автомобиль. Митя с опаской подумал, что действие пуговиц рано или поздно начнет кончаться, и это может случиться, когда он за рулем. Митя хорошо представлял, скольким людям планеты за последнюю сотню лет автомобили помогли найти внезапные и неожиданные неприятности на свою голову. Но чтобы автомобиль кому-то помог найти внезапную удачу — нет, таких историй Митя не слышал. Как найдешь удачу, сидя в кабине автомобиля?

Митя решил для начала включить радио – вдруг удастся стать участником какой-нибудь викторины? Но радио найти на приборной панели ему не удалось. Да и было ли оно здесь? Тогда он вспомнил, что крыша его машины должна откидываться гармошкой. Как минимум, должно быть интересно прокатиться ранней весной с открытым верхом!

Митя притормозил на обочине, заглушил мотор и принялся вертеться на сидении, пытаясь сообразить, как кожаный потолок откидывается. Он нашел пару защелок над лобовым стеклом и принялся отодвигать гармошку. Ему удалось сделать лишь небольшую щель — воздух тут же наполнился свежим ветром и шумом. Но дальше крыша не двигалась. Тут позади машины раздался визг тормозов и сирена. Митя обернулся – это была карета скорой помощи.

— Ты что проход загородил, болван?! – заорал водитель «скорой», высунувшись из окошка. – У нас пациент умрет!

Тут только Митя сообразил, что перегородил своим автомобилем въезд в ворота больницы. Он завел машину и отъехал в сторону. Снова выключил и вышел наружу. «Не тот день, чтобы при мне люди умирали!» — решительно подумал Митя и шагнул к «скорой», которая медленно вползала в ворота. Он постучал ладонью по борту.

— Помочь чем-то могу? – крикнул Митя водителю.

— Нет! – грубо ответил водитель. Но внутри «скорой» что-то неразборчивое закричал женский голос, и водитель высунулся снова: — Группа крови у тебя какая?

— Первая...

— Первая, говорит! – передал водитель кому-то внутри, а затем высунулся снова: — Зайди кровь сдай грамм четыреста — вот будет помощь. Чем машинами проезд загораживать...

Митя охотно кивнул.

Медсестра распахнула заднюю дверь, словно боясь, что он передумает, Митя влез внутрь, а «Скорая» тронулась и покатилась по дорожкам больничной территории. На носилках лежала пожилая женщина в старомодном домашнем халате с розочками — она была жива, потому что иногда тихо охала.

— Автомобиль свой так и оставил открытым? – с изумлением спросил шофер, обернувшись.

— И пусть, — отмахнулся Митя, — что с ним будет? Тут человек умирает.

— Рисковый ты человек, — с уважением ответил шофер. – Да и правда, кто же посмеет тронуть такую машину...

В больничном корпусе пациентку сразу увезли вглубь на каталке, а Митю проводили в пункт сдачи крови. Через четверть часа он вышел на улицу с маленькой марлевой повязкой на локте и ощущением еще большей эйфории, чем была час назад – медсестра объяснила, что так бывает у доноров. Напоследок ему еще принесли чаю — невкусного, но до отвращения сладкого. Так, сказали, положено.

Первое, что увидел Митя, выйдя на улицу — пациентку из «скорой». Она была жива, сидела в том же самом своем халате с розочками на лавке справа у входа в корпус и бойко обсуждала с другой дамой диагнозы. Сперва Митя испугавшись, что она сейчас начнет его благодарить и тоже предлагать наследство — он даже прикрыл лицо ладонью, будто причесываясь, ускорил шаг и сделал вид, будто очень заинтересован трансформаторной будкой в противоположной стороне.

— А кровь-то чего? — донесся голос собеседницы.

— Кровь взяли, — степенно отвечала ей недавняя умирающая в халате с розочками, — из пальца взяли. Сказали, может аппендицит. А может, не аппендицит. До среды, сказали, меня тута оставят...

Тут настал черед изумиться такому волшебному исцелению — женщина, которую он со слов шофера считал умирающей, оказалась жива, бодра, и без опасного диагноза. Но было понятно, что митину кровь никак не успели бы перелить этой даме, тем более, зачем она ей, с подозрением на аппендицит... То есть, формально чудо было, не придерешься. Но чувствовался подвох, словно Митю ловко развели. Может, и впрямь действие пуговицы начало заканчиваться, и больше чудес не будет? Митя устыдился своих мыслей и помотал головой: пациентка жива, и прекрасно. Чего придираться-то? Митя рассудил, что возможность спасти чью-то жизнь — это, пожалуй, самое большое везение за сегодня. В приподнятом настроении он вернулся к машине.

Зеленый автомобиль с откинутым верхом ждал Митю, хотя возле него собралась небольшая толпа зевак – они почтительно рассматривали диковинку, а какой-то мальчик лет десяти даже пытался провести пальцем по зеленой блестящей поверхности капота, но отец его одергивал словами: «Не трожь, сказал! Щас выйдет дядя хозяин – застрелит тебя на фиг!»

Митя протиснулся между ними, сел за руль и завел машину.

— Дядя! – крикнул мальчик вдогонку. – А какого года ваша машина?

— Замолчи, сказал! – испуганно одернул его отец.

— Не знаю, мальчик, — улыбнулся ребенку Митя и уехал.


* * *

Еще полчаса Митя колесил по городу. Но ничего интересного снова не происходило — он лишь замерз от холодного весеннего ветра, пробивавшегося через приоткрытую щель в крыше. Вокруг тем временем стемнело. Митя не знал, сколько еще будет действовать пуговица, да и действует ли она вообще. Он решил выйти из машины и отправиться куда-нибудь пешком, благо вокруг был центр старого города. Он свернул в первую попавшуюся улочку, сразу оставил машину на обочине, и дальше пошел пешком.

Куда идти? Герой кино непременно отправился бы в казино и выиграл там миллион. Или в какую-нибудь лабораторию, чтобы сделать великое открытие. Или спас бы человечество, обезвредив террориста с атомной бомбой — с большим таким пузатым чемоданом с тикающими цифрами, как любят изображать киношники. Митя огляделся — ни казино, ни лаборатории, ни террориста с тикающим чемоданом в переулке не наблюдалось. Даже если пуговица была готова подарить Мите еще какое-то чудо, то этому чуду было негде произойти.

Митя прошел немного вперед по переулку, но путь оказался тупиковым: вдали маячили мусорные баки, по бокам высились глухие кирпичные стены с заложенными кирпичом окнами и неряшливыми нагромождениями вентиляционных труб. Что-то гудело, а по мостовой валялся мусор — то ли не донесенный до баков, то ли растащенный оттуда кошками: целлофановые пакеты, банановая кожура и фантики, мокнущие в луже. Тут явно были самые задние дворы жизни. Сама жизнь царила где-то на параллельных улицах. Припарковать машину в безлюдном переулке было неудачной идеей. Митя развернулся, чтобы пойти обратно, случайно наступил на банановую кожуру, пошатнулся, но чудом остался на ногах, пытаясь сообразить, чего в этом эпизоде больше — везения или невезения.

Вдруг послышался лязг, и прямо перед ним распахнулась железная дверь в стене. Оттуда вылетел сначала сноп разноцветного света, затем – уханье громкой музыки, затем – горький и спрессованный запах сигарет. А затем – девушка в белоснежном платье невесты, но с длинным синим шарфом. Прямо как у Майи Львович во втором сезоне «Где нам всем» — в той серии, где ее заставили выйти замуж за комиссара.

Панически цокая каблуками, девушка выпорхнула на улицу, оглянулась и отчаянно крикнула: «Спасите кто-нибудь!» И Митя увидел ее лицо.

Это было невероятно – перед ним стояла Майя Львович. Самая настоящая актриса и певица Майя Львович – в этом не могло быть никаких сомнений. Было совершенно непонятно, как она попала к нам в страну, как оказалась на этой странной улице, что ее привело в подозрительный кабак, с черного хода которого она выпорхнула, а главное – откуда она так хорошо знает русский язык?

Но времени на размышления не оставалось. Следом за Майей из двери выскочили три крайне подозрительных типа. Один был толстый, с наглой багровой мордой, другой – маленький дрыщ, тощий и чернявый, в пестрой гавайской рубахе, а третий – накачанный верзила. Общим у них было одно — все трое оказались охвачены той нездоровой яростью, в которую иногда переходит нездоровая пьянка.

— А ну, стоять-б-ск! – невнятно проревел толстяк и ринулся вперед.

Майя Львович забежала за спину Мите и прошептала «спасите!»

Мите ничего не оставалось, как расправить плечи и шагнуть вперед. Рассчитывать он мог только на везение — троица обступила его со всех сторон.

Драться Мите не приходилось с незапамятных времен, поэтому он глубоко вздохнул, крепко закрыл от страха глаза, издал горестный вопль и бросился вперед, размахивая наугад руками — то ли плыл брассом, то ли взбивал подушку. Остановился он лишь когда почувствовал, что кулак больно наткнулся на что-то твердое. Митя открыл глаза и посмотрел на свои руки — костяшки пальцев на левой руке страшно болели и были все в крови. Но это была не его кровь: верзила с багровым лицом покачивался, обеими руками держась за нос. Затем верзила сел на асфальт и вдруг горестно зарыдал прямо в голос. Из-под его ладоней из разбитого носа капала кровь.

Второй спутник, толстяк, увидев, что произошло с верзилой, сразу запаниковал и отбежал на безопасное расстояние. Никакой агрессии в нем больше не было – жалкий и испуганный толстяк.

Митя удивился, как ловко ему удалось решить все проблемы одним случайным ударом. Он вынул носовой платок и принялся вытирать испачканную руку, которая уже совсем не болела.

Но проблемы остались: маленький чернявый дрыщ убегать не спешил. Он медленно и профессионально снял с руки часы и спрятал в карман, с хрустом повел плечами, выставил вперед локти и встал в стойку с такой легкой пружинистостью, словно выполнял обычную ежедневную гимнастику. Его двое товарищей притихли и следили за ним, словно он был главный. А сам он не мигая смотрел на Митю, и лицо его было совершено спокойным и даже каким-то злорадным. Затем задохлик двинулся вокруг Мити и вдруг сделал два молниеносных выпада рукой – просто так, примериваясь. Самих выпадов Митя не увидел, слишком они были быстрые — только услышал, как хлопает яркая гавайская рубашка. Задохлик вновь повел плечами, вдруг отклонился и взмахнул ногой, словно показывал для разминки еще один демо-ролик того, что сейчас произойдет. По крайней мере, хоть ногу Митя заметить успел — она взлетела выше головы и тут же вернулась обратно, лишь хлопнула в воздухе штанина. Митя инстинктивно отступил назад, а Майя взвизгнула за его спиной. Задохлик словно ждал этого сигнала – он бросился в атаку. Одним прыжком он оказался перед Митей в странной боевой стойке локтями вперед — Митя увидел лишь его глаза сквозь амбразуру локтей. А в следующий миг боец резко скрутился как пружина, и на миг повернувшись к Мите спиной и затылком, выкинул с разворота ногу, и Митя понял, что в следующую секунду боец разогнется, и эта нога снесет Мите голову. Но разогнуться бойцу не удалось — пока одна его нога летела по воздуху, другую вдруг резко повело, словно он был на коньках, и в следующий миг он со всей силы врубился лицом в асфальт. Мите даже показалось, что асфальт под ногами дрогнул. Боец так и остался лежать постанывая, а то место, где он секунду назад стоял, пытаясь выполнить прием, было красиво отрисовано раздавленной по кругу банановой кожурой.

Это была волшебная победа! Пуговица действовала! Надо было сказать что-то пафосное в стиле Джеймса Бонда сперва противникам, а потом даме, но Митя не любил театральные номера, поэтому обернулся к Майе Львович и просто предложил: «Бежим отсюда скорее!» Ее глаза сияли неподдельным восхищением.

Они добежали до машины, и Митя галантно распахнул дверцу.

— Это... ваш автомобиль?! – только и выговорила Майя Львович.

— Можно на ты, меня зовут Митя, — галантно представился Митя.

— Спасибо, вам... тебе, Митя. А меня зовут...

— А я вас очень хорошо знаю, — ответил Митя, заводя мотор. – Вы же Майя Львович!

Она секунду решала, признаться или нет, а затем кивнула и снова посмотрела на Митю благодарным взглядом.

— Давно вы у нас в стране? – Митя неспешно вырулил на проспект, наслаждаясь ситуацией.

Майя поморщилась:

— Пригласили провести одно мероприятие, — неохотно пояснила она. – Частный юбилей в клубе. Сначала все шло как обычно – посидеть за столом, спеть песню, произнести поздравления... А потом сын хозяина со своими дружками решили, что им все можно. И если б не вы... не ты, Митя, я не знаю, чем бы все кончилось.

— Может в полицию заявим? – предложил Митя.

Майя помотала головой.

Митя неспешно вел машину. Хотелось сказать что-то удачное, но ничего удачного в голову не приходило. Что делать дальше, куда ехать, о чем говорить – пока тоже оставалось неясным.

— Майя, куда вы хотели бы, чтобы я вас отвез? – аккуратно спросил Митя, забыв, что они уже на ты.

— Куда угодно! – ответила Майя и посмотрела на Митю таким благодарным и таким откровенным взглядом, что он смутился.

Как и где можно провести вечер с мировой знаменитостью в этом вечереющем городе – он даже не представлял. Пригласить в театр или кино? Зачем это великой актрисе, которая знает всю киноиндустрию с изнанки. Это же как пригласить Митю на прогулку в магазин смартфонов. Может, предложить сходить в ночной клуб? Впрочем, она только что из клуба и, похоже, не горит желанием снова оказаться в подобном месте. Конечно, надо бы пригласить ее поужинать. Как обычно говорят? «Вы не откажете мне в одолжении поужинать вместе? Я знаю неподалеку один уютный итальянский ресторанчик!» Беда в том, что уютных ресторанчиков Митя не знал, потому что никогда ими не интересовался. Он бывал разок лишь в районном спортбаре с боулингом на втором этаже и сомнительными типами в трениках, но это место было решительно недостойно Майи Львович...

— Может быть, поужинаем вместе? – вдруг пришла на помощь Майя, словно прочитав его мысли. – Я знаю тут неподалеку одно уютное местечко...

Тут Митя вспомнил, что денег на ужин в ресторане у него нет.

— Честно говоря, всегда мечтал с вами поужинать! – Митя улыбнулся, пытаясь включить максимум обаяния. – Может быть, завтра? Дело в том, что мне сегодня нужно еще поработать...

— Вы сейчас поедете на работу? – удивилась Майя.

— Вообще-то я работаю дома...

— Простите, я могла бы и сама догадаться, что такие люди на работу не ездят, — улыбнулась Майя. — А чем вы занимаетесь, если не секрет?

— Ну, моя работа связана с техникой... – замялся Митя. – Электроника...

— Обожаю технику! – заверила Майя. – У вас торговый бизнес? Какие-нибудь магазины смартфонов?

— При чем тут ларьки со смартфонами? – испугался Митя. – Я... я занимаюсь скорее разработкой, производством... – Он наконец нашел нужное слово: – Стартап! У меня стартап, связанный с вертолетами. Знаете, небольшие такие дроны, квадрикоптеры...

— Обожаю квадрикоптеры! – воскликнула Майя. – У вас наверно весь дом ими завален?

Митя кивнул.

— Как бы я хотела посмотреть на ваш дом! – с чувством произнесла она. – Честно сказать, я живу далеко за городом... в коттедже... это так далеко, что... если бы вы пригласили меня в гости, сами поработали, а я бы не стала вам мешать, а просто порассматривала вашу коллекцию вертолетов...

— Нет-нет! – торопливо перебил Митя.

Он представил великую голливудскую актрису посреди своей несчастной кухни: как Майя оглядывает горы мусора, старается ничем не выдать разочарования, и лишь брезгливо подергивается ее изящная верхняя губа – точь в точь как в той серии про суп из трепангов...

— Боюсь, не получится, — вздохнул Митя.

— Я должна была догадаться... — грустно кивнула Майя. – Это было бестактно с моей стороны. Вы же наверняка женаты?

— Нет-нет, даже не в отношениях! Просто сегодня я вас никак не могу пригласить. Может, поужинаем завтра? Ведь сегодня вы так переволновались. Я вас отвезу домой! Где, говорите, ваш коттеджный поселок?

Майя растерялась.

— Нет, нет, это очень далеко за городом — час езды... А вам надо работать!

— Нет-нет! Решено! — уверил Митя. — Не каждый день выпадает возможность проводить до дома великую актрису!

— Но там у меня не слишком хорошие трассы для такой раритетной машины! — забеспокоилась Майя. — У вас же Ягуар Е-Тайп, шестьдесят девятого года, если не ошибаюсь?

— Майя, откуда вы так хорошо разбираетесь в машинах? – воскликнул Митя и мысленно несколько раз повторил название, чтобы покрепче запомнить.

— Нет-нет, я вовсе в машинах не разбираюсь! Просто мой отец... Впрочем, не важно...

— Так где, говорите, ваш коттедж?

— Это поселок Соболевское и чуть дальше... — сдалась Майя.

— Прекрасно знаю те живописные края! – на всякий случай соврал Митя, включая навигатор в смартфоне и пытаясь его установить на приборной доске так, чтоб не падал. — С большим удовольствием отвезу вас в Соболевское!

— Спасибо, вы так добры, — улыбнулась Майя.

Они выехали из города за объездную, вокруг сразу стало темно и лишь сверкали придорожные ларьки. Машина стала ощутимо подпрыгивать на выбоинах в асфальте. Митя пытался вести с Майей светскую беседу, но она отвечала невпопад и казалась чем-то разочарованной. Вот только Митя никак не мог понять, чем. Наконец он решил снова включить обаяние и спросить прямо.

— Я разочарована? – удивленно переспросила Майя. – Что вы! Поверьте, у меня наверно никогда не было настолько яркого вечера, как сегодня!

— Почему? – удивился Митя. – При вашей-то блистательной карьере?

— Ну сами подумайте! Этот мерзкий ночной клуб, страх, ощущение обиды, опасности и беззащитности, и вдруг появляетесь вы! Словно посланник с неба! С вашей силой, обаянием, эрудицией, манерами, приемами боевых искусств... Этот ваш удивительный автомобиль... Это ваше конструкторское бюро вертолетов... Сказать, что я очарована – ничего не сказать!

— Спасибо... – кивнул Митя. – Очень приятно слышать, даже как-то незаслуженно.

— И вы так добры! – продолжала Майя. — Вы ради меня делаете такой дальний крюк! А я даже не могу пригласить вас на чашку чая...

— Почему?! – огорчился Митя, у которого к тому времени в голове уже успело пронестись штук шесть увлекательных трейлеров этого романтического вечера, включая два эротических.

— Мой дом, к сожалению, сегодня совсем не готов для приема таких дорогих гостей... – вздохнула Майя.

Митя приуныл.

— Понимаю, — сказал он, — вы в отношениях...

— Нет-нет! – возразила Майя, — Просто у меня сегодня настолько не прибрано...

— Беспорядком меня не удивить! – воскликнул Митя. – Я сам фактически живу в мастерской!

Майя печально покачала головой:

— Ну вы сравнили: беспорядок в рабочих мастерских бизнесмена и беспорядок в загородном доме, где не подготовились к приему гостей!

— Клянусь вам! — Митя сделал последнюю попытку. — Нет такого беспорядка, которым можно меня удивить!

— Нет, Митя, — мягко, но категорично ответила она. – Неужели вы не понимаете, какое значение мы, женщины, придаем внешнему виду? Костюмы, косметика, интерьеры... Если женщина, скажем, вдруг оказалась не накрашена — она предпочтет отложить свидание под надуманным поводом, лишь бы предстать во всей красоте перед тем, чьим знакомством дорожит. Хотя, возможно, мужчина на это не обратил бы никакого внимания. Но так уж мы, женщины, устроены. Вы понимаете меня?

Митя грустно кивнул.

— Беда лишь в том, — честно ответил он, — что это сегодня у меня был удачный день. А завтра будет обычный, я не планировал отныне повторять удачу... — Он испугался, что болтает лишнее и покосился на Майю: — В общем, если не вникать в подробности, а использовать вашу аналогию, то это я сегодня мужчина в косметике, какой с завтрашнего дня больше не будет... Черт, вы, Майя, великая актриса — вы меня прямо заразили высокопарной речью. Откуда вы все-таки так хорошо знаете русский?

— Желаю, чтобы у вас каждый день был удачным! – улыбнулась Майя и вдруг чмокнула Митю в щеку. – Мы приехали, высадите меня у этой остановки.

Митя притормозил и с недоумением оглядел темный покосившийся столб с табличкой «Соболевское» и прибитый жестяной листок с расписанием маршрутки номер 1666.

— Вы здесь живете? – спросил он, недоуменно оглядывая местность.

— Коттеджный поселок чуть дальше, но я дойду сама, — уверила Майя. – Спасибо вам!

— Как вам угодно, — грустно кивнул Митя. – Я вам тогда напишу, у вас на официальном сайте есть какие-то контакты?

Майя достала листочек, быстро написала номер и протянула Мите. Митя приготовился его набрать, но Майя мягко остановила его.

— Я просто хочу, чтобы у вас высветился мой номер, — пояснил Митя.

— Только не сейчас! — попросила Майя. — Сейчас я не хочу доставать свой телефон. Завтра я с удовольствием с вами поужинаю! – сказала она с чувством, снова чмокнула его в щеку. — Я пойду?

Митя выключил мотор, наступила тишина, погасли фары и дорога казалась необитаемой — ни машин, ни людей, лишь поля справа и слева и одинокая остановка. А в небе над лобовым стеклом горят звезды.

— Красиво как, — сказала Майя, разглядывая их.

Митя думал, что наверно так и выглядит наступающая полоса невезения. «Если бы пуговица еще действовала, все было бы иначе, — подумал он. — А если пуговица еще действует? Как проверить?»

И он вдруг сделал то, чего никогда бы себе не позволил — протянул руку, мягко обнял Майю Львович за плечо, притянул к себе и поцеловал. Майя от удивления дернулась, но не очень уверенно. А потом ответила на его поцелуй. Не веря своему счастью, Митя провел рукой по ее белому платью, нащупал коленку и уверенно полез выше.

— Нет! — вдруг сказала Майя и отодвинулась.

— Да, — сказал Митя и снова потянулся к ней, изумляясь собственной наглости.

Он был уверен, что Майя сейчас даст ему по щеке и выскочит из машины. Но Майя еще раз сказала «нет» — уже шепотом. А потом с ними произошло то чудо, которое Митя и помыслить не мог. А потом они еще долго лежали, обнявшись, на откинутом назад сиденье машины и смотрели на звезды.

Наконец Майя со вздохом сказала, что теперь ей точно пора. Она надела чулки и платье, надела свои туфельки на каблуках, ласково чмокнула Митю последний раз и выпорхнула из машины.

Митя грустно смотрел, как волшебное создание уходит на каблуках по грунтовке в темноту и думал, что вот так и выглядит наступающая полоса невезения.

Потом он забеспокоился, посмотрел на часы и решил, что самое время вернуться в город.


* * *

Сперва все шло хорошо, если не считать отчаянно дребезжавшего кузова, в днище которого стучали камни грунтовки. Настроение было прекрасное, ночь и небо были наполнены невыразимым чувством любви. От избытка нежности Митя слегка поглаживал замшевый руль автомобиля, представляя, что гладит ладони Майи, и сердце его сжималось от невероятного счастья. Казалось, пуговица продолжает действовать, и будет работать теперь вечно.

Затем у смартфона сел аккумулятор, а в машине ничего похожего на зарядку не нашлось. Митя остался без навигатора. На очередной развилке Митя не увидел указателей, а спросить было некого – вокруг тянулись поля, поросшие бурым прошлогодним сухостоем. Митя понял, что невезения начались.

Сперва он решил применить тактическую хитрость: он бросил монетку, загадав налево или направо, а когда монетка указала путь, поехал в строго противоположную сторону. Как ни странно, это сработало: вскоре мелькнул указатель, показывающий, что дорога в город угадана. Митя обрадовался, что нашел способ обмануть неприятности, и решил пользоваться трюком с монеткой отныне всегда. Но тут мотор обиженно чихнул, замер и снова заработал. Митя глянул на приборную панель и понял, что топливо на нуле. И никакой монеткой такие неприятности не обмануть.

«Только бы дотянуть до заправки! – взмолился он. – Пусть любые другие невезения, только бы не стоять с этой адской машиной в холодной ночи посреди полей!»

Мотор снова чихнул, затрясся и закашлялся, но машина еще ехала. Так продолжалось несколько километров – Митя старался не газовать, надеясь, что это поможет сэкономить капли топлива. Наконец машина вкатилась на горку, и тут мотор фыркнул в последний раз и заглох. Автомобиль по инерции бесшумно покатился под уклон, и тут к счастью впереди показалась заправка! Инерции хватило до самого поворота на заправку, а оставшиеся двадцать метров Митя толкал машину руками. Автомобиль оказался неожиданно тяжелым, приходилось налегать на него всем телом и долго раскачивать туда-сюда, прежде чем он начинал двигаться на следующие полметра.

Митя докатил машину до заправочного автомата и, после долгих поисков, нашел бензобак – крышка оказалась совсем не с той стороны, что он думал. К счастью, шланг удалось дотянуть.

Весь перепачканный, Митя нашарил в кармане последние купюры и протянул их в окошко кассирше, давно наблюдавшей за его манипуляциями на безлюдной заправке со смесью недоумения и злорадства.

— Какой бензин? – спросила она, брезгливо проверяя мятые купюры на ультрафиолетовом детекторе.

— Самый дорогой, конечно! На все деньги! – гордо ответил Митя. – Вы что, разве не видите, какая у меня машина?

— В машинах не разбираюсь, — спокойно ответила кассирша, пробивая чек. — Девяносто восьмой бензин, одиннадцать литров.

Митя боялся, что машина не заведется. Но она завелась, и дальше дело пошло хорошо. Митя обошел свой автомобиль и ласково протер тряпочкой, найденной в багажнике. Мотор работал бойко, шумно, а из выхлопной трубы даже вырывались голубые язычки пламени, напоминая какой-то добрый старый фильм – то ли «Назад в будущее», то ли «Пятый элемент».

Митя сел за руль и продолжил путь в город. Километров через десять дорога стала шире и лучше. Руки немного дрожали после напряженного толкания автомобиля, но приятно ныли, а настроение снова поднялось. Митя решил, что неприятности отступили, и попробовал поискать в машине бардачок — вдруг ему повезет, и в нем найдется зарядка для смартфона? Ему не повезло: он что-то неудачно дернул, и выпала вся приборная панель. Несмотря на респектабельный вид, внутри она оказалась из фанеры. Пришлось затормозить на обочине и выключить двигатель, чтобы поставить ее обратно, не закоротив никакие провода из тех, что торчали внутри пыльной гроздью.

Когда панель встала на место, машина заводиться отказалась. Стартер трещал и крутился легко, но мотор отказывался работать наотрез. Митя бился почти полчаса, пока не выдохся аккумулятор. Тогда он вспомнил, что рядом с тряпкой видел в багажнике странную металлическую рукоятку — наподобие тех, которыми заводят старые машины в кино. И точно: спереди у машины оказалось гнездо, куда удалось вставить рукоятку. Митя взмок, крутя ее: рукоятка вращалась легко и плавно, но мотор отказывался заводиться.

Кончилось тем, что в темноте мимо промчался «Камаз», окатив Митю грязью из лужи с ног до головы. Положение казалось безвыходным, но Митя не сдавался. Он вышел на обочину и принялся голосовать. Редкие машины проносились мимо, не останавливаясь, лишь один грузовик нервно прогудел – то ли желая удачи, то ли негодуя внезапному появлению темной фигуры на проезжей части.

Митя так хотел, чтобы побыстрее кто-то остановился, что крался шаг за шагом навстречу движению, пока автомобиль не остался далеко за спиной. Через полчаса он замерз окончательно – хоть ему удалось в первый момент стереть комья грязи тряпкой, но одежда оставалась мокрой насквозь.

Наконец притормозила маршрутка номер «1666» с несколькими пассажирами внутри. Уже распахнув дверь водительского отсека, Митя сообразил, что помощи в плане запуска автомобиля здесь ждать нельзя.

— Ну? – нетерпеливо спросил усатый водитель, видя его нерешительность. — В город едем?

— Да какой тут город, у меня и денег нет.. — признался Митя.

— Ладно, будешь должен, — разрешил водитель, с пониманием оглядев его одежду. – Только сиденье мне не измажь, ты ж весь мокрый...

Мите ничего не оставалось, как влезть внутрь, и через час он был уже дома.

Там он стянул мокрую одежду, с проклятиями вымыл голову холодной водой — горячую почему-то в этот вечер решили отключить — упал на диван и провалился в сон.


* * *

Пробуждение оказалось похоже на похмелье: нестерпимо болела голова, чувствовалась полная слабость, всё кружилось, да еще слегка подташнивало. Еще болели мышцы рук и ног – видно, после вчерашнего толкания машины. Нос и горло ощущались так, словно их зачистили напильником, щедро облили едким паяльным флюсом, а по флюсу намазали толстый слой свинцового припоя грубым паяльником. Вчерашнее замерзание на шоссе не прошло даром. Или это иммунитет так ослаб после сдачи крови? Митя вспомнил, как медсестра вдогонку к сладкому чаю советовала пару дней хорошо питаться и избегать физических нагрузок...

Митя попробовал выругаться вслух от бессилия, но горло издавало только невнятный хрип – голос пропал. Он совершено не представлял, как в таком состоянии тащиться на работу. Тем более, на романтический ужин с великой, но уже такой родной актрисой. Поэтому когда Митя обнаружил, что вчера замочил в тазике грязную одежду вместе с бумажкой, и номер телефона на ней безнадежно стерся, он даже почувствовал некоторое облегчение. По крайней мере, теперь не придется врать и объяснять, что он вовсе не герой, достойный ее, да и машину ему просто подарили, да и вообще все случайность... Машина тоже беспокоила – как она там, на обочине? Что с ней теперь делать? В каком автосервисе ее починят, если денег нет даже на эвакуатор? Да и куда вызвать эвакуатор, если Митя не догадался запомнить место? Еще Митя вчера забыл поставить смартфон на зарядку. И как только он его включил, сразу посыпались сообщения о пропущенных звонках. Незнакомых номеров не было, и Митя с грустью понял, что Майя Львович даже не поинтересовалась, как он доехал. А ведь могла бы! Хотя, как бы она могла, если своего номера он ей не дал?

Все непринятые звонки были с работы – звонил Костя, причем с пяти утра. И еще было два пропущенных звонка от следователя Чашечкина. Митя не успел подумать, что бы это могло означать, как телефон призывно зазвонил – это был Костя.

На звонок Митя ответил, хотя произнести «ало» так и не смог. Впрочем, на том конце провода никто его слушать и не собирался. Костя орал, чтобы Митя немедленно явился в ларек, потому что начальство его уже обыскалось. Орал Костя, не давая вставить слово, и было лишь понятно, что начальство в гневе, и это как-то связано с тем региональным покупателем, который вчера оставил задаток под расписку. Тревожнее всего прозвучал выкрик о том, чтобы Митя непременно привез эти чертовы доллары, потому что на кой черт он их вообще увез с собой, а не оставил где-нибудь в офисе или в сейфе? Митя точно помнил, что оставил деньги именно в сейфе, но это означало, что они бесследно пропали, а ответственность на Мите. Костя тем временем закончил кричать и швырнул трубку, не требуя ответа на свои претензии.

Порывшись в кухонном шкафу, Митя нашел маленький тубус с шипучими таблетками: аспирин с витамином «С». Там оставалась последняя таблетка, он залил ее теплой водой и начал жадно пить, даже не дожидаясь, пока она полностью растворится. Больше никаких таблеток в доме не нашлось – не считая, конечно, злополучного флакона с пуговицами. Флакон не пострадал. Он был сух, чист, а внутри дробно бренчали пуговицы, как бы намекая, что только они способны вмиг исправить любую ситуацию. Но Митя уже убедился, какая наступает расплата: не прошло и суток, как все вчерашние удачи обернулись гораздо худшими неприятностями. В точности как и рассказывал Гриша.

Хотя, нет. Было вчера что-то, чего уже никому не удастся отнять, опошлить, испортить или переосмыслить: это та несчастная, которую Митя спас, поделившись своей кровью – он и вчера считал это большой удачей, и сегодня тоже здесь ничего не изменилось. Ну и конечно, конечно была эта незабываемая, восхитительная любовь в старинной машине. И нет таких обстоятельств, которые задним числом испортят то, что произошло вчера. Ну ведь правда же?

Мобильник зазвонил снова. Но это уже был не Костя, а незнакомый номер. Подумав, что звонит Майя, Митя нажал кнопку, но в трубке раздался бесцветный мужской голос:

— Дмитрий Германович? – с официальной доверительностью обратился собеседник и, не дожидаясь ответа, пояснил: — Из лаборатории больницы вас беспокоят. Это вы у нас вчера сдавали кровь на анализы? Пожалуйста, примите информацию спокойно: сегодня утром пришли результаты. У вас в крови обнаружен вирус ВИЧ в очень большой концентрации. Это еще называют СПИД. Мы с вами сейчас должны...

Митя не дослушал – просто выключил телефон. Все поплыло перед глазами – несчастный больной на каталке, широко распахнутые глаза актрисы Майи Львович... Митя обхватил голову руками и долго сидел, раскачиваясь. Хотелось повеситься, провалиться сквозь землю, исчезнуть... Какая теперь разница, все кончено. И себя погубил смертельной болезнью, и двух ни в чем не повинных людей — какого-нибудь больного, которому вчера наверняка успели перелить его кровь, и великую актрису...

Он взял себя в руки и выпил чашку чая. Лучше не стало. Митя собрался с силами и поехал на работу. Ни мыслей, ни чувств уже не оставалось. Но уходя, он понял, что его по-прежнему тревожит – коробочка с пуговицами.

«Выкину к чертовой матери! — решил он. — Клянусь, выкину эту проклятую коробку!»

Только отложу одну пуговицу просто на всякий случай.

Митя решил, что лучше пусть она будет с собой – не оставлять же ее дома, вдруг придет следователь Чашечкин?

Митя положил флакончик в карман, но вдруг подумал: а ради чего я себя обманываю? Все равно хуже не будет. Он вынул одну пуговицу, проглотил. А потом и весь флакон на всякий случай сунул в карман. И вышел из дома.

Теперь везение наступало медленно и неохотно, словно устало работать. Митя вспомнил, что Гриша предупреждал именно об этом эффекте. Он говорил: «постепенно развивается толерантность». Митя точно запомнил слово, потому что его удивило, какое отношение к везению имеет термин, который обычно употребляется в интернет-спорах по поводу национальных и сексуальных меньшинств. «Вот только этой проблемы мне не хватало!» – подумал Митя хмуро.

Везение не проявлялось. Правда, на асфальтовой тропинке блеснули две монетки по десять рублей, но Митя счел такую подачку настолько унизительной, что даже останавливаться не стал.

Автобус подошел ровно в тот момент, когда Митя вышел к остановке: не пришлось ни бежать, ни ждать. Это тоже Митю обидело: не везение, а мелкое издевательство.

Мелькнула даже мысль проглотить вдогонку еще одну пуговицу, но Митя испугался этой мысли и сказал себе «нет» настолько твердо, что даже вслух. Зато выяснилось, что голос появился. Да и горло, кстати, болело меньше. Везение начинало действовать!

Anotheroneuser> Теперь представим себе, что происходит, когда мы, все больные и затронутые этим скриптом, сталкиваемся друг с другом.. Просто перечитать обе ветки. Мы просто-напросто погибнем, если не начнём здравое обсуждение.

С некоторыми личностями просто нет смысла что-либо обсуждать. Меня это не красит, но я просто начинаю творить угар по мере сил. Барана не переспорить, но можно повеселиться. Веселье важно.

Наверное, я плохой человек, но я лучше повеселюсь, чем буду грузиться от "зла".

Зазвонил телефон – это был тот самый медик из больничной лаборатории.

— Дмитрий Германович? – снова доверительно обратился он.

— Слушаю вас очень внимательно, — ответил Митя.

Он представил себя в первом ряду театра с огромной коробкой попкорна в руках – в ожидании, что перед ним сейчас развернется увлекательный спектакль с хэппи-эндом. Что это будет за спектакль – оставалось лишь догадываться. Может, больница расскажет, что произошла ошибка — пробирки перепутаны? Или Дмитрий Германович окажется какой-то другой, тезка? Или это будет хотя бы не СПИД, а всего лишь гепатит? Но лаборатория не торопилась включать задний ход:

— Я вас понимаю, вы сейчас в шоке, — с сочувствием повторял медик. – Но не так все плохо, Дмитрий Германович! У нас с вами есть и хорошие новости!

— Я весь во внимании! – мрачно заверил Митя.

— Если вы следите за последними научными публикациями, – привычно затараторил врач, – современная медицина давно не считает ВИЧ смертельной болезнью! Сегодня развитие ВИЧ можно эффективно приостановить! В некоторых случаях – даже полностью вылечить!

— Это звучит слабо! — раздраженно ответил Митя. – Надеюсь, мне повезло, и у меня именно такой случай?

— Чтобы выработать стратегию лечения, — уклончиво ответил врач, — давайте уточним для начала, с каким заболеванием вы обратились в больницу?

— В каком смысле? – не понял Митя.

— По какой причине врачи назначили вам анализ крови?

— Мне никто не назначал анализ крови!

Настал черед удивиться собеседнику.

— Вы точно Дмитрий Германович Сверчков? – растерялся он. – Нам прислали из лаборатории ваши личные данные: имя, телефон, сказали, что вы вчера сдали анализ...

— Я не сдавал анализов! – Митя изо всех сил пытался оставить лазейку для везения: – Анализы сдавал вам кто-то другой! Понимаете? Это был другой! А я сдавал кровь, был донором!

— Ну вот видите, я об этом и говорю! – обрадовался собеседник. – Вы сдавали кровь! Тогда продолжим. Многие формы ВИЧ излечимы, но требуется...

— Хватит с меня! — решительно перебил Митя. — То, что вы говорите, пока совершенно не облегчает моего состояния! Вы что, не понимаете? Я болен СПИДом со вчерашнего дня! Я успел вчера заразить двух ни в чем не повинных людей! Как минимум, один из них – великий талант мировой величины! Как мне жить теперь? А вы мне рассказываете сказки про долгое лечение! Да будьте вы прокляты со своим диагнозом! Меньше всего меня сейчас волнует собственное здоровье!

— Так-так, – оживился врач. – Сообщите мне пожалуйста телефоны этих двоих?

— Идите к черту! – возмутился Митя. — Это не пуговицы, а говно какое-то!

Он с возмущением повесил трубку и только сейчас заметил, какая напряженная тишина царит в автобусе.

— Садитесь пожалуйста, — произнесла рядом пожилая женщина и уступила ему место.


* * *

Митя ворвался в ларек сотовой связи через служебную дверь в самом дурном расположении духа.

Костя беседовал о чем-то с посетителем в своей обычной чуть высокомерной манере.

— Нет-нет, — говорил Костя, — дешевых подделок мы не продаем. Все Айфоны у нас настоящие, я могу показать сертификат Ростеста.

«Что за новая беда?» – с тоской подумал Митя.

— Я вас услышал! — продолжал Костя раздраженно. – Но у нас не прокат, девушка! И я не знаю, где вам одолжат Айфон на один вечер, чтоб вы смогли произвести на кого-то там впечатление... Ну, одолжите у друзей, я не знаю... Я бы на вашем месте вообще подумал, надо ли встречаться с мужчиной, которому важен Айфон, а не вы. И не надо мне совать свой паспорт, Олеся Ивановна, мы под залог товары не выдаем. Кто на вас орет? Я не ору! Я спокойно объясняю: если есть деньги – покупаете Айфон. Нет денег – купите дешевый китайский «Макстек» какой-нибудь... Вот, кстати, пришел наш продавец по дешевым Андроидам. Митя, где тебя носит вообще, дуй сюда, разберись... – Костя раздраженно махнул рукой.

Митя вышел из-за прилавка и увидел посетительницу. В первый миг он даже не понял, чем ему неуловимо знакомо лицо этой невзрачной и скромно одетой девушки. Но она его узнала первой — глаза ее широко распахнулись, а рот приоткрылся в изумлении.

— Митя? – переспросила она, глядя на него. – Вы здесь?! Продавец?!

— Здравствуйте, Майя Львович, — ответил Митя угрюмо. – Какими судьбами в наш скромный ларек?

— Я не Майя Львович, — сказала она тихо. – Меня зовут Олеся. Могли бы, Митя, вчера и сами догадаться, не маленький.

— Вчера вы были очень похожи на Майю Львович, — возразил Митя. – С чего бы, как думаете?

— Спасибо за комплимент, — раздраженно кивнула Олеся. – У меня работа такая.

— И что ж это за работа такая?

— Веду в гриме юбилеи и корпоративы.

— Тьфу ты... – протянул Митя разочарованно.

— Ах, как мы разочарованы! – с вызовом ответила Олеся. – Ну а вы, Митя? Где же ваши заводы? Где ваше великое конструкторское бюро вертолетов?

— Бюро вертолетов у него дома на кухонном столе, — хмыкнул Костя. – Я не понял, вы знакомы?

— Я не с вами разговариваю! – одернула его Олеся, не поворачиваясь. Она все так же смотрела на Митю: — А где ваш аристократический автомобиль, Митя?

— На обочине! – в тон ей ответил Митя язвительно: — Вы сами его видели сегодня, когда проезжали на своей маршрутке 1666!

— Не видела.

— Как — не видела?! – опешил Митя и взбесился: — И автомобиль исчез?! Да это вообще праздник какой-то! Это так теперь выглядит везение?!

— А что с машиной? – участливо спросила Олеся. – Если что — мой отец автослесарь...

— Ну, поздравляю! – возмутился Митя.

Олеся обиженно поджала губы.

— А вы, Митя, правда думали, мой отец – великий продюсер Герберт Уинсон? – спросила она саркастически. — И что сама я живу в Голливуде? И мне в этом году исполнится сорок семь лет, как вы могли бы прочесть в Википедии? А русский язык выучила, чтобы получить роль Наташи Ростовой? А безопасным сексом актриса Львович занимается с первым встречным, несмотря на свой прошлогодний каминг-аут в «Нью-Йорк Таймс» о том, что у нее СПИД?

— Так у актрисы Майи Львович СПИД был еще год назад?! – воскликнул Митя изумленно.

— Увы, Митя. И это вторая деталь в мою пользу, помимо возраста, верно? — съязвила Олеся. – Счет Олеся-Майя: два к тысяче!

– Я уже вообще не понимаю, чему радоваться, а чему нет! – честно ответил Митя.

— Хватит! — вмешался Костя. — Если это твоя знакомая, выпиши ей Айфон под свою ответственность, а завтра оформим как возврат. И пусть катится на свое свидание!

— А меня на свидание пока никто и не приглашал! – с вызовом ответила Олеся, не глядя на него. Она смотрела только на Митю.

— Так у меня номер постирался вместе с курткой... – стал оправдываться Митя.

— Совесть у тебя постиралась, – сказала Олеся с горечью.

Она развернулась и ушла, хлопнув стеклянной дверью так, что зазвенели шкафчики со смартфонами.

Митя глубоко вздохнул.

— Кто это был? – спросил Костя.

— Теперь уже не знаю, — честно ответил Митя.

— Проехали, — деловито подытожил Костя. – Ты деньги привез?

— Деньги в сейфе.

— В сейфе я смотрел, там нету. А расписка есть. Ты чем собираешься отдавать такую сумму, если что?

— Так посмотри еще раз! – сердито сказал Митя, а сам ушел за прилавок.

Пока Костя бренчал ключами и рылся в сейфе, Митя достал флакон, нащупал пальцем новую пуговицу и замер.

Горло не болело – факт. ВИЧ никуда не делся, но грозит он актрисе Майе Львович, или не актрисе, но тоже милой девушке, было уже не понять — всё слишком запуталось. Машина сломалась и сгинула. Деньги повисли в неизвестности. А еще следователь звонил утром...

— Нет здесь денег! – крикнул Костя. — Третий раз уже смотрю!

— Сейф крохотный, ищи нормально, паникер безрукий! – рявкнул Митя и решительно бросил пуговицу в рот.

— А, вот они... – ответил Костя неохотно. – Пятнадцать тысяч долларов, обалдеть! Трудно было сказать, что они на нижней полке?

Мобильник зазвонил снова – это был тот врач из больницы.

— Дмитрий Германович, — сказал он ласково. – Я понимаю ваше состояние, но я пытаюсь вам помочь.

— Спасибо, — поблагодарил Митя. – Я принял успокоительное и внимательно вас слушаю.

— У вас обнаружен белок вируса СПИД самой легкой разновидности, — объяснил врач.

— Так, белок вируса. Продолжайте.

— Вы что, врач?

— Нет, я вертолетчик.

— Прекрасно, – продолжал медик: – Итак, ваша форма белка полностью излечима!

— Продолжайте.

— Но курс этих лекарств есть только за рубежом, он стоит три миллиона долларов.

— Продолжайте.

— Но вам повезло, Дмитрий Германович!

— Пока не вижу.

— В нашу больницу прислали полный курс этих дорогих лекарств для аттестации Минздрава! И мы готовы вам предложить полное излечение всего за пятнадцать тысяч долларов!

Митя выглянул из-за прилавка: Костя сосредоточенно пересчитывал деньги.

— Нет, у меня таких денег, — ответил Митя.

— А сколько у вас есть? – с готовностью спросил врач.

— Вообще нет денег! – раздраженно ответил Митя. – Они не мои! Придумайте что-нибудь поинтереснее!

— С чего это я стану вам все придумывать? – обиделся собеседник.

Митя вдруг замер.

— А ведь вы правы! – воскликнул он. – С чего бы? Давайте я вам всё придумаю! Как вас зовут? Что за лаборатория? Где я могу увидеть результаты своих анализов?

— Результаты мы вам сами привезем на дом! – уверил собеседник.

— Дайте телефон начальника лаборатории! Номер главврача больницы, с которым я могу обсудить лечение!

— Вы можете всегда звонить по этому телефону, с которого я звоню... – растерянно ответил собеседник.

— Вы мошенник! — объявил Митя. – Вам какая-то больничная уборщица крадет телефоны всех сдававших кровь, а вы им звоните и разводите на деньги! Я сейчас перезвоню своему старому другу — следователю Чашечкину! И вы сядете в тюрьму за мошенничество! Или вы и так уже в тюрьме? И звоните мне оттуда? Я читал, это известный бизнес у зэков...

— Чтоб ты сдох, чертило верзанный, королева армянская! — глухо ответил собеседник и бросил трубку.

Митя сладко потянулся: это была настоящая победа – чистая и красивая. Омрачало ее лишь смутное ощущение, что можно было догадаться и раскрутить это еще утром, без всяких пуговиц. Но теперь в любом случае следовало подстраховаться, и Митя бросился развивать успех: он быстро нашел в сети телефоны больницы и дозвонился до главного врача. Не дослушав рассказа о звонке неизвестного, главврач разволновался, сказал, что это известная схема мошенничества, просил никаких денег им не давать и уверял, что больница никогда, никогда не стала бы звонить по поводу ВИЧ! Митя попросил проверить результаты своего анализа. Главврач перезвонил кому-то, уточнил и успокоил Митю: вся донорская кровь отправляется на проверку, анализ делается несколько дней, и раз это было вчера, то раньше понедельника результатов быть не могло просто физически. Этот ответ Митю не сильно успокоил — он понимал, что к понедельнику коварные пуговицы могут всё вернуть. Но пока ВИЧ отступил. И если в мире действительно бывали случаи полного излечения, то нынешнее по праву можно было считать самым стремительным.

Митя расправил плечи и вышел из-за прилавка. Солнечный свет бил в стекла ларька, по стеллажам мобильников прыгали радужные блики. Все было ярким, цветным и праздничным.

— Так! — сказал Митя. – Теперь рассказывай, чего ты полез в сейф?

— Буду оформлять партию телефонов, — объяснил Костя.

Митя покачал головой.

— Мой покупатель, я и буду оформлять.

— Я старший продавец! – напомнил Костя. – Покупатели мои!

— Ну тогда оформляй, — притворно кивнул Митя. – А я пойду в жраловку.

И он направился в выходу.

— Стой! – Костя дернул его за рукав. – Дай контакты покупателя? В расписке почему-то ни телефона, ничего.

— Нет, — покачал головой Митя. — Твой покупатель, ты и контактируй. А я начальству скажу, что ты сорвал сделку.

— А я скажу, что ты! – закричал Костя.

— А ты скажешь, что я... – легко согласился Митя и пошел к выходу.

Костя заволновался.

— Ладно, оформляй сам, — сдался он.

И Митя приступил к работе. Он позвонил начальству и выяснил судьбу партии. Позвонил вчерашнему клиенту и обсудил с ним детали. Снова перезвонил начальству. Снова клиенту. Потом решил, что свою работу выполнил и предложил связать их напрямую, но клиент неожиданно оказался против: он сказал, что прекрасно разбирается в людях и сразу увидел, что Митя – порядочный человек, который не кинет. Митя не нашел, что возразить. Клиент объяснил, что желает, чтобы договор о партии смартфонов подписал именно Митя, и никто другой. Вот такое желание!

Это было лестно и неожиданно. Митя перезвонил начальству, объяснил ситуацию. Начальство ответило, что подписать договор на такую большую поставку может лишь гендиректор и его заместитель. Но уже буквально через минуту начальство перезвонило Мите и сообщило новости: оптовик действительно настаивает на кандидатуре Мити, поставка планируется очень большая, это небывалый контракт, поэтому на совете акционеров было решено назначить Митю заместителем директора сети с правом подписи. Завтра состоится подписание контракта.

Не успел Митя осмыслить эту новость, как в ларек заявился покупатель китайской внешности, плохо говорящий по-русски. Китаец, желающий купить китайский смартфон в ларьке мобильной техники – это был неожиданный поворот. Митя почувствовал, что это неспроста. И принялся увлеченно расспрашивать китайца, какой ему нужен смартфон. Китаец оказался мил, обаятелен и разговорчив. Когда ему не хватало русских слов, они переходили на английский, когда у Мити заканчивались английские – обратно на русский.

Выяснилось, что китаец – космонавт, и он завтра уезжает на Байконур, чтобы отправиться на МКС. Смартфон ему требуется надежный, с хорошей фотокамерой, чтобы он смог заснять старт и отправить с орбиты своей жене. Митя признался, что он окончил техникум космического приборостроения, китаец пришел в восторг, и Митя стал излагать, что думает о перегрузках и требованиях к спектру фотокамеры. Китаец слушал и кивал. Митя показывал образцы и так увлекся выбором смартфона для китайца, что не сразу сообразил, в чем парадокс. А сообразив, спросил китайца, как тот планирует заснять свой старт, если сам будет в ракете? Китайский космонавт хлопнул себя ладонью по лбу и признался, что эта мысль ему совсем не приходила в голову. Действительно, как? Он остро пожалел, что у него нет такого грамотного помощника, как Митя, который смог бы поехать с ним завтра на Байконур и заснять взлет... Он вопросительно глянул на Митю, и тот вдруг понял, что это то, о чем он мечтал с детства: шанс, который нельзя упустить – попасть на космодром и увидеть старт! Митя дерзко предложил китайцу отправиться с ним и заснять старт. Удивительно, но китаец тут же согласился, словно этого и ждал — пообещал выписать Мите пропуск и билет. Машина, увозящая китайца в аэропорт, уходила завтра в 8 утра с окраины, и они договорились встретиться завтра прямо там, у машины. Митя не верил своему счастью.

Костя шатался рядом и не понимал, что вообще происходит.

Но Мите было не до него – он чувствовал себя в круговороте событий и решил использовать все возможности по максимуму. Он уже четко уяснил два правила. Первое он понял еще утром: за все придется расплачиваться самыми немыслимыми бедами. Второе понял только сейчас: чем активнее и умнее вести себя, тем больше можно успеть сделать, и тогда есть призрачный шанс по итогам все-таки выйти в плюс... И хотя Мите безумно хотелось сейчас просто плыть по течению и получать подарки судьбы, но он твердо решил взяться за работу и успеть сделать сегодня столько, чтобы больше никогда не пришлось открывать проклятый флакон с пуговицами. Первым делом Митя сел и составил список всех своих нынешних проблем и дел.

Во-первых, его беспокоило завтрашнее подписание контракта – он понимал, что завтра будет не самым удачливым человеком. Поэтому Митя сел за телефон, включил всю свою настойчивость, какая только была, и уговорил все стороны, чтобы подписание контракта перенесли на сегодня. Потому что завтра с утра он уезжает на космодром. И хотя у Мити осталось впечатление, что в космодром не поверили, но договориться о подписании контракта сегодня удалось.

Следующей проблемой в списке был пропавший автомобиль. Как к этой беде подступиться, Митя пока не представлял. Наверно, надо было объявить розыск, но у него не было даже документов на машину, да и номера ее он не помнил. Впрочем, номер наверняка знала старушка. Но как ей сообщить, что ее дорогущий подарок он потерял в тот же день? Сама по себе старушка была еще одной проблемой, потому что Митя всерьез опасался за ее здоровье. Ведь он еще вчера решил больше никогда не глотать пуговиц, чтобы не подвергать опасности ее жизнь: может, пуговица сочла бы для Мити большой удачей внезапно свалившееся наследство, но сам Митя был уверен, что жизнь старушки важнее. Поэтому он позвонил ей и мило поговорил: поблагодарил за вчерашний подарок, спросил, надо ли ей привезти каких-то лекарств или продуктов, а заодно очень аккуратно поинтересовался документами на машину. Старушка была в самом добром здравии и расположении духа, продуктов и лекарств ей не требовалось, и это было тоже везением, потому что тратить сегодняшний день на удачные призы и скидки в аптеках и продуктовых маркетах Мите совсем не улыбалось. А вот на вопрос о документах старушка просто не ответила, словно не услышала. Митя повторил вопрос еще дважды, но старушка демонстративно начинала говорить о чем-то другом. Этот безобидный прием выглядел крайне оскорбительным, но Митя списал всё на скверный характер пожилого человека. Дальше в списке проблем числилась идея добраться до дома и починить вертолетик, но Митя ее решительно вычеркнул, рассудив, что порядок приоритетов не тот.

Оставались в списке две большие проблемы. Во-первых, следователь Чашечкин, который опять звонил утром. Вторую проблему Митя обозначил лаконично «Майя». Но пока не знал, как к ней подобраться, и взялся за следователя – это казалось ему проще.

Дозвониться Чашечкину удалось с первого раза, и тот сразу понял, кто с ним говорит. Митя спросил прямо: что случилось и что от него, Мити, надо, учитывая, что дело вчера было закрыто? Чашечкин даже смутился от такого напора и начал мямлить, что у него остались вопросы, и он бы хотел встретиться. Митя предложил встретиться немедленно, чтобы решить все вопросы. «Потому что завтра утром я улетаю на...» – начал он, но вовремя остановился. Уж кто-кто, а следователь Чашечкин был слишком хорошо осведомлен о приключениях покойного Гриши и даже почти догадывался о причинах. Хвастаться перед ним своими приключениями было просто безумием.

Чашечкин хотел перенести встречу на завтра, но Митя был тверд и выражал готовность приехать в отделение прямо сейчас, понимая, что завтра встреча может закончиться тюрьмой. Наконец Чашечкин согласился и назначил встречу в кафе в центре города.

Итак, план дел был сформирован, день обещал быть удачным. Митя задумчиво обвел несколько раз пункт «Майя» в списке так, что получился кружок. Затем пририсовал две ножки, две ручки, нарисовал глаза, реснички, челку, и получилось даже чем-то похоже... В конце концов, это ведь тоже особая удача, что она вовсе не Майя Львович, но при этом столь же прекрасна. Митя твердо решил найти сегодня эту девушку, извиниться за свое недостойное поведение и попытаться уговорить сходить с ним поужинать. Вдруг она согласится? Учитывая то, что между ними было вчера? Даже если он не директор вертолетного завода? Имя и отчество Митя помнил: Олеся Ивановна. Фамилию видел Костя, но вспомнить не смог и вообще был ошарашен от Митиной активности. «Да что с тобой творится уже второй день? – спрашивал он. — Ты не наркоман часом?» Митя не удостоил его ответом и отправился на встречу с Чашечкиным.

Всю дорогу по улицам родного города его одолевали мелкие чудеса. Люди в рекламных костюмах раздавали конфеты и призы. Красивые девушки модельной внешности подходили и спрашивали дорогу. На тротуаре под скамейкой валялся чей-то увесистый кошелек, возможно набитый деньгами или документами. Нечестный везучий человек мог бы взять его себе и разбогатеть. Честный везучий мог вернуть его владельцу и получить большую благодарность, дружбу, ценные связи или хотя бы просто чувство удовлетворения. Но Митя решил не связываться, понимая, какими проблемами такие кошельки могут обернуться назавтра. Какой-то лохматый парень шел за Митей минут пять и настойчиво предлагал срочно купить у него совсем новый Айфон просто по цене бутылки водки. «Тебе не нужно – подруге подаришь!» – повторял он. И хотя Мите безумно хотелось купить у него эту штуку и подарить Олесе, но догадывался, что завтра и Айфон скорее всего окажется краденым, и хорошо еще, если не снятым с трупа. Митя был тверд и на провокации не поддавался.

Он думал о том, как разыскать Олесю. Идей было три, и все не очень удачные. Отправиться в тот ночной клуб и спросить, кто там выступал вчера? Поискать в интернете объявления о шоу-программах двойников? Или погуглить автосервисы, где работает слесарь Иван, отец девушки по имени Олеся? Пока что самой удачной казалась идея просидеть вечер около остановки маршрутки 1666 и подкараулить Олесю там.

Кафе «Блинница», в которой назначил встречу следователь Чашечкин, меньше всего подходило для встреч следователя со свидетелями. Столовая самообслуживания: металлические полозья вдоль прилавка, горы красных пластиковых подносов, толпа людей и шум. Ни посидеть, ни поговорить. И блинов здесь почему-то не было. Митя скромно взял компот с бутербродом и, сделав пару кругов по залу, нашел свободное место за дальним столиком. Чашечкин пришел через четверть часа, и за это время местная уборщица трижды вытирала перед Митей стол, намекая, что место пора освободить. Чашечкин вошел в кафе и принялся неуклюже озираться, но Митю не увидел. Митя наблюдал за ним из-за своего столика, прикидывая, как построить беседу, и какие вопросы мог бы задать Чашечкин. Тот тем временем достал телефон, начал в нем копошиться, а затем сунул в карман и оглянулся снова. И хотя никакого сочувствия к этому человеку у него быть не могло, Митя вдруг понял, что он ему сочувствует – уж больно Чашечкин своей растерянностью и неуклюжестью напоминал его, Митю. Только, разумеется, не сегодня, а в обычные дни. «И как он только стал следователем? Это же типичный неудачник» – решил Митя. Он встал и пошел к Чашечкину.

— А вот вы где! – обрадовался Чашечкин. – А я вам звоню, но мобильник сел!

— Не может быть, — покачал головой Митя, — я его успел отлично зарядить на работе.

— Да нет, у меня мобильник сел! – объяснил Чашечкин.

Митя вытащил из куртки переносной аккумулятор.

— Подойдет? – спросил он и протянул аккумулятор следователю.

— О, это вы меня очень выручите! – обрадовался Чашечкин. — Откуда у вас такие интересные приборы?

— Я же работаю в ларьке сотовой связи, — объяснил Митя.

Митя предложил Чашечкину побеседовать в менее шумном месте, а лучше – пройтись по бульвару обратно до его, митиной, работы. Чашечкин согласился.

Пару минут они шли молча. Митя наслаждался весенним солнцем и прогулкой, а Чашечкин сосредоточенно сопел, думая, с чего начать разговор. Мите было его жалко.

— Давайте присядем на скамейку, Тимур Петрович, — предложил Митя. – Вы же будете писать протокол, верно?

— Нет, — покачал головой Чашечкин, плюхаясь на скамейку. – Никакого протокола, я просто поговорить, Дмитрий Германович. Видите ли, эта вчерашняя сцена...

— Понимаю, — кивнул Митя. – У меня тоже начальство не подарок.

— В общем, — продолжил Чашечкин, — несмотря на вчерашнее, я по-прежнему веду это дело.

— Вот как? Майор оттаял?

— Нет. Но я решил довести дело сам, чего бы мне это ни стоило. Это уже дело чести.

— Понимаю и уважаю, — снова кивнул Митя. – Чем смогу — помогу. Вот только в чем оно, дело чести? Моего одноклассника Гришу придавил столб, и его больше нет. Гриша не был бандитом и не был вором – он был талантливым ученым с неудачной судьбой, это я вам говорю как человек, который знал его с детства. – Митя чувствовал прилив красноречия. – Не знаю, почему столько бед свалилось на него в последнее время. Может, за ним теперь остались какие-то долги или его кто-то подставил или оклеветал...

— Нет, долгов он не оставил.

— Я даже готов допустить, что Гриша наделал каких-то преступных ошибок – по незнанию. Но ведь его больше нет. С него не спросить и не посадить в тюрьму. Я правильно рассуждаю, Тимур Петрович?

— И да, и нет... — ответил следователь задумчиво. – Человека нет, а дело есть.

— Вам виднее. Но чем я могу помочь?

— Для начала рассказать всё честно.

— Я давно вам всё рассказал. Гриша говорил, что у него проблемы. Что ему не дали премию за открытие по физике. Что его лаборантка подала на него в суд якобы за домогательства...

— Про прибор, — перебил Чашечкин. – Меня интересует прибор, который ворует предметы на расстоянии!

Мите даже не пришлось изображать удивление:

— Предметы? Прибор ворует предметы?

— Представьте себе, Дмитрий Германович! Золото из сейфовых ячеек. Автомашины. Что угодно!

— Тут я вам ничего рассказать не смогу, — Митя развел руками. – Про ворующий прибор Гриша мне не говорил.

— Жаль.

— Я могу идти? – спросил Митя, рассудив, что везение состоялось по полной программе, и следователь его больше не побеспокоит.

— Есть еще один вопрос, — сказал Чашечкин. – Мне нужна помощь.

— Ну... я готов, — предложил Митя.

— Можно на ты? – спросил Чашечкин. – Меня можно звать просто Тимур.

— А я Митя.

Чашечкин пожал Мите руку.

— Митя, — сказал он, — буду с тобой честен: у меня не осталось способов распутать это дело. Но я доведу его до конца! Понимаешь, Митя, я ведь действительно не следователь. Я участковый. А у нас на районе дела сам знаешь какие. Кто-то подрался, кто-то без прописки жильцов подселил, супруги в разводе мебель делят, бабка из твоего подъезда пишет заявление: мол, возле ее окна летал спутник-шпион... Вот ты бы смог такое дело раскрыть, Митя? Спутник-шпион?

Митя вздохнул.

— Откровенность за откровенность, Тимур: бабкино дело раскрыть несложно. Это я летал.

— Как?!

— Вертолетик свой испытывал во дворе. Только это еще до Нового года было, сейчас он опять сломан.

Следователь Чашечкин с досадой хлопнул себя по колену.

— Ах ты ж черт! – воскликнул он с азартом. – А ведь я и сам мог догадаться, когда твою мастерскую увидел! И что ж я не догадался-то? Может, и правда я никудышный следователь?

— Отличный следователь! – уверил Митя. – Лучший из всех, кого я знал лично!

— Подпишешь мне бумагу про вертолетик?

— А какое наказание мне за это будет?

— Никакого. Просто как свидетель, я хоть одно дело закрою.

Митя кивнул.

— Так вот, — продолжал Тимур. – На фоне всей дворовой ерунды, которой нет ни конца, ни края, ни карьерного роста, появляется дело Григория — настоящее, грандиозное! Я это сразу понял. Мне никто не верит. Но я-то чую, чем оно пахнет! А такой шанс бывает у следователя, может, раз в жизни! Я должен его раскрыть. Чего бы мне это ни стоило! Или раскрою, или вообще зря на земле живу. Понимаешь, Митя?

— Нет, – Митя покачал головой. – Решимость достойна уважения, а вот дела я здесь не вижу. И в прибор не верю.

— А ведь он есть!

Митя развел руками.

— Поэтому мне нужно, — продолжил Чашечкин, — чтобы ты мне помог: сделал вид, будто устройство Григорий оставил тебе.

— Что это значит?

— Просто сделать вид! – торопливо уверил Тимур. – Будто прибор перешел к тебе, и теперь ты воруешь предметы!

— Я не хочу воровать! – возмутился Митя. – Я честный гражданин!

— Воровать не надо! Надо просто публиковать объявления в интернете от своего имени, мол, срочно, дешево продаю антиквариат, золото, коллекционные автомобили...

— Но у меня нет никаких коллекционных автомо... антиквариата!

— И не надо, Митя! Нужно сделать вид, что есть. И они сами на нас выйдут!

— Кто?!

— Те, кто охотятся за прибором. Или ты думаешь, я один за тобой слежу?

Митя покосился на Чашечкина.

— Кому я нужен, следить за мной?

— Гриша-то к тебе приезжал. Они же это тоже видели!

— Кто?!

— Корейцы, например. Из Северной Кореи. Они давно охотились за ним, чтобы отобрать прибор! Сейчас вернусь...

Тимур вдруг встал, сделал неопределенный жест рукой и направился к синей кабинке туалета в кустах сирени.

Митя остался ждать на скамейке, крепко задумавшись. Он думал о том, что зря тратит свое драгоценное везучее время со сбрендившим следователем, его можно потратить на гораздо более интересные вещи. Например – попытаться разыскать Олесю... Вдруг она сама позвонит? Это было бы гораздо лучше, чем мерзнуть на остановке маршрутки 1666 много часов, да так никого не дождаться...

И как только он это подумал, зазвонил мобильник. Митя проворно вытащил его, но звонок продолжался – это звонил мобильник следователя Чашечкина, который так и остался лежать на скамейке, подключенный проводком к аккумулятору. Митя бы ни за что не стал отвечать на чужие звонки чужого телефона, но... на экранчике светился портрет Олеси. Это было совершенно невозможно, но это была именно она.

— Привет! – ответил Митя.

Трубка смущенно молчала.

— Ой, — сказала наконец Олеся. – Это Митя?!

— А кто же еще!

— Значит, я ошиблась номером? — засмеялась Олеся.

— Очень удачно ошиблась! – с жаром выпалил Митя. – Слушай, я хотел извиниться за эту неловкую сегодняшнюю сцену! Честное слово, я очень рад был тебя увидеть, просто растерялся! Может быть, мы все-таки пойдем сегодня поужинаем?

— Ну, и ты меня извини, я тоже оказалась не готова к такой встрече...

— Так мы ужинаем?

— Я подумаю, — сказала Олеся кокетливо, и Митя понял, что она согласна.

— Я тебе перезвоню через полчаса, ладно?

Они распрощались. Митя едва успел переписать ее телефон из мобильника Чашечкина, как тот вернулся.

— Итак, — сказал Чашечкин деловито. – На чем мы остановились?

— На том, что мне предлагается публиковать объявления, типа продаю антиквариат, чтобы всякие бандиты или разведчики начали охотиться за мной.

— Да! – обрадовался Тимур. – И вот тут мы их поймаем!

— И что это даст? – спросил Митя. – Прибора-то у них нет.

— Об этом я не думал, — признался Тимур. — Но зато появятся новые зацепки и улики!

— Я понял, — сказал Митя и встал. – Но это без меня. Я-то при чем? Тебе надо – ты и давай объявления про антиквариат.

— Как? – растерялся Чашечкин.

— А вот так. Зачем тебе я? Я друг Григория, которому он мог что-то оставить. Ты – следователь Григория, которому могли достаться его вещи или дневники. Нет разницы, кто из нас будет приманкой. Пусть они думают, что прибор у следователя, и охотятся за тобой. Логично?

Тимуру явно эта мысль не приходила в голову. И не очень понравилась.

— Мне бы хотелось, чтобы это был ты, — сказал он.

— А мне нет, — отрезал Митя. – Зачем мне проблемы? Ты сыщик, ты и ищи. Найдешь – получишь медаль. А я продавец в ларьке, какой мне смысл рисковать? Извини, Тимур, мне пора на работу.

— Ты даже не хочешь распутать, что случилось с твоим другом? — отчаянно спросил Чашечкин.

— На него упал столб, — вздохнул Митя.

Чашечкин не нашелся, что ответить. Они распрощались и пошли в разные стороны. Один раз Митя все-таки обернулся: следователь Тимур Чашечкин шел медленно и грустно, его ссутулившаяся спина неуклюже плыла в потоке людей.


* * *

День продолжал радовать. Процедура назначения Мити заместителем директора прошла в главном офисе деловито и молниеносно. Региональный оптовик приехал тоже, прямо тут Митя подписал с ним контракт на поставку огромной партии телефонов. Он подозревал, что после этого его снова разжалуют в продавцы, но начальство пожало ему руку и пожелало удачи. Вся процедура заняла полчаса. Напоследок Митя настолько обнаглел, что одолжил у босса немного карманных денег. Босс недоуменно переглянулся с региональным покупателем, словно они были знакомы, но запустил руку в карман, вытащил не глядя пачку купюр и вручил Мите.

— Отдам с ближайшей зарплаты! – пообещал Митя.

— Не надо, — босс сделал вальяжный жест рукой. — Тебе пригодится.

Все равно Митя чувствовал, как время неумолимо летит и движется к вечеру. Надо было спешить, чтобы поймать всю удачу, какая оставалась. Он удачно заказал столик на двоих в суши-баре на последнем этаже небоскреба – единственного в городе. Позвонил Олесе, сказал, что столик уже заказан и попросил встретиться через полчаса. Олеся не была готова встретиться так рано, но Митя был настойчив.

Отсюда, через гигантские стеклянные окна, открывался потрясающий вид на весь город – старый центр с бульваром Мира, новостройки спальных районов и дальше зеленая пелена леса: сосны, сосны, сосны.

Peter> Справедливости ради, антирелигиозное творчество тоже вызовет в нас бурю возмущения. Так что да - творчество - это личная ответственность. Закон -- урегулирует крайние степени экстреимизма. Остальное -- совесть.

А "Другой Марс" это не пропагандистское религиозное творчество. Это просто красивая и грустная история с моралью. И даже если ты туда вкладывал веру, я вижу там добро, красоту и печаль, но не религиозную пропаганду.

Этак можно мои игры назвать антирелигиозными, кстати. Ведь я туда не закладывал концепцию Бога или веру. Но у тебя они отторжения не вызывают =)

Олеся пришла хмурая и остановилась перед столиком, упрямо поджав губы.

— Это свинство, — сказала она строго, – вот так, перед фактом ставить. Договаривались вечером. Мне пришлось сбежать с работы на полтора часа раньше. Я бы хоть сменщицу уговорила...

— Это тебе, — сказал Митя, вытащив из-под стола букет роз.

Честно говоря, он не думал, что этот ботанический сувенир окажется настолько удачной идей, но эффект превзошел все ожидания. Олеся пришла в восторг, сразу оттаяла и поцеловала Митю. Вечер обещал быть удачным.

— А что за сменщица? – поинтересовался Митя. – Разве кто-то может тебя заменить в гриме Майи Львович?

— Я в парикмахерской работаю, — неохотно объяснила Олеся. – Двойником – это так, подработка, не каждый месяц случается. И не только Майя Львович, кстати. Я много кого изобразить могу... — Она вдруг оттянула пальчиками виски, из-за чего ее глаза стали узкими, чуть убрала назад подбородок, смешно открыла рот и вдруг произнесла на весь зал тоненьким голоском Феи Лулу из мультсериала: — Император Хотон выключит ваше Солнце, если воинам сию минуту не принесут еды!

Митя расхохотался, настолько это было похоже.

Официант тут же подбежал к столику и торопливо расставил чашечки с чаем и белые дымящиеся салфетки.

— Ага, — усмехнулась Олеся. – Ты тоже смотришь «Звездных самураев», заводчик вертолетов?

— Ну я пока не совсем заводчик, — признался Митя. – И старинная машина тоже не моя — мне ее подарили...

— Везучий ты, — присвистнула Олеся.

— Есть немножко, — признался Митя. – По крайней мере, мне повезло познакомиться с тобой.

— Кстати, о машине, — продолжила Олеся. – Я знаю, где она.

— Где?! – жадно спросил Митя, не веря удаче.

— Есть у нас такой дурачок в Соболевке, тракторист Пашка. Он ее к себе в сарай утащил.

— Откуда ты знаешь? – удивился Митя.

— Он к отцу приходил сегодня в мастерскую, предлагал купить на запчасти. Отец сходил посмотрел – там в моторе клапана прогорели. Ты каким ее бензином заправлял, чудо?

— Хорошим! — уверил Митя. — Самым лучшим!

— Зря, — сказала Олеся. — А еще там бампер оторван, когда Пашка ее трактором тащил. Отец мне и перезвонил... – Олеся достала из сумочки и протянула Мите маленькую свернутую бумажку: — На, держи телефон Пашки. Разберись с ним, ты же у нас ниндзя.

— Спасибо! – Митя спрятал бумажку. – А почему отец тебе вдруг позвонил? Советовался, брать или нет?

— Я же ему вчера хвасталась, что меня подвозил молодой человек на Ягуаре Е-Тайп, шестьдесят девятого года, а он мне не верил... Теперь верит. – Олеся засмеялась. – Но ты мне и без Ягуара нравишься, — добавила она. – Только я бы тебя постригла по-человечески.

— Как Императора Хотона? – пошутил Митя.

Олеся с интересом оглядела его голову.

— А запросто! – сказала она. – Не боишься? Машинка для стрижки у меня с собой, если что.

— Договорились, — улыбнулся Митя.

Официант принес дымящиеся чашки супа, здоровенную доску с роллами и бутылку настоящего японского вина с плавающей на дне сливой.

— Так у тебя есть мастерская вертолетов или нет? – спрашивала Олеся.

— Есть, но они пока плохо летают, — объяснял Митя. – Когда-нибудь полетят.

— Высоко?

— Выше всех! По образованию-то я техник космического приборостроения.

— Ого! В космосе не был?

— Не был. Хотя завтра мне надо съездить на Байконур, — вспомнил Митя. – Пофотографировать пригласили.

— Везет тебе! – сказала Олеся. – Меня возьмешь?

— Я бы рад, но в этот раз не получится, самому с трудом выписали пропуск... А ты где-то учишься?

— Не-а, — вздохнула Олеся. – Три года подряд поступала в театральный, и не взяли. Представляешь, три года! В этом году уже и пробовать не буду...

— Почему? Вдруг повезет?

Олеся покачала головой.

— Не повезет. В последний раз там такая старая дура сидела в приемной комиссии... «Девочка моя, ты парикмахером работаешь?» — передразнила она глубоким грудным голосом, изображая палочкой для суши длинную сигарету, — «Возвращайся в свой город и стриги! Стриги, девочка моя! А высокое театральное искусство — это не твое...»

Митя рассмеялся.

— Я бы тебя точно взял с такими талантами, — уверил он. – По-моему, ты прекрасная актриса!

— Ты врешь, но приятно, — согласилась Олеся.

— Не вру! – обиделся Митя. – Ты мне правда дико нравишься!

— Ты тоже ничего, — кивнула Олеся. – Даже хорошо, что ты не олигарх. Ты мне нравишься.

— Что-то мне подсказывает, что завтра морок рассеется, и ты передумаешь, — съехидничал Митя.

— Я довольно постоянна в своих симпатиях, — возразила Олеся серьезно.

— Чем же я тебе понравился? – удивился Митя.

Олеся задумалась.

— Не знаю. Ты чем-то на Фродо похож из «Властелина колец», — сказала она.

— Я? – изумился Митя – На Фродо? Совсем не похож.

— Я бы тебя под Фродо загримировала — нефиг делать. Но сейчас я о внутренних ощущениях. Ты какой-то... слишком честный, что ли? Готов на подвиги, а взгляд испуганный. Словно у тебя на шее висит Кольцо Всевластия и давит, давит, давит...

Это было чересчур.

— А знаешь, чем ты мне понравилась? – торопливо перебил Митя.

— Конечно, знаю: Майей Львович, — усмехнулась Олеся.

— Нет, ты намного красивее! – уверил Митя.

— Брось, — поморщилась Олеся. – Без грима я некрасивая.

— Самая красивая! – уверил Митя. – Потому что ты самая живая и естественная из всех, что я видел!

— Мало живых видел, значит, — пробормотала Олеся, но улыбнулась: — Все равно приятно врешь!

— Я же честный Фродо, я не вру, — напомнил Митя.

Он подвинул плетеное кресло поближе и обнял ее за плечи. И они стали смотреть через стекло на город.


* * *

Будильник выдернул Митю из сна, и он его выключил, чтобы не разбудить Олесю. Олеся спала рядом, разметав волосы по подушке и сладко улыбаясь. Хотя волшебство пуговицы к утру закончилось, Олеся никуда не исчезла, не превратилась в жабу, не оказалась скрытым трансвеститом. И это уже можно было считать первой сегодняшней удачей. Митя нежно поцеловал ее в щеку и стал тихонько собираться на космодром. Настроение было все еще праздничным, но Митя ждал подвоха. Он еще раз посмотрел на Олесю, сладко спящую на его диване и улыбнулся.

Сюрприз поджидал в ванной: Митя глянул в зеркало и опешил – из пыльного стекла на него смотрел человек с прической Императора Хотона. По голове словно прошелся когтями тигр от лба до самого затылка, распахав голову на полосы гладко выбритой розоватой кожи и полоски густой шерсти, вздыбленные вверх каким-то гелем или клеем. Конструкция была объемной и слегка напоминала ребристый шлем велосипедиста. Митя не очень помнил, как они это вчера сделали, а главное – зачем.

Вдобавок в квартире снова отключили горячую воду. Скрипя зубами, Митя забрался под ледяной душ и тщетно попробовал отмыть гель — вода скатывалась с прически, не впитываясь, и волосы оставались прямыми и жесткими. Голова по-прежнему напоминала ровные лесопосадки новогодних елей, только теперь елки были мокрые.

Негромко проклиная Императора Хотона и весь мультсериал про Фею Лулу, Митя вытерся полотенцем, посмотрел на часы, присвистнул, кинул в сумку паспорт, зарядку для смартфона и майку, надел куртку и нащупал в кармане флакон от мыльных пузырей. Первой мыслью снова было избавиться от него, пока не обрушились неприятности. «Запас карман не тянет...», — пробормотал Митя и рука сама потянулась к флакону, словно ей управлял уже не он, а какая-то чужая сила.

Вот же проклятье! Всё, как предупреждал Гриша.

Митя вдруг увидел свое отражение в стекле хозяйкиного буфета: на голове еловый подлесок, а лицо испуганное и растерянное – и впрямь вылитый Фродо.

«Стоп! – сказал он себе. — Стоп! Важная клятва! Важная клятва, важная клятва! — он сделал глубокий вдох и одними губами заявил: – Даю себе свое самое честное слово, клянусь всем, что мне дорого... Клянусь здоровьем мамы, клянусь Олесей! Я не буду пользоваться этой дрянью сегодня! И не только сегодня – никогда больше! А флакон выкину!» — добавил он и перевел дух.

Это, конечно, было сильным решением. Но сразу же безумно захотелось взять флакон с собой на космодром. Воображение живо нарисовало картину: один из космонавтов не может лететь, старт через пять минут, срочно требуется замена, нужен человек молодой, здоровый, идеально подходящий по размеру скафандра, а главное — чтоб разбирался в электронной аппаратуре... И тут как раз выходит к ракете главный по запуску, комендант Байконура — а это по чистому везению наш бывший толстый ректор Иван Гаврилович, преподаватель сопромата в техникуме. Он нервно оглядывает толпу, замечает Митю и восклицает: «Ба, кого я вижу! Это же мой выпускник Техникума космического приборостроения Сверчков! Какая удача! Вон Сверчков и заменит американского космонавта! Не будем откладывать запуск, быстро лезь в скафандр, я начинаю обратный отсчет...» Митя помотал головой, отгоняя дурацкое видение.

Отступать уже было некуда – нарушить свою клятву Митя не мог, иначе он перестал бы себя уважать окончательно. Значит, выкинуть. Он сжал флакон и размахнулся, прицеливаясь точно в форточку... постоял так с вытянутой рукой, но так и не кинул. Просто знал уже, что не может. И клятву нарушить не может. И выкинуть... Что же делать? Тут он заметил пустую баночку от шипучих таблеток аспирина. Торопливо пересыпал туда все пуговицы, вдогонку кинул флешку, а опустевший флакон от мыльных пузырей с легким сердцем выбросил в форточку. «Я обещал выкинуть флакон? — объяснил Митя самому себе. — Я его выкинул! Пацан сказал — пацан сделал!» Тубус от аспирина он запрятал глубоко в шкаф за хозяйкины банки с крупой, которые она почему-то запрещала ему брать. Но перед этим все-таки вынул себе одну пуговицу – просто на самый-самый крайний случай. «В дорогу» — сказал он мысленно. Митя взял два толстых куска хлеба, положил между ними ломтик несвежей колбасы, в глубину хлебного мякиша запихал пуговицу, и все это обернул фольгой как бутерброд и положил в карман куртки. «Так хоть досмотр в аэропорту можно пройти» — подумал он.

Оставалось последнее: Митя торопливо набросал Олесе записку, положил у кровати, сверху положил ключи, еще раз одними губами тихо чмокнул ее в щеку и торопливо вышел из квартиры, легонько прикрыв дверь.

На улице было холодно и безлюдно, сделав три шага, Митя вдруг поскользнулся и полетел на асфальт.

«Черт, только бы не сломать себе чего-нибудь перед космодромом!» – мелькнула в голове отчаянная мысль.

Но он не упал – его мягко подхватили с двух сторон, поставили на ноги и понесли вперед. Митя испуганно покрутил головой – его несли двое очень крепких людей, а третий распахивал дверь большого черного джипа.

— Что... – начал Митя но ему крепко закрыли рот ладонью в перчатке.

— В машину, — негромко скомандовал кто-то над ухом. – Босс хочет с тобой поговорить.


* * *

Всю дорогу Митя боялся, что его завезут в какой-нибудь глухой лес, там привяжут к дереву и убьют после пыток. Но его везли в центр города. Машина остановилась на подземной стоянке, Митю почти силком выволокли из кабины и затащили в лифт. Лифт был служебный, грузовой — запустили его, приложив электронную карту. Лифт ехал вверх долго, и когда заложило уши, Митя догадался: он снова в том самом небоскребе, где они с Олесей вчера ужинали. Из лифта Митю пронесли по ковровой дорожке, так что он едва успевал перебирать ногами, внесли в здоровенную резную дверь, и за ней оказался шикарный кабинет, где в полумраке со стен глядели ружья и охотничьи трофеи: здесь были несколько оленьих голов, пара кабаньих. Дальнюю стену почти закрывала огромная медвежья шкура с головой и лапами — распростертая и раскатанная, как рыбка желтый полосатик. Под шкурой на диване сидел и курил кальян хрупкий пожилой человек, абсолютно лысый, с закрытыми глазами. Его лицо покрывала страшная сетка глубоких морщин, а может, шрамов – в полумраке Митя разглядеть не мог.

Сопровождающие без слов оставили Митю перед человеком, почтительно отошли и встали сзади.

В кабинете царила тишина, лишь изредка булькал кальян и сладко пахло яблочным дымом. Человек словно не замечал Митю, а Митя боялся пошевелиться, потому что чувствовал — те, кто привез его сюда, тоже стараются не шевелиться. Наконец человек с морщинистым лицом пожевал губами, выпуская клубы пара, отложил мундштук, откинулся на спинку дивана и приоткрыл глаза. Он кинул брезгливый взгляд на Митю и заговорил. Голос у него оказался точно под стать лицу – густой, шероховатый и дребезжащий, словно в звуковых морщинах.

— Димочка, — просипел он устало, — Где моя машина?

Хрип лился в пространство, но Митя понимал, что обращается этот страшный человечек именно к нему. Не вызывало вопросов, откуда он знает имя, и о какой машине речь.

— Если вы о старинной машине, то мне её... – начал Митя, но человечек слабо приподнял ладонь, и в комнате слово зазвенела тишина.

— Я разве просил объяснений? — произнес человечек и брезгливо пожевал губами. – Адрес, Димочка. Где ты оставил ее?

К счастью, ответ на этот вопрос у Мити был с собой. Он порылся в кармане и вытащил листок, где Олеся писала телефон тракториста Пашки. Из-за митиной спины неслышно шагнул один из охранников, взял бумажку, и Митя услышал, как он выходит из кабинета, скрипнув тяжелой дверью. В кабинете снова стало тихо.

— Я не знал, что машина ваша, — пробормотал Митя как нашкодивший ребенок.

— Что у него с головой? — вдруг насторожился человек, обращаясь к охранникам. — Вы его за волосы драли?

— Никак нет, у него такое и было! — послышался ответ. — Мы ж не звери, бить без приказа...

— У меня прическа такая, — растерянно сказал Митя.

Человек ничего не ответил и снова взялся за мундштук. Он долго пыхтел и выпускал клубы яблочного дыма, а Митя тоскливо прижимал локтем левый карман куртки, где лежал бутерброд. «Успею дернуться и откусить, если что-то страшное начнется... — думал он. – Да, я поклялся здоровьем мамы, но мои похороны ей уж точно не прибавят здоровья, так что если выбирать...»

— Ты любишь свою маму, Димочка? – вдруг спросил человек, словно услышав его мысли. – Ты оглох, что ли? Маму свою, на Садовой одиннадцать любишь, спрашиваю?

— Да, — сказал Митя.

— Это ты правильно делаешь, — ответил человек и снова затянулся кальяном, делая большие паузы. – Вот и я... свою маму... люблю. Хотя она... сложный человек... как ты уже видел...

— Я правильно понял, что это ваша мама... – начал Митя, но человек предостерегающе поднял ладонь.

— Когда я говорю, Димочка, все молчат, – объяснил он. – Когда я задаю вопрос, отвечают. Если понял меня – кивни.

Митя торопливо кивнул. «Вот я и попал на космодром...» – подумал он.

— Моя мама человек слоооожный... – снова протянул босс. – И всегда была слооожной... И к старости стала совсем слооожной... Она тебе рассказывала, будто сын у нее бандит... будто я ее мучаю... квартиру забрать мечтаю... в дурдом ее прячу... будто мужа ее, отца родного, я в могилу свел, а он был великий художник...

— Скрипач, — поправил Митя и сам испугался, что открыл рот без разрешения.

— Скрипач? – удивился человек с морщинистым лицом. – Теперь она уже так рассказывает? Ну, пусть скрипач... – Он задумчиво пожевал губами. – Но я ее все равно люблю, свою маму. Никого не люблю, а ее люблю, понимаешь, Димочка?

Митя кивнул.

— Я в город ее перевез из поселка. Квартиру ей купил огромную. Врачей лучших нашел. На иностранных курортах по полгода проводит. Ни в чем забот не знает. А все у нее враги, все ей должны, и все мечты — родному сыну нагадить. Где ты ее вообще встретил?

— На бульваре подошла сама, познакомились...

Человек задумчиво молчал.

— Осторожней надо знакомиться, Димочка, — произнес он наконец. – Можно так познакомиться на всю оставшуюся жизнь, что не отмоешься от проблем... Что мне с тобой делать, наследничек ты мой жадный?

— Я не жадный, — обиделся Митя. – Мне ничего не нужно. Хотите, я напишу отказ от наследства?

Человек задумчиво кивнул:

— Это уж точно напишешь. Все уже готово. Готово у нас? – Он вдруг щелкнул пальцами.

Мите сунули распахнутую красную папку с нотариальной бумагой, в руку вложили авторучку.

— Позвольте! – сказал Митя, глянув на строчки. – Это не отказ от наследства! Здесь написано, что я после своей смерти завещаю все свое имущество какому-то Валерию Пораженскому!

Его грубо пихнули в бок, чтоб молчал.

— Ему не нравится... – проскрипел человек в пространство. – А как ты хотел, человек с бульвара? – Он принялся сверлить Митю бесцветными глазами. – Ты хотел, чтобы я травмировал больную маму, таскал ее по нотариусам, заставлял нервничать, переписывать завещание, меня ненавидеть? Или ты хотел, чтобы ее диагноз «шизофрения» подтвердили официально, и все ее сделки стали недействительными?

— Ну, это было бы логичней... – сказал Митя.

— А мы с тобой живем в нелогичном мире, Димочка, — задумчиво произнес страшный человек, снова затягиваясь. – Ведь у меня на родную маму давно записан весь мой бизнес, все рестораны, заводы, даже аэропорт. Догадываешься почему?

— Потому что вы любите маму, — догадался Митя.

— Это ты хорошо сказал, — согласился человек. – Но еще потому что я депутат Заксобрания. И мне нельзя иметь свой бизнес. Всем можно, а мне нет. Это логично, Димочка? И если с ней что-то случится... ты хотел отжать у меня аэропорт?

Митя решительно помотал головой.

Человек с кальяном сделал усталый жест рукой — мол, подписывай.

Митя поднял авторучку и снова опустил взгляд в текст.

— Постойте, а если вдруг со мной что-то случится... – начал он, но договорить ему не дали.

Громила в костюме, стоявший справа, не выдержал – он больно толкнул Митю в бок и прохрипел ему прямо в ухо:

— Да подписывай уже, гондон!

Воцарилась тишина. Громила, похоже, сам испугался и теперь старался не дышать.

— Оу... – слабым и усталым голосом протянул человек на диване. — Рустамчик, что я слышу опять?

— Виноват, Валерий Палыч, вырвалось! — прохрипел громила испуганно.

— Кто тебе сейчас слово давал, Рустамчик? — Человек на диване разочарованно потеребил в пальцах мундштук кальяна. – Я же тебе объяснял: когда говорю я, все молчат. Объяснял?

Рустам молча кивнул, да так и остался с наклоненной головой.

— Я же тебе объяснял, — неспешно продолжал человек на диване, — что за каждое бранное слово Богородица на три года отступается. Объяснял?

Рустам снова кивнул — его голова теперь совсем наклонилась, будто он разглядывал ковер под ногами.

— И теперь, в моем небоскребе... в моем кабинете... Богородица не появится три года? А ну, подойди ко мне... — ласково велел человек.

Сгорбившись как старик, громила вышел из-за митиной спины и подошел к дивану на негнущихся ногах.

— Встань на колени, Рустамчик, и скажи: прости меня Богородица.

— Простите меня, Богородица! – с чувством прохрипел Рустам, опускаясь на колени перед диваном.

Не меняя позы, маленький человек вдруг схватил кальян и со всей силы долбанул им Рустама по склоненной голове. Силищи он был неимоверной. Во все стороны брызнула вода и осколки стекла. Рустам мешком повалился на бок.

— Бог простит, – спокойно подытожил человек на диване, не меняясь в лице. А затем перевел взгляд на кого-то за спиной Мити: — Павлик, скажи Михал Иванычу, чтобы Рустамчика повоспитывал и перевел в наружку. Чтоб больше я его внутри здания не видел.

Митя, опомнившись, торопливо поднял авторучку и поставил подписи всюду, где была галочка. Все его данные, включая паспортные, уже оказались пропечатаны на листах.

Громила стоявший справа, вынул папку из его рук.

На миг воцарилась суета – вбежали какие-то люди и унесли постанывающего Рустама, прибежала женщина в сером халате и проворно собрала осколки кальяна в пакет. Кто-то из громил тем временем шагнул к дивану, что-то вполголоса сообщил страшному человеку. Про Митю словно все забыли, но в какой-то момент он обнаружил, что в кабинете снова тишина, и страшный человек в упор его разглядывает.

— Что ж ты, Димочка, так далеко за городом машину оставил? – спросил человек печально. – А мы-то ее искали весь день в городе...

Митя молчал.

— Ну нашлась и нашлась, главное, чтоб целая, — великодушно просипел человечек и продолжил: – Так вот, Димочка, заканчивая нашу беседу. Я уж не знаю, кому ты еще перешел дорогу, гуляя по своему бульвару, но знаю, что у тебя сейчас очень много проблем, кроме меня. А мне совсем не хочется, чтоб ты пропал без вести сразу после завещания. Это будет как-то подозрительно, верно? Поэтому за тобой пока присмотрят. Присмотрите, Павлик?

— Так точно, — раздалось за спиной у Мити. – Куда его, в пионерлагерь на карьеры?

— Да... — слабо откликнулся человек на диване. — На карьерах ему сейчас самое место. И скажи Михал Иванычу, пусть принесут мне новый кальян.

Он откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза.

А Митю взяли под руки и потащили из кабинета прочь.

Что такое пионерлагерь и карьеры Митя не знал, но ничего хорошего сегодня уже не ждал.

В лифте он решился: как бы невзначай засунул руку в карман и потянул сверток из фольги, но его схватили за локоть и так больно сжали какую-то точку на кости, что Митя вскрикнул от боли, а пальцы разжались сами собой.

— Это мой бутерброд! – произнес Митя с отчаянием.

— Не надо, — качнул головой плечистый шофер, которого называли Павликом.

— Я только маленький кусочек откушу! – взмолился Митя.

— Не надо ничего делать, что не просили, — повторил шофер веско.

Лифт открылся, Митю снова взяли под руки, затолкали в машину и снова куда-то повезли. Он по прежнему сидел в центре на заднем сидении, но теперь место рядом с ним пустовало — Рустамчика с ними не было. По крайней мере, теперь можно было смотреть в окно. Смотреть в окно Мите никто не мешал, и от этого почему-то становилось еще страшнее.

Неожиданно пропел мобильник — пришла СМС.

— Нет, — сообщил шофер Павлик из-за руля, не оборачиваясь.

Машина выехала из центра и теперь ехала в сторону окраин. Сопровождающие не разговаривали.

— Куда меня везут? – не выдержал Митя.

Ему никто не ответил. Он думал, что ответа не дождется, но шофер Павлик вдруг произнес с каким-то даже уважением:

— Заботится о тебе босс. Чтоб не пропал ты, идиот.

А сидевший слева произнес с назиданием — то ли угрожая, то ли наоборот ободряя:

— Не в багажнике едешь.

Митя понял, что разговоры бесполезны.

В тишине пришла еще одна СМС, а за ней третья.

Джип миновал северные спальные районы, и Митя вдруг понял, что где-то здесь у Объездной его ждал китаец с билетами в аэропорт. А может... ждет до сих пор? Который час? Джип медленно затормозил и встал в очереди на железнодорожный переезд – здесь всегда была небольшая пробка.

— Выскочу сигарет возьму, — сообщил водителю охранник.

Тот кивнул, и стало слышно, как во всех дверях повернулись защелки.

Митя вдруг понял, что это последний шанс. Прежде, чем охранник слева открыл свою дверь, Митя рванулся, распахнул дверь со своей стороны и бросился прочь — перепрыгнул дорожный отбойник и понесся через заросли сухостоя, по грязи, по глине, к железной дороге.

— Стоять! – услышал он за спиной рык и топот, но продолжал нестись вперед, думая лишь, как бы не поскользнуться на мокрой глине и лужах.

Топот за спиной приближался, но вдруг затих — послышался звучный шлепок, всплеск и яростный мат. «Богородица на три года отступилась» — отрешенно подумал Митя. – «Только бы стрелять не начали».

Он глянул вдаль и понял, что бежать дальше некуда: перед ним была железнодорожная насыпь, а по ней катился товарняк. Сзади снова приближался топот — теперь, кажется, двух человек.

«Неудачный день...» — констатировал Митя.

Но вдруг сделал немыслимое: рванулся вперед из последних сил, в два прыжка оказался наверху насыпи и перепрыгнул ее за миг до тепловоза – тот успел лишь обдать Митю горячим ветром.

Теперь за спиной грохотали вагоны, путь впереди был свободен.

Митя нырнул в лабиринт гаражей, вынырнул в жилом квартале, пробежал насквозь незнакомые дворы и оказался на Северном шоссе у поворота на Объездную: именно тут, на остановке, они условились встретиться с китайцем, чтобы ехать в аэропорт.

На остановке было пустынно, стояла лишь одна машина, но подбежав поближе, Митя понял, что перед ней нервно расхаживает тот самый китаец. Он тоже увидел Митю, обрадовался и вскинул руки в приветствии. Из машины тут же вылезли поприветствовать Митю еще трое китайцев.

— Какое счастье, что вы меня дождались! – крикнул Митя, подбегая, по-русски.

— Давай-давай! – приветливо закричали китайцы, распахивая объятия.

Добежав, Митя буквально повалился на них – ноги подкосились, дыхание перехватило, сердце бешено колотилось. Он открыл рот, чтобы вдохнуть побольше воздуха, но в этот момент кто-то накинул сзади полоску скотча и деловито обмотал Мите рот. Митя вдруг увидел перед собой лицо вчерашнего китайца, но оно не было ни приветливым, ни злым – напряженным, словно тот выполнял важную рутинную работу и не укладывался в график. Затем на голову Мите накинули мешок, руки смотали за спиной скотчем, ноги ниже коленей смотали тоже. Затем без паузы Митю подняли и запихнули в багажник, железная крышка над ним сыто щелкнула, и машина тронулась с места.

Митя тщетно пытался накачать носом воздуха в легкие, но чувствовал лишь запах бензина.


* * *

Казалось, машина ехала целую вечность. Наверно, так можно доехать и до Байконура, хоть он и на дальнем краю земли. Трясло в багажнике неимоверно. Особенно досаждал домкрат или что-то похожее на домкрат – как эту штуку ни отпихивай, она все время норовила заползти под бок и на очередной рытвине оказаться прямо под ребрами. Наконец машина остановилась, послышались мелодичные голоса и яростный собачий лай. Митя вслушивался в речь и вдруг понял, что это корейский язык, а не китайский. Как он мог вообще поверить, будто это китайский космонавт? Вскоре багажник щелкнул, Митю подняли на ноги и сдернули с головы мешок.

Это был вовсе не Байконур. Хотя, наверно, так могли выглядеть его окраины, если бы они располагались в лесах, а не в степи. Место напоминало заброшенную промзону: вокруг тянулся железный забор с клубами колючей проволоки, на грунтовой площадке ржавели остовы старых автомобилей без колес и стекол, рядом торчали несколько бытовок, а между ними шатался на длиннющей цепи огромный пес – ростом с теленка, c кровавыми глазами и совершенно лютого вида. Увидев Митю, он бросился вперед, натянул цепь и встал на задние лапы, захлебываясь лаем – цепь дальше не пускала.

Митю подняли в воздух, отнесли к дальней бытовке и положили лицом на пол, а пес вокруг все не мог успокоиться: его рык и топот слышались то справа за дощатой стенкой, то слева, а однажды пасть просунулась в окно, забранное толстой решеткой, и бытовка наполнилась ревом, словно испытывали реактивный двигатель. «Чтоб тебя корейцы съели в голодный год» — мысленно пожелал ему Митя.

Кореец — кажется, это был тот самый, что представлялся космонавтом и звал Митю на Байконур – сурово орал на пса «Пдя! Пдя!» и замахивался лопатой, но пес не слушался и его. Морда исчезла из оконной решетки только после того, как кореец принялся тыкать в нее рукояткой лопаты и пару раз попал. Когда в комнате стало тише, он обратился к Мите.

— Где флешка? – спросил кореец на довольно чистом русском, почти без акцента.

Митя перевернулся лицом вверх и замычал в ответ, потому что рот его оставался замотан скотчем. Но похитителя, похоже, это не смущало.

— Флешка. Флешка Григория, – повторял он методично. – Флешка. Карта памяти. Мемори стик. Где?

Митя снова замычал и помотал головой.

— Ты должен подумать обо всем очень хорошо, – предупредил кореец. – Скоро за тобой приедет Зан.

Он еще раз недоверчиво покосился на прическу Мити и вышел. А за ним вышли остальные. Снаружи лязгнул навесной замок, и Митя остался один.

Он извернулся, сел и огляделся. Бытовка была совершенно пуста – даже лопату корейцы унесли с собой. Зачем им лопата – об этом Митя решил просто не думать. Руки и ноги его были все так же связаны скотчем, причем пальцев на руках он уже не чувствовал. Митя с ностальгией вспомнил мягкие сидения джипа и вежливых охранников депутата, которые, похоже, и впрямь собирались его защищать от чего-то подобного.

Он тщетно катался по грязным доскам, пытаясь развязаться. Это не удалось, лишь из куртки вывалился смартфон. Митя на миг почувствовал себя спасенным – ведь можно было позвонить кому-нибудь, например, старому доброму следователю Чашечкину, попытаться что-нибудь промычать в трубку... Если вчера утром Чашечкин казался проблемой, то в аду, наступившем сегодня, он уже выглядел надеждой.

Митя перевернулся на спину, нащупал на полу смартфон онемевшими пальцами и перевернул его экраном вверх. Снова перекатился на живот, гусеницей дополз до экрана и после нескольких попыток ему удалось провести носом по полосе разблокировки.

Увы – сети здесь не было. Пришла в голову спасительная идея — набрать СМС следователю Чашечкину, и если Митю куда-то повезут, есть шанс, что в пути смартфон поймает сеть и отправит сообщение.

Выбрать абонента Чашечкина удалось довольно быстро, но дальше, сколько Митя ни бился носом в стекло экрана, набрать связный текст ему не удавалось – нос оказался совершенно не предназначен для набора текста, а словарь автоподстановок и вовсе будто издевался.

Отчаявшись, Митя заметил непрочитанные СМС. Их было ровно тринадцать, и все от Олеси. Водя носом по экрану, Митя открыл их по порядку и прочел, чувствуя, как холодеют уже не только руки:

«Проснулась... Башка болит, но вчера было невероятно круто! Спасибо за всё! Ты классный!!! Напиши, как долетишь!»

«Голова просто раскалывается... Можно я у тебя еще посплю?»

«Приходила какая-то бабка, открыла своими ключами, дико орала, велела мне (нам с тобой) до вечера собрать вещи и выметаться из квартиры. Ушла. Что делать, не знаю. Спать не могу, голова ад. Не могу найти свои контактные линзы, не помнишь, куда я их вчера положила? »

«Ааааа!!! Тварь походу забрала ключи! Я заперта!!!»

«Мне заблокировали интернет в телефоне. Какой пароль у твоего вайфая?»

«Напиши пароль плииз!!!»

«Нашарила в шкафу аспирин, съела пару таблеток. Башка прошла! Жизнь налаживается! Береги там себя!»

«Я отгадала пароль!!! Ну ты и киноман Ж))))»

«Линзы нашлись! Ключи нашлись!!!»

«Прикинь!!! Адвокат пишет, что скончался мой родственник в Сомали, оставил наследство два миллиона долларов!!!!! Еду оформлять бумаги!!!»

«Меня берут на актерское отделение во ВГИК!!!!!!»

«Меня пригласили на кинопробы в Голливуд!!!!!!!!!!!!!!»

«ТЫ НЕ ПОВЕРИШЬ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! НЕТ ВРЕМЕНИ РАССКАЗЫВАТЬ!!!!!!!! Надеюсь, у тебя тоже все чики-поки.»

Митя стиснул от бессилия зубы и несколько раз с размахом ударился головой об пол. Он принялся яростно извиваться, мычать и биться всем телом, пока не понял, что с одного боку больнее, а с другого что-то мягкое. Извернувшись, он сумел вывернуть карман куртки, и из нее вывалился бутерброд, обмотанный фольгой. Теперь он напоминал бесформенную лепешку, но это был тот самый бутерброд!

Удача была рядом – ее можно было гонять по полу как шайбу, ложиться на нее спиной и даже нащупать пальцами скрученных за спиной рук, хотя они практически ничего уже не чувствовали. Нельзя было только этот бутерброд съесть, потому что рот оставался замотан несколькими слоями крепкого прозрачного скотча.

Удача была рядом, но совершенно бесполезна. От бессилия Митя зарыдал – из глаз покатились самые настоящие слезы, а нос наполнился влагой так, что стало невозможно дышать.

Митя в бешенстве перекатился на спину, схватил бутерброд пальцами, перевернулся и встал на колени, подпрыгнул и с ревом подбросил его вверх — к самому потолку. А когда тот вернулся, яростно боднул головой — от отчаяния.

Это он сделал зря – бутерброд кувыркнулся в воздухе, обнажая трещины фольги, где виднелся бурый хлебный мякиш, плюхнулся прямо в решетку окна, замер на миг, качнулся – и вывалился наружу.

Митя окончательно смирился с тем, что сегодня не его день. Он лег на пол, закрыл глаза и перестал шевелиться.

И вдруг услышал нечто неожиданное: под окном раздался топот лап, тяжелое дыхание и позвякивание цепи, а затем возня и чавканье. «Всё пошло псу под хвост, — думал Митя отрешенно. – Этим и должно было кончиться. Так мне и надо...»

За окном тем временем что-то происходило. Митя не мог понять, что именно. Звякнуло, прокатилось кубарем по двору, и снова затихло. Следом появился запах – достаточно тошнотворный. Митя снова перевернулся, встал на колени, допрыгал до окошка, подтянулся подбородком и выглянул. За окном не было ничего – только забор с колючей проволокой. А где-то там, за забором, за территорией корейского поселка гудел грузовик и раздавались голоса.

— Коля, йоп! – орали за забором хрипло. — Сдай жопой, назад развернись! Это вообще не тот поселок! Я говорил, едь налево!

Ему столь же энергично отвечали, но голос собеседника было не разобрать.

— Коля, йоп! – надрывался бас. – Стой! Стойбль!!! Куда ты, сцука, в канаву!!!! Сдай назад! Назад сдай, я бревно подложу!!! Дави!!!!

На время голос утонул в реве мотора и визге буксующих шин, а вдогонку понесся лай пса.

— Пипец, сел на пуп... Коля, йоп! Уди! Уди на, я сказал, дай я газану!!! Держи бревно ногой!!!

Снова послышался рев мотора, и вдруг забор словно взорвался: во все стороны полетели металлические щиты, сбоку опять раздался истошный лай, и сквозь пролом в заборе въехал кузов самосвала, доверху груженный бычьими костями с лохмотьями мяса.

— Коля, йоп! – раздался истошный крик. – Ручник! Где у тебя ручник?! А, вот...

Самосвал снова взревел, окутавшись клубами дыма и рванул прямо на Митю. Тот отпрыгнул от окна, и вовремя – в окно ударило, вся стенка смялась пополам и рухнула внутрь, чудом не придавив его. А с потолка сорвалась доска с гвоздями и ударила по плечу. Прямо перед собой Митя увидел кузов с горой костей в почерневших лохмотьях гниющего мяса. В лицо ударил дикий запах, затем вагончик наполнился удушливыми клубами черного дыма и КАМАЗ все-таки отъехал обратно к забору — теперь вместо стены с окном зияло пустое пространство. Вдруг кузов начал опрокидываться, вываливая кости. За окном послышался торжествующий лай, а к нему добавился визг и многоголосые погавкивания: в дыру забора на пир толпой валили окрестные собаки – казалось, их тут десятки, может, даже сотни. И Митя был абсолютно уверен, что все они — сучки. И строго в его вкусе. Псу в этом корейском поселке сегодня везло по полной. А завтра? «Сегодня ты ешь пуговицы, а завтра едят тебя...» — подумал Митя. Впрочем, размышлять о собаках времени не было – теперь у Мити был обломок доски с гвоздем. Настоящим, почти даже не ржавым гвоздем! Которым распороть скотч на запястьях, а затем на ногах оказалось сущим пустяком.

Через минуту он был свободен – схватил мобильник, рванул из вагончика через пролом в заборе и понесся через лес, отчаянно петляя. И вовремя – за спиной слышался многоголосый лай, мат, крики на корейском, а сам вагончик, где он только что был заперт, под своим весом складывался и трещал досками.

Но Митя этого уже не слышал – он несся через чащу, изо всех сил сопя и пытаясь на ходу отодрать со рта скотч.

Peter> Про агностиков +1. У меня друг агностик.

Peter> Вообще, на эти темы говорить можно и нужно. Но только, если обе стороны хотят этого и согласны на уважительную форму дискуссии. Так что если что не так, просто говорите об этом открыто. :)

Да. Я, кстати, благодарен за соответствующие беседы тебе и Вове. Вы помогли мне разобраться в том, что же такое взгляд на мир верующего человека. Не полностью, но на фоне бесед с бабушкой и мамой, которые простодушно верят, не углубляясь в саму идею Бога, было познавательно, интересно и полезно. И также во многом именно эти разговоры сделали меня существенно терпимее к религии.

* * *

Олеся выглядела неважно: осунувшееся лицо, темные круги под заплаканными глазами. И пальцы ее слегка дрожали. Она не глядя брала из вазочки зубочистку, очищала от бумаги, ломала на мелкие кусочки, складывала перед собой и брала следующую. Гора обломков росла.

— Прекрати, пожалуйста! – не выдержал Митя. – Мы же все-таки в кафе, люди кругом!

— Что прекратить? – удивилась Олеся.

Митя кивнул на гору обломков перед ней.

— Мне бы твои проблемы, — огрызнулась Олеся, но ломать зубочистки перестала. – Как нам жить-то теперь?

— Не знаю, — честно ответил Митя. – Может быть, сдаться и рассказать?

— Кому?

— Следователю моему.

Олеся фыркнула.

— А флешку можно в интернет выложить, — предложил Митя. — Тогда вся эта драная корейская разведка скачает формулу синтеза, или что там, и наконец отстанет от меня.

Олеся снова потянулась за зубочисткой.

— Интересно, зачем они за этой гадостью охотятся? – поморщилась она. – Ведь понятно уже, что везения от нее не прибавляется.

— Может, им непонятно, — пожал плечами Митя. – А может... – Он вдруг замер и перешел на шепот: – А может, им как раз это и нужно! В качестве оружия! Представляешь, на Саммите ты в чай подбросил пуговицу президенту какой-нибудь этой твоей Сомали, где у тебя родственник умер с наследством... И кранты президенту Сомали! Рейтинги до небес, он небывалый герой, отец нации, икона стиля и гений экономики. А наутро – кризис, гражданская война, все его предали, и родные сыновья ведут отца сомалийского народа на эшафот... Чисто сработано! Слушай, брось эти зубочистки, бесит...

Олеся недовольно отложила недоломанную зубочистку, а горку мусора перед собой прикрыла салфеткой.

— Бесит... – передразнила она. – Меня вот бесит, что я в розыске Интерпола со вчерашнего дня. И что мастерскую отца сожгли. Вот это бесит.

— Я, знаешь ли, тоже в розыске! — напомнил Митя.

— Ты не по линии Интерпола! И даже не в федеральном! — парировала Олеся. – Ты всего лишь мелкий жулик. Стал заместителем директора прогорающей сети сотовых ларьков, подписал липовый контракт и вывел все активы в офшор. Жулик!

— Ничего себе мелкий! — обиделся Митя. – Восемь миллионов долларов как-никак!

— Дурилка картонная, — вздохнула Олеся. — О чем ты вообще думал, когда тебе предложили на один день стать замдиректора и по-быстрому подписать какую-то бумажку?

— Думал, мне повезло. Он так красиво объяснял: мол, ты такой толковый честный продавец, я настаиваю, чтобы только ты ставил подпись на нашем контракте.

— Ага, и небось перемигивались при этом, — желчно добавила Олеся.

— Не знаю, не видел, перемигивались или нет... А ты сама-то хороша! Что дедушка в Сомали, что Министерство театра, что поездка в Голливуд!

— Да уж лучше мой Голливуд, чем твой Байконур!

— Министерство театра и балета! – с чувством повторил Митя. – Это ж надо было на такое купиться! А епархия? Это же вообще катастрофа! Возраст — двадцать два, пол — девочка, опыт работы – шоу двойников в кабаке! Какой из тебя, к черту, митрополит Кемеровский и Архангельский?! Женщин вообще не берут в митрополиты!

— Да откуда я знала? – огрызнулась Олеся. – Мало ли куда сейчас женщин берут. Вот Тараскина еще вполне молодая тетка, а мэр целого нашего города!

— Да какая молодая, ей за сорок уже! А хоть бы и молода: одно дело мэр, совсем другое — митрополит... Ты б хоть для начала в Википедии прочла...

— Хватит!!! – Олеся так раздраженно стукнула ладонью по столу, что чашка с остатками кофе подпрыгнула и опрокинулась ей на платье.

Олеся закрыла лицо руками и заплакала.

— Не могу! Не могу больше! – всхлипывала она.

— Прости! – Митя торопливо помог ей разложить салфетки по залитой юбке, а затем обнял ее за плечи и начал ласково гладить. – Видишь, оно потихонечку отходит, уже на мелкие гадости перешло...

— Да мы с большими не знаем, что делать! – глухо прорыдала Олеся.

— Так надо работать! Биться! Решать проблемы по одной! А не жрать горстями чертовы пуговицы! Вот я же с наследством бабкиным всё уладил? И твое министерство балета я привел в норму: им теперь не до тебя с этими грантами...

— Еще не факт! – возразила Олеся.

— Почти факт! – уверил Митя. — И с мобильной сетью что-нибудь придумаю!

— Что ты придумаешь? – горько усмехнулась Олеся. – Тут юрист хороший нужен, а где нам его взять... – Она вдруг задумалась и принялась рыться в мобильнике: — Слушай, у меня где-то был один знакомый адвокат. Все ко мне клеился, а я его все отшивала. Надо найти его телефон и позвонить, вдруг по старой дружбе поможет?

— Оставь... — Митя поморщился. – Чем он поможет? Подпись моя, денег нет. Следствие закончено, и дело уже в суде. Я в розыске.

— Да почему дело-то в суде? – не выдержала Олеся. – Я помню, отец из-за мастерской судился, — там год тянулось следствие! А тут за три дня – и уже в суде?

Митя пожал плечами.

— Какая теперь разница? Может, они это дело год готовили, только дурачка искали. А может, это просто такое мое везение в кавычках. — Митя изобразил пальцами «кавычки». — Так что твой адвокат тоже ничем не поможет. Вернет восемь миллионов долларов в кассу из офшора? Или договор задним числом отменит? Или уговорит мэра Тараскину явиться в суд и забрать папку с моим делом?

— Тихо-тихо, вот оно! – перебила Олеся, настороженно подняв палец. А затем крепко задумалась, смешно подперев щеки кулачками: – Сколько, говоришь, Тараскиной лет? Всего сорок? Сорок – это гримом вполне можно добить... А роста она среднего, как я примерно?

— Ну, вроде, да... – Митя растерялся. – А зачем тебе?

— А чем я не Тараскина?! – вдруг заорала она резким базарным голосом, характерно глотая букву «р» – точь-в-точь как она. — Поставлю копну на голове, как у нее, наложу грим как положено, приду в суд, всех построю и папку с твоим делом унесу на проверку!

— Да ты чего, там же камеры наблюдения повсюду! – испугался Митя.

— Так это же прекрасно! Там камеры. В камерах ходит Тараскина. И кому вопросы?

Митя задумался.

— Если поймают – это мошенничество адское!

— Не такое уж и адское, — уверила Олеся. – Уж поверь человеку, которого по всему миру разыскивает Интерпол за угон самолета... – Она замолчала и губа ее обиженно дрогнула. — Причем, меня ведь даже на борту не было, эта гадина ушла на посадку с моим паспортом...

— Ну ты тоже додумалась, три пуговицы за один день слопать... – миролюбиво напомнил Митя.

— А ты бы их еще в сахарницу засунул, чтоб все жрали! – огрызнулась Олеся.

— Но это же пуговицы! Даже не таблетки! В них дырочки! Как можно было перепутать?!

— А как можно было контейнер с моими контактными линзами на пол смахнуть под раковину? — закричала Олеся. — Я что тебе, Мисс Зоркость?

— Да хватит на меня кричать, я извинился уж сто раз! – огрызнулся Митя. – Я чуть себя об стенку не расшиб, когда твои сообщения мне на мобильник начали падать! Но три пуговицы – это было на второй день, когда я уже вернулся, и ты уже всё знала! Знала, а слопала!

— Ладно. Забыли и проехали, — миролюбиво подытожила Олеся.

— Сколько их там осталось, кстати? – шепотом спросил Митя.

— До фига осталось, — тоже шепотом ответила Олеся, похлопав ладонью по сумочке.

— И все-таки?

— Шестьдесят одна.

— Шестьдесят одна! – Митя присвистнул. – Они у тебя с собой?

— Даже не думай! – сурово ответила Олеся и крепче сжала сумочку. – Договорились же выбираться!

— Я просто спросил, — обиделся Митя.

— Времени мало, нам бы успеть на строительную ярмарку, — засобиралась Олеся.

— Зачем?

— Паклю купить надо. Будем строить государственную копну на башке, как у Тараскиной.

Оба засмеялись.

— И еще напомни мне вечером адвокату позвонить, вдруг он чем-то поможет, — сказала Олеся.

— А что ты ему расскажешь-то?

— Всё и расскажу. Это мой бывший, мы с ним в дружеских отношениях остались.

— Ох, вот еще одна сегодняшняя неприятность, — вздохнул Митя.


* * *

Гримироваться оказалось делом долгим и очень нудным. Целый час Олеся трудилась над образом Мити – сперва ставила прическу и что-то выстригала машинкой, затем обклеивала лицо какими-то полосками и тут же их срывала, потом наносила пудру, краски, что-то подрисовывала тонкой кистью... Время от времени что-то шло не так, и тогда она шипела и ругалась в пространство – денек-то был неудачный.

Когда наконец Митя взглянул на себя в зеркало, оттуда смотрел вовсе не Митя Сверчков и даже не Император Хотон, а унылый клерк среднего возраста, обрюзгший и начавший лысеть, но умело это скрывающий.

— Пострашнее ничего нельзя было нарисовать?

— Нравится? — Олеся сунула ему под нос планшет. С планшета на Митю глядела та же самая унылая физиономия.

— Ты меня еще и сфоткала в этом виде, – огорчился Митя.

— Дурак! — сказала Олеся, но было видно, что она польщена. – Это оригинал. Господин Веселовский, пресс-секретарь Тараскиной. Пока я буду делать Тараскину, посмотри пару видео с ним, поучись, как он говорит. Только не вздумай теперь ни чесаться, ни сморкаться — всю мою работу сотрешь!

Митя кивнул и принялся гуглить видео с городских пресс-конференций. Тараскину из себя Олеся делала еще дольше, но в итоге получилась самая настоящая.

Митя к тому времени посмотрел все видео, что удалось найти, и понял, что голос господина Веселовского подделать довольно легко: надо слегка вытянуть губы вперед, изобразить растерянное лицо и произносить слова, не открывая рта. Получалось такое бубнение в щеки. Олеся сказала, что очень похоже, только посоветовала делать побольше паузы между словами.

В автобусе на них оборачивался народ, люди наперебой бросались уступать место, а какая-то пожилая дама принялась грузить Олесю своей квартирной проблемой. Митя вежливо оттеснил даму, пробубнив «напишите заявление в приемную, я лично возьму это на контроль». И добавил: «под мою ответственность», но Олеся незаметно наступила ему на ногу, чтоб не выходил из образа. Правда, он этого почти не почувствовал, потому что черные остроносые ботинки были на два размера больше – Олеся позаимствовала их у отца.

В суде их встретили так удачно, что Митя даже засомневался: не приняла ли Олеся новую пуговицу на всякий случай. Охрана без вопросов отдала честь и принялась тайком куда-то звонить, а Олеся протопала внутрь с решительным лицом, не удостоив их взглядом. В коридор высыпали напуганные тетки. Олеся не дала им опомниться и перешла в наступление. Она открыла рот и стала орать. Она кричала так, что у Мити закладывало уши. Она кричала что-то про сроки, про кадры, грозилась наконец навести порядок «в вашей богадельне». Каждая отдельная фраза была понятна, но суть оставалась неясна. Кроме того очевидного факта, что сюда явилась именно мэр, и мэр не в настроении.

Затем Олеся умолкла и стала ждать ответа. Одна из дам принялась с достоинством отвечать, но Олеся ее перебила и спросила, в курсе ли дама последних событий? Дама явно была не в курсе. Митя тоже. Да и Олеся не стала ничего объяснять — велела провести ее в комнату особо важных дел.

Здесь она снова устроила скандал, тыкая пальцем в пол. Пол был покрыт довольно чистым паркетом, но Олеся считала, что он может в любую минуту провалиться, и угрожала выяснить, куда ушли деньги капремонта. По мнению Мити, она переигрывала – паркет был вполне сносный, а местные судьи могли и не иметь никакого отношения к ремонту своего здания. Оборвав свой крик на полуслове, Олеся развернулась, чтобы выйти прочь, но в четко рассчитанный момент обернулась и рявкнула: «Где вообще дело этого Сверчкова?» — словно именно Сверчков и был причиной неудачного ремонта.

Чиновницы засуетились, но не могли сообразить, кто такой Сверчков, пока Олеся не объяснила, что это дело о краже фонда салонов мобильной связи. Дело тут же нашлось. Олеся распахнула папку, сделала вид, что углубилась в чтение, пролистала пару страниц в зловещей тишине, а затем строго оглядела всех поверх очков и прошипела, зловеще чеканя каждое слово:

— Я служила городу. Служу. И буду. Служить. И ради вашего ворья... — Она сурово потрясла в воздухе папкой. – Я. Лишаться должности. Не. Собираюсь. Понятно? – она снова яростно оглядела потупившихся чиновниц: – Если кто-то хочет лишиться должности из-за Сверчкова, пусть так и скажет!

В комнате настала гробовая тишина, тетки недоуменно смотрели в пол, а Митя испытывал сложные эмоции. Чиновницы напряженно пытались сообразить, что же так взбесило гостью, и что имелось в виду. Митя видел, как одна, самая молоденькая, даже украдкой набирала СМС. День выглядел удачным. И это была не просто удача, а шанс, что рано или поздно, трудом или уловками, но удастся исправить и все остальное...

И в этот момент распахнулась дверь и раздался голос.

— Я! – сказал голос. – Я лишился должности из-за Сверчкова! И я доведу это дело до конца! Мне есть что рассказать многоуважаемой Евгении Павловне и про Сверчкова, и про пуговицы, и про угрозу...

— Следователь Чашечкин?! – изумленно произнес Митя совершенно против своей воли.

— Тимур?! – ахнула Олеся тоже против воли, своим обычным голосом. – Так ты следователь, а не адвокат? А ты подонок...

Чашечкин еще ничего не понял – он стоял с недоуменным лицом и глядел на мэра города, уже понимая, что услышал что-то важное, но не в состоянии свести в уме факты. Он еще раз перевел взгляд с Тараскиной на пресс-секретаря и обратно, и тут до него дошло, кто перед ним.

— Охрана!!! – завопил Чашечкин. — Это мошенники!!!

Митя понял, что все пропало. И больше всего сейчас он боялся за Олесю. Поэтому он проворно расстегнул ее сумку, выхватил флакон с пуговицами, высыпал на ладонь целую горсть и кинул в рот сразу три. И с облегчением закрыл флакон.

Увидев это, Чашечкин исказился в лице. Словно кошка, он сделал огромный прыжок вперед – то ли пытался остановить Митю, то ли схватить флакон. Он летел как в замедленной съемке, но когда его ноги с грохотом коснулись пола, произошло непредвиденное: пол под ним хрустнул и проломился, будто ломоть хлеба. Словно под паркетом треснули какие-то невидимые балки. Чашечкин с воплем рухнул в образовавшуюся яму, пол комнаты наклонился, и вдогонку к яме поехал громоздкий письменный стол. Тетки завизжали как испуганные школьницы. Митя почувствовал, что пол уходит из-под ног. Олеся, взвизгнув, заскользила каблуками. Митя схватил ее за руку, а флакон с пуговицами, кувыркаясь, полетел в провал вслед за Чашечкиным. Впрочем, у Мити оставалась целая горсть, зажатая в кулаке.

Первой пришла в себя Олеся – все-таки она была прирожденной актрисой.

— Он назвал охрану мошенниками!!! Кто его сюда пустил?! – заорала она, тыча пальцем в яму. И не давая никому опомниться, заголосила: – Да у вас здание падает! Я ни минуты тут не останусь!

И ринулась к выходу, крепко сжав папку с делом Сверчкова. Митя бросился за ней. За спиной визжали тетки, кажется, кто-то верещал про землетрясение. Мите очень хотелось вернуться, нырнуть в яму и отобрать у Чашечкина флакон. Он почему-то был уверен, что Чашечкин теперь точно им воспользуется. А может быть, уже воспользовался...


* * *

Снова над головой ударила автоматная очередь. Митю осыпало бетонной крошкой. Снизу поднимался жар — там на могучих цепях висел исполинский котел с расплавленной сталью, напоминавший гигантский чайник с коротким носиком. Местные рабочие давно попрятались в убежище.

— Сдавайся и выходи! – снова проорал Чашечкин. – У тебя нет выхода!

— Хрен тебе! – рявкнул Митя.

Очередь ударила снова, но последний патрон как-то не удался. Он сверкнул в воздухе и взвизгнул. «Трассирующий», — догадался Митя.

— Чашечкин! – позвал он, и голос глухо раскатился по цеху: – Что-то тебе уже не так везет, да? Патрончики-то кончились?

— У меня еще целый рожок! – ответил Чашечкин и в доказательство громко постучал железом по железу. Звук раскатился по металлическим мостикам, и Митя, казалось, ощутил его подошвами.

— Нет у тебя рожка. Рожок щелкает, а не стучит. По башке себе постучи стволом!

— Есть рожок! – откликнулся Чашечкин обиженно.

— У тебя рожок, а у меня пирожок! — подразнил Митя.

Чашечкин не отвечал.

Митя полез рукой за пазуху и нащупал сверток. У него оставалась ровно одна пуговица. Но у Чашечкина, похоже, не было и этого. Митя вдруг с облегчением понял, как он рад, что пуговицы наконец закончились. Он так устал от фантастического калейдоскопа, который тянулся последние две недели... Тюремная камера и Чашечкин в чине новоиспеченного генерала МВД. Затем снова эти проклятые корейцы, которые похитили Митю из одиночки, выпилив решетку лазером, затем полет на вертолете, крушение в горах и эта дурацкая лошадь, которая сама вывозила Митю по тропам. И снова что-то такое же абсурдное и бессмысленное, и вот Митя в Омске депутат, и у него депутатская неприкосновенность, а потом он почему-то диктор ТВ, и читает новости, потом Рим, и прием у Папы Римского, куда врывается этот проклятый маршал Чашечкин, в честь которого идет парад по всему Риму. И снова гонка на автомобилях, по улицам какого-то несуразного курортного городка, кажется, Монте-Карло, и вот уже Митя получает звание Сэра от королевы Великобритании. Или это было до Папы Римского? А наутро он уже убегает от извержения вулкана и спасается от носорога, который тоже убегает от извержения. А потом эта британская подводная лодка, и прыжок с башни, и эта безумная гонка на вертолете, который для Мити оказался довольно прост в управлении. И оставалось лишь неясным, где Чашечкин научился так хорошо управлять вертолетом, что от него не удается оторваться никакими силами. Потом был Тибет. И снова плен, и самолет, и парашют, и вот теперь эта дебильная перестрелка на заводе, как символ полностью истощившейся вселенской фантазии.

Митя вдруг вспомнил, как в ту ночь перед походом в суд, еще в родном городе, который казался теперь таким бесконечно далеким, он листал интернет, пытаясь найти информацию, каким может быть в жизни везение. Но нашел лишь чью-то рецензию на неведомое кино, где утверждалось, что волшебным везением люди считают лишь три вещи: первое — успех, куда входит карьера, признание и богатство, второе — любовь, и третье — месть врагам. Но успех оборачивался пылью раньше, чем Митя успевал его осознать. Любовь осталась в далеком родном городе, и что с ней, Митя не знал. А месть его не интересовала никогда. Ну какой смысл мстить Чашечкину? Оказалось, у везения есть и четвертая сторона: выживание. Оно уже давно не приносило радости. Иногда Митя ловил себя на мысли, не лучше ли было, к примеру, взорваться вместе с тем вертолетом, чтобы не пришлось бежать по Маньчжурским сопкам без еды, воды и неизвестно куда...

— Оглох, что ли? – донесся голос Чашечкина. – Я спрашиваю, у тебя есть еще пуговица?

— Есть... – негромко ответил Митя.

— Поделись! – потребовал Чашечкин.

— Флешку отдай, — заорал Митя.

— А что там, на флешке-то, ты хоть знаешь?

— Синтез и описание, — крикнул Митя. – Наверно. Я не смотрел.

— Я тоже.

Митя вздохнул, прислонился к бугристому бетону и заорал:

— Ты мне флешку, я тебе пуговицу. Идет?

— Десять пуговиц!

— У меня всего одна.

— Врешь!

— А какой мне смысл врать, Чашечкин? Ты ее сейчас съешь, и тогда все остальные сам у меня найдешь, если повезет.

Чашечкин молчал.

— Ладно, давай одну, — согласился он.

— Сначала флешку!

— Зачем она тебе?

— Для сохранности. Кидай!

— Сперва пуговицу! – потребовал Чашечкин. – Я тебя знаю, ты как получишь флешку, так сам и сожрешь пуговицу!

— Дурак ты, — откликнулся Митя. – Если б я хотел, я бы сожрал пуговицу, а потом мне бы повезло отобрать у тебя флешку.

— А чего не сожрешь пуговицу?

— Тошнит, — ответил Митя, подумав.

Настала тишина, лишь далеко внизу гудели моторы и потрескивал котел с металлом.

Что-то просвистело над головой, ударилось в стену, и на ребристые листы перекрытия упала флешка. Та самая, только замызганная. Митя взял ее в руку, глянул в последний раз, а затем высунулся и прицельно швырнул ее вниз — в котел с металлом.

«Не промахнуться бы на остатках везения», — только и успел он подумать. Но не промахнулся – флешка упала в котел и тут же исчезла без остатка.

— Идиот!!! – заорал Чашечкин. – Ты что сделал?!

— Что надо, то и сделал, — тихо ответил Митя и заорал: — Иди сюда, получи свою пуговицу, или я ее туда же кину! Я считаю: раз... два...

Чашечкин выглянул из-за бруса с автоматом наперевес. Калашников. И где он его только взял, этот автомат? Чашечкин пробежал по мостику и торопливо присел рядом с Митей, словно в них уже кто-то целился. Впрочем, рано или поздно так и будет.

— Давай! – он протянул ладонь.

Митя выдал ему бумажный сверточек, Чашечкин развернул и торопливо проглотил последнюю пуговицу, еще не веря своему счастью.

— Та-а-ак! – произнес он, расправляя плечи.

Он встал в полный рост над Митей и зачем-то лязгнул пустым автоматом:

– Ого! – удивился Чашечкин, приглядевшись. – Да тут еще последний патрон есть! Повезло мне!

— Повезло тебе, — устало согласился Митя.

— Теперь, — скомандовал Чашечкин, – вынимай остальные пуговицы!

— Нет остальных, — объяснил Митя.

— Я не верю.

— А какой мне смысл врать... – пожал плечами Митя.

— А какой тебе смысл был отдавать мне последнюю? Ты же теперь целиком в моей власти!

Митя пристально глянул на Чашечкина.

— Это ненадолго, Тимур. Часа на два, при твоей разросшейся толерантности. А потом у тебя начнутся проблемы...

— У тебя начинаются уже сейчас!

— Верно, — согласился Митя. – Зато из нас двоих ты будешь страдать от проблем последним. А кто тебя тогда будет спасать? Тот, у кого полоса неприятностей уже заканчивается. Так что закрой свое хлебало, бери автомат и конвоируй меня отсюда.

— Куда? – растерялся Чашечкин.

— Ты везучий, ты и решай, куда! Но только хочу тебе напомнить, дорогой мой бывший следователь, — Митя встал в полный рост и повысил голос, — что из-за твоего дебилизма и убогой фантазии мы сейчас в Северной Корее на металлургическом заводе. Который хоть и немного пострадал от взрыва твоей идиотской ракеты, но окружен армией и спецподразделениями. И как ты из этого дерьма собираешься выпутываться – к счастью, уже не мои проблемы, а твои! – Митя ткнул Чашечкина пальцем в грудь. – Для того я и отдал последнюю пуговицу тебе, чтобы ты это дерьмо расхлебывал, а не я!

— Вот ты сука... — приуныл Чашечкин. – Впрочем... – Он задумался. – Кажется, до границы с Южной Кореей здесь всего километров двадцать...

— Давай, давай. Вези нас, везунчик, — подбодрил Митя. – Подземный ход там какой-нибудь найди, монаха-отшельника, вертолет спецслужб. Думай, не сиди, время идет!


* * *

Теперь, задним числом, Митя понимал, что в этом есть своя справедливость: все неприятности после пуговиц, какими бы чудовищными ни казались, надолго не задерживались. Они рассеивались почти так же быстро, как и та иллюзорная удача, которую они приносили. Почти, хотя не совсем. Неприятности исчезали медленней и мучительней, чем везения. Словно забирая часть энергии на трение, грение или еще какие-нибудь неведомые законы физики происшествий. Так что общий баланс выходил отнюдь не в плюс, и даже не в ноль. Однако, если гибель несчастного Гриши считать исключением, то беды не убивали до конца. А что не убивает, то делает сильней.

Восстановление было долгим и тяжелым. Но уже через месяц Митя и Тимур вернулись из южнокорейского изолятора в родной город, еще через месяц с них сняли судимости и полностью оправдали. О пуговицах постепенно забыли все, даже корейцы. По крайней мере, больше Митя о них ничего не слышал, и похищать его никто не пытался — возможно, эту шайку задержали отечественные спецслужбы, или они сами вернулись в родную страну. Митя так и не выяснил, откуда северокорейская разведка проведала о свойствах пуговиц и почему именно корейцы бегали сперва за Гришей, а потом за Митей. А у Гриши было уже не спросить.

К концу третьего месяца Тимура снова взяли на должность участкового, и он был счастлив. Удивительно, но они остались друзьями.

Зато у Мити осталась Олеся, и это было чудом. Они вместе проанализировали случившееся по минутам, расписали все эпизоды по самодельным таблицам и выяснили, что удача была слегка управляемой: в те моменты, когда к пуговице прилагались силы, идеи и настойчивость, удача достигала максимума. Да и полосу невезения тоже удавалось нейтрализовывать при помощи настойчивости и энергии – например, папка, успешно украденная Тараскиной в разгар неудач, в суд так и не вернулась. Поэтому было решено выстроить отныне жизнь так, чтобы прилагать максимум сил и добиваться целей. Но без пуговиц поначалу было трудно: казалось, мир сговорился и мстит неудачами. Но они решили не сдаваться, и вместе им было легче.

Олеся повторила эксперимент с гримом: притворилась актрисой Панчуковой, съездила в Москву на Мосфильм, дошла до дирекции и устроила сцену: кричала, что ей не дают ролей, всё кончено, и она уезжает в Голливуд. Ролей у этой Панчуковой было предостаточно, поэтому дирекция пребывала в шоке, пока Олеся не отклеила грим, объяснив, что это был актерский этюд. За такую шутку могли выгнать прочь, а могли оценить и дать роли. Собственно, так оно и вышло – сперва выгнали. Но через неделю разыскали и пригласили на пробы. Разыскать Олесю было нетрудно, потому что ролик, который снял Митя во время всей этой сцены, собрал двести тысяч просмотров в интернете.

В Москву они переехали вместе. Но если Олесю сразу завалили ролями, то Мите пришлось хуже: никакой работы, кроме разносчика пиццы, он найти не смог. Митя не роптал: при том количестве пуговиц, которые ему довелось сожрать когда-то, отныне даже работа разносчика пиццы была редкой удачей в череде его бесконечных разочарований.

Митя не сдавался — все свободное время от тратил на усилия и попытки. Он завалил своими тощими резюме все агенства, он ходил на собеседования, но никакой работы по профессии найти не удавалось: то ли в столице вообще нигде не паяли электронику, а только возили из Китая, то ли продолжалось кармическое проклятие. Даже электриком в ЖЭК Митю не взяли, потому что по диплому он был не электрике — предложили поработать помощником электрика, но зарплату предложили совсем смешную, меньше, чем получал разносчик пиццы, готовый много бегать.

Тогда Митя обложился учебниками и каждую свободную минуту тратил на изучение разных дисциплин — от веб-программирования до бухгалтерского учета, еще не зная, что может пригодиться. Самым полезным в итоге оказался трениг Джава-скрипта на сайте http://javascript.ninja — ему посоветовал этот курс один неглупый человек на форуме программистов, где Митя задавал глупые вопросы, не умея программировать и не понимая, с чего вообще начинать. Поначалу Мите идея онлайн-тренинга не понравилась: курсы оказались платными. Но он посоветовался с Олесей, и они прикинули, что попытки учиться бесплатно обходятся дороже — время стоит денег. В итоге он все-таки отправился на http://javascript.ninja, и курсы помогли: с помощью толковых тренеров Митя с полного нуля поднялся до вполне приличного уровня. И с этого момента всё пошло легче. Веб-разработчиком Митю по-прежнему в серьезные фирмы не брали, потому что не было опыта работы и успешных проектов в портфолио. Тогда Митя решил их сделать самостоятельно, программировать он уже умел. Первым делом Митя написал чисто для себя веб-приложение, которое оптимизировало его заказы: строило оптимальные маршруты по карте. Эффективность оказалась налицо — Митя стал выполнять на треть больше заказов, и его ставили в пример. Маршрутные карты работали, и надо было что-то делать дальше. Митя занялся своим любимым вертолетиком — приделал к прошивке уже привычный язык скриптов и принялся программировать. Вертолетик его к тому времени уже неплохо летал, а теперь Митя его научил самостоятельно выбирать траектории по карте, огибать здания, строить маршруты и строго их держать, возвращаясь время от времени на балкон для подзарядки. Некоторое время Митю просто развлекало, что он развозит по району пиццу, а над ним в вышине тем же маршрутом следует вертолетик — как ручная птица. Но когда напарник уехал в отпуск, Митю завалили заказами и он перестал справляться, от отчаяния ему вдруг пришло в голову поручить вертолетику отвезти пиццу самостоятельно. Он подвязал коробку на веревке, позвонил клиенту и объяснил, что пицца прилетит к нему на балкон, и ее надо лишь отвязать. Митя говорил таким тоном, словно это привычное дело, и клиент, убаюканный будничным тоном, задавать вопросов не стал. Так первая пицца улетела в самый неудобный конец района, там была без проблем получена, это сэкономило Мите пятьдесят минут, а клиент остался доволен. Каждый, кому пицца прилетала прямо на балкон или к окну, приходил в неизменный восторг и начинал заказывать пиццу снова и снова — просто чтобы увидеть и показать друзьям, как прилетает вертолетик. Митя начал практиковать новую технологию и вскоре обзавелся еще двумя вертолетами, но и сам продолжал бегать по району. Кончилось тем, что один постоянный заказчик, которому пицца прилетала каждый день по воздуху, вдруг получил ее из руки Мити по старинке. Он оказался настолько раздосадован, что позвонил в пиццерию и нажаловался менеджеру. Тот был не в курсе и сперва никак не мог сообразить, о каких вертолетах речь. А сообразив, пришел в такой гнев, что обозвал Митю ленивым халтурщиком, оштрафовал на сумму месячного оклада и строго запретил доставлять пиццу вертолетами.

Но и эту новую беду удалось превратить в удачу: Митя уволился и сделал свой стартап — открыл собственную пиццерию с вертолетной доставкой. Деньги на проект он выпросил в родном городе у того самого депутата Пораженского, достаточно мерзкого типа в личном общении. Но Митя рассудил, что раз всё его имущество завещано Пораженскому, то у кого же еще просить денег на стартап? И не прогадал. Оказалось, господин Пораженский обладает не только бандитским характером, но и деловой хваткой, и собственным кодексом чести. Завещание он аннулировал, в идею стартапа вник быстро, деньги выделил тут же, а себе забрал сорок девять процентов бизнеса — благородно оставив контрольный пакет Мите. При этом не лез в дела фирмы и не пытался отжать бизнес – понимал, что без Мити всё развалится.

Кроме Москвы и родного города, Митя открыл филиалы летучей пиццерии еще в двадцати городах. Еще через пару лет построил собственный завод по выпуску вертолетиков и занялся доставкой грузов, а не только пиццы. Он продолжал совершенствовать вертолетики – в его КБ работало к тому времени три десятка разработчиков, которые обвесили их датчиками качения, скольжения, наклона, ветра, магнитных полей, добавили ультразвуковые сенсоры и распознавание изображения с купольной камеры, и в итоге погрешность маршрута удавалось держать в пределах пятнадцати сантиметров в любую погоду. Отныне получателям посылок не приходилось дергать длинную свисающую веревку, чтобы вытянуть и поймать заветный контейнер, опасаясь угодить под крутящиеся лопасти. А дроны перестали задевать стены домов и разбиваться – увы, раньше случалось и такое. Дальше точность траектории упиралась только в ГЛОНАСС. Но Митя продолжал рыть носом землю, перелопатил кучу иностранных статей, и в какой-то момент возникла идея, как можно повысить точность в десятки раз. Правда, для этого пришлось бы чуть изменить формат спутникового сигнала. С этой догадкой он отправился в КБ Лавочкина, где его сразу отфутболили. Но Митя был вежлив, назойлив и убедителен. И идею пробил. Конечно, он не надеялся при этом, что подряд на разработку спутниковых модулей нового поколения поручат именно его заводу. И уж конечно ему и в голову не могло прийти, что для финальной отладки Роскосмосу потребуется отправить на МКС специалиста-разработчика. Но в итоге вышло именно так. И хотя космическое путешествие Мити продолжалось всего восемь дней, он чувствовал, что ему в жизни везет больше всех. И без всяких пуговиц. Ведь вовсе не они нужны для удачи.

Впрочем, Олеся считала, что без той истории они бы не смогли познакомиться и создать семью. Но Митя думал, что все-таки познакомились бы рано или поздно – городок-то маленький. Сам он считал, что единственным полезным делом, которое он сделал под воздействием пуговиц, была та нелепая сдача крови в больнице. По крайней мере, главный врач отделения потом рассказал, что у Гриши не было шансов выйти из комы, если бы в первые сутки в больнице не появилась кровь для переливания. Но об этом Олеся, Митя и Чашечкин узнали только через пару лет – Гриша так боялся принести кому-то новые несчастья своим появлением, что долгие годы скрывался в Индии, и скрывается там до сих пор.

Единственное, чего Митя и Олеся не смогли побороть — это неприязнь к пуговицам. Все рубашки Митя шьет на заказ только с молнией, а у Олеси в контракте четко прописано: она не надевает костюмы, где есть пуговицы. Даже в Голливуде.

к о н е ц


28 июня 2015 — 1 июня 2016


Средства на работу над повестью были собраны при помощи краудфандинговой площадки Вадима Нестерова, где авторы могут собирать деньги на свои проекты: http://sbor-nik.ru В сборе средств (закрыт 28.06.2015) поучаствовали 58 человек. Особая благодарность всем участникам проекта: xanf, braintunic, Ivan, Maxim Mozgovoy, iofik, Slimper, Shtierlitz, skor, Vinny, iskorenitel, Konstantin Lisitsyn, Андрей Мальцев, ajavrik, Evgenia Gofman, Алекс, topin89, pollitergeist, Pavel Gubarev, Наталья Морошкина, Константин Шпунт, Олег Богомолов, Varvara Uchevatkina, Юрий Вишневский, Zir, chivorotkiv, Pavel Korchagin, Мимоходов Проходящий, Vladimir Taran, барисыч_он_лине, ash, Yuriy Smirnov, Константин Власов, Андрей Григорьев, Артём Казак, MadDad, Юрий Кощеев, khomyaque, Константин Литвинов, psi314, Ivan Stetsenko, Olorin V Mayar, Genni, Vitaly Pryakhin, lleo, яблоко, Vasily Nemo, alexkuklin, Finitumus, lord_raven, Шимун Врочек, Dim, EK, .nikr0mancer, Вадим Нестеров, kirushik, Sergey Zakharov, Dmitry Andrievsky, Alexei Chirknuov, Shurikello, Timofey Nikolaev, Vitaliy Hrechko, Михеич, Self-Perfection, Paul Bunkie, sergsmk, lolmaus, Подрумяненный Человек, ENep, fe31, Цкиаа, iowa, zexo, Alex Favorov, Kirill Zaslavski, Color, mike, Артем Иванкович, oksiel, Yulia Starushkina, Des, Пинкфлойдов, kagrebennikov, Алексей Степанов, Михаил Котовщиков, Zeboper, andreypz, Юлия Белецкая, fogone, Alex Kochetkov, German Bletel, Denis Novak

Peter> Вообще, интересно, а не допускаешь ты что ценность рассказа совсем не в педантичной скурпулезности, а в чем-то другом? Ну и что автор, все-таки, не такой уж недалёкий.

Peter> Или другая ситуация, некоторое произведение может быть написано давно, и конечно, не соответствовать буквально современным реалиям в плане фактов.

Peter> Допускаешь что у текста могут быть и другие планы, кроме фактических-рациональных?

Не далее чем весной встретил в сети товарища, который негодовал про межзвёздные путешествия и ламповые ЭВМ у Лема.

Шекли я читал малр, но у него как раз не в сурпулёзной реалистичности дело.

Такой реализм даже экшон на самом деле может испортить, а более "идейные" жанры и подавно.

Источник: http://lleo.me/arhive/no_humor/kazn.shtml
Автор: Леонид Каганов


В нашей коробке много спичек, и нельзя сказать, что мы все одинаковые.

Напротив, мы очень различаемся, и если внимательно приглядеться, то даже и невозможно найти двух похожих. Некоторые толстые и выглядят внушительно и кряжисто. Другие, напротив, тощие. Одни из более темного дерева, другие — светлые. Росту мы тоже разного. А больше всего различаются у нас головы. Самая большая голова, сплющенная с одного боку и покрытая благородными наростами и шишками, по праву считается у нас в коробке главной. Самые маленькие головы у двух темных спичек из другой коробки — кстати, вот вам пример того, что эти двое, казалось бы, пришельцы, не только не выглядят чужаками, а наоборот, слились с остальными настолько гармонично, что, кажется, без них наш коробок был бы неполным. Один, вам это покажется странным, но он совершенно не имеет головы. Это ненормально, но он урод от рождения, и тут ничего не поделаешь.

Но, согласитесь, зеленому было тут, конечно, не место. Начать с того, что неизвестно, откуда он взялся — рослый, крепкий, с большущей ярко-зеленой головой. Неизвестно, когда это произошло, даже старожилы не могут вспомнить, откуда он появился. До некоторого времени мы не обращали внимания, и он стоял с нами в одном строю плечом к плечу, иногда даже в первых рядах. Да, это было, мы позволяли ему стоять с нами. Но всему бывает предел. Не помню, кто первый сказал вслух, что зеленому в коробке не место, но это было настолько естественно, что все с этим согласились. Конечно, мы не бросились сразу же творить самосуд, это было бы недостойно нашего организованного общества. Напротив, еще долгое время мы делали вид, что ничего не происходит, будто в наш дружный коричневый коробок не втесался зеленый чужак, и мы позволяли ему по-прежнему стоять с нами бок о бок, с краю в последнем ряду. Но, конечно, всему бывает предел. Наконец пришло время, и всем стало ясно, что нельзя больше позволять зеленому позорить наш коробок. Не помню, кто первый сказал, но сразу все согласились, что в нашем коробке ему нельзя больше находиться. Некоторые предлагали вышвырнуть его прочь, но, согласитесь, куда ему было идти? Поэтому совершенно верным и гуманным по отношению к нему было решение, которое мы приняли, — решение о казни зеленого.

Когда мы объявили ему о своем решении, он не пытался сопротивляться или бежать. Надо сказать, что он вел себя достойно, и у нас нет к нему никаких претензий, поэтому нам вдвойне неприятна та черствость, с которой он смотрел на нас, когда зачитывался приговор. Хотя его, пожалуй, тоже можно понять. В назначенный день все мы вышли из коробка, и началась казнь. Я, наверно, забыл упомянуть, что мы выбрали способ казни — сожжение. С утра мы готовили жестяной фонарь. Фонарь имел форму домика, внутри устанавливалась свеча, после чего закрывалась крышка, и свеча горела за жестяными стенками. В крыше фонаря было специальное круглое отверстие, прямо над пламенем, и сюда вполне можно было положить казнимого.

В назначенный час вывели зеленого. Он шел молча, опустив голову, вполне принимая необходимость казни и, вероятно, кляня судьбу, которой было угодно произвести его на свет с зеленой головой. Мы помогли ему лечь спиной на отверстие в крыше, отошли на безопасное расстояние и запалили свечу. Зеленый лежал на спине и молча смотрел вверх. Безусловно, все мы рано или поздно сгорим, однако ему выпала большая честь — сгореть при таком скоплении народа. Конечно, это не была смерть народного героя, да и проклятия, что летели из толпы, вряд ли украсили его последние минуты, но, как я уже говорил, другого выхода у нас не было.

В первую секунду ничего не произошло. Затем мы увидели, что спина зеленого над отверстием начала стремительно темнеть. При этом из всех пор его тела сочился странный белый дым. Прошло еще несколько секунд, и вот уже вся середина туловища почернела и истончилась до такой степени, что на черной масляно-блестящей поверхности стали видны прожилки и внутренние волокна. Еще мы заметили, что обгорелая поверхность покрылась темной испариной. Зеленый молчал и был в сознании. Вся середина его туловища полностью истлела, и уже ничто не смогло бы вернуть его к жизни, но пока он еще был жив. Мы ждали, и вскоре начались конвульсии. До этого момента он лежал неподвижно, но теперь дернулся раз, другой и неестественно выгнулся. Потом его повело вбок, и теперь он лежал, опираясь плечами о край отверстия, в то время как остальная часть тела висела в воздухе над пламенем и мелко дрожала в агонии. Затем его снова скрутило, и нижняя часть туловища опять опустилась на край отверстия. Зеленый к тому времени был уже без сознания и беззвучно раскрывал рот, словно пытаясь что-то сказать. Середина его тела выглядела пучком черных жгутов, снизу светящихся багровым светом. Наконец он затих. Прошло много времени, но все оставалось как прежде: он лежал немного выгнувшись вверх, обугленная спина над отверстием все так же светилась. Кое-где на ней стали появляться черные пузырьки от копоти. Время шло, но ничего не происходило, некоторые уже начали расходиться. Тогда мы осторожно приблизились и ударили по обугленному телу. Позвоночник сломался со звонким хрустом, и обе половины провалились внутрь фонаря. Мы не видели, что стало с ним там, но продолжали ждать. И наши ожидания были вознаграждены. Мы услышали нарастающее шипение и вслед за тем увидели яркую вспышку. Зеленого не стало.


Мы задули свечу. Когда фонарь остыл, осторожно приблизились и заглянули внутрь: глубоко на дне, у основания свечи, наполовину вмерзая в мутный парафин, лежали останки зеленого — черная головешка от нижней части туловища и то, что осталось от верхней: веер тонких горелых соломок, увенчанных пористым, бугристым черепом. Глядя на эту черную каплю, теперь уже вряд ли бы кто-нибудь догадался, что при жизни он был зеленым.

3' июня 1995, Москва

Тишка вышел на балкон. Там еще было довольно свежо, но уже ярко, и что-то невидимо чирикало в воздухе, безмозгло радуясь первому по-настоящему теплому дню. Не успеешь и оглянуться, как наступит лето, там начнутся выпускные школьные экзамены, потом вступительные... Но сейчас, в промежутке между школой и занятиями по химии, можно позволить себе не думать совершенно ни о чем, полагая, что жизнь направлена в нужную сторону и сама знает куда течь, а все события свершатся независимо от самого участника жизни, который просто стоит на балконе со стаканом чаю в руке и смотрит вниз с пятнадцатого этажа на перекресток, наблюдая, как далеко-далеко внизу шевелятся крохотные человечки, мелькают кепки, сумки на колесиках, проезжают машинки, а маленькая серая фигурка гаишника разговаривает о чем-то с очередной фигуркой автовладельца, и оба смешно машут ручками.

- Тиш, ты где? Сегодня, когда поедешь через центр, выйди на Третьяковской и купи ловушки, я узнала, где они продаются. - раздается из комнаты.

- Какие еще ловушки, мам? - Тишка неохотно отрывается от перил и идет в комнату.

- Как какие? Для муравьев, я же тебе говорила, у меня сотрудница так вывела за неделю.

Муравьи были бедствием всего дома. Потолок и стены кухни пересекали десятки муравьиных трасс, по которым днем и ночью шло оживленное движение с грузоперевозками, а стоило оставить на столе что-нибудь съедобное, как оно тут же наполнялось муравьями. Особенно плохо приходилось хлебу. Не спасали никакие упаковки - руководствуясь неведомыми инстинктами, муравьи безошибочно находили путь и проникали сквозь любые узлы. Порой Тишка задумывался над тем, как выглядит мир муравья и какой безумно сложной должна быть в этом мире измятая и свернутая поверхность обычного пластикового пакета - наверно, гораздо сложнее, чем вся тишкина химия с биологией и геометрией... Порой Тишка начинал сомневаться, что сам, окажись на месте муравья, смог бы так же легко находить дорогу в этом огромном мире, состоящем из бесконечного калейдоскопа гигантских стенок.

Сначала отец придумал подвешивать хлеб в центре кухни к тонкой леске, протянутой в вышине, но затем какой-то муравьиный гений догадался, что если дойти по стене до гвоздика и от него долго-долго бежать вбок по канату, то можно добежать до проволочного крюка, а по нему спуститься к пакету хлеба. И по леске протянулась очередная муравьиная трасса. С тех пор хлеб хранили в холодильнике - он выходил оттуда мокрый, холодный и какой-то безжизненный.

Никакие средства на муравьев не действовали, даже мужик из санэпидстанции, меланхолично обливший из своего баллона все стены какой-то гадостью с запахом хвои. И вот в последнее время мама много рассказывала о каких-то новейших ловушках, которые помогли избавиться от муравьев ее знакомой.

- Тиша, ты меня слушаешь вообще или нет? - снова раздался голос мамы.

- А? Да-да. Ой, что это такое?

- Это использованная ловушка тебе для образца, а вот инструкция к ней - я взяла у сотрудницы. Поедешь в киоск хозтоваров на Третьяковской и купишь таких же сколько надо, вот тебе деньги. Изучи инструкцию и вечером развесь ловушки. Кто у нас биолог? Действуй.

- Биолог... - Тишка хмыкнул и приосанился.

Он аккуратно взял маленькую прозрачную коробочку, цветастый листок, и отправился в свою комнату вникать в задание.

По рассказам мамы Тишка представлял себе ловушку как маленькую камеру с защелкивающейся дверцей на манер мышеловки, только непонятно было, сколько понадобится таких ловушек, чтобы переловить всех муравьев. Ловушка же оказалась небольшой плоской коробочкой, меньше спичечного коробка, из прозрачного материала, на пыльных изгибах которого сверкали солнечные зайчики. По бокам ее было четыре приземистых отверстия-лаза, ведущих внутрь, а внутри, в центре пустого пространства, находилась плоская чашка, вымазанная остатками бурой эмульсии. Больше внутри ничего не было, никаких дверей, защелок, проваливающихся полов, зубчатых капканов и иных атрибутов ловушки. Лишь в уголке лежало крохотное коленце, очевидно, забытое кем-то в спешке.

Тишка брезгливо отложил ловушку и начал читать инструкцию. Она была озаглавлена "NНСТРYКIINЯ" и представляла собой жуткий для человеческого разума текст, который кончался странной подписью: "Произведено в USA по лицензии CША, Тайвань". Продираясь в дебрях чудовищно сколоченных фраз, Тишка постепенно постигал смысл. Оказалось, что устройство не было собственно говоря ловушкой, скорее оно было кормушкой. Судя по рисунку, чашка внутри была когда-то заполнена неким составом, а насекомые залезали внутрь, лакомились и уходили, никем не пойманные, по своим гнездам, унося с собой частицы состава, после чего через неделю "всем наступает мреть". На цветной картинке через ловушку вереницей шли причащаться муравьи, а выходящая с другой стороны очередь тянулась к стене и под обои, где они были схематично изображены кверху лапками. Очевидно так неизвестные художники изображали "мреть".

Тишка вытряхнул из рюкзачка книжки, положил тетрадку по химии, накинул куртку и вышел из дома. Вообще-то в дороге следовало почитать тетрадку, но Тишку так впечатлила мысль о ловушке, что он погрузился в размышления.

Что заставляет муравья лезть в ловушку? В инструкции значилось, что состав обладает для муравьев "притяганием". Что разработчики вложили в это понятие? Очевидно, притягивает их не еда - еды и так навалом разбросано по всему полу. Что же тогда? Запах самки? Рабочий муравей не засматривается на самок. Так что же тогда? Тишка показал вахтерше проездную карточку и встал на эскалатор. Ну да ладно, допустим, что-то привлекает муравья, он бросает все свои дела и лезет внутрь. И вот он заходит в коробочку и видит, что там всего-навсего какая-то подозрительная еда. Зачем ему эта еда, когда у него ее и так в избытке? И разве не подозрителен весь этот пластиковый домик, появившийся неожиданно и наспех, и эта нарочитая чашка? Но муравей об этом не думает, раз уж он здесь, раз уж тут еда, он берет ее, да еще несет ее к себе домой и угощает всех! Неужели существо, способное найти дорогу в сложнейших круговоротах пластиковых стенок, может так глупо попасться? Собственно говоря, у существа плохо с мозгами - что там, окологлоточное нервное кольцо, ганглий?.. Тишка на секунду похолодел, представив, что вдруг сморозит такую глупость на экзамене... Нет, это у червей, а у муравья конечно уже мозг. Маленький, конечно, ему далеко до двухкилограммового мозга человека и неразумная тварь, находящаяся во власти инстинктов, как всегда наказана за это безжалостной эволюцией. Выживает умнейший.

Тишка вышел из метро Третьяковская и оглянулся. Вокруг рядами стояли ларьки, а над ними на больших столбах была развернута стеклянная крыша павильона, украшенная в вышине гербом города и гордой надписью "Третьяковский пассаж".

Тишка присвистнул - всего месяц он здесь не был, и уже так все изменилось. Киоски были и раньше, они вырастали как грибы и сменяли друг друга, звукозапись превращалась в пивнушку, затем в игровые автоматы, в аптеку, снова в пивнушку... Но вот этой крыши над головой определенно не было. Ишь назвали - "Третьяковский пассаж"... Пассаж тут конечно был всегда, только раньше он был за дальними киосками в щели около забора. Тишка непроизвольно принюхался. Пассажем не пахло. Пахло весной, мимозой, пивом и откуда-то доносился приятнейший в мире запах острых индийских чипсов.

Тишка пошел мимо стеклянных рядов, высматривая хозяйственный ларек. Нашел он его не сразу - оказалось, что хозяйственного ларька как такового нет, но зато есть зоокиоск, где рядом с ошейниками и кошачьими консервами на витрине действительно лежала упаковка муравьиных ловушек - точь в точь таких же, как принесла мама, только чашечка у них была заполнена до краев. Тишка купил сразу десяток, запихнул в рюкзачок и направился обратно к метро, лениво оглядывая ряды разносортного пива, россыпи видеокассет и книг. Было шумно, и Тишка не сразу уловил мотив, а когда уловил, то замер. Уж кому-кому, а Тишке не надо было объяснять, что это за мелодия - это была вторая песня с последнего альбома группы "Dagger Grew". У Тишки запись была уже два месяца, но гораздо приятнее услышать любимую мелодию в таком неожиданном месте! Ларек, из которого раздавалась мелодия, был необычным - его стеклянное окошко не было заставлено бутылками или цветами, это был не киоск, а маленький магазинчик с прилавком внутри. За прилавком стояли две симпатичные девушки, примерно тишкиного возраста, может на годик постарше, в форменных красных рубашечках, и щебетали о чем-то между собой. Пахло весной и индийскими чипсами. Тишка толкнул стекляную дверь, встал на ступеньку и вошел внутрь киоска. Стеклянная дверь закрылась, и над ухом, у потолка, звякнул колокольчик. Сразу исчезли шумы улицы и куда-то исчезла музыка - то ли кончилась песня, то ли она звучала все-таки из другого киоска. Девушки, прекратив разговор, обернулись к Тишке и как по команде улыбнулись: "Здравствуйте, чем вам помочь?" Тишка сделал важный вид и неторопясь огляделся.

Киоск оказался самым неинтересным из всех киосков - парфюмерным. Над прилавком высились стеллажи лосьонов, прокладок, зубных щеток, одеколонов и прочей бесполезной ерунды. Все эти шампуни, щетки и мыло покупала обычно мама, они всегда были в доме и Тишка никогда не задумывался откуда это появляется. Девушки выжидающе смотрели на него и неудобно было так сразу развернуться и уйти.

- А есть у вас зубная паста? - спросил Тишка.

- Конечно, подойдите, посмотрите. - девушки как по команде махнули рукой на прилавок.

Тишка подошел. Действительно под стеклом прилавка была коллекция фирменных паст, но ничего знакомого вроде "Жемчуга" Тишка не нашел. Зато увидев цены мысленно присвистнул.

- Почему я не вижу зубного порошка? - спросил Тишка назидательно.

- У нас не бывает. - ответила одна девушка.

- Ну что же вы так плохо... - укоризненно сказал Тишка, притворно покачал головой и взглянул на девушек строго.

Девушки с виноватой улыбкой развели руками. Тишка уже собрался гордо удалиться, но задал последний вопрос:

- А это что?

На прилавке прямо перед девушками стоял большой прозрачный ящик, полный маленьких синих тюбиков. И как Тишка не заметил его раньше?

- Это образцы фито-шампуня "Селина", возьмите! - девушка поспешно махнула на ящик и заговорила наизусть, - Способствует росту волос, предотвращает выпадение, питает клетки волос, не содержит искусственных добавок, производится по старинным рецептам из натуральных экстрактов трав, выращенных на склонах Альп.

- Альп. - довольно повторил Тишка, смакуя чавкающее слово. И сколько же стоит эта гадость?

- Возьмите, это рекламные образцы. Это бесплатно.

В стеклянные окна киоска вдруг глянуло робкое весеннее солнце, лучи заиграли на пакетах и флаконах, а девушки превратились в больших и солидных продавщиц. Нет, несомненно это была удача.

- Бесплатно? - переспросил Тишка и его голос дрогнул.

Вместо ответа продавщица взяла два тюбика и протянула Тишке. Тишка горячо поблагодарил и положил их в карман.

- А можно еще парочку? - спросил он робко.

- Да сколько хотите - ответили тетки-продавщицы.

Тишка потупившись запустил руку в короб и стал тянуть полную пригоршню, стараясь не поднимать взгляда на лица продавщиц. Ему вдруг показалось, что они чуть нахмурились, и он испуганно приотпустил пригоршню - несколько тюбиков высыпалось обратно. Стараясь поворачивать кисть так, чтобы не было видно сколько он взял, Тишка аккуратно донес руку до кармана, разжал и только тогда взглянул на продавщиц. Нет, в их лицах не было суровости, они ободряюще улыбались и Тишка тут же пожалел о нескольких упущенных тюбиках.

- Спасибо вам огромное! Спасибо!

- Не за что, приходите еще.

- Спасибо! А можно, да? Можно? Я приду! Спасибо!

- Всего доброго. - ответили тетки и повернулись друг к другу.

Тишка открыл дверь и вышел на улицу. Тихо звякнул за ухом колокольчик и со всех сторон налетел шум. Кто-то на кого-то орал хриплым голосом, где-то призывали купить газету и узнать правду о президенте, справа из киоска раздавались удары электронного каблука и хриплый бабий голос старательно выводил на одной ноте "он с теперь другой гуля-а-ет". Тишка отошел чуть в сторону, и стал перекладывать синие тюбики из кармана в рюзачок - их оказалось одиннадцать штук.

Затем он глянул на часы и понял, что опаздывает на химию уже на четверть часа. Но прежде чем пуститься галопом по ступенькам вниз в метро, Тишка еще раз обернулся на парфюмерный киоск, хитро улыбнулся и подумал, что надо бы завтра после школы сюда обязательно привести наших.


Леонид Каганов
27 февраля 1998, Москва

Автор: Леонид Каганов
Источник: http://lleo.me/arhive/mim/altshift.htm


Я подошел к двери и постучал. Молодой, немного клетчатый голос меланхолично ответил "войдите". Я осторожно вошел и огляделся. Комната больше напоминала медицинский кабинет, чем гостиную или бассейн, в углу сидел белый топчан, накрытый соленой клеенкой, у окна стоял стол в окружении спящих кактусов, на стене висел календарь на несуществующий год, рядом стыдливо ютился шкаф с книгами и почему-то детскими игрушками. За столом сидел человек в холодном пиджаке, в больших тусклых очках. Я навел на него взгляд и кликнул левым глазом, но информации не оказалось.

- Вы - Глеб Альтшифтер. - то ли спросил, то ли приказал он. - Садитесь. Меня зовут Тамара Потаповна.

Я сел в указанное мне несъедобное кресло и протянул свой тощий паспорт. Человек взял из пачки большой лист белой бумаги и авторучкой задумчиво провел вверху линию, а затем, спотыкаясь о молекулы бумаги, записал "Глеб Альтшифтер, первичник". Я и глазом не моргнул, только повел бровью.

- Вы хорошо добрались, Глеб? - спросил он.

- Хорошо, немного душно, но в целом хорошо.

- Как вы себя чувствуете?

- Очень хорошо. Немного хуже, чем завтра, но тоже очень хорошо.

- Итак, что вас беспокоит?

- Тамара, вы задаете сложные вопросы. Меня как раз беспокоит именно то, что меня что-то беспокоит. Если бы я знал, что именно меня беспокоит, я бы наверно успокоился.

- Хорошо, я уточню. У вас бывают необычные переживания, мысли, чувства, ощущения?

- О, да. Вся жизнь - это необычные переживания, мысли, чувства.

- И давно это началось?

- Двадцать семь лет назад. Я ведь рыба по гороскопу.

- М-м-м, в общем, я не об этом... А какие именно необычные ощущения вас преследуют?

- У меня иногда болит голова, левый мизинец ноги. Обычно правой ноги, для равновесия, иногда щеки не совсем меня слушаются, пару раз было, что печень снималась с места и часами ходила по животу и груди. И тогда...

- Очень интересно, продолжайте! - прервал меня человек за столом. Он написал на листе бумаги "ПСД" и стал задумчиво водить авторучкой, подкрашивая и расширяя в бумажном пространстве уголки буквы "П".

- Я уже не помню о чем мы беседовали. Очевидно, о проблеме разума и добра в мире. Вам не кажется, что это суть противоположности?

- Кто вы по профессии?

- Я окончил факультет информатики института автоматики, потом работал программистом. Недавно я уволился. Сейчас его переименовали в университет.

- Кого переименовали? Институт автоматики?

- Увы, как это ни парадоксально.

- А почему вы уволились с работы?

- Я очень талантлив. Все, что я делаю последнее время, кажется им неправильным. Скажите, разве может программа быть неправильной, если она выдает правильный результат? Какая разница, как и куда она его выдает, если он правильный? Но они считают иначе.

- Я совершенно не знакома с компьютерами. - человек на секунду поднял взгляд, а затем снова опустил глаза внутрь листка. Авторучка дошла до уголков буквы "Д".

- Жаль. Мы могли бы о многом поговорить. В общем, меня попросту выгнали, хлопнув дверью.

- Вы хлопнули дверью или они?

- Они хлопнули мною дверью.

- Заставили вас хлопнуть дверью?

- Да нет же, они заставили мою ногу хлопнуть дверью. Я же вам говорил про мизинец.

Человек внимательно посмотрел на меня и установил вопросительный знак после "ПСД", а строкой ниже написал "СР" и дважды подчеркнул. После чего стал закрашивать уголки у "С".

- Скажите, Глеб, а кто посоветовал вам прийти сюда?

- Наверно, я.

- Как это?

- Сегодня утром я нашел у себя в тапочке перед кроватью записку. Вот она, - я вынул то самое письмо.

Человек внимательно взял записку и прочел вслух. "Я все узнал. Завтра ОБЯЗАТЕЛЬНО сходи на Каширскую, 15-2, ты записан. Скоро вернусь, не скучай без меня. Разум." Глаза человека расширились.

- Это писали вы?

- Очевидно я, ведь почерк мой. Хотя я этого не помню.

- Понятно. Скажите, а как вы сами сейчас оцениваете то, что с вами происходит?

- Скажу. Началось это неделю назад. Можно сказать так - это победа сил добра над силами разума. Впрочем, ведь вы так у себя и написали.

- Где?

- А вот - "ПСД". Победа сил добра. И "СР" - силы разума.

- Нет, это совершенно другие обозначения. Профессиональный язык, вам он покажется таким же отчужденным, как мне ваш компьютер.

Я расхохотался.

- Но что же может означать "ПСД", если не "Победа сил добра "?

- Вам это ничего не скажет. "Психо-соматическая динамика".

- Вы хотите сказать что я псих?

- Вот видите, я же говорила, что вы совершенно неправильно поймете. Разве вы считаете себя психом?

- А разве я похож на психа? А что такое "СР"?

- Синдром расщепления.

На всякий случай я навел взгляд на листок и дважды кликнул левым глазом. Немедленно в воздухе появилась рамочка, а в ней надпись "Победа сил добра над силами разума". Рамочка повисела немного в воздухе и исчезла. Какие тут могут быть иные толкования?

- Абсурд. Набор слов. Шипящих. Не обманывайте меня, у вас написано буквально: "Победа сил добра над силами разума".

- Вы так считаете. Но давайте рассудим логически - я согласна, это означает - то, а то - означает это...

- Наоборот, - поправил я.

- Хорошо, наоборот. Но где вы увидели слово "над"?

Я удивился. Кажется этот человек действительно играл со мной странную игру. Какой смысл скрывать очевидное?

- Извините, но ведь вы же не будете спорить, что "СР" у вас написано под "ПСД", следовательно "ПСД" - над?

Человек удивленно посмотрел в листок и не нашелся что ответить. И тут я понял первое правило этой игры - НИКТО, КРОМЕ МЕНЯ, НЕ ЗНАЕТ ИСТИНУ.

- Но уверяю вас, имелось в виду другое. - сказал наконец человек.

И тут я понял второе правило игры - НИКТО НЕ ХОЧЕТ ВЕРИТЬ В ИСТИНУ.

- Раз вы сами не хотите - я не могу вас заставить. - сказал я.

- Как вы относитесь к тому, чтобы отдохнуть у нас несколько дней?

- У меня очень много дел. - ответил я.

- И все-таки, вам придется остаться. - ответил человек, поднял трубку телефона и кликнул девятку.

- Вы хотите меня оставить против моего желания? - удивился я.

- Поверьте, я хочу вам только добра.

Я перевел взгляд на него и кликнул левым глазом. Появилась рамочка с надписью "Хочет добра". Я удивился.

- Уточните пожалуйста, это очень интересный вопрос. Как же это можно делать добро против желания того, кому оно делается? Здесь противоречие!

- Пал Петрович, зайдите пожалуйста в семнадцатую. - человек положил трубку, - Здесь нет противоречия. Поверьте мне, то, что я делаю для вас, пусть даже оно сейчас кажется вам странным и неправильным, это продиктовано только идеей добра. Вы понимаете?

- Нет, не понимаю. Вы считаете добром одно, а я другое.

- В этой ситуации положитесь на меня, я сейчас знаю намного больше чем вы. Когда вы тоже узнаете это, вы со мной согласитесь. Понимаете?

- Понимаю. Третье правило: ДОБРО МОЖНО ДЕЛАТЬ НАСИЛЬНО, ЕСЛИ ТЫ ЗНАЕШЬ ЧТО ЭТО ПРАВИЛЬНО. Спасибо вам, теперь я разобрался с этим вопросом полностью.

Дверь раскрылась и в комнату влетел Толстяк. В голове у него был моторчик и Толстяк гудел, летя над терпким линолеумом:

- Что такое?

Человек сразу вскочил и тоже повис над линолеумом перед Толстяком.

- Пал Петрович, нужно одно место.

- Мест нет! - взревел моторчик в голове у Толстяка.

Я навел на него взгляд и кликнул - появилась рамка с кучей текста и я погрузился в чтение. "Любит коньяк и селедку, дочка учится в третьем классе английской гимназии...

- Пал Петрович, это серьезный случай, первая манифестация, мы его не можем выкинуть на улицу!

В возрасте четырех лет напугала во дворе собака, любимая книга "Трое в лодке не считая

- А кого мы должны выкинуть на улицу? Вы все тут с ума посходили!

- Но можно поставить лишнюю кровать... собаки". Любимые конфеты - помидоры. Любимая музыка - квартет. Лю

- Где я вам возьму кровать? Свою принесу из дома?

- А если позвонить в пятую градскую?

- Да они нам сами нам только вчера оттуда двоих перевели! бимое животное - кошка.

- И что делать прикажете, Пал Петрович?

- А может он подождет? Подойдите сюда, как вас зовут?

- Глеб.

- Где вы находитесь?

- В больнице номер пятнадцать, Каширское шоссе.

- Какое сегодня число?

- Третье мая одна тысяча девятьсот...

- Достаточно. Вполне адекватен. Вы можете прийти еще раз в понедельник? Суетлив, категоричен в выводах, плохой администратор. Для продолжения нажмите любую клавишу." Я кликнул правым глазом. Рамка исчезла.

- Могу, если это так важно.

- Идите.

- Могу идти?

- Идите!

Я вышел в молочный коридор, отворил дверь на улицу и попил свежего весеннего воздуха. Затем поводил взглядом по окружающим предметам - жизнь была прекрасна. Вокруг было буквально разлито несделанное добро. Добро было в каждой точке, оно ждало своего момента, чтобы кто-нибудь подошел и сделал его. С чего же начать? Ответ пришел сам собой - начинать надо с Детского мира.


* * *

В Детском мире толпился глазастый народ, и каждому не хватало добра. Кликая поочередно на проплывающие мимо майки и рубашки на горячих телах я узнавал много нового, порой даже интимного. Все были несчастны. Одни шорты были озабочены выбором подарка своему ребенку от первого брака, другая кофта страдала от желания обменять взятого тут вчера электронного китайского несъедобного медвежонка и пробивалась к мутно-бульонному прилавку. Кассирша страдала от недостачи, грузчик - от сексуальных чувств к кассирше, покупатели отдела обуви - от отсутствия грузчика. Надо было осчастливить их всех вместе. Но как? Около часа (хотя по моим часам прошло всего три минуты) я кликал на все предметы, но выхода не было. И вот мне повезло - малозаметная дверь сообщила мне о тайнике. Пока продавщица ближнего отдела отвернула свою клыкастую морду чтобы завернуть ботинки, я проник в лаз. Стены давили на меня со всех сторон, но я сжимал зубы и полз вперед. И мои старания были вознаграждены - я нашел еще одну дверь в конце коридора и попал в комнату, уставленную коробками. Я навелся на коробки, кликнул, и прочел в рамке о том, что там лежит концентрат счастья, который надо растворить в воздухе. В коробках оказались большие горькие бумажные трубки с надписью "Феерверк". Я долго кликал на эту надпись, но ничего не происходило. Пришлось поработать головой. Вскоре я догадался о значении этого слова - это было до неузнаваемости искаженное "веер вверх!", а значит по смыслу - что-то вроде салюта или феерверка. Собственно ведь и слово "феерверк" очень похоже на "Феерверк", лишь первая буква у того заглавная. Как я сразу не догадался? Я взял ровно 64 трубки, связал их длинные хвосты в узел и спрятал за пазухой. Затем вышел обратно тем же путем, заработав всего один белый минус за касание рукавом стены.

Путь мой лежал на балкон второго этажа. Я одолжил у проходящей мимо дамы зажигалку, тут же при ней поджег хвост "веер вверха" и бросил его вниз. Зеленый пятнистый демон с воем попытался схватить меня, но я увернулся, подставил ему подножку и он полетел вниз с балкона, жутко махая всеми пятью руками. Я проводил его взглядом и видел, как он упал в секцию игрушек на огромного полосатого жирафа, перекатился с него на бегемота и упал на пол, тут же вскочив с прежним воем.

И тут заработал веер вверх! О, сколько концентрированного счастья вылилось в воздух! Теряясь в общей радостной суматохе, уходя к дальней лестнице, я оглядывался и кликал - все было хорошо, кроме одной женщины, которая подвернула ногу. Впрочем у нее оставалась запасная. Другому человеку веер вверх прожег пиджак. Но разве это можно сравнить с той контрольной суммой общего счастья, которое будет расти как снежный ком - в завтрашней заметке "Московского комсомольца", в тысячах и тысячах рассказов очевидцев! Я воочию представил в рамке как сверкают глаза близких, слушающих рассказ о великом веер вверхе в здании Детского мира, как помогают впечатления о пережитом найти тему разговора с соседями и сослуживцами, наладить жизнь в семье и коллективе!

Но я уходил - меня ждали другие добрые дела.


Первым делом я конечно решил приобрести ядов и наркотиков, лучше конечно наркотиков - ведь не каждый яд является наркотиком, в то время как каждый наркотик - яд. Мне наверняка они понадобятся сегодня - есть многие люди, смерть которых большое благо для них самих. Я подошел к аптечному домику и остановился в нерешительности. Я кликал на все подряд препараты за стеклом, не зная что выбрать. Или я неправильно кликал - правым глазом - или так было надо, но ни названий, ни формул не выскакивало из них. Пришлось полагаться на здравый смысл. Я закрыл глаза, раскрутился на месте и ткнул пальцем в первое попавшееся. Палец попал в точку между "Аскорбиновой кислотой" и "Глюкозой ". Я стал размышлять что из них выбрать. "Аскорбиновую кислоту" я естественно забраковал. Оскорбления, да еще едкой кислотой, отнюдь не соответствовали идеям добра. Но едва я прочел название "Глюкоза" - мое сердце забилось. Я понял, что это как раз то, что нужно - сильный наркотик-яд. Я наклонился к окошку и протянул продавщице деньги, попросив 32 упаковки глюкозы. Пока она собирала их в пленочный пакетик, я кликнул на нее - оказалось, что она транссексуал.

Отойдя немного от аптечного домика, я решил испытать яд на себе. Для этого через носовой платок (чтобы яд не попал на кожу рук) я отломил четверть одной таблетки "Глюкозы" и съел. Уже за миг до того, как я поднес снадобье ко рту и разжевал, начались глюки. Из окна соседнего дома высунулась гигантская ископаемая кукушка и прокуковала полдень, а чуть вдалеке из асфальта пробился росток стиха. Он набух, подтянулся и распустился кустиком строчек. Я первый раз в жизни видел как растет куст стиха и просто обомлел от изумления! Из асфальта торчал крючковатый ствол идеи, от него отходили во все стороны ветки строчек, и каждая кончалась гроздью веточек-слов с ярким бутоном рифмы на конце.


теперь я вегетариа
нец я вчера пере
смотрел свой взгляд, решил не на
до мясо употре
блять в пищу


Мимо прошли две спинки минтая. Им было жарко, и они обмахивались фуражками. На этом глюки кончились. Я решил, что препарат вполне подойдет для целей добра, высыпал таблетки из всех упаковок в карман и пошел искать нужного человека.

Нашел я его быстро - в маленькой забегаловке, где у прилавка наливали песочный кофе и выдавали поролоновое безе. Я тоже отстоял очередь, купил стакан кофе и встал за круглый высокий столик. Выбрал я столик не случайно - соседом моим был худой царь в галстуке. Он потягивал кофе, брезгливо держа стакан. У основания столика смирно сидел его дипломат. Я кликнул на дипломат, но там не было ничего интересного. Тогда я кликнул на царя. Текст в появившейся рамке говорил что-то о его работе, затем о роковом шиле. Жить ему оставалось минут десять, не больше. Вот сейчас он допьет кофе и пойдет в свой офис. По дороге он обязательно запрокинет голову чтобы посмотреть не появились ли вдруг в небе парашюты, и тут с карниза седьмого этажа сорвется шило, забытое штукатурами, и стремительно пойдет вниз, и вопьется ему в глаз. Он умрет в муках. Зачем в муках когда можно в глюках? И кто ему поможет в этом если не я? Я незаметно толкнул ногой дипломат и дипломат повалился, слепо стукнувшись лбом о водянистый кафель. Царь дернулся, корона сползла на лоб, и он согнулся под стол - помочь подняться своему верному дипломату. В ту же секунду я одним незаметным движением высыпал ему в кофе китовую дозу яда - сразу 16 таблеток.

Царь грустно поднялся и снова потянулся губами к стакану. На секунду я почувствовал себя цареубийцей, но кликнув дважды на царя, понял, что он не царь, а просто лицом похож на академика Королева, да и фамилия у него наверняка тоже Королев. Королев тянул кофе, яд еще не успел подействовать. Я вышел и пошел прочь - меня ждали другие добрые дела. Пора уже было идти в Зоопарк.

Я пошел к метро, но затем мне пришла в голову мысль отправиться туда на машине. Машин вокруг было множество, я остановился около одной из них и потянул на себя дверцу. Она открылась, и я собрался уже сесть на маслянистое сидение, как заметил сзади наручную сумку. Я кликнул на сумку, но никакой информации не получил - надпись в рамке лишь гласила "Возьми это". Я взял сумку, но тут увидел, что нет ключей зажигания, значит машина мне досталась бракованная. Я вышел из машины и пошел к скверу, сел на невкусный деревянный диванчик и расстегнул наручную сумку. В сумке лежал паспорт с черной фотографией и именем "Коротков Юрий Германович", маленькая книжка с заглавием "удостоверение депутата" и карточка с магнитной полоской. Я кликнул на магнитную полоску, но в ответ получил сообщение об ошибочной кодировке. Пришлось закрыть рамку ни с чем. Я покликал на фотографию на карточке и узнал, что Коротков Юрий Германович - одномандатник. Я прочитал еще раз и меня передернуло от отвращения. Кроме этой подробности, я узнал, что у него две любовницы, дома в ванной живет говорящий крокодил, что Коротков три раза летал на луну, любит мороженое и жвачку, что его мать зовут Софья, а отца - папа. Добром было для Короткова никуда сегодня не ехать, так как, раз он депутат, то наверно поедет в Госдуму, но там его ждет только нервотрепка. Очень хорошо что у него теперь нет удостоверения, теперь он может отдохнуть от суеты.

И я принял решение по дороге в Зоопарк поехать в Госдуму вместо Короткова, ведь раз возможность сделать добро лежит повсюду, то какая разница куда именно ехать и где что делать?

Я пошел вперед большим быстрым пешком и вскоре ДОБРАлся до здания Госдумы. Войдя в кислые двери, я предъявил удостоверение Короткова, милиционеры на входе мельком кивнули, и я прошел внутрь, затем попал в зал и сел на кресло. Настало время передохнуть. Мой сосед справа - клыкастый буйвол - постоянно говорил мне что-то о том, что в стране не будет порядка пока всех кому не лень будут пускать в наш депутатский буфет, хорошо еще что в зал заседаний посторонних не пускают. Я кликнул на него - у него была в горле кость и он недавно объелся груш. Далеко в президиуме что-то происходило. Периодически по залу рычали микрофоны и вяло ходили холодные люди. Было шумно. Передо мной на пульте были две кнопки и щель. Кликнув на щель, я узнал что в нее надо засовывать магнитную карточку. Когда объявили очередное голосование, я так и сделал, нажав кнопку "да". Да - всегда добро, нет - всегда зло или разум. Буйвол пожаловался на головную боль и спросил нет ли у меня таблетки цитромона. Я кликнул на него два раза и узнал, что цитрамоном называется вот это устройство с щелью для магнитной карточки и двумя кнопками. Я показал буйволу на цитрамон, он кивнул и замолк. Что же касается таблеток, то я вынул ему из кармана одну "Глюкозу" и буйвол ее проглотил с благодарностью.

В это время по залу объявили, что согласно вчерашнему списку, слово предоставляется Короткову с регламентом пятнадцать минут. Я вышел к сонному микрофону и стал говорить.

- У меня очень мало времени, поэтому я скажу кратко. Сейчас в нашей стране не хватает добра. Добро противостоит разуму. Раз-уму, два-уму и три-уму.

- Если можно, без предисловий, по существу поправки пожалуйста. - сказал голос сверху. - По проблеме Курил в России.

- Именно об этом я и говорю, не перебивайте меня. Правильно? - обратился я к залу.

- Правильно! - крикнул кто-то. - Уже довольно нам самовольно! Хватит перебивать докладчиков!

Ага, - подумал я, - оказывается здесь есть такие же просветленные люди как и я. Это было для меня приятной неожиданностью и я продолжил:

- Проблема курил. Разве это проблема? Может быть вам покажется странным то, что я сейчас скажу, но проблема курил - это проблема не России. Это наша проблема, проблема нас с вами, личная проблема каждого из нас.

В зале раздались апплодисменты, несколько человек крикнули "Прально! " Я продолжил:

- А то начинают тут - курил, не курил. Я например не курю. Какая кому разница?

В зале раздался одобряющий смех. И тут мне пришла в голову неожиданная ассоциация:

- Сейчас в своем докладе я расскажу об одной ассоциации. Зачем нам говорить о том, кто когда и главное что курил? Давайте резко повернем тему и перейдем по ассоциации к ассоциации Курильских островов. Час назад я вернулся с Курильских островов и привез оттуда факты.

Зал заинтересованно затих, смолк даже висящий тут в воздухе обычный шумок, словно его сняли гигантской шумовкой как пену. Я порылся в кармане и вынул первую попавшуюся бумажку. Ею оказалась узенькая инструкция от "Глюкозы ", которую мне всунула аптекарша. Но это сейчас не имело никакого значения. Я кликнул на бумажку и в воздухе появилась большая рамка. Я поднял глаза и стал считывать с рамки информацию:

- Почему японцы требуют Курилы? Казалось бы, откуда такая настойчивость - крохотный, неплодородный кусок несъедобной земли. И почему эта земля была отнята у японцев? Нам морочат голову, и я отвечу на этот один вопрос. Подчеркиваю - один. Есть два - подчеркиваю - два острова Курильской гряды, которые хранят в себе тайну. В четыре - подчеркиваю - четыре раза более важную, чем все, чем мы тут с вами занимаемся. На островах имеется восемь тайных месторождений алмазов, с начала века там действовали шестнадцать подпольных японских синдикатов по их добыче. Тридцать два раза советская власть пыталась обнаружить эти месторождения, но они были тщательно законсервированы. И только в шестьдесят четвертом году гарнизон сто двадцать восьмой воинской части, базировавшейся на Курилах, обнаружил одну из этих шахт. После доклада наверх, весь гарнизон - все двести пятьдесят шесть человек - были тут же расстреляны, чтобы никто не узнал тайну, а шахта перешла в руки компартии во главе с Хрущевым. В годы перестройки тропа к шахте снова была утеряна и на кого шахта работает теперь - нетрудно догадаться.

В зале хором раздался разъяренный вой. Я продолжил:

И ведь это только одна из шахт, остальные по-прежнему законсервированы! Эта шахта сейчас работает без остановки пятьсот двенадцать дней в году и дает тысячу двадцать четыре килограмма алмазов в год, принося кое-кому доход... я тут условно опускаю ряд цифр, я назову слово. И слово равняется - шестьдесят пять тысяч пятьсот тридцать шесть, считая еще ноль, - триллионов долларов в год! Вот эту сумму мы потеряем, если отдадим острова Японии вместо того, чтобы серьезно и крепко взяться за эти алмазы своими силами! Силами депутатов! Спасибо за внимание, это все, что я хотел сегодня сказать.


Что тут началось! В зале поднялась невообразимая суматоха. Пока я шел от микрофона меня несколько раз хватали когтистыми лапками за рукава и звонким шепотом предлагали создать какие-то альтернативные комиссии, взять что-то под свой контроль и так далее. Я отмахивался. Я спешил. Я сделал еще одно доброе дело - воодушевил множество людей, открыв им эту тайну. Все повскакивали с мест, что-то кричал голос с потолка о необходимости создать какую-то комиссию по расследованию, но мне уже пора было идти.

Я предъявил на выходе удостоверение, положил его в наручную сумку и, выходя через кислые двери, заметил человечка, который кричал одному милиционеру что он депутат Коротков, что у него украли документы, но его надо срочно пропустить, так как у него выступление. Милиционер не обращал внимания. Я подошел к человечку, вручил ему наручную сумку и сказал:

- Вот ваша сумка. Стыдно должно быть - бросаете документы где попало. Сразу видно что одномандатник.

Человечек опешил, а милиционеры посмотрели на меня с уважением. Человечек прошел в кислые двери и побежал в зал.


А я пошел в Зоопарк - через Арбат, мимо Мэрии - туда уже заходить не было времени - дошел до Зоопарка и перелез ограду. Добром ли будет выпустить посаженных незаконно животных? Это очень сложный, несъедобный вопрос. Например нельзя выпускать попугаев - вдруг они кого-нибудь попугают? Подколодную гадюку я бы выпустил - она забьется под колоду и будет там гадить. Не бог весть какое развлечение, но должны же быть и у нее какие-то свои радости?

Размышляя таким образом, я поДОБРАлся к бетонированной площадке, на которой копошились огромные приземистые животные. Они были такие жирные, что я сразу понял - это жирафы. Что жирафы делают в вольере? Вольер - от слова воля, а здесь неволя. Это невольер. Кстати воля - это ведь свобода. А сила воли? Сила свободы? Надо будет об этом подумать. Как жаль, что я не умею направить взгляд на свою мысль и кликнуть раза два. Мне бы стало понятно многое. Наверно даже все.

Как же открыть невольер? Я обошел с задней стороны. Сзади был пристроен невольер с большой полосатой кошкой. Я стал перелезать через бортик. Посетители за моей спиной ахнули. Кошка забилась в угол и зарычала. Я остановился. Наверно следует зайти с другой стороны - вдруг кошка меня съест - я ведь рыба по гороскопу? Или добро поможет?

Неожиданно ко мне подошел молоденький глиняный парень в расшитой повязке на голове и майке металлиста. На нем был серый халат и в руке метла.

- Куда ты полез, чмо? - грубо спросил он.

Я кликнул на него два раза и понял, что мне нужен ученик. Я слез с решетки, отошел от невольера и сел на деревянный диван с урной сбоку. Парень подошел ближе:

- Тебе чо надо? Милицию вызвать?

- Ты несчастен в этой жизни. - начал я.

- Чо? - опешил парень.

- Это так. Я все знаю про тебя и про всех людей. Тебе не хватает внимания окружающих, ты порой не знаешь зачем ты живешь и почему ты работаешь именно в Зоопарке.

- Я буду снова поступать на биофак. - сказал парень неуверенно.

- Ты не поступишь и в этот раз, поверь мне.

- Откуда ты знаешь что я уже в прошлом году провалился? - удивился глиняный парень.

- Я же сказал, я знаю все.

Глиняный парень смотрел на меня широко открытыми глазами. Я продолжил:

- Ты знаешь в чем смысл жизни? В победе сил добра над силами разума. Этого достигают великие мудрецы и йоги после долгих тренировок. Сегодня я видел еще восемь победивших депутатов - уж не знаю как им это удалось. И все. Но этого можно достичь проще.

- Как? - удивился парень.

- Проще.

- Как?

- Проще, проще. Просто надо дать командную строку добру победить разум.

- Как это?

- Сейчас покажу. Вот я рыба. Мне нельзя входить к кошке. Тем более вплывать. Это сказал бы разум. А что скажет добро? А добро скажет - плыви. И я поплыву. Открой мне вольер!

- Что вы, я сам ее боюсь до ужаса!

- Тем лучше. Ты пойдешь со мной. Я покажу тебе как побеждает добро.

Я встал и решительно взял его за руку. Он вяло сопротивлялся.

- Давай ключ. - приказал я.

Он дал мне очень несъедобную связку ключей и я открыл и распахнул первую, а затем вторую дверь невольера. Крепко держа его за глиняную руку, я втащил его за собой и запер дверь. Кошка забилась в угол и рычала оттуда, блестя глазами. Может быть она кликала на нас.

- Подойди к ней! - сказал я.

- Я не могу! - жалобно произнес глиняный парень.

- Ты ничего не сможешь в жизни. Подойди.

Он сделал шаг.

- Ближе. - сказал я.

Он сделал еще шаг. Кошка зарычала.

- Прогони разум и пусть победит добро!

- Как? - в слезах крикнул он.

Люди за вольером затаили дыхание.

- Проще! - рявкнул я ослепительно.

И он пошел. Он подошел прямо к кошке, а та напряглась и сжалась в комок, тихо скуля. Он упрямо и торжествующе стоял над ней.

- Все, иди обратно. Добро победило разум. - сказал я.

Он вернулся в оцепенении и мы вышли из невольера и заперли его. Кошка тут же бросилась грудью на сетку и стала громогласно рычать на нас.

- Я сделал это! - прошептал глиняный парень.

Я улыбнулся.

- Я рад, что ты понял. Осталось еще научить тебя кликать на предметы.

- Это как?

- Вот так. - я покликал на урну и прочитал ему все, что было написано в появившейся рамочке.

Парень удивился. Я пояснил:

- Когда ты направляешь взгляд на предмет и кликаешь вот так левым глазом дважды, в воздухе разворачивается ажурная рамка. В ней информация - бери и читай. Этому надо долго учиться, я научу тебя, но позже. А теперь... Теперь веди меня к жирафам! - приказал я таким же крапчатым тоном. - Мы должны выпустить их жирные тела из невольера в вольер!

- У меня нет ключа от жирафов. - сказал он жалобно.

- Сбегай и достань! - приказал я.

Он убежал. Я оглянулся, покликал на деревья и понял, что сюда идут ОНИ. ОНИ, тех кого пока не было в моей игре, те, кто меня остановят, и времени уже нет. Я побежал. Я долго петлял между ждуме. Я бегал обезьян. И потому кликал не небо и пусто. Асфальтология. Все вокруг МЕНЯется. ОленьЯ полЯна.

Наднг.

Гз.

Япа.

Руки прочь!

Победасил.

Прочь от меня, победорасы!

Победасил.

Силдобра! Силдобра! Я сильный!

Победасил.


Глиняный ученик кричит: "не смейте его трогать!". Глиняного ученика отпихивают. Победасил. Силра. Силразума. Я не слезу отсюда! Спасибо глиняный! Ты сделал что мог, теперь уходи.

Победасил.

Пусти, сука!

Победасил. Победасука!

А!!! Уйди морда! Я тебя не люблю!

Победасил!

Я не перевариваю минтая! Я сам рыба! Уберите себя!

Ху!

Хужебудетр-р-р-р!

Я кликну в меню обоими глазами! Вы еще пожалееееееепобедасил! Да! Ес! Ес! Ескейп!

Смотрите все, я закрываю глаза и смотрю внутрь себя! Я понял! Силдобра! А! Я сейчас кликну глазами внутрь себя! Наааааааааааааааа! ААА

ААА

АААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА!


* * *

Я сижу в кресле и разглядываю шкаф с книгами и игрушками.

- Как вы себя чувствуете сегодня? - спрашивает женщина за столом.

- В норме. Как последние два месяца. - грустно улыбаюсь я.

- А первый месяц?

- Первый месяц было плохо. Но он обещал мне тогда в тапочке - он и вернулся. Я имею в виду разум в моей тогдашней терминологии.

- Как вы думаете, вас можно выписывать? - спрашивает она.

- Мне кажется да. - отвечаю я. - Ведь по логике вещей, последние две недели мне даже лекарств не дают, не говоря уже об электрошоке.

- А что вы думаете о проблеме разума и добра сейчас?

- Я сейчас выбираю разум. - честно отвечаю я.

- А если вы вдруг снова выберете добро?

- Не думаю. В любом случае я вам об этом сообщу заблаговременно. - улыбаюсь я.

- Что вы будете делать дома?

- Вернусь на работу. В прошлые выходные вы меня отпускали домой, я написал небольшую программку - анализ Фурье для фрактального множества.

- Я не знакома с компьютерами.

- Я помню. Я почти все помню, кроме последних часов. Но суть не в этом - я, как и прежде, полностью владею компьютером.

- Хорошо. У нас опять проблемы с местами - сейчас на ваше место должны привезти больного, я вас выписываю прямо сейчас, согласны?

- Согласен. Я и так уже совершенно здоров почти два месяца.

- Тогда до понедельника - каждый понедельник в десять я вас жду на беседу.

- Счастливо. Спасибо вам огромное за все!

- До свидания. До понедельника.


Через час формальностей я уже выхожу на улицу. Падают желтые листья, кружатся под ногами. Светит солнце, тепло. Из машины двое санитаров вытаскивают привезенного больного - он в смирительной рубашке, извивается, рот его заткнут кляпом. Сверкают только налитые кровью глаза. Я сочувствую ему. Санитары крепко держат его под локти и ведут к двери больницы.

Когда они проходят мимо меня, я узнаю в больном мальчика из зоопарка, которого я почему-то называл глиняным. Он сильно изменился - лицо осунулось, а глаза приобрели нездоровый блеск. Под глазами темные мешки. Он останавливает на мне взгляд и дважды моргает левым глазом. Мне его жалко, я сочувствующе развожу руками. Мальчик ошеломлен, растерян. Он выглядит так, будто его сейчас предали. Его лицо вдруг искажается гримасой глубочайшего презрения ко мне. Санитары грубо дергают его и уводят внутрь клиники. А я иду к метро.


5958 декабря 3589344 года
П С Р
С Д

Автор: Леонид Каганов
Источник: http://lleo.me/arhive/mim/antarkti.htm


Оплетая лицо, солнечной соломкой вьются кудряшки маленькой Пэмелы. Ей шесть лет.

- Мам, поставь сказку!

Нет ответа.

- Мам, поставь послушать этот сланец!

Мама не слышит. Она в наушниках. Входит отец:

- Пэмела, не мешай маме работать!

- Нам в гимназии велели сказку прослушать! - требовательно говорит Пэм и топает ножкой.

Мама снимает наушники.

- Что происходит, черт возьми? Я же сказала, мне надо до завтра сдать эту работу, я уже десять минут не могу найти в библиотеке нужную интонацию для третьей фразы, а у меня текст на тридцать минут! Лапусь, убери ребенка куда-нибудь.

- Мам, мне надо это поставить.

- Что это такое? - мама с подозрением смотрит на микрокартридж, затем нервно втыкает его в гнездо компьютера. Властный седой голос начинает литься со стен: "...Привет малыш! Сегодня 28 мая 2031 года, вечер. Ты живешь в прекрасном, живописном местечке - город Аделаида, Австралия."

Мама изнеможенно вздыхает. Сочувствующе хмыкает отец. Каково маме, профессиональному звукодизайнеру речевых сланцев, слушать такую халтуру? Прописали речевой генератор текущей даты и места, идиоты. Какая безвкусица!

"Сегодня я расскажу тебе древнюю легенду аборигенов о старом Кама и доблестных воинах. Мы познакомимся с прекрасным миром аборигенов и узнаем, как они представляли себе силы природы."

- А почему ты не можешь в своей комнате послушать? - возмущается мама.

- Я не знаю как переключить там. - Пэм смущенно топчет ножкой ковер.

- Никогда не лги! - сурово произносит отец.

- Я хотела вместе с тобой ее послушать... - признается Пэм.

- Так, - отец берет Пэмелу за руку и уводит из комнаты.

Через секунду оттуда вкрадчиво раздается: "Каждый день с утра до вечера старый Кама переплывает мир на своей горящей лодке. Когда на небе нет туч, мы можем увидеть ее дно - ослепляющее дерзнувшего поднять голову. Старый Кама вознаграждает и наказывает, но не за дела и стремления, а просто так, чтобы в мире был порядок. И вознаградит Кама подлеца, если мир станет лучше от награжденного подлеца, и накажет доброго, если мир станет лучше от этого наказания. Но не дано ни одному человеку узнать - наградил его Кама или наказал. И когда родятся великие воины, разожгут великие костры ночи - тогда уйдет на покой Кама и отдаст им свою огненную лодку, чтобы они плыли по миру сами, и станут они новыми Кама. Однажды..."

- Чему только детей учат! - фыркает мама и надевает наушники.


* * *

Конечно, совершенно неправильное место для встречи они выбрали - у расписания электричек. Полдень, суббота, июнь, естественно отпуска, естественно дачники, походники и толкотня. К расписанию было просто не пробиться, Сергей встал в сторонке, чтобы все было видно и стал ждать. До указанного времени оставалось пятнадцать минут - Сергей специально приехал пораньше.

Рядом раздавались крики и смех - покидав штабелями огромные цветастые рюкзаки на грязный асфальт вокзальной площади, собиралась какая-то веселая компания. Симпатичные девушки в обернутых на талии штормовках сидели на рюкзаках и пели что-то энергичное, напоминавшее то ли ирландский марш, то ли какой-то индейский наговор. Лохматые молодые люди то подходили, то отбегали куда-то, постоянно прибывали новые с рюкзаками и их встречали с радостью и визгами. На голове у девушек были кожаные самодельные ремешки с бисером. Откуда столько красивых девушек?

Сергей отвернулся и стал загибать пальцы - Димка, Славка, Алена, Дегтярев, Лапина, Ольга с подругой, Ленка, Лапина - или Лапину уже считал? - Игорь с Ксюшей и Коляныч. Всего одиннадцать человек, спрашивается где они все? Димка - понятно, он поехал в институт отрабатывать свои лабораторки, скорее всего опоздает, тоже дятел конечно, все уже неделю как сдали сессию. Ольга сказала что вряд ли поедет, а если поедет, то с подругой. Но остальные где? Вроде все так поддержали идею - съездить на выходные на Волгу, на острова, отпраздновать окончание сессии.

Всех расталкивая, к расписанию стал пробиваться пьяный мужичок в грязном пиджаке с каким-то узлом на плече, остановился и начал, раскачиваясь, его изучать. Сергей посмотрел на часы - ровно двенадцать, а договаривались без пяти. Веселая компания справа вдруг дружно поднялась, похватала рюкзаки и куда-то унеслась. Пьяный мужичок упал прямо под расписанием и заснул, толпа обступила его со всех сторон и не обращала на него никакого внимания. Сергей стал разглядывать шеренгу пенсионеров, продающих с рук пиво и сигареты и от нечего делать прикидывать. Если пиво они берут на оптовке по три пятьсот, продают по пять, больше десяти бутылок им не унести, то это пятнадцать тысяч чистыми. Если в день они делают по пятнадцать, то минус проезд до оптовки - а проезд у них бесплатный - тогда получается... Все равно мало. Если бы они продавали, скажем, книги, а лучше плееры...

Сергей подождал еще. На площади стало скучно, даже толпа у расписания заметно поредела. Сергей представил как вернется домой, начнет разбирать рюкзак, раскладывать по шкафам консервы, выставлять на лоджию удочки, вытряхивать в унитаз мотыля, запихивать спальный мешок и палатку на антресоли... Два спальных мешка - он же еще для Алены захватил, у нее нету. Хрен с вами, все равно поеду, один - решил Сергей, - кукиш вам.

К расписанию подошли два милиционера и стали брезгливо будить спящего мужичка. Сергей взвалил на себя рюкзак, оглянулся последний раз и направился к электричке, до отхода оставалось две минуты.

В электричке была жуткая давка, все свободные места, конечно, уже заняли полчаса назад. Сергей с трудом влез только в третий вагон, и электричка тронулась. Сразу его оттеснили в угол, и какая-то старушка нервно пихнула его локтем раза два и сказала что-то о том, что с таким рюкзаком надо сидеть дома. Хотя Сергей мысленно с ней почти согласился, он собрался высказать все, что он думает о старушке. Тут его совсем задвинули в угол, а старушку отнесло потоком в середину вагона, поэтому Сергей ограничился тем, что показал ей кукиш поверх голов. Вряд ли она его увидела. Затем Сергею удалось удачно поставить рюкзак и сесть на него, после чего он спокойно заснул - сказалась тяжелая сессия.

Проснулся он только за Клином, за окном мелькало Московское море, вагон был уже заметно пуст. Сергей вышел в Конаково, тут же рванул бегом до остановки и чудом успел на автобус, идущий в сторону Волги. Еще некоторое время он тащился по шоссе вдоль Волги по направлению к лодочной станции и только собрался свернуть в лес, как вдруг рядом остановился дребезжащий фургон с надписью "Молоко", из кабины выпал рюкзак и следом выскочил Димка собственной персоной. Он приветливо помахал рукой кому-то в кабине, прокричал "Спасибо, счастливого пути!", захлопнул дверцу и фургон уехал. После этого Димка повернулся.

- Драсьте, - сказал Сергей, хлопая глазами. - Это как?

- Лаборант сука. - сообщил Димка. - А где все?

- Не только лаборант сука, - мрачно произнес Сергей.

- Никто не пришел? - изумился Димка. - И Алена?

- Слепой что ли?

- Понятно, - ответил Димка, надевая рюкзак. - Ну почапали?

Друзья свернули на лесную тропинку и стали спускаться к лодочной станции "Рыболов-спортсмен".

- Объясни, что это за фургон? - допытывался Сергей.

- Сначала про лаборанта! - объявил Димка и начал с чувством рассказывать.

Звали лаборанта Олег, парень с параллельного потока, когда-то они с Димкой писали за одной партой вступительное сочинение и Димка ему даже подсказал что-то про "Мертвые души". С тех пор Димка встречал его редко - в столовой или на общих лекциях для всех потоков, и они даже не здоровались. Потом Олег стал крутиться возле вычислительного центра и к третьему курсу стал лаборантом в машинном зале. Видимо, он даже получал за это какие-то деньги, но подлость состояла в том, что обрел он над людьми власть, ибо теперь от него зависело, кого пускать в зал, а кого нет. От этого Олег очень заважничал и на всех окружающих стал смотреть с презрением, вообразив себя чуть ли не деканом среди простых студентов.

- И вот, прикинь, - рассказывал Димка, - Каргузина в среду мне говорит - вы, мол, у нас пропустили одну лабораторную, принесете бумажку о том, что отработали, и только после этого я вам подпишу зачетку и ведомость. Ну я как подорванный бегаю, то зал закрыт, то лаборанта нет, наконец вчера нахожу этого Олега, а он мне так нагло заявляет - "без вашего преподавателя я вас не могу за машину пустить, всякие ходят, вирусы приносят". Прикинь? Это меня, который писал сложные расчетные программы для отцовской конторы, когда эта мразь еще не знала, с какой стороны монитор включается! Короче бегаю полдня, нахожу Каргузину, она мне пишет чуть ли не на каком-то конфетном фантике "отработать 3-ю лабораторную" и ставит подпись, бегу обратно в подвал, протягиваю ему этот фантик, так эта зараза говорит - я через пятнадцать минут закрываю, так что в другой раз. Когда? Хоть завтра, я тут каждый день. И вот сегодня я прибегаю прямо с рюкзаком к десяти. Жду как баран эту тварь, и только к двенадцати они изволят явиться! Естественно я уже пять минут, как должен быть на вокзале. Причем отпирает дверь, говорит "ждите" и уходит. Жду его еще пятнадцать минут, наконец врываюсь в зал - эта тварь сидит за головной машиной и играет. Поворачивается - "что вам нужно?" Вот, говорю, отработать третью лабораторную. И что эта сука мне отвечает? "Приходите в понедельник, сегодня суббота, выходной." Вежливо объясняю ситуацию, напоминаю, что он сам сказал мне прийти сегодня, намекаю, что машины пустуют, а запустить лабораторку на десять минут не составит ему никакого труда. Эта тварь отвечает, что, мол, машины есть, но сеть между ними отключена, ибо выходной день. По-моему брешет. Прошу тогда разрешения сделать лабораторку на головной машине. И в ответ: "Да вы что, смеетесь? Во-первых, я работаю, во-вторых, не имею права студентов пускать за головную машину." Прикинь! Студентов! А сам значит министр, профессор всея "тетриса" и "Дуума"! После этого я не выдерживаю и говорю буквально: "Это свинство". "Ах свинство? Тогда так - во-первых, вы нарушили режим вычислительного центра, явившись в неположенный день с рюкзаком и в такой одежде, во-вторых, сессия уже закончилась и без допуска из деканата я вас на машину не посажу, в третьих, раз свинство, то я вообще отказываюсь с вами заниматься, пусть приходит ваш преподаватель и выполняет с вами вашу лабораторку."

- И что? - спросил Сергей.

- Ну и все. На электричку я уже не успел.

- А фургон?

- Автостопом. Доехал до шоссе и голосовал. Туда, к Твери.

- А денег это сколько?

- Нисколько. Автостопом же. Вот это шоссе - это же прямая трасса Москва-Питер.

- Здорово. Вот когда у меня будет своя машина...

- Ну да, и мне очень повезло - на легковушке ехал прямо из Москвы всю дорогу, классный дядька такой был, ну а последние 20 километров - вот этот фургон застопил. Кстати, я бы место проехал точно, я думал еще километров двадцать, но вижу - ты шлепаешь. Нет, ну какая сволочь!

- Сволочь. - согласился Сергей. - Когда человек получает в руки власть, он становится сволочью. А ты ему не пробовал бутылку принести?

- Да вот еще! Я и не умею такие вещи...

- А чего тут уметь. Приходишь и говоришь: "с праздником".

- Шиш ему!


Вдали показался пирс лодочной станции "Рыболов-спортсмен", Димка остался с рюкзаками, а Сергей отправился брать лодку и вернулся с веслами. Они погрузились в лодку и взяли курс на острова. Высадились на дальнем острове и стали обустраиваться, расставили палатку. С дровами на острове было плохо, поэтому пришлось за ними плыть на Черную протоку. Потом развели костер и наварили котелок вермишели с тушенкой, сожалея, что нету соли. Сергей, конечно же, расставил по берегу свои удочки.

Медленно и неохотно закатывалось солнце. Постепенно исчезало тепло, вода потеряла свою радужную подсветку, откуда-то налетели комары. Соответственно портилось и настроение. Постепенно исчерпались темы разговоров и появилось то странное состояние, когда не хочется ничего делать - ни гонять на лодке меж островов, ни купаться, ни есть, ни спать.

Солнце погасло совсем и появились тучи огоньков, невидимых днем. В воде носились какие-то светлячки, что-то подмигивало сквозь сосны с той стороны острова, вдалеке по течению светился целый букет огней - то ли прогулочные теплоходы на якоре, то ли какие-то поселки или пристани. И откуда-то доносилось тихое пение. Вначале оно было неслышным, затем переменился ветер и стали четко различимы голоса, красиво выводящие мелодии на каком-то острове за Черной протокой. Бархатные звуки, покачиваясь, плыли в черноте.

- Девчонки... - сказал Сергей задумчиво.

Димка молча кивнул, они сели в лодку и погрузились в туман.


Сначала они заблудились, потом потеряли ориентир, потом запутались веслами в тине, но наконец причалили к нужному берегу. Достаточно просторный, густо поросший соснами то ли мыс, то ли островок входил в воду, посередине его была полянка и на ней за несколькими деревцами горел костер. Завораживающее зрелище предстало перед ними - вокруг огромного костра сидели странного вида люди в серых хитонах с маленькими барабанами и флейтами, а по кругу ходил огромный хоровод молодых людей и девушек с кожаными ремешками вокруг головы. К своему удивлению, Сергей узнал ту самую компанию, которую видел днем на вокзале, только было их человек тридцать. Но сейчас лица у всех были серьезные, и происходило все это в странной торжественной обстановке, и хотя песня звучала, казалось будто танец происходит в полной тишине, необычной для такого скопления людей.

Танцующие не заметили как причалила лодка, или сделали вид, что не заметили. Но когда Сергей и Димка вылезли на берег, от сидящих у костра отделилась фигура и подошла к ним. Это была женщина лет тридцати-сорока. Лицо ее в темноте разглядеть было нельзя, но создавалось впечатление, будто глаза ее сверлили насквозь и чувствовалось в ее взгляде что-то неприятное.

- Зачем пожаловали в эту ночь? - спросила она и встала так, чтобы загораживать своим плащом костер и танцующих.

Сергей переглянулся с Димкой и начал:

- Мы вообще-то туристы, приехали рыбу половить, стоим на том берегу, за протокой. Услышали как вы поете и приплыли посмотреть.

- За Черной протокой? - насторожилась женщина, - Вы только что там плыли?

- Ну да, а что?

- Ничего. Уезжайте отсюда, вам здесь нечего делать.

- А почему вы так грубо разговариваете? - вступил Димка, - Мы приплыли к вам в гости.

Сергей тем временем все пытался заглянуть за плечо женщины на танцующих в хороводе девушек. Женщина уверенно загораживала от него костер.

- В другой день, не сегодня.

- А что сегодня?

- Долгоденствие.

- Что, что?

- Долгоденствие. Самый долгий день года.

- Ну и что? Это секрет какой-то?

Женщина молчала. Неожиданно из темноты выступил мужчина - тоже в плаще и с посохом. Сергей и Дмитрий не заметили, как он подошел. Мужчина встал рядом с женщиной и сказал:

- В день Долгоденствия духи добра и зла выходят из воды над Черной протокой. Если вы не знаете законов и обрядов, если вы не очищены духом и не готовы ко встрече, то вам нечего тут делать. Отправляйтесь обратно и ложитесь спать. И будьте осторожны.

Сергей повернулся к Димке.

- Пошли, что ли?

- Пошли. Всего доброго, спасибо вам за бесценные советы, - съязвил Димка, - если мы встретим Санта-Клауса, мы его к вам пошлем.

И они отправились к лодке.


- Вот, блин, и познакомились с веселыми девушками, - сказал Сергей, когда они отплыли.

- Долгоденствие... Долбанутики! - ответил Димка.

- А вроде на вокзале нормальные ребята были.

- Да может они и нормальные, да училка у них с приветом, или кто она там. Очищенная духом со знанием заклятий и проклятий.

- Сволочи. - не унимался Сергей, - мы к ним по-хорошему, а они нам кукиш.

Вдруг впереди из тумана донесся странный скрежещущий звук, неестественно громкий над тихой водой.

- Что это? - вздрогнул Димка.

- А это наш Санта Клаус всплывает. - невозмутимо произнес Сергей, работая своим веслом.

- Нет, серьезно. - Димка даже позабыл о весле и лодка стала заворачивать.

- Греби, греби. Ты что, в эту чушь поверил?


И вдруг в стене тумана появилось светящееся пятно, и мимо пронесся контур лодки. Лодка была необычная - длинная, с загнутым кверху носом и вся равномерно светилась ровным желтым светом. На ней посередине стояла фигура, больше напоминавшая огородное чучело - распростертые, раскинутые над водой руки, развевающийся плащ, огромная шляпа и пышные седые космы. Лица разглядеть было невозможно - лодка мелькнула мимо и скрылась позади так же бесшумно, ушла куда-то в сторону того мыса, где они только что были.

- Видал? - Сергей был тоже растерян.

- Короче в т-темпе г-грести н-надо. - сказал Димка чуть заикаясь.

Они быстро нашли свой берег, вытянули лодку и стали раздувать костер, от которого осталась к тому времени пара жалких угольков. Когда костер разгорелся, Сергей поставил разогреваться котелок с остывшей и слипшейся вермишелью. С помощью долгих махинаций, воды и бульонного кубика, вермишель удалось привести в чувство.

- Вот тут непременно надо выпить. - сообщил Сергей и достал свою флягу.

После этого настроение заметно улучшилось. Таинственные заклинатели духов и старик в лодке уже казались не зловещими, скорее забавными. Тихо плескалась речка Волга, по-прежнему зудели комары и вдалеке дружественной рукой цивилизации маячили огоньки то ли электростанции, то ли поселка, то ли прогулочного теплохода.

- Слушай, а что это песен давно не слышно? - вдруг сказал Димка.

- Назаклинались и спать легли. - предположил Сергей.

- А костер горит вовсю. - кивнул Димка.

Сергей обернулся.

- Ого! Ну они постарались, конечно. Лес спалят, идиоты!

Вдалеке ярко палил огонь, пробиваясь сквозь туман. Казалось, будто костер действительно увеличился во много-много раз.

- Ладно, фиг с ними. - махнул рукой Сергей, отвинтил колпачок фляжки и плеснул еще по кружкам, - Нам сегодня два раза обломали классный уикенд.

- Зато будет что вспомнить. - усмехнулся Димка, - И рассказать!

- Смотри! - вдруг страшным шепотом произнес Сергей и дернул Димку за куртку.

По воде сковозь туман со стороны далекого мыса прямо на их костер стремительно шла светящаяся лодка с темной фигурой на корме.

- Бежать не будем. - сказал Сергей каким-то механическим голосом.

Он нашарил топор, положил его рядом и прикрыл курткой.

- Осиновый кол надо. - вспомнил Димка то ли всерьез, то ли с иронией.

- Убью, искалечу. - процедил сквозь зубы Сергей.

- Да ладно тебе. - произнес Димка, - Бога и дьявола не существует.

- Искалечу. - упрямо повторил Сергей, и почувствовал себя немного уверенней.

Тем временем лодка бесшумно причалила к берегу, и старик - теперь было видно, что это действительно старик, - приблизился к костру.

При свете костра он не казался таким зловещим - обычный бомж или рыбак. Шляпа, штаны, пальто, длинные седые волосы. Однако если приглядеться, лицо его было странным - землистого цвета, в каких-то шрамах. Хуже всего были его глаза - они утопали в морщинах и огромных седых бровях, но при этом были ненормально большие, черные, с ослепительно яркими белками и огромным зрачком, вертикально вытянутым, как у кошки.

Старик резко остановился в метре у костра и замер.

- Разрешите ли погреться? - произнес он после паузы.

Голос у него был вполне обычный, разве что чуть хрипловатый. Говорил он звучно, без какого-либо акцента. Речь его была безукоризненно правильной. Нормальная городская речь.

- Присаживайтесь. - произнес Димка.

Старик сел на полено, закинув полы плаща и расправил руки над огнем.

- Вермишели с тушенкой? - осведомился Димка.

- Благодарю вас, я не голоден.

- Водочки? - предложил Сергей.

- Если не обременит. - поразмыслив, кивнул старик, запустил руку в карман плаща и извлек старинную металлическую кружку.

Сергей с Димкой удивленно переглянулись. Разлили по кружкам, чокнулись, выпили, помолчали.

- Странная у вас лодка. - задумчиво сказал Димка.

Вместо ответа старик чуть наклонил голову налево.

- Светится в темноте. - продолжил Димка.

Старик наклонил голову направо.

- Гнилая, - неожиданно сказал старик. - Гнилуха светится. А как рыбалка?

- Да вот поставил на ночь, там посмотрим, - ответил Сергей.

- Будет. - уверенно сказал старик. - А сами откуда?

- Из Москвы, студенты, - ответил Димка.

- Приехали на... долгоденствие, побыть наедине с природой, пообщаться с духами света и тьмы. - сказал Сергей.

Старик ничего не ответил. Димка бросил на Сергея испуганный взгляд, и тут старик заговорил.

Больше всего это было похоже на проповедь. Старик долго говорил что-то о равновесии света и тьмы, пару раз мелькнули слова "равноденствие", "долгоденствие", вроде бы даже "короткоденствие", но смысла проповеди ни Димка ни Сергей так и не поняли. Затем старик спросил, что бы они хотели получить от сил света и тьмы?

- Да в общем ничего. - ответил Димка.

- Это уже хорошо. - сказал старик. - Значит, вы поняли то, что я сказал.

- Нет, - вмешался Сергей, - а есть какие-нибудь э... возможности?

- Возможности безграничны. - сказал старик. - Что бы ты хотел?

- Ну я так сразу не знаю. - Сергей задумался. - Машину бы хотел. Фирму свою организовать хотел бы.

- Я не даю машину, я даю возможность.

- А я бы хотел стать известным академиком. - сказал Димка. - Есть такая возможность?

- Возможность у тебя и без меня есть всегда, что тебе мешает?

Димка задумался.

- Теоретически ничего. Окончу институт, аспирантуру, может докторскую напишу. Ну и так далее - если повезет.

- Так что мешает? - повторил старик.

Димка вспомнил про лаборанта.

- Люди иногда мешают. - вздохнул он.

- Ага. - казалось, старик обрадовался, - И тебе люди мешают? - он повернулся к Сергею.

- Ну да. - сказал Сергей. - Мешают.

Старик встал.

- Знаете что я вам дам? Я вам дам кукиш.

- Спасибо. - кисло усмехнулся Димка.

- Встань! - вдруг властно скомандовал старик и Димка невольно вскочил.

Следом вскочил Сергей, глухо звякнул топор, выскользнув из-под куртки. Старик мельком глянул на топор и скомандовал:

- Протяните каждый правую ладонь.

- Я левша. - сказал Димка.

- Значит, левую.

Словно во сне, Сергей и Димка медленно протянули руки. Старик вдруг резко взмахнул обоими ладонями и ударил Сергея и Димку по рукам. Касание продолжалось доли секунды, но они успели почувствать, что ладони старика просто ледяные, пронзительно ледяные.

- Теперь слушайте внимательно и запоминайте на всю жизнь. - властно приказал старик, - Как только кто-нибудь из вас покажет какому-нибудь человеку при личной встрече кукиш - с тем случится маленькая неприятность. Очень маленькая. Но запомните - с каждым разом мощность кукиша растет. Каждая следующая неприятность будет чуть больше. Примерно раз на трехсотый каждый из вас уже сможет убивать. Сначала тех, кто послабее - детей, стариков, затем мощности хватит на любого. Дерзайте!

Старик развернулся и, ни слова не говоря, пошел к воде. Бесшумно мелькнула в тумане желтая светящаяся лодка и исчезла.

- Ну что? - сказал Димка после долгой паузы.

- Херня какая-то. - поморщился Сергей. - И вообще надо спать ложиться, вон от костра опять одни угли остались.


Утренний холодок пролетел над рекой, отогнул полог палатки, подкрался к спальным мешкам и дерзкими холодными лапами вцепился в спящие тела. Димка и Сергей вскочили. Сергей побежал проверять удочки, а Димка начал колоть оставшиеся дрова - развести костер, а заодно согреться.

- Ого! - крикнул Сергей, - И еще! И еще! На каждой леске! Восемь штук! И какие огромные рыбины!

- Не соврал старик. - откликнулся Димка.

Вспомнив о старике, Сергей поморщился. Вчерашний вечер, яркий и насыщенный событиями, путешествиями и беседами, сейчас почему-то казался каким-то безнадежно далеким и забытым, будто произошел много лет назад.

Друзья наскоро открыли банку шпрот, посушили на деревянных щепочках кусочки хлеба и разогрели котелок со вчерашним чаем. Макароны, окаменевшие за ночь во втором котелке, пришлось выковырять прутиком в реку.

Погода несомненно испортилась. По небу шастали неблагонадежного вида тучки, периодически начинал капать дождь, со стороны Черной протоки и через островок, в сторону лодочной станции дул сильный ветер, как бы намекая, что пора ехать домой. К полудню стало ясно, что будет ливень.

Друзья быстренько собрались, погрузились в лодку и отчалили. Ливень начался, когда они были уже на середине реки. С неба ведрами лилась вода, откуда-то сбоку появились волны, неприятно раскачивающие лодку, и Сергей с Димкой чувствовали себя уже не студентами-туристами, а скорее рабами-гребцами на древней галере.

Наконец они подплыли к пристани.

Сквозь пелену дождя замаячили бурые бревна причала и раскачивающиеся вдоль него на ржавых цепях зеленые плоскодонки с облупившимися бортами.

Подплыв поближе, друзья увидели необычное оживление. Светили фары, где-то в дождевом тумане ревел моторный катерок, бегали люди.

Димка и Сергей выгрузились на берег и увидели потрясающую картину: на причале, прячась под козырьком избушки лодочника, лежали люди. Рваные, обгорелые, сломленные страхом. Приглядевшись, Сергей и Димка узнали вчерашнюю женщину - предводительницу хоровода - и остальных ребят с островка. Глаза женщины были тусклые, руки перебинтованы, а лицо в копоти. Рядом стоял милицейский фургончик и две машины скорой помощи.

Сразу же подошли два милиционера и стали спрашивать Сергея с Димкой, кто они такие, откуда приплыли и не видели ли чего необычного прошлой ночью. Сергей сказал, что ничего не видели, рыбачили на острове. Димка подсел к одной девчушке и принялся расспрашивать.

Девушка отвечала неохотно, словно в полусне. Единственное что смог выяснить Димка - это то, что мыс, на котором они стояли, сгорел напрочь, многие получили серьезные ожоги, хотя никто не погиб. Сгорели все вещи и даже лодки, точно так же взятые напрокат в "Рыболове-спортсмене". Полночи пришлось просидеть в тине, в воде, спасаясь от пламени, а под утро их подобрали катера рыбнадзора и привезли на пристань.

Димка так и не смог выведать, что же произошло у них на островке этой ночью. Напоследок девушка лишь сказала с какой-то непонятной тоской: "Вы очень вовремя уплыли..."

Вскоре подъехала еще одна "скорая помощь" и увезла большую часть погорельцев. Димка побеседовал с милиционерами, и они согласились подкинуть их в своей машине до самой станции "Конаково", так как сами туда ехали, везя в отделение женщину-предводительницу для составления протокола.


Сидя на рюкзаках, Димка и Сергей ждали электричку. Дождь кончился, но небо было хмурым.

- Смотри-ка ты, - нарушил молчание Сергей, - "знающие законы и обряды, готовые к встрече", - он передразнил вчерашние слова женщины с посохом.

- Прекрати, - сказал Димка, - у людей горе.

Они еще немного помолчали.

- Слушай, а мы им кукиш случайно не показывали? - спросил вдруг Димка.

- Да нет вроде. - ответил Сергей. - По крайней мере после беседы со стариком...

- Я уже не знаю, чему из этого бреда можно верить? - сказал Димка как-то жалобно.

Сергей промолчал.

- Нет, ты скажи, ты веришь в это?

- Во что "в это"?

- В кукиш.

- Не знаю.

- Давай проведем эксперимент. Ты мне покажешь кукиш, а я тебе.

- Зачем?

- Боишься?

- Не боюсь, но зачем?

- А если не боишься - то почему бы и нет? По счету три.

- Ну давай. Раз, два...

- Ну?

- Подожди, пусть эти две тетки пройдут, а то подумают, что мы идиоты, сидим, кукиши тычем. Раз. Два. Три.

Каждый выбросил вперед руку с кукишем, подержал секунду и разжал. Ничего не произошло.

- Ну и когда начнутся неприя... - начал Димка, но не закончил фразу: на рукав штормовки шлепнулась белесая капля и расплылась.

Димка дернулся и резко поднял голову - ныряя в воздушные ямы, в воздухе носились воробьи. Сергей неожиданно заржал и ржал все время пока Димка расшнуровывал карман рюкзака, доставал отсыревшую газету и стирал с рукава птичий плевок. Наконец пятнышко стало почти незаметным.

- Дома отстираю твою мелкую пакость. - сказал Димка. - Однако это могла быть и просто случайность.

- Угу. - кивнул Сергей.

- Ведь с тобой же ничего не произошло? - Димка внимательно оглядел Сергея. - Никто на тебя не нагадил... А сам ты? Ну-ка встань!

- Прекрати паясничать. - сказал Сергей. - Со мной все в порядке.

- Подумай, подумай! - настаивал Димка.

- А чего мне думать? Никто на меня не нагадил, ничего на меня не упало, сам я никуда не упал...

Сергей встал, передвинул рюкзак подальше от края платформы, сел снова и продолжил:

- Сам никуда не упал, штаны не порвал, никакая оса меня не укусила...

- Чего ты замолчал? - поинтересовался Димка.

Сергей не ответил.

- Дар речи потерял? - обиделся Димка.

- Тьфу. Забыл коробку с крючками на берегу. Ну и фиг с ними.

- Ага! - обрадовался Димка.

- Чему ты радуешься, дурак? Я же их потерял до того, как ты мне показал кукиш! До того!

- А вот это не отмазка! Причинно-следственная связь налицо. Я показал кукиш - и ты вспомнил что потерял.

Сергей замолчал, задумавшись.

- Интересное, однако, получается дело... - протянул Димка.

- Все равно не верю. - сказал Сергей. - Давай еще раз. Эксперимент должен быть чистым.

Димка кивнул без особого энтузиазма:

- Поправка, теперь каждый покажет кукиш сам себе.

- Идет.

В воздухе мелькнули два кукиша. Секунду ничего не происходило, затем над платформой раздалось громовое рычание. Сергей и Дмитрий похолодели. Но оказалось, что это просто ожил динамик станционной трансляции. Хрюкнув, динамик произнес деловым женским голосом:

- Электропо-о-езд на Москву на шестнадцать сорок по техническим причинам отменяется. Следующий электропоезд на Москву проследует в девятнадцать ноль одну. Электропо-о-езд на Москву на шестнадцать сорок...

- Блин! Экспериментаторы хреновы! - Сергей зло плюнул. - Три часа еще ждать!!

- Зато теперь нет сомнений в кукише. - вздохнул Димка.

- Да еще как сказать. - возразил Сергей, - Пока все укладывается в обычную теорию вероятности.

- Может хочешь еще разок проверить? - спросил Димка, прищурившись.

- Нет, нет, хватит.


Три часа прошли в угрюмой скуке. Друзья сидели на рюкзаках, по очереди ходили то к колонке за водой, то гулять по окрестностям. Из окрестных достопримечательностей были обнаружены продовольственный магазин и промтоварный. Оба были закрыты, очевидно по причине воскресенья. Сергей ходил узнавать насчет каких-нибудь автобусов, но оказалось, что таких нет. Димка предлагал отправиться в Москву автостопом, но выяснилось, что машин в округе практически нет, а до ближайшей трассы идти пять километров - с намокшими рюкзаками этого делать совсем не хотелось. Наконец наступило долгожданное "девятнадцать ноль одна", но электрички не было. Лишь еще через десять минут вдалеке показалась ее зеленая морда.

- Сейчас еще народу будет тьма, не влезем, пошли к последнему вагону, там должно быть проще. - сказал Сергей.

- Слушай! - Димка вдруг лихорадочно схватил Сергея за рукав, - Ты понимаешь что это такое?! Что такое кукиш?!!

- Понимаю. Зло. - ответил Сергей.

- Давай поклянемся, что никогда и никому не покажем кукиш!! - глаза Димки блестели, - Сейчас же дадим нерушимую клятву! Немедленно! Не сходя с этого места!

- Давай. - согласился Сергей. - Только я бы сначала пару раз показал кукиш одному человеку, есть у меня такой человек...

- Никогда! Поклянись сейчас же! Ты понимаешь, что нам дали в руки?

Сергей вздохнул.

- Да все я прекрасно понимаю. Давай.

Друзья сцепили руки.

- Хором! - сказал Димка, - Повторяй за мной: я клянусь своей честью, здоровьем, счастьем, всем на свете, что никогда и не при каких условиях не покажу никому кукиш!

- Я клянусь своей честью, здоровьем, счастьем, всем на свете, что никогда и не при каких условиях не покажу никому кукиш. - повторил Сергей. Он тоже был полностью серьезен.

Они стояли сцепив руки и глядя в глаза друг другу, а рядом уже подъезжала электричка, громыхая дверями...


* * *

- Дим, тебя когда сегодня ждать? - спросила Алена.

- Поздно, не раньше десяти. А что?

- Да ничего. Когда же вы наконец его включите?

- Да вот-вот уже. Еще немножко осталось. К осени уже переедем. Ну пока!

- Чтобы все прошло сегодня благополучно!

- Хочется верить.

Дмитрий Борисович махнул жене и дернул рычаг затвора - дверь чупа бесшумно закрылась. Он пристегнулся и набрал JA0004 - код приемной площадки, один из первых кодов в новой зоне JA. Код JA - центральная Антарктида - не значился пока ни в одной публичной лоции. Пока. Требовать посадку на базу Антарктиды могли только работники строящегося Академгородка, ну и конечно сам директор проекта, академик Дмитрий Борисович Лебедев. Сама равнина, конечно, была открыта - только не было там специальных стоянок, да и кому бы пришло в голову туда летать? Пока.

Чуп заворочался, поднялся, покатил к скату крыши и прыгнул. Дмитрий Борисович затемнил иллюминатор и откинулся на спинку кресла. Тут же навалилась тяжесть, руки налились свинцом, на грудь словно положили гирю, закружилась голова и перехватило дыхание. Через пару минут организм привыкнет и можно будет работать. Но тяжесть почему-то не отпускала, зато несколько раз, и все сильнее, кольнуло сердце. Вот еще новая напасть! Дмитрий Борисович щелкнул кнопкой и сбавил ускорение до шестерки, а затем до четверки. С сердцем шутки плохи.

Три раза в неделю Дмитрий Борисович летал из Москвы в антарктический академгородок и обратно, а иногда, если работы было много, оставался там на несколько дней. Как всякий человек, которому по долгу службы приходится регулярно летать в межконтиненталки, Дмитрий Борисович переносил перегрузку неплохо и обычно летал на восьмерке. Дорога в один конец занимала пятьдесят минут, правда довольно утомительных.

Сегодня, как назло, надо было во-первых спешить, во-вторых успеть поработать в полете. И вот проснулось сердце. Дмитрий Борисович взглянул на пульт - по прогнозу полет теперь занимал час пятнадцать.

- Ну и черт с ним. - произнес он и потянулся.

Маленькая гоночная "Nokia" имела кучу преимуществ не только перед отечественными чупами "Жигули" или гробами-автотакси, но даже перед "Мерседесом", недаром она стоила такую кучу денег. Для регулярной межконтиненталки лучшей модели чупа было не найти. "Nokia" шла совершенно ровно и бесшумно, зря не виляла. Собственно личная машина Лебедева и так имела наивысший, правительственный приоритет, поэтому виляли все остальные чупы, встречающиеся на курсе. В межконтиненталках встреч практически никогда не было, зато ездить в городе было очень приятно. Дмитрий Борисович вдруг вспомнил, как месяц назад он поставил чуп на однодневную профилактику, и тут как раз случилось проехать с женой на такси из гостей - километров пятьдесят, не больше. Зато в праздник и вечером, через центр. Боже мой, до чего захламили воздух! Кто бы мог подумать всего каких-нибудь двадцать лет назад, что возможно такое явление, как воздушная пробка в центре столицы! Чуп-такси с пятым приоритетом (ниже только багажные автоматы) трясло без остановки, а затем пришлось десять минут буквально провисеть в воздушной пробке! Нет уж, только "Nokia". Хотя эта машинка тоже имела свои недостатки - например, крохотная кабина.

Дмитрий Борисович глянул на пульт - да, чуп уже вышел в верхние слои атмосферы, здесь будет хорошая связь. Он протянул руку и ткнул клавишу селектора. Экран осветился тотчас же, появилась секретарша Ниночка и деловито затараторила:

- Дмитрий Борисович, готова сегодняшняя ведомость, пришел посетитель от "Общества детей-инвалидов" - на сегодня записан, и два раза звонил Томас.

Дмитрий Борисович откинулся в кресле. Кресло послушно прожужжало сервомоторами и изогнулось, тщательно облегая спину.

- Понял. Значит так, Томаса гоните в шею, ведомость подождет, включите посетителя. Хотя стоп, наоборот - посетитель подождет, давайте сначала ведомость.