Когда я был младше, я отчетливо помнил, что небо и вода были зелеными, а растения - синими. У меня недоставало кусочка правого уха, и мне говорили, что он был откушен крысой.

Однажды, когда мне было 8 лет, я проснулся и увидел, что небо теперь голубое. Я был в шоке и испуган, никто не помнил тот же вчерашний день, что и я. А еще я узнал, что в то время как у меня по-прежнему отсутствовал кусочек уха, он был отрезан, когда меня стригли в первый раз.

После произошедшего меня заставили пройти терапию, и ленивый терапевт сказал, что я выдумал все это, чтобы привлечь к себе внимание. Хотя я понимаю, что со стороны это так выглядит.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Автор: Krestovskiy
Источник: https://mrakopedia.org/

Прежде, чем я начну свое повествование, давайте кое-что проясним. Я не наркоман и не алкоголик, никогда не имел проблем с нервами или психикой, о галлюцинациях только слышал. Знаю, все сумасшедшие так говорят, но поверьте, после случившегося я добровольно записался к мозгоправам, потому что начал сомневаться в собственном душевном здоровье. Оно оказалось абсолютно исправно.

К сожалению.

Честняк, аноны, для меня сейчас было бы огромным облегчением получить путевку в жёлтый дом с выпиской о шизофрении или каком-нибудь другом серьезном расстройстве. В таком случае получилось бы, что я ненормален, то есть, всего лишь сбился с курса прописанной человеками нормы. А теперь получается, что ненормален окружающий мир. Но миру-то никто норм не прописывал, так? Ученые мужи и по сей день не в силах объяснить целый список явлений и парадоксов. Это наталкивает меня на нехорошую мысль: возможно то, что стало самым безумным кошмаром в моей жизни, для мира на самом деле является совершенно естественным порядком вещей. И происходит постоянно. На каждом углу. Возможно, даже каждую секунду.

Но давайте обо всем по порядку.

Начинается моя история более чем мирно. Несколько лет назад я представлял из себя распиздяистого студентика, который вспоминал об учёбе только в разгар сессии, а остальное время делил между шашлычными посиделками, войной за бабское внимание и WoT’ом. Последний пункт и стал отправной точкой моего повествования. На форуме танкистов я познакомился с одним чуваком… назовем его Н. Наше плодотворное боевое сотрудничество скоро переползло на уровень контактовской дружбы, а позже вылилось в длительные печатные беседы, которые с течением времени становились ламповее и душевнее. Хотя Н. стал первопричиной всех моих нынешних проблем, я все равно не могу думать об этом человеке без уважения. Это был прямо-таки не годам эрудированный парень с широким кругозором, что нечасто встречается среди ВоТеров (простите, ежели кого обидел). Впрочем, столь интересные собеседники в принципе встречаются нечасто.

Н. был немного старше меня и прожил весьма непростую жизнь. Когда мы познакомились, минул едва ли год со смерти его последнего живого родственника, деда по отцовской линии. Что случилось с остальными членами семьи — не знаю. Он никогда не говорил об этом, а я считал бестактным вести расспросы на такую тему. Но вместо того, чтобы забить на учёбу и утопить печаль в дешевом спирте, Н. вложил каждую секунду полученной свободы в свое будущее. Вскакивал затемно, отправлялся на какие-то подработки в местных заведениях, после ехал в столицу на вечерние занятия. К началу описанной в моем рассказе заварухи он уже закончил худвуз и преподавал рисование в местной школе, а параллельно творил всякие интересные штуки — писал потртреты, продавал в интернете пейзажики и даже расписывал храмы. Временами я завидовал столь романтичному образу жизни. Хотя на деле менее всего хотел бы променять прелести столицы на тесную, пропахшую разбавителем для красок квартирку в Подмосковье.

Всю жизнь у Н. была только одна крыша над головой. Располагалась она в одной из подраздолбанных хрущевок Правдинского поселка. Что, не слыхали о таком?

До знакомства с Н. я и сам не слыхивал. Специфическая, но забавная локация примерно в полуторах часах электричковой езды от моего родного ДС. Недалеко от Правдинского есть две замечательные вещи. Во-первых, здоровенный дикий лес с болотами, буераками, сосняками и прочим декором из рассказов Виталия Бианки; а во-вторых, нехилое такое водохранилище, по своему великолепию ничем не уступающее естественным водоемам. Не в последнюю очередь я решился навестить эту глухомань из-за водохранилища.

Вышло всё так: я и Н. практически одновременно расстались со своими тнями. Я чуть раньше, он чуть позже, но един хрен. Я предался нытью и депре, а Н. в силу своего жизнелюбия быстро вспомнил о принципе «если тебе достался лимон, то проси к нему соль и текилу». Нет девушки — есть холостяцкая свобода! Решив приподнять настроение нам обоим, он пригласил меня на уик-энд к себе в гости: порыбачить. Да, это было одно из наших общих увлечений. Хотя последний раз я держал в руках удочку пять лет назад, но готов был отдать многое за возможность вновь побаловать себя таким времяпровождением.

В итоге я отдал гораздо больше, чем рассчитывал. Но, как уже говорилось, обо всём по порядку.

В общем, долго уговаривать меня не пришлось. С начала недели я едва мог усидеть на месте, предвкушая славные пацанские выходные с дешевым алкоголем, плеском рыбьих тушек в пластиковом ведерке и стрекотанием цикад под жарким полуденным солнцем. Утром пятницы я схватил заранее приготовленный рюкзак и отправился к Ярославскому вокзалу. Впереди меня ждали три выходных, два из которых я собирался провести в отличной компании. Хорошее настроение так и перло.

Хотел бы я поэтично расписать красоты Правдинского, но пошли они к черту по двум причинам: во-первых, кому оно надо; а во-вторых, я не особенно их запомнил. В памяти осталось только четкое разделение окрестностей на две половинки. Одну, скучную, занимали свежие коттеджи толстосумов и дачные новострои. А вот вторая, куда более интересная — сплошной привет из девяностых. Рядом с лесным массивом законсервировались пятиэтажки, гаражи-коробочки с облезающей краской, заплесневелые ларьки, в которых продавали просроченную колу и их собратья-«стекляшки» с дебильными названиями. Но самой забавной частью поселка были местные аборигены, всем своим видом и манерами дававшие понять, что класть им на течение времени.

Н. встретил меня у станции. Вскоре мы уже тарились товарами первой рыбацкой необходимости: пивом, хлебом, ветчиной, пивом, воблой (а вдруг не нарыбачим нихрена), сигаретами, сухариками, пивом, пивом, пивом. ИРЛ Н. оказался столь же занятным собеседником, сколь и в сети, а потому время летело незаметно. В общем-то, ничего интересного припомнить не могу. Так называемая «рыбалка» превратилась в смесь из экскурсии по местности, бухаловке, хлопанью комаров и попыток искупаться. Мы словили только пару захудалых ротанов, но это не испортило веселья.

Которое я, к слову, тоже не очень запомнил.

А вот момент, с которого все начало незаметно катиться по наклонной — запомнил. Хорошо запомнил.

Под вечер, когда мы с Н. уже направлялись к его берлоге, на глаза нам попался ржавый скелет отечественной машинки. Он торчал прямо из травы, стелившейся у самой кромки леса. Возле него сновала пара мальчишек. Не сдержав любопытства, мы спросили, зачем они возятся с этой рухлядью. Пацаны сказали нам, что ловят ящериц. Дал знать о себе нерастраченный рыбацкий азарт — мы решили помочь им и дружно перевернули ржавчину набок.

Открывшееся зрелище запомнилось мне надолго. В одной из рытвин, которую прочертило железо, шевелился клубок маленьких коричневых тел. Похоже, мы распотрошили ящериное гнездо или что-то вроде того. От двух пьяных мужиков, ворочающих металлолом, не стоит ожидать аккуратности — ящериные тела, покореженные и раздавленные, истекали кровью. Некоторые из зверьков в агонии отбрасывали хвосты, которые конвульсивно бились на телах их умирающих товарищей, другие тщетно пытались уползти на покалеченных лапках.

Настроение сразу испортилось. Ни у кого не было намерения играть в живодеров. Мы, конечно, хотели выудить ящериц, но вовсе не собирались убивать их или калечить. Просто не удосужились подумать головой прежде, чем действовать.

Я вот не шибко суеверен… но временами все же задаюсь вопросом, а не получил ли предупредительный знак таким образом? Если да, то десяток рептилий отдали свои жизни зря. Сорян, чешуйчатые. В тот день я был свободным пьяным холостяком, отрывающимся вдали от повседневной рутины, и не собирался позволить кучке ящериц испортить мой уик-энд. Тогда я вообще быстро забыл о них. Вспомнил гораздо позже, когда… ну да, обо всем по порядку же. Короче, извинились мы с Н. перед мальчишками за наш кровавый фэйл и отправились дальше, в квартиру, к толчку и компу.

Домашние посиделки пошли как по маслу — тупо и весело. Мы угорали с каких-то модов, стримеров, обновлений и прочего стаффа. В двух шагах от хрущевки, где жил Н., стоял ночной магаз с придурошным названием «Тийна». Внутри висели плакаты тридцатилетней давности с пост-советскими зайчатами и продавалось пиво в пластике, которое, кажись, в деды этим плакатам годилось. Зато о сухом законе там даже не слышали. Типично местная тема такая. Эта «Тийна» снабжала нас алко и табако весь вечер, и, не сомневаюсь могла бы проснабжать ещё всю ночь.

Но нагрянул главгерой моей россказни.

Явился он в самый разгар движухи. Наконец-то Н. врубил World of Warships, начав посвящать меня в тайны геймплея. Я разрывался между уважением к товарищу и желанием отобрать у него мышку, когда услышал… это. Глухой, но отчетливый стук в дверь. «Бух-бух. Бух-бух. Бух-бух.» Словно пародия на звуки сердца. Стучали так ритмично, что поначалу я списал это на звуки ремонта. Ну мало ль кому в голову треснет забивать гвоздь на исходе дня. Да и на кой барабанить в дверь, когда есть звонок?

Увлеченный битвой, Н. вообще не замечал всего этого шума. А стук не прекращался, хотя настойчивее тоже не становился. Удары повторялись стройно и монотонно, словно кто-то упорно посылал сигнал на морзянке. Ситуация становилась странной. Слишком странной, чтобы её игнорировать. Не выдержав, я оторвал Н. от монитора и заставил прислушаться. С неохотой мой товарищ повернул голову в сторону двери, продолжая краем глаза следить за подплывающим врагом. В первые несколько секунд казалось, что он вообще проигнорит мои слова, но когда до Н. наконец долетело это ритмичное «бух-бух», его словно подменили.

Я мог ожидать любой реакции, кроме той, что последовала. Резко вырубив колонки, он вскочил из-за стола и побелел, как простыня. На мониторе его кораблик беспощадно дамажили, но Н. вдруг разом потерял весь интерес к игре. Я лишь варежку разинул.

— Гриш, — сказал Н. дрожащим, как мне показалось, голосом. — Иди у входной двери встань.

— Зачем? — недоумевал я, но Н. оставил мой вопрос без внимания.

— Встань и слушай. В глазок не смотри. Если стучать перестанут — спрячься в ванной. Хлопни дверью погромче, что бы я услышал.

— Да ты че, прикалываешься? Какого хрена?

— Делай, что говорю.

Что-то стремное такое я услышал в его голосе. Возможно, это называется ужасом. Возможно, едва сдерживаемой паникой. А кореш мой, к слову говоря, не из пугливых. Но что бы мне там не послышалось в голосе Н., задавать вопросы сразу расхотелось. А ещё стало чертовски неуютно.

На нетвердых ногах я поплелся к двери. Но когда я прибыл к месту назначения, стук резко затих, словно стучавшему вдруг надоело его занятие. И только я собрался рвануть было к ванной по распоряжению Н., как стучать начали снова. Однако теперь это звучало по-другому — более глухо и будто с другой стороны. До меня дошло, что теперь стучат в соседнюю дверь. Ни ритм, ни сила ударов не изменились. Похоже на поведение надоедливого опросчика… Вот только почему за дверью царит полное молчание? Почему ему никто не открывает? Почему хотя бы не орут, что бы убрался и перестал колотить в дверь? Почему соседи вообще никак не реагируют на стук?!

Я уже хотел сказать об этом Н., но когда увидел, что он делает, то забыл слова от удивления.

Он успел зашторить все, абсолютно все окна в квартире тяжелыми советскими занавесками. Когда я повернулся, то увидел, как Н. лихорадочно носится по комнатам, скрепляя булавками и огрызками проволки прорехи между тканями.

— Ты че творишь? — не сдержавшись, зашипел я шепотом. — Серьезно, Н., что за херня вообще?

Н. по-прежнему не отвечал, продолжая заниматься своим делом.

А стук все продолжался. Через какое-то время он переместился ещё дальше. Судя от отдаленности звучания, ломились уже в дверь напротив…

Чего я только не передумал в те минуты. Что местные братки кидают какое-то предупреждение таким странным образом. Что знакомый жильцам дома буйный наркоман в очередной раз забыл, где находится его квартира. Что здесь однажды произошел инцидент с маньяком или грабителем, которому кто-нибудь непредусмотрительно открыл дверь, и теперь весь дом паникует, даже если стучится обычный бомж, желающий выклянчить полтос-другой. А кто в моей ситуации не попытался бы найти рациональное объяснение, пускай самое нелепое?

Тем временем Н. покончил со шторами и подошёл ко мне. Про себя я отметил странную дерганность его движений. Последний жест удивил меня едва ли не больше всего остального. Н. нервно выхватил из кармана кусочек серой клячки и налепил его на дверной глазок. Все. Это было уже чересчур для всех моих теорий о бомжах и маньяках. Происходящее окончательно потеряло смысл.

С того момента, как мы услышали стук, обычная разговорчивость Н. исчезла без следа. Теперь он разговаривал отрывистыми и короткими фразами. Совсем на него не похоже. Попырившись на дверь каким-то покойницким взглядом, Н. повернулся ко мне.

— Перебрал я, Гриш. Голова трещит. Давай по коечкам. Завтра пораньше встанем — пару годных мест прошарим. Оке?

— Ну ладно… — буркнул я, продолжая прислушиваться к звукам за дверью.

Я прислушивался ещё полночи, если не дольше, лёжа на приготовленной Н. раскладушке. Сна — ни в одном глазу. Я слушал даже после того, как стуки прекратились, ожидая что вот-вот возобновится этот звук, напоминающий биение сердца: «Бух-бух. Бух-бух.»

Наконец меня начало понемногу клонить в сон. Мысли стали путаными, в ушах зазвучали призрачные голоса подкатывающего сновидения. Я почти отключился, когда вдруг понял… Наш мозг такой шутник, едрить его в извилины. Именно в те несколько секунд на грани сна и бодрствования, он нередко выуживает из подсознания супер-внезапную мысль. Ту самую, которая почему-то не приходила в голову, несмотря на свою очевидность. Именно такая мысль со мной приключилась. Я дернулся, резко распахнув глаза, словно меня током треснуло и разом взмок.

Шаги. Я ни разу не услышал шагов. Даже намека хоть на какой-то звук перемещения. Ни шуршания, ни шарканья, вообще ничего. Я отчетливо слышал, как этот стучальщик с педантичной аккуратностью приходовал каждую дверь в подъезде, пока не исчез из поля слышимости. Но в перерывах между стуками в разные двери царила абсолютная тишина. Словно этот… кто бы он там не был, бесшумно парил по воздуху.

Не думаю, что местные бомжи так умеют.

Признаться, я ненавижу испытывать чувство страха. Обычно мне легко побороть его, но в ту ночь все было иначе. Как только до меня дошло отсутствие шагов, мне захотелось вскочить с лежанки, выбежать из квартиры и мчаться без оглядки до самой Москвы. Сука, да хоть до Аляски или Шамбалы, лишь бы прочь от этой ебнутой хрущевки с её стучащими призраками. Как мне удалось удержать себя на месте, я сам не понял.

Спал ли Н.? Хрен его знает. Судя по тому, что ни храпа, ни сопения с его кровати не доносилось, мы оба бодрствовали до самого рассвета. Лишь когда небо начало светлеть и зачирикали утренние пташки, я наконец-то прикорнул.

Мне приснился неприятный сон. Я забыл о нём сразу после пробуждения, однако недавно вспомнил снова, причем с потрясающей ясностью, словно видел его только что. Мне снилась глубокая земля — холодная и плотно утрамбованная. Я шел, куда глаза глядят. Прямо сквозь толщу этой земли. Словно она была бесплотной иллюзией… или словно иллюзией был я сам. Душная, темная и тесная, земля давила на меня со всех сторон, поэтому я отчаянно высматривал хоть какой-нибудь проблеск выхода, но его не было. Всюду — назад и вперед, вверх и вниз, — тянулись бесчисленные километры почвы, которой не было конца.

Я проснулся с оледевневшими конечностями и ознобом во всём теле, хотя на улице вовсю пекло солнце. Н. уже заваривал опохмеляющий кофе под бодрый тяжеляк из стерео. Когда я выполз на кухню, он жизнерадостно поприветствовал меня, словно вчера вечером ничего не произошло. Эта идиотская, откровенно натянутая веселость отбила всякое желание разговаривать о ночных перестуках. Н. не собирался ничего пояснять мне — разве что какую-нибудь заранее придуманную отмазу. И я решил подыграть ему. В конце концов, мне и самому не хотелось портить остаток выходных.

Но, как я ни старался, окончательно выкинуть из головы мутную тревогу не получалось.

Днем я сказал Н., что хочу прогуляться. Отчасти это было правдой. Я действительно отправился бродить по местности, только мои нервные хождения ничуть не напоминали прогулку. Мне просто хотелось обдумать случившееся. Пожалуй, нет смысла описывать скомканные мысли, которые беспорядочно метались у меня в голове, пока я бороздил шагами посёлок.

Главное событие того дня произошло, когда я остановился закурить, уже почти вернувшись к злополучной хрущевке. Я дымил за гаражами, точно такими же, какие прятали меня от родительских глаз в далекие школьные времена. Все эти «ракушки» и покрытые ржавчиной железные коробки идеально подходят для укрытия, поэтому я чуть не выронил сигарету, когда из их рядов вынырнул невзрачный пенсионер. Впрочем, не выказав агрессии, старик дружелюбно спросил огоньку и кинул пару фраз в явной надежде завязать разговор. Я был совсем не в настроении трепаться с кем-либо, но обижать дедулю своим молчаливым уходом тоже не хотелось. Пришлось поддержать беседу. Старикан представился дедой Микой и спросил, давно ли я сюда переехал.

— Да нет, я всего на пару дней к другу погостить. — Я назвал имя и фамилию Н. — Может, знаете такого, он в соседнем поселке церковь расписывал.

— Ааааааа, из 19-ой квартиры? Конечно, знаю, славный парень. Так ты у него остановился? Сталбыть, слыхал Стукача вчера вечером? Не повезло тебе…

— Кого? — переспросил я (хотя на деле сразу просек, о чём речь).

— Ну какж? — удивился деда Мика, роняя пепел на застиранные треники. — Нежто прошел вас?

— К нам кто-то ломился поздно ночью, если вы об этом.

Я почувствовал нечто, близкое к облегчению. Раз этому чуваку уже дали прозвище, вполне вероятно, что это действительно здешний двинутый, а я с перепугу сам накрутил себе психа.

— Н. тебе ничего не сказал? — продолжал деда Мика свой допрос, внезапно рассердившись. — Идиот, бля!

— Да ладно, я не испугался.

— И зря! А ну как в глазок бы нечаянно глянул? Скажи Н., чтоб в следующий раз башкой думал, а не жопной дыркой!

Я совсем растерялся.

— Чего? О чём он должен думать?

— Понимаешь, ему не только открывать нельзя. Смотреть на него тоже опасно, на Стукача-то.

— Какого ещё Стукача?

— Такого, какого вчера слышали. Он тута с самой постройки шастает, может быть, даже раньше. Мы-то к нему привыкли. Чуйкой почуяли, что нельзя с ним связываться. А вот приезжие, городские в особенности, никак в толк этого не возьмут. К ним-то беда и приходит обычно.

— Ничего не понимаю, — честно признался я.

Деда Мика покачал головой и бросил бычок на землю. Только тогда я заметил, что моя сигарета уже сгорела до фильтра.

— А я расскажу тебе. Слушай.

И я стал слушать.

В общем-то, никто не знал толком, что такое этот Стукач. Потому что его никто не видел. Зато слышали все.

Приходил Стукач нечасто, всего несколько раз в год. Разрыв между его визитами мог продлиться пару дней, а мог растянуться до недель, месяцев и даже полугодий. Частота его посещений не зависела ни от фазы луны, ни от времени года, ни от чего-либо ещё, но все-таки даже эта таинственная сила соблюдала два правила. Первое — Стукач появлялся только в темное время суток, в промежутке между девятью вечера и часом ночи. Второе — Стукач никогда не пользовался звонками, предпочитая дергать ручки или тупо колотить по двери, за что получил свое прозвище. Никто не знал, бывает ли Стукач на улице, однако ж окна на всякий случай баррикадировали и даже зашторивали.

Неизвестно точно, сколько людей теоретически могли столкнуться с этим НЕХом и сколькие попали под его влияние. Вероятно, они предпочли бы не рассказывать об этом. Но все три фатальных случая, после которых сомнений в «дружелюбности» Стукача не осталось, дед Мика засвидетельствовал лично.

Первая беда случилась ещё в середине восьмидесятых. Накрыло, как то ни странно, одного из старожилов. Прямо над квартирой деды Мики обитал древний старичок, перешагнувший уже черту девяностолетия. Несмотря на крепкое здоровье и самостоятельный образ жизни (а это о многом говорит в таком возрасте), соображал старичок плоховато. Как-то раз деда Мика и услышал, что во время обхода Стукача его сосед сверху возьми да открой. Никаких ударов, криков или других подозрительных звуков не последовало. Просто с того события старичок перестал выходить из квартиры. Местные сразу поняли, в чём дело. Нетрудно было сложить два с двумя, припомнив дату последнего визита Стукача.

Поначалу все боялись соваться в нехорошую хату. Но у кого-то в итоге сочувствие перевесило страх, и он решил проведать старичка. Тот не открыл. Заволновавшись, сердобольный жилец вызвал милицию. Милиции старик тоже не открыл. Менты попытались открыть сами. Не смогли. Вызвали какую-то там бригаду для решения подобных ситуаций, начали вскрывать дверь. Сломали об неё три болгарки. Три ебучих болгарки об трухлявую дверь в советской развалине, да. Может, деда Мика и приукрасил этот момент, но сломать даже одну, пусть самую ржавую, О ДЕРЕВЯННУЮ ДВЕРЬ БЛЯДЬ — это писец как странно. Не вскрыли, кароч.

Во время этой возни соседи пошушукались и позвонили управдому. Тот явно обладал нестандартным для такой должности мышлением, потому как насчет Стукача все прекрасно знал. Быть может, особенность провинциального склада ума? Из рассказов деды Мики складывалось впечатление, что жильцы хрущевки относились к Стукачу безо всякой заинтригованности, а как к бытовой проблеме, типа протекающей крыши. Исправить не выходит, значит, будем уживаться. Примчался, в общем, наш управ, без лишних вопросов, договорился как-то с представителями закона, объявил всем легенду — мол, квартира в плохом состоянии, так что её временно опечатают. Уж не знаю, какие он там выкатил условия и кому в итоге досталась собственность, но в квартиру с тех пор никто не совался. Она до сих пор стоит вся опечатанная без видимых причин.

Что там внутри? Куда делся бедный дедок? Ни у кого не было желания искать ответы на эти вопросы.

Я не исключение.

Следующими жертвами Стукача стали сразу три человека. Случилось это почти через 20 лет после исчезновения дедымикиного соседа.

Умер один из квартирантов (я искренне надеюсь, что хотя бы он почил естественной смертью), и в его опустевшее жилье приехала молодая семья — какие-то родственники, получившие жилплощадь по наследству.

— Славные такие были ребята, — сокрушался деда Мика во время рассказа. — Сынишка владельца, кажись, с женою и дочкой двух годков. Молодые совсем были.

Конечно же, его предупредили о Стукаче. И конечно же, бодрый молодой отец семейства в самом расцвете сил не воспринял местные суеверия всерьез. Когда Стукач постучался, простите за тавтологию, к нему в дверь, тот наивно распахнул её. И никого там не обнаружил. Узнал об этом его сосед, которому мужчина пожаловался утром на ночное хулиганье.

— Мы ничего дурного поначалу не заметили. Уж начали подумывать, может, пронесло? А потом вот…

Первым звоночком для соседей стало отсутствие голосов жены и дочери в злополучной квартире. Но вроде голос мужчины время от времени к ним обращался, да и на вопросы о своих домашних он отвечал вполне уверенно. Так что местные лишь плечами пожали — мало ль какие в чужой семье причуды.

А потом из квартиры начал сочиться вполне однозначный запах трупнины. Стояло лето, и вонь быстро достигла того предела, после которого всякий нормальный человек начнёт бить тревогу.

В итоге несколько местных жестко прижали новосела. Тот удивился, словно бы не понимая, о чём вообще речь. Разъяренные соседи ворвались к нему в хату и обнаружили там картину в стиле классического хоррора. Труп его жены сидел на кухне, уронив торс на облепленный мухами стол, а мертвая дочь валялась в одной из комнат на коврике, окруженная раскрасками и цветными карандашами. Может и не совсем так все было, но суть в другом — весь их облик говорил о том, что несчастные сами не заметили, как умерли. А что ещё страннее, не заметил этого сам глава семейства.

Один из ворвавшихся, трясясь от ужаса, рассказывал, как мужчина жаловался мертвой жене на непрошенного гостя и успокаивал якобы напуганную его вторжением дочь. В итоге менты повесили убийство на отца и мужа, который до последнего вел себя так, словно его семья была жива — кричал жене, что скоро вернется, что это какая-то ошибка, ну и так далее… Его дальнейшая судьба была неизвестна деде Мике. Вроде бы отправили в дом скорби. Зато знал деда Мика кое-что другое: причина смерти женщины и девочки осталась неизвестной.

Его товарищ служил где-то в следственном отделе, и пропизделся спьяну, что вообще-то никаких следов насилия на трупах не нашлось. На них вообще нихрена не нашлось. Их не задушили, не зарезали, не отравили. Каким способом угрохали (если вообще угрохали), непонятно. Висяк пришили мужику с нихуевой натяжкой. Вскрывальщики там трое суток выжимали свою фантазию досуха, чтобы хоть какую-то подложку обвинению дать. Ну да нашей прокуратуре много не надо, так что это дело скоро закрыли и забыли.

Перед рассказом о третьем случае деда Мика долго ломался, упорно переводил тему, короче, долго пришлось инфу тянуть. В итоге поведал-таки.

Квартиры в хрущевке почти никогда не продавались. Дело было не в Стукаче, а в банальной удаленности от города и общей необустроенности жилья. Но кто-то все ж сумел продать квартиру одинокому мужику, а сам благополучно съебал. Новосела пытались предупредить окольными, псевдоадекватными объяснениями, но тот, как грицо, не внял. Тут надо бы добавить одну деталь касательно деды Мики — в прошлом он был электриком, и если у кого что барахлило, то за символическую благодарность он это барахление устранял.

— Вот позвал меня как-то этот новенький. Мол, приходи, пробки шалят вроде как, — рассказывал деда Мика. — А сам бледный, что глиста, и руки егозят во все стороны. Ну я понял сразу, что не все так просто, однако пришел. Пробки у него были замечательные, скажу тебе. А мужик помялся-помялся, да и позвал меня наконец в жилую комнату. А там дверь.

— Какая дверь?

— А такая, которой быть не должно! Прям из уличной стенки торчит. Не знаю, может, оно так сначала и было, мало ль какие у хозяев странности. Мужик совсем обалбешенный, потом обливается и говорит, мол, скажи, отец, мне ведь эта не штука не мерещится? Нет, отвечаю ему, точно не мерещится, я вона тоже вижу. Потертая такая обычная дверь, ток чево ей делать в стенке, за которой никакой комнаты быть не может?

Деда Мика задумчиво помолчал.

— Ох, не понравилась мне такая штука. Я, честно, сразу же удрать хотел, да жалко стало мужика-то. Лица нет, трясет всего, а чего тут удивляться! Я б и сам трясся на его месте. И часто, говорит мне, у вас тут такое? Ну, мне лишних слов не надо… Чего, говорю, стучали давеча? Стучали, говорит. Открыл, говорю? Открыл, говорит. И вот, дескать, никого там не оказалось, а на следующий день эта дверка возникла. Ну я репу почесал… А чего тут скажешь! Говорю ему, извиняй, товарищ, не знаю, что с этим делать. А он будто и не слышит. Бормочет: «Послушай, отец, из-за двери сопит кто-то». Тут я и понял, в самом деле — пока мы трындим, задним планом звук такой странный идет, как если б у кого дыхалку засорило. Я подошел ближе к двери, страшно было, но и разведать хотелось. Точно говорю тебе, пыхтели оттуда, из-за двери прямо! Как будто что-то большое и грузное с трудом в себя воздух затягивает… На том я и ушел. Стыдно перед соседом было, что ничего сделать не могу. Но я и правда не мог! Даже обошел дом на всякаслучай, — днем, конечно, — вдруг на стене снаружи окажется чего. Не, стена, как стена, ничегошеньки нет.

— А мужик что?..

Деда Мика рассказал, что ещё примерно неделю новосел то и дело выходил из квартиры, с каждым появлением становясь все бледнее и тощее. Как-то раз деда Мика подошел к нему и спросил, ну ты как, мол, держишься?

— Держусь, отец, — устало ответил мужик. — Только вот такое дело, из-за двери у меня пыхтят все громче. Словно ближе подбираются. Не знаешь, отчего так?

Дед Мика не знал, но такая подробность напрочь отбила у него желание приближаться что к квартире, что к её владельцу. Прошло ещё несколько дней, и упомянутый владелец исчез без следа.

На этот раз никакого загадочного заклина двери не случилось. Пару месяцев спустя её вскрыли. Пару месяцев — потому что мужик жил одиноко, и заметить его исчезновение было некому. Пока по квартире шарились менты, деда Мика боялся голову высунуть из собственной берлоги. Не из-за мусорских служак, разумеется, а из-за того, что они могли там обнаружить.

Кстати, об обнаруженном слухи тоже поползли. Позднее. Нет, поползли-то сразу, но деда Мика услышал их позднее, потому что изо всех сил старался не слышать вовсе. Не получилось.

А обнаружили там… ничего. Сначала говорили, что кваритра просто пустовала. Ни подозрительной двери, ни хозяина. А потом слух начал обрастать деталями. Говорили, что не было его вещей. Одежды, посуды, белья, вообще никаких предметов бытовой жизни. Логично было бы предположить, что мужик просто собрался и уехал. Одно оставалось непонятным — зачем тогда менты ещё с неделю приходили обследовать эту квартиру и даже расспрашивали жильцов об исчезнувшем соседе?

Здесь кто-то сказал, что в квартире отсутствовали не только вещи. Не было вообще никаких признаков жизни. Не нашлось волос, кусочков ногтей или кожи, даже отпечатков пальцев. С десяток человек подтвердили, что человек въезжал в квартиру и пробыл там несколько месяцев, но состояние жилища говорило об обратном. Вот служивые и заподозрили, что квартира стала местом хорошо спланированного преступления, и это все — необычайно ловкое заметание следов. Начали поднимать документы, пытались по ним изловить владельца. Хуй-то там. Владелец как сквозь землю провалился. По всем данным выходило, что его не существует. Номер паспорта был недействителен, не числился ни в одной базе данных — как, впрочем, и все остальные бумаги.

Дальше было долгое разбирательство, в ходе которого досталось продавцу квартиры, потому что его обвинили не то в аферизме, не то в подделке документов, не то ещё в чём. Короче, потом хату купила пожилая женщина с дочерью. Их тоже предупредили. Видать, девки оказались более осторожными, потому что благополучно жили там по сей день.

Я не знал, что сказать. Вывали дед Мика мне все это ещё вчера, я б только поржал, а теперь мне было не до смеха. Он, конечно, мог приврать и понаделать из мух слонов, но е-мое, одна десятая правды уже была чистым пиздецом.

— Мдааа, история, — пробормотал я, вытряхивая из пачки очередную сигарету.

— Да я и сам бы не поверил, если б своими глазами не видел, — сказал деда Мика, неправильно истолковав мое смятение. — Тоже маху дал однажды. Забыл по пьяни занавески опустить, а Стукач возьми и заявись той ночью. Я до утра под одеялом прятался, как дите малое. Уж не знаю, чего больше боялся, что я его увижу, или что он меня увидит.

— Ну и как? Обошлось?

— Да вроде обошлось… а вроде и нет.

— В смысле?

— Ну, видишь, я ж не пропал. Стою тут, жив, здоров, тьфу-тьфу. С ума не сбрендил и никого не хоронил, тьфу-тьфу ещё раз. Но кое-что однажды случилось. Не худшее из всего, что мы вытерпели от Стукача, но я себе глаз охотней выдавлю, чем соглашусь снова пережить такое.

Я молчал, не уверенный, что хочу об этом слышать. Деда Мика опередил мои возражения, начав очередную повесть.

Последнюю.

— Когда ж это было? В девяносто девятом, что ли… Или в двухтысячном? В общем, тогда первые кодовые замки ставили. Не блестящие эти панельки, которые сейчас стоят. Тогда замки такие, как и все прочее, посуровей были. Врезана в дверь железка, а из неё десяток железных кнопок торчит. Все. Ни тебе домофонных звонков, ни магнитов. Не знаешь код — свободен.

А я его все время забывал. Вылетал из головы, ну хоть ты лопни! Может, слишком в новинку было, а может, я редко заходил в подъезд один. Словом, приходилось иногда торчать под дверью и ждать, пока кто-нибудь зайдет или выйдет.

Ну, ждать дольше десяти минут приходилось редко. На крайняк можно было соседям с первых этажей в окно постучать. Не беда, в общем.

А как-то раз я забыл дома кусачки. Пришлось мне с полдороги назад поворачивать. Стою, значит, у подъезда, время поджимает, рабочий день вот-вот начнется — но, как назло, никто не входит, не выходит. Я давай соседям сигналить. В одно окно бился, в другое, везде молчок! Ушли, спят, ещё там чего… Не слышат меня, словом.

Совсем я отчаялся, начал кнопки наугад давить. Черти чем только не шутят — а ну как угадаю! Так что ты думаешь, угадал ведь. Поклялся тогда эти чертовы циферки навсегда запомнть. До сих пор их помню — один, два, восемь, девять. Смешно, а? Сразу тебе скажу, что не таковский код у нашей двери был, и близко. Однако же она открылась мне.

Наверное, уже в подъезде не все ладно было, да я внимания не обратил, торопился. Может, заметил бы чего сразу, если б не спешка. А так-то я орлом долетел до своей квартиры, и только там в душе заекало. Спросишь, почему? Да потому что я четырежды ключ провернул, хотя наша дверь всегда только на два оборота закрывалась! Откуда там ещё двум взяться, а?

Тогда я этому значения не придал, а сейчас вот вспоминаю, и хочется себе оплеух надавать. Драпать надо было сразу, но что теперь говорить… Захожу я, значит. Ничего такого. Вещи на свои местах, за окном дрянная осень. Вижу, кусачки мои на подоконнике лежат — это я на днях подставку для посуды чинил. Подхожу, беру инструмент…в окно случайно глянул…и вот вижу там…

Деда Мика примолк, жестом попросив сигарету. Выкурив её до середины, он продолжил.

— Ты-то знаешь, что из наших окон видно. Площадку детскую, деревья всякие. Но в тот раз там ничего этого не было. Совсем ничего. Даже леса вдалеке я не увидел. Пустая земля до горизонта, как в степях, но не совсем пустая. На ней кусты росли. Очень странные. Никогда не слышал о похожих растениях. Низкие, по колено где-то. Веточки тонкие, гнутые, и листья… темные… Как же этот цвет называется? Поганый такой… то ли красный, то ли коричневый…

Всюду кусты эти, да небо. А небо тоже странное. Сверху жёлтое, ближе к земле сереет, ниже так вовсе чернеть начинает. Я перекрестился ажно, хотя в церкови с трех лет не бывал. Задом к двери пячусь, а глаз от окна не отрываю, будто снаружи чего-то вылезет, стоит мне отвернуться. Как до прихожей добрался, еле помню. Сердце, кажись, биться перестало. Думал только — ох, лишь бы выбраться, лишь бы выбраться! Но то ещё не самое страшное было. Главный страх пошел, когда я споткнулся об наш порог и выпал на лестничную клетку.

Только я на бетон упал, как в ближайшую дверь кто-то начал колотить со всей дури. Я сразу нашего Стукача попомнил, да колотили-то теперь изнутри квартиры! И сильно так, словно дверь выбить хотели. Заколотили сначала в одну дверь, потом в другую. И в третью. И во все! Вот чем хочешь клянусь, в каждую проклятую дверь изнутри долбили так, что, казалось, дом сейчас обвалится. Пол трясется, стекла дребезжат… Думал, прямо там и помру от страха. Да тут за моей спиной такой крик раздался, словами не описать. Представь себе, что паровозный гудок пытается человечьим голосом орать. Что бледнеешь, представил? А мне-то каково было! Но этот вой меня в чувство привел. Я на ноги вскочил и как дам стрекоча! Бегу, а ступени подо мной трясутся, уши закладывает от страшного грохота. И прям не знаю, как, но чувствовал, что позади меня тоже что-то несется. Не видел, не слышал, а знал — гонится за мной, в пятки дышит. За несколько секунд допрыгал до первого этажа, привалился к подъездной двери и кулаком по кнопке бух! На улицу кубарем вылетел. Дальше все. Темнота. Очухался уже в кровати. Супруга рядом сидит, слезьми заливается. Позже я узнал, что схлопотал сердечный приступ. Но, когда только в себя пришел, не до того было. Ни о чём не спрашивая, бросился я в окно смотреть. Как же мне полегчало, когда там все оказалось по-старому! Деревья, дворик…

Я ещё год в подъезд только с женой под ручку ходил. Когда она в командровки уезжала, просил соседей довести меня до квартиры и вместе со мной в окно посмотреть. Они люди понимающие, не отказывали. Окон до сих побаиваюсь, к слову. Каждый раз, когда в окно смотрю, кажется, опять увижу кусты. И листья эти нехорошие… Никак от меня не отстанут. Да я уже привык почти. Раньше, конечно, вздрагивал. Идешь бывало, по улице, солнце светит, кругом люди, и бояться вроде нечего. А потом раз! — и замечаешь посреди зелёной ветки трех-четырех поганцев дурного цвета. Поначалу я от таких деревьев бегом убегал. Осенью вообще кошмар. В каждом пожухлом листочке то самое виделось, хотя с опавшими листьями они действительно часто смешиваются. Потом уже понял, что их даже трогать можно, ничего страшного не сделается. Просто вроде как напоминание мне такое.

Я и сам не заметил, с какого момента странный, но последовательный рассказ деды Мики начал казаться мне бессвязной чушью, которую обычно несут сумасшедшие. Беспокойство всё усиливалось. В один момент я даже задумался, а не был ли сам деда Мика местным двинутым, который ходит и стучит по квартирам, а потом гонит жуткие байки про всяких Стукачей? Я пытался незаметно включить какую-нибудь мелодию на смартфоне, чтобы выдать её за внезапный звонок и быстро свалить, когда деда Мика вдруг наклонился со словами:

— Вооо, смотри-ка ты, ещё один! Помянешь черта…

Он смахнул что-то со своих абибасов, а потом протянул мне.

Несколько секунд я молча глядел на этот листик. Сраный маленький листик, по форме напоминающий березовый. Только я готов любую часть тела дать на отсечение, что ни на одной березе ничего похожего не растет. У этого листа был омерзительный цвет. Мясной. Плотский. Похожий то ли на сырое сердце, то ли на гниющую опухоль. Такого цвета просто не могло быть у фотосинтезирующего организма. И, к сожалению, я смотрел достаточно долго, что бы заметить ещё одну деталь.

Лист пульсировал.

Я абсолютно уверен, что не было моим глюком, потому что вид ритмично разбухающих прожилок меня просто загипнотизировал. Казалось, я почти слышал долбаное «бух-бух» в такт их подрагиванию.

Я решил, что с меня хватит. Пробормотав слова прощания, я буквально шарахнулся прочь от деды Мики, успев заметить его извиняющийся взгляд. Но теперь мне стало глубочайше похуй, обижу я пенсионера своим бегством или нет. Я направился к дому Н. самым быстрым шагом, на какой только был способен. Исчезнувший вместе с ночью Стукач пугал меня гораздо меньше той херни, которую деда Мика отцепил со своих треников. По дороге к хрущевке я упорно внушал себе: «Нахуй Стукача. Нахуй деду Мику с его листьями. Нахуй вообще все это говно. Ты услышал пару неплохих кулсторей, Григорий, а теперь, будь добр, выкинь их из памяти к чертям собачьим. Что бы здесь не происходило, тебя это не касается. Завтра ты вернешься в Москву, а эта муть останется здесь. Нефиг холить мистическую паранойю байками какого-то старого мудака. Вернись в квартиру, хряпни алко, растряси Н. ещё разок сходить к водохранилищу — проведи остаток выходного круто, блять! Сделай вид, что ничего не было. Разумный план, амиго».

Я крепился до позднего вечера. У меня были самые твердые намерения перебороть желание засрать портки и упиздовать в безопасную Москву. Но с наступлением темноты мои нервы капитулировали. Пытаясь как-то сохранить лицо, я демонстративно порылся в телефоне, а потом наплел Н., что вот буквально сию секунду коллега смснул мне, мол, на завтра у нас в офисе движуха намечается, без меня никак, сам начальник требует моего присутствия, пусть и с опозданием, вот жеж дилетанты беспомощные, не дадут отдохнуть, сука, спокойно, ах какая неохота ща на электричку переть, с удовольствием бы остался, чес-слово, но начальство звери, проект горит, зэ пэ сама себя не заработает… Н. совершенно спокойно выслушал понос моих оправданий, и лишь пару раз сочувственно покачал головой. Чисто для виду, не сомневайтесь. По его лицу было заметно, что он прекрасно все понял.

Молниеносно собрав шмотье, я наспех попрощался с товарищем и рванул подальше от этого странного дома. А в первую очередь — от стыда за собственную трусость. Уже оказавшись у лесной кромки, метрах в двадцати от хрущевки, я сделал то, что ни в коем случае нельзя делать в моем положении.

Я обернулся.

Всего лишь хотел бросить прощальный взгляд на это поганое зданьице. Убедиться, что хотя бы снаружи оно выглядит обычной старой постройкой. Что творящийся внутри него звездец никоим образом не просачивается наружу.

И мои убеждения в ту же секунду потерпели абсолютный крах.

Сначала мне показалось, что на стену хрущевки упала массивная тень от дерева. Намного позже я сообразил, что хрущева стояла на расчищенной площадке, и никакой растительности, кроме околоподъездных кустиков, там не водилось. А тогда моя обманчивая надежда разрушилась другим событием.

Тень двинулась. Она чуть сползла вниз и опустила свою конечность на подоконник верхнего окна. Была ли это лапа, нога или ещё что, я не знаю. Да мне, честно сказать, дела нет до её анатомии.

Вместо того, чтобы рвануть прочь или хотя бы спрятаться, я застыл, боясь не то что шевельнуться, а даже вздохнуть. И продолжал беспалева таращиться на эту хуету. Знакомо вам чувство, когда что-то пугающее вызывает одновременно непреодолимое желание и отвернуться, и не отрывать взгляд? Я из тех людей, у которых второе желание перевешивает. Так что, к сожалению, я видел весь его маршрут от начала и до конца.

Хотя моя память услужливо сохранила каждую секунду этого зрелища, я до сих пор не вполне понимаю… механику его движения. Верхняя часть туловища вытягивалась, опуская вниз каплевидную нижнюю часть с двумя отростками. Из чего оно состоит и какого оно цвета, я не понял, вроде не чёрного, и чего-то похожего на голову, я тоже не заметил. Отростки, наверное, давали ему опору…

Черт, я не знаю.

Если я правильно увидел, то внешними подоконниками оно пользовалось, как ступеньками. Во всяком случае, у меня сохранилось ощущение его размеренных движений. Так двигается рабочий на стройке, спускаясь с длинной лестницы. Топ-топ, топ-топ, только без топанья. И без любого другого звука. Я мог слышать шорох листьев, стрекот вечерних цикад. Запомнился донесшийся издалека беззаботный детский смех, который в сочетании с наблюдаемым мною представлением прозвучал чудовищно неуместно. Но ни единого намека на звук от ползущей твари.

А я, словно загипнотизированный кролик, продолжал неподвижно пыриться на неё, даже когда каплевидная темная туша оказалась в одном шаге от земли. Инстинкт самосохранения раздирал меня на части. Что делать? Бежать? А если оно меня заметит? А что, если УЖЕ заметило, и двигается медленно, чтобы не спугнуть добычу?! Успею ли я убежать в таком случае?!

Пока я терзался противоречивыми порывами, каплевидная херовина уже опустила один из отростков на землю и… прошла сквозь неё. Нет, она не исчезла. И не проделала дыру. Просто опустилась вниз, не встретив никакого сопротивления, словно земной тверди там вовсе не было. А потом резко притормозила, будто её конечность нащупала опору. Там. Внизу.

Под землей.

Следующие несколько секунд я наблюдал как туша методично, не сбавляя своего «лестничного» ритма, продолжает спускаться сквозь землю вниз. Почему-то я уверен, что при этом ни одна пылинка на земле не дрогнула.

Но было кое-что более странное. Куда более странное. Движения НЕХ нисколько не изменили своей размеренности. Словно она продолжала вышагивать по оконным выступам. Словно здание дома… продолжалось там, под землей. Словно вместо фундамента там были такие же этажи с окнами жилых комнат.

Конечно, тогда я не осознал причину своего резко подскочившего ужаса. Эта ритмичная размеренность, с которой тварь исчезала в земле, напугала меня больше всего остального. Сам факт её существования, бесплотное проникновение под землю, да что там, даже страх быть обнаруженным казался ничтожным по сравнению с чувствами, которые вызвала догадка о продолжении дома под землей.

Через несколько «шагов» тварь исчезла без следа. Передо мной стояла обычная драная пятиэтажка. Увы, я уже был прекрасно осведомлен насчет обманчивости своих впечатлений…

Не могу сказать, сколько времени я простоял на месте после того, как темная штука скрылась под землей, так как рассудок уже начал потихоньку слать меня на хуй. В общем, условно оклемавшись, я побрел в сторону станции. Именно побрел, а не побежал и не двинулся крадущейся походкой стелсовика-выживатора.

И именно УСЛОВНО оклемавшись, потому что мозг вроде снова заработал, но как-то не в ту сторону. Я не следил за дорогой и не благодарил всевышнего за спасение, словом, не генерировал никаких уместных мыслей.

Вместо этого я думал о хрущевке. О её подземных этажах. Я думал о том, сколько их там, и насколько глубоко они уходят вниз. О том, долго ли ещё каплевидной туше придется перебирать своими отростками, прежде, чем она достигнет конца… если он вообще существует. О том, есть ли помещения за стеклами окон, которые навечно засыпаны землей. И если да, то что внутри них происходит.

Я помню эти свои мысли, но совершенно не помню, как вышел к станции. То ли наугад, то ли автопилот включился. В любом случае, я ещё никогда так не радовался бухим руладам привокзальной алкашни и мерцанию замызганных фонарей на обочине.

Наконец-то я вернулся в свой мир, сколь угодно дерьмовый, зато привычный и понятный.

Было бы неплохо на этом историю и закончить. Написать, что, дескать, приехал я в ДС, овердохуя времени отходил от потрясения, а теперь уже и сам не уверен в действительности случившегося, кароч берегите себя и своих близких. Хренушки. Будь все так, я бы сейчас не натирал пальцами клавиатуру.

Кульминация пиздеца, пошатнувшая мои нервы и уверенность в собственной адекватности, грянула всего пару месяцев назад, когда события в Правдинском уже почти перестали являться мне ночными кошмарами, а жизнь влилась в накатанное русло. Да, ничего особенно не изменилось. Я все так же страдал по тян, таскался на работку, а вечера коротал танками и общением с Н.

О Стукаче мы не вспоминали. Оба, словно сговорившись, симулировали выборочную амнезию. Вспоминали рыбалку, обзор кораблей, но про стук в дверь даже не заикались.

А в конце зимы Н. пропал.

Поначалу я не придал этому значения. Ну мало ль, человек он занятой, у него может быть сколько угодно причин выпасть из онлайна. Лишь несколько дней спустя я понял, что его исчезновение не могло быть обусловлено бытовыми причинами.

Его страница вк тоже исчезла. Более того — пропал наш диалог. Думаю, всем известно, что вконтачевский диалог продолжает висеть в неизменном состоянии на твоём акке, даже если собеседник удаляет страницу. Однако я проскроллил список бесед от и до, причем не один раз. Диалога с Н. там не было.

В полном недоумении я полез искать его на ВоТ’овских аккаунтах и форумах. Пусто. Из списка друзей он пропал. На запрос его ника форум выдал сообщение о нулевом результате поиска. Но что меня обеспокоило сильнее всего, так это исчезновение всех его постов и сообщений. Будто он никогда не регистрировался на всех этих сайтах. Но я же отлично помнил его вклад в танковскую копилку знаний: посты о стратегиях, обзоры новых моделей, приглашения в команду, отчёты с поля боя… Он вёл весьма активную сетевую жизнь, так что на заметания её следов пришлось бы угрохать нехило сил и времени.

Моё беспокойство резко переросло в психоз, когда я решил обратиться к нашим общим знакомым по ВоТ’у. Сука. Никаких слов не хватит описать те чувства, которые вызвал у меня дружный вопрос «А это кто?». Ни один злоебучий танкист не удосужился выудить из своих извилин хотя бы одно воспоминание об Н. За исключением меня.

А когда ты помнишь человека, которого больше никто, даже всемогущий веб, не может вспомнить — это пиздец как стрёмно. Каюсь, после такого я уж больше переживал за себя, чем за Н. Собственно, потому и решился на последний шаг.

А именно, на повторный визит в Правдинский.

Я решил, что если уж кто и может знать о пропаже Н., так это его соседи по дому. Самые большие надежды я возлагал, конечно же, на деду Мику, однако надеялся, что в случае чего и остальные жильцы проявят понимание. В ближайшую субботу я собрал рюкзачок, натянул походное шмотьё и уехал ранней электричкой. Это были последние минуты моей нормальной жизни.

Я не знал адреса, потому что Н. встретил меня на станции и проводил прямиком до подъезда. К счастью, у меня отличная визуальная память. Я наизусть помнил каждую тропинку, каждый переулок и каждую палаточку, что попадались мне по дороге. Поэтому мне не составило труда пройти к пятиэтажке, в которой жил Н.

Только вот она исчезла.

Я ожидал чего угодно. Что квартира Н. окажется опечатанной, что ни один жилец его не вспомнит или даже что дом окажется пустым и заброшенным. Но ё-моё, я был абсолютно не готов к ровной, заросшей кустарником земле на месте хрущёвки.

Ошибки быть не могло. Вот олдскульная площадка с ржавыми качелями. Вот гнутый фонарь, в свете которого я видел ЭТО. Вон ряды гаражей, за которыми мы курили с дедой Микой. И даже если это всё было просто похожим антуражем, то второго магазина с дебильным названием «Тийна» точно не могло существовать ни в Правдинском, ни где-либо ещё.

Едва сдерживая тряску в руках и голосе, я зашёл туда, мгновенно узнав выцветший плакат с голубыми зайчатами, и спросил у продавщицы, где может находится ближайший жилой дом. Видок у меня, похоже, был ещё тот, потому что продавщица разговаривала осторожно, как с буйнопомешанным. Как то ни странно, рядом оказалась ещё одна пятиэтажка. Я даже сходил проверить её на всякий случай. Нет, она точно не имела отношения к месту жительства Н. Во-первых, она выглядела совершенно иначе, а во-вторых, я шёл до неё от «Тийны» минут 15, хотя ночью мы с Н. выбегали за пивом минуты на две-три.

Я всё равно зашёл в пятиэтажку. Поднялся на этаж Н. и позвонил в квартиру с его номером. Дверь открыла немолодая толстуха с одним засранцем на руках и вторым — в районе колен. На вопрос, как давно она здесь живёт, баба молча захлопнула дверь.

Что ж, у меня ещё оставалось время. До вечера я искал знакомую пятиэтажку, прочесав посёлок вдоль и поперёк. В душе теплилась надежда, что я всё-таки умудрился сбиться с маршрута и прийти не в то место. Время от время я набирал Н., сам не знаю, зачем. «Неправильно набран номер».

Блядь!

Уже по темноте я направился обратно к станции с пустыми руками, пустым взглядом и пустой головой. Ни малейшего следа от Н., хрущёвки, деды Мики, вообще ничего, что могло бы хоть немного прояснить ситуацию. Вместо этого всё стало только хуже. Так мне тогда казалось.

На самом деле, всё просто покатилось в ад.

Вот так просрав законный выходной и тонны нервов, я вернулся домой весь на измене, после чего немедленно завалился спать. Кажись, даже не разделся толком. А ночью проснулся.

От стука. Во входную дверь. Моей квартиры. Моей.

«Бух-бух. Бух-бух. Бух-бух.»

Это почти смешно. Я ещё сквозь сон узнал этот ритм. Даже вспомнил, как пару раз слыхал его в ночных кошмарах. Я точно знал, КТО стучится ко мне в дверь. Ну да, мой старый знакомый, которому нельзя открывать. Куда, мать вашу, провалились Н. с дедой Микой, когда они нужны мне сильнее кого-либо во всём мире?!

Теперь уже было поздно делать вид, что ничего не случилось. Мне не позволят. Этот стук, повторяющийся каждую ночь, не позволит. Пару раз тварь пыталась обмануть меня, дергая ручку двери. И никогда не звонила в звонок. Всё по заповедям деды Мики! За исключением того, что это происходило куда чаще нескольких раз в год. Ночь за ночью, словно по будильнику я просыпался от ритмичного стука в дверь.

«Бух-бух. Бух-бух. Бух-бух.»

Каким образом столь глухой звук ухитрялся разбудить меня?..

И хотя утром все приходило в норму, остаток ночи оборачивался для меня настоящим кошмаром. Старательно притворяясь спящим, на деле я клацал зубами под одеялом и вспоминал слова деды Мики: «Уж не знаю, чего я больше боялся, что я его увижу или что оно меня увидит…» Меня совершенно не интересовало, как ЭТО нашло меня и что ему нужно. Я старался вообще не думать об этом, словно избегание мыслей о нём поможет избежать и встречи с ним.

Но сложно, знаете ли, не думать о белой обезьяне, когда она так настойчиво о себе напоминает.

Поначалу я просто терпел. Хотел привыкнуть. Потом перестал нормально соображать на работе из-за недосыпания. Решил, что так дальше нельзя. Придумал себе интересную теорию с самовнушением, галлюцинациями и прочим. Это как-то успокаивало. Пошел по врачам, затарился колесами. Последнее принесло свои плоды. Барбитураты погружали меня в глубокое забытье, из которого даже иерихонские трубы не вырвут; и через неделю такой терапии во мне снова забрезжила надежда на возвращение к нормальной жизни, но…

Но затем началось это. То, что не может закончится до сих пор.

Каждое утро я вижу свой двор, в котором прожил всю жизнь. Я знаю его до мельчайших деталей. Дерево под окном, детская площадка с горкой, качелями, песочницей, школа вдалеке, электрощит и дома — соседний корпус нашего справа, две девятиэтажки напротив, двенадцатиэтажка слева. Четыре дома. А потом их осталось три.

Когда я недосчитался одного фонаря с балкона, то сумел как-то закрыть на это глаза. Когда исчезла черемуха под окном — убедил себя, что её спилили. Но когда целый ебаный дом просто взял и канул в небытие… На этом все мои попытки сохранить спокойствие провалились. А самое худшее, что это было только началом. Примерно две недели назад я обратил внимание на странную тишину, царившую за стенами моей квартиры. Я всегда слышал через наши тощие стены голоса соседей и всякие бытовые звуки, типа телевизора, посуды, пылесосов. Теперь ничего этого не было. Лишь по ночам молчание нарушалось ставшими привычными уже ударами в дверь. «Бух-бух. Бух-бух. Бух-бух.»

Я научился игнорировать эти звуки, но не мог привыкнуть к тишине, хотя по чесноку старался. Мое терпение лопнуло после одного неудачного рабочего дня.

Отвратительно, когда рабочий день начинается с исчезновения входной двери твоего офиса. Но ещё хуже, когда исчезает сам офис. Я стоял, как идиот, в своей парадной одежке, с рюкзаком за спиной, и смотрел, как дурак, на чистую крашеную стену. За которой — я уверен, — ничего не было. Совсем ничего.

Растерянно спускаясь вниз по лестнице, я спросил у повстречавшейся уборщицы, где находится сорок девятый офис. Она так же растерянно посмотрела на меня в ответ и сказала, что не знает. Гребаная уборщица, каждый день мывшая пол в этом помещении, не знает, где оно находится!

В панике я выскочил на улицу и осмотрел здание. Восьмое. Первый корпус. Сверил адрес через приложение. Все верно. Никакой ошибки. Тот самый адрес, по которому я три года подряд ездил на работу каждый будний день. Сходилось все, кроме моего родного офиса, на месте которого теперь высилась пустая стена.

Что ж… Мне не оставалось ничего, кроме как поехать домой. По дороге шок немного схлынул, а мысли странным образом начали возвращаться в трезвое русло. Видимо, чтобы отвлечь разум от основного пиздеца, я вдруг подумал о более насущной проблеме: у меня больше нет источника доходов. И хуже того, последнюю зарплату я должен был получить со дня на день. Сами понимаете, это означало, что прежняя получка была практически израсходована. Конечно, можно устроится на новую работу или взять фриланс, но это хреновый вариант, когда средства на исходе.

Едва вынырнув из метро, я набрал номер своей самой альтруистичной подруги. У каждого, наверное, есть такой человек, задолженность которому составляет немалую сумму, но вы все равно продолжаете тянуть из него ништяки с обещанием «обязательно все вернуть». Вот и у меня была такая добрячка. Я мысленно настроил свой голос на частоту «неотразимое обаяние», как все снова покатилось в ад.

«Неправильно набран номер».

Я грязно матернулся вслух. Срать было на укоризненные взгляды прохожих. И на финансовые проблемы. Когда трубка отпищала знакомы мотив и замолкла, у меня шерсть на загривке встала дыбом, а в руках отдало неприятным покалыванием. У всех бывают «неправильно набранные номера», конечно. Но в моем случае… Короче, я сразу прочухал — дело тут вовсе не в том, что подругенция сменила номер. И не в глюках сети. Не хотел верить, что говно добралось досюда, но в глубине души понимал: все, пизда. Твоя конечная, Гриша.

Я ворвался в квартиру, точно поехавший, и сразу же кинулся за комп. Через пару кликов я уже торчал на вк-страничке знакомой. Ну конечно же. Чего я ждал. «Страница удалена или ещё не создана», ебаться в уши. По дороге я успел ещё раз 20 набрать ей и раз 20 прослушать ледяной голос автоответчика. В тот момент я больше всего на свете хотел лишь одного: узнать, что вышеупомянутая подруга, на которую мне срать глубочайше, если по-чесноку, все ещё жива, здорова и, самое главное, что наши общие знакомые осведомлены о её существовании. Наплевав, что обо мне подумают, я устроил массовую вк-рассылку с вопросом, мол, кто в курсе, куда девалась такая-то.

Общий ответ был настолько предсказуем, что захотелось плакать.

«Прости, кто?»

Провалиться вам всем в могилы!!!

И че теперь мне прикажете делать? Опять к врачам? Извините, у меня тут исчезают дома, помещения и люди, не пропишите таблетку? Ну-ну. Обратиться за помощью к друзьям и родным? А что они сделают? Тоже исчезнут? Может, привести в исполнение свои подростковые фантазии, наложив на себя руки? Не хочется.

Короче. Ничего из этого я не сделал.

Вместо всех перечисленных вариантов я запер на замок входную дверь, задернул все занавески в квартире, зачем-то зажег пару свечей (подсознательно экономлю электроэнергию, лол?), сел перед компьютером, и вот… пишу.

Пишу неторопливо. Мне больше некуда спешить. Я тщательно припоминаю каждую деталь минувших событий. Стараюсь не скупиться на подробности и литературные обороты. Я даже набросал план рассказа перед тем, как начать писать его. Я, всю школьную жизнь ненавидевший сочинения. Прикол?

В конце концов, я прожил крайне посредственную жизнь. Не буду скрывать, история со Стукачом стала, наверное… Да, именно так, это была самая захватывающая, самая значительная история в моей жизни. Ничего более интересного со мной не случалось и теперь уже не случится. А поскольку мне хочется оставить после себя хоть что-нибудь, почему бы, в таком случае, не отдать эту роль повествованию о Стукаче? Всяко лучше, чем расказня, как Ленка изменила мне с Лешкой или как мы с пацанами раскуривали дурь на чьей-то хате.

Честно говоря, я даже не знаю, попадет ли в интернет вся эта писанина. По крайней мере, в тот интернет, где ещё остались потенциальные читатели. Может быть, её никто никогда не прочитает, а может быть, мне повезет, и какой-нибудь любитель мистических историй откопает «Стукача», чтобы потом выложить на соответствующий ресурс.

С тех пор, как я начал писать, минуло чуть больше недели. За это время список моих вконтачевских друзей сократился с двухсот до полтоса. Хотелось бы верить, что я просто теряю популярность. Правда хотелось бы. Жаль, что пропадающие аккаунты развеивают эту иллюзию.

Большинство номеров в телефонной книжке стали «неправильно набранными». Какие-то просто исчезли, а наизусть я их не помню.

Однажды я не выдержал давящей тишины, которая сочилась сквозь окружающие меня стены. Выйдя в подъезд вонючим, небритым и заскорузлым, я в полубреду решил постучаться к соседям. На ходу родил пару дебильных предлогов: попрошу сигарет или поинтересуюсь, не стучится ли к ним какой-нибудь мудила по вечерам… Все предлоги разом испарились из моего мозга при виде голых бетонных стен на месте соседских дверей. С пустой, как эти стены, головой, я вернулся в квартиру, снова закрывшись на ключ.

И с тех пор больше ни разу не пытался выйти наружу.

Пару дней назад я размочил и съел последнюю заплесневелую горбушку. На моих ребрах можно играть, как на ксилофоне. У меня закончились чайные пакетики, сигареты, консервы, а вода из-под крана еле капает. Но мне похуй. Интернет и электричество ещё есть. Значит, есть и надежда закончить рассказ прежде, чем я исчезну окончательно.

Да, я наконец-то допер! Исчезает не мир. Исчезаю я. Как и все, кому не повезло столкнуться со Стукачом фэйс-ту-фэйс. Возможно сейчас где-то там, в другом измерении, Н. бомбит знакомых с WoT-форума вопросами о моем загадочном исчезновении, деда Мика скорбно качает головой, а несчастные родители обзванивают морги. Возможно и нет. Может быть, мир внатуре летит к чертям. Как говорил док, «либо она шлепнется в обморок, либо возникнет временной парадокс, в результате которого цепная реакция разорвет структуру пространственно-временного континуума и разрушит Вселенную». Как знать, вдруг не свезло, и случился второй вариант. Тогда этот рассказ точно останется непрочитанным.

Но мне уже все равно, по чести сказать. Умираю я или умирает мир, в любом случае все очень скоро закончится.

Сейчас, когда я пишу эти строки, с моего балкона можно увидеть абсолютно пустой двор. Нет деревьев, нет домов, нет трассы. На их месте только перекопанная земля. Словно огромная могила всему окружению.

Я очень много сплю последнее время. Сон всегда был для меня отличным методом борьбы со стрессом. И потом, мне больше нечем заняться.

Я сплю, и мне снится земля — рыхлая влажная почва, окружающая меня со всех сторон. Я иду сквозь неё, как сквозь воздух, и справа от меня тянутся ряды мутных окон. Я понимаю, что не могу видеть их через слой земли, но каким-то непостижимым образом вижу. Мое периферийное зрение предательски подмечает все. Там, за стеклами, шевелится огромная, плотно набитая масса, похожая на сросшиеся тела умирающих рептилий; на скопление трупных червей; на помехи телеэкрана.

Я не хочу знать, как содержимое окон выглядит на самом деле. Но в глубине души я все равно знаю — оно будет похоже на то, из чего состояла ползущая по стене хрущевки тварь. Оно вытекает из меня. Из блеска моих зрачков, из движения моей тени, из шороха моих шагов. Облепляет, просачиваясь в кожу, как вода в песок, и продолжает шевелиться внутри.

Жаль, я не могу сказать, что скоро не выдержу. Отсюда ведь нет выхода. Нет конца. Возможно, нет и начала. Я теперь не уверен, был ли мир когда-то другим, или я просто сочинил его от скуки, а на самом деле, никогда не было ничего, только земля, окна, бесконечные шаги и дрожь чего-то странного под кожей.

Мне уже не страшно размышлять о том, что будет, когда исчезнут даже сны.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика

Автор: Chainsaw
Источник: https://mrakopedia.org/

Привет.

Я стал абсолютно случайным свидетелем совершенно ублюдочной истории. И я должен всем рассказать. Я тоже живой человек, и мне страшно. Я не могу нормально спать уже неделю. Я не буду добавлять ничего от себя сверх необходимого для понимания сути события, и не собираюсь ничего уточнять. Я замазал некоторые вещи, конкретные ориентиры, такие, как адрес дома. Это и так больше того, что я мог себе позволить. Те, кто всерьез заинтересуются, легко найдут все данные сами. Сперва я не собирался разевать пасть вообще, но это всё очень, очень ненормально и неправильно. Может, кто-то посильнее меня возьмется за поиски правды о причинах случившегося, а мне надо просто очистить свою совесть перед парнем по имени Андрей.

Мне кажется, что Андрей все еще жив. И это самое страшное. Я ото всей души желаю ему смерти.
----

Первая часть истории — это последние записи из блога в ЖЖ. Блог велся много лет, я выбрал только значимые посты. Этот блог я нагуглил примерно за полчаса, когда сел искать информацию об Андрее.

Вторая часть — карандашные записи на обоях. Я привожу их не целиком, только выдержки, чтобы судьба парня стала вам понятна. К тому же там слишком много личного, а на то, чтобы перепечатать все записи, ушла бы не одна неделя.


== Часть I. Блог.

== Запись от 08:22 25.10.████

Офигеть, наш дом расселяют, весь целиком. Вчера весь дом под вечер здорово так тряхнуло, качалась люстра в зале и звенели тарелки в сушилках, но ничего не разбилось. Вроде слабого землетрясения, хотя было похоже больше на пять секунд сильной вибрации всех стен, а не на толчки. Подскажите-ка, когда в Москве в последний раз фиксировали землетрясение? Полагаю, никогда. При землетрясении должны быть отдельные толчки?

Я не успел про это написать, а сегодня с утра какие-то административные тетки в сопровождении ментов бродят по квартирам с подписными листами. Запретил матери подписывать что угодно. Сейчас надо ехать на работу, во дворе кипиш, и кто-то говорит в мегафон. Посмотрю по пути, потом отчитаюсь.


== Запись от 14:41 25.10.████

Вообще непонятно, что происходит. Когда шел к остановке, уже подвозили лысых солдатиков в крытых грузовиках. Толстый мент перекрикивал бузящих людей в свой матюгальник и говорил, что по результатам исследований наш и соседний дома, то есть почти весь двор, признаны ядовитыми. Типа при строительстве чего-то намешали в бетон, дома были экспериментальными, а теперь выяснилось, что стены выделяют яд, и МЫ ВСЕ УМРИОМ. В муках. Если срочно не эвакуируемся. Жители крыли мента болтами и требовали объяснений. Ещё мент утверждал, что про землетресение ничего не знает, у него, мол, инструкции.

UPD: Звонил матери, солдаты строят временный лагерь из бытовок на территории почтового ящика, никто толком ничего не объясняет, толкуют про вредные материалы и что нужно срочно съезжать. В соседних домах вроде землетрясения не замечено (дико "довольные" происходящим жильцы сказали). Постараюсь сегодня раньше уйти с работы.


== Запись от 00:10 27.10.████

Отвечаю на вопросы в комментах. Мой адрес: ███████ ████████ 3к2, я тут с детства живу (сейчас с матерью). У нас две длинные девятиэтажки и панелька стоят буквой П (мой дом — правая ножка), расселяют обе высотки. Кипиш продолжается в вялотекущем режиме, во дворе ходят люди с фонарями, и кучкуются жители. Днем приезжали пиджаки из администрации или управы, не уточнил. Что-то втирали и уговаривали для нашего же блага не спорить. Говорят, предоставят новое равноценное жилье в этом же районе. Солдаты оккупировали ящик, интересно, будут силком выселять? Подгребайте кому интересно.


== Запись от 13:15 27.10.████

Докладываю обстановку. Телевизионщиков не видно. Кто-то уже начал съезжать, поверив в яд в стенах. Оказывается, в двух наших домах живет просто дофига людей. Мать сомневается, скооперировались с соседками. Держу с ней связь, как с полевым агентом. Я лично не знаю, что и думать, со здоровьем никаких особых проблем никогда не имел, хотя и вырос тут. А тут такая срочность, прям вот приказ сейчас же всем в панике бежать.

Дома собираются сносить, кстати. Уже ставят вокруг заборчики, огораживают весь двор: кое-где жители заборы уронили. Говорят, кому-то уже предлагали варианты для расселения на выбор, вроде даже метраж увеличивают за неудобства. Администрация трясет документами и напирает на то, что это все за ради нас и глупо жаловаться.

UPD: Почтовый ящик — это так мать и все местные называют корпус совкового еще НИИ, который у нас стоит в углу двора. Честно говоря, не знаю, почему именно ящик. Институт совсем маленький одноэтажный, по слухам есть этажи под землей, стоит за забором, но его весь из окон подъезда хорошо видно. Я даже не знаю, работает он или нет — мы пацанами лазили туда через подкоп, а сторож гонял. Сейчас там грузовики и бытовки вояк. Вояки вроде не быкуют на местных.

UPD2: Нет, про землетрясение офиц.лица ничего не говорят, зато среди жителей ходит упорный слух, будто метростроевцы что-то рукожопо прямо под нами взорвали (там вроде как техническую ветку строят), и теперь дома могут в любой момент рухнуть, ибо подземные пустоты и грунтовые воды; а вредное вещество — это такое прикрытие в пользу бедных. Пройду вечером под окнами, поищу трещины в стенах. Трясло всё-таки знатно.


== Запись от 15:43 29.10.████

Мать все же решила съезжать, видимо, все серьезно, что бы там ни было. Говорит, предлагают хороший вариант в доме прямо через дорогу. Ну ок. Считай, новая двушка на халяву, если не обманут; только вещи и мебель геморрно перевозить будет, чувствую. Кстати о силе внушения и индуцированных психозах: люди жалуются теперь на плохое самочувствие, бессонницу и тошноту. Ну еще бы, так накрутить обывателей. "Дайте мне радиоточку, и я переверну мир".

Сосед, местный шизик, условно назовем его дядя Петя (потому что я хз как его зовут, просто пару раз мелочь выделял на опохмел), всем рассказывает, что мы стали жертвами секретного эксперимента. Мол, в-говне-мочёные из ящика что-то начудили, а нам теперь расхлёбывай. Дядьпетя утверждает, что служил в КГБ, и ему виднее. Делает таинственные глаза и божится всякого рассказать, под коим предлогом клянчит денег.

UPD: Телевизионщики проснулись, наконец. Ходят, берут интервью у жителей и горадминистрации. А еще строительная техника стягивается, и начали рубить деревья. Вот это очень жалко, у нас очень зеленый двор всегда был. С фига ли они так торопятся? Очко в пользу версии дяди Пети?


== Запись от 08:03 02.11.████

Кончаем паковать шмотки. Вы когда-нибудь задумывались, сколько у вас вещей? Это звиздец, и, главное, чего ни коснись — все нужное. Человеку свойственно обрастать хламом.

Ходил смотреть новую квартиру: ну что, вроде нормально. Планировка похожая, только девятый этаж вместо восьмого. Ремонт даже есть, вот только страшноуродливые обои на кухне (моющиеся, в баклажан) придется переклеивать. Ключи под роспись отдали, нотариус, все дела. Я-то до последнего опасался найопки со стороны любимого гос-ва. Наш дворик стремительно пустеет. Я излишней ностальгией не страдаю, но все же как-то грустно.

Зато у меня будут места в первом ряду на шоу "взрыв тысячелетия". Они ж не собираются вручную дома разбирать?


== Запись от 21:55 05.11.████

Господа, вы любите всякую мистику? У меня тут для вас таинственная загадка и загадочная таинственность. Окна нашей новой квартиры, я уже говорил, выходят аккурат на старый дом, и мне наши бывшие окна прекрасно видно. Так вот, по вечерам весь дом — темный, свет даже в подъездах не горит. Зато свет горит... в моей бывшей комнате! Явно электрический. Мы, когда съезжали, лампочки по-жидовски не выкручивали, но я железно помню, как, выходя из осиротевшей комнаты, щелкнул выключателем. А теперь там по ночам горит неяркий желтый свет. И вообще, разве не должны были отключить уже от всех коммуникаций? Что думаете?


== Запись от 11:12 06.11.████

Касательно бомжей и прочих предположений из комментов: сильно сомнительно. Оказывается, когда дом готовят к сносу, двери всех подъездов тупо намертво заваривают. Сам видел, прямо сверху донизу заварена дверь, такая-то безысходность. Окна нижних двух этажей строители выбили и закрыли наглухо листами жести, посадили их на болты. Кошачьи лазы в подвал — и те перекрыты. Может, кстати, свет горит и днем, просто при солнце не разглядеть.

Дата сноса назначена — на выходных, 11 числа в 11:30. Инструкции по всему кварталу расклеены: будут три предупреждающие сирены, а потом БА-БАХ. Взрывают по очереди, наш дом первый в расстрельном списке.


== Запись от 21:05 08.11.████

Ну все, друзья, я решился. Спать спокойно не смогу, если не узнаю, что там за свет такой в моем окне. Жути нагоняет немножко, ага.

Выяснилось, что есть такие специальные люди, которые охотятся за недавно расселенными домами и лазают туда за "хабаром". Нас в такой спешке выселили, что хабара должно быть до задницы. Хотя кому весь этот хлам нужен — ума не приложу. Мне кажется, бравые сталкеры делают это просто из любопытства и шила в заднице. Действительно ведь интересно: заброшенный многоквартирный дом, исследуй — не хочу, главное внутрь пролезть.

Рассказал им детали: как запечатан, как охраняется, где лучше подходить. Возьмут меня с собой, ну и из солидарности проникать будем через первый этаж моего подъезда (плюс я рассказал, что в нашем подъезде на втором этаже вдова старенького профессора-коллекционера жила. Наборы сушеных бабочек, банки с препаратами и все такое. Это правда, я малой был у них в гостях, а вдова при переезде могла с собой и не забрать мужнино добро). Дату заброса назначили накануне сноса, раньше не успеть их группе собраться. Кстати, еще раз подтвердили, что на их памяти так оперативно ни один заселенный дом не раскидывали. Таинственная авантюра! Обязательно все в деталях расскажу, если менты за жопу не возьмут. Ну если даже и возьмут — все равно расскажу, только попозже. ;)


== Запись от 01:54 10.11.████

Я только что видел человеческую фигуру в окне своей старой комнаты. В заброшенном и закрытом намертво доме. Я совершенно точно, на 110% уверен, что меня не переглючило. И нет, я не пил по поводу пятницы. Заигрался немного в меч и магию, пошел налил себе чаю, подошел к окну еще раз глянуть на цель предстоящего завтра проникновения со взломом. И в окне моей комнаты, все так же тускло освещенном, кто-то стоял. И, по-моему, смотрел вот прямо на меня. Я почти уронил чай. Вот теперь мне точно не по себе. Дом стоит темной длинной громадой и знакомым больше вообще не выглядит, из него как будто ушла вся жизнь (она и ушла). Кто там может быть? Да никого там не может быть.

UPD: Это пиздец, это полный пиздец. Фигуры в окне я больше не наблюдал, но тут МОЙ МОБИЛЬНИК ЗАЗВОНИЛ. Неизвестный городской номер. Я на всякий случай ответил (мать к подруге отчалила на выходные, может, случилось что). Знаете что? Истеричный хриплый вопль в трубку: "НЕ ХОДИ ТУДА НЕ ХОДИ НЕ ХОДИ В СТАРЫЙ ДОМ ПОНЯЛ НЕ ХО". Я сбросил и отшвырнул трубку, как раскаленную. Блядь, как страшно. Что-то я передумал насчет заброса. Что за херня, объясните мне? Телефон отключил, шторы задернул.


== Запись от 14:21 10.11.████

Друзья, происходит что-то дико странное. Думаю, какой-то умник решил меня напугать. Ему это даже вчера удалось. Короче, по порядку.

На включенный утром телефон посыпались смски. Шесть от оператора: у меня четыре пропущенных звонка со вчерашнего городского и еще два с неизвестных номеров. Не гуглятся. Две смс содержательные, еще с двух незнакомых номеров (уже других). Вот текст:

1) "Не лезь куда собрался".
2) "Приветик!!Не ходи в старый дом плииииз :D".

Первый номер не отвечает, второй вне зоны доступа.

У меня были планы на утро, а именно, сгонять в магазин и купить муравьиную ферму, я обещал тут рассказать. Вкратце, у сына близкой подруги матери, к которой она и поехала, день рожденья, и он — неплохой малый, любит всякие эксперименты и энциклопедии. Муравьиную ферму он давно хотел: это такой прозрачный аквариум, куда сажаешь муравьев, и они строят колонию. Заодно я хотел купить фонарик.

И вот я выхожу из квартиры и вижу краем глаза, как на пол планирует какой-то листок. Это была записка. Угадайте, что? Да, от руки написанное "Не ходи в тот дом, брат". Брат, млять.

На обратном пути от метро я присел покурить на скамейку в маленьком парке. Мне хотелось как следует обдумать происходящее. Почти сразу на другой конец скамьи сел какой-то невзрачный мужичок и стал искоса на меня поглядывать. Это бесило, тем более, пустых скамей вокруг навалом. Я встал, чтобы пойти домой, и тут этот мужик, явно стесняясь, ко мне обратился: "Слушай, друг... Ты бы это... Кхм. Ну. Сиди лучше дома сегодня."

Я и так был на взводе, а тут откровенно не выдержал. Как по мне, шутка затянулась. Я схватил мужика за куртку и сказал объясняться на месте. Он задергался, но я малый довольно крупный, как вы знаете. Он сказал, что ему просто ночью кто-то звонил, не назвался, рассказывал, что такому-то парню, зовут Андрей, угрожает опасность. Он, мол, решил залезть в один пустой дом, а это для него ужасно опасно, и нужно его предупредить и отговорить во что бы то ни стало. Что опасного-то — не уточнил. И сказал, что примерно в такое-то время Андрей пойдет через парк, описал внешность. Мужик сперва не воспринял всерьез, но голос в трубке звучал отчаянно, вот он и решился.

Мужика я отпустил и извинился. Мне показалось, что он не врал, а правда хотел как лучше.

А теперь что я обо всем этом думаю.

Я всегда ценю хорошую шутку, но это перебор. Если утром я начал было сомневаться, то теперь я точно слазаю в старый дом. А ты, шутник сраный, можешь уже завязывать. Я уверен, что ты это прочитаешь. Мужик тебя спалил. Моя ошибка в том, что со сталкерами я договаривался на форуме публично. То, что ты узнал даже мой новый адрес — меня напрягло. А когда я напряжен, я злюсь. Встречу тебя — об колено поломаю, так и знай. Подурачился и будет, маньяк, млять. И прекрати дойопывать посторонних людей. На этом всё.

UPD: В целом согласен, фигуру в окне это не объясняет, если только шизик-шутник специально ради этого туда не полез, в чем я лично сомневаюсь. Ничего, забросимся — посмотрю, что к чему.


== Запись от 01:15 11.11.████

Ну вот и все, я собрался, оделся соответственно случаю, во все "дачное", в фонарик батарейки вставил. Чувствую себя Калле Блумквистом. Ждите разгадки таинственного света-в-окошке, а потом репортажа о сносе.

UPD: Проверил почту, три сообщения от новых адресатов: "Мужик, я не знаю кто ты, но не делай того, что собираешься, сиди дома" — ну и так далее, в общем, понятно, уже не интересно.


== Часть II. Заброс.

Вы прочитали последнюю запись, которую Андрей оставил в своем блоге. Теперь необходима моя прямая речь.

Я — один из тех, кто забрасывался с Андреем в его бывший дом. Именно я переписывался с ним на нашем форуме, в ветке про расселенные дома. Мы встретились в 01:30 11 числа, быстро познакомились и пошли на объект. Дом охранялся (вневедомкой или ЧОП — неизвестно), но не особо тщательно. Приладив лестницу к заранее выбранному окну, мы болторезом перекусили крепеж и как можно тише отогнули угол оцинкованного листа. Когда все залезли, стремянку втянули внутрь. Все по обычной схеме. Новичок в таких делах, Андрей вел себя более чем профессионально. Мне жаль, что уже нет шанса познакомиться с ним ближе.

Мы начали осмотр с квартир первого этажа (те, что были заперты — вскрывали по возможности). Хабара было действительно много, как на корабле-призраке — жильцы многое оставили в спешке. Как уже говорилось, на моей памяти такая короткая дистанция от начала расселения до сноса была заявлена впервые.

Андрей побродил с нами по первому и второму этажам, затем сказал, что хочет подняться в свою квартиру. С ним никто не пошел, мы хотели пройти все квартиры планомерно и, в идеале, успеть вылезти на крышу. На все у нас было заложено не более часа.

Я светил, пока К. (другой участник заброса) монтажкой пытался отжать дверь запертой квартиры на втором этаже. Я видел, как Андрей поднялся по заваленному мусором лестничному пролету и скрылся наверху. Я видел Андрея последним.

Спустя 30 минут, когда случилась тревога, мы шуровали на четвертом и пятом этажах, а Андрей все еще не вернулся. Возможно, кто-то из нас неосторожно светил фонарем в окна, но это было бы странно, так как все ребята опытные. Фотовспышка исключена: у нас правило, если и брать с собой фотик, то вспышка отключается и на всякий случай заклеивается. Никто из наших не шумел. Как бы то ни было, что-то всполошило людей внизу. Раздались крики и голоса, и из окон мы выпалили людей с фонариками во дворе дома. Потом открылись ворота упомянутого в блоге НИИ: выбежало человек двадцать солдат и несколько гражданских. У солдат было оружие. Объяснять не надо, что так дома под снос у нас не охраняют.

Понимая, что мы встряли, я объявил срочную эвакуацию. На случай запала у нас тоже был план. К тому же точка залаза находилась на другой стороне дома, дом длинный, у нас все шансы по-тихому уйти. Я бросил рюкзак и побежал наверх, чтобы забрать Андрея. Он упоминал, что жил на восьмом этаже.

Пару раз пришлось перелезть через брошенную на лестницах старую мебель, на пролете с седьмого на восьмой ноги утонули в обрывках обоев и другом мусоре. Добравшись на место, я увидел свет в одной из квартир. Горела настольная лампа, в других комнатах не было ничего. Я шепотом звал Андрея, матерясь про себя. Проверил все квартиры, поднялся на девятый и проверил там. Посветил: люк на чердак закрыт на замок. Я никого не нашел, Андрей просто исчез.

Времени у меня больше не было. Я решил, что оставлю лестницу, и пусть он потом выбирается с объекта сам. Своя жопа дороже, тут речь явно идет не просто о ночи в отделении. Но по пути вниз я понял, чем меня еще в первый раз привлекла куча обрывков обоев, в которой по щиколотку тонули ноги. В темноте я заметил это чудом.

Во-первых, куски бумаги в розочку были сплошь исписаны карандашом. Это тянуло по объему текста на войну и мир. Во-вторых, вся куча состояла из совершенно одинаковых обрывков.

Повинуясь порыву любопытства, обливаясь потом и с бешено колотящимся сердцем, я собрал с пола столько, сколько мог унести, часть засунул под ветровку, часть обнял — и с этой огромной охапкой побежал дальше. Я взял не все, не больше половины, а что-то потерял по пути. Уже снаружи, перебегая через дорогу по направлению к заранее намеченным неосвещенным гаражам, я услышал крики появившихся из-за угла дома людей. Даже опасался стрельбы в спину, учитывая прочие обстоятельства. Но никто не стрелял.

Дайте-ка я еще раз объясню, зачем потратил столько времени на сбор бумаги. Обрывки обоев исписаны от руки различным текстом, но сами обрывки — одинаковые практически абсолютно. Форма. Сходная линия отрыва. Ворсинки на ней. Присохшие следы клея и прилипший кусочек штукатурки в одном и том же месте, дырка от гвоздя. Я готов поставить что угодно на то, что эти обрывки идентичны даже на молекулярном уровне.

На этом я заканчиваю свой вклад в описание случившегося. Ниже дан без каких-либо изменений текст с некоторых из листов, расположенных мной приблизительно в хронологическом порядке (если в данном случае этот термин вообще уместен). У меня ушло порядочно времени на расшифровку, и в процессе волосы много раз вставали дыбом. Часть листов пронумерована. Читайте. Выводы делайте какие хотите, свой долг я считаю исполненным и снимаю с себя всякую ответственность.


== Часть III. Записи на обоях.

== Неподписанный лист

Кажется, я в ловушке. Мне нужна помощь. Меня зовут Андрей Александрович Глебушкин, я нахожусь по адресу Москва, ВАО, ул. ███████ ████████ 3/2, пятый подъезд, кв. 175. Мне кажется, что я оказался в какой-то ловушке аномального свойства. Мне кажется, какой бы дичью это не выглядело, что я сдвинулся назад во времени и оказался заперт в доме, подготовленном под снос. ███████ ████████ 3/2, я здесь, не могу покинуть пределы двух верхних этажей. Но, видимо, могу передавать "наружу" записки. Если мне никто не поможет, дом взорвут вместе со мной внутри завтра же утром. Я не понимаю, что происходит, но надежд уже почти не осталось.


== Неподписанный лист

Происходящее чудовищно, я ничего не понимаю. Необходимо сложить все в систему.

По порядку: я проник в собственную старую квартиру, чтобы выяснить, почему в ней горит свет. Это оказалась старая настольная лампа, стоящая на паркете у батареи. Еще мамина лампа, у нее всегда заедала кнопка. Никакой загадки. Я подошел к окну, и вот тут это случилось — землетрясение, как в первый раз, но гораздо сильнее. Я очень испугался, так как решил, что снос дома перенесли, и сейчас все здание превратится в груду кирпичей. Но это бы не взрыв, а какая-то вибрация: вибрировали стены, стекла, воздух, даже зубы в черепе и глаза. Я ощущал отвратительную вибрацию всем телом, а потом все резко прекратилось.

Я все еще стоял у окна, согнувшись и держась руками за живот, а когда поднял голову, то увидел, что в окне моей новой квартиры в доме напротив горит свет! А потом в окне пустой квартиры появилась фигу

Вот черт, млять, я, кажется, понял, черт черт черт черт

Судя по всему, сейчас вечер десятого октября. По моему же субъективному времени, сейчас должен быть вечер одиннадцатого. Меня зовут Глебушкин Андрей, я нахожусь по адресу ███████ ████████ 3/2, пятый подъезд, восьмой этаж. Если читаете это, пожалуйста, помогите мне!


== Лист, помеченный "2"

Система, нужна система. Важно соблюсти последовательность. Я все понял, сейчас паника прошла. Что было. Я подошел к окну, началось "землятресение", я оказался на сутки в прошлом вместе со своей квартирой, двумя соседними квартирами, лестничной площадкой и куском лестницы, ведущей вниз. Все это сдвинулось вместе со мной. Все это я назвал "пузырь". Он неровный.

Я в петле. В десятом гребаном ноября. Не могу покинуть этот пузырь. И я видел СЕБЯ.

Система! Я не могу покинуть пузырь, потому что упираюсь в абсолютно непроницаемую и прозрачную стену. Так в фантастике описывали силовое поле. Предметы сквозь него проходят. Есть и некоторые иные закономерности.

Исследовав свою тюрьму, я определил ее границы, оторвал отклеившийся кусок обоев и стал делать заметки найденным на полу карандашом. Потом выкинул записку сквозь стену пузыря — она просто спланировала на площадку ниже. В окне я видел самого себя десятого числа. Тогда же, субъективные сутки назад, я-в-тапках-и-с-кружкой-чая увидел себя в окне пустого дома и пошел писать пост. За пределами моего пузыря — время примерно с двух ночи десятого по два часа ночи одиннадцатого, и это замкнутая петля. В ее конце я в компании сталкеров браво вламываюсь в окно, с фонариком и в экипировке, и я, семью этажами выше, до крови впиваюсь пальцами в лицо, оставляя на щеках красные полосы. Происходит СДВИГ.

Голова разламывается при попытке все это понять. Сопоставить факты. Я старее, чем он, потому что при СДВИГЕ я сохраняю всю память. Невозможно представить, насколько старым я могу здесь стать. Но синхронизация невозможна. Кричать — бесполезно. Мои истошные крики должны быть слышны — но дом десятого числа был пуст, и я напрасно оглашаю воплями темную шахту подъезда. Надеяться, что он заметит мои покрывающие пол площадки послания — бесполезно. Потому что я их уже не заметил, когда поднимался сюда.

Когда происходит сдвиг, все внутри пузыря возвращается к состоянию на два ночи десятого. Кроме моей памяти — она непрерывна. Например, возвращается удобно свисающий кусок этих самых обоев и неисписанный огрызок карандаша. Но то, что я выталкиваю из пузыря — оно сохраняется. Я могу создавать дубликаты предметов. Если бы в этом еще был смысл.

Господи, какой кошмар.


== Лист, помеченный "12"

Я помню всё, но голода и жажды нет. За отведенные мне повторяющимся циклом сутки особенно не успеваешь проголодаться. Солнце восходит и заходит, одни и те же люди и машины под окнами. Скоро я запомню их все. После обеда прибегают дети, чертят на чистом асфальте над теплотрассой классики и под громкую считалку играют на дороге минут пятнадцать. Прямо подо мной, а я просто смотрю на них сверху, раз за разом.

Ни в одной из доступных мне комнат я не могу открыть окно, чтобы пускать самолетики с просьбами о помощи. Но смотреть удобнее всего из моего окна: здесь пузырь заканчивается в паре сантиметров от стекла. У меня тут маловато развлечений.

Раз, два
Это не только слова.
Три, четыре
Меня нету в этом мире.

Свет и телефон работают. Телефон я нашел у соседей. Конечно, сперва я позвонил себе. Только напугал, но напугал, как видим, недостаточно. Телефон подруги матери, к которой она поехала, я не знаю. Менты, МЧС и прочие не воспринимают всерьез. Когда обманываю, сочиняя разнообразные истории, они приезжают к опечатанному дому, говорят внизу с охраной и уезжают. Вероятно, проклиная про себя чертовых телефонных хулиганов. Теперь большую часть цикла я лежу на полу и набираю телефонные номера наугад. Сперва делал это хаотично, потом перебором. Сколько времени уйдет на то, чтобы перебрать все возможные номера? Что ж, времени у меня теперь в избытке.

Пять, шесть
У меня для вас есть весть.
Семь, восемь
Как наступит осень.
Девять, десять
Вас всех повесят.

Когда трубку берут, я пытаюсь уговорить людей связаться со мной, передать очень простое сообщение: "НЕ ХОДИ". Под разными предлогами. Изредка кто-то даже соглашается. Я не верю, что это сработает. Конечно нет. Ведь я уже здесь. Уже не послушал предостережений. Просто очередной гребаный парадокс.


== Лист, помеченный "84"

Неужели совсем никакого выхода нет?


== Лист, помеченный "211"

Используя ножку от разломанного стула в качестве рычага, я открыл шахту лифта и немедленно бросился в нее. Это было с десяток циклов назад. Теперь это мое хобби. Пара секунд чувства свободного падения, рывок — и мы начинаем все сначала. Каким только образом я не пытался уже себя убить! ахахахахаха


== Лист, помеченный "1505"

Мамуль, я надеюсь, ты хорошо проводишь свой уикэнд! Как видишь, я тоже не скучаю!!!!

А когда-то мне нравился фильм день сурка


== Лист, помеченный "4650"

Что-то я сбился со счета
Стены-то обновляются, делать засечки нельзя
Всем привет! Это все еще я! Я все еще жив! Все ушшшшли, а я вот остался. Ушшшли. оставили меня тут. Я бессмертный как вампир! Все мечтали стать вампирами, а повезло мне, и к тому же

Заберите меня отсюда


== Лист, помеченный каракулями вместо номера

хожу
потом сижу
потом хожу
немножко плачу
перепробовал все, невыносимо
невыносимо
мамочка, за что

ОНИ ДОЛЖНЫ БЫЛИ ВЗОРВАТЬ ЕБАНЫЙ ДОМ!!!!!


== Неподписанный лист

ненавижу тебя
стоишь там сука
смотришь там
пьешь чай свой как же ненавижу тебя все из-за тебя

я тоже хочу чай

я не помню какой чай на вкус
только вкус пыли крови бумаги
прошу мне нужно просто немного чая
просто немножечко чая

пожалуйста


== Неподписанный лист

они знают что я тут они знают что я тут они знают что я тут


== Неподписанный лист

Никто не собирается меня спасать
Они знают, но не собираются
И они не взорвали дом о Господи они поэтому не стали взрывать дом они принесли оборудование но сами не входят в дом
ВЗОРВИТЕ ДОМ!!!!


== Неподписанный лист

меня зовут глебушкин андрей о господи пожалуйста пожалуйста прекратите это взорвите дом не надо меня изучать просто оставновите это остановите это


== Неподписанный лист

Лист исписан двумя повторяющимися фразами, написанными кривым почерком печатными буквами:

ВЗОРВИТЕ ДОМ
УБЕЙТЕ МЕНЯ

Вечером у меня заболело горло. К утру поднялась температура, пришлось, сипя в трубку, обрадовать напарника, что новогодний наплыв работы ему предстоит разгребать одному. Осмотр больного горла в зеркале ванной подтвердил худшие опасения – гланды были покрыты белой сыпью. Кое-как добравшись до поликлиники и дождавшись очереди среди жалующихся друг другу на все известные науке болезни пенсионерок, посетил врача, оформил больничный и получил рецепт. Антибиотики, жаропонижающие, травки, полоскание горла, витамины, - всё стандартно.

Пока добрался от аптеки до дома, совсем поплохело. Наспех раздевшись, отправил в рот порцию разноцветных пилюль, запил остывшим чаем и рухнул на диван. Голова раскалывалась так, будто кости черепа вот-вот разойдутся, и мозг выдавит наружу, меня трясло от озноба. Я вытащил из брюк ремень и затянул вокруг головы, стало немного легче. Пролежав так около десяти минут, нашел в себе силы подняться и включить ноутбук. Запустил на Youtube какую-то научную документалку и задумался. Из-за больничного в январе получу меньше, придется отказаться от части запланированных покупок. Не факт, что успею поправиться до Нового года. Надо позвонить девушке, сказать, что завтра не приеду… чёрт, все планы наперекосяк.

38,9

Мне вдруг неожиданно стало очень себя жаль. Один в пустой темной квартире, больной, девушка далеко, родители тоже. Совершенно некстати вспомнились детские годы, как во время болезни лежал с высокой температурой и в бреду таращился со страхом в дверной проем. В родительской квартире не было межкомнатной двери в большую комнату, только арка с плотной висящей занавеской из бусин. Я часто болел в детстве, и всякий раз темнота коридора, скрытого за этой занавеской, пугала меня до чертиков. Я всякий раз чувствовал, что там, в коридоре, что-то есть…

По спине пробежал неприятный холодок, я краем глаза заметил черноту дверного проёма… ЧЁРТ!!! Непонятно откуда нахлынувшая волна страха заставила меня (и откуда только силы взялись?) в два прыжка подскочить к приоткрытой двери и резко с грохотом ее захлопнуть. Я остановился, сжимая дверную ручку и тяжело дыша, мысленно ругая себя на чем свет стоит за эту секундную слабость. Рот скривился в усмешке. Здоровенный мужик, скоро тридцатник стукнет, а психанул из-за открытой двери, как ребенок. Попытался встряхнуть головой, отгоняя морок, но тут же поморщился от приступа головной боли. Как ни странно, именно боль моментально прогнала страх, я вздохнул, вышел из комнаты, на всякий случай проверил, заперта ли входная дверь, и, окончательно успокоившись, пошел пить чай…

38,3

Говорят, первый день болезни самый трудный. Сколько себя помню, мне было одинаково хреново и на второй, и на третий день. Почему-то в детстве я каждую зиму очень тяжело болел. То ангина, то бронхит, по-моему, было даже воспаление легких пару раз. В школе как-то отпустило, стал бегать на лыжах, ходить на плавание, в общем, укреплять иммунитет. В институте увлекся пешим туризмом, а сейчас? Уже два года, будто по рельсам, мечусь между работой и теперь уже собственной квартирой, в которой нужно быстрее доделывать ремонт, даже на природу выбраться некогда. Вот и подкосило, видимо… Под бормотание ноутбука и собственные мысли я сам не заметил, как провалился в тяжелый беспокойный сон. Снились какие-то грязные тряпки, из которых я никак не мог выбраться.

Проснулся, когда за окном уже серело утро, нашарил мобильник. Дисплей показал четверть одиннадцатого утра и пропущенный от мамы. Перезвонил, пока болтали – окончательно проснулся, и после разговора я просто лежал, глядя в потолок и радуясь, что самочувствие относительно неплохое. Взгляд скользнул на дверь… БЛЯТЬ!!! Я подскочил, будто на меня выплеснули ведро ледяной воды. У меня с детства пунктик – я НИКОГДА не ложусь спать с открытой дверью. И вот я, выпутавшись из одеяла, стою и смотрю в темноту коридора, напряженно вслушиваясь. Мозг отчаянно прокручивает последние события вчерашнего вечера – заварил аптечную траву в чашке, выпил парацетамол, закрыл, черт побери, проклятую дверь! В коридоре раздался шорох и тихий стук…

39,5

Помню свой самый яркий детский бред, как будто видел его вчера – оглушительная какофония звуков, словно настраивающийся перед концертом оркестр, сменяется одним высоким тоном, на грани слышимости, и появляется этот. Кто прячется в коридоре. Замотанный в грязные тряпки, худой и высокий, с вытянутой мордой, похожей на поросший клочками черно-серой шерсти собачий череп с белыми глазами. Я знаю, что если он меня замотает в свои вонючие тряпки – это конец. И я отбиваюсь изо всех сил…

Наверное, моё сознание в тот момент помутилось, но я сразу же понял: это снова он. Он снова здесь, потому что я снова болен, и теперь наконец-то совсем один, он постучался, чтобы дать о себе знать. Сперва я стоял, прижавшись спиной к стене и стараясь не дышать, потом схватил с подоконника самую длинную отвертку и сел на пол. В таком положении, не отводя от чернеющего проема двери взгляда, я просидел несколько часов, пока, наконец, не смог себя убедить в том, что это просто галлюцинация. А дверь, вероятно, я сам забыл закрыть из-за болезни. Чтобы окончательно убедиться в этом, я дотянулся до телефона и набрал номер знакомой-педиатра.

- Жень, привет. Не помешал? – я старался говорить тихо и без того севшим голосом и делать паузы между предложениями, продолжая вслушиваться в тишину квартиры.

- Нет, ты что так тихо говоришь? – обычным приветливым голосом поинтересовалась Женя.

- Простыл сильно… Слушай, скажи пожалуйста, а у взрослых бывает бред от температуры?

- Конечно бывает, а что, розовых лошадок ловишь?

- Да если бы. И даже такой, что его можно с реальностью спутать? – я представил, как глупо звучит мой вопрос со стороны, и мысленно выругался.

- Ну это у всех по-разному. Скоряк вызови, не экспериментируй.

- Да нет, всё нормально. Просто удостовериться хотел, спасибо, Жень.

- Поправляйся!

- Куда я денусь, пока. – я завершил вызов и снова взглянул на дверь.

Это ведь моя квартира. За окнами день, а вся чертовщина всегда происходит по ночам. И то, только с теми, кто в нее верит, ведь так?

- Соберись, дебил, тебя от скуки заглючило, второй день дома жопу мнешь! – почти вскрикнул я, после чего совсем уж грязно и с наслаждением выругался вслух. В голове прояснилось, а удачно сложенная трехэтажная конструкция даже развеселила. Надо выпить таблетки и чем-то заняться. Не выпуская из руки отвертку, я обошел квартиру, включил свет в коридоре и принялся мыть накопившуюся за рабочие дни посуду.

38,7

К вечеру, прибравшись и кое-как поужинав, я расположился на диване с парой отверток, упаковкой салфеток, баллончиком масла и ружьём. Как только я сделал необходимые документы, отец сразу же отдал мне одну из своих двустволок, чтобы освободить место в сейфе под новый импортный полуавтомат. Я же, как человек нежно любящий оружие, первым делом произвел полную разборку и чистку-смазку ударно-спускового механизма, и раз в полгода повторял эту процедуру просто ради удовольствия. Закончив с ружьем, я включил музыку и на пару минут прикрыл глаза.

«Я что, уснул?» В голове стоял туман, все кости болели так, будто их вывернули на 180 градусов, меня бил озноб. Я с трудом сел на диване и почти не удивился, увидев открытую дверь в коридор. Кажется, я оставлял свет, но теперь дверной проем зиял чернотой. Или… не только? Кажется, за углом висят какие-то тряпки. Краешком сознания я понимал, что там, в темноте, находится нечто смертельно опасное, но никак не мог поймать эту мысль, отрешенно глядя в темноту. Кажется, тихо играла музыка…

41,4

Рука уперлась во что-то твердое и холодное. Ружьё. Я потянул к себе приклад, и сознание будто ухватилось за ту единственную вещь, что связывала меня с реальностью. В этот момент я осознал весь кричащий ужас происходящего. Нечто невообразимо жуткое там, в коридоре. Нарастающую какофонию оркестра. Пальцы рефлекторно нащупали патроны на прикладе. Тряпки зашевелились. Я надавил на рычаг запирания. Оркестр звучал до боли громко. Кажется, теперь и я кричу от страха. Из темноты появляется он, и теперь нас не разделяет даже спасительная плотная занавеска из бусин, как в детстве. Теперь его белёсые глаза сверлят меня в упор, а грязный длинный череп словно улыбается застывшей дикой зубастой улыбкой.

Я вкладываю патроны в оба ствола.

Он делает шаг.

Я, отползая, вскидываю ружьё. Ты меня не получишь.

Какофония сменяется оглушительно высоким визжащим тоном.

Я понял. Это его голос.

Тряпки приходят в движение.

Я нажимаю на оба спусковых крючка.

«Я что, уснул?» В окно пробивается хмурый декабрьский рассвет. Я лежу на диване, по уши завернувшись в одеяло, и впервые за эти дни чувствую себя хорошо. Тихо играет поставленная на повтор музыка. Дико хочется в туалет. Дверь в коридор открыта, в коридоре, как обычно, светло – окно кухни прямо напротив. В ногах валяется ружьё…

37,2

Я в ужасе ковыляю в коридор, ожидая увидеть испорченные дробью двери и стены, но никаких следов нет. Слава богу, приглючится же такое. Со спокойной душой иду в туалет, привожу себя в порядок. Ставлю чайник, разбираю ружье. С глухим стуком на пол вываливаются две стреляные гильзы…

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Автор: Chainsaw
Источник: https://mrakopedia.org/

Я просто в какой-то момент понял, что птиц нет. Это был их капитальный просчет. Просчет, который я запросто мог и не заметить. Ну скажите честно, часто вы сами обращаете внимание на наличие или отсутствие этих комков перьев? Вот и я нет. Как-никак, я не какой-нибудь там рейнджер или полусумасшедший орнитолог.

Если подумать, птицы — страшные твари. Вы видели, как они ходят, дергая маленькими головами? Те же голуби, эти летающие помойные крысы. Мы просто привыкли, что есть такие вот штуки, они издают такие-то звуки. Интересно было бы посмотреть на реакцию человека, впервые в жизни увидевшего какую-нибудь канарейку.

Но я отвлекся. Они выдали себя тем, что попросту не добавили сюда птиц. Ни перебирающих поутру ногами по подоконнику голубей, ни трагично каркающих среди голых ветвей осенних тополей ворон. Ни одной пернатой твари. Кошку я видел, а вот птиц... Птиц — нет. С этого момента я понял. И стал свободен.

Дальше я уже волей-неволей подмечал и другие шероховатости симуляции. Задержка перед ответом у какой-нибудь кассирши в магазине, нехватка полигонов у плаща «случайного» прохожего. Зацикленная короткая анимация хвоста дворовой кошки. В конце концов, наверняка я принял участие в каком-нибудь раннем бета-тестировании, так что будем снисходительны к разработчикам: по большому счету реальность представала вполне убедительной. Не помню, как надевал шлем виртуальной реальности, или что там у них за технология, но ведь было бы странно, если б помнил. Это раньше времени разрушило бы эффект присутствия. Они здорово постарались, до этой фигни с птицами я, можно сказать, ничего и не подозревал, спасибо ложной памяти.

Но черт побери, как можно было забыть такой важный элемент пейзажа? Что, летающие объекты пока не поддерживаются движком? Перья трудно рендерить? Спрошу на выходе.

Я начал развлекаться. Виртуальная вселенная ожидаемо похожа на осознанный сон: делайте что хотите, никто вас не осудит. С их стороны было совершенно правильно не озвучивать изначально правила и цель игры, ведь самое интересное именно в том, чтобы самому собрать все кусочки головоломки. Я не собирался превращаться в манчкина и некоторое время терпеливо отыгрывал своего персонажа (вроде какого-то прыщавого продавца из салона мобильной связи в небольшом городке; по сюжету у меня даже была девушка и старенькие родители). Но не забывал и про эксперименты, конечно. Проверял реакции и способности к импровизации у NPC (у них обнаружился достаточно слабенький AI, кстати), и даже разобрал парочку, тестируя разрушаемость объектов. Я же тут для тестирования, как-никак. О, тут все было на высшем уровне. Я бы даже предложил разработчикам снизить натуралистичность, если они не хотят видеть на своих серверах орды садистов-психопатов, слоняющихся в поисках очередной жертвы.

Меры сдерживания также присутствовали, но какие-то совсем уж невнятные. Местных растерянных полицейских обставил бы и ребенок. То ли сложность была заведомо занижена на период бета-тестирования, то ли я прямо не знаю. На всякий случай все такие истории я подмечал для будущего отчета, пока не придумал использовать этот диктофон. При выгрузке, думаю, проще будет извлечь аудио, а то я не большой любитель сочинять простыни текста.

Кстати, они выбрали не самый очевидный способ ограничить для пользователя карту. Обычно делают невидимую стену, которую персонаж не может пересечь, или какие-то нелепые препятствия. Здесь же ты можешь идти к горизонту бесконечно, но смысла нет: для тебя на лету генерируются бесконечные одинаковые поля, вынуждая рано или поздно повернуть назад, к песочнице в виде провинциального поселка. Вот, а еще очень не хватает саундтрэка, но это уже вопрос к сценаристам.

Итак, возвращаясь к цели игры. Да, я прошел главный квест! Это было совсем непросто и не очевидно, должен признаться. Пришлось долго ползти от одной зацепки к другой. Остался последний штрих, и я уже вижу, как на горизонте формируется какое-то черное облако, за которым, очевидно, последуют титры. В руке я сжимаю главный квестовый предмет — очки учительницы математики из местной школы. Я же говорил, что неочевидно, ага? Да уж, намудрили. Но больше спойлеров на всякий случай не будет. Я сейчас стою среди кладбища, со стороны домов приближаются сирены — проснулись, наконец. Но они не успеют, we have a winner! Хе-хе. Скорее бы уже, а то вся одежда пропитана кровью, и это не особенно приятно. Ну что сказать, я хотел бы пройти тихо, но ближе к концу пришлось пополнить арсенал и тупо танковать. Надо дать ребятам понять, что игра, допускающая такой уровень жестокости, ни одну комиссию не пройдет.

Ха! Вы не поверите! Облако на горизонте — это огромная птичья стая! Видимо, следили за моими комментариями и наспех нарисовали. Летят прямо сюда. Скорее бы. Скорее...


* * *

— Я не знаю, что с ними делать!
— Игорь, перестань...
— Нет, у меня просто опускаются руки!
— Уверен, решение есть. Мы его найдем.
— Три месяца! Три месяца ищем. Дедлайн в апреле! Что будем делать? Что инвесторам покажем — вот это вот?
— Ну что ты от меня хочешь, Игорь? Что ты предлагаешь?
— Ты прекрасно знаешь, что я предлагаю. Это тупик. Мы не добьемся предсказуемости и реалистичности поведения одновременно. Технология — сырая, мы их не контролируем.
— И что, откатить к шестому релизу и жестко заскриптовать всех NPC? Ты понимаешь, что основной фишкой, которую мы продавали, были именно самообучающееся окружение на нейросетях?
— Нет, давай лучше игроков будут регулярно расчленять ополоумевшие персонажи! Коля сказал, что еще раз на него нападут, и он уволится! С ним половина QA уйдет сразу! И все, мы в жопе. Посмотри на последнего: продавец мобильников развалил и вырезал половину города! Все исключения обошел, каждый раз что-то новенькое, блядь, мы никогда всего предусмотреть не сможем. Да что с этими ублюдками не так.
— ...хорошо. Хорошо, еще сто прогонов, и если не будет динамики, то откатываем. Ок? Все, что можно, порежем. Волю, эмоции... Будет ядро и захардкоженные скрипты. Примитивно и безопасно. Договорились?
— Договорились...
— А продавца Коле отдай, вместе с последним дампом памяти. Надо же понять, чего он там себе напридумывал такого. И это, что там с птицами?
— Птиц раскатили, вроде нормально все. Сейчас распределятся по карте и можно тестить.

Долго не решался рассказать эту историю, наверное, пытался забыть ее, выбросить из головы, говорил себе, что ничего не было — просто сон. Но в последнее время чаще снится что-то плохое, мрачное, то, от чего просыпаешься в холодном липком поту, дыхание сбито, как будто 3 км на время бежал. Вдруг поможет? Ну, знаете, как часто в фильмах показывают психоаналитика и пациента на кушетке, мол, выговорись и сразу полегчает. Не знаю.

Я не писатель, не Стивен Кинг, так что заранее прошу прощения за кривой стиль изложения, но тем не менее больше не могу держать это в себе, боюсь, сойду с ума, сделаю что-то нехорошее, или это нехорошее меня настигнет, и тогда...

Вот моя история. Родился и вырос я в семье военного. Кто знает, тот поймет. Было самое начало 90-х годов, тяжелые времена, угрюмые, что-то в воздухе такое было, витало, обреченность, что ли, я бы это так назвал. Военные — они как цыгане, ну, только не по своей воле: постоянные переезды, отсутствие денег (как и у половины страны), рабочий день — 24 часа. Жили тогда (точнее выживали) только за счет пайка, который, как ни странно, выдавали точно и в срок. Ну и крутились, кто как мог.

Отцы-командиры закрывали глаза на то, что подчиненный личный состав подрабатывал и иногда исчезал со службы без предупреждения. Летом сады-огороды, работа по охране ларьков, магазинов, стоянок и т.д. Зимой — уборка территории от снега, опять же охрана личных владений зарождающегося тогда сословия нуворишей, у кого был свой автомобиль — подработка частным извозом, грузовые перевозки. Рассказываю я это к тому, что частенько оставался один дома, мать работала по сменам — сутками на узле связи.

Мне тогда 10 лет было, учился в чужой школе, жил в чужом городе, в стране, которая болела резкой сменой режима власти. Конец весны, на носу какие-то там экзамены, в общем, в тот день сидел дома в своей комнате и делал уроки. День был солнечный, наверное, именное в такие дни происходит самое плохое, а не глухой ночью при луне, как в фильмах ужасов обычно показывают.

В соседней комнате (зале, как в семье мы ее называли) внезапно раздался страшный грохот. Вздрогнув от неожиданности, я оторвался от учебника и поднялся со стула. Помню, как волосы на голове встали дыбом, а ноги предательски задрожали. Зайдя в зал, я обнаружил, что телевизор (это был такой огромный тяжелый ящик под названием «Чайка») лежит на полу с разбитым кинескопом в россыпи собственных осколков. Первой моей мыслью, помню, было: «Вот мне влетит!», — телевизор по тем временам был дорогой, на него очень долго копили. Потом до меня дошло, что я ни при чем, не виноват, но как это доказать, было не понятно. Стоял он на тумбе, которую отец сделал сам в гараже соседа из отличной сосновой доски. Тогда пиломатериал был не в пример качественнее современного, да и достал он его на халяву где-то. Тумба была цела, а вот телевизор нет.

Может, кто постарше, тот помнит, что обычно телевизоры в то время покупались вместе со стабилизаторами напряжения — это такая коробка с кнопкой. Она была призвана выпрямлять не очень прямое напряжение в сети, тем самым спасая предохранители и, собственно, сам телевизор от скачков напряжения. И всегда родители учили своих чад — посмотрел, выключил и выключи стабилизатор, дабы он не работал впустую и не мотал счетчик. Так вот он был выключен. Господи, да он наверняка из розетки был выключен, мы все боялись пожара до ужаса!

Тем не менее из единственного динамика телевизора в полной тишине обычной уральской квартиры раздалось шипение. Знаете, когда настраиваете радиоприемник между радиостанциями, такое шипение статических помех? Вот, то же самое я слышал из отключенного от сети, разбитого (почему? он упал на толстый ковер!) старого прибора.

Секунд 20 я просто стоял и смотрел на него с широко раскрытым ртом, а в следующий момент услышал, очень четко услышал голос.

— Твой отец умер. Он мертв.

Эти слова неслись из разбитого телевизора, и я знал, что это правда. Черт возьми, да в тот момент я ни в чем так не был уверен, как в этих словах!

В наше время на компьютерах есть специальные программы-говорилки. Наверное, созданы они для людей, ну знаете, с ограниченными возможностями, слепых людей, чтобы им книги читать. Так тот голос был очень похож на голос этих программ. Года 2 назад я скачал такую программу и чего-то заставил ее сказать. У меня случилась истерика, а когда я пришел в себя, оказалось, что на мониторе было написано: «Твой отец мертв. Он умер».

В тот майский день звук открываемого ключом дверного замка вывел меня из ступора, и, наверное, целый час я висел и плакал на отце, который вернулся со службы и озадаченно пытался меня успокоить. Моя семья списала все это на разбитый телевизор, меня никогда не упрекали за это.

После этого у меня года на три развилось заикание, я часто кричал во сне, начались походы к детскому психиатру. Я никогда не рассказывал о случившемся родителям, наверно, пытался забыть. Из той квартиры мы переехали в 1996 году в Краснодарский край. Мой отец — военный пенсионер, крепкий здоровьем — любит рыбалку и внука.

Эту историю рассказал знакомый, который привёз мне кота. Кота отдавал его старый друг — причём кот жил у этого друга давно, но, по каким-то причинам, друг больше не мог его у себя держать. Поэтому животное требовалось куда-то пристроить.

У меня в тот момент как раз были и желание, и возможность взять кошака. Так что в результате кот — уже довольно пожилой, но всё ещё сильный и гордый красавец — переехал ко мне.

А знакомый, задумчивый и растерянный, рассказал историю. Он сидел на кухне, вертел в руках пузатую чашку с остывающим чаем, гладил сидевшего на столе кота и пытался выговориться. Говорил он путано, сбивчиво, фантазировал, вспоминал какие-то не относящиеся к делу эпизоды, повторялся и запинался, но пьяным при этом не выглядел. Я приведу его рассказ в некоторой обработке и от первого лица.


Некоторое время назад у моего товарища, Кирилла (имя изменено) случилась беда — пропала жена. Должна была приехать к нему за город, где они арендовали небольшой домик на лето, но так и не добралась. У них к этому моменту обозначились проблемы в отношениях, поэтому они друг другу особо не названивали, общались сухо, лишь по мере необходимости. Да и не обещала она приехать именно в пятницу вечером, восьмого июля, могла и на выходных.

Но, как случайно выяснилось в субботу, девятого, примерно к середине дня — выехала всё же в пятницу, после работы. Ей по какому-то поводу позвонила мать, а мобильник оказался недоступен. Мать заволновалась, стала звонить зятю — а он и не в курсе. Не приезжала!

Кирилл, вообще, тормоз, но в таких случаях соображает быстро. Полиция начинает искать взрослых только через три дня после заявления, а счёт может идти на минуты. С момента исчезновения жены прошли почти сутки… В общем, выглядело всё очень плохо. Поэтому Кирилл поднял на ноги кого только смог. Ну и кто-то дал ему контакты неких особых частников — которые, типа, любого могут найти очень быстро. Только работают они не совсем официально и берут дорого.

Кирилл, конечно, заплатил. Сколько и чего пришлось отдать — не рассказал, а я, понятное дело, с расспросами не лез. Но видно было, что действительно дорого, очень.

Однако, оно того стоило — жену нашли, живой и невредимой. После очередной размолвки с мужем она затаила обиду и вместо того, чтобы поехать к нему, рванула на корпоратив, потом к подруге. А мобильник у неё то ли разрядился, то ли просто не брал там… В общем, всё кончилось хорошо — те частники и доставили её к мужу в воскресенье, десятого июля, в целости и сохранности. Хэппи-энд.

Но вот дальше странности начались. Стал Кирилл замечать, что жена какая-то не такая. Вроде бы, тот же человек, тот же самый — кто же ещё? А вот и не совсем. Чуточку по-другому выглядит, привычки изменились — не так, чтобы принципиально, но вполне определённо — ну и так далее. Словно бы не его жена тогда вернулась, а её сестра-близняшка: очень похожая, но всё же не она. И словарный запас поменялся, и вкусы, и характер. Интересы, опять же, иные… Нет, ничего совсем уж разительно отличного — но всё же не то. Не тот человек, не прежний.

Надо сказать, что товарища своего я знаю давно и хорошо. Другого я бы и слушать не стал, вздумай он меня мне подобные страшилки излагать. Кириллу же верю. Поэтому приехал к нему сразу — тем более, давно не виделись. Всё, собственно, из-за кота, красавца. Кот стал на жену Кирилла кидаться. Причём та не удивилась — просто потребовала чтобы товарищ мой, кота, наконец, отдал, как давно ей и обещал. Чем Кирилла в очередной раз удивила — не помнил он, чтобы кот с женой цапался. И своего обещания отдать кота тоже.

Я знаю, о чём ты сейчас думаешь. О тех частниках-детективах, что в девяностые угнанные машины возвращали, да? Ну, идёшь в такое агентство, там все приметы пропавшей машины подробнейшим образом записывают. А затем привозят тебе такую же — приметы совпадают до мелочей. И справка из ГИБДД, тогда ГАИ, в комплекте. Но, конечно, это уже не твоя машина, не пропавшая. Тот же угон — просто, получается, под твой личный заказ. Плюс доводка, чтобы описание совпало поточнее. Быстро и верно, хотя и дорого. Но всё равно дешевле, чем другую покупать. Многие соглашались — угнанную-то вернуть по-настоящему шансов никаких, она уже давно под другими номерами ездит или на запчасти разобрана…

Кирилл, насколько я понял, додумался до того же. Вот и грустил. Да что тут сделаешь? Ничего…

Но вот что интересно. Кто дал ему контакты тех частников, что его жену отыскали, он вспомнить не мог — не до того было; а выяснить не удалось. Однако сами контакты у него сохранились. Поэтому, когда его совсем уж припёрло, он позвонил в то агентство опять. А затем и приехал туда снова.

Там химчистка оказалась, сидят в этом помещении уже года четыре. А детективного агентства с таким или похожим названием вообще не существует, не значится оно нигде.

Своего товарища я знаю давно и хорошо. И прекрасно помню, как они с женой ссорились из-за кота, который супругу Кирилла так и не признал и нападал на неё при каждом удобном случае. Кирилл кота очень любил, но, в конце концов, действительно пообещал жене его куда-нибудь пристроить.

Хорошо помню здание, где химчистка. Не скажу за агентство, но химчистка там, действительно, уже не первый год.

Кирилл никогда не выпивал, всегда был упёртым трезвенником. А тут вдруг пристрастился к сухому красному, чуть ли не по бутылке в день… Может, из-за стресса от непоняток с женой; это было бы самое естественное объяснение. Но очень уж хорошо он в таких винах стал разбираться, подобный опыт за пару месяцев не наберёшь.

Свой двор, опять же, Кирилл не узнаёт. Говорит, не было там дерева у дороги — а дереву этому лет тридцать как минимум, всегда там росло.

Ну и жена Кирилла уверена, что в то воскресенье, десятого июля сего года, к мужу приехала сама. Никто её ниоткуда не забирал и никуда не отвозил. Хотя, действительно, с мобильником у неё в тот день были проблемы. Никто не мог дозвониться, вот все и перепугались. Но никаких странностей в жене своего товарища я не заметил — какой была, такой и осталась, вроде бы. Выглядит и говорит, как всегда.

В общем, я думаю, то агентство действительно существует, но работает иначе. Не как те ребята, что «возвращали» угнанные машины.

Тебя просто перемещают туда, где всё хорошо, всё обошлось. Где никакого несчастья не случилось. Вот тебе и кажется, что всё вокруг немного иное — оно действительно иное, хотя и очень похожее.

Меня только два момента напрягают, если в такое поверить. Во-первых, если тот мир, куда тебя перемещают, существует — что происходит с тем тобой, который уже был в этом мире? Его тоже куда-то отправляют, или он просто погибает?

А если такой мир не существует, если его специально делают под клиента — кто же тогда мы все? Неужели всего лишь статисты с вымышленной памятью, более или менее точно воссозданные под запросы Кирилла из иной реальности — того Кирилла, что не захотел жить во Вселенной, в которой потерял самого дорогого ему человека?

К. был владетелем поистине неразменного железнодорожного билета — этот именной документ, полагавшийся ему по службе, не являлся пропуском непосредственно в вагон, но был оправданием в кассе для получения плацкарты без внесения оплаты. Иной мог бы ему позавидовать, однако К., чья непоседливая жизнь заставляла его проводить изрядное время в поездах, мало ценил свою привилегию. Маршруты были многочисленными, но расписанными; крупные и небольшие города, цели перемещений К., были одними и теми же, и никакой радости путешественника он не испытывал, относясь к поездкам так же, как другие относятся к ежедневному пути на службу. Используя документ, К. вполне мог бы совершить вояж для собственной надобности, однако не злоупотреблял возможностью по единственной причине — железная дорога и без того приелась ему.

Очередная поездка предвиделась не слишком удачной: отправление в четыре пополудни, слишком раннее, чтобы скоротать время в ночном сне, а прибытие — значительно после полуночи. К. шагал по выпуклому перрону вдоль состава, загадывая: кто окажется ему попутчиком? Дневное путешествие предполагало неминуемое развитие дорожной беседы, чьи немудреные темы были К. давно изучены и заранее навевали тоску. Хуже того могло стать соседство пожилой дамы, страдающей от самой необходимости куда-то ехать и находящей утешение в жалобах и просьбах о помощи, сколь многочисленных, столь и противоречивых. Самым же гадким вариантом была семья с ребенком — шумным егозой с вечно перепачканными снедью губами и ладонями.

Проводник на входе в вагон приветствовал К., изучил его билет и ненужно назвал вслух прописанное место. К. поблагодарил его скучным кивком и двинулся по коридору, рассматривая таблицы на дверях. Несмотря на близость отправления, вагон был почти пуст, и у К. родилась надежда, что ехать ему придется в одиночестве. Впрочем, чаяниям этим не суждено было осуществиться — в купе К. уже ждал попутчик.

К. незаметно вздохнул, однако вынужден был признать, что на сей раз ему достаточно повезло: визави оказался мужчиной солидным, в жилетном костюме, почти строгом. Был он при короткой бородке, в очках без оправы и читал разворот толстой многолистовой газеты. На столе перед ним дымился невесть как полученный неурочный стакан крепкого чаю, оправленный в подстаканник с фирменным знаком.

Попутчик поздоровался первым — дружелюбно, но кратко, ненавязчиво. К. ответил и принялся размещать свой скромный багаж — сосед его на это время тактично отгородился газетой, которую тотчас же опустил, чтобы сделать видимым свое лицо, едва К. уселся. В ожидании скорого движения К. уставился в окно. По перрону шли редкие люди, потом снаружи о чем-то неразборчиво каркнул невидимый репродуктор, громко хлопнула дверь вагона — поезд неторопливо тронулся. Сосед К., звякнув стаканом, отхлебнул чаю и бросил рассеянный взгляд на окно — К. почти ожидал от него неминуемых напрасных слов, констатирующих отбытие, но тот промолчал и лишь улыбнулся, будто услыхал чужие мысли.

Предварив свое появление стуком, заглянул проводник, отметил билеты и пообещал легкий обед позднее, присовокупив напоминание о вагоне-ресторане. Когда он удалился, сосед К. подал голос и произнес почти заговорщицки:

— Я, признаться, недолюбливаю унылую железнодорожную кухню и предпочитаю запасы по своему вкусу. Не разделите ли со мною трапезу?

К., поблагодарив, отказался, но сосед заметил:

— В таком случае вы и меня обрекаете на голодную диету, излишнюю для странников. Право же, пощадите! — при этом он избрал столь удрученно-комичную интонацию, что К., не выдержав, рассмеялся и ответил на просьбу согласием.

Сосед немедля начал приготовления. К. с вынужденным любопытством размышлял, что именно предложит для обеда попутчик — обыденные промасленные свертки не вязались бы с его респектабельным видом. Сосед и впрямь не довольствовался каким-нибудь пакетом, а извлек небольшую корзинку под прямоугольной крышкой, какие используются для пикников — в корзинке нашлись приборы и легкая посуда, оттуда же были вытребованы лотки с закусками, и вскоре столик в купе не уступил бы убранством своему собрату в ресторации на колесах. Особо изумил К. футляр, открытый последним — в нем лежала коньячная фляжка, и с хитрой компактностью были уложены миниатюрные тюльпанные бокалы. За обедом сосед представился: «С***», — К. также назвал себя. Беседа все же завязалась — К. согласился бы ее счесть расплатой за неожиданное угощение — но оказалась непринужденной и немногословной, без назойливых расспросов со стороны С*** и без его же утомительных повествований. Поезд бежал споро, за окном скакали пейзажи, нечастые остановки нарезали перемещение аккуратными ломтиками, как те закуски, какими занимали себя случайные спутники. Проводник, заглянувший было со своею лептой провианта, был отослан. Понемногу вечерело.

Когда аппетит обоих окончательно капитулировал, и на смену ножам и вилкам неспешно подоспели бокалы с весьма недурным коньяком, К. внезапно разговорился. Он и сам затруднился бы ответить, что именно подтолкнуло его, скептика по отношению к подобным разговорам, на откровение. Пригубливая коньяк, льнувший изнутри к стеклу густыми медовыми пленками, К. поведал о своей жизни, затем как-то незаметно перешел к работе и ее неотъемлемой части — дороге, пожаловавшись на рутину и расписание поездов. С*** слушал, не перебивая, лишь изредка вставлял уместный вопрос. Выговорившись, К. смолк.

С*** поиграл бокалом, глядя себе в ладони, и негромко начал ответную речь. Извинившись, он признался, что не находит К. правым в его жалобах. Путешествие само по себе полно чудес, некоторые из них мы видим и поэтому перестаем реагировать на них, другие остаются для нас незаметными, сказал он. Заметив недоумение К., он пояснил:

— Знаете, отчего дети перестают верить в волшебное происхождение подарков под елкой? Оттого лишь, что получают их непременно — из года в год. Магия не исчезает от повторения, но перестает быть необычной. Все, что требуется в вашем случае — это сломать однажды расписание. Хотите рискнуть?

С*** глянул в окно, будто надеялся найти там аргумент в пользу своего мнения, и уведомил:

— Ближайшей остановкой будет занятнейший городок. Намеренно не объясняю его особенностей, но если бы вы, не пожалев потраченных на билет денег, вышли здесь до срока — чудо было бы вам обеспечено. Поезда проходят тут каждый час, хотя и стоят не более минуты — вы не потеряли бы много времени на прогулку.

Коньячный вкус сделал слова С*** на удивление обоснованными. К. поднялся:

— Я выхожу здесь.

— В самом деле? — восхитился С*** и зачастил: — Вы не пожалеете! Жаль, что я не услышу рассказа о ваших впечатлениях.

Поезд притормаживал. К. приготовил свой багаж, простился с С*** и покинул купе в тот момент, когда вагон, вздрогнув, замер. Торопливо миновав коридор, К. протиснулся мимо изумленного проводника в тамбуре и выскочил на перрон. Едва он оказался снаружи, раздались шипение и дробный лязг — поезд за его спиной тронулся, и по платформе побежали желтые квадраты света.

К. обернулся. Кроме него, на длинном перроне стояли двое — по виду супружеская пара: мужчина в костюме, выглядевшем чуть торжественно, словно бы надетым в честь значительного события, и женщина в легком пыльнике. Они разглядывали сновавшие мимо вагоны — мужчина салютовал тростью, а женщина приветливо махала сложенным зонтиком; отблески из окон хлестали обоих по лицам. Состав отгрохотал и вильнул напоследок хвостовым торцом, пара опустила свои орудия, мужчина взял спутницу под руку, и оба они направились к выходу. Женщина мимолетно улыбнулась К.

К. растерянно огляделся. Он вдруг осознал, что действительно покинул поезд, в котором сидел только что, и ввязался в непонятную авантюру. Вкус коньяка больше не оправдывал происходившего, К. поразился нелепости ситуации и мысленно обругал себя. Однако то, что сделано, было сделано бесповоротно, и ему оставалось лишь воспользоваться нелепым приключением. Сумерки оказались неожиданно густыми, зенит синел, но в горизонте увяз закат: солнце скатилось за линию, небо над которой горело полосой — алой, какими можно наблюдать контуры пальцев, подставленных под просвечивающие лучи. К. знал, что полоса такая способна не гаснуть еще долго, едва не до полуночи.

Здание вокзала было небольшим, доска с названием городка висела на нем, близкий фонарь акцентировал букву «Н», первую в слове. К., пожав плечами, вошел в дверь — внутри нашелся крохотный пустой зал; слева, в узком крыле, разместились ячейки сейфов для багажа, по большей части свободные. К. выбрал камеру с круглым номером, поместил в нее дорожную сумку, набрал на дисках шифр и захлопнул дверцу, скрепив договор на хранение несколькими монетами. Автоматический замок клацнул невидимым зубом.

К. покинул вокзал. Перед ним лежала пустая площадь, головы фонарей были оправлены в матовые кольца света. Дома в три и четыре этажа желтели окнами. От площади начиналось несколько улиц, совершенно одинаковых. Поблизости никого не было. К. понятия не имел, с чего ему начинать экскурсию. Он выбрал направление наугад, пересек площадь в две минуты и зашагал по тротуару.

Городок оказался совершенно провинциальным. Единственным высотным строением, повстречавшимся К., была водонапорная башня, сложенная из кирпича — верхушку ее венчало широкое круглое сооружение под скатной крышей, чем-то напоминавшее шапито. Виденные К. витрины скупо подсвечивались ночными лампами — ни один магазин уже не принимал покупателей. Окна первых этажей сидели низко — в некоторых створки были распахнуты по случаю теплого вечера, изнутри доносились голоса и негромкая музыка. Откуда-то порой тянуло сдобным запахом. К. старался не сворачивать понапрасну — прохожих не было заметно, и приходилось задумываться о возможности заплутать. Однажды по улочке проехал автомобиль — он показался К. старомодным, но вписывался в городской пейзаж.

К. добрел до городского сада — за невысоким парапетом с литой чугунной решеткой темнели кроны, редкие фонарные бусины, нанизанные на аллею, погружались в глубь, терялись в листве. К. не вошел в ворота — повернул вправо и проследовал вдоль ограды, пока не уперся в изгиб парапета: за перилами чернел крутой склон, ломавший городок складкой. Внизу просматривались все те же домики, представлявшиеся из-за удаленности кукольными, улочка вспучивалась там причудливым бугром — казалось, будто пешеход на ней непременно нарушил бы закон тяготения, отклонившись от вертикали. Слева все еще пламенел закат. К. замер. Эти дома, эта кривая улица напомнили ему картинку из детской книги, которую он любил разглядывать ребенком — в точности такой уголок был изображен художником. Он подумал вдруг, что понял намерение С***, пожелавшего показать ему чудо — К. ощутил себя попавшим в забытую сказку. Улыбаясь, он стоял до тех пор, пока издали не донеслись удары вокзальных часов.

Поддернув обшлаг, К. с досадой обнаружил, что его собственные часы встали, и пожалел, что не сосчитал слышанные удары. Кинув последний взгляд под косогор, он развернулся в обратный путь. Идти он решил другой улицей — по его расчетам, она также вела к вокзальной площади.

К. прошагал какое-то время и замедлил ход на перекрестке, чтобы уточнить направление. Рассеянно озираясь, он обратил внимание, что за ближним к нему отворенным окном в первом этаже виднелся обеденный стол, большая семья сидела вокруг. Отец семейства — дородный, в рубахе с расстегнутым воротом, пересеченной помочами — спросил, привстав: «Кому еще картофеля?» — дети засмеялись, мать глядела на них с улыбкой. Окно рядом тоже было раскрытым, в нем — у самой рамы, лицом к улице — сидела старуха со спицами и вязанием в руках. Вывернув из-за угла, появился внезапный прохожий — приземистый пожилой человек в светлом костюме и шляпе; его моржовые усы были седыми, с остатками желтизны. Прохожий извлек из набрюшного кармана створчатые часы на цепи: сверившись с ними, он поднял лицо и приветствовал кого-то, прикоснувшись к шляпе — К. успел заметить ответный взмах руки в окне второго этажа. Явление это было столь уместным, что казалось отрепетированной сценкой продуманного спектакля — К. позабавился подобной фантазией. Прохожий двинулся своей дорогой, К. тоже продолжил путь — миновал здание, в чьем цоколе проделаны были оконца — в полуподвальном помещении было вечернее заведение, люди уютно сидели за столами и у стойки бара. К. угадал — площадь открылась перед ним вскоре, по-прежнему пустая, фонари светили перед вокзалом, перрон выдавался в сторону — к нему, стуча и посвистывая, приближался поезд. К. бросился было бежать, но осекся, вспомнив о багаже на хранении и отсутствии билета. Чертыхаясь, он направился к вокзалу — поезд выждал положенную минуту и тронулся. Что-то смутило К., он всмотрелся и увидел, будто в приступе дежа-вю, два темных силуэта на фоне вагонных окон — женщину с зонтиком и мужчину с тростью. Пара приветствовала отходивший поезд. К. столкнулся с ними на широких ступенях — женщина улыбнулась ему, мужчина глянул равнодушно. Покачав головой, К. вошел в зал и разыскал кассу. За полукруглым крысиным окошком сидел меланхоличный кассир — видны были только его руки и подбородок. К. назвал цель своего следования — руки перелистнули учетную книгу, палец поскреб реестр. Тусклый голос подтвердил наличие места в поезде, ожидавшемся через час. К. протянул документ — руки изучили его и заполнили билет, сделав заодно в реестре пометку. Кассир выложил документ и билет на узкий столик при окошке, добавил купюру и придавил ее усеченной пирамидкой из монет.

— Что это? — вопросил К.

— Ваша сдача, — откликнулся кассир бесцветно.

К., удивившись, хотел указать на ошибку, но в окошке зазвонил телефон, кассир снял трубку и, выдохнув «Извините, перерыв для связи», закрыл свой лаз дверцей.

К. подождал немного, потом постучал, желая вернуть ошибочно полученные деньги, однако изнутри не доносилось ни звука. К. испытал непонятное раздражение из-за глупости кассира. Выждав еще, он досадливо сгреб сдачу — она была скудной — и злорадно вышел на площадь, уверяя себя, будто наказывает кассира за бестолковость, но в действительности решил наведаться к кассе позднее и непременно отдать деньги.

Перед вокзалом К. задрал голову и разглядел циферблат — минуло восемь. Он попытался выставить время на своих часах, однако обнаружил, что они испорчены — головка, заводящая пружину, была закручена до предела, но секундная стрелка лишь судорожно вздрогнула, когда К. потряс запястьем.

Заняться было ровным счетом нечем, К. от нечего делать вновь углубился в город, выбрав улицу правее, чем та, по которой он гулял прежде, и намереваясь не забираться далеко. Эта улица не слишком отличалась от пройденных ранее и была такой же мирной.

Старомодный автомобиль — похожий или тот же самый — проехал мимо. К. шел мимо фасадов, мимо фонарей. Аккуратные деревья стояли вдоль тротуарного края, основания их стволов, словно оборками, были обложены решетчатыми сегментами.

К темному обрыву за парапетом К. выбрался совершенно неожиданно — он был уверен, что тот должен был находиться дальше и к тому же оставаться в стороне. Но склон был прямо перед ним — К. бросил взгляд вниз, на игрушечную улочку, с которой недавно простился, как он полагал, навсегда, и тут же повернул назад, памятуя о времени.

Дорога показалась ему чересчур знакомой — К. достаточно уже набродился по городку, чтобы тот стал привычен глазу, но улица разворачивалась перед ним, как читаемое повторно стихотворение: с предвоспоминанием отдельных деталей. К. шагал чуть быстрее, чем в первый раз — он помнил о нетерпеливом поезде — и вскоре обнаружил себя на перекрестке, где в доме по левую руку обедала семья и вязала старуха. Поздравив себя с освоением, К. непроизвольно посмотрел в давешнее окно — и замер. Семейство все еще не покинуло стол, поздний ужин не близился к завершению. «Кому еще картофеля?» — воскликнул дородный отец в окне, дети засмеялись. К. вздрогнул — старуха по соседству по-прежнему сучила спицами. Пожилой седоусый прохожий вынырнул из-за угла, уткнулся в прикованные к животу часы, коснулся шляпы и получил ответный взмах руки. К. покачнулся, приложив ладонь ко лбу. Бой часов ворвался ему в уши, К. бросился вперед по улице — цоколь с полуподвальными столиками остался слева.

Площадь снова возникла перед ним — с вокзалом и фонарями, и поезд, замедляя ход, подходил к перрону. К. побежал к фонарям — тень его, цепляясь за мостовую, рвалась в клочья, укорачивалась. Состав тронулся, едва он достиг лестницы. К., задыхаясь, остановился, вцепившись в перила — одинокая пара на платформе торжественно вздымала трость и зонтик. Стук колес смолк вдали, пара спустилась, миновав К. — женщина улыбнулась натянуто, мужчина посмотрел отчего-то враждебно, провел спутницу мимо, отгородив ее от К. корпусом и выставив вперед плечо. К. защипнул и потеребил кожу на кисти — было больно, картинка не плыла и не выглядела сном. С опаской он вошел в здание вокзала, приготовив свой документ, неиспользованный билет и объяснения для кассира. Кассир безропотно принял документ, справился с реестром и выписал новый билет. Пояснений не потребовалось. Обе бумаги для К. легли на узкую полку, к ним добавилась третья — купюра, тут же придавленная монетной пирамидкой.

К. не выдержал, схватил деньги в руку — прежняя сдача уже была у него приготовлена — и крикнул:

— Что здесь у вас происходит?!

— Пожалуйста, ведите себя прилично! — все так же ровно одернул его кассир и вновь захлопнул окошко под звон телефона, оставив ошеломленного К. с удвоенной суммой, зажатой в обоих кулаках.

К. пытался барабанить в дверцу, но за ней царила тишина, никто не откликался, не протестовал и не призывал его более к порядку. Он выбрался на площадь, нашел взглядом часы и был потрясен: стрелки показывали восемь с четвертью.

— Этого не может быть, — произнес К. в голос.

На миг ему почудилось, что все происходящее — грандиозный розыгрыш, но кто мог вовлечь в организацию его целый город? Ответить на это К. не умел. Он решил никуда более не удаляться, переждав без малого час на вокзале. К. расстроенно побродил под фонарями, считая шаги, потом поглазел на поздний закат. Вновь глянул на вокзальные часы — минутная стрелка не сдвинулась с места. К. отвел взгляд и словно по наитию начал удаляться от вокзала. На краю площади, у домов, он обернулся — судя по часам, прошло три минуты. К., втянув голову в плечи, направился по улице.

Он достиг здания с полуподвальным кафе и решил посидеть там — внутри по-прежнему виднелись посетители. Удивительно — но дверь в кафе не находилась, К. заглянул за оба угла, однако и там ее не обнаружил. К. обошел здание вокруг — единственной дверью оказался вход в парадный подъезд, к тому же запертый — рядом выстроились в вертикаль кнопки электрических звонков. К. не решился надавить ни на одну из них.

Он пересек улочку — в доме напротив была приоткрыта дверная створка, К. зачем-то вошел. Внутри блекло горела мутная лампа, лестница с гнутыми перилами уходила вверх. К. постоял на площадке тремя ступенями выше входа, потом сомнамбулически коснулся ручки одной из дверей — та подалась, за нею была тьма. Помещение выглядело брошенным — только поэтому К. сделал шаг в проем. Он сам не мог объяснить, что потребовалось ему в чужих владениях, но осторожно продвигался, щупая ладонью голую кирпичную стену. Он не видел ничего до того момента, когда за поворотом вдруг открылась столовая — знакомая семья сидела с тарелками, на скатерти красовались блюда и супник. Все семейство посмотрело на К., не удивляясь его появлению, не спрашивая ничего у внезапного гостя. Мать, казалось, была смущена, а отец рассержен, но ни один из них не нарушил ритуала.

«Кому еще картофеля?» — вскричал отец, с ненавистью отворачиваясь. Дети, смеясь, тянули руки и косились на К., мать улыбалась беспомощно.

К., пятясь, выскользнул из комнаты, в темноте чудом напал на дверь и выбежал на улицу. Старуха в окне вязала.

— Послушайте! — обратился к ней К., но она не ответила. В отчаянии К. ухватился за подоконник, подтянулся и заглянул в комнату.

Старуха не протестовала, спицы шевелились в ее руках сами по себе, словно живые. К. едва не завопил — весь пол был покрыт извивами бесконечного шерстяного чулка. Пальцы К. разжались, он соскользнул вниз, чуть было не раскроив себе лицо. На другой стороне улицы седоусый прохожий возмущенно щелкнул крышкой часов. От вокзала полетели приглушенные удары. К. побежал.

Площадь открылась перед ним — поезд еще не был виден, но гудел совсем близко. Ноги у К. подкашивались от бега, он едва не упал, когда путь его косо пересек старомодный автомобиль, тут же исчезнувший. Часы показывали начало девятого.

В полутемном зале К., ломая ногти, повернул диски на дверце сейфа — замок неохотно подчинился, возвращая сумку. Снаружи уже гремело, терло стальным по стальному, К. бросился к выходу. Запинаясь, выбрался на перрон — поезд стоял, подрагивая, шипя — между ним и К. находилась пара с тростью и зонтом. К. помчался прямо на них, женщина отшатнулась, мужчина замахнулся тростью — К. дивом не столкнулся с ними, достиг вагона, едва не шагнув в щель между порогом и платформой, и ступил в тамбур. Сердце рвало ему в грудь, проводник озадаченно требовал билет — К., вывернув голову, следил за тем, как начал ползти перрон в проеме с не закрытой пока еще дверью, и две марионетки немедленно вскинули вверх руки. Он предъявил билет, тяжело дыша всем корпусом — ртом, шеей, грудью, животом, проводник проверил обоснованность присутствия К. и отвел его к купе. Отодвинув дверь, пропустил К. внутрь — там было темно — и подождал, пока он не включил ночник в изголовье свободного места. На миг К. почудилось, будто на соседнем топчане лежит С*** — случись так, К. вцепился бы ему в горло. Но сосед оказался маленьким нервным человечком — он сонно взглянул на К. и проводника и порывисто отвернулся.

— Извините, — произнес К.

Ответа не последовало. К. сел и зачем-то просил проводника сообщить ему загодя о следующей остановке. Тот неохотно пообещал, не понимая причины, и закрыл дверь. К. долго сидел, чего-то ожидая. Поезд иногда сбавлял ход, но все это были обманные маневры. Наконец, когда К. почти отчаялся, скорость снова снизилась, под колесами часто застучали путевые стрелки. В купе трижды плеснуло ртутным светом — три белых фонаря по очереди заглянули в окно, К. приник к стеклу и заметил еще низкий светофор с диковинной синей лампой, какие можно встретить в лечебницах. В дверь постучали, потом отодвинули ее. Проводник из коридора негромко сказал:

— Вы просили...

— Да, — откликнулся К. — Благодарю, больше ничего не нужно.

Проводник закрыл дверь и ушел. К. отчего-то по-прежнему не ложился. Поезд поехал, К. сидел со спутанными мыслями. Он не знал, сколько еще прошло времени, но ощутил, в конце концов, усталость — глаза жгло, в ногах скопилась слабость.

К. решил отойти ко сну, когда состав в очередной раз замедлил движение — впереди явно ощущалась остановка. В окне проплыли чередой три белых фонаря, затем светофор сверкнул синим больничным огнем. «В сущности, все ночные станции похожи друг на друга», — подумал К. Осторожный стук в дверь отвлек его.

— Вы просили... — заглянул проводник в купе.

К. закрыл лицо руками и закричал.

Источник: https://mrakopedia.org/


Я работаю психотерапевтом вот уже на протяжении четырнадцати лет. Не могу сказать, что сейчас моя работа мне приносит удовольствие, но когда-то я мнил себя «целителем душ» и с большим энтузиазмом ей отдавался. Дело не в том, что с годами я изменил свои взгляды на жизнь; скорее, я сполна узнал всю подноготную работы с душевнобольными. Нет тут никаких «интересных» случаев, трагических жизненных историй, упорной борьбы со своими демонами и счастливых концов. Всё предельно прозаично — у одного наследственная предрасположенность к шизофрении, другой не выдержал напряженной работы и получил нервный срыв, третья — мать-одиночка с четырьмя детьми, которой просто не хватает внимания. Да и дела у меня шли не ахти.

В какой-то момент в моей жизни произошли события, после которых всё пошло в гору. Я женился, купил дом, завёл детей и собаку, а моё отношение к работе сменилось с идейного на отношение ремесленника к своему ремеслу: он просто делает то, что может лучше всего, имеет с этого доход, а больше ему ничего и надо. По крайней мере, так было до того, как неделю назад к нам в лечебницу поступил Бенджамин Терренс.

Мистер Терренс получил известность как «Потрошитель из Мэн». На его совести были двенадцать беспрецедентных по своей жесткости убийств, извращённость которых и закрепили за ним это прозвище. В его случае было много любопытных деталей, главная из которых — это тот факт, что он сам сдался в руки полиции. До этого те двенадцать убийств никто и не думал связывать воедино. Судя по информации, известной публике, преступления не носили систематический характер, что не давало увидеть общей картины, да и произошли они на протяжении двух лет. И вот, внезапно, без видимой на то причины, кхм… «успешный» маньяк в преддверии Нового Года является с повинной и просит закрыть его за решёткой. Как я понял впоследствии, это было самой меньшей странностью.

Судебная экспертиза выявила невменяемость Бенджамина Терренса, после чего тому был назначен принудительный курс психиатрического и медикаментозного лечения. Общественность была в ярости, его хотели видеть как минимум сожжённым на костре в центре Портленда. Согласно решению суда, лечение мистер Терренс должен был проходить в нашей лечебнице.

У меня установились тёплые отношения с главным врачом нашей клиники для душевно больных Уиллемом Парром, и когда тот узнал, что Потрошителя из Мэн направляют к нам, то незамедлительно закрепил его за мной. Наверняка старик это сделал потому, что видел, как я прокисаю на этой работе, и хотел хоть как-нибудь разбавить мою рутину. Я даже не знаю, быть мне благодарным ему за это или же ненавидеть.

…Когда Терренса привели ко мне на первый сеанс, я оторопел. Я имел дело с психически больными преступниками в течение своей карьеры, и уж кто-кто, а Бенджамин Терренс на них не походил. Он был высокого роста, худощав, с синими кругами под глазами, в которых читалось лишь изнеможение, но не скрытое безумство. На вид ему было около сорока с лишним лет, хотя в истории болезни в графе возраст стояло число двадцать девять.

Санитары усадили его на стул рядом с моим столом, и я кивнул им, чтобы они вышли. На Терренсе была смирительная рубашка, поэтому нужды для беспокойства я не видел. Как только дверь закрылась, я разложил необходимые бумаги перед собой и хотел было начать беседу, но пациент опередил меня:

— Вы ведь тоже считаете меня сумасшедшим?

Не самый оригинальный вопрос, услышанный мной, поэтому я не растерялся:

— Ну, судебная медкомиссия решила, что вы нездоровы, а я, к сожалению, своего мнения ещё сформировать не успел.

Наступила неловкая пауза, и я продолжил:

— Ммм… Вы, наверное, хотите убедить меня, что они неправы? Я готов вас выслушать. Ведь для того вас и поместили сюда.

Слово «поместили» было одним из тех слов, которых я старался избегать в разговоре с пациентами нашей лечебницы, но в этот раз оно вырвалось само. Терренс усмехнулся и слегка откинулся на спинку стула:

— Ясно. Значит, для вас я всего лишь очередной психопат, да? В таком случае, ничего не выйдет. Можете задавать свои вопросы, или что там у вас, мне это всё равно не поможет.

Терренс сказал это беззлобно, скорее устало. Я решил, что его неверие и будет «стартовой точкой»:

— Ну почему же, я готов выслушать ваше мнение насчёт того, почему вы здесь. Вне зависимости от того, что вы говорили медкомиссии или на суде, здесь мы с вами начнём всё с чистого листа. Но для начала мне всё же придётся соблюсти формальности и задать пару общих вопросов.

Я облокотился о стол:

— Итак, мистер Терренс, вы подвергались в детстве насилию в семье?

Терренс лишь глубоко вздохнул, всем своим видом говоря, «Как же мне это надоело». Около минуты мы просидели в полной тишине, и это, видимо, встревожило санитаров, потому что снаружи послышались шорохи и приглушённое бормотание. Терренс, наверное, тоже это услышал, и, ещё раз глубоко вздохнув, посмотрел на меня:

— Давайте так, мистер…

Он бросил взгляд на табличку на столе с моим именем.

— …мистер Гаан. Я готов рассказать всю историю, от и до, как можно более кратко и содержательно, если обещаете меня слушать и не перебивать. После этого, сделаете свои выводы, не знаю, напишете диагноз, плевать что ещё. Договорились?

Мне подумалось, что стоит в этот раз стоит уступить:

— Вне сомнений мистер Терренс, я вас выслушаю, а вот насчёт «не перебивать» — не обещаю. Но уж будьте уверены — слушать вас я буду на полном серьёзе. Представим, что мы не у меня в кабинете, а в каком-нибудь кафе, общаемся как приятели, и вы рассказываете мне свою историю.

Я достал из верхнего ящика стола ручку и блокнот. Терренс закрыл глаза, после чего наступила ещё одна пауза. Наконец, он начал говорить.

— Не знаю, как вам ваша работа, но мне моя порядком поднадоела. Видите ли, я работаю… работал менеджером логистики в одной компании. Оклад небольшой, но и работа непыльная, поэтому, в принципе, с финансовой точки меня всё устраивало. Денег хватало на всё необходимое, и даже немного на досуг, но этого было мало, чтобы бороться с серостью моей жизни. Друзей у меня нет, женщины тоже, иногда хожу в кино или боулинг, но на этом мой список хобби кончается, а хотелось бы чего-то большего.

Терренс открыл глаза, нахмурился и уставился на стену.

— С каждым днём я стал всё больше осознавать, что хочу чего-то необычного. Чего-то, что встряхнёт меня и мою скучную жизнь…

«… и поэтому я стал убивать» — пронеслось у меня в голове, но я, конечно же не высказал этого вслух. Терренс продолжал:

— …Я не знаю, почему именно это произошло, но… Я стал видеть один и тот же сон. В нём, некто в пальто и шляпе — ну вылитый гангстер из криминальных фильмов про мафиози прошлого века — беседовал со мной. Проблема была в том, что я не понимал, что он говорит. Как будто я забыл английский… или что-то такое. Сон как сон, нам снятся разные вещи, и этот я каждый раз забывал, не придавая ему особого значения.

В глазах Терренса начало читаться некоторое напряжение. Я сталкивался с таким раньше. Когда душевнобольные вспоминают нечто неприятное, это может спровоцировать у них припадок, поэтому я приготовился в случае чего звать санитаров.

— Но вот что любопытно, док. Чем больше я погружался в депрессию, тем более ясно я помнил этот сон, и тем лучше я слышал речь моего визитёра.

Терренс слегка наклонился вперёд. Смирительная рубашка не давала особой свободы действий, и всё, что он мог делать — это такие вот незатейливые движения вперёд и назад.

— …В тот день — не помню, по-моему, это был конец августа — у меня всё шло наперекосяк. Мой коллега заболел, и на меня свалилась его часть работы, помимо моей. По дороге домой у машины отказали тормоза, и я чуть не столкнулся с грузовым фургоном… да и ничего удивительного, развалюха была поддержанной. Я перебрал в баре, подрался с местными забулдыгами, и каким-то чудом добрёл до дома. Я рассчитывал, что сон снимет всё накопившееся напряжение.

Терренс отрицательно покачал головой:

— Не тут-то было. В эту ночь тот сон я видел так чётко, как никогда до этого. Я стоял лицом к лицу к человеку в плаще и шляпе, который раз за разом повторял одну и ту же фразу: «Мелинда Фрейзер, Льюистон, 164 Голдер Роуд, мясницкий топор, большая булка с маком». Понимаете? Просто стоял с каменным лицом и повторял одно и то же, одно и то же. А я не мог уйти. Не мог пошевелиться. Просто стоял и слушал его, и понимал, что он имеет в виду. Это длилось целую вечность, может больше. На следующее утро у меня ужасно болела голова, да что там — всё тело, но я прекрасно помнил, что мне снилось. Мне казалось, будто я…

— Простите, мистер Терренс, — перебил я собеседника, — Вы, часом, не разглядели его лица? Может, это был кто-то из знакомых? Коллег по работе? Родственников?

Это было важно. Порой человека, находящегося на грани срыва, провоцируют на ужасные поступки какие-то плохие воспоминания или старые обиды. Возможно, это и была первопричина, но интуиция подсказывала мне, что вряд ли всё так просто. Терренс укоряюще посмотрел на меня:

— Опять вы начинаете, док. Нет, этого человека я видел впервые. Он всё время был… как в тумане, лицо было каким-то размытым… Не знаю, как это выразить, он как бы «не давал» мне запомнить его лицо. На чём я остановился? Ах, да, с того дня каждая ночь стала кошмаром. Я осознавал, ЧТО от меня хочет незнакомец, но не придавал этому значения — это ведь лишь сон. И, видимо, ему это не понравилось.

Если до этого Терренс сидел ко мне вполоборота, то теперь повернулся полностью и смотрел мне прямо в глаза. Признаться, мне стало немного не по себе, но я постарался скрыть своё беспокойство.

— Он начал насылать на меня… ужас. Теперь, каждый раз, когда я встречал его во сне, меня одолевал страх. Каждый день я игнорировал его «требование», и каждый день этот страх усиливался. Дальше было только хуже. Внезапные панические атаки стали настигать меня уже днём. Я мог преспокойно сидеть за компьютером на работе, а через мгновение мне начинало казаться, что кто-то за мной наблюдает. Я превратился в параноика, стал плохо есть и заработал себе нервный тик. Кончено же, это не осталось незамеченным среди моих коллег по работе, и в конце концов мой босс дал мне отгул с формулировкой «что-то ты совсем поплохел парень, переработал, наверное, отдохни-ка пару недель». Раньше бы я этому обрадовался, но теперь это только ухудшило ситуацию. Я стал редко выходить из дома, и моё затворничество лишь подогрело мой невроз.

Терренс уже не смотрел на меня, а в окно за мной.

— Дальше всё как в тумане… Я лишь помню, что в одно утро сломался. Проснулся в холодном поту, взял с кухни мясницкий топор и, как был, в исподнем, сел в машину и поехал по адресу, который уже успел заучить наизусть. Кажется, я ехал несколько часов. Что я чётко помню — так это слаженность моих действий, как будто я проделывал это тысячу раз.

— На улице едва светало, когда я припарковал машину в нескольких кварталах от места назначения. Дальше я добирался пешком. Это просто невероятно, что мне на пути никто не встретился… Хотя лучше бы встретился, сообщил бы в полицию, и ничего этого бы не было. И вот, я стою перед чёрным входом в дом, в котором проживала Мелинда Фрейзер и которую я не знал, но почему-то должен был убить. Я до последнего думал, что это всё — какой-то бред, и я не могу знать, что там живёт какая-то Мелинда… Пока задняя дверь не открылась, и на порог не вышла молодая брюнетка с растрёпанными волосами, в пижаме и с кружкой кофе.

Терренс неожиданно оторвал взгляд от окна и уставился в пол.

— В тот момент, какая-то пружинка в моём мозгу щёлкнула, и внутренний голос сказал мне: «Бей, Бен. Сейчас, или она закричит, и всё пойдёт насмарку». Я рассуждал как хладнокровный убийца… и поступил точно так же. Ошеломлённая и сонная девушка, наверное, даже не успела подумать позвать на помощь, потому что я уже кромсал её горло топором. Она уже перестала шевелиться и издавать какие-либо звуки, а я всё бил, бил, бил…

— Наконец до меня дошло, что всё кончено, что скоро светает и меня могут застать «на горячем». Я спокойно ушёл с участка и направился обратно к машине. Весь путь до дома я проделал механически, в моей голове не задержалась ни одна мысль, ни одно угрызение совести.

Я настолько был погружён в его рассказ, что и не заметил, как один из санитаров заглянул в кабинет. Я помахал ему рукой, и тот спешно закрыл дверь. Терренс заёрзал на стуле.

— …Когда я проснулся, оказалось, что я проспал три дня. У меня было прекрасное самочувствие, а история с убийством казалась ещё одним бредовым сном. Я настолько хорошо себя чувствовал, что решил немедленно выйти на работу. Босс похвалил меня за рвение, и даже обещал выписать премиальные. В общем, всё начиналось неплохо. До того момента, как я наконец открыл утреннюю газету, которую решил прочесть в обеденный перерыв. На первой странице красовалась надпись жирными буквами «ПОЛИЦИЯ ИЩЕТ УБИЙЦУ», после которой начиналась статья: «Полиция продолжает поиски убийцы двадцатипятилетней медсестры Мелинды Фрейзер…».

— Я не дочитывая побежал в туалет и вывалил в сортир весь свой завтрак. В тот момент я вспомнил всё, всё в мельчайших подробностях. Меня снова охватила паника, но на этот раз она была вполне реальной и обоснованной. Я без зазрения совести и предварительной подготовки убил человека, и теперь полиция меня ищет, и наверняка найдёт, рано или поздно.

Неожиданно Терренс встал со стула и начал прохаживаться взад-вперёд по кабинету. Я не стал его останавливать, если ему так удобно — пожалуйста.

— Весь день я был как на иголках. Я ждал, что сейчас в офис заявятся копы и скрутят меня. Как только наступило пять часов, я в спешке собрался и поторопился домой.

Терренс остановился посреди кабинета, как будто вспомнил что-то важное.

— А дома меня ждал главный сюрприз. Когда я подходил к своей двери, я чуть не споткнулся о картонную коробку. Знаете, обыкновенная такая коробка. Только без каких-либо надписей. Никаких пометок, ничего. Но я почему-то знал, что она — для меня. Просто подсознательно понимал. Я поднял её и занёс в квартиру. Не раздеваясь, я начал распаковывать её.

Терренс снова взглянул мне в глаза, и теперь на меня смотрели глаза безумца.

— Знаете, что в ней было, док? Вы не догадаетесь, ни за что не догадаетесь!

Терренс быстро подошёл к столу и плюхнулся на стул.

— Булка. Булка с маком. Большая булка с маком. Понимаете? Я совсем забыл о последнем, как оказалось — самом важном элементе этого действа — булке с маком. Теперь, когда я сделал всё, что от меня требовалось, я должен был съесть эту булку с маком. Не знаю почему, но я не предположил, что она отравлена или что-то в этом роде. Это была… награда. За то, что я всё сделал правильно. И что вы думаете? Я её съел! И Богом клянусь, это была лучшая сдоба, которую я пробовал в своей жизни. Но главное не это, главное то, что после того, как я съел эту вкуснейшую булку с маком, я перестал волноваться! По поводу всего, но в первую очередь — по поводу моего злодеяния! Это было прекрасно!

Терренс говорил взволнованно, вновь откинувшись на спинку стула и протянув ноги.

— А дальше… Я стал другим человеком. Во мне появилась… какая-то особая энергия. Я стал жить полноценной жизнью, у меня появились друзья и я даже стал иметь определённый успех у женщин, представляете? И всё, что меня надо было делать — это ждать во сне указаний моего таинственного благодетеля и беспрекословно их исполнять!

Терренс заглянул мне за спину, и я последовал его примеру. За окном уже смеркалось, и, вдобавок ко всему, начал падать снег.

— Уже поздно, док, — произнёс Терренс. — Вам наверняка хочется домой. Благо, мне осталось совсем немного.

Я вновь обратил своё внимание на него. Теперь передо мной вновь сидел усталый Бенджамин Терренс, и ничего в его поведении не говорило о том, что он — бесчувственный убийца двенадцати человек.

— Я не буду, да и не хочу описывать остальные ужасные вещи, которые я творил. Если хотите, почитайте газеты. Скажу лишь, что с каждым разом методы становились всё более изощрёнными и кровавыми. Такова была плата за постоянство моего счастья. После одиннадцатой и двенадцатой жертв — братьев-близнецов Уолтеров, наступили полгода затишья. Я уж было думал, что кровью откупился от этого Дьявола, пока он не пришёл ко мне во сне вновь месяц назад.

— …Он начал говорить. Он рассказал мне, что я не один такой. Что у него есть множество таких как я, которые бессознательно заключают с ним сделку, и вовсе не обязательно для этого выполнять какие-то дурацкие ритуалы или озвучивать свои желания. Достаточно лишь того, что они есть. Он мне сказал, что я почти выполнил свою часть сделки. Осталось лишь убить последнего человека. Я получу свою булку с маком. И всё закончится.

В мгновение ока Терренс вскочил со своего стула прыгнул на меня через стол. Меня спасло то, что он был в смирительной рубашке, поэтому все его действия были неуклюжими. Я едва успел отскочить, и Терренс влетел в стену. На шум в кабинет вбежали санитары и скрутили безумца. Лицо Терренса исказила гримаса бешенства, и он, брызжа слюной, кричал мне:

— Я всё равно достану тебя, сраный ублюдок! Это не конец! Дайте мне мою булку!..


* * *

Приведя в порядок свой стол, я сел в кресло и попробовал успокоиться. Кровь стучала в висках, а из-за адреналина я чувствовал необычайную лёгкость в ногах. Да, на меня и раньше бросались пациенты, находящиеся в помешательстве, но сейчас я этого ожидал меньше всего. Я проникся к нему доверием, и теперь корил себя за это.

Я решил пролистать медицинскую карточку Терренса. На одной из страниц я задержался, сделал кое-какие исправления, и решил, что на сегодня с меня хватит. На мобильном телефоне высветились пропущенные звонки от жены. Не стоило её лишний раз волновать, поэтому я собрал свои вещи, закрыл кабинет и отнёс карточку пациента дежурной медсестре. В преддверии Нового Года мне стоит думать о подарках семье и родственникам, украшении дома и прочей семейной чепухе.

Несколько недель спустя, второго января меня вызвали на работу, как оказалось, из-за чрезвычайной ситуации. Бенджамин Терренс скончался той ночью из-за инфаркта. Оказалось, я ему выписал прозак, хотя у него была острая сердечная недостаточность. Я пожимал плечами, потому что в его медицинской карточке это не было указано. В конце концов, полетели головы врачей, ответственных за составление его истории болезни, а меня оставили в покое.

Вечером этого же дня, я обнаружил на пороге своего дома картонную коробку без маркировок и вообще каких-либо надписей. Я открыл её, заглянул внутрь, усмехнулся, и выбросил коробку.

Я свою булку уже давно получил.

Автор: ytth
Источник: https://mrakopedia.org/


На улице самая страсть весенней поры, яркое солнце сушит асфальт, всюду спеет зелень и просыпается городская природа; старшеклассники Антон и Сергей праздно гуляют после уроков.

Антон был высоким русским грузином-полукровкой, талантом и круглым отличником с прямым, правильным станом, и уже с грубой щетиной, а Сергей — низкорослым чистокровным евреем, крепким и широким в плечах, а в лице бледноватым и детским, но по натуре — истый хулиган и авантюрист, участвовал в соревнованиях по гиревому спорту, и даже имел разряд.

Проходя мимо мусорных контейнеров близ дома, в котором они оба жили, Сергей неожиданно остановился.

— Стой.

— Чего?

— Взгляни. — Сергей указал пальцем.

— Выброшенный кошачий домик, вроде.

— С торчащим-то проводом. Явно техника какая-то, давай посмотрим.

В куче крупногабаритного мусора лежала, с выглядывающим из неё обрезком провода, большая металлическая коробка, около метра на метр, грубо окрашенная типичной советской краской серо-серебряного цвета.

Антон стоял на месте, а Сергей, подойдя к коробке, поднял её:

— Ого, тяжёлая.

И поставил на асфальт. Обошёл, чтобы посмотреть на лицевую часть аппарата; но с этой стороны ничего не было. По всей коробке не было ни лампочки, ни кнопки, только торчащий обрезок белого провода.

— По-видимому, 220 вольт, — сказал, подойдя, Антон, — похоже на поделку для дипломной работы.

— Только ни кнопок, ни надписей. — добавил Сергей, обмеряя взглядом коробку. — Работает, как думаешь? У тебя есть дома лишний провод... какой здесь... двести двадцать?

— Провод быть должен, но ко мне запускать не пойдём: я своей квартире не враг.

— Ты, Антох, напрасно трусы переводишь, у меня и в мыслях не было. Ко мне понесём. Тащи провод.

— Я трусы не перевожу; я просто осторожен с такими вещами. - ответил Антон и, удержав паузу, добавил, — если эта коробка вдруг окажется недружелюбной, ты будешь отвечать за последствия? Нет. Вот и всё...

Сергей, увлечённый находкой, слушал вполуха.

— Ладно, сейчас провод вынесу, две минуты. — сказал Антон, развернулся до своего подъезда и быстро ушёл.

Коробка была исполнена грубо, кустарно: швы на гранях шли непостоянно, азбукой морзе; пропорции куба были вульгарно нарушены, металлические листы все были индивидуального размера и во многих местах выходили за черты фигуры. Сергей определил с руки, что весит коробка около 10 килограмм. Когда она была уже осмотрена, а любопытство успокоено ещё не было, Сергея стало подмывать разобрать её, как он услышал шлёпанье по асфальту подбегающего Антона:

— Вот, целых два достал на всякий случай, — с одышкой сообщал Антон, — какой-то один из них сломан.

— Второй точно работает?

— Точно.

— Тогда понесли, — сказал Сергей, поднял с земли коробку и потащил её на прямых руках у живота, Антон шёл рядом.

— Не выронишь? У тебя аж лицо будто паром обдало.

— Не, держу как коршун, хочешь — сверху такую же поставь, — пыхча, ответил Сергей.

Ребята подошли к подъезду.

— Возьми ключи в левом кармане, — сказал Сергей, не выпуская из рук коробки.

Антон достал ключи Сергея, открыл дверь, и вскоре они зашли в лифт:

— Поставь коробку-то, что ж ты корячишься, — сказал Антон.

— Тут постоянно ссут.

— Я ничего не чувствую.

— У нас в подъезде часто убирают, а в лифте почти сразу.

— Ну раз убрано, то и поставь; багровый уже.

— Я этим утром сам поссал.

— На кой чёрт ты ссышь в собственном лифте?

— Не лезь в мою личную жизнь.

Лифт остановился на шестом этаже, двери раскрылись.

— Быстрее открывай, зараза, мне пальцы режет.

Антон спешно открыл оба замка на двери, Сергей рывком завалился в коридор и, поставив коробку на пол, с матом перевёл дух, затем помыл руки и вернулся к Антону:

— Родители лапши по-флотски оставили, ты есть не хочешь? Чай? - спросил Сергей.

— Лапшу я бы сейчас с удовольствием! Чай на твой выбор, спасибо. — отозвался Антон.

Антон разулся, поднял коробку и занёс её в гостиную; постелив газету на стол, поставил на неё коробку, достал плоскогубцы, изоленту и стал заниматься проводом. На кухне зашумел чайник, загудела микроволновка.

Заходит Сергей с простеньким бутербродом в руках, уже надкушенным, падает в кресло в противном от Антона углу и говорит с набитым ртом:

— Наши девки послезавтра хотят тверк в актовом зале станцевать, слышал?

— Слышал.

Сергей продолжил:

— А в школу как раз к мероприятию федеральный канал с каким-то репортажем приедет. Наверняка и в актовом зале поснимают. Надеюсь, наших девок не вырежут потом; во вонища тогда поднимется по поводу испорченного поколения! Что думаешь?

— Местный, а не федеральный. — начал Антон, отняв руки от провода. — Звучит интересно - не нам же потом в пол смотреть; хотя, наверно, и не им; вряд ли у нас такой человек найдётся, который самовольно пойдёт на расстрел, даже, вот, из наших дур возьми. Поэтому думаю, что слухи это.

— Посмотрим, — доев бутерброд, с полным ртом прогудел Сергей и вспорхнул с кресла, открыл в комнате окно, впустив мягкий штиль с пением птиц, и пошёл на кухню; как раз в это время прозвенела микроволновка. Сергей вернулся с двумя горячими порциями лапши по-флотски, затем принёс чай, и встал к сидящему Антону.

— Вот! Готово, — воспрял Антон, аккуратно положив перемотанный изолентой провод, — принеси удлинитель.

Сергей молча сбегал за удлинителем и подключил его в гостиной. Затем взял отремонтированный провод коробки.

— Ну что? Включаем? — спросил он.

— Включай, — ответил Антон, встал и спрятался за угол.

— Я-то, Антох, включу, но подумай дважды — чистых трусов на твой размер у меня нет.

— Шутки шутками, а твой самоподрыв мне будет объяснить легче, если сам цел останусь.

Сергей сверкнул ему улыбкой и повернулся к удлинителю. Он хоть и дул грудь перед Антоном, но защитная поза, в которой он замер, тянусь вилкой к удлинителю, выдала его безнадёжно.

— Чай проводом не смахни, — напутствовал из-за угла Антон.

Раздался щёлчок вставшей в пазы заземления вилки, Антон нырнул за угол, тишина... Сергей стоит в неизменной позе и смотрит на коробку, Антон робко выглянул.

— И что? Где? — спросил Антон и вышел из-за угла.

— Да подожди, может сейчас что-нибудь...

Протянулась пятисекундная пауза.

— О, послушай... Гудит что-то, слышишь?, — заметил Сергей.

— ...Слышу. Посвистывает ещё, вроде.

— ...Да, есть такое.

— Ага, ну-ка включи что-нибудь, у тебя ничего не перегорело?

Сергей включил свет — всё было исправно, — и выключил.

— И что, получается, она просто гудит и свистит? — хмуро оглядывая и щупая руками коробку, процедил Сергей.

— А что ж ты хотел в конце концов от выброшенной металлической коробки? — ответил Антон.

— А если б что произошло, куда бы покатились твои рассуждения? Сам-то за угол брызнул, только я вилку подобрал!

— Если бы у бабки... — бросил Антон, — зря только пузо напруживал, дурачина. Ну хоть любопытство твоё успокоили.

— На что-то же она, наверное, нужна... — вслух рассуждал Сергей. — Не может ведь просто гудеть и надрывать спину. — затем Сергей обратился к Антону. — Провод точно тот пришил?

— Точно. Второй вообще неисправен. Кстати, надо выкинуть. — Антон свернул оставшийся провод в хаотичный комок. И обратился к Сергею. — Что ты бьёшься над этой вещью: ничего не делает и чёрт с ней, посмотри сам как она заварена, какой, по-твоему, спектакль тебе сыграет сваренная сталь?

Сергей возразил, и около пяти минут они рассуждали о приборе, затем чуть отвлеклись и почти час просплетничали о девушках.

Наконец, Антон сказал:

— Макароны похвальные конечно, спасибо тебе. Но чипсы, сам понимаешь, друг, их бог создал.

— А кока-колу его сын! — добавил Сергей, — её литр мне и возьми, а ещё принглс с сыром, пару упаковок.

— Ни слова больше.

Антон вспышкой оделся и исчез. Уже через две минуты он облетал торговый зал супермаркета. Набрав корзину, Антон встал в длинную вечернюю очередь, а за ним пристроился дед, весь в непонятных язвах, с носовым платком в руке, кашляющий, шмыгающий и чихающий. Антон брезгливо покосился и закрыл лицо воротником футболки. Так он простоял в очереди около 20-ти минут.

Звонок в домофон раздался, когда Сергей валялся в гостиной на диване и читал фэнтези. Открыв замок домофона, он затем распахнул дверь в квартиру и, встав на пороге, стал ждать Антона — в подъезжающем лифте слышалось странное журчание, а когда лифт остановился — оно прекратилось, открылись двери, и оттуда выскочил Антон. Сергей смекнул и посмотрел на его ширинку — она была в свежих каплях.

Раззадоренный Антон залетел в квартиру со здоровым пакетом и звонко объявил:

— Пируем! Три пачки чипсов по цене двух, запихнёшь в себя столько?!

— Приятель, ты вдохнул чего-то? — Сергей спросил, закрывая второй замок.

Тем временем Антон уже прошмыгнул в гостиную, едва успев разуться, артистично встал посреди неё, глядя на работающую коробку и взвопил:

— Как, всё это время ты позволял ей, чертовке, гудеть, вот так беспардонно стоять, на этом вот столе, и гудеть? Ты посмотри на её наглую морду! Ну-ка, освободить взлётную полосу!

— Какую взлётную полосу, баран? — скептично вобрал Сергей.

Антон открыл настежь балкон, подбежал к столу, поднял коробку над собой и, не выключая её из сети, вышвырнул с балкона прямо из комнаты.

— ТЫ ЕБЛ*Н — сорвался Сергей, — ЧТО ТЫ ТВОРИШЬ, ИДИОТ?!

Провод натянулся, высек искру в месте перемотки и разорвался, Антон и Сергей пригнулись и вжались в себя, спустя секунду раздался громкий удар, послышался лязг разлетевшихся металлических частей и звон битого стекла.

— Блестяще, придурок! Мать, если это была чья-то машина или ещё что, я тебя сразу заложу, на другое не рассчитывай.

— Ой, борща чуток дал, — пригнувшийся, с ошалелым взглядом, сказал Антон, одолевая смех.

Сергей украдкой выглянул с балкона: разлетевшаяся коробка лежала на асфальте посреди улицы - ни машин, ни людей рядом не было. Из коробки вылетела куча лампочек, большая часть из них разбилась. Сергей чуть разогнулся, тщательно огляделся, убедился что на улице всё совершенно спокойно, выдохнул и вернулся с балкона в комнату.

— Фуух, повезло, реально повезло... — Сергей закрыл балкон и повернулся к Антону, — что это было, обезьяна?

— Представь только, она мне написала!

— Кто? ...А, подожди, Алина, что ли?

Антон покивал головой с вытаращенными глазами.

— Антох, я, конечно, рад за тебя, но ещё раз ты так отпразднуешь женское внимание, я тебе яйца ножовкой отпилю.

— Понимаю, прости, перегнул, но что пишет! Приглашает в кино! Наедине! Как это возможно?! Её глаза, друг, этот взгляд! Я такого неба не видел, что не расступилось бы перед ним!

— Заговорил-то.

Антон хвастался Сергею, во всех надеждах расписывал их с Алиной грядущее свидание; под эту слащавую трель Сергей включал приставку и распаковывал чипсы — вечер субботы расцветал огнями монитора и раскрывал свой сырный аромат.

— Я с таким гомукнулом в очереди стоял, — сказал Антон за игрой, пережёвывая чипсы.

— В каком смысле?

— Весь в каких-то прыщах, старый, вонючий, всё кашлял и сморкался; ещё и в спину мне чихнул несколько раз. Я там в духоте с ним мариновался, теперь ох боюсь как бы не подхватил чего.

— Ты это, сам-то не заразен теперь? Давай-ка сходи витаминов возьми, на кухне стоят; а то у меня соревнования скоро.

Антон выпил тройную порцию витаминов и вернулся.

— Слушай, а с коробкой-то что? Нашёл от ней какой прок?

— И не искал ничего, думал тебя дождаться, чтобы её разобрать, а ты пришёл — чего, собака, затеял?! — ответил Сергей.

— Да и хрен тогда с ней. Ты с балкона смотрел, понял же примерно что там? Ну и всё.

— В том-то и дело, что ни черта не понял. Из неё явно лампочки какие-то повылетали, но зачем делать светильник в железной коробке?

— Домой пойду, фото тебе сделаю, на форумах позже справишься, если сильно надо. Забей.

Прошло около трёх часов, кола давно выпита, чипсы начали заканчиваться. Раздался звонок телефона Антона.

— Да, мам.

— Сына, ты где? Домой скоро?

— Я рядом гуляю. Скоро приду.

— Хорошо, давай не задерживайся, целую.

Антон положил телефон в карман.

— Всё, Серый, пора мне, одиннадцатый час уже, хорошо посидели.

— Ну ладно, давай. Отпиши там как у вас с Алиной будет.

— Ты же знаешь, не удержусь. Кстати, с тебя десятка за ремонт провода.

— Вали уже, — сказал Сергей, пожал Антону руку и закрылся.

Выйдя из подъезда, Антон сразу сфотографировал остатки неизвестного прибора, скинул Сергею в вотсап и пошёл домой, в соседний подъезд.

Наступила глубокая ночь, Антон сидит в своей комнате за компьютером и читает под музыку мелочные новости. Ему приходит в соц. сети сообщение от Сергея:


> Серёга 02:26
бля
ты заразил меня походу

> Anton 02:27
да ладно?
какие симптомы?

> Серёга 02:27
типичные для гриппа
слабость кости ломит температура голова трещит
походу я всё пиздой накрылись мои соревы
ещё даже подташнивает чуть-чуть
чипсы точно нормальные были?
тебя не тошнит?

> Anton 02:28
странно
я-то вроде нормально себя чувствую
ты обкладывайся медициной
сразу витамины ешь, фрукты
если тебе дурно совсем станет, пиши или звони
я у тебя под рукой

> Серёга 02:30
спасибо конечно чувак
но за такой подарок я тебе ещё выпишу благодарность


Антон, готовый принять звонок в любую минуту, положил рядом телефон, но Сергей уснул уже через полчаса — аккаунт был оффлайн с трёх ночи. На следующий вечер, Антон сам почувствовал недомогание и пошёл в аптеку. У Антона были почти те же симптомы, что у Сергея — болела голова, одолевала слабость, кости словно кололи топором, болел живот. Несмотря на полную фарм. поддержку, Антон не мог сбить ни один симптом; он сообщил о своём скверном самочувствии матери и лёг в кровать. Уснуть Антон смог лишь к рассвету. Проснулся через 3 часа от сильной тошноты. Его вырвало. Голова расходилась по полушариям, выворачивало горло. Проснулась мать и вызвала скорую, у Антона была температура 39, воспалённые лимфоузлы — приехавшие врачи предварительно заключили сильное гриппозное заболевание и отвезли его в инфекционную больницу.

Дальнейшее Антон запоминает с трудом — голова болела так, будто череп сверлили со всех сторон; его постоянно рвало; и сильно, до одури болело горло. Антон помнит, что его всего обкалывали, что о нём заботилась красивая светловолосая медсестра; помнит, что он понюхал её тёплую шею когда она над ним нагнулась, а потом его вырвало, дальше пустота.

На следующий день Антон проснулся с облегчением. Голова прошла, горло едва гудело, живот не болел, лишь недовольно урчал, суставы помолодели. Кругом были свободные койки, Антон лежал в палате один.

В середине дня к нему зашла мама с накинутым белым халатом и в марлевой маске, с сумкой на плече и полным пакетом продуктов в руке. Мама присела к Антону:

— Ты как, Антош, как себя чувствуешь?

— Вчера был какой-то пиз... ужас, но сегодня всё хорошо. Похоже, я уже поправляюсь. Тебе из школы не звонили? Я долг по алгебре обещал занести, и никому ничего не сказал. Сегодня же понедельник?

— Вторник. Подождёт твоя алгебра, со школой отец разберётся; мандаринки вот кушай, парацетамол тебе ещё принесла, и от насморка брызгалку, в пакете шоколадки твои любимые и печенье, но пока не ешь, пусть сначала желудок пройдёт.

— Спасибо, мам, но зачем мне здесь парацетамол?

— Мало ли какие тут врачи, мало ли. Вдруг что, так у тебя под рукой всё. Положи себе в тумбочку. Выпишешься — домой заберёшь. Пусть лежат.

— Ты чем-то взволнована? Не беспокойся, мне уже намного легче.

— Не взволнуешься здесь, Антоша... — сказала мать и добавила в сторону со вздохом, — что ж творится-то, господи...

— Ты чего? В чём дело?

— Не хотела говорить я тебе, пока ты в больнице лежишь, но кошмар какой-то происходит с Серёжкой, отец его места себе не находит, мне выговаривается. Танька не знает пока ничего, и слава богу.

— Какой кошмар? Что происходит?

— В реанимации он, Антош. Седьмая клиническая смерть за сутки. Врачи вокруг кружатся как мухи, места живого нет — весь исколот, грудная клетка как поле брани, дефибрилятор некуда приложить, Серёжу неукротимо рвёт, он ходит под себя кровавым поносом, несёт бессвязный бред, воет от головной боли, ему наркотик ставят — успокаивается, вроде заговорит, может даже на вопросы отвечать, а потом раз и умирает, сердце останавливается — его снова заводят — приходит в сознание, рыгает кровью, рвотой ему зубы вымывает; ревёт от боли и просит воды — не отпив, теряет сознание, потом умирает — так каждые полчаса; в реанимации у них сейчас будто пожар; а когда последний раз Серёжку завели, его трижды подряд кровью вырвало и бросило в кому, состояние крайне тяжёлое нестабильное, никто ничего не понимает, говорят у него ещё и кишка выпала...

— Ты серьёзно?!

— Хотела бы я шутить, Антош, ох хотела бы... Что творится-то... Ты, как ты-то себя чувствуешь?!

— Да нормально вроде всё... Температура падает, горло прошло. — заторможено отозвался Антон.

— А врачи что говорят?

— Грипп. Удивляются моему иммунитету, мол, как так за два дня-то; завтра будут все анализы: на свиной грипп, на ротавирус. Говорят, что выпишут через пару суток, если буду дальше поправляться.

— Ну хорошо, Антошенька, поправляйся, отдыхай, мандарины кушай, я к тебе завтра ещё зайду, мне бежать уже пора, я на час всего отпросилась

— Давай, мам. Держи меня, пожалуйста, в курсе про Сергея, я на связи в вотсапе.

— Хорошо, милый, пока! Всё кушай, выздоравливай, телефон при себе держи.

Мать в самое короткое время удалилась, а Антон остался сидеть. Взгляд Антона застыл перед ним, в груди разгорался ужас:

"что происходит с Серым? Реанимация, семь клинических смертей... Если я его заразил, то что это за грипп такой? Почему у меня всё хорошо? Надобно было того чумного деда из магазина к чертям выбросить. Мразь.".

Антон сидел на кровати и смотрел в одну точку не меньше часа.

Наконец, он внутренне собрался, лёг на кровать, впервые взял телефон.

Алина написала, что они с подругами просто хотели над Антоном подшутить, и у неё есть парень: "...плевать", — отшепнул Антон.

Сергей не заходил в соц. сети с тех пор, как пожаловался на грипп, в воскресенье, а в вотсап с тех пор, как получил сообщение Антона. Антон, углубившись в те дни, вспомнил о коробке и между делом открыл её фотографию:

"Какие-то старые лампочки, гора блоков. Сергей был прав, ни черта не понятно. Куча здоровых светильников понатыкано в железной коробке, блоки ещё какие-то... Надо было сразу Никите скинуть на опознание.", и Антон скинул фотографию разбитой коробки Никите, их хорошему знакомому-радиотехнику.

Затем открыл социальные сети и стал разделять свою тревогу с другими, описывая ситуацию своим близким друзьям; выговорился почти каждому, с кем тесно знался, и обнаружил со временем облегчение, включил на планшете сериал и постепенно забылся.

Ночью телефон взволновался, пришло сообщение:


> Никитос [04.04.16 00:32]
Привет, не спишь?
Глянул твою фотку
Плохо видно
Вроде бы дохерища умножителей
Очень много
С таким количеством можно миллионов пять вольт получить от простой розетки
И галогеновые лампы
Явный самопал, делал дурачок
Любая галогенка срыгнёт от такого напряжения
Немудрено что выкинули

— Антон ответил, —

> Anton [04.04.16 00:35]
да это мы скинули с Серым. галогенка - это лампа, которая ярко светит? коробка вообще не горела, ничего не делала, просто тихо гудела


И после этого отложил телефон, поставив его в тихий режим, и возобновил досуг. Скоро телефон замигал, но Антону было лень за ним тянуться. Через пятнадцать минут времяпровождения Антон вдруг обнаружил дискомфорт в голове, нарастающий тревожными темпами. Когда телефон просигналил вновь, спустя время, головная боль уже расстраивала гармонию мыслей. Антон схватил телефон и открыл чат:


> Мама [04.04.16 01:07]
Антоша
Антоша, ответь
Ты здесь?

> Anton [04.04.16 01:07]
да, здесь

> Мама [04.04.16 01:08]
У тебя ничего не болит, всё нормально???????

> Anton [04.04.16 01:08]
всё хорошо, вроде

> Мама [04.04.16 01:08]
Антоша, это ужас!!!! Говорить можешь??????

— Антон привстал, вытащил наушники. —

> Anton [04.04.16 01:09]
да, а что такое??


В ту же секунду прозвенел входящий.

— Да, мам, что случилось?

— Серёжи нет больше, Антош...

— Что...

— Это ещё не всё, Антош.

— В каком смысле?

— Я с его родителями сейчас. Таня потеряла рассудок, кошмар какой-то, кричит и волосы из головы выдирает. Антош, кошмар просто! У отца взгляд стеклянный, разговаривает как робот. Патологоанатом им сказал что все органы были похожи на кашу, в брюшной полости и грудной клетке всё в крови плавало, когда узнали в чём дело — оцепили морг, всем врачам выписали отпуск с каким-то спец. наблюдением, а их одежду уничтожили, вместе с койкой Серёжиной. Приехала полиция, МЧС, пожарные, даже вроде ФСБ в штатском... сейчас выясняют обстоятельства. Никого не пускают... МЧСник сказал, что он бы Серёжку с таким диагнозом застрелил... Но в чём дело — никто не говорит. У тебя же всё хорошо? Тебе легче? Антош, ты слышишь меня?!

— ...Алло, мам, да, мне легче, всё хорошо.

— Хорошо, любимый, завтра приеду, поправляйся, пожалуйста! Пока-пока, чуть что — звони!

— Ага... Да, хорошо, мам

Антон положил трубку и растерялся. Его затошнило, но, похоже, теперь не от страха; заныли кости, головная боль крепчала и уже перемешивала сознание; Антон понял, что ситуация выходит из-под контроля, взял телефон, чтобы связаться с матерью, но увидел непрочитанные сообщения от Никиты и два пропущенных вызова:


> Никитос [04.04.16 00:40]
Да, обычная лампочка
Вообще не светили? Сломаны уже, значит
Что это вообще и зачем вы это включали? У вас опять интернет кончился?
Это идея Серёги была, я угадал?
Кстати, он сегодня на тренировку не приходил, дозвониться не могу
Скажи чтобы со мной связался как можно скорее
Пацаны его тоже потеряли

> Никитос [04.04.16 01:01]
Мужик, ты тут?
Я кинул своим
Это не лампы
Антон
Это НЕ лампы
Где ты это нашёл?


Не долистав до конца, Антон испытал сильнейший позыв и не сдержался; его обильно вырвало, на койку и на пол. Грудь будто разрывало, в глазах резко помутнело; а когда зрение вернулось, Антон увидел вокруг себя кровь, она была смешана с рвотой; вдали раздавались скорые шаги медперсонала; от прогрессировавшей боли в голове почти вымерли мысли; незаметно напала слабость и разлад мышц — поднять хотя бы руку было делом; температура, по ощущениям, взмыла так, что воздух вокруг, казалось, волновался; в животе ковырялись десятком ножей и ещё одним — в горле.

Антон не паниковал: всё осознав и уже смирившись, он понял, что ему теперь скорый конец. В руке светлел запачканный дисплей телефона, Антон притянул к нему болезненный взгляд и дочёл:


> Никитос [04.04.16 01:02]
АНТОН
Не трогай это больше, даже НЕ ПРИКАСАЙСЯ
Там куски контрольных источников военных дозиметров и детали аппарата для гамма-лучевой терапии, в ОГРОМНОМ количестве
И это не лампы - это трубки жёсткого рентгена
Похоже на поделку сумасшедшего, решившего втихую изжить целый район
ВЫ РЕАЛЬНО это включали?
Звони в скорую, быстро
Где ты её нашёл? Скинь адрес, я звоню в мчс
Антон, это не шутка
Позвони мне, быстро
Возьми трубу, Антон
Возьми трубу

ВНИМАНИЕ! Шок-контент.

Источник: http://4stor.ru/
Автор: Ацкий Ангил


Ненавижу их. Ненавижу насекомых. Тех, которые жужжат, кусаются и всячески безжалостно досаждают. И ненависть эта, подозреваю, абсолютно взаимна, потому как стоит мне приехать, к примеру, на дачу или просто выехать на природу, я обязательно оказываюсь в центре внимания оводов, слепней или мошки. Компания может состоять из любого количества людей, но никого из них не жрут так, как меня. Хоть каким средством я вымажусь или обрызгаюсь, толку ноль. А в условиях домашнего быта меня, конечно же, больше всего из равновесия выводят комары. Честь, хвала и почет изобретателю фумигатора. Это единственное, что меня спасает от этих кровососущих тварей и дарит спокойный сон, который всю ночь не нарушает назойливый писк над ухом. И только благодаря этому прибору весь следующий день я не расчесываю себя до корост. Но этих-то я просто не люблю по уже озвученным причинам.

А есть вот единственное насекомое, даже назвала бы его чудовищем, которого я по-настоящему боюсь. И боюсь почти до обморока, беспричинно. Оно не кусается, не жужжит, но при этом наводит на меня панический страх. Меня натурально пробивает пот при его виде. Это таракан. Неважно, какой. Будь то российский рыжий домашний или черный южный, или огромный американский. Знаю, что это фобия, а если точнее – блаттофобия, тем не менее, ничего с собой поделать не могу. Даже самовнушение не помогает, сколько бы я не пыталась его практиковать. При виде этих демонических созданий на меня порой нападает ступор, а иногда, уподобляясь истеричной гимназистке, я с визгом и чуть ли не со скоростью света делаю от него ноги. Стыдно в этом признаваться, но не знаю, как это искоренить.

Так что, поехав этим летом «дикарем» на Кавказ, я вооружилась целым арсеналом брызгалок и кремов, отпугивающих насекомых, а так же двумя фумигаторами, антикомариными таблетками и ловушками для тараканов.

С жильем я по телефону заранее договорилась тетей Машей (точнее, Марией Алексеевной, которая почему-то предпочитала, чтобы все без исключения ее называли именно тетей Машей). Ехала я к ней уже в третий раз. У нее были четыре небольших частных домика, каждый на две комнаты, которые находились совсем рядом с морем на невысоком скалистом холме. Летом она их сдавала, а зимой жила на вырученные деньги. Гостить у тети Маши было приятно и спокойно. Даже в самый невыносимый зной в ее уютных горницах было свежо и прохладно, а ночью тепло и тихо. Жильцов она отбирала тщательно, с пристрастием и поэтому никаких стычек, ссор или пьяных драк не происходило, чем она очень гордилась.

На общей территории домиков, которая была сплошь увита изумрудным виноградом, находилась летняя кухня. С большим столом, шкафом с посудой и прочей кухонной утварью, плитой, мойкой и громадных размеров холодильником. За кухней же была мечта: бетонированные ступеньки, ведущие прямо к пляжу. Все это великолепие было в разносортной зелени, а по обе стороны лестницы в этом году, которые я обнаружила по приезду, зацвели какие-то неизвестные мне безумно красивые цветы. Милые такие разноцветные малютки. И после пары минут спуска по лесенке уже можно было плескаться в Черном море.

В день прибытия, получив ключи от комнаты в домике и нежно поблагодарив тетю Машу, даже не распаковав свои сумки, я ринулась на побережье. Просто быстренько переоделась в купальник, переобулась в сланцы, схватила полотенце, минералку и маленькую дорожную сумочку, в которую поспешно запихала телефон и немного денег. И помчалась через кухню по лестнице вниз. Мне так не терпелось окунуться в волны, что я забыла, что спуск был достаточно крутым и извилистым. И на последнем вираже меня по инерции занесло со ступенек направо. Упала я прямо в цветы. И расхохоталась. Прямо-таки дама в камелиях! Вот же ворона, как я забыла об этом повороте? Ведь не первый уже раз здесь. Все еще смеясь, я встала, отряхнулась, и, насвистывая свою любимую песню, уже спокойно дошла до окультуренного и чистого песчаного пляжа. Там меня ожидало небольшое огорчение. Падая, я довольно неслабо ободрала лодыжку об ступеньку и сейчас обнаружила, что из полученной ссадины до сих пор сочилась кровь. «Заживет! На мне все как на собаке заживает», - беспечно подумала я, после чего, оставив на берегу сумку и накрыв ее полотенцем, нырнула в такое долгожданное и теплое море. Соленая вода недолго пощипала ранку, но это очень быстро прошло. Я гораздо больше переживала из-за того, что участок кожи, который скоро зарубцуется, не загорит. Но об этом я забыла буквально через минуту. Солнце, запах моря и шум прибоя заглушили все мысли. Вдоволь наплававшись, я еще долго качалась на ласковых волнах, лежа на спине. А потом уже с берега наблюдала божественное зрелище, как раскрасневшееся солнце начинает клониться к горизонту, отбрасывая последние лучи. Блики огненной дорожки на спокойной водной ряби не просто вдохновляли, они навевали мысли о вечной красоте, умиротворении и благодати. Я еще какое-то время посидела, завернувшись в полотенце, а потом начала подъем к своему домику, периодически оборачиваясь. Уходить очень не хотелось, но уже стало ощутимо холодать. Вернулась уставшая и безмерно счастливая. Ополоснувшись пресной водой и наскоро перекусив парой бутербродов с чаем на общей кухне, я отправилась спать. Уснула моментально, но вот сны снились нехорошие. А снилось, что у меня чешется все тело и что я никак не могу начесаться, сколько бы себя не скоблила. Расчесываю себя до крови, до язв, но все равно чешусь и не могу остановиться. Было ощущение, что меня целиком окунули в ванну со скипидаром. Внезапно я резко подскочила. С меня ручьями лил пот, пропитав собой всю постель. Жарко? Нет, в комнате довольно комфортная температура. Провела ладонью по лбу. Как нос у кошки, мокрый и холодный. Когда я наконец-то сообразила, где нахожусь, сама себя пожурила: «балда, фумигатор не включила, потому тебя комары и едят»!

Конечно, тут же тыкнула пяткой выключатель торшера, который находился на полу у самой кровати и метнулась к сумке, из которой достала чудо-прибор. Снабдив его таблеткой от комаров, воткнула его в розетку. Индикатор загорелся. Слава Богу, розетка рабочая, эффект вот-вот будет, значит можно пробовать спать дальше. После этого я сменила простыни, перевернула подушку, выключила свет и снова улеглась. Но вот как уснуть? Саднило все тело, видимо из-за принятых сегодня солнечных ванн, и снова начал преследовать нестерпимый зуд. Чесалось вообще все: голова, шея, спина, живот, руки, ноги. Сон толком никак не шел. Я просто пропадала в каких-то полудремах. А перед самым пробуждением был просто апофеоз этой ночи: мне привиделось, что по мне не спеша ползает... Ужас всей моей жизни: Таракан! Он щекочет меня своими лапками и отвратительно шевелящимися усами. Огромный, длинный, с черным крепким и блестящим панцирем, сытый такой. Глядя на него, к горлу подступала нешуточная тошнота. Двинуться, чтобы скинуть с себя эту дрянь, не получалось, тело словно сковало параличом. А потом эта омерзительная тварь каким-то образом медленно, словно издеваясь, заползла ко мне в рот, и я начала против своей воли ее жевать. Раздается писк, и я чувствую царапание этих шершавых лапок по своему языку и нёбу. И ощущаю во рту нечто, напоминающее слизистое желе вперемешку с яичной скорлупой, но почему-то совершенно безвкусное. Внезапно моя правая рука сама по себе протянулась ко рту и вытянула оттуда примерно с мизинец величиной два длинных и толстых, черных уса. А безусые остатки челюсть продолжала дожевывать и перемалывать. Да еще настолько прилежно, что от этого хруста, который четко отдавался в ушах, содрогалась целиком вся голова. При этом писк продолжался, но постепенно сходил на нет.

Такие чудовищные кошмары до этого дня меня еще ни разу не посещали. Проснувшись и подскочив как ошпаренная, я понеслась во двор, будучи уверенной, что меня тут же прополощет. Во всяком случае, пополам меня перегнуло. Но бутерброды, видимо не захотели меня покидать, да и свежий ночной воздух сделал свое дело. После того, как меня немного отпустило, я смогла распрямиться, затем долго стояла, оперевшись о стену моего домика и глубоко дышала, уткнувшись взглядом в звездное небо. Вернувшись обратно в свою комнатку, снова уснуть я уже не смогла. Вновь включила торшер и до самого утра пыталась читать книгу, перед этим не забыв расставить по всем углам ловушки для тараканов. Как только забрезжил рассвет, я выпила большую кружку кофе и пошла на пляж. Хотела провести там весь день, но из-за того, что все тело снова начало саднить, и вновь появился этот чудовищный зуд, я отправилась обратно к тете Маше, где приняла летний душ, представляющий из себя кабинку со шторкой, над которой горизонтально располагалась черная бочка с душевым распылителем. Под веселый свист я долго и яростно терла себя щедро намыленной мочалкой, а потом тщательно мазалась кремом. Кожа почувствовала себя намного лучше.

После, пообедав нехитрым овощным салатом вприкуску с изумительно вкусной местной кровяной колбасой, я решила ненадолго прикорнуть, стараясь не вспоминать о своем ночном кошмаре. Спать хотелось безумно. Но ничего из этой затеи не вышло. Только лишь задремав, я снова начала бешено чесаться. Чертовы насекомые!

Тихо процедив сквозь зубы длинное нецензурное ругательство и поняв, что сейчас уже точно не усну, решила перебраться с книжкой за стол в зеленый, тенистый и свежий двор кухни. Идти снова к морю пока не хотелось, солнце еще шпарило вовсю, а сгорать в мои планы никак не входило. Через пару минут появилась тетя Маша с веником, совком и ведром, в котором виднелись какие-то чистящие средства, щетки и губки. Она улыбнулась мне и поздоровалась.

- Здравствуйте, хозяйка! – в свою очередь приветливо кивнула я ей. – Как идет бизнес?
- А вот сегодня во вторую комнату своего дома жди подселение. Скоро прибудет. Мужчина, кстати, да еще и холостой, - подмигнула она мне.
- Ну, кто там будет, это мне неинтересно. Главное, я уверена, что это будет не хулиган. А вот Вас поздравляю с новым жильцом! Теть Маш, а как тут нынче дела с насекомыми обстоят? Тараканы огромные черные бегают? Комары стадами летают? Или это только у меня в домике такое происходит? Мне постоянно не спится из-за них. Не припомню, чтобы в предыдущие годы было какое-то нашествие. Понять еще не могу, снится мне это, или наяву происходит, так что Вы уж меня простите за столь дурацкий вопрос.
- Ну, случается, конечно. Сама ведь понимаешь, юг! Благодатная для них среда. Хотя, я предприняла меры для того, чтобы их стало меньше.

Сказав это, она занялась своими ежедневными привычными делами: чисткой и уборкой, категорически отказавшись от предложенной мною помощи. Ну, нет - так нет. И я снова погрузилась в чтение.

Часа через три, уже ближе к вечеру, прибыл мой сосед по дому. Немолодой, но зато очень приятный и интересный в общении мужчина. О таких людях говорят «свой человек». Познакомились. Имя интересное – Артур, хотя, судя по виду, корни у него были исконно русскими. На пляж, как я, он сразу не рванул. Вместо этого он достал из сумки бутылку местного вина и принес на тарелке вымытые сочные персики. Поговорили, посмеялись, чуть выпили и пожевали ароматные южные фрукты. Без брудершафта как-то естественно и быстро перешли на «ты», а потом разошлись каждый по своим комнатам. Меня на тот момент уже просто чудовищно клонило в сон, поэтому я решила попробовать все-таки поспать, а Артур - распаковаться и после этого пойти к морю.

Угрожающе посмотрев на тараканьи ловушки, снова воткнув в розетку фумигатор и убедившись в том, что он работает, я облачилась в пижаму, состоящую из легких футболки и шортиков в клеточку, затем расстелила постель и плюхнулась на нее почти в изнеможении, прикрывшись махровой простыней. Засыпала долго, в голову лезли дурные мысли о доставучих насекомых и о том, что очень бы хотелось уснуть спокойно и без сновидений. Прошло не меньше часа, в течение которого я ворочалась с боку на бок, после чего провалилась в очередной кошмар. Снилось, что меня со всех сторон кусают, и что я снова вся чешусь. Я расчесывала себя до нестерпимой боли, до крови, до мяса. И именно во сне пришла мысль: неужели тут завелись какие-то адские клопы? Мысль эта, конечно же, не спасла, я продолжала себя буквально раздирать. Самое ужасное в этом сне было наблюдать то, как я чесала свою голову: с таким усердием, что вырывала клочья волос. С кровью. И отшвыривала их прочь, принимаясь за очередной участок. Но ничего не могла с этим поделать, просто никак не могла остановиться. Сама себя во сне я умоляла: «Проснись!» - но не получалось. Я продолжала с таким же ожесточением вгрызаться в свое тело ногтями, оставляя на себе только лишь какое-то кровавое месиво.

И вдруг проснулась. Неожиданно для самой себя. Дьявол! Не на такой отдых я рассчитывала. Ступней ткнула выключатель торшера. Взглянула в окно. Уже была глубокая черная ночь. Что же за напасть-то такая, что со мной происходит? В ту же минуту я почувствовала какой-то сладковато-солоноватый запах, отчетливо ассоциирующийся с запахом мясного отдела продуктового магазина. Мне понадобилось довольно много времени, точно не меньше десяти минут, чтобы прийти в сознание. И уже позже поняла, что просто не хотела в него приходить. По причине того, что, выйдя из оцепенения и медленно, с содроганием, переведя взгляд вниз, моим глазам предстало зрелище, которое я так боялась увидеть. У ножки торшера я обнаружила свою пижаму. Точнее, что от нее осталось. Глазам своим верить я отказывалась. То, что совсем недавно было пижамой, превратилось в разорванные и окровавленные лоскуты, а опознать ее я смогла только по клетчатой веселенькой расцветке. Там же, рядом с этими лохмотьями, в хаотичном порядке валялись спутанные, все в крови, клоки волос, на некоторых из которых в скудном свете были видны многочисленные куски вырванной с мясом кожи. И тут я боковым зрением еще заметила нечто, на что смотреть не хотелось вовсе, никогда и ни за что. Даже под дулом пистолета. Скорее всего, во всю мощь работал какой-то защитный рефлекс, который я в тот момент усиленно пыталась перебороть и заглушить. В итоге с огромным усилием, затаив дыхание, пришлось заставить себя перевести взгляд на свои руки. К горлу подкатил огромный колючий ком, не дающий даже сглотнуть. Руками дело не ограничилось. Ту же картину я увидела и на ногах, а потом и на всем теле. Оно все было покрыто цветами. Точно такими же, в которые я свалилась, несясь по ступенькам к морю. Маленькие, красивые, разноцветные. На некоторых участках кожи, под этими «саженцами» еще просачивалась кровь, которая довольно быстро, омерзительно булькая и пузырясь, всасывалась обратно. Дрожащей рукой, в шоке, все еще не веря в этот ужас и не осознав масштаба происходящего, я провела рукой по голове. Волос на ней не оказалось. Зато голова тоже цвела. Судя по ощущениям, на ней была шелковистая и гладкая цветочная растительность. Цветы росли прямо из кожи. И проросли они настолько густо, что самого тела было почти не видно. Я в ступоре уставилась на свои цветущие ноги, а потом увидела, как к левой ноге подползает огромный черный таракан. Такой же здоровенный и жирный, совсем как тот, которого я ела во сне. Нога сама по себе вдруг проявила активность, зажив своей собственной жизнью. Она потянулась в сторону этой мерзкой твари, и из лодыжки стремительно, отдавшись чудовищной болью не только в ноге, но и в мозгу, выстрелил цветок, который в долю секунды увеличился в размере, моментально захватил добычу, а после этого скрылся. То есть натурально скрылся. Он всосался в мое тело вместе с тараканом, и на этом месте тут же образовалась огромная шевелящаяся и похрустывающая шишка. Приснившийся накануне кошмар на тот момент мне показался детской сказочкой на ночь. Опомнилась я не сразу. Прошла минута, может две, а потом... Потом я еле успела домчаться до туалета, где меня, простите за столь неприятную подробность, довольно долго и очень болезненно выворачивало. После того как запасы моего желудка иссякли, совершенно без сил, абсолютно голая, но зато цветущая, я, еле волоча ноги, доплелась до скамейки нашей кухни. Вокруг жужжали комары и мельтешила разнообразная мошка, но мне было на них наплевать – их с изрядным аппетитом хватали и пожирали мои цветы. И так же, как в случае с тараканом, всасывались в тело, образуя шишки, которые дергались и хрустели. После чего из этих же шишек вновь появлялись проголодавшиеся «милые малютки» и вновь принимались за свое дело.

Вот значит, какие меры предприняла тетя Маша, чтобы избавиться от насекомых. Насадила возле лестницы цветы-мухоловки. Что же, спасибо. С непонятно откуда взявшейся иронией, я злорадно подумала, что пришло время моей мести: сначала они меня ели, а сейчас мы поменялись местами. Но ведь это же продолжение сна! Как окончательно проснуться? Удариться головой обо что-нибудь твердое? «А зачем ударяться?» - спросила я себя. Все гораздо проще. Обычно люди себя щипают для пробуждения. Поскольку ущипнуть я себя не могла, то поступила так, как диктовали создавшиеся на тот момент условия: я выдернула у себя из левой руки голубой цветочек, который только что ухватил комара, но скрыться под кожу еще не успел. Раздался тонкий пронзительный визг, который заглушил все ночные звуки: поющих цикад, квакающих на недалеко находящемся пруду лягушек и лающую вдалеке собаку. Из места, откуда я выдернула цветок, довольно обильно сочилась кровь, а ранку нестерпимо жгло. При этом вся оставшаяся на мне «клумба» в тот момент повернулась к моим глазам, и я в буквальном понятии этого слова, кожей почувствовала, что она смотрела на меня с выжидающим страхом. Вырванный из себя цветок я постаралась изо всей силы отшвырнуть как можно дальше. Он долетел до кипариса, метра за полтора, после чего снова взвизгнул. А потом пополз ко мне обратно. Он извивался, словно уж, очень упорно подбирался и так же истошно визжал. А когда приблизился с явным намерением снова заскочить на руку, я, даже не раздумывая, со всей дури, растоптала его об бетонную площадку. Под ногой раздался слабый писк, отвратительного звука хлопок, и под ступней начала разливаться лужица крови. В тот же момент все растущие из меня цветы с душераздирающим верещанием полезли под кожу, после чего превратились в шевелящиеся и чавкающие шишки. Зуд у меня при этом был такой, какого я до этого ни разу в жизни не испытывала. Если коротко – чудовищный и почти невыносимый. В каком-то чумном припадке я разодрала одну из шишек, оттуда показалась шляпка цветка, мерзко пискнула, потом нырнула обратно, прямо в мясо, после чего рана тут же затянулась так, словно ее и не было. Почему-то только после этого я начала подозревать, что не сплю. А если это не сон… Но это же… А как с этим жить дальше? И тут вдруг моя голова зачесалась так, что я вцепилась в нее и начала драть ее изо всех сил, какие только у меня были. Из-под ногтей летели эти чертовы цветы и я даже не видела, в какую именно сторону они летят. Уверена, что после этого на какое-то время я грохнулась в обморок, потому что следующее, что помню – как поднималась с пола, держась за стол. Голова при этом ужасно кружилась и продолжала неистово чесаться. Поняв, что просто физически не выдержу этого кошмара, я неожиданно для себя, то ли заорала, то ли взвыла во всю свою глотку, насколько хватило легких. Причем, мой мозг до сих пор отказывался воспринимать данное как реальность, а вот тело как раз знало, что это все происходит наяву и на самом деле. Не прошло и половины минуты, как у нашего крыльца загорелся свет и из домика в одних трусах босиком выскочил взъерошенный Артур. На ходу он пытался натянуть на себя футболку, что ему никак не удавалось сделать.

Я инстинктивно сдернула сохнущее на веревке во дворе полотенце и поспешно в него закуталась.

- Что произошло? - пытаясь разлепить сонные глаза, спросил мой сосед. – Чего надрываешься? Мышь увидела? Почему в полотенце среди ночи, купаться ходила? Опасно это.
- Артур, я… Какая мышь? Не боюсь я мышей. – Я даже не знала, что ему сказать, и, главное, как сказать. Просто в отчаянии опустилась на пол, закрыла лицо руками и горько разрыдалась.
- Ну-ну. Перестань. Давай, рассказывай все как есть. Кошмар приснился? – подойдя ко мне, он по-отечески попытался приобнять меня за плечи. Я резко дернулась и отскочила. – Ты чего?
- А ты ничего необычного не замечаешь?
- Замечаю. Моя соседка по дому ночью сначала истерично надрывается посреди двора, как ребенок, а потом сидит на холодном бетоне, завернувшись в полотенце. Так что случилось?

Отвернувшись от Артура, я с отвращением протянула ему свою руку.

- Вот. Смотри, что случилось.
- Красивое кольцо. Это на помолвку женихом подаренное? Из-за этого столько слез и такие жуткие вопли? Ну, так и не выходи за него, если не хочешь.
- Причем тут кольцо? А голову мою ты видишь? Что на ней?
- Глаза на ней твои заплаканные. Знаешь что, пойдем-ка в дом, поговорим. Прохладно тут. Сама-то не замерзла?

Я чуть было не разразилась гомерическим хохотом. Замерзнешь тут, как же. В таком-то аду.

- Цветы замерзнуть не дали.
- Какие цветы? Ну вот, улыбаться начала, молодец, – подбадривал меня сосед.
- Мухоловные цветы, вот какие. Плотоядные. Хищные. Пойдем-пойдем в дом, там расскажу, ты же хотел, сам все увидишь, да и я сама буду сказочным дополнением к своему рассказу. Или рассказ будет дополнением ко мне. Футболку свою дашь? Завтра дам тебе денег на новую. Я в свою комнату пока боюсь заходить.
- Не вопрос, держи. Никакая новая мне не нужна, у меня их хоть одним местом ешь, а эту забирай себе.
- Спасибо, очень мило, но я так не могу, живу по принципу «долг платежом красен».

Артур, пожав плечами, скрылся в своей комнате, а я тем временем за доли секунды в коридоре скинула с себя полотенце и облачилась в почти что платье. Футболка оказалась приятной к телу, хлопковой и достающей мне почти до колен, отлично! Полотенце же зашвырнула в свою комнату, даже не заглядывая туда, после чего моментально захлопнула дверь. Зайдя к соседу, я обнаружила на его столике чуть початую бутылку коньяка и половину здоровущей плитки черного шоколада. Из недр огромного местного буфета он достал для меня вторую рюмку, протер ее салфеткой и плеснул в нее коньяк. Потом до краев наполнил свою.

- Ну что, соседка, за бессонную ночь?
- Да не пью я, - простонала я жалобно. – Пива нет? Его бы вот могла выпить.
- Пива нет, да оно тебе сейчас и не поможет. Пей давай, не выпендривайся.

И вот только тут-то я и сообразила, что сумасшедшая чесотка меня отпустила, словно ее и не было. При электрическом свете оглядела свои руки и ноги. Не было даже намеков на какие-то цветы или шевелящиеся шишки. Я залпом, даже не подумав чокнуться, закинула в себя рюмку, позорно не закусив, а потом снова расплакалась. Артур, глядя на меня с тревогой, пригубил коньяка из своей стопки, после чего подлил мне еще. Я, как заправский алкаш, тяпнула вторую, а следом почти сразу и третью. После этого поток слез наконец-то прекратился. В голове приятно зашумело, мозг и тело расслабились и снова захотелось жить. Даже после такого пережитого шока. Скулы защекотало приятное тепло.

- Ну что, прошло? Сейчас сможешь рассказать, что с тобой стряслось?
- Так ты на голову мою посмотри уже наконец-то, - пьяно хихикнула я. Отчего-то мне стало очень весело.
- Ничего со вчера не поменялось, только лишь разрумянилась после коньяка.
- Лысых двигающихся шишек не видишь, что ли? – я веселилась уже вовсю. – Артурчик, ты настоящий друг. Поишь такого урода. Налей мне еще.

И Артурчик, как настоящий друг, налил мне еще. После чего я снова выпила, звонко с ним чокнувшись, и захмелела окончательно.

- Ну так что, плотоядные шишки не смущают? – хлопая глазами, спросила я. – Новые цветы не заколосились?
- Ты про что вообще говоришь?

Тут наконец-то до меня доперло провести рукой по своей голове. На которой я четко и ясно ощутила свои волосы, знакомую густую и длинную гриву. И в тот же момент почти протрезвела.

- Зеркало у тебя есть?
- Есть, на внутренней стороне дверцы шкафа, сейчас представлю тебе твое собственное отражение.

Из отражения на меня уставилось очень знакомое лицо, которое было, несомненно, моим. Те же зеленые глаза, тот же овал лица, те же темно-пепельные волосы. Никаких цветов, никаких шишек нигде не было. Я с бешеной радостью кинулась на шею к Артуру и сорвала его со стула, а потом закружила в танце. Он, хохоча, через пару минут немного отстранился от меня и уже серьезным, требовательным тоном попросил рассказать, что же все-таки со мной такого ужасного произошло. Под оставшийся коньяк, который мы уже неторопливо смаковали, я ему во всех подробностях поведала о том, какие у меня отношения с насекомыми, насколько я боюсь тараканов, про сны и невозможный зуд. И, конечно же, с горячими эмоциями, во всех красках расписала эту ночь с момента моего пробуждения. Хохотал он долго, до слез, чем, признаться, несколько меня задел. Мне было совсем не до смеха.

- Ничего смешного не вижу, завтра к дерматологу пойду. Совсем не хочется вечно цвести и жрать вне зависимости от собственного желания комаров с тараканами. – Тут меня передернуло, как от электрического разряда. - Правда, не знаю, смогут ли мне чем-то помочь. О заболеваниях такого рода я никогда не слышала.

- Иди, - продолжая заливаться смехом, сказал Артур, - только тебе дерматолог не поможет. Это же абсолютно очевидно: тебе приснился кошмар, хотя, конечно, действительно страшный. Тараканов ты до ужаса боишься, насекомых не переносишь. А тут этого добра в избытке. Вот твой мозг и среагировал на эти внешние раздражители.

- Ну как так-то? Почему я уже который день с таким остервенением чешусь, даже при включенном фумигаторе?
- Да потому что комары тут лютые, у них на эти таблетки, видимо, уже иммунитет выработался, - ответил он, все еще улыбаясь и промакивая носовым платком набежавшие от смеха слезы. - Да и сама ведь сказала, что они тебя едят как никого другого. Ладно, ты мне про свою фобию рассказала, так что и я в долгу не останусь, расскажу про свою. Тем более что ты меня поймешь, как никто другой, сны очень уж у нас похожие. Ты вот тараканов боишься, а я кактусов. Да-да, кактусов, тоже можешь посмеяться, разрешаю. Когда я был мелким шкетом, кактусы были серьезным увлечением моей бабули по отцовской линии. И росли они у нее повсюду: в горшках на подоконниках, на стенах в кашпо, в кадках на полу (ну знаешь, наверное, здоровущие такие), разве что с потолка не свисали. И один из напольных меня чем-то пугал. Чем – сказать точно не могу, наверное, своим гигантским размером. Но пугал так, не особенно. Просто я к нему боялся подходить. И как-то раз, проходя мимо и запнувшись о телефонный шнур, я на него свалился. Иголки у него были огромные, и несколько штук впились мне в предплечье. Было очень больно, как огнем обожгло. Я громко заревел, а бабушка, впопыхах прибежав с кухни, потом долго и заботливо извлекала из меня эти колючки. Ранки она обработала, я немного успокоился, но в ту же ночь мне приснился кошмар, похожий на твой. Мне снилось, что под кожу попали споры этого кактуса (тогда я их по незнанию назвал семенами), и у меня из руки начали прорастать такие же, как у него, иглы. А потом я в ужасе наблюдал, как волнами шевелится вся кожа и на этих волнах появляются все новые и новые иголки, и как постепенно и довольно быстро, по нарастающей, ими покрывается все тело. Когда я был уже весь покрыт колючками, с головы до пят, поняв, что процесс завершился, то реакция была такой же, как и у тебя: еле успел добежать до туалета, где меня почти всего знатно прополоскало, чуть ли не с желудком и кишками. Еле-еле приняв вертикальное положение и решив, что это мне приснилось, я кое-как отважился посмотреть на себя в зеркало и увидел то, что боялся увидеть больше всего: начиная от макушки и заканчивая ступнями, я был покрыт иголками кактуса, они никуда не делись. Тут моя детская психика не выдержала, я заорал и потерял сознание. А очнулся окончательно уже в своей кровати, в которую меня бережно перенесла бабушка и вовсю потчевала мой нос нашатырным спиртом.
- С ума сойти можно! – это все, что я смогла ответить, других слов просто не было.
- Не сошел ведь, - улыбнулся Артур, - но кактусов с тех пор очень боюсь. Понимаю, что глупо, но вот боюсь, как ты тараканов.
- То есть мне это все приснилось? – не унималась я. – А как я во дворе оказалась?
- Да так же, как и я тогда в туалете. Не младенец ведь уже, чтобы опорожнять желудок там же, где спишь. Вот и понеслась. Ну и поехали дальше. Ты говоришь, волос на голове не было? Цвела твоя голова? Я скептик и реалист, поэтому не верю, чтобы за одну ночь сначала выпали волосы, на их месте выросли цветы, а потом вместо цветов снова каким-то чудом отросла шевелюра такой длины.
- Голова люто чесалась, - напомнила я. – Может цветы вырвала, а волосы быстро отрасли? Вдруг из-за этого так сильно и чесалось, пока они заново отрастали?
- Сама-то веришь в то, что говоришь? – откинувшись на диване, снова залился смехом Артур. – Ладно, соседка, расслабиться бы тебе надо. По себе знаю, что такие сны даром не проходят. А нервы нужно успокаивать. Коньяка еще выпьем? Или спать уже хочешь? А, девочка-ромашка?
- Наливай, мужчина-кактус!- не раздумывая и отважно махнув рукой, скомандовала я. - Какое уже теперь спать, неделю еще, наверное, бессонницей страдать буду. Давай еще чуть посидим, если сам не устал.
- Признаться, сам сейчас не усну, после воплей твоих, рассказов, да и собственных воспоминаний.

Он достал из недр того же буфета новую бутылку, как будто они у него там плодились, и мы еще долго болтали за жизнь, смеялись, чокались, но к теме сегодняшней ночи не возвращались. За своей трепотней мы даже не заметили, как за окнами начал заниматься рассвет. Небо было еще по-южному темным и звездным, но уже начало немного сереть.

- Ну, я, пжжжалуй пойду,- проворочала я, прямо скажем, не совсем трезвым языком, - а то засиделась, пора бы и чесссть знать.
- Я пшшел тебя пррроввжать? – Артур выразил знак вопроса своими бровями. Язык заплетался не только у меня.
Я гордо рассмеялась:
- Через коррридор дорогу вспомню! А в случае нарушения кооррдинации дввввжений доползууу. Спасибо за всёёёёё! – я уверенно и крепко обняла его за шею, смачно, со звоном, поцеловала в щеку и неровной походкой направилась в свою комнату.

Там я, даже не переодеваясь, в артуровой футболке, рухнула на свою кровать и впервые в жизни забылась настоящим пьяным сном. В ту ночь мне ничего не снилось. И ничего не чесалось. Только перед тем как заснуть, в голове возник вопрос: «Зачем же я так напилась?», а когда вспомнила, зачем, глупо хмыкнула и после этого словно провалилась в бездну.

С утра меня разбудил стук в дверь, который отозвался в голове чудовищной болью. Не дождавшись приглашения, чуть ли не по стенке, виновато глядя на мое почти бездыханное тело, в комнату тихо заполз мой сосед.

- Ну, ты как? – спросил он шепотом.
- Ужас, - говорю, - череп трещит, кажется, у меня похмелье. Никогда такого не было. – И я тихо застонала, схватившись за голову. – Пить еще страшно хочется.
- Вот, держи, я к тебе затем и шел, - и протянул бутылку минералки, к которой я присосалась, как клещ к подмышке. – Тетя Маша тебя сегодня еще не будила?
- Не знаю, может и будила, да я могла не услышать. Сам ведь видишь, в каком я состоянии.
- Недовольная с самого утра, ворчит, ко мне с вопросами уже заходила. Про мышей и прочих грызунов каких-то спрашивала, не прибивал ли я кого из них этой ночью. Да вон и сама можешь посмотреть.

Выглянув в окно, я увидела, как наша хозяйка, что-то сердито бормоча себе под нос, елозит шваброй по одному и тому же месту двора кухни. Рядом со столом. Со столом… Скамейка у стола… Передо мной необычайно ясно и четко всплыли воспоминания того, из-за чего же я вчера так активно накидалась коньяком. И тараканы вспомнились, и цветы. Из-за этого меня снова замутило. Я как была в футболке и босиком, так сразу и понеслась снова к туалету, где повторила ночную процедуру очистки желудка.

- Чего бледная такая? – осведомилась у меня тетя Маша, когда я, выйдя на полусогнутых, дрожащих в коленях ногах, прошаркала мимо нее по двору. – Перебрала вчера, что ли?
- Было дело, искренне каюсь, хотя ведь и не пью. Теть Маш, что это Вы с таким остервенением намываете?
- Да кто-то, видимо, крысу ночью тут растоптал. Или еще какого грызуна, у нас их много разных. А потом запнул наверняка в кусты, только прибрать остатки не соизволил. Вот кровь и отмываю. Я же ясно ночью какой-то писк слышала, а никто не сознается в содеянном, уже всех своих опросила. Может ты? Да не помнишь, коли фестивалила вчера?
- Может и я. – В голове у меня, натурально, происходил фестиваль. Гремели фанфары и сверкали фейерверки. Цветы эти чертовы проросшие приснились, а я, оказывается, просто мышь спросонья раздавила, отсюда и визги эти противные. Да мне не к дерматологу, а к психиатру нужно, от своей тараканье-насекомой фобии лечиться.
– Вы уж меня простите великодушно, в самом деле, не помню ничего. Правда, коньяк мы уже после моего пробуждения пили. Дело в том, что мне сон вчера кошмарный приснился, вот и выскочила. Но скорее всего, что именно я виновница. Когда внезапно просыпаюсь – соображаю очень плохо. Сон с явью иногда путаю. Давайте помогу, - через силу, чувствуя себя страшно виноватой, промямлила я.
- Да ты не переживай, дочка, - заулыбалась хозяйка. Ничего страшного. Уже почти отмыла. Знаю, что ты девушка хорошая, была бы в сознании, так убрала бы все сама еще ночью. Так что все в порядке, иди, отдыхай. – И прибавила. – То-то ты вчера ночью и вопила, из-за того, что мышь увидела.
- Вот как раз мышей-то я и не боюсь… - пробормотала я и на непослушных ногах поплелась в свой домик.

С горем пополам добравшись до своей комнаты, совершенно обессилившая, я медленно уселась на стул возле окна и стала наблюдать за действиями тети Маши во дворе. «Какая все-таки замечательная женщина. Другая бы собак спустила, да еще и выгнала бы, чего доброго, а она еще и улыбается с пониманием», - восхищалась я ей.

Наконец-то отставив в сторону швабру, она принялась щеткой подметать двор. Из-под стола пестрым веером параллельно площадке полетел разноцветный мусор, от которого я не могла отвести взгляд. Это были цветы. Те самые. «С ума сойти можно, дались мне эти цветы… Везде они, по дорожке, во снах, под столом. Зимой, наверное, тоже сниться будут», - подумала я с отвращением.

Собрав всю кучку мусора в совок, тетя Маша опрокинула его в ведро и отправилась на уборку соседнего двора. Я отвернулась от окна и к своему удивлению обнаружила в комнате Артура, хотя была уверена, что он уже ушел к себе. Но нет. Он сидел молча и не отрываясь смотрел вниз в одну точку. Взгляд его был чудовищным и страшным, как у сумасшедшего. Совершенно стеклянные и не моргающие глаза.

- Артур, ты чего? Ты как себя чувствуешь? – он не ответил и даже не шелохнулся. – Что молчишь, уснул? - Я пощелкала пальцами, никакой реакции не последовало.

И тут я поняла, куда он смотрит. Меня охватила такая паника, которой я не испытывала даже прошлой ночью. Капли ледяного пота начали струиться даже по вискам. Голова совершенно опустела, не желая пропускать в себя ни единой мысли. Я просто сидела в полном отупении и боялась пошевелиться. Но внезапно у меня зачесалась ссадина на лодыжке, которую инстинктивно и непроизвольно начали изо всех сил скоблить мои ногти. Рассудок постепенно начал возвращаться, и я неимоверным усилием воли заставила себя взглянуть на свою ногу. Было так страшно, что возникло ощущение, что от этого страха я умру. Однако я это сделала, посмотрела, после чего мозг наконец-то осознал всю степень этой кошмарной реальности и дал мне понять: я не сплю. А затем, в каком-то безумном и обреченном отчаянии, судорожно сглотнув и поняв, что рано или поздно придется это сделать, перевела взгляд туда, куда уставился Артур. Я боялась, ужасно боялась, так, как никогда в жизни, но все-таки я себя заставила. И увидела именно то, на что так страшно было взглянуть. На полу, рядом с ножкой торшера в кроваво-мясном месиве валялись моя разодранная в хлам пижама и клочья выдранных с мясом волос. А на только что расчесанной до крови лодыжке пробилась молодая сочная зеленая поросль, из которой, пронзительно пискнув, щелчком вылупился нежно-розовый цветок и тут же сцапал пролетающую мимо муху. Затем моментально всосал ее в мое мясо (назвать это телом у меня бы уже язык не повернулся), после чего кожа сомкнулась, а это место превратилось в чавкающую, похрустывающую, ворочающуюся и пищащую шишку.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Источник: https://mrakopedia.org/
Оригинал: I was a part of Queen's Guard in England
Ссылка на оригинал: https://www.reddit.com/r/nosleep/comments/27el9i/i_was_a_part_of_queens_guard_in_england_one_of/%7C
Перевод: NewComer


Раньше я служил в английской армии. Дважды был в Ираке, один раз – в Афганистане. Мама ненавидела мою работу, и я не могу ее в этом винить. Но знаете что? Сильнее всего в жизни я испугался не в этих богом забытых восточных странах, а в самом центре западной цивилизации. В Лондоне.

После окончания моей третьей «командировки», меня наградили. Видимо, выжить после борьбы с Талибаном в горах уже достаточная причина для награды. Мне предложили место в королевской гвардии. Не знаю, в курсе ли вы, но в Англии это считается довольно престижным. Я ненавидел эту работу. В армии я постоянно участвовал в военных операциях, а в качестве награды за мое «мужество» меня заставляли неподвижно стоять у зданий, где надоедливые китайские туристы пытались меня рассмешить. Я хотел уволиться, но высокий статус новой работы не оставлял мне выхода. Самая большая опасность на этой службе – это азиатский турист, и моя мать была на седьмом небе от счастья. Если бы я знал, что я буду в большей безопасности в какой-нибудь пещере в Кабуле…

Так вот, я работал у лондонского Тауэра несколько раз в неделю. Каждая смена обычно длилась два-три часа, в зависимости от того, сколько людей в этот день работали вместе с тобой. Должен сказать, эта работа мне быстро надоела. Пьяницы, лезущие в драку и надоедливые туристы, которые думают, что они первые догадались попытаться тебя рассмешить. Тошнит от такого. Но работа есть работа, за нее платят, так что заткнись и выходи на смену.

Дело было в 2012 году. День начался как обычно. Несколько французов попытались меня разозлить (такие туристы – самые невыносимые, а ты ничего не можешь сделать, пока они тебе не угрожают), потом подошла группа пьяных русских девчонок (хоть что-то хорошее). Жар только начал пробираться внутрь этой чертовой меховой шапки, когда подошла большая тургруппа. Наверное, экскурсия – подумал я. Все как всегда – фотографии, смищные лица, шуточки и.т.д. У всех камеры в руках и одинаковые футболки, дешевое сувенирное говно с Биг-Бэном. Но одна женщина от них. Она стояла позади группы и просто смотрела на меня. Ей было лет 40, она хорошо выглядела. Длинные темные волосы и слегка бледная кожа. Наверное, англичанка. Казалось, что она – часть тургруппы, ведь она стояла вместе с ними.

После того, как туристы нафотографировались и наконец-то поняли, что меня не рассмешить, они пошли дальше. Но бледная женщина осталась на месте и продолжила смотреть на меня. Я видел разных людей, которые делали любую херню только для того, чтобы я как-то отреагировал. Но такого я раньше не замечал. А эта женщина была целеустремленной. Два часа спустя она все еще стояла на том же самом месте и пялилась на меня. Было довольно-таки жарко, и она наверняка потела, но клянусь, она была спокойнее, чем я в тот момент. Эта женщина не улыбалась. Это было странно, поскольку я решил, что она хочет увидеть, как я реагирую на нее. Где-то через полчаса, когда людей стало поменьше, женщина медленно шагнула ко мне. И еще раз. «А вот теперь она будет шутить» - подумал я, пока женщина медленно подходила ко мне.

Она остановилась где-то в полуметре от меня и смотрела мне прямо в глаза. Качнула головой налево, потом направо. Я решил, что девушка так пытается меня насмешить. Потом понял, что шутками здесь и не пахнет. Стоя в полуметре от меня, она стала наклоняться ко мне. В ее поведении было что-то настолько ебнутое, что я почувствовал себя крайне неуютно. Женщина все время смотрела мне в глаза и наклонялась все ближе, но ее ноги оставались на месте. Ее лицо замерло в паре сантиметров от моего, и она начала медленно трясти головой. Как когда выходишь из бассейна или из душа и тебе холодно.

А потом я испугался. Люди раньше кричали мне прямо в лицо, один придурок даже попытался со мной подраться. Но поведение этой девушки было гораздо хуже. Она открыла рот, как будто желая изо всех сил заорать на меня, но не издала ни звука. Тишина. Женщина просто стояла на месте с широко открытым ртом, наклонившись ко мне и беззвучно кричала, всего в нескольких сантиметрах от моего лица. И трясла головой все быстрее. Не буду врать, меня тогда пробил озноб, хоть день был и жарким. Наконец, я собрался и стал отходить от нее – время от времени нам разрешается прохаживаться на пять-шесть метров.

Я отошел и готовился развернуться. Я остановился и закрыл глаза. Я просто хотел, чтобы она исчезла. Повернувшись, я застыл. Женщина стояла прямо передо мной, наклонившись, ее рот раскрылся еще шире, а голова неконтролируемо тряслась. Меня парализовало. Я мог справиться с шумом, криками и прочим, но это ебнутое поведение меня по-настоящему пугало.

«Дорогу королевской гвардии!» - крикнул я. Нам разрешается говорить эту фразу, когда кто-то загораживает дорогу. Она никак не отреагировала, но отодвинулась чуть дальше от моего лица.

«ДОРОГУ КОРОЛЕВСКОЙ ГВАРДИИ!» - выкрикнул я еще громче, надеясь, что мой голос не сорвется.

Женщина никак не отреагировала на мой приказ. Мне это надоело, я отошел назад и наставил на нее штык. Это наша последняя защита от надоедливых туристов.

Она немедленно закрыла рот и разогнула спину. Я не собирался ждать, что еще она выкинет, и прошел мимо нее. Дойдя до своего места, я развернулся и застыл. Женщину нигде не было видно и мне полегчало. «Господи, ну что за ебанутая работа» - подумал я – «Нужно будет взглянуть в…»

«Десять, девять, восемь» - прошептал кто-то в мое правое ухо. Должно быть, это она. Эта женщина стояла прямо за мной.

«Десять, девять, восемь» -теперь она шептала слева. Мурашки снова побежали по спине. Смешно, военный ветеран, убивший кучу народа, боится какой-то поехавшей туристки.

«Десять, девять, восемь, десять, девять, восемь, десять, девять, восемь» - она шептала все быстрее. Потом она встала напротив меня. «Десять, девять, восемь, десять, девять, восемь» - невероятно быстро бормотала женщина. На самом деле, «шептать» - немного не то слово. Скорее это было похоже на тихий крик. Она снова наклонилась ко мне, неистово шепча эти чертовы цифры.

Я был готов нарушить приказ. Вынести это было невозможно. В этой женщине было что-то ненормальное, невыносимое.

«Мэм» - сказал я испуганным голосом – «Мэм, отойдите, пожалуйста…»

В этот момент большая группа туристов подошла к нам. Сумасшедшая отошла от меня, все еще смотря мне в глаза, прошептала «Десять, девять, восемь» еще один раз и медленно пошла прочь. В этой ситуации было что-то неестественное. В ней и в азиатских туристах. Никогда бы не подумал, что буду так счастлив увидеть китайца с фотоаппаратом

После окончания моей смены я пошел в казармы и рассказал эту историю паре знакомых ребят. У всех были свои кулстори про ненормальных, но такого ужаса никто не испытывал. Когда пришел начальник смены, парни в шутку сказали ему, как меня «домогались» на рабочем месте. Он хотел посмеяться и попросил рассказать меня все целиком. Но когда я начал говорить, начальник быстро перестал улыбаться.

«Так, стоп» - сказал он – «Ты говорил с ней?»

«Сэр?» - переспросил я.

«Сынок, ты разговаривал с этой женщиной или нет?»

Я не хотел потерять свою недельную зарплату из-за того, что нарушил это идиотское правило о молчании, так что я соврал. «Конечно нет, сэр» - ответил я.

Казалось, он успокоился. «Хорошо. И если она вернется, никогда не отвечай ей, понял? Тогда с тобой все будет хорошо».

Шуточки в комнате для отдыха быстро прекратились. Я ничего не понимал и очень устал, так что я решил пойти домой и выспаться, вместо того, чтобы думать о психах-туристах.

Несколько следующих смен прошли скучно. Та женщина не появлялась. Скоро из Нидерландов должна была приехать моя девушка, так что я забыл об этом случае.

Во вторник ночью я проснулся от громкого стука в дверь. Было около трех ночи, и почему-то первым делом я подумал, что это стучит та сумасшедшая.

«К черту!» - подумал я, глубоко вдохнул и распахнул дверь.

Я ожидал увидеть кого угодно, но только не ее.

Напротив меня стояла моя девушка.

Я должен был встретить ее ночью.

Я чуть не упал. Я пытался понять, что, вашу мать, происходит.

«Спасибо, что встретил меня в аэропорту, мудак» - сказала она, толкая на меня свой чемодан. Я все еще не мог произнести ни звука.

«Я приехала из Амстердама, чтобы встретиться с тобой, и ты забыл? Да ладно?»

Я не слышал ее. Я вставал с кровати полусонным, но кто-то лежал рядом со мной. Блять, мне это не снилось.

«Оставайся здесь» - пробормотал я, отдавая ей чемодан.

«Что не так?»

«Просто останься здесь»

Не знаю, откуда у меня взялась храбрость, но я шел в спальню.

Знаю, о чем вы думаете. В книгах и фильмах парень входит в комнату и ВДРУГ она оказывается пустой, так ведь? Блять, если бы.

Я зашел в спальню. Темнота, хоть глаз выколи. Но я слышал дыхание. Тяжелое дыхание. Я был готов упасть в обморок, но все же включил свет.

«Семь, шесть, пять, семь, шесть, пять» - шепот доносился из угла комнаты. Это была она. Та самая женщина. Она стояла в углу, лицом ко мне и смотрела мне в глаза. «Какого хуя?» - еле смог сказать я.

«семь, шесть, пять» - сказала женщина, делая первый шаг. Ее рот был широко открыт, как будто она бесшумно кричала. С каждым шагом она повторяла «семь, шесть, пять».

Я не мог пошевелиться. Весь мир исчез, осталась только эта женщина, медленно приближающаяся ко мне. Было страшно, но я боялся не ее. Я легко мог ее вырубить – и был готов это сделать. Но знаете, это был страх чего-то чужого. Как будто я боялся за свою, даже не знаю, душу? Понимаете, о чем я? Я знал, она не могла физически мне навредить, но мне было все еще страшно. Не говоря уже о том, что я каким-то, блять, образом проспал с этой херней в одной кровати.

Она подошла очень близко. Снова нагнулась. Пару сантиментов от моего лица. Я слышал только свое громкое и частое дыхание.

Я начинал что-то вспоминать…

«КАКОГО ХУЯ?» - раздался крик из-за спины.

Моя девушка.

Я развернулся и схватил ее. «Беги!» - заорал я. Мы забежали на кухню и я схватил один из острых ножей как из телемагазина. Девушка просто плакала, не в силах даже говорить.

Я услышал шаги. Увидел тень, а потом и женщину, тихо проходящую по коридору. Ее рот был открыт неестественно широко, больше она на меня не смотрела. Она уперлась взглядом в пол и медленно шла к входной двери. Ее голова быстро тряслась. Это было как во сне. Просто представьте себе – женщина, которая испугала вас неделю назад на работе, теперь ходит по вашей квартире в три часа утра, глядя в пол с широко открытым ртом. Не говоря уже о том, что вы спали рядом с ней черт знает сколько.

Когда она наконец-то вышла, я подбежал к двери и захлопнул ее. Моя девушка все еще не могла сказать ни слова. Когда мы пришли в себя, я испугался, что она подумает, что я ей изменяю с той женщиной, но нет. Она видела своими глазами эту жуткую фигуру, бредущую по коридору, и поняла, что здесь что-то не так.

Я был напуган, но старался не показывать этого. Я рассказал ей об этой сумасшедшей, но не стал упоминать ей о шепоте с обратным отсчетом. Просто не хотел ее пугать еще больше.

Что это могло быть, если не обратный отсчет?
----

Я настоял на том, чтобы вызвать полицию, после того как эта сумасшедшая ушла. Моя девушка была против. Полиция приехала к нам где-то через двадцать минут. Полицейские записали наши слова, описание женщины и попросили нас немедленно позвонить, если что-то произойдет.

Но я думал о другом. Мой начальник сказал мне не говорить с ней. А я заговорил и проснулся с ней в одной кровати. Как вообще эта хуйня попала ко мне в квартиру?

На следующий день я пошел к своему начальнику.

«Сэр» - сказал я осторожно (терять эту работу, какой бы они ни была, я точно не хотел) – «Сэр, нам нужно поговорить».

Босс посмотрел на меня и клянусь вам, он сразу понял, в чем дело. Его лицо окаменело, он не задал ни единого вопроса. «Садись» - сказал начальник и откинулся на спинку в кресле.

«Сэр, я…» - мне было сложно признаваться в нарушении гвардейского устава.

«Ты заговорил с ней. Ты ответил» - сказал он и наклонился ко мне – «Правда же?»

«Ну, я только попросил ее подвинуться, вот и все».

«Нет, я не о стандартном уставном приказе. Ты сказал ей еще что-нибудь»?

«Да» (если вы помните, кроме «Дорогу королевской гвардии!», я еще сказал «Мэм, отойдите, пожалуйста…»)

«Черт возьми, сынок. Блять!» - мой начальник раньше никогда не матерился.

«Сэр, эта женщина… Кто она?»

«Я немедленно запрошу о твоем удалении из рядов гвардии» - бросил он мне и открыл ящик стола.

«Сэр?» - переспросил я, не в силах поверить в то, что меня уволят.

«Не волнуйся, мы найдем тебе работу, но в гвардии ты больше служить не будешь. На этой неделе тебя переведут на другую должность».

«Сэр, но я лишь…»

«Все, сынок, можешь идти» - ответил начальник, даже не посмотрев на меня.

Меня бесила эта ситуация. Но если мне сохранят зарплату без необходимости иметь дело с туристами или больными, я только за.

Повесили новое расписания, где у меня была только одна смена. Отлично, ведь ко мне приезжала семилетняя племянница из Бирмингема, и я уже решил, что проведу все выходные с ней.

Четверг прошел спокойно, эта сумасшедшая не приходила. Моя девушка наконец успокоилась. Утром она улетела в Амстердам. Жизнь возвращалась в обычную колею.

Моя смена начиналась вечером, в десять минут седьмого, напротив Сент-Джеймсского дворца. Там обычно стояла пара гвардейцев, но по какой-то причине с девяти до десяти часов напарника мне не назначили. Я стоял у маленькой деревянной будки, куда я мог спрятаться, если пойдет дождь. «Чувак, держись, уже почти все» - сказал мне напарник в 9:02, промаршировав мимо меня.

«Еще один час. Один час этой чертовой работы и я свободен. Отлично…» - думал я, стоя на посту. Ночь была странно тихой, скоро должен был пойти дождь.

9:30. Накрапывает дождь, скука. Почти все.

9:45. Дождь заканчивается, я решил провести последние несколько минут снаружи.

Развернулся.

И зря.

Она стояла передо мной.

Если бы я был писателем, я бы смог поведать в красках, насколько жутко эта женщина выглядела. Я лишь скажу, что страшнее нее я не видел никого и ничего в своей жизни, а ведь я смотрел, как ребенок подрывается на мине.

Женщина стояла в дверях будки. На ней было белое платье, которое почти светилось в темноте. Но блять, ее лицо, она не смотрела на меня, но от этого было еще страшнее. Она смотрела наверх, на небо или хуй знает куда, а ее глаза закатились настолько, что я мог увидеть только нижнюю часть зрачка. Рот был раззявлен до невозможности широко.

Было что-то дикое во всей этой ситуации. Даже преступники действуют рационально. Скажем, если вас грабят, цель грабителей – получить деньги. Если в вас стреляют – значит, хотят убить. Я был напуган – я нихуя не понимал, что она от меня хочет?

9:49. Так, еще одиннадцать минут, и я смогу, наконец…

Она шагнула ко мне. И еще раз. И еще. Остановилась в полуметре.

И стала наклоняться. Блять. Ее лицо в паре сантиметров от моего. Сначала ее голова затряслась медленно, потом все быстрее и быстрее. Как я уже говорил, такой мелкой дрожью, как когда выходишь из душа в комнату с кондиционером и тебе холодно. Она закатила глаза так, что зрачки были едва видны. Женщина тряслась все сильнее, а рот был так неестественно, так, блять, нечеловески широко раскрыт, что я увидел, как уголки губ начинают рваться и кровоточить.

И тишина.

На улице было очень тихо. И хуже всего, что все это происходило ночью. Еще раз, представьте себе – вы стоите без движения посреди улицы, а перед вами – женщина, разрывающая свой рот в сантиметре от вашего лица, а вокруг – никого. И все в полной тишине.

9:54. Блять, ну же!

Она как будто бы прочитала мои мысли. Зрачки опустились, она посмотрела мне прямо в глаза. Я чуть не отпрыгнул. Женщина закрыла рот, и не могу, блять, поверить в то, что я говорю – но лучше бы она его не закрыла. Она начала быстро открывать и закрывать его, как будто бы жевала что-то невидимое. Ее зубы так клацали, что должны были сломаться.

Все, больше я выдержать не мог. Я отошел и заорал: «ДА ПРЕКРАТИ УЖЕ, БЛЯТЬ!»

И она прекратила. Ее зубы перестали стучать, рот закрылся, тело разогнулось. Она подошла на шаг ближе ко мне и в первый раз, улыбнулась. «Четыре, три, два, один, четыре, три, два, один, четыре, три, два, один» - женщина начала шептать, не переставая улыбаться.

«Что это такое, что, блять, это значит?» - умолял я. Я был готов схватить ее, вытрясти из нее всю душу, просто чтобы получить ответ. Что она от меня хочет?

9:58. «Что за хуйня?!» - я услышал крик позади себя.

Мой начальник.

Он подбежал ко мне, не обращая внимания на сумасшедшую.

«Ты говорил с ней?»

«Я…»

«БЛЯТЬ, ТЫ С НЕЙ РАЗГОВАРИВАЛ?» - заорал он еще, схватив меня за грудь. На женщину он не обращал никакого внимания.

«Да».

«О боже… И какая цифра?» - сказал он наконец, выпустив меня из рук.

«Сэр?» - я не мог понять. «Какую последнюю цифру она произнесла? Какую? Ноль?»

«Нет, думаю, что она остановилась на единице… Но почему?..»

Все это время женщина стояла и улыбалась, смотря на нас. Затем она шагнула в нашу сторону. Она стала между начальником и мной.

«Не говори ей ничего, ни единого слова» - с явным ужасом сказал начальник.

Женщина отвернулась от меня и смотрела на него. Даже из-за спины я видел ее раззявленный рот.

«Иди, просто уходи» - сказал мне начальник. Он не смотрел на нее. Я слышал, как стучат зубы женщины.

«Я не могу оставить вас здесь» - сказал я.

«Уходи и не возвращайся, я разберусь с этим».

Знаете, я привык думать, что я не трус, но в тот момент я лишь хотел сбежать. Надеюсь, вы не станете меня винить за это. Я побежал.

«И никогда не говори с ней» - крикнул мне начальник.

Знаю, это звучит неправдоподобно. Так и есть. Сейчас я понимаю, что мог бы арестовать ее, да даже убить эту больную. Так же мог поступить и мой начальник. Но знаете что? Когда ты в такой ситуации, ты не думаешь рационально, логически. Я пришел домой, принял холодный душ (удостоверившись, что дверь в квартиру закрыта) и уснул.

Утром я отправил смску коллеге, спрашивая, в порядке ли начальник. Он ответил «Ага, а что?». Начальник пережил эту ночь. Больше я ничего не хотел знать, с этой работой было покончено.
----

Моя племянница приехала в пятницу, впереди были выходные. С семилетними всегда непросто, даже если не думать о том, что какая-то сумасшедшая тебя преследует. Кроме того, с этой работой было покончено – утром я получил бумаги о переводе.

Целый день я водил девочку по ее любимым местам и под вечер был выжат как лимон. Утром в субботу я сделал завтрак, и мы посмотрели мультики. Потом мы посмотрели фильм про женщину-кошку и племяшка оделась в ее костюм – эта супергероиня ей почему-то нравилась (фильм был редким говном). Наверное, я не привык иметь дело с детьми, поскольку я заснул на диване.

Племянница разбудила меня.

«Поль» - сказала она (мое прозвище, вообще, меня зовут Пол) – «Поль, давай поиграем». Она держала в руках мои старые рации. В детстве мне они нравились, и отказать ей я не смог.

«Конечно, давай узнаем, работает ли еще это старье. Выйди во двор, хочу проверить, как они ловят».

Она улыбнулась и выбежала из дома.

Я включил рацию и стал ее настраивать. Была слышна статика, а значит, батарейки работали, теперь осталось найти нужную частоту.

«Эшли? Эшли, как слышишь, прием» - несколько раз сказал я.

Наконец я смог что-то расслышать.

«Эшли, как слышно? Повторяю, как слышно, прием».

«Поль» - услышал я

«Эшли, ты должна сказать «прием» после того, как заканчиваешь говорить».

«П… о… ль…»

«Чертова рация» - подумал я. Выходить из дома мне было лень. Я вытащил батарейки, подул на них (как будто это помогает) и вставил обратно.

«Ну, женщина-кошка, как сейчас слышно, прием?»

«НОЛЬ».

Я выронил рацию.

Это был не голос Эшли. И не «Поль», как мне казалось.

Эшли.

Я выбежал наружу, проклиная себя за то, что позволил ребенку выйти на улицу без меня. Эшли стояла во дворе, крепко держа в руке рацию. Напротив нее стояла та же женщина, склонившись к лицу ребенка.

«Ноль, ноль, ноль, ноль, ноль» - твердила она, смотря в лицо Эшли.

Да, если какая-то сумасшедшая пристает ко мне, я могу держать себя в руках. Но к ребенку?

Я подбежал к женщине и изо всех сил толкнул ее. Уверен, она сильно ушиблась. Я схватил Эшли. «Ты в порядке» - закричал я – «Она тебя трогала?» Я даже не понимал, как сильно я ее трясу, тем самым еще больше пугая мою племянницу.

Она так плакала, что даже не могла ответить.

«Давай-ка внутрь» - сказал я, поворачиваясь к женщине. Она все еще лежала на земле лицом вниз. Как только мы оказались дома, я подошел к окну. Женщина встала и повернулась к нам.

«Я звоню в полицию» - сказал я испуганной Эшли, набирая номер на телефоне. «Не волнуйся, все будет хорошо».

Женщина шагнула к окну. И еще раз. У нее из носа текла кровь, она прихрамывала, но, казалось, ей было наплевать.

Я застыл. Мы стояли у окна, пока эта больная шла к нам.

«Полиция уже едет» - сказал я своей племяннице. Она все еще плакала.

Женщина подошла к окну.

Она… она больше не смотрела на меня. Она наклонилась к лицу Эшли. Девочка схватила меня за руку, сжала изо всех сил. Это существо, сумасшедшая, женщина, кем бы она не была, наклонилась к окну. Только стекло отделяло ее от Эшли. Я собирался отвести свою племянницу в другую комнату, подальше от этого существа, как вдруг женщина открыла рот и тут же улыбнулась. И опять. Это было до невозможности странно. Когда она открывала рот, ее глаза закатывались, но тут же возвращались обратно, когда она улыбалась. Женщина нечеловечески быстро переключалась между улыбкой и раззявленным ртом и глазами без зрачков.

«Давай-ка уйдем отсюда» - сказал я Эшли и мы пошли в мою комнату.

Полиция приехала через пятнадцать минут. Они прочесали окрестность и поймали женщину, которая подходила под мое описание. Я был должен приехать в участок на опознание, но сначала было необходимо посадить Эшли на поезд. Ее мать хотела, чтобы она вернулась сразу же после произошедшего, и я ее понимаю. Я отвез ее на станцию и договорился, чтобы за ней присматривали во время поездки.

Любезный кондуктор пообещал, что будет приглядывать за ней всю поездку. Он взял мою племянницу за руку и пообещал показать ей все крутые места в поезде. Наконец-то она улыбнулась.

Когда поезд стал отправляться, кондуктор поставил ее на ступеньки. «Попрощайся со своим дядей» - сказал он – «мы уезжаем».

«Пока, Эш, скажи своей маме, чтобы она позвонила мне, когда доберешься, хорошо?»

Она мне не ответила,. Ребенок был, наверное, все еще напуган. Блять, и я был напуган.

Когда мы услышали объявление, что посадка окончена, кондуктор открыл дверь в поезд.

Эшли не пошевелилась. Она смотрела на кондуктора.

«Мы должны идти, поезд вот-вот отправится» - повторил он – «Пошли».

Он вошел в поезд, Эшли вошла вслед за ним. Я услышал, как она говорит «Десять, девять, восемь».

Автор: Алексей Провоторов

Потихоньку темнело, и буквы на серой газетной бумаге становилось все труднее различать. Они будто бы оставались на своих местах, вроде даже сохраняли привычные формы, но вот смысл ухватить было, чем дальше, тем сложнее. А если, как заметил Женька, остановиться на какой-нибудь одной букве и смотреть на нее, то остальные через некоторое время начинали словно подмигивать, мельтешить, роиться, и, если после полуминуты такого дела сдвинуть глаза в сторону, можно было прочитать что-то совсем друге, не то, что напечатано.

Поразвлекавшись таким образом минут пять, Женька почувствовал, что глаза заболели. В комнате медленно, неспешно становилось темно. Окна зала выходили на запад, но солнце уже опустилось за горизонт, а вернее, за гаражи. Он отложил районку и просто сидел в кресле, в ленивом оцепенении, свернувшись и подтянув коленки. Один раз снова взял газету, чтобы посмотреть, на что похожи теперь буквы, но, как ни напрягал глаза, не смог прочитать больше одного слова. Фотографии, и так плохого качества, в темноте совсем расплылись, лица превратились в белые пятна с черными впадинами глаз и ртов. Вокруг них громоздилась тьма, ранее бывшая фоном: унылыми кабинетами, портьерами, кронами деревьев. Дурацкий цветок над головой библиотекарши утонул в черном, став похожим на тонкую черту. Женька вдруг подумал, что он напоминает веревку, тянущуюся вверх от шеи, от равнодушного белого лица. Вообще все лица стали непривычными, в них проглядывала не то недовольная отрешенность, не то насмешливое упрямство. Словно все эти люди думали о чем-то недобром. Не тогда, когда их фотографировали. Теперь.

Побаиваясь, что он увидит что-нибудь похуже, Женька торопливо сложил газету и кинул на диван. Сумерки играли с глазами злые шутки. Пока те успевали привыкнуть к уровню гаснущего света, становилось еще темнее, и разум, проигрывая тьме в скорости, старался сам дорисовать недополученное. Получалось не очень здорово.

Женька, присидевшись, ленился встать, пусть даже хотелось чаю. Но для этого надо было идти на кухню ставить чайник, а значит – распрямлять ноги, отклеиваться от теплой спинки уютного кресла, шевелить руками. Не хотелось совсем. Хотелось сидеть вот так, и Женька подумал, что это даже неплохо – отключение. Сейчас он смотрел бы телевизор, как в сотни других одинаковых вечеров, а так – просто отдыхает.

Веерные отключения приходились на их дома три раза в неделю. Иногда чаще. «Их домами» Женька называл две пятиэтажки, жмущиеся друг к другу углами: ту, где жил он, и соседскую, во двор которой бегал гулять и где через забор можно было пролезть на территорию почты.

На почте, кстати, сейчас рычал дизель, негромко и сонно, как большой жук, которого закрыли в коробку. Самый вечерний звук, подумал Женька. Их подстанцию всегда отключали вечером. Домам за почтой везло больше, у тех света не было во второй половине дня, а включали его, как только начинало темнеть. Это было несправедливо, и Женька недолюбливал пацанов из домов за почтой за такое дело, хотя понимал, что они ни при чем. Но все равно какая-то незримая преграда между теми и своими пацанами была, чего скрывать.

Он вспомнил почему-то, как однажды шел через те дворы и увидел старуху в проеме темного подъезда. Она молча глазела на него, став в дверях, прямо-таки не сводила взгляда. Как назло, во дворе было пусто: ни человека, ни даже облезлой собаки, только эта бабка с неприятным лицом, и все. Ему тогда показалось, что она сейчас привяжется – мол, ходят тут, или погонит его, но та просто стояла молча и смотрела, и Женька, помнится, подумал, что лучше б уже сказала что-нибудь, чем так. Это было в прошлом году, еще в пятом классе, но вот внезапно вспомнилось.

Вообще, подозрительных людей он опасался, и не без основания. Было как-то неспокойно, в городе за этот год пропало несколько человек, и среди них были дети. Никого из них Женька не знал, но по разговорам выходило, что они сами кого-то пустили в дом в отсутствие взрослых или пошли гулять по темному городу. Ирку Лайду, бывшую одноклассницу, какие-то люди чуть не затолкали в машину, она вырвалась и убежала. Весь город говорил об этом неделю. Вскоре после того Женька на соседней улице остановился посмотреть на иномарку, темно-синюю «тойоту», и не сразу понял, что с заднего сиденья на него, не мигая, смотрит в ответ женщина с плоским лицом и светлыми глазами. Рот у нее был как будто каменный или парализованный, что-то с ним было не то. Женька поспешил уйти.

Вообще, сейчас почему-то всякие такие воспоминания полезли одно за другим. Наверное, расплывчатые лица с фотографий в районной газете что-то такое навеяли в сумерках. Они и тишина.

Вот, например, Юрка Билин рассказывал, что знал одного пропавшего пацана, звали его Славка. Было как раз отключение, кто-то ходил по подъезду, стучал в двери. Юркины родители даже не подумали открывать. А утром оказалось, что Славка пропал, он жил этажом выше вдвоем с отцом, отец в ночную работал. Дверь была закрыта, снаружи. Значит, Славка куда-то вышел, запер за собой дверь и пропал.

Так что, когда недавно какая-то толстая тетка попросила показать дорогу через соседние дворы, он сказал, что не отсюда, не знает дороги, и убежал.

Город слишком часто погружался в темноту, а когда она отступала, как отлив, то, бывало, уносила с собой кого-то из жителей. Чтоб тебе жить во время перемен, процитировал когда-то папа старинное китайское проклятие. Женька понимал, что живет во время перемен. Это не слишком его волновало, но осторожность он соблюдал.

Свет вроде бы скоро должны были дать. Хотя график выдерживали постольку-поскольку, но Женька надеялся, что сегодня включат вовремя. Ему никак не хотелось сидеть в темноте до ночи одному – папа был в Горьком на заработках, мама уехала в Переполье сегодня утром: у маминой двоюродной сестры, тети Лены, недавно родился ребенок, и они с мужем всех приглашали. Женьке новорожденный тоже приходился какой-то родней, но он не стал сильно в этом разбираться, тетю Лену знал плохо и в Переполье не захотел. Тем более что в автобусах его всегда укачивало, а пилить два часа туда и завтра два часа обратно, вместо того чтоб спокойно выспаться в субботу, тоже ему никак не хотелось.

А тем временем темнело. Темнело небо за окном, темнота сгущалась в углах комнаты, потихоньку разливалась по стенам, перекрашивая их на свой лад, стояла в дверном проеме спальни, а в самой спальне было уже совсем темно – длинная и узкая, с одним выходящим на восток окном, она полностью утонула в синих тенях, и там ничего уже не было видно. Так что получалось представить вместо нее любую другую комнату, как Женька иногда любил делать, фантазируя, что у них свой дом или они разбогатели – неважно как – и купили квартиру соседей, расширив свою, или еще что-нибудь.

Но сейчас почему-то представлялось совсем другое: какой-то сырой бетон, арматура, как в недостроенном банно-прачечном комбинате за соседним домом, куда они иногда лазили гулять. Так что Женька перестал об этом думать и размышлял просто о темноте.

Темнота – интересная вещь. Она вроде бы ничего не добавляет, только отнимает. Но вещи в темноте искажаются так сильно, что и мысли меняются следом за ними. Никогда в яркий полдень не придет в голову что-нибудь такое, что с легкостью пробирается туда темным вечером.

Тусклый свет лежал на откосах окна, на потолке, смутно белели косяки дверей: прямо – в спальню и направо – в прихожую. Почему-то Женьку тревожило пустое кресло, на котором лежали его штаны и рубашка, ожидающие глажки. Их хотелось куда-то убрать – в сумерках они теряли привычные контуры, голубая рубашка смахивала на лежащую кошку, и Женька понял, что подсознательно ожидает от нее какого-то движения. Хорошо тем, подумал он, у кого в квартире кот. Вот отключат свет, и ты знаешь, что если что-то в темноте шуршит, или шевелится, или топает, то это – кот.

От этой мысли – как что-то топает в темноте – стало немного не по себе. Начало даже казаться, что на самом деле топает – за стеной, на кухне. Какое-то время Женька сидел тише мыши, замерев, прислушиваясь, одновременно понимая, что этого не может быть и что он, большой уже пацан, ничего такого и думать не должен, а с другой стороны – цепенея от реальности этого звука, который и на шаги-то уже перестал быть похож. А стал похож на стук.

Тут ему резко полегчало. Ну конечно же. Стук собственной крови в виске, прижатом к спинке кресла.

Все сразу стало на свои места, сумерки сделались просто сумерками, шумы – привычными звуками, зыбкие образы на стенах – крупными рисунками родных обоев, теми самыми цветами, которые всегда напоминали ему почему-то о киевском торте.

Ничего страшного. Это же моя квартира, подумал Женька. Мой дом – моя крепость.

Он посидел еще какое-то время, наблюдая, как мир погружается в сумрак. Что-то гипнотическое было в непередаваемой плавности, с которой огромная планета поворачивалась вокруг оси. Географичка в школе была дурой, и всякие астрономические сведения Женька раздобывал сам. Он понимал, что темнота – всего лишь отсутствие света. Умом понимал. Но вот спинной мозг – или что там такое – с ним не соглашался: нет-нет да спину и покалывало беспокойно.

Минуты шли, и было что-то притягательное в этом бессилии и бездействии: смотреть, как темнота набирает силу, обретает плотность, усиливает свою черноту, и ничего не делать, откладывая на потом. В какой-то момент Женька сам перестал понимать: он не идет искать свечу и спички потому, что боится темноты, или потому, что дремлет, и все эти странные, неторопливые мысли приходят к нему сквозь сон?

Перспектива заснуть в темной квартире, в кресле, под взглядом отвешенных окон, без света, без ужина, словно он маленький и беспомощный, разом разбудила его.

Пока он сидел в оцепенении, совсем стемнело.

Тишина стала звенящей, темнота – давящей. Еще оставалось достаточно света, чтобы он, играя с чернотой в углах, вдоль плинтуса, на дверцах и полках полированной стенки, порождал какое-то тайное движение, такого рода, что иногда и правда становилось жутковато от невозможности понять: на самом деле это или просто глаза так воспринимают? Во дворе было подозрительно тихо – никаких теток, ни детей, ни лая собак. Женька вдруг понял, что давно не слышит ни звука, кроме почтового дизеля и часов. Надежда на то, что свет вскоре дадут, как-то угасала вместе с последними отсветами дня. Наступала ночь, и темнота сочилась отовсюду. Квадраты окон, минуту назад бывшие чуть светлее стен, погасли, сравнявшись с темнотой комнаты.

Женька встал. Сонная уютность момента исчезла, темнота влилась в окна, казавшиеся раньше последним пристанищем света, а теперь… Окна нужно было завесить. Тишина, наполненная редким тиканьем часов, оттеняемая привычным звуком дизеля, сделалась таинственной и жуткой. Нужно было раньше встать, подумал Женька. Зажечь газ, найти свечку в спальне на полке, зажечь огонек. Теперь все это предстояло делать в темноте, глаза к которой еще не привыкли.

Это было даже интересно. Задернув плотные коричневые шторы, которые ему всегда напоминали о поздней осени – через них любой свет казался ноябрьским, – Женька почувствовал себя спокойнее. Подумал даже, что сейчас соберется с духом и позвонит в РЭС, чтобы узнать, когда дадут электричество. Он терпеть не мог звонить по телефону и ходить в магазин. Но приходилось, куда деваться. Номер РЭСа он помнил.

Представляя, как замученный дядька возьмет трубку на том конце, мысленно готовый выслушивать очередную порцию ругани от очередной нервной тетки, и как он сам вежливо, стараясь сделать голос чуть ниже, извинится и спросит его, когда же в пятиэтажках по Ленина дадут свет, Женька шел через зыбкие тени к дверям спальни. А дядька ответит, мол, подождите минут пятнадцать – двадцать, работаем.

Почему они никак не купят фонарик, подумал Женька, выставив руку вперед, чтоб не налететь на дверной косяк. У старого, с вилкой на торце, сел аккумулятор, батареечный развалился на куски неделю назад… Без папы все приходило в легкий упадок. Они с мамой все собирались забрать с дачи керосиновую лампу, но лампа так и оставалась на даче, в семи километрах от Женьки.

Он не хотел останавливаться на пороге спальни, но на полсекунды все же замер, вспомнив свою мысленную игру в другую комнату. Теперь она не казалась ему привлекательной. А что я буду делать, подумал он, если свет дадут тогда, когда я зайду в спальню, и я увижу, что это на самом деле другая комната? Грязная, голая комната с черными лужами по углам, полная запаха сырого бетона, рваной ржавой жести и мокнущих газет? А дверь за спиной будет вести не обратно в зал, а в темную, чужую, замусоренную темноту.

– Тихо, Женька, – сказал он сам себе, чтобы приободриться. В конце концов, свет в спальне-то выключен и внезапно не вспыхнет в любом случае. – Как дурак, честное слово.

Голос прозвучал глухо и вовсе не приободрил, но шаг вперед Женька все же сделал.

Тут стоило действовать осторожно, Женькина кровать располагалась поперек, и, чтобы добраться до полки над столом, где стояла свечка, нужно было лавировать между кроватью, стеной и тумбочкой с трельяжем. Женька даже чуть обрадовался, что совсем темно, – так он не видел зеркала и никаких отражений в нем тоже.

Комната и правда казалась немного другой. Стена была неприятно холодной на ощупь, тянул сквозняк в щель неплотно прикрытой форточки. Почему-то здесь уже не слышно было ни дизеля, ни часов, а может, эти звуки просто слились в одну звенящую тишину, замаскировались. Он подумал, что с человеком, наверное, будет что-то нехорошее, если не давать ему ничего ощущать. И почему-то представил себя космонавтом внутри вышедшей из строя станции – ни звука в космосе, ни огонька в запертом стальном цилиндре, ни запаха в стерильном воздухе скафандра, ни верха, ни низа, ни гравитации. Когда прилетит спасательная экспедиция, она, скорее всего, найдет космонавта сумасшедшим.

Женька представил это так ярко, что ему стало дурно, словно он и впрямь утратил на секунду ощущение верха и низа. Зацепив, конечно, трельяж – ударился ногой, глухо звякнула косметика у зеркала, – он подошел к столу. На ощупь нашел полку, стараясь не смахнуть плющ и банку с огрызками карандашей и старыми ручками, которые все собирался перебрать; но все предметы в темноте казались чужими. Почему-то подсвечник искал очень долго, натыкаясь на какие-то невнятные штуки и замирая, пытаясь понять, что это. Потом соображал: вот это – обложка клеенчатая; это – дурацкая скрипящая подставка под книги, которая складывалась в самый неподходящий момент и которой он не пользовался; это, то, что рассыпалось, – башенка из ластиков. Иногда он грыз их, часто – разрисовывал и делал оттиски. Сейчас они попадали на стол и на пол, на ковер – без стука, словно канули в бездну.

Спички он найти так и не смог. То ли не было их тут, то ли не попались они ему.

Наткнулся на выключатель плафона на шнурке. Щелкнул. Темнота. Зачем-то нажал на кнопку еще пару раз, задумался, в каком положении она осталась. Сообразил, щелкнул снова, оставив свет включенным. Наверное.

Женька взял подсвечник и собрался выходить, жалея, что не нашел спичек. Как-то обычно темнота не вызывала дискомфорта, привыкли уже, пара шагов, два движения – и огонь горит. А сегодня он остался один, и вот какова ему, оказывается, цена. За свечкой не может спокойно в спальню сходить и возится все время.

Пребывание в спальне каждую лишнюю секунду давалось с трудом. Словно что-то такое было здесь, в здешней темноте, опасное, хотелось в другую темноту, в зал, на кухню, но только прочь отсюда, где не задвинуты шторы, и ночная тьма глядит в окно, – и нет, задергивать их он не будет, он тут не задержится. А за спиной еще и зеркало. Женька вдруг представил, что на месте стекла – пустота, проем в пустое, заброшенное помещение.

Некстати вспомнился стих Фета, тот, про зеркало в зеркало. «Ну как лохматый с глазами свинцовыми выглянет вдруг из-за плеч».

Да что ж такое лезет в голову, подумал он. Это же просто темнота. Веерное отключение, будь оно неладно. Звучит как название какой-то фантастической армейской операции. «Буря в марсианской пустыне», командир, подтвердите фазу «Веерное отключение»! И такой голосина в наушниках с орбиты: «Подтверждаю!»

Чего-то эти мысли Женьку не успокоили и не отвлекли, он сам себе показался маленьким и глупым. Нужно было выходить, параллельно кровати, к стене, чтоб опять не удариться об угол тумбочки. Женька засеменил вдоль стола.

Когда он приблизился к кровати, иррациональный глупый страх пополз вверх по позвоночнику. Он ничего не мог поделать с собой, но боялся сделать еще шаг. Какая-то часть сознания, которая, наверное, просыпалась только в темноте, мешала ему это сделать, горячо убеждая, что стоит подойти ближе, как из-под кровати протянется рука и схватит за лодыжку.

Может быть, в прошлом эта часть мозга оберегала людей от чудовищ. Какой-то старый рефлекс, как, к примеру, отдергивать руку от горячего, как боязнь высоты. Женька подумал, что очень недаром, наверное, существует страх темноты.

Он шагнул назад и тут же наступил на что-то. В голове пронеслось все подряд – что это арматура, кирпичи, чей-то ботинок, лапа, да мало ли… Он чуть не подвернул ногу, резко развернулся и понял, что это стирательная резинка. Да ну его, что ж такое, подумал он. Повернулся, шагнул вроде к выходу и налетел на стол. Внезапно, с грохотом, а сердце заколотилось так, что стало больно. Лицо как будто окунули в ужас, и этот ужас был горяч, а спина заледенела.

Женька осознал, что понятия не имеет, в какой стороне выход. Словно он перед этим полчаса играл в «Панас, лови мух, а не нас» и теперь не мог понять, где он и куда идти.

Или, подумал Женька, это не его комната. В какой-то момент, может быть, она перестала быть его комнатой.

Он постоял, глубоко вдохнув, нащупал стол. Это была его спальня, но она как-то… изменилась. Жутью веяло со стороны шкафа, кровать казалась крышкой на бездне страхов, штора, сдвинутая в угол, могла скрывать что угодно – он не видел ее, но знал, что она там, вертикальная груда ткани, словно высокая фигура, неподвижная до поры. Тут почему-то было холодно. И очень темно – слабый отсвет запада сюда не достигал. Он медленно двинулся вдоль стены, стараясь не поддаться панике, хотя ему все сильнее казалось, что за спиной стоит что-нибудь, вышедшее из зеркала или из угла. А может, оно все время смотрело на него со шкафа, где хранился старый бобинный «Маяк», похожий на морду стального бульдога. Однажды ему приснился какой-то кошмар про шкаф, он не помнил, какой, помнил только низкий рык, который оказался его собственным стоном, когда он проснулся.

Женька нес перед собой незажженную свечу так осторожно, словно она горела. Теперь он отчаянно жалел, что не позаботился найти ее при свете, но обычно в их домах по графику свет к такому времени уже включали. Он шел, казалось, очень долго, боясь не обнаружить дверного проема, и вздрогнул, едва не застонав, когда наткнулся подсвечником на полотно открытой внутрь двери.

Он сам от себя не ожидал, что темнота, тишина и одиночество так быстро сделают из него маленького испуганного мальчика. Что-то шуршало за спиной – непонятно, за окном или в комнате, – и ему очень хотелось бежать. Нет, конечно, это снаружи, естественно, снаружи, это сухой дикий виноград, который все лето плелся вдоль окна и залазил на подоконник, это ветер, но как же похоже на то, что за шторой завозилось что-то, побеспокоенное Женькиным уходом. Завозилось, вышло из угла и протянуло длинные руки к его шее.

Тут он услышал, как плавно налег ветер, как ударило что-то по стеклу и медленно, со знакомым шорохом, чуть приоткрылась форточка. Сквозняк тронул волосы.

Теперь все это уже не казалось ни интересным, ни героическим, ни забавным. Женька понял, что совершил ошибку. Он выскочил из спальни и плотно закрыл за собой дверь, обжигаясь ужасом. Его подмывало захлопнуть дверь побыстрее, чтобы темное невидимое, быстрое страшное не успело просунуться в щель, ухватить за плечи и сожрать, но он понимал, что так просто перепугается еще сильнее и докажет себе, что боится. Себе и темноте, подумал он. Отсутствие света становилось невыносимым.

Спички должны лежать на телефонной полке. Поводя рукой перед собой, Женька вышел в прихожую. Глаза, привыкшие за время блуждания по спальне, различали синий отсвет со стороны кухонного окна.

Женька поставил свечку на полку, вслепую зашарил вокруг. Вот что-то. Квадратное. Это печенье, он бросил. Вот… Ай! Медной проволоки кусок, ткнул в палец. Вот бумажка какая-то. А вот и спички.

Почему-то теперь, когда спички оказались в руках, темнота словно скачком надвинулась еще плотнее. Казалось, что нужно действовать на скорость, на время. Женька понимал, что, заспеши он сейчас, поддайся панике – и страх захлестнет его совсем. Если он в двенадцать, ну почти двенадцать лет боится темноты в своей прихожей, то что он вообще за человек? Женька вдруг представил, как было бы, если б родители были дома. Отец… Да что отец, даже мама, боящаяся темноты, – глупости, такое и представить не получится. И не надо, подумал Женька, вовремя остановив воображение у опасной черты, – и чиркнул спичкой.

Вспышка. Угасание. Маленький оранжевый огонек, один в темноте, как корабль в глубинах космоса.

Потом огонек стал соломенным, охватил спичку, отразился в большом темном зеркале, висевшем над телефоном. Женька старался не смотреть в него, в свое лицо, искаженное отсветами и тенями, в глубокую синеватую темноту отраженного окна. Зажав трубку между плечом и щекой, он, торопливо вращая диск, набрал номер. И, как ни противоречило это его желаниям, задул спичку.

Надо было свечу зажечь сначала, подумал он, слушая слабый треск в трубке. Он не желал признаваться себе, что не хочет зажигать свечу перед зеркалом и будить там отражения. Пока нет света – нет и их.

Темнота после ничтожной спички сгустилась еще сильнее. На линии было тихо. Женька хотел было зажечь новую спичку и набрать номер еще раз, но услышал гудок. Потом – еще один. Потом трубку сняли.

И тишина.

– Алло? – сказал Женька почему-то хрипло, сбитый с толку отсутствием дежурного усталого «РЭС слушает».

– Да, – ответил женский голос, и Женька растерялся еще сильнее. Он думал, в РЭСе работают одни дядьки.

– Алло, – повторил он, от неожиданности растеряв все слова. В трубке было так тихо – никаких фоновых шумов, – что чувство расстояния исчезало и казалось, женщина стоит совсем рядом в темноте. – А… Скажите… А… в пятиэтажках по Ленина скоро свет будет?..

– Нет, – ответила женщина. – Не скоро.

– А что там, авария? – Разговор пошел не по плану.

– Нет, все в порядке. Просто света не будет. Веерное отключение.

– Ааа… Спасибо. До свидания, – сказал Женька расстроенно.

– До встречи, – ответила женщина, и Женька рывком опустил трубку на рычаг.

Стало тихо.

Разговор оставил после себя неприятное впечатление. Что-то в нем было не так. Женьке стало неуютно после него. Внезапная мысль пришла ему в голову: а что, если он не захлопнул дверь, когда пришел с улицы? И она все это время открыта, поверни ручку и входи? Любой – входи: соседка, которая его может перепугать случайно, пьяный, ошибившийся дверью, наркоман… Ведьма, белолицый, огромный, темное быстрое страшное, да мало ли кто в темноте?

Женька помнил, как на прошлый Новый год в подъезде сидел мужик, иногда ползал на руках по лестнице, говорил что-то и снова садился под тети-Глашину дверь. Родители тогда сказали, что это и есть наркоман. Его забрала скорая, когда Женька уже спал. Женьке он казался страшным. И от мысли, что такой может зайти к нему в квартиру, делалось совсем не по себе.

Спину кололо тысячей холодных иголок и миллионом горячих. Женька шел к двери – ее надо было проверить немедленно, иначе сердце разорвется, – даже забыв о том, что свечка рядом, а спички в руке. Второй рукой он слепо шарил по стене, но не по той, где вешалка, – по другой: одежда в темноте на ощупь слишком похожа на людей, на толпу, и он страшно боялся наткнуться на руку в рукаве, хотя и не признавался себе в этом.

Дверь. Кожзам, деревянный косяк, привычная ручка. Женька повернул ее и потянул, весь холодея, ожидая, что сейчас приоткроется щель во внешнюю темноту, и что-то воспользуется ею, невидимое, черное, и вломится в его крепость, чтобы унести с собой, но дверь не шелохнулась. Конечно, он ее захлопнул, сейчас он ярко вспомнил это – поворот ручки, характерный щелчок замка.

Вот дурачок, подумал Женька. Он отошел от двери, рискнув даже повернуться к ней спиной, а лицом – к проему, ведущему в зал. Глаза уже привыкли и различали смутные контуры. Он взял свечу, спички и пошел на кухню, подальше от дверей и зеркал.

Последние отсветы на небе позволяли хоть что-то разглядеть. В кухню Женька заходил не без опаски, но вообще-то тут он чувствовал себя лучше. Меньше открытого пространства – папа из центра кухни мог дотянуться до любой вещи или ручки любого шкафа, не сходя с места, – остатки вечернего света и газ, который можно зажечь.

Женька выглянул в окно. Странно. В домах за почтой свет тоже не горел. Какое же это веерное, подумал Женька. Это весь город отрубили.

Он наконец зажег свечу, задернул штору – его отражение в синем стекле задернуло призрачную ткань с той стороны; огляделся и повернул кран. Ну так и есть, напор совсем слабый. Вода кончалась. Это значит, и на водозаборной станции света нет. Значит, и правда по всему городу. Светилась только почта, пока работал дизель.

Женька зажег две конфорки. Папа умел делать газовый рожок, снимая конфорку и поджигая газ каким-то хитрым образом, как факел. Света тот давал мало, шума много, и они с мамой над папиным методом посмеивались, но сейчас Женька не отказался бы от любого дополнительного освещения, только рисковать не стал.

Он поставил чайник – набрал полный, и еще кастрюлю воды – и полез в холодильник за маслом. Оно уже стало мягким, в холодильнике было почти не холодно.

Потом он вернулся к выключателю и щелкнул им, переводя во включенное положение. Теперь, если свет загорится, он узнает сразу.

Что значит «если», подумал Женька. Когда, конечно, когда.

Когда?..

Правда, долго уже нету. Он понимал, что скоро нужно будет ложиться спать, но возвращаться в спальню как-то совсем не хотелось. Нет, со свечой, конечно, там будет совсем не так страшно, но…

Да что такое, разозлился Женька. Какое «но»?

– Ну что за дурня, – сказал он вслух. – Совсем уже как маленький.

Он посидел, подождал, пока закипит вода. Сделал чаю. Посмотрел в окно еще раз. Когда собирался уже отойти, в домах за почтой загорелся свет. Правда, через секунду снова погас, но это значило, что рэсовцы где-то что-то да делают, а значит, есть надежда, что скоро включат, даже если это все-таки авария.

Женька вернулся за стол. Стало как-то веселее. Темнота сделалась прозрачной бытовой темнотой, плывучие тени – просто тенями, даже уютными. Зеркало – посеребренным стеклом, темные углы – частью дома, накрытого ночью просто потому, что планета повернулась боком к своему далекому раскаленному светилу; звук дизеля утратил ноты обреченности и стал всего лишь звуком двигателя, шум ветра в вентиляции – обычным природным явлением.

И ему вдруг стало совсем жутко, что вот сейчас, на пике его расслабленности, спокойствия, веры в рациональное, случится что-то такое из ряда вон, и мозг, не защищенный, не подготовленный опасениями и мыслями о страшном, не перенесет этого контраста, и он в ту же минуту сойдет с ума, но понять этого не успеет, потому что сердце не выдержит.

Не надо было думать про вентиляцию.

Пока миллиард иголок снова медленно вонзался в кожу – и холодных, и раскаленных, и таких, к которым было подведено темное, не дающее света, но колючее электричество, – он обернулся и посмотрел на черный квадрат вентиляции над кухонным шкафом, над разделочным столом. Разделочный стол – звучало очень мрачно сейчас в голове. Липко, и ржаво, и затхло.

Он вспомнил страшилку, услышанную летом у костра в соседнем дворе. Какой-то пацан, которого он ни до того, ни после не видел, рассказывал про вентиляционного человека. Пацан назвался Серым, Женька помнил его широкое, незагорелое, землистое лицо под некогда белой кепкой.

У него нет ни рук, ни ног, у этого человека, говорил Серый. Он живет в вентиляции домов, иногда на антресолях. У него бледное лицо, а тело не толще шеи. Так просто его нельзя увидеть – только внезапно и только если ты дома один; а еще на старых фотографиях, если в кадр попала вентиляция, то можно заметить едва различимое бледное лицо за решеткой или только глаза. Иногда, когда люди сходят с ума непонятно от чего, это значит, они встретились взглядом с вентиляционным человеком.

Всем было ясно, что Серый это придумал, но, придя домой, Женька попросил у мамы достать с полки фотоальбом и весь вечер проверял старые фотографии. Ничего, конечно, не нашел. Закрывая альбом, он был почти уверен, что не один он из всей компании занимался сегодня такой глупостью. Он понимал, что бояться надо не придуманных чудовищ, которые, вообще-то, никак не могли жить в вентиляции. Бояться стоило торговцев людьми, ненормальных, просто бандитов, наркоманов в конце концов. Но с тех пор он иногда нет-нет да и поглядывал на зарешеченные прямоугольники темноты, особенно когда купался, оставаясь в одиночестве в запертой ванной. Но так чтоб бояться – никогда.

А вот сейчас глядеть на вентиляцию было страшно. В темноте мысли, казавшиеся бредом при свете дня, при родителях, легко обретали силу, объем и убедительность. Ужас в вентиляции? Вполне возможно. Чужая комната за порогом? Почему нет? Тварь под кроватью, ведьма за дверью? Запросто. Нет в темноте ничего невозможного. Или есть в темноте нечто невозможное. Это смотря с какой стороны подумать.

Женька хотел уже влезть на стул и храбро посветить свечкой в вытяжное окно, но не успел.

В дверь постучали. Глухой звук ударов подбросил Женьку на месте. Он вытаращился в сторону прихожей, и темнота за пределами слабого свечного света показалась ему совсем черной.

Стук повторился, тяжелый, требовательный, и снова затих. Если б это была соседка, тетя Глаша, она б позвала, он бы услышал. Может, это из РЭСа, запрыгали мысли в голове, может, мама вернулась раньше; да ну какой РЭС, зачем им квартира, даже если авария, – подстанция во дворах, через один дом отсюда; а у мамы ключ, да и она в Переполье, конечно же, конечно, это не она. Потому что она никогда так не стучит.

В темном зеркале над телефоном он смутно видел свое лицо, и оно не нравилось ему, искаженное отсветом вдоль носа и скулы, с темными провалами вокруг рыжих отблесков глаз. Женька всегда опасался, что однажды не узнает своего лица в таком отражении. Он предпочитал на него не смотреть и никогда не изображал перед зеркалом монстра, подсвечивая подбородок фонариком. Обычно он не отдавал себе отчета, почему, но в темноте, сразу после тревожного стука в дверь, об этом думалось легко – потому что не хотел, чтобы оттуда на него однажды посмотрел монстр. Подобное призывает подобное.

Еще раз постучали. Взяли за ручку, нажали медленно. Женька проверял, недавно проверял дверь, он помнил, как ее захлопывал, но все равно волосы на затылке встали дыбом, и разряд страха прошелся по спине. Он забыл дышать, ожидая щелчка язычка и медленного шороха открывающейся двери.

Нет, конечно. Кто-то неведомый еще раз дернул ручку, потыкал кнопку звонка – это уже вообще непонятно зачем, электричества-то не было, – и наступила тишина.

Женьке она не нравилась. Ни шагов на лестнице, ни разочарованного тихого возгласа – ничего. Из подъезда никто не выходил, дверь на тугой пружине не хлопала. Как будто он так и стоял в темноте там, за дверью, – тот, кто стучал. Что интересно, как кто-нибудь заходил в подъезд, Женька тоже не слышал. Вроде бы.

Вдруг зазвонил телефон, так что Женька подпрыгнул на стуле. Да я за этот вечер психопатом сделаюсь, подумал он. Может, это соседка заходила или сосед какой, постучал и ушел, решил позвонить теперь? А может, это мама звонит? Женька встал, поколебавшись секунду, взял свечу. Оставлять темную кухню за спиной и идти во мрак прихожей, ближе к дверям и к тому страшному, кто мог находиться за дверью, к зеркалу, норовящему подменить отражение, он не хотел. Не желал ничем провоцировать тьму.

Телефон звонил, не переставая, очень громко в тишине. Женька шел медленно, тени качались, и плавал свет.

Он поставил свечу на телефонную полку, глянул в собственные глаза – отражение было испуганным, но своим – и снял трубку.

Тишина. Ни фонового шума, ни молчания, какое бывало, когда раз в месяц звонил, развлекаясь, какой-то унылый дурак, – просто тишина. Видно, на почте что-то работало не так, как надо.

Женька уже собирался положить трубку, когда услышал голос.

– Алло, – сказала женщина в трубке, и Женька вздрогнул так, что его аж подбросило.

– Алло, – хрипло ответил он, абсолютно машинально. – Кто это?

Хотя он понял, кто это, до того, как она ответила. Та самая тетка из РЭСа.

– Свет не появился у вас?

Что за чушь, подумал Женька, что такое, такого не бывает, никогда РЭС не обзванивает людей. Это неправильно.

– Нет, – ответил он.

– Хорошо, – сказала женщина.

В дверь опять постучали – совсем рядом, до нее была пара метров. Значит, тот никуда не ушел.

Женька вспомнил, как однажды долго стучал в двери пьяный мужик с помятым неподвижным лицом, в засаленной кепке. Вот так же стучал и стучал, пока мама была на работе. Полчаса, наверное, пока сверху не послышался хлопок соседской двери. Тогда алкоголик почему-то сразу ушел.

Он понял, что тот, за дверью, слышал разговор и знает, что дома кто-то есть.

– Стучат, откройте, – сказала женщина в телефоне. – Может, это наши специалисты.

Женька в ужасе уставился на телефон. Это было неправильно, происходящее сейчас было неправильным, не могло такого быть. Ситуация как-то вываливалась из реальности, неровно, как кусок штукатурки, и Женьку замутило. Он оцепенел, а потом, пересилив себя, рывком положил трубку на рычаг.

Нагнулся, выдернул телефон из телефонной розетки в углу и резко распрямился от стука в дверь.

Затылок его встретил полку, леденящий шар взорвался в голове, да так, что в глазах побелело, и Женька без крика сел на пол, схватившись за затылок. С полки что-то попадало, подсвечник полетел на пол, свеча выпала и потухла.

Он чувствовал себя так, будто в него всадили заряд парализатора из недавно прочитанного «Возвращения к звездам».

Было тихо и темно. Только газ давал с кухни блуждающий синий отсвет, слабый и неприятный, как колдовской огонь. Все что он мог – лишь подсветить пару контуров в море тьмы, затопившем квартиру. Пару зыбких, неверных контуров, тени которых никак не могли усидеть на месте.

Женька встал. Ему было больно, обидно и страшно, но, с другой стороны – как-то даже спокойнее. Словно удар на время выбил из головы всю эту потустороннюю муть. Он подошел к двери – тихо, на цыпочках, – сдвинул в сторону жестяную заглушку глазка, которую папа сделал давным-давно, и посмотрел в подъезд.

Темнота.

Он приложил ухо к холодной двери.

Тишина. Холодный колкий иней ожидания посыпался за шиворот, казалось, вот-вот кто-то постучит в дверь над самым ухом.

Стало вдруг понятно, что он не слышит дизеля, но выключили ли его до того, как зазвонил телефон, или уже после – Женька сейчас ни сообразить, ни вспомнить не мог. Ну если б дизель отключили, как бы телефон работал?

А если… Страшно было думать об этом, но не думать не получалось. Опасные мысли вернулись очень быстро и привели за собой ворох других, таких же пугающих.

А если телефон не работал? Если телефон не работал, потому что дизель молчит уже давно – иногда, когда свет отключают надолго, топливо на почте экономят, – и голос был не из трубки? А из темноты? Из щели за открытой дверью в зал, например? Там, в углу за дверью, вполне можно спрятаться, Женька сам так делал.

Что, если что-то есть в квартире?

Сдуреть можно было от такой мысли. Но разум сопротивлялся, и пока вполне успешно. Не в первый же раз Женька оставался в темноте, так что какой-никакой иммунитет против жути у него имелся.

Хотя сегодня был очень странный вечер.

Женька шарил в поисках свечи, но найти не мог. Траектория падающего предмета непредсказуема, говорил папа и был прав. Неизвестно куда можно было укатиться в темной прихожей, но куда-то свеча да делась. От ощупывания ботинок Женьку аж морозило – он боялся найти голень выше среза голенища, поэтому внутри обуви искать не стал. Вообще, ему уже невыносимо было тут, в прихожей, находиться, темнота и страх душили крепко, будто и правда имели реальный вес. Нервы были на пределе, а силы кончались.

Вот так, на ровном месте, можно сойти с ума, подумал Женька.

Он нащупал раскрошившееся печенье, ключи – их он сунул в карман – и еще что-то цилиндрическое, маленькое, чего не смог опознать.

И тут он услышал короткий шорох ткани по кожзаму.

Он был за дверью.

Всю его мысленную оборону смело, как и не было ее. Женька дико, до спазма в горле, испугался, что сейчас зазвонит отключенный телефон. Вспомнились сразу те истории про вентиляционного человека, про чудовище под кроватью, все эти недодуманные мысли про темное, быстрое, белолицее, белоглазое, страшное.

Он медленно выпрямился и попятился от дверей. Газовые отсветы почти не помогали что-либо разглядеть. Нужно было пойти на кухню, за спичками, нужно было, но Женька боялся идти вперед. Боялся шороха в прихожей – вот пойди пойми, снаружи двери он или внутри, а если снаружи, то кто это, а если внутри, то нет-нет-нет-нет. Боялся телефона, зеркала за спиной – почему-то казалось, что оно отражает не смутные очертания его затылка – нет, он боялся, что отражение смотрит ему в спину. Дурное ощущение чужого взгляда сразу же прилипло к затылку; Женька сцепил зубы и обернулся, пока страх не захлестнул его с головой; но в зеркале лишь смутно двинулось что-то, может, все было в порядке, а может, его отражение отвернулось от него.

Но больше всего он боялся, войдя на кухню, обнаружить темную худую тень, сидящую на разделочном столе за углом стены. Неизвестно в какой газете, которые в последнее время все словно нанялись писать про сверхъестественное, попалось ему это существо на столе, виденное кем-то краем глаза, и вот теперь не хотело вылезать из памяти. Женька знал, что его не будет там, но все же боялся, а еще больше боялся, что оно померещится в свете конфорки, просто так, на ровном месте, и мозг захлебнется от ужаса.

Ну как лохматый с глазами свинцовыми, подумала какая-то предательская часть его мозга. Ну как лохматый? С глазами? Свинцовыми? Со свиной мордой? Лохматой свиной мордой, как у кабана из музея? Огромный темный силуэт в прихожей за спиной – это он шуршит внутри прихожей, вот прямо сейчас, слышишь? Или худой на столе, на корточках – вон его тень гуляет в отсветах синего огня, – видимый только краем глаза? Или неподвижная, маленькая женщина, или что-то, лишь похожее на женщину, которая стоит за зальной дверью и посмеивается, дожидаясь, когда он шагнет мимо, чтобы выскочить, уже не таясь, из задверного пространства и схватить его?

Что хуже?

Женька понимал, что хуже всего – он сам, заложник страха в собственной квартире. Темнота давила невыносимо, свет каким-то образом только подчеркивал ее силу, словно чтобы контрастом оттенить чернильные тени. От запаха сгоревшего газа, а может от страха, дышать было трудно, начинала болеть голова. Руки были ледяными и мокрыми, ноги – ватными; на затылке каждый волосок стоял дыбом, по ощущениям, там гуляли искры; озноб и жар попеременно обдавали спину.

Не мог он войти на кухню. Не мог. Там, за углом, на столе, поджав ноги, кто-то сидит – вот что он увидит, если пойдет вперед. Даже если там никого нет, все равно увидит. Слишком слабый там свет, слишком он напуган.

А еще там вентиляция.

Нужно в зале, в буфете найти зажигалку. С ней найти свечку в прихожей. И тогда все будет нормально. Где-то хранились запасные свечки, но он не знал, где. Хорошо бы они тоже в буфете нашлись.

Темнота давила, стены жали, теснота, замкнутость, мрак поглощали его, пока по кусочку, но скоро от него не останется и следа. Страстно захотелось куда-то наружу, на простор, где хотя бы небо над головой будет светлее земли, пусть ненамного, но не будет никаких углов, никаких дверей, ни отражений, ни телефонов.

Женька отступил от кухни и сделал шаг в зал, изо всех сил ожидая удара дверью или мерзкого смешка в углу.

В зале кто-то шуршал. Возле окна. Стучал по подоконнику.

Да нет, шорох снаружи, за окном. Конечно, это все дикий виноград, тут его больше, чем в спальне, он рос на клумбе и вился по натянутой отцом проволоке. Теперь его лозы засохли, и ветер заставляет их скрести по подоконнику и стучать в стекла… Так ритмично… Тук-тук… тук-тук… Тук-тук…

По кухонному подоконнику кто-то на самом деле постучал и тут же завозился у водосточной трубы. На кухне капнула из крана вода – вдруг. И Женька представил, кто на самом деле повернул кран. Сейчас черной волосатой лапой, похожей на лапу чучела волка из того же музея, он повернет ручку конфорки, выключая последний свет в этом, становившемся чужом, жилище.

И тогда женщина выйдет из-за двери, низкая, быстрая, седая, с белыми глазами, и вместе с лохматым из темноты прихожей они набросятся на него.

Тот, в подъезде, грузно привалился к двери.

И тогда Женька не выдержал и побежал. Сквозь душащую темноту, толкнул дверь в спальню, перепрыгнул в темноте свою кровать, под которой могло быть что угодно, дернул тюль в сторону и схватился за гладкую стальную ручку рамы. Повернув вторую, он рванул створку на себя, свалил цветок, наступил на штору и оборвал ее и, вдохнув свежего воздуха, чувствуя каждым квадратным миллиметром кожи волну темных крючковатых рук, которые внутриквартирная тьма протянула за ним, обжигаясь от ужаса не успеть, присел на жестяном подоконнике и спрыгнул вниз, как уже делал, пусть летом и днем, но он знал высоту и знал, как прыгать.

Ноги ударили о твердую, почти бесплодную, полную строительного мусора землю под окном, Женька упал на колени. Уши заложило, в голове была серая вата. Странно, но снаружи было глухо, беспросветно темно, а он видел, поднимаясь, силуэты.

Он понял, когда выпрямился. Они обступили его полукругом, прижав к стене, призрачные, как пряди пара, высокие, неподвижные. Горько, холодно было внутри, но зато он хорошо понял, что натворил. Они не могли забраться в квартиру, не могли, не существовало ничего под кроватью, на кухне или в вентиляции. В квартире темнота была просто отсутствием света, а снаружи – нет. И эта тьма вытаскивала, выкуривала его из квартиры фальшивым страхом, чтобы забрать с собой теперь, когда он оказался снаружи. Как того Славку, как остальных. А в следующее отключение придет и чей-то еще черед.

Было тихо – только какой-то гул, хотя ветра, как оказалось, не было. Ни теплая, ни холодная, над миром стояла ночь, и в ней можно было найти многое, только оно не ждало, чтоб его искали, – оно само забирало себе кого хотело. Или могло.

Они стояли, глядя на Женьку, и он узнавал их лица, пусть они смутно текли, менялись. Прошло не больше двух секунд с момента его прыжка, но он успел увидеть их и узнать: лицо пьяного в кепке, ломившегося в дверь, лицо новогоднего наркомана, лицо человека, что однажды долго стоял во дворе и смотрел в окна, и того дядьки, что шел когда-то за ним от самой школы после уборки территории, пока Женька не оторвался, сделав крюк вокруг здания ЦСУ, лицо женщины из дорогой машины и старухи у подъезда. Лицо Серого, который рассказывал про вентиляцию. В них было что-то общее: светлые глаза, каменный, будто онемевший, чуть кривой рот.

Он видел их сейчас почти так же ясно, как днем, пусть они были лишь прядями тумана в темноте. Они смотрели на него, протянув руки, и туман стекал с их пальцев, почти невидимых в глухой тьме.

А потом дали свет.

На Женьку упал теплый желтый прямоугольник из открытого окна и сияние соседских окон. Очертили улицу светлые квадратики противоположной стороны – там были частные дома; загорелся оранжевый фонарик у магазина, а ярче всего были простые уличные фонари, сиявшие словно на столичном проспекте. Прожектор на крыше педучилища отсвечивал в небо, и не было никаких теней с лицами и тумана тоже. Женька обернулся на открытое окно. Ему стало стыдно, нестерпимо стыдно за свою дурную истерику и испуг. Теперь все проходило. Ночь была ночью, каких он видел тысячи. В темноте, хоть немного разбавленной электрическим светом, уже ничего не таилось.

Умом он понимал, что, наверное, чудом пережил этот вечер. Зато знал, что в его квартире ему точно ничто не угрожает. Раз этому чему-то, темному, большому и страшному, пришлось приложить столько усилий, чтобы выманить его на улицу, значит, проникнуть внутрь оно было бессильно.

Женька постоял, приходя в себя, вдыхая свежий воздух, потом нашарил в кармане ключи и пошел вокруг дома, к подъезду.

Он не слышал, как в квартире снова громко и настойчиво зазвонил телефон.

Нашёл милоту. Не то чтобы эхотаг, но решил сохранить на будущее.


Перевод: Timkinut


В своём семейном древе я самая младшая. Подозреваю, что я не была запланированным ребёнком, и появилась на свет из-за того, что зрелая парочка, в которой обоим было уже с лихвой за сорок, слишком увлеклась винишком и перешла к действию, решив, что незапланированные беременности случаются только у подростков.

Упс.

Обе моих бабушки скончались ещё до моего рождения, а дедушки были уже пожилыми и проживали в разных штатах. Из-за скромного бюджета родителям трудно было планировать поездки на семью из пятерых человек — а я тогда была совсем ещё младенцем. Вдобавок к этому, оба дедушки не особо любили частые поездки. Так что увидеться с ними лично нам удавалось нечасто.

Но родители всё равно хотели, чтобы я общалась с дедушками. Поэтому, набрав номер одного из них, мне к уху прислоняли телефон и давали собеседнику послушать неразборчивый детский лепет. А ещё дедушки писали мне письма, которые мама с папой зачитывали вслух. Взамен мы отправляли им мои каракули.

На четвёртом году моей жизни у обоих дедушек начались проблемы со здоровьем. Сначала у дедушки по материнской линии, а вскоре — по отцовской. Готовясь к трагичному исходу, мама купила двух плюшевых мишек с функцией звукозаписи, и попросила дедушек записать для меня по посланию.

Мамин отец ушёл из жизни, когда мне было четыре. Через несколько дней после похорон мне подарили белого мишку с ярко-голубыми глазами. На нём была клетчатая кепочка и забавный зелёный свитерок. Нажав мишке на живот, я услышала слегка приглушённый дедушкин голос:

"Я люблю тебя, Сэди".

Через два года скончался дедуля по папиной линии, и мне дали ещё одного мишку. Он был грифельно-серого цвета. Лицо его выглядело довольно грозно, тем более для плюшевой игрушки. Красные подтяжки поддерживали его штанишки горчичного цвета. Я уснула с ним в обнимку. Спустя годы, еле сдерживая слёзы, отец рассказал мне о том, как той ночью из моей комнаты то и дело доносился голос деда:

"Я люблю тебя, Сэди".

Белого мишку я назвала Фрэном, а серого — Джоком. Всё моё детство они провели на полке над моей кроватью. Я нечасто о них вспоминала: они как бы стали для меня привычными предметами мебели, как шкаф и светильник. Зачастую, приходя домой из школы, я заставала кого-нибудь из родителей у себя в комнате. Отец или мать стояли около моей кровати, глядя на мишек, и время от времени легонько нажимали на них. Спустя столь долгое время их единственная фраза звучала всё так же отчётливо.

Исключая родителей, никто к Фрэну и Джоку больше не прикасался, и они, по большей части, лишь собирали пыль.

Когда я поступила в колледж, мишки остались дома. Наверное, родителям было немного обидно оттого, что я не разделяла их чувств по отношению к игрушкам. Но, согласитесь, меня можно понять: всё-таки воспоминания о дедушках у меня оставались весьма смутные.

Когда я заселялась в свою первую собственную квартиру, мама как бы невзначай спросила, не хотела бы я взять мишек с собой.

"Нет, мам. Думаю, им лучше остаться у тебя".

"Хорошо. Но, на случай, если вдруг передумаешь, они будут лежать вот тут".

Тогда я была уверена, что плюшевые мишки мне точно не пригодятся.

На время следующего продолжительного визита в родительский дом я взяла роль сторожа: мама с папой уехали в отпуск на западное побережье. Отец обещал свозить её куда-нибудь вот уже тридцать лет, так что радости обоих не было предела. Но мама, конечно же, всё равно волновалась — это в её стиле. Настолько, что по пути в аэропорт я как минимум шесть раз услышала с задних сидений один и тот же вопрос:

"Если с нами что-то случится: ты ведь помнишь, где лежат все наши финансовые документы?"

"Да. В белой папке у вас под кроватью".

"А как же..."

"Огнеупорный сейф у вас за комодом".

"А..."

"Любимая, я думаю, она всё знает," — успокоил её отец, положив руку ей на колено.

Мама прокашлялась и села поудобнее.

"Просто позвони, если вдруг что".

"Не переживай, всё у меня будет в порядке! Вы ведь всего на неделю".

"За неделю может много чего случиться".

Я улыбнулась ей в зеркало заднего вида, на что в ответ получила недовольный материнский взгляд. Но она всё же успокоилась.

Проводив родителей, я приехала к ним домой и начала обустраиваться. Кинула чемодан на кровать, сходила на кухню, приготовила ужин, включила свою любимую передачу. Давненько у меня не было целой недели отдыха — такой шанс нужно использовать на полную. Наевшись, я улеглась на диван в полный рост, потянулась и включила "режим ленивца".

Меня хватило почти на три серии. Глаза начали потихоньку слипаться. Глянув на часы, я вздохнула: сейчас всего одиннадцать. Я что, старею? Превращаюсь в старушку, которой лишь бы лечь пораньше? Кошмар! Я нашла в себе силы встать с дивана и выключить телевизор. Затем, выключив свет, я побрела по дому сквозь темноту.

Даже в полной темноте я не испытывала ни толики испуга. Это всё же был дом моего детства: я знала его как свои пять пальцев. А его бесконечные скрипы да шорохи были для меня как родные, и звучали скорее убаюкивающе, нежели пугающе. Без происшествий добравшись до своей комнаты, я включила свет. Хотя за последние несколько лет я в ней ни разу не ночевала, мама с папой ничего не поменяли. Разве что теперь у меня в шкафу хранились всякие родительские безделушки. Сами родители объясняли сохранность комнаты тем, что таким образом они хотели увековечить в моей памяти воспоминания о доме. А по-моему, так им просто легче было смириться с фактом, что их доча теперь живёт сама по себе, отдельно от них.

Так или иначе, находиться в комнате детства было очень уютно.

Начав распаковывать чемодан, я обратила взгляд к полке. Фрэн и Джок, как и почти всю мою жизнь, бдительно и неколебимо несли свой пост, сидя на привычных местах. Не знаю почему, но мне в тот момент так тепло стало на душе. Умиротворённо улыбнувшись, я потянулась к полке.

Я взяла в руки Фрэна, поправила его крошечную кепку, а потом немного надавила ему на животик.

"Я люблю тебя, Сэди," — сказал дедушка.

Я поставила Фрэна на место и взяла с полки Джока, проделав с ним всё то же самое. Он смотрел на меня своим серьёзным лицом, пока я поправляла одну из его красных подтяжек.

"Я люблю тебя, Сэди," — сказал дедуля.

Давно я их не слышала. Пусть я и не испытывала к ним такой привязанности, какую испытывали родители — я всё равно была бесконечно рада тому, что их голосовые чипы не перестали работать.

Предварительно сходив в туалет и надев пижаму, я, наконец-то, была в постели. Сон пришёл почти мгновенно.

Не знаю, от чего я вдруг проснулась. Должно быть, кошмар — подумала я, заметив, что моё сердце колотилось быстрее обычного. Я не смогла вспомнить никаких деталей, и, сделав глубокий вздох, легла на другой бок и почти что заснула вновь. В какой-то момент, приоткрыв глаза, я вдруг увидела на подушке перед собой тёмную фигуру. Недовольно хмыкнув, я присела на кровати, схватила с тумбы мобильник и направила свет от экрана на подушку.

Рядом со мной лежал Фрэн.

Я немножко усмехнулась и встряхнула головой, чтобы развеять подкрадывавшиеся мыслишки о приведениях, а затем взяла мишку в руки.

"Ты упал с полки?" — спросила я у него. Наверное, я положила его слишком близко к краю, и гравитация сделала своё дело.

Я приобняла Фрэна.

"Убирайся".

Удивлённо взглянув на мишку, я проморгалась. Наверное, всё из-за сонливости. Галлюцинации. Чтобы лишний раз доказать это (в первую очередь самой себе), я сдавила мишку ещё раз.

"Убирайся".

Это всё ещё был дедушкин голос, но в этот раз звучал он не мягко, а холодно и даже угрожающе. Я швырнула Фрэна в другой конец комнаты.

Откуда-то сверху раздался голос другого дедушки, ещё более грозный.

"Убирайся".

Резко развернувшись, я уставилась на Джока. Он сидел там же, где и всегда, но теперь он был обращён в сторону двери. Может, я сама его так посадила? Не могла вспомнить.

"Убирайся!" — крикнул Фрэн ещё громче.

"Убирайся!" — повторил Джок.

Они выкрикивали это снова и снова, всё громче и громче. Я закрыла уши ладонями и соскочила с кровати, встав посреди тёмной комнаты, наполненной голосами моих давно умерших дедов.

"Я знаю, что ты там!" — крикнул Джок.

Я опешила. Там?.. Внизу? Под полкой? Через плечо я оглянулась на полку — серый мишка всё так же неподвижно смотрел на дверь. В то мгновение у меня в голове крутилась одна мысль: нужно бежать! Бежать из дому! Я подскочила к двери и распахнула её.

"Я тебя вижу!" — сказал Фрэн дедушкиным голосом.

Я бежала по коридору, обливаясь слезами. Я спятила? Может, это сон? Не важно — здесь и сейчас было ясно одно: мои любимые игрушки детства выкрикивали в мою сторону угрозы, и мне непременно нужно было убраться от них подальше. Подбежав к лестнице, я впала в ступор:

"Ещё хоть шаг — и он будет для тебя последним!" — проревел Джок.

"Убирайся!" — прорычал Фрэн.

Где-то внизу скрипнула ступенька.

В доме кто-то был.

Поняв, что крики были адресованы не мне, я испытала какое-то странное облегчение и в то же испытала ещё больший ужас. Они кричали на незваного гостя, который поднимался по лестнице и секунду назад шагал прямо в мою сторону.

"Убирайся!" — мишки взвыли в унисон.

Снизу прозвучал спешный топот. В гостиной что-то с грохотом упало и разбилось, что-то опрокинулось на кухне. Затем — размашистый удар дверью заднего входа о кухонную стойку. На улице завелась машина, заревел мотор.

Каким-то чудом я смогла собраться с мыслями и подбежала к окну в комнате родителей. Джип задним ходом выворачивал из нашего двора. По ходу дела он снёс соседский почтовый ящик, а затем рванул прочь из виду.

В доме повисла напряжённая тишина.

Переждав несколько долгих, тяжёлых минут, я развернулась и пошла обратно в свою комнату. Перед тем, как войти, я заглянула туда через приоткрытую дверь. Фрэн и Джок лежали в тех же местах, где я их только что оставила. Я подошла к Фрэну, лежавшему на полу рядом со своей кепкой, и подняла его. Дрожащими руками я надавила ему на живот.

"Я люблю тебя, Сэди," — ласково сказал дедушка.

Я надела его кепочку обратно и вернула его на полку рядом с Джоком, после чего начала плестись спиной к двери, не отрывая от мишек взгляда. Уже выйдя из комнаты, я услышала голос Джока:

"Я люблю тебя, Сэди".

Вскоре прибыла полиция, отозвавшись на мой звонок в 911. Я написала доклад о случившемся (разумеется, опустив подробности о говорящих плюшевых медведях) и позволила стражам порядка собрать улики. То и дело я ловила себя на том, что мои каждые несколько секунд обращались в сторону лестницы, будто бы где-то на подсознательном уровне я ожидала повторения недавних событий. Но всё обошлось, и, закончив работу, полиция отбыла.

Как только я позвонила родителям и рассказала им о происшедшем, они чуть было не сорвались обратно домой. Но я уверила их, что в этом не было необходимости.

"Ну правда," — успокаивала их я, — "вам больше не о чем беспокоиться".

"Мы можем прилететь ближайшим рейсом!" — настаивала мама.

"Да нет же, всё в порядке. Кто бы это ни был, больше он точно не заявится".

После долгих распрей я всё-таки одержала верх и убедила родителей в том, что я в целости и сохранности.

Я и сама была в этом уверена. Хорошенько обдумав ситуацию, я в конце-концов полностью успокоилась. Разумеется, бы никому не смогла поведать эту историю так, чтобы меня не сочли за сумасшедшую, но я точно знала, что это произошло взаправду. И я ни капли не сомневалась, что, пока Фрэн и Джок сидят на полке над моей кроватью, я могла спать спокойно.

Через пару дней полиция нашла горе-квартирника. Оказался им коллега отца по работе. Он подслушал, что родителей не будет в городе, и решил, что сможет беспрепятственно обчистить пустующий дом. Когда он попытался рассказать полицейским о двух сумасшедших со второго этажа и их жутких угрозах, над ним вдоволь посмеялись. Грабитель очень удивился, узнав, что той ночью в доме не было никого, кроме двадцатилетней девушки.

Через неделю, вернувшись назад в свою квартиру, я была уже не одна — Фрэн и Джок тоже были при мне. Теперь они восседают на тумбе под телевизором, прямо напротив парадного входа. Когда мне становится страшно, я по очереди надавливаю мишкам на животики и умилённо выслушиваю их вечную фразу:

"Я люблю тебя, Сэди".

Вот только теперь я отвечаю им:

"И я вас люблю".

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Перевод: Timkinut
Источник: http://mrakopedia.org/wiki/Вернуть_отправителю


Мой сосед — воннаби-ютубер. За несколько лет мне многое довелось наблюдать. Например, как он давился корицей. Или как лежал на капоте машины, медленно сползавшей по холму. Или как он обливал себя якобы холодной водой. И всё это он вытворял, во всё горло выкрикивая: "Эпик вин!"; "Эпик фэйл!" и другие заезженные фразы. Уж поверьте мне на слово: эта его бесшабашная погоня за вирусной популярностью очень быстро начала действовать мне на нервы. Так что когда одним прекрасным днём он постучал ко мне в дверь и попросил получить за него почту в связи со своим отъездом на пару недель, я был на седьмом небе. В кои-то веки я мог хоть немного отдохнуть от этого придурка. Я всегда опасался, что однажды его выкрутасы могут затронуть и меня.

Первые дни прошли вполне обыденно. На его имя пришло пару счетов, немного спама и, как я понял, открытка ко дню рождения. Но как-то вечером, возвращаясь домой, я обнаружил у соседского крыльца внушительного размера картонную коробку. На ней было написано большими красными буквами: "Вернуть отправителю".

Несмотря на то, что я далеко не дохляк, должен признать: поднять эту коробку стоило мне огромных усилий — такой она была тяжеленной. Волоча её через дорогу, я понял, что пропихнуть её в главный вход, и, тем более, поднять по лестнице было бы попросту нереально. Потому я решил оттащить её в гараж. Свою машину там, к слову, я никогда не парковал: выдвижные ворота гаража работали через раз. Проще было оставлять автомобиль на обочине близ дома, чем каждое утро морочить себе голову. Сейчас я понимаю, что надо было поставить коробку на землю перед тем, как браться за ворота. Но, тут же оправдаюсь, представьте себя на моём месте: вам вряд ли захотелось бы вновь пытаться поддеть лежащую коробку пальцами, когда вы уже так удобно её обхватили.

И вот, пиная чёртовы ворота, я выронил коробку, и она рухнула на землю. Внутри что-то хрустнуло.

“Бля,” — выругался я.

Хотелось верить, что я не разбил ничего ценного. Разумеется, соседу я об этом небольшом инциденте рассказывать не собирался: пускай думает, что это на почте так посылку долбанули.

Освободившимися руками мне удалось побороть упрямые ворота, и они поднялись с громким скрежетом. Я дотащил коробку до угла гаража и оставил там, после чего забыл о её существовании. По крайней мере, на несколько дней.

Спустя какое-то время я почувствовал запах — по-видимому, он просачивался через щель под дверью из гаража. Прогорклый "аромат" напоминал ту дрянь, которой прыскаются скунсы. Первые пару дней я подозревал именно скунсов: мало ли, кто-то сбил на дороге животину, а её душок долетел до моего дома. Но, быстро поняв, что запах с каждым днём лишь усиливался, я приступил к поискам источника. И вот, как только я открыл дверь, ведущую в гараж, в лицо ударила невыносимая вонь. Зажав нос, я зашёл внутрь.

Вонючку долго искать не пришлось: всё-таки единственной недавней обновкой в моём гараже была та самая коробка. Я пришёл ко вполне логичному умозаключению: наверное, это какая-то подписка на ежемесячную рассылку мяса. И мясо это вне холодильника, конечно же, начало тухнуть. Но сколько, мать его, надо было впихнуть в коробку мяса, чтобы она стала такой тяжёлой? Целую корову?

Я подошёл к коробке, одной рукой зажимая нос, а в другой держа пару ножниц. Вообще, я мог бы обойтись и без них: днище коробки насквозь пропиталось жижей — поэтому его без труда можно бы было проткнуть пальцем. Однако я не горел особым желанием соваться руками в чёрт знает что. Потому я и взял ножницы, ведь стоило мне попытаться поднять или поволочь коробку, её содержимое тут же вывалилось бы на пол, и мне бы пришлось засовывать размазанное по полу мясо в пакеты и выносить их на улицу. Ну уж нет.

Ножницы с лёгкостью рассекли скотч. До той секунды я думал, что сильнее вонь уж точно не станет. О боги, как я ошибался! Из коробки на меня накинулся такой смрад, что я отпрянул. По ощущениям — будто открыл раскалёную духовку, вот только вместо жара на меня хлынула целая палитра ароматов: моча, пот, дерьмо и гниль. Вонь была такой чудовищной, что я отшатнулся и с трудом подавил рвотный позыв, после чего помчался прочь из гаража, на улицу, к свежему воздуху. Но, даже несмотря на то, что я провёл рядом с коробкой считанные секунды, запах успел насквозь пропитать мою одежду, и потому следовал за мной, словно зловонная тень.

Как я только не пытался выбить смрад из своих ноздрей, — ничего не помогало: ни освежители воздуха, ни медицинские маски, ни трижды принятый душ, ни переодевание. Каждая лишняя секунда, которую раскуроченная коробка проводит у меня в гараже — это лишняя секунда пыток. У меня не было выбора. Надо было действовать.

И вот я снова в гараже. На этот раз в полном вооружении: на носу — прищепка, в одной руке — пакет для мусора, а в другой — самый мощный освежитель воздуха, что я смог найти. А также длиннющие резиновые перчатки, чтобы избежать любых соприкосновений содержимого ящика Пандоры с моей кожей. Однако в итоге, как оказалось, всё это было излишне.

Мне не пришлось ничего убирать, зато пришлось долгие месяцы вновь и вновь переживать этот момент во сне. Видите ли, в коробке действительно было мясо. Но не говядина и не свинина. Это был мой сосед. Вернее, его сгорбившийся труп.

Я позвонил в полицию, и меня, естественно, повели на допрос. Я их понимаю: трудно не подозревать человека, который несколько дней хранил в гараже чьё-то тело. К счастью, они быстро выяснили, что я ни при чём. Пусть злосчастная коробка была вся в моих отпечатках, а от моего дома веяло мертвечиной даже снаружи. Это не имело никакого значения, ведь в руках самого соседа лежало неоспоримое доказательство моей невиновности. Видеокамера.

Я видел запись ровно один раз. Не уверен, имели ли полицейские право показывать мне материалы следствия. Может, же им было так меня жаль, что они решили, мол лишним не будет? Так или иначе, я посмотрел запись.

Сосед сидел в коробке возле здания почты и, заливаясь смехом, рассказывал, как вот-вот отошлёт себя по почте через Штаты. С собой он взял бутылки для мочеиспускания, еду, подушку и пару фонариков. Его приятель — парень, которого я несколько раз видел у соседа в гостях, — закрыл коробку и, судя по всему, понёс её на отправку. В течение нескольких часов, или, быть может, дней, мой сосед то и дело записывал короткие ролики, освещая ситуацию. Что-то по типу:

"Кажется, я в грузовике. Чувствую, как он движется".

"А сейчас я, похоже, на складе. Тут довольно тепло. У меня ещё полно еды!"

Затем, в последней записи... коробка упала. Он сломал шею. Конец. Камера продолжала записывать до тех пор, пока не сел аккумулятор или пока не кончилась память.

Есть кое-что, о чём я не сообщил полиции. Кое-что, чего я не забуду до самой смерти. Сразу после того, как мой сосед упал и сломал шею, я услышал знакомый звук... тяжёлый скрежет гаражных ворот.

Автор: Михаил Калашников


Валерий Викторович сидел на табуретке перед журнальным столиком и листал альбом со старыми фотографиями. Он медленно переворачивал тяжелые от порыжевшего клея страницы, то и дело смачивая пальцы слюной — дурная привычка, приобретенная еще в те времена, когда страницы книг нужно было разрезать ножом для бумаги и они постоянно слипались вместе.

В желтом свете настольной лампы люди на фотографиях выглядели пластиковыми, ненастоящими — сказывалась манера советских фотоателье, у которых лучше всего получались фотокарточки для будущих надгробий. Впрочем, всех этих людей уже действительно не было в живых, подумал Валерий Викторович и тут же испуганно сам себя поправил — он-то пока еще был по большому счету здоров.

Фотоальбомы хранились в комнате сына. На фотографиях Вите везде было не больше семнадцати, хотя он погиб в тридцать девять. Многие его вещи не переставляли уже лет тридцать, Валерий Викторович лишь стирал пыль каждым субботним утром. У старого проигрывателя заело крышку, в нем так и осталась пластинка «Землян», привезенная Витей из Москвы, когда он еще возвращался домой на каникулы. На полке закрытого секретера тугим монолитом, таким, что и не достанешь ни одну книгу, выстроились школьные учебники и двенадцать бежевых томов детской энциклопедии, которые когда-то с таким трудом приходилось выменивать у знакомых на детективы.

Валерий Викторович долго смотрел на последнюю фотографию в альбоме, цветную, — Витя стоит в своей военной форме, чуть наклонившись вперед, а они с женой сидят, получается такой своеобразный треугольник из лиц. У Валерия Викторовича с Витей одинаковые усы, разве что у отца чуть порыжее от сигарет и подлиннее. Жена в каком-то польском трикотаже, который привозил тогда ее брат Павел из своих командировок.

Нет уже брата Павла, и никого нет, и не будет никогда. С какой-то неожиданной для самого себя злостью Валерий Викторович захлопнул альбом, отозвавшийся гулким звуком. Надо бы заварить свежий чай, подумал он, но вставать не спешил — ноги у него были больные, и лишних движений Валерий Викторович предпочитал не делать. Он переводил взгляд со шкафа на секретер, с подоконника на полку, без всякой цели, словно пассажир в поезде.

Что-то вдруг остановило его взгляд, какая-то неаккуратность почудилась в застывшем навсегда интерьере. Будто бы внизу за кроватью, закрывая нижний угол ковра, темным пятном свалена какая-то бесформенная куча одежды.

Валерий Викторович протер очки рукавом пиджака и вновь посмотрел на ковер. Свет лампы высекал на нем освещенный полукруг. Книзу от этого полукруга желтоватые полосы и красно-коричневые узоры темнели и, наконец, растворялись в густой, непроницаемой черноте. Там должна была находиться розетка — в нее обычно включали пылесос — но никаких контуров невозможно было различить.

Первой мыслью было включить верхний свет. Можно было передвинуть лампу — и это сомнительное пятно бы немедленно рассеялось. Можно было просто пройти через комнату в тот угол — всего-то шагов пять.

Однако Валерий Викторович не торопился, оправдывая себя артрозом и здравым смыслом. Это же был всего лишь обычный темный угол комнаты. И ему самому было уже не шесть лет, а шестьдесят. В молодости он работал в метро, ходил по грязным подсобным тоннелям, где шныряли крысы. Как-то раз фонарь погас, и ему пришлось почти два километра пройти на ощупь. Валерий Викторович прошел этот путь спокойно, даже с некоторым упоением от сознания собственного бесстрашия. Вот и сейчас ему хотелось сохранить достоинство, не пугаясь, как ребенок.

Валерий Викторович медленно, мучительно встал с табуретки, опершись обеими руками о столик, и побрел в гостиную, где мелькали тени от беззвучно вещающего телевизора. Настольную лампу он так и оставил включенной.


* * *

В понедельник Валерий Викторович приходил с работы немного раньше. В его обязанности завхоза входил учет стройматериалов на складе, который располагался на другом конце города. Виктор Васильевич всегда выезжал туда с небольшим запасом, чтобы вернуться домой не в шесть, а в полшестого.

Около почтовых ящиков в подъезде Валерий Викторович остановился, чтобы перевести дух. Подъем по лестнице для него в последние годы представлялся пыткой, черной вехой, делящей день на две части — до подъема и после. Почему, почему в пятиэтажных домах не предусматривали лифтов? Экономили на здоровье людском, сволочи кремлевские. План перевыполняли, наверное. Пусть попробовали бы добраться на самую верхотуру с таким артрозом, когда чувствуешь, как кости скрипят друг о друга, когда темнеет в глазах от этой боли в пальцах ног и коленях.

Старый завхоз уцепился за перила, зажав портфель под мышкой, и, потеряв изрядную долю своей благообразности, то ли запрыгал, то ли пополз вверх.

Первый пролет. Внутренняя рама окна пуста уже много лет. Сбоку — еще несколько почтовых ящиков; у половины дверцы безвольно отвисли, обнажив свернутые рулоны предвыборных газет.

Второй пролет показался каким-то простым и коротким; Валерий Викторович, не останавливаясь, проскочил лестничную площадку и преодолел сразу и третий. Словно разряд прошел через колено. Морщась, завхоз смотрел на наклейки из турецких жвачек, которыми в начале девяностых кто-то обклеил здесь подоконник.

Четвертый. Черные металлические двери, окурки на полу. Кто же курит около квартиры, когда можно подойти к окну? За ним — пятый пролет. Спазмы начинают сворачивать ступни в трубочку, и Валерий Викторович поднимается дальше на одних пятках. Сейчас бы стопку… или даже лучше стакан водки, залпом, чтобы слезы выступили и разгорячились щеки, а боль погасла.

Шестой пролет пройден. Сколько это процентов? Семьдесят пять? Подавляющее большинство, значит. Второй тур не понадобится. Артроз не победит его. Не в этот раз.

Седьмой пролет — особенный. Окно после него заделано кирпичной кладкой уже много лет — неизвестно с какой целью решили сэкономить на стекле. Здесь чистые стены и подоконник, потому что на пятом этаже уже двадцать лет живут одни и те же приличные семьи.

Валерий Викторович остановился, выпрямился, взял портфель в руку, поправил пиджак и очки. Оставшиеся ступеньки он должен был преодолеть с достоинством. Медленно переступая с ноги на ногу, завхоз поднялся на свой этаж, вытер ноги о черный резиновый коврик, четыре раза провернул ключ в замочной скважине и вошел внутрь

Все, день закончен. Он добрался домой, теперь можно было отдыхать.

В квартире Валерий Викторович налил горячей воды в тазик для ног, переложил вафли в конфетницу и со стаканом сладкого чая расположился на диване. Одни новости, другие, какие-то разговоры успокоительно журчали с экрана, а если становились слишком назойливыми, то он просто выключал звук. Хотя и это не вполне помогало — Валерий Викторович давно заметил, что соседи снизу очень часто включали то же, что и он, и звук проникал сквозь перекрытия.

Вот и опять. Он убавил громкость до предела, а реклама продолжала сдавленно кричать откуда-то снизу. Поначалу, помнится, Валерий Викторович думал, что начинает уже выживать из ума, потом пытался отрегулировать свой телевизор, пока наконец не разобрался, в чем тут дело.

В памяти немедленно возникла вчерашняя нелепая ситуация. Конечно же, он и сейчас не тронулся умом. Нужно пойти в комнату сына и убедиться, что вчера всего лишь неудачно падал свет в тот угол. К тому же лампа до сих пор горит — того и гляди, плафон перегреется, мало ли что может случиться.

Осторожно ступая босыми мокрыми ногами по линолеуму, Валерий Викторович открыл дверь, подошел к журнальному столику, смочил слюной палец и прикоснулся к лампе, но тут же отдернул — черный пластик нешуточно раскалился за сутки. Он немедленно надавил на кнопку — теперь комната освещалась только пробивающимся сквозь голые ветки уличным фонарем и полосой света из-за двери.

А в углу по-прежнему было черным-черно. Только на этот раз Валерию Викторовичу показалось, что темное пятно стало значительно больше — оно немного распространилось вверх и заняло все пространство под кроватью. Почему он не взглянул туда до того, как выключил лампу?

Рука Валерия Викторовича машинально потянулась в сторону кнопки и остановилась в нескольких сантиметрах от нее. Он почувствовал, что не нужно включать свет, что совершенно незачем узнавать, что там скрывается между кроватью и шкафом, будто бы кто-то попросил его не мешать для обоюдного благополучия.

Это же просто темное место, небольшой кусок комнаты, куда не проникает свет. Правда, как-то оно уж слишком черное — обычно даже в самом глухом подвале не увидишь такой черноты. Глаза — вещь несовершенная, все эти палочки и колбочки не сравнить с жидкими кристаллами или светодиодами, и в любой тьме чудятся какие-то светлые помехи, мелкозернистый шум. Что-то кажется чуть краснее, что-то — желтее. А здесь цвет был неестественно черным, однородным и каким-то объемным, что ли. Куча тряпок, как ему показалось в первый раз.

Валерий Викторович, ежась из-за холодного пола, поспешно покинул комнату и прикрыл за собой дверь.

Выспаться, ему обязательно нужно выспаться. С утра вся эта нелепость исчезнет. У жены было снотворное, срок годности, наверное, истек, но вряд ли оно перестало действовать так быстро. Проглотить две желто-белые капсулы, запить остывшим чаем и лечь спать прямо здесь, на диване.

На экране бесшумно шевелились фигуры людей. Кто-то высокий, склонившись, жал руку маленькому, а потом они вместе усаживались за стол. По низу экрана энергично двигалась строка текста, без очков не разобрать. Тени от телевизора прыгали по шторам. Опять эти тени, черт бы их побрал.


* * *

Он проспал одиннадцать часов, проснувшись даже позже будильника, в полседьмого утра. Валерий Викторович терпеть не мог опаздывать, поэтому сразу же неуклюже поднялся и побрел в ванную, почти не сгибая коленей

Сначала он принялся чистить зубы, постоянно сплевывая розоватую смесь слюны и пасты. Привычно саднило измученные стоматологами десны. Затем настало время бриться — занятия этого завхоз не любил никогда, но еще больше ему не нравилась эта белая изморозь на щеках. Усы, наполовину черные, он оставлял, регулярно подстригая маникюрными ножницами.

Валерий Викторович состриг несколько миллиметров жестких волосков до уровня губ и положил ножницы на край раковины. Они тут же соскользнули, звенькнули о трубу с горячей водой и оказались за бачком унитаза.

Присесть он не мог — а если бы попытался, то вряд ли бы потом встал — поэтому за ножницами попробовал наклониться, не сгибая ног, словно журавль. Кровь прилила в голове, застучало в висках, однако теснота старого совмещенного санузла не позволяла дотянуться до ножниц, издевательски блещущих на бетоне.

Распрямляясь, завхоз краем глаза уловил темное пятно под ванной, спереди, там, где находился смеситель. Такое же непроницаемо черное, как в комнате сына. Свет словно бы полностью поглощался в том углу, где раньше были видны ржавые трубы и какие-то потерявшие цвет тряпки.

Опершись о стиральную машину, Валерий Викторович достал из кармана кальсон футляр с очками, надел их и еще раз внимательно посмотрел под ванную. Да, темный угол, но как-то слишком, чрезмерно темный. Он потянулся ногой, но не достал, лишь ощутил слабый холодок, будто ветер с улицы через крошечную дырочку проникал в ванную комнату.

Может, к окулисту сходить в поликлинику рядом с работой? Вообще, все это слишком похоже на куриную слепоту, надо будет попить витамины. Да, наверняка это именно расстройство сумеречного зрения, как писали в медицинской энциклопедии — зеленой толстой книге, которую он любил читать за чаем в кресле, сверяя симптомы со своими ощущениями. Определенно, нужно не забыть купить витамин А на обратной дороге.

Валерий Викторович вышел из ванной и прошел в гостиную, где в гардеробе висели его пиджаки и рубашки. По пути посмотрел в сторону приоткрытой двери — в комнате сына было совершенно темно, хотя шторы он вроде бы не задергивал.

Ретинол должен помочь. Обязательно поможет.

Выходя из квартиры, Валерий Викторович на всякий случай прикрыл дверь в детскую.


* * *

Витамины он купил, проглотив два полупрозрачных желатиновых шарика еще в аптеке. Более того, купил тем же вечером еще несколько вещей, до которых все как-то не доходили руки: шнурки для зимних ботинок, стиральный порошок, новую пьезозажигалку для плиты, банку меда. Пришлось побродить по магазинам, некоторые из которых были не совсем по дороге.

В конце концов Валерию Викторовичу просто стало стыдно, что он так откровенно боится идти домой. Завхоз попрощался с продавщицей в овощной палатке, с которой беседовал уже десять минут, забрал кочан капусты и картошку, а затем направился через дворы к своему дому.

В этот день он взбирался на свою Голгофу — от первого этажа до пятого — особенно долго. Мешали пакеты, да и находился Валерий Викторович изрядно за день. Особенно долго он стоял около замурованного окна, все не решаясь на последний рывок.

В итоге, когда завхоз закрыл за собой входную дверь, уже совершенно стемнело. Он торопливо нащупал у двери выключатель. Сороковаттная лампочка тускло зажелтела над головой сквозь матовое стекло плафона.

Проходя на кухню, он заглянул в ванную сквозь узкую щель между дверью и косяком. Черным-черно, даже зеркало не отблескивает. Обжигающий холод прошел по спине, и Валерий Викторович рывком захлопнул дверь, навалившись на нее всем телом. Спина в этом пиджаке потела всегда, особенно после восхождений по лестнице, но сейчас ему казалось, что рубашка промокла сверху донизу. И не постирать ведь теперь, промелькнула странная мысль в голове.

Валерий Викторович прохромал в спальню, скинул пиджак, вязаную жилетку и рубашку, оставшись в мешковатых серых брюках. Он полностью вытащил ящик с мелочами из книжного шкафа — такие ящики всегда появляются в квартирах, где живут несколько десятков лет, наполненные ключами, катушками ниток, брелками, какими-то листками и прочими приметами времени.

На дне обнаружилось то, что он искал — никелированный дверной ключ. Когда-то они с женой купили новые дверные ручки во все комнаты, с простеньким замком из тех, что можно открыть пластмассовой расческой. Никто ни от кого прятаться не собирался, про ключ надолго забыли, но Валерий Викторович в силу профессионального опыта никогда ничего не выкидывал и хорошо помнил, где что хранится.

Завхоз прошел в гостиную и запер комнату сына. Щелчок замка подействовал на него, как успокоительное — отпустило спину, отлила кровь от лица. Жаль, что нельзя запереть ванную — там только шпингалет внутри.

Он пробежался по квартире, включая везде свет. На кухне светло, в гостиной тоже, коридор в порядке. Перед кладовкой Валерий Викторович ненадолго задержался, но все же решительно рванул дверь. Ничего страшного, все видно. Он порыскал взглядом по полкам, заставленным зеленоватыми стеклянными банками, обнаружил фонарь, который ему подарили на работе на какой-то из прошлых дней рождения. Фонарь завхоз забрал, но кладовку на всякий случай все-таки запер — ничего полезного там больше не должно было остаться.

Наконец он вернулся в спальню. Здесь было темнее всего: из четырех лампочек в люстре горели только две, и те слабосильные. Валерий Викторович заглянул под трюмо, затем под тумбочки и кровать. Вроде бы ничего особенного, только пыли что-то стало многовато, нужно будет пропылесосить.

Впрочем, он все-таки решил сегодня спать в гостиной, а спальню закрыть на ключ. На всякий случай.


* * *

Вечером следующего дня Валерий Викторович пошел чуть другой дорогой, специально задержавшись после работы. Окна не горели, хотя он нарочно оставлял весь свет включенным. Впрочем, нет, в гостиной он его выключил, а в спальню так и не зашел. Значит, погас только свет на кухне. Или он все-таки и его погасил по старой привычке?

Ноги сегодня болели особенно сильно — наверное, дело было во влажной погоде. Колени почти совсем не сгибались.

Добравшись до прихожей, он рухнул на комод. Когда-то Валерий Викторович запрещал сыну на него садиться, чтобы не гнулись ножки, но теперь у него не было сил стоять. В гостиной было совершенно темно, разве что небольшой кусок линолеума еще был виден, а дальше полосы на полу растворялись в черноте.

Это было уже слишком. Завхоз не представлял, что такое происходило в его квартире, но дело было определенно не в куриной слепоте. Отдышавшись, он подошел к дверному проему и, прищурившись, взглянул в темноту.

Ничего. Вообще ничего. Царство черного цвета, нет ни структуры, ни частей, ни какого-то вообще ощущения бытия. Только холод по ногам — он же так и не заклеил окна.

Когда Валерий Викторович отвел взгляд, ему показалось, что залитая тусклым светом прихожая — совершенно прекрасное место для глубокого живительного сна. Если постелить на пол старое пальто и куртку, то лежать будет тепло, да и укрыться будет чем. А снотворное он, к счастью, вовремя переложил себе в портфель.

Валерий Викторович закрыл дверь, несколько секунд судорожно искал по карманам пиджака никелированный ключ. Наконец нашел и запер дверь в гостиную полностью, на два оборота.


* * *

Весь четверг обернулся для него сплошным кошмаром. Сначала сторож как-то подозрительно отнесся к тому, что Валерий Викторович заявился на работу в полседьмого утра — не будешь же ему объяснять, что санузел у завхоза дома погрузился в абсолютную тьму и заходить в него теперь невозможно совершенно. К тому же за два дня щетина отросла очень заметно, рубашка измялась, а от волнений появились круги под глазами — и теперь все будут говорить, что завхоз опять пьет и вот-вот уйдет в запой.

Он всячески пытался отсрочить уход с работы, заваривал чай в своей каморке уже после окончания рабочего дня, но все же очень не хотелось, чтобы сторож пришел к нему и стал интересоваться, чего это Валерий Викторович не возвращается в свою трехкомнатную квартиру, учитывая, как рано он сегодня пришел. Поэтому наступил момент, когда завхоз застегнул на все пуговицы свою теплую куртку и медленно-медленно побрел домой.

Очень хотелось зайти к кому-нибудь, посидеть в спокойствии, побеседовать, но все друзья уже умерли, а родственники жили далеко, в других городах. Разве что к Валентине, однокласснице, можно было бы зайти, но она же его терпеть не может на самом деле, хотя и зовет в гости при встрече. К тому же у нее в квартире шестеро ютятся, какие там гости…

Или можно было бы погулять по городу, только погода холодная совсем, ветер все сильнее и сильнее. Может, показалось все это ему? Может, сейчас он придет домой — а там все как раньше, настоящее, видимое?

Впрочем, уже взбираясь по лестнице, Валерий Викторович чувствовал, что ничего дома в лучшую сторону не изменилось. В прихожей горела лампочка, все двери были плотно закрыты. Он сел на комод, не раздеваясь, и принялся раскачиваться вперед-назад, не зная, что предпринять.

Как-то вдруг стало жалко себя, такого больного и старого, и квартиру эту, с такими трудами полученную, где каждый квадратный метр потом заработан. И Витю стало жалко — детей не нажил, с женой развелся, а потом и умер на работе. Да и Аннушку, жену, жалко ужасно. Он вспомнил, как она заболела чем-то странно называющимся, но очень понятным: болезнью, от которой человеку все хуже и хуже, пока он наконец не умирает. Почему у него на старости лет отобрали даже воспоминания? Почему?

Он заметил, что говорит вслух громким слезливым шепотом. Рассердившись на себя, Валерий Викторович выхватил ключ от двери в гостиную, нервно повернул в замочной скважине. Где там фонарик? Не горит, само собой. Сходить бы за батарейками — но это ведь опять придется подниматься по лестнице. Ладно, можно и так.

Он распахнул дверь и сделал шаг в темноту. Мрак окутал его, и прихожая превратилась в слабый огонек вдалеке.

Линолеум. Вот угол дивана. Теперь направо. Почему здесь нет не только света, но и звука? Лишь холод, струящийся по ногам. И воздух какой-то неживой, дистиллированный. Правда, чувствуется какой-то сладковатый неприятный запах, будто бы фрукты начали гнить. Давненько он не покупал фруктов.

Но ведь это же по-прежнему его квартира. Дверь. Где там замочная скважина?

Валерий Викторович потыкал ключом в дверь. Непонятно, почему нет звука. Должно же лязгать, когда металл ударяется о металл. Наконец, он нащупал пальцами левой руки скважину и смог отворить дверь.

До журнального столика нужно было пройти каких-то четыре шага, но до чего же сложно это сделать в полной темноте… Он закрыл глаза: так было проще, понятнее.

Шаг, другой, третий, последний. Протянув руку, Валерий Викторович нащупал лампу. Теперь у него хватит решимости ее включить. Щелк. Черное марево за веками сменилось на красное.

Он медленно открыл глаза и чуть было не закрыл их тут же. Свет появился, но это был не тот свет, что он ожидал. Лучи, исходящие от лампы, терялись в темноте, высекая лишь узкую полосу на полу, по которой он и шел. Они даже не достигали окна.

Валерий Викторович судорожно схватил фотоальбом, прижал к груди и еле удержался от того, чтобы не побежать — подумалось вдруг, что с этой полосы будет опасно нечаянно свернуть.

Шаг за шагом, след в след он вернулся назад. Из гостиной уже не видна была лампа — или, быть может, она просто погасла, когда он покинул комнату.

Завхоз рухнул на пол в прихожей, продолжая впиваться пальцами в переплет альбома. Он чувствовал себя отвратительно, давление повысилось до боли в глазах. Заныл желудок, заболели легкие, да и артроз немедленно дал о себе знать. Но он даже был благодарен этой боли — она отвлекала от того совершенно невообразимого, что он только что видел. Точнее, не видел.

Что самое плохое — заныл и мочевой пузырь. Ему срочно нужно было в туалет: сказался, наверное, выпитый на работе чай. Может, попроситься к соседям? Сказать, что дома сломался унитаз?

Валерий Викторович вышел из квартиры, прикрыв дверь, и постучался в квартиру напротив. Никто не ответил. Он позвонил в звонок — раздался мерзкий электрический звук, но никто не среагировал.

Завхоз поплелся на этаж ниже. Позвонил в одну дверь, в другую. Никто не отозвался. Где же они все, когда так нужно?

Валерий Викторович спустился еще на пол-этажа вниз и остановился. Он ведь никого не знал на нижних этажах, а проситься в туалет к незнакомым людям до чего же стыдным-то кажется… А главное — придется потом обратно идти дольше, а ноги и так уже никуда не годятся… Кости разве что друг об друга не скрипят. Может, можно проще? Он же сам чаще других мыл подъезд, и в этот раз помоет, как только все станет в порядке…

Никогда еще в жизни он не чувствовал себя так мерзко, как тогда, когда мочился на лестничной площадке, прислушиваясь к каждому звуку. Казалось, это продолжалось не меньше получаса, болезненно и унизительно.

После этого позора еще пришлось подниматься вверх — Валерий Викторович бы с радостью пополз по ступеням, но ведь тогда испачкаются брюки, а ему еще идти завтра на работу. Он по-прежнему держал под мышкой фотоальбом, боясь выпустить его из рук даже на минуту.


* * *

Он старался никому не попадаться на глаза в эту пятницу, и у него это вполне даже получилось. Никто так и не убрал за ним в подъезде, пришлось дважды проходить мимо, и оба раза прямо-таки сердце начинало болеть от стыда.

Перед своей дверью Валерий Викторович остановился и посмотрел в верхнюю замочную скважину — на этот замок дверь никогда не запиралась. Внутри, слава богу, горел свет.

Завхоз присел на комод и стал разглядывать лица в альбоме, спасенном из мрака. Ничего больше делать он не хотел, да и не мог. На этой фотографии Вите год, жена держит его и улыбается. Вот Витя сидит за столом с ложкой, глаза огромные, добрые. А это он уже в пионерском галстуке — помнится, жена где-то у подружек достала маленький утюг специально для Вити, чтобы он сам гладил свою форму…

Протренькал дверной звонок. Валерий Викторович не сразу сообразил, что звонят именно в его дверь. Неужели узнали, что это он нагадил в подъезде, — ударила в голову кошмарная мысль.

— Кто там? — осторожно спросил завхоз.

— Пенсию принесли, Валерий Викторович, — устало отозвалась женщина из-за двери.

— Заходите, Тамара Алексеевна.

Немолодая женщина впорхнула в квартиру, роясь одной рукой в одутловатой кожаной сумке.

— Возьмите, распишитесь, а я пока что у вас руки помою. У вас тут ужасно грязно в подъезде, перила в чем-то липком и замок кодовый опять сломан.

— Не надо, — как-то неловко произнес Валерий Викторович, не зная, как объяснить происходящее в квартире.

— Что не надо? — проходя мимо него в коридор, спросила Тамара. — Тут что-то свет не работает…

Она вошла в ванную, и голос ее осекся. Валерий Викторович застыл на месте и ждал, когда Тамара выйдет из затемненной области. Прошла минута, вторая…

На него вдруг нахлынула волна затхлого воздуха, пропитанного все тем же запахом гнилых фруктов и застарелой плесенью, только острее и с каким-то странным, чуть ли не парфюмерным оттенком. Показалось, что темнота под дверью в гостиную зашевелилась.

Схватив две куртки и фотоальбом, Валерий Викторович выбежал из квартиры и захлопнул за собой дверь. Походив пару минут от одной двери к другой, он еще раз посмотрел в замочную скважину.

Чернота, только чернота. И еще этот странный запах овощехранилища.

Покачав головой, Валерий Викторович спустился по лестницу к подоконнику. Залезть на него оказалось делом нехитрым. Свернувшись клубком и подложив под голову куртку, он на удивление быстро заснул без всякого снотворного, обхватив двумя руками фолиант с фотографиями, словно плюшевую игрушку.


* * *

Его разбудил толчок в плечо, сопровождавшийся резким окликом:

— Подымайтесь, подымайтесь!

Слова эти произносил человек в милицейской форме, от которого исходил крепкий аромат перегара. По оплывшей физиономии словно кто-то провел теркой, так регулярно на ней располагались красные пятна от свежих и застарелых прыщей. Более неприятного стража порядка и придумать нельзя было.

— У меня больные ноги, я не могу идти, — сипло пробормотал Валерий Викторович. — Что вам от меня нужно?

— Соседка по этажу ваша звонила, говорила, что из вашей квартиры странно пахнет, а хозяин спит в подъезде на подоконнике и по виду — в запое. Пройдемте, выясним, в чем дело.

— Нет! — вдруг завизжал завхоз. — Не пойду! Оставьте меня в покое! Я инвалид!

Милиционер выругался и дернул Валерия Викторовича за плечо. Тот слетел с подоконника, попытался встать на ноги, но колени пронзило разрядом боли, и он рухнул на пол.

— На, возьми, — зажмурившись, протянул завхоз связку ключей куда-то в сторону дубинки милиционера. — Сам открывай дверь, если так хочешь. Оставь меня тут.

Красномордый охотно схватил ключи, но не собирался оставлять подозрительного типа одного — откуда ж ему было знать, что Валерий Викторович не был способен не то что бежать, но даже и просто спускаться по лестнице. Прохлопав карманы куртки пенсионера в поисках оружия, милиционер достал наручники и ловко застегнул их на перилах.

— Сиди тихо, старый, а то…

Валерий Викторович внимательно следил, как серая фигура поднимается по лестнице («Фу, да что это у вас здесь протухло?»), как подходит к двери («Что ты там, скотобойню устроил, старый?»), как отворяет дверь («Где здесь вообще свет включается?»).

Тихонько скрипя, входная дверь аккуратно прикрылась за милиционером. Валерий Викторович напрягся, ожидая, что сейчас что-нибудь неведомое выпрыгнет из-за двери. Рубашка опять пропотела насквозь — наверняка от него еще и воняет, как от бомжа.

Но минуты шли, а ничего не происходило. Кто же освободит его от наручников? На дворе ведь глубокая ночь. Может, покричать? Хотя толку-то сейчас кричать…

Валерий Викторович свесил голову и смотрел вниз. Сквозь щель видны были все лестничные пролеты, до самого первого. Если кто-то пойдет по лестнице, он точно закричит.

Но вот что-то изменилось в этой картине, которую он наблюдал через зеленые брусья перил. Ах, вот в чем дело: на первом этаже, далеко внизу, погас свет. Наверное, лампочка перегорела или щиток отключился. Может, кто выйдет посмотреть.

В глубине тихо щелкнуло. Погас свет на втором этаже.

Щелк. И на третьем — черным-черно.

Щелк…

Щелк.

Автор: Михаил Павлов


На перроне никого не было. Ряд столбов с электронными табло, пустые лавочки, яркое бесцветное освещение, а за его границами — морозная казанская ночь. Под ногами лежал тонкий слой снега, звенела тишина. Ради этого странного сказочного момента стоило выйти из здания вокзала за пятнадцать минут до прибытия поезда. Илья закинул ремень сумки на плечо и пошел вдоль перрона. Мороз щипал щеки, парень глубже зарыл лицо в шарф, а руки — в карманы. Шарф, кстати, был прекрасный: теплый, длинный, из пряжи голубого, коричневого и белого цветов. Алиса связала.

Конечно, в здании было теплее. Благо, его, наконец, отреставрировали, понатыкали внутри сидячих мест и табличек на всех языках. Да только сейчас туда набилось столько народу, что даже и речи не было о том, чтобы устроиться где-нибудь, никому не мешая, с книжкой. Еще и информационные табло не работали, тут не заткнешь голову наушниками, приходилось все время прислушиваться. Поэтому, как только объявили путь, на который прибывает поезд 099, Илья выскочил наружу.

Мало-помалу на перроне начали появляться люди. У всех были эти большие чемоданы на колесиках, а у Ильи одна сумка, да и там только Алисины книги. Он часто ездил к ней налегке, но в этот раз даже сменных трусов не захватил, а ведь сумка стояла собранной несколько месяцев. Поезд. Ползет шумно. Окна не горят. Народ засуетился, выискивая свои вагоны. Илья тоже потянулся к своему девятому номеру. Он порядком замерз, даже руки в перчатках закоченели.

У вагона пришлось переминаться еще минут десять, пока в поезде не зажегся свет, и проводники не стали пускать внутрь. Илья снял перчатки и достал паспорт, зачем-то заглянул в билет, хотя и так помнил: девятый вагон, место сорок пять. Боковушка, да еще и нижняя. Проводница вернула ему документы, и Илья, наконец, вошел в тепло. Обычно он брал верхнюю полку, чтобы побыстрее забраться туда с книжкой и наушниками. Он любил плацкарт, но недолюбливал людей в нем, особенно говорливых. То и дело останавливаясь, ожидая, пока его пропустят, парень прошел в середину вагона, сунул сумку под столик и плюхнулся рядом. Соседа еще не было. Если повезет, то и не будет.

Да, Илья определенно любил поезда, всегда любил. Хотя проехаться впервые привелось только лет в двенадцать-тринадцать. Умер дед, незнакомый, в общем-то, человек, Илья его видел однажды, да и то во сне, и на свои фотографии он там не походил. Вроде и грустно, зато отец взял Илью на поминки в деревню под Астраханью, а там бабушка, тетки, дяди, двоюродные и троюродные племянники — куча людей, пугавших и вместе с тем пленявших неожиданной своей любовью к нему. Но главное, они с отцом двое суток ехали в поезде, в плацкартном вагоне, и это было поразительное приключение для мальчишки. И никаких братьев и сестер — только они вдвоем с папой. Илья на верхней полке, отец внизу, а еще соседка напротив, очень красивая девушка. Вообще, народу в вагоне, конечно, было много, но это тоже казалось интересным. Ну разве что ходить в туалет было не очень удобно.

Свет в вагоне горел вполсилы, пассажиры плавали, суетились в жирном желтоватом полумраке. Поезд вздрогнул. Илья повесил куртку на крючок, закрыл уши инди-музыкой и повернулся к черному окну. Потом что-то на несколько секунд заслонило тусклый свет ламп, и по другую сторону столика на сиденье опустился какой-то мужик. Он смотрел на Илью, и тот вытянул один наушник:

— Здравствуйте.

— Здорово, — хрипловатый насмешливый голос. Лицо в тени, толком не рассмотреть, но кажется, широкое, овальное. Коренастый такой мужик, одет вроде бы просто. Илья снова отвернулся к окну. Загорелись все лампы, и перед парнем вдруг оказалось его отражение в черном стекле. Он обвел глазами вагон, люди с улыбками переглядывались. В основном зрелые и пожилые, но были и дети. Последовал едва ощутимый толчок, поезд тронулся. Илья перевел взгляд на соседа, но — это было что-то странное — не смог его разглядеть. Он видел только почти прозрачную тень, густое сумрачное пятно в форме человека. Оно было объемным, и внутри него что-то шевелилось.

— Ты че, малой? — мужик снова был на месте, во плоти.

— Что? Я ничего, — Илья смутился, поспешно схватил телефон, сделал погромче The National в наушниках и стал копаться в плей-листе. Нужно больше спать, вот и все. Он уже несколько месяцев спал очень плохо. Но завтра все разрешится, и сон, наверное, вернется. Все вернется.

Появилась проводница, собрала у всех билеты, оторвала от каждого по листку для себя, спросила что-то про белье, потом про чай. Билетом соседа Ильи она не поинтересовалась. Может, знакомый или заплатил проводникам мимо кассы, кто знает? Илья глянул в начало вагона, увидел там другого проводника, стоящего спиной. Он был лысым, и голова блестела, казалась какой-то неровной. Может быть, из-за освещения. Скривив лицо, Илья вернулся к плей-листу в телефоне, теперь играли The Smiths. Он снова уперся взглядом в окно, глядя сквозь себя в темноту, губы беззвучно двигались, повторяя слова песни:

— «Love, peace and harmony? Oh, very nice, very nice, very nice, very nice. But may be in the next world».

— Ты падаешь.

Илья не понял, что произошло. Музыка смолкла, экран телефона не загорался, а еще этот голос, будто прозвучавший в наушниках…

— Вы что-то сказали? — спросил Илья у соседа, тот глянул на него и усмехнулся. Покачал головой.

— Сергей Саныч, — мужик протянул руку, большую, крепкую. Илья немного стеснялся своих хрупких ладоней, поэтому пожал протянутую руку посильнее.

— Илья.

— Выпьешь со мной чаю, м?

— Да как-то… — внезапный разговор его уже напрягал, — у меня и кружки нет, и не хочется особо.

— Давай-давай, за мой счет. Уж больно у тебя лицо кислое, нужно подсластить.

Между тем телефон отказывался включаться. Раньше с ним ничего подобного не случалось. Зарядка, кажется, была полной. Как же в Москве без телефона? Правда, Алиса никогда не опаздывала на вокзал. Раньше.

— Можно нам два чая? — сосед обратился к возвращающейся в начало вагона проводнице.

— Зеленый, черный, сахар, лимон?

— Сладкий, черный, ну и давайте с лимончиком.

Проводница ушла, и Сергей Саныч повернулся к Илье, с сочувствием поглядел на его попытки реанимировать телефон:

— Сломалась машинка? Китайская небось.

— Блин, я без телефона как без рук.

— Я знал человека без рук, и у него не было телефона.

Илья поднял голову и посмотрел на соседа. Тот ухмылялся, но непонятно было, серьезно он говорил или нет. Стало неловко. Илья отвел глаза и посмотрел вслед проводнице, потом обернулся в конец вагона и там увидел второго проводника. Теперь тот стоял ближе, но опять спиной. Он был низок и толстоват, в широкой синей форме, на безволосом затылке поблескивали бугры. Странно, когда он успел пройти мимо?

— Не любишь болтливых попутчиков, да? — продолжал Сергей Саныч.

— Ну я сам просто не очень болтливый, — Илье пришлось снова повернуться к нему.

— Неправда же.

— В смысле?

— В смысле в подходящей компании ты наверняка сам болтун. Главное, чтобы людей поменьше было, да?

— Вы же меня не знаете.

— Но я ведь правильно сказал?

— Ну, с хорошими друзьями…

— В подходящей компании, я и говорю.

— Ну и что?

— Да ничего, малой, расслабься. Кстати, чаек.

Действительно, подошла проводница, поставила на стол пару стаканов в темных рисунчатых подстаканниках, положила пакетики с сахаром.

— Как быстро, — удивился Илья. — Спасибо.

— Да, спасибо, — повторил Сергей Саныч, и проводница молча ушла. Илья попытался вспомнить, заплатил ли его сосед за чай. Кажется, нет. Прямо VIP-персона. Между тем тот высыпал себе в стакан два пакетика сахара и зазвенел ложкой.

— Люблю поезда, а ты? — спросил он.

— Да, пожалуй.

— Все эти подстаканники, полки коротенькие, звуки, огоньки за окном. Такая романтика в этом есть, такая магия. Люди друг к дружке впритык. И не как в самолете или в трамвае, нет. Тут как бы общежитие, такой большой дом без запертых дверей. В купе уже не то, конечно. Тут в гробик не спрячешься, люди чувствуют связь. Даже вот ты, весь такой нелюдимый, а чувствуешь. Ведь чувствуешь, а?

— Наверное.

— Не наверно, а точно. А еще это чувство дороги, тоже волшебство. Вроде бы лежишь себе на своей полке, строчишь смс-ку девчонке какой-нибудь или книжку читаешь. Вроде бы. А на деле завис в каком-то промежутке между городами, между А и Б. Вроде бы двигаешься, а вроде бы и стоишь. Время вроде и идет, а может, и нет. Ты падаешь. Особенно, когда в ночь едешь, это чувствуется.

Илья макал в стакан чайный пакетик, что-то неприятно кольнуло его при последних словах попутчика, но говорить об этом он не стал. Сказал другое:

— Часто ездите поездом?

— Да как сказать? По твоим меркам, даже редко будет, а кто-то скажет, что слишком часто езжу.

— А… откуда вы знаете, какие у меня мерки?

— Ну тебе сколько лет? Двадцать… два, двадцать три?

— Двадцать восемь, — почему-то вдруг подумалось, что мужик нарочно подтрунивает над моложавостью Ильи, даже стало обидно.

— Ну вот, двадцать восемь, а когда я в последний раз ездил на поезде, тебя все равно даже в проекте не было.

— Ого. А так говорите про всю эту… поездатую романтику, как будто постоянно ездите.

— Да, знаешь, время летит. Как будто только вчера последний раз так ездил, — Сергей Саныч с неизменной усмешкой пригубил чай. Илья последовал его примеру, разглядывая лицо попутчика. Непонятный тип. Улыбается так простодушно, глаза карие собачьи, и морщинки вокруг них такие добрые-добрые, но хитрые. И не возьмешь в толк, когда он серьезен, когда шутит. И все это Илье почему-то нравилось, было в этом что-то ужасно знакомое.

Они пили чай и говорили все более непринужденно, Сергей Саныч расспрашивал Илью о том, где тот учился, зачем бросил, какой была его первая девушка, писал ли он стихи и прочее-прочее. Порой это были странные вопросы, но отвечать на них было нетрудно, и даже приятен был такой неподдельный интерес. Только о будущем Сергей Саныч не спрашивал. Ни о цели поездки в Москву, ни о планах на жизнь — ничего. Может, оно и к лучшему.

— Да, жаль, что с друзьями у тебя так вышло. Ну вот у меня тоже давно друзей не было, да и семьи. Так вот потреплешься с кем-нибудь в дороге, и все, едешь дальше, а люди остаются. Жизнь, она такая, — попутчик снова пустился в философствования, и Илья немного отвлекся. Оказалось, всего в нескольких шагах от них о чем-то шептались проводники. Снова этот уродливый затылок. Какие-то жуткие шишки, будто коленки и локти, сросшиеся без какого-либо смысла и симметрии. А еще ближе к шее сбоку жуткая красноватая складка, похожая на сжатые искривленные губы. Шрам, наверное. Этот затылок начал раздражать Илью. Да есть у него, вообще, лицо? Надо пойти в сторону туалета и заодно поглядеть.

— Извините, — Илья поднялся из-за столика. Было приятно размяться, да и мочевой пузырь, действительно, уже посылал свои сигналы. Рука все еще сжимала ручку подстаканника, Илья хотел сделать последний глоток чаю перед уходом. Только стакан от его рывка не двинулся с места. С ужасом Илья заметил, что подстаканник вплавился прямо в стол, по белой деревянной поверхности разошлись металлические паутинки… В вагоне потемнело.

— Ты падаешь, — сказал незнакомый гулкий голос из темноты. — Прости.

Вспыхнул свет. Илья зачем-то прижимал стакан к груди. С ним все было в порядке, подстаканник не расплавился. Илья сел.

— Ты чего это? — спросил его Сергей Саныч.

— Я… мне в туалет надо, — он допил чай и снова встал, только почему-то пошел в конец вагона, а не в начало, как собирался. Что это было? Неужели от недосыпа могут быть такие глюки? Конечно, он извел себя за последние месяцы, но такое… Это уже чересчур. Не обращая ни на кого внимания, Илья дошел до двери с окошком. За ней кто-то стоял. Над дверью висело электронное табло с надписью «туалет свободен». Значит, это не очередь туда, по крайней мере. Илья повернул металлическую ручку и вошел. У опущенного окна курил мужчина, они встретились взглядами, стало еще больше не по себе. Мужик смотрел, нахмурившись, но сами его глаза, маслянисто-черные, пьяные, не выражали ничего. Илья скользнул к двери туалета, дернул ручку, струхнул, потом сообразил и толкнул дверь внутрь. Вошел и заперся.

Справив нужду, Илья посмотрел на себя в зеркало. Вид был не такой уж ошарашенный, эмоции где-то прятались. Ладно, по сути, ничего и не произошло. Мигнул свет, вот и все. Хорошо бы поскорее отделаться от Сергея Саныча, он хоть и отличный мужик, но слишком уж разговорчивый. Надо укладываться спать. Кстати, который час? Без телефона и со всем этим трепом Илья совсем потерялся во времени. Он вышел из туалета, курящий мужчина еще не ушел. Правда, сейчас он посмотрел трезво и как-то холодно, от этих его хищных светло-серых глаз с крохотными зрачками даже мороз пробежал по коже. Илья поспешил дальше, еще одна дверь, быстрее вдоль ячеек с койками. В вагоне приглушили свет, многие уже устроились спать, кое-где со вторых полок торчали ноги в черных носках. Краем глаза Илья заметил, как из-под нижней койки быстро выбирается какой-то пассажир и по-паучьи сноровисто залезает наверх, а за ним оттуда же лезет следующий, но еще выше, на багажную полку. Илья шел дальше, шел и шел. А из темноты багажных полок на него пялились недовольные лица, раздавался сдавленный писк, кто-то ворчал, им было там ужасно тесно… Где же сорок пятое место? Илья искал взглядом номерки, но не находил, а если видел, то не разбирал чисел. Остановиться было страшнее. Повсюду шевелились руки и ноги, торчащие из-под одеял, пока короткие, но они могли вырасти, сплестись и перегородить дорогу. И впереди правда возникла преграда, это был проводник со своим ужасным затылком, было уже плевать, есть ли у него лицо, нужно было просто проскользнуть мимо, но не получалось, проводник стоял посреди дороги спиной к нему, только двигался он навстречу, наседал, бугры на его затылке шевелились, можно было расслышать сдавленное мычание сквозь кожу, а потом алый шрам сбоку раскрылся, это был глаз, боже, что, зачем, пожалуйста… Что-то схватило Илью за пояс, потом толкнуло на сиденье. Напротив за столиком виднелся человеческий силуэт, тень. Внутри нее что-то двигалось, копошилось, полупрозрачные черные головастики, а в глубине, в грудной клетке, светлела паутинка сосудов, сходящаяся посередине в комок, и он пульсировал, но это было не сердце, не совсем сердце, это был свернувшийся эмбрион, такой старый, такой дряхлый.

— …ты падаешь прости это не смерть ты падаешь нет дна плоть тает ты падаешь ты падаешь… — слова, раскатистые, глухие, доносились прямо оттуда, из груди этого силуэта. Но постепенно голос становился вкрадчивее и тише, и в какой-то момент Илья понял, что уже не видит сквозь тень. Перед ним сидел Сергей Саныч, он хмурился и разливал что-то в стаканы из небольшой бутылки.

— На-ка вот коньячку, малой. Ты чего-то совсем потерялся, — сосед звякнул подстаканником перед Ильей.

— Я падаю, — с запинкой пробормотал тот.

— Ты это брось, малой. Давай тут без обмороков. Будешь коньяк-то? — он взял свой стакан и поднял над столом. Помедлив, Илья последовал его примеру, они чокнулись и выпили.

— Крыша едет, извините, — сказал Илья.

— Да у кого она не едет? Такая жизнь сейчас. А уж у вас, у молодежи! Никакого отдыха голове.

— Да, надо просто побольше спать, — Илья усмехнулся. — А может, это мне все снится.

— Эх, если бы. Это не сон, малой. И не смерть.

— Что? — Илья уставился на соседа, округлив глаза.

— Да ничего, ерунда всякая лезет в голову. В поезде чувствуешь все по-другому.

— Это точно, выпадаешь из реальности.

— Из реальности? Э, нет, это все она и есть. Мир, он, знаешь ли, большой. Огромный такой, бесконечный торт, и много-много слоев. А вы ползаете по своему слою и не хотите ничего замечать, кроме него. А там еще много чего хорошего есть. Если копать наверх. Ну и плохого, если вниз.

В этот миг в окно с внешней стороны шлепнула рука. Илья подскочил. С гулким ударом рядом с одной ладонью к стеклу прилипла еще одна, обе левые.

— Ты прости меня, — голос Сергея Саныча уходил куда-то вглубь. — Это из-за меня ты это все видишь.

— Как это? Это глюки? Наркота? — Илья понял, что задыхается, тяжело сглотнул. — Я отравился?

Краем глаза он заметил движение справа внизу, по проходу ползли руки, невозможно длинные, суставчатые, они вылезали из-под коек, перемещаясь слабыми неловкими рывками, будто полупарализованные, больные. Бледные, холодные, да, наверняка, холодные, жесткие, страшные. Илью схватили за ногу.

— Тихо-тихо. Не смотри, — сказал эмбрион в груди Сергея Саныча.

— Почему я падаю?

— Мы все падаем, все, кто в поезде, просто ты это видишь, а другие нет.

— Почему? — взмолился Илья, его трясло от омерзения и ужаса. Руки держали его за ноги и карабкались вверх по штанам.

— Прости. Ну это потому, что я к тебе подсел, зацепил тебя случайно. Кто же знал, что ты такой чувствительный? Ну, полегче?

Илья понял, что его никто не держит. Никаких рук не было. Вагон спал. Илья протяжно выдохнул, прогоняя дрожь из тела.

— Ну вот и молодец, — Сергей Саныч снова достал коньяк. — И давай еще по одной, закрепим.

— Я даже траву никогда не курил.

— Я тебе говорю, это не глюки никакие, просто ты увидел то, что не надо видеть.

— Блин! — Илья дернулся, заметив впереди в проходе проводника, на его лысом затылке блестел тусклый вагонный свет, шрам был закрыт.

— Лучше не смотри, — не оборачиваясь, сказал сосед. — Давай выпьем. Ты ведь теперь стал как я. Я тоже это вижу, но могу и не видеть, если не хочу.

Проводник стоял там, в начале вагона. Почти без движения. Только время от времени вздрагивал, как от щекотки.

— Почему поезд падает? — спросил Илья, глядя на эти едва заметные, но такие мерзкие судороги. Сергей Саныч громко вздохнул.

— Это тоже из-за меня. Тяжеловат я. Проваливаюсь, понимаешь? И когда чувствую, что скоро совсем капец будет, то сажусь в любой поезд и еду куда-нибудь одну ночь. А тут, я же говорю, свое волшебство, малой, люди тут связаны, и иногда получается о них опереться. Это как прыгать по дощечкам через лужу. Главное, вовремя соскочить.

— То есть потом все вернется? Дощечки же всплывают.

— Ну, поезд — это все-таки не дощечка. Он будет, как бы это сказать, колебаться, туда-сюда, будет выныривать иногда, но все реже, в разных временах, а может, и в разных местах.

— Типа как поезд-призрак?

— Ну да. Так они и появляются вообще-то. Столько легенд! Под Балаклавой видели, под Растенбургом, в Москве в метро свой есть. Короче, пролетают то тут, то там, а потом один туман, и ничего. Кто-то верит, кто-то нет! Уже не так интересно, когда все точно знаешь, да?

— И что теперь? Когда они проснутся? Они же поймут?

— Ничего они не поймут. Только мы с тобой можем все понять. А они нет, они и с поезда не могут сойти — все в одной связке. Зато мы с тобой можем. Перед самым рассветом, малой, мы с тобой соскочим где-нибудь, понял?

Илья услышал, как что-то зашуршало под его сиденьем. Хотел посмотреть, хоть и нельзя было, но оказалось, что ладони прилипли к столику. Он почувствовал в них слабую сосущую боль, и по столу побежали тонкие-тонкие ветвистые струйки крови, будто лопнувшие капилляры в глазу. Подстаканник вновь плавился, оседал, от него тоже разбегались тоненькие ручейки металла. Узоры смешивались. Вдалеке задергался проводник и неловко двинулся спиной вперед.

— Почему вы падаете? — спросил Илья, опустив глаза, глядя на витиеватые узоры металла и крови.

— Чего непонятного-то? Грешил много, а умирать не хочу.

— Ну ты и сука.

— Может быть, — произнес гулкий голос из глубины тени. Илья закрыл глаза, глубоко вдохнул и выдохнул. Шорохи под сиденьем прекратились, все было спокойно.

— То есть в Москву поезд уже не придет? — спросил Илья, не поднимая век.

— Может, придет, но наверняка уже не тогда, когда тебе надо. Лучше этого не дожидаться, тут легко застрять, — Сергея Саныч помолчал. — Извини, Илюш, с Алисой ты уже никак не встретишься. Книжки ей не отдашь. И отношения точно не наладишь. Она, может, вообще умерла уже от старости. Мне тебя правда жалко, малой. У меня сын был. Давным-давно. Я думал, и не помню уже, но смотрю на тебя, и все как будто по новой.

Илья открыл глаза и всмотрелся в лицо соседа. Ну да, точно, Сергей Саныч был жутко похож на его отца. Видимо, потому и понравился. Было уже наплевать. Он хотел спать, вот и все. Говорят, что в поезде хорошо спится. И Илья бы тоже так сказал, если бы у него спросили. Но на самом деле спал он в поезде довольно скверно, просыпался, бывало, среди ночи. Только даже это ему нравилось — волнение от приближающейся цели. Он любил поезда, всегда любил.

— Я подремлю, — сказал Илья или только хотел сказать.

Он отключился мгновенно, будто упал в темноту. Ему снилась какая-то тревожная муть, он чувствовал вину и объяснял кому-то, что отец бросил их семью, такое бывает, это ничего. А еще ему снилось, что поезд остановился среди ночи. Это ужасное чувство неподвижности в пустоте. Потом Илья проснулся от того, что зад соскальзывал с сиденья. Он сел ровно, расправил плечи до хруста. За окном проносились туманные поля с редкими деревцами, светало. Горела левая щека. Видимо, Илья упирался ею в стенку. Соседнее место, конечно же, пустовало.

Илья хмуро оглядел вагон. Вроде бы все еще спали. Неподвижные фигуры под белыми простынями вызывали ассоциации с моргом. Но потом они мало-помалу зашевелились, люди поднимались, один за другим шлепали в туалет с полотенцами и зубными щетками. Кто-то заваривал кофе из пакетиков, где-то заиграла писклявая мелодия детской игрушки. Пейзаж за окном сменился, проносились пригородные станции, Илья узнавал граффити на стенах низеньких советских зданий в промзоне. Затем пошли жилые дома, в окне справа в тумане проплыл темный многоэтажный левиафан. Поезд проходил мимо других составов, их становилось все больше. В вагоне суетились, а Илья так и сидел на своем месте. Ему не нужно было собираться — только достать сумку да надеть куртку. Даже шарфом заматываться необязательно, в Москве, похоже, тепло. Может быть, он все еще ждал подвоха. А потом увидел здание Казанского вокзала, перрон с таксистами, грузчиками, продавцами sim-карт и просто встречающими. Он всматривался в людей, в груди все скрутилось в узел. И тогда в толпе промелькнула короткая стрижка Алисы. Она шла за притормаживающим поездом, высматривая его вагон, как всегда, в расстегнутой куртке и даже без шапки. И эту ее стремительную прыгучую походку нельзя было ни с чьей спутать. Илья почувствовал, как его сердце снова осторожно забилось, все сильнее, сильнее, пока не затрепетало, словно крохотная птичка, попавшая в силки. Поезд 099 шел мимо. Алиса не успевала за ним, тот, кажется, стал набирать ход. Перрон оборвался, состав на миг нырнул в темноту, и Илья уже знал, что происходит за его спиной. Вагон менялся. Илья понял, что опирается о столик, и, испугавшись, что снова прилипнет, оторвал руки. Столик выгибался вверх, на его поверхности виднелись голубые сеточки вен. Над ухом послышалось знакомое сдавленное мычание, кто-то стоял сзади.

— Ты падаешь, — прошептал Илья, только это был не его голос, и не он двигал своими губами. Взгляд снова метнулся к окну, за стеклом пролетали кирпичные стены с какими-то надписями. Он не пытался их разобрать, знал, что там написано. Знал свою судьбу и даже не мог закричать. А потом все заволокло туманом.

Сердце Белоснежки не билось.

Принц наклонился и коснулся её шеи кончиками пальцев. Холодная, как лед – ни намека на пульс. Принц почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота, заставляя его сжимать зубы и бороться с желанием отвернуться.

Хрусталь искажал очертания Белоснежки – они казались ненормально ломанными, страшными, неприятными. Принцу хотелось сесть на коня, который нервно постукивал копытами неподалеку, пришпорить его что есть силы и поскорее унестись куда-то подальше.

Гномы тихо переговаривались. Принц не знал, чего они ожидают – они просто смотрели на него маленькими злыми глазками и шушукались – монотонно, глухо.

Кто же знал, что он не успеет?


* * *

Вообще-то, Принц Белоснежку не любил. Принц любил служанок и проституток из красного квартала, вот только за проституток и служанок не давали царство в приданое, и на приемах при дворе с ними не особо-то пощеголяешь. Поэтому Принц, услышав о принцессе, которую нужно то ли спасти, то ли защитить, тут же бросился её искать.

Но не успел.

Белоснежка умерла всего лишь вчера вечером, и выглядела так, словно просто уснула в хрустальном гробу. Гномы вокруг были уверены в том, что так оно и есть – поэтому возбужденно сгрудились рядом с Принцем, по очереди заглядывая в безразличное лицо Белоснежки. Принц знал, что она мертва – её кожа выглядела слишком тонкой, кости выпирали, чуть ли не пронзая её насквозь, а глаза впали так сильно, что Принц сомневался, закрыты они или нет.

И это было жутко.

Принц знал, что еще немного, и она начнет пахнуть. От неё уже немного несло чем-то сладковатым и вязким – поэтому Принц отстранился.

- Мне очень жаль, - слова срывались с губ как-то казенно, сами собой, - я ничего не могу сделать.

Гномы заволновались, заговорили все разом:

- Как же…

- Принцесса…

- Белоснежка…

Принц нахмурился и вскочил на лошадь. Гномы мешались под ногами, но он не обращал внимание. Труп принцессы в хрустальном гробу действовал на него как-то уж очень странно – чем дольше он на неё смотрел, тем сильнее ему казалось, что она вот-вот, вот-вот…

Вот-вот откроет глаза.


* * *

У ручья было спокойно и тихо, вода журчала, заполняя этим умиротворенным и чистым журчанием все вокруг. Принц умылся холодной водой трижды, но запаха гниения это не перебило, и Принц понял, что его все еще немного трясет.

Принц напился воды, съел последнюю краюху хлеба и задремал, подложив под голову сумку. Ему снился хрустальный гроб, и Белоснежка, лежащая в нем, загадочно улыбалась, глотая мух, что заползали ей в рот сквозь синюшные губы. Когда Принц проснулся, перед ним сидел Старик.

Старик выглядел странно – его глаза были белыми, как у слепца, ноздри раздувались, будто бы он хотел что-то учуять, словно дикий зверь. Одет в лохмотья, немыт и истощен, он сидел и смотрел слепыми глазами прямо на Принца.

Принц подскочил.

- Сиди, сиди, - Старик улыбнулся, обнажая пеньки сгнивших зубов, - не пугайся.

- Вы кто и зачем здесь? – Принц подобрался, раздумывая, успеет ли дотянуться до меча, - Если нищий и милостыню просить пришли, то берите и идите с Богом. А если грабить вздумали…

Старик хрипло рассмеялся. Будто бы старая карета по дороге скачет, разваливаясь на части.

- Эх, Принц, - Старик покачал головой, - Ничего ты мне не дашь, чего у меня еще нет, а вот я тебе помочь могу.

- И чем же? – настала очередь Принца смеяться. Очевидно, Старик был совсем сумасшедшим.

- Хочешь Белоснежку? – ухмыльнулся Старик, - И земли, и Королевство, и славу, и победу над Злой Королевой?

По спине Принца прошел холодок, будто бы из леса снова повеяло сладковатой мертвой гнилью. Старик замер в ожидании, глядя на Принца слепыми глазами и даже не собираясь смеяться собственной шутке.

- Белоснежка мертва, - неуверенно произнес Принц.

- Белоснежка – да, - искренне улыбнулся Старик, - но я могу вернуть вместо неё кого-то еще.

- Ты сумасшедший, - Принц встал с места, поднимая сумку и отряхивая её от травинок и земли, - оттуда не возвращаются, нет такой магии.

Старик рассмеялся, вставая с места неожиданно легко, будто бы ему было лет восемнадцать, и положил руку на плечо Принца. Руки Принц не ощутил – только легкий, пугающий холодок на коже.

- Если не вернется принцесса с того света, получишь три сундука с алмазами и пять с золотом. Если вернется – женишься на ней, будешь делить с ней ложе и делать все, чего она пожелает.

- Да нет у тебя таких денег, сумасшедший, - Принц рассмеялся, вскакивая на лошадь и окончательно избавляясь от липкого страха, - иди себе с миром.

Старик прищурился, и позади Принца что-то громко щелкнуло. Тот развернул лошадь.

У озера стояли восемь огромных сундуков.

Старик улыбнулся, дважды моргнув слепыми глазами.


* * *

Губы Белоснежки были холодными, практически бесцветными и твердыми, и Принц тут же отстранился, ощущая новый приступ тошноты. Гномы ахнули, наблюдая за ним, но не ушли, только чуть отступив назад.

Секунду ничего не происходило. Белоснежка была мертвее мертвой, и запах гнили все никуда не девался, став еще сильнее. На полуоткрытый глаз принцессы присела муха и стала потирать свои лапки друг о друга.

«Хорошо, что я проверил, настоящее ли золото, прежде чем соглашаться», - хмыкнул Принц про себя.

А затем Белоснежка открыла глаза и улыбнулась, глядя прямо на Принца. На секунду ему показалось, что глаза девушки белым-белые, словно бы она ослепла.


* * *

Белоснежка молчала, скрестив руки на груди Принца и прижавшись к нему, и загадочно улыбалась – эта улыбка не сходила с её губ весь день. Они неслись сквозь чащу, и Принц пытался не думать о том, что за ним сидит что-то, что еще несколько часов назад было мертвым куском гниющей плоти.

- Возьмешь меня замуж? – пробормотала принцесса, прижимаясь к Принцу.

- Возьму, принцесса, - голос мужчины дрожал.

Они направлялись в королевство Белоснежки – об этом попросила сама принцесса высоким, ровным голосом. Что Белоснежка хотела сделать с Королевой без армии или даже меча, Принц не представлял.

Но он знал, что должен делать все, что она скажет, потому что так ему сказал Он.

Потому что иначе случится что-то страшное, и Принц в этом не сомневался.


* * *

Живой Королеву Принц так и не увидел – Белоснежка вошла в замок первая, как только часы пробили полночь, и стража на стенах как по команде уснула мертвым сном. Когда девушка вышла из замка, все так же улыбаясь, Принц понял – все кончено.

Белоснежка стерла с бледной щеки красное пятно, а затем улыбнулась и провела по пальцу отвратительно-бурым языком, слизывая капельки крови. Принц поморщился и прошел в замок.

Королева лежала у самого порога и больше напоминала изодранное в клочья ало-бордовое платье, чем человека, которым она когда-то была.

Принца стошнило сегодняшним ужином, и Белоснежка присела рядом с ним, участливо заглядывая ему в лицо какими-то слишком уж посветлевшими глазами.

- Пойдем, милый, - улыбнулась девушка, - пора тебе сообщить всем, что я жива.

Это был первый раз, когда Принц солгал своим подданным.


* * *

Старик был прав – никто не заметил подмены. Возможно, дело было в том, что из придворных, заставших Белоснежку до того, как Королева посадила её в темницу, осталась жить только её слепая и практически не ходячая нянечка. Злая Королева пощадила её – то ли из-за возраста, то ли из-за болезней, а может, считала, что нянечка еще сможет стать полезной.

В любом случае, Белоснежка без особых проблем взошла на трон и стала править. Свадьба была в тот же день, что и коронация – и Принц, ставший Королем, с ужасом ждал первой брачной ночи.

- Долгой жизни Королеве Белоснежке! – кричали подданные, подбрасывая шляпы вверх. Взвивались в небо костры, пилось пиво, лилось вино, и Король чувствовал, как пальцы холодеют от улыбки жены.

Он не знал, что она за нечисть, что за упырь, что за покойница, что ходит по земле и разговаривает, ест и пьет, смеется и плачет. Он не знал, умеет ли оно чувствовать что-то, кроме жажды и голода, умеет ли спать, умеет ли думать. Он не знал, может ли это существо умереть, но когда Белоснежка случайно порезалась, открывая конверт с письмом, с её ладони не упало ни капли крови.

Король не знал, что он делает и зачем, но он должен был. Должен, иначе с ним будет то же, что и со Злой Королевой, а то и хуже. Белоснежка, все так же растягивая алые губы в улыбке, вгрызется в его плоть, вырвет сердце и выпьет кровь, а затем…

- Милый, - Белоснежка подошла к нему, странно улыбаясь, - пойдем.

Когда дверь спальни закрылась, а Белоснежка прильнула к мужу, он вдруг понял – её губы такие же твердые, как тогда, и от неё все так же пахнет сладковатой гнилью. Её пальцы такие же холодные, а её сердце по-прежнему не бьется. Её язык похож на кусок сырого мяса.

Белоснежка расстегнула платье.


* * *

Короля тошнило так сильно, что он было подумал, что потеряет сознание, и Белоснежке придется его искать. Однако вскоре (как только все, съеденное на свадебном банкете, снова оказалось снаружи) ему стало лучше, и он вернулся в спальню. Белоснежка не спала (если она умела спать), встав у окна и раскрыв шторы до упора. Она не обернулась, когда Король вошел, только слабо кивнула – то ли ему, то ли собственным мыслям. Взгляд белесых глаз Белоснежки сосредоточился на чем-то впереди, за окном, за границами королевства и материка – возможно, даже за границами того, что Королю было дано познать. Он закрыл глаза и взмолился о том, чтобы сон пришел быстро, мгновенно, прямо сейчас.

Сон не пришел.

Спустя несколько минут Белоснежка проскользнула в кровать, прикасаясь холодными пальцами к телу Короля. Тот съежился, делая вид, что спит, но вскоре скорее ощутил, чем услышал легкий смешок где-то справа.

- Не бойся, милый, - нараспев протянула Белоснежка, - тебя я не трону. И никто не тронет, пока ты делаешь то, что нужно.

Ему снился Старик, сидящий на берегу и глядящий на Короля слепыми глазами. Над Стариком кружились мухи, вылетая из его рта.

Старик хохотал.

Что было нужно Белоснежке, Король понял совсем скоро.


Ваше Величество, - в дверях комнаты застыл слуга, - к вам эта женщина.

«Эта женщина» в замке была лишь одна, не считая кухарки – Белоснежка не терпела рядом с собой живых, молодых, красивых девушек, и даже горничной у неё не было. Полупарализованная старушка вошла в кабинет и остановилась у порога.

Слуга вышел.

- Ваше Величество, я ничего не вижу, - пробормотала старушка. Король встал и подошел к ней, усадив на стул. Та благодарно кивнула.

- Я знаю, - Король запнулся. Что-то было не так. Женщина дрожала. Король дрожал тоже, потому что знал, о чем будет разговор.

- Когда Белоснежка была ребенком, я часто укачивала её. Я держала её вот так, - руки женщины взметнулись и тут же опали, - Я слушала её дыхание и сердцебиение. Я помню запах её волос, тепло её кожи и сонное сопение, помню до сих пор.

Король почувствовал, как его собственное сердце начинает биться чаще.

- Теперь я её не вижу. Но я слышу её. Я чувствую её, - женщина подняла глаза на Короля, - Я слышу запах. Все его слышат, но никто ничего не говорит.

Король молчал – ему было нечего сказать. Старуха всхлипнула раз, а затем другой.

- От неё пахнет гнилью, кровью и землей. Она не дышит, и её сердце не бьется. Она холодна, как лед, а её дыхание похоже на могильный запах. Я знаю, что вы это тоже чувствуете.

- Вам лучше уйти, - Король встал, а затем крикнул в коридор, - уведите её!

- Это не Белоснежка, - старуха поднялась на нетвердые ноги и сделала шаг в сторону принца. Её слепые глаза были выпучены – так, будто бы сейчас вылезут из орбит, - и их белизна заставляла Короля дрожать, как от лихорадки, вспоминая Его. Если Он узнает…

- То, что сидит в её теле, уже давно мертво, - прошептала старуха, прежде чем её увели, - оно отравило её кровь и её дыхание, охладило её руки, и оно убьет всех нас, потому что мертвое не убить дважды.

Старуху вывели из комнаты, и Король тяжело опустился на стул. Ему было нехорошо - за последние несколько месяцев он совсем исхудал, его движения стали нервными и дерганными, а слуги каждое утро потихоньку сметали с подушки выпадающие клочьями волосы. Король умирал – и он был почти уверен в том, что это все из-за того, что каждую ночь он делил постель с покойницей.

Белоснежка встала с кресла, на котором сидела все это время, не двигаясь и не дыша. Её глаза были колючими и холодными, и руки – просто ледяными. Королева притянула мужа к себе, заставив склониться над ней, и улыбнулась.

- Я хочу её сердце, - прошептала она на ухо мужу, обдав того гнилым запахом, - хочу его сегодня ночью. Пойди и достань мне его.

- Да, моя Королева.

Король потерянно улыбнулся и пошел искать нож.


* * *

Война в королевстве, лежащем за морем, длилась уже десять лет. Король тоже отправился туда, взяв с собой войско, оружие, еду и вино, а еще – небольшую бутылочку с чем-то красновато-мутным. Так ему велела Белоснежка, отправляя на корабль рано-утром и поглаживая заметно округлившийся живот.

Будущий наследник рос в мертвой, гниющей утробе своей матери. Уже третий – предыдущие два умерли, не пережив роды, хотя Король был уверен, что они и не жили даже.

Король надеялся, что и это отродье тоже умрет, да что там, он был в этом почти уверен, потому что от мертвого не рождается живое, а Король и сам был уже наполовину мертв и полностью седой в неполные тридцать. Королева же, наоборот, цвела, все чаще и чаще улыбаясь своей загадочной улыбкой.

Когда пришло время решающей битвы, Король выпил красную жидкость до дна, ни разу не остановившись, как велела ему жена. Утром он повел войско на поле брани, а вечером вернулся – один из своего отряда. Из вражеского войска не вернулся никто.

Война была окончена. Это была победа.

Король возвращался домой, мечтая только об одном – отрубить Королеве голову и сжечь её холодное и гнилое тело. Он не был уверен в том, что это её убьет, что её вообще что-то убьет – но он был готов попытаться.

Когда он сошел с шатающейся палубы на землю, в предрассветной тишине порта его уже ждали двое. Белоснежка загадочно улыбалась, держа

за руку их первенца. Это была здоровая, пухленькая и красивая девочка – румяная, с блестящими темными волосами и любопытными глазами цвета талого снега. Та что-то спросила у Белоснежки, и вместо ответа женщина подтолкнула девочку к отцу.

Король упал на колени, чувствуя, как по щеке катится слеза, теряясь в старческих морщинах. Девочка, приплясывая, подошла к нему и несмело улыбнулась, обнажив ряд белых, ровных зубов.

- Обними дочь, - мягко приказала Королева.

И Король послушался, как и должен был.

От девочки просто невыносимо пахло сладковатой гнилью, землей и кровью.

Они очень разные бывают. Двух одинаковых я ещё не встречала. Их в принципе описать сложно — чем дольше о ком-то конкретно думаешь, тем нормальней и правильней он кажется. Вообще мысль о том, что они существуют очень быстро из головы выветривается. Я иногда сижу и думаю — ну какого чёрта я себе нафантазировала. А потом кто-нибудь из них допускает ошибку, и сразу всё вспоминается. Это у них фишка такая. Казаться нормальными. Эргономичными.

Все эти истории и фильмы про то, как они появляются в жутких местах, под тревожные звуки, страшно выглядят и плохо пахнут. Где у них лица искажённые, а главным героям от них веет холодом, замогильным ужасом или вроде того. Вот не то что бы всего этого совсем нет. Просто по другому всё происходит. На самом деле они вообще что угодно могут делать и как угодно выглядеть. Но это всё равно не жутко. Они как бы… вписываются в шаблон, наверное.

Я когда их встречала, вообще никогда мысли не было, что что-то не так. Сидишь дома, болтаешь с приятелем, попутно моешь посуду или пьёшь чай. И внезапно до тебя доходит, что нету у тебя такого приятеля и не было никогда. И о чём вы только что говорили вспомнить не получается. И лицо у него странное, а чем странное, не понятно. Начинаешь вглядываться — всё вроде правильно, всё, вроде, как у людей. А пока лицо разглядываешь и пытаешься вспомнить, что тебе там не понравилось — забываешь, что это вообще незнакомый человек. И дальше разговариваешь, всё как обычно. Не знаю, как у них так получается, но из этой штуки очень сложно выпутаться.

Я себе за правило взяла — не игнорировать вот это ощущение, будто что-то неправильно. Это непросто, бывает. И говоришь ты с этим приятелем уже очень долго. Часы пол-четвёртого утра показывают. И опять какой-то звоночек в голове — почему так долго, о чём мы говорим, кто этот человек, что у него с лицом, нормальное же лицо, хорошо сидим, давно не виделись. А он ещё и коробку конфет открывает — откуда они у него, раньше ведь не было, если было — почему раньше не открыл, какой вежливый и приятный гость, хорошо что он зашёл.

Вот с едой у них тоже пунктик. Не знаю, почему. Но они если чуют, что человек не полностью погрузился — сразу накормить или напоить чем-то пытаются. Чем и какие от этого последствия, я не знаю. Первые разы, когда их встречала как-то проносило, может потому, что когда тревожно, мне в принципе есть не хочется. А потом просто в привычку вошло отказываться от угощений. Как в детстве, когда у незнакомцев конфеты нельзя брать из предосторожности. Только теперь их брать вообще ни у кого нельзя. Тоже из предосторожности. Казалась бы, старый же приятель, явно обижается, что даже не попробовала. Но правило есть правило. Их потому и придумывают, что бы не нарушать.

У них, наверное, тоже есть какие-то правила. Они, например, никогда не нападают сразу. Как бы измором берут или вроде этого. Мне вообще кажется, что они просто физически слабые, если у них тела настоящие, конечно. Поэтому вот так сидят и забалтывают до изнеможения. А потом еду предлагают, а люди едят, наверное, в основном. А что потом — не знаю. Но шаблон поведения у них именно такой. Встретить, убедить что вы знакомы, или что вы хотите познакомиться, увести куда-нибудь и ждать. Вот и приятель этот сидит уже долго. Не выгонять же.

Они сами, наверное, тоже устают. Я так думаю, потому что чем дольше рядом с таким находишься, тем сильнее это чувство тревоги. Может это просто мозг замечает больше и больше странностей и интуитивно беспокоится. Но я думаю, им просто становится сложнее вот эту нормальность поддерживать. Утверждать, правда, не буду. Если так подумать, я, в принципе, о них до сих пор ни черта не знаю. Но на моей практике это всегда было состязание — кто выносливей. Кроме одного раза.

Я тогда вот так же, как сейчас с приятелем, с соседкой по общаге засиделась. А потом заметила, что у неё языка нет. Я тогда очень удивилась — это правда внезапно было. Мне даже в голову не пришло, что что-то не так и она одна из них — я тогда об их существовании не знала ещё. Ну и спросила, как любой нормальный человек спросил бы, как же ты со мной говоришь, если вот. А она замолчала сразу и вся нормальность с неё сошла. Она не нападала, ничего плохого. Мы просто в тишине сидеть продолжили и всё. Выйти вообще не получалось, вообще я даже не пыталась, наверное. Она бы меня так и засидела, если бы не комендант. Он счётчик со своими ключами проверять пришёл. Она отвлеклась, а я ускользнула. В общагу больше не возвращалась — вещи через подруг получила. Что с комендантом случилось, не помню. Знаю только, что ничего странного. Это их фишка. Ничего странного и всё объяснимо.

Ну и тогда я поняла — нельзя им давать понять, что я знаю. Даже если оно устало и всё становится очевидным. Это сложно. Я даже не знаю, что сложней — не поддаться на их «чары», или не показать, что ты на них не поддался. Это ощущение нормальности… оно сходит как бы волнами. Если в начале разговора всё кажется правильным, но есть… какой-то зуд, такое… невнятное что-то, будто всё-таки что-то не так. То под конец всё меняется. Ты понимаешь, что сидишь совсем не у себя в гостиной и вообще не в комнате, а, допустим, на заброшенной стройке. Понимаешь, что руки уже закоченели от холода и неподвижности. И что твой собеседник давно молчит и на человека, в целом, мало чем похож. Но при этом то и дело накатывает абсолютное ощущение уюта и правильности всего происходящего. И уходить никуда то ли не хочется, то ли слабость просто. Уйти от них в любом случае сложно будет, конечно. Но если не дать им понять, что их видно — шансы выше. Может и другие способы есть, но я первого раза поняла, что их проще на кого-нибудь другого переключить. Когда я во второй раз их встретила, всё вообще автоматически как-то получилось — то ли на интуиции, то ли просто от паники соображать быстрее начала. Но в, целом, всё равно просто повезло. Когда я поняла, что мой собеседник сидит в верхнем углу потолка и у него слишком много рук, я, от неожиданности, сказала: «Ко мне сейчас должны прийти. Я их впущу и вместе посидим». А оно что, оно купилось. Я дошла до двери и спокойно вышла. Вернулась, на всякий случай, с настоящим, человеческим другом. Но он не пригодился. Оно уже ушло.

Потом я поняла, что они вообще плохо ориентируются в нашей реальности. Если им уверенно что-то сказать, они поверят. Наверное эта вот «нормальность», которую они нагнетают просто в обе стороны работает. Их можно отвлечь, сказав «поговори теперь с моим другом в соседней комнате», и они обязательно пойдут поискать ещё одного человека, даже если видели, до этого, что комната пуста. В принципе, если не паниковать, и замечать детали вовремя, то они не так уж и опасны. В принципе, не о чем беспокоится. Тем более, что они никогда не появлялись, если я была не одна. Не знаю, почему. Наверно, потому что на нескольких людей сразу им сложнее воздействовать. Если так подумать, они в принципе безобидны.

И волноваться не о чем. Сейчас — так точно. Когда рядом друзья с запасом конфет волноваться вообще не хочется.

Источник: http://realfear.ru/srezali-put-nazyvaetsya

«Аномальные истории» — довольно популярная тема в компании пилотов и моряков. Обычно дело ограничивается встречей с НЛО или еще чем-то. Но то, что происходило с нами, понять не могу до сих пор.

== История 1. Срезали

2005 год. Летал тогда я на ту-154, долгий длинный рейс из Мирного в Москву. Обычно не люблю такие рейсы, на предел дальности для данного типа ВС. Вылетев из Мирного, заложив правый крен, взяли курс на Москву. Стояло солнечное утро, на небе ни облака. Мы уже заняли почти что эшелон, поели, автопилот исправно набирал высоту, штурман Володя вел связь с землей, щелкая тумблерами. После того, как мы набрали почти 10600 метров прямо по курсу, на горизонте появилось облако. Точнее стало облачно. Ну что — обычно дело, не обходить же его, тем более не радаре не было его метки — значит не опасное. Единственное что удивило — оно стояло на месте как влитое. т.е облака куда-то плывут, а это стояло и будто ждало когда мы в него войдем. Зашли в него, самолет затрясся, прибор показывал перегрузку 1,4-1,5, внезапно дернулись стрелки радиокомпасов, на НВУ (навигационно-вычислительное устройство), в окошечке, в котором высвечиваются координаты, цифры прокрутились. Сначала Володя сказал: отказ НВУ, но оно исправно работало. И в динамике раздал голос диспетчера:

— 655! Что за чертовщина! Прекратить набор высоты!

На автопилоте я убавил значение вертикальной скорости до ноля. А то, что дальше стал догонять с нас диспетчер, я не понял. Я думал — разыгрывают нас, как выяснилось — мы уже где-то над Новосибом. Володя выставлял настройки частоты, как ни в чем не бывало продолжили полет, но нас терзали вопросы — ведь по идее до Новосиба как минимум 3 часа пилить, а это облако пробили за 15 минут, так еще в наборе высоты! Т.е мы совершили вроде как прыжок? Потому что объяснить это каким-нибудь супер-попутным ветром не получается. В общем в Москву прилетели раньше почти на 3,5 часа, а потом в Мирном я узнал, что в тот момент, когда вошли в облако, наш борт исчез с радаров и через 15 минут появился над Новосибом.


== История 2. Земля Санникова

Эта история произошла в 1994 году, когда есть было нечего, зарплаты не платили по полгода, если не больше. Как раз какая-то норвежская фирма арендовала на месяц самолеты нашей авиакомпании под свои нужды — испытание какого-то оборудования (вроде навигационные приборы) за полярным кругом. Я был в числе тех, кто решил принять участие в этой авантюре, поскольку за месяц сулили не менее 2000 долларов, что и стало решающим аргументом, тем более что опыт полетов в этих широтах я имел богатый, правда, летать приходилось тогда на поршневом Ил-14, а нам предстояло лететь на Ту-154М.

Раз в 2 дня, вылетая с аэропорта Тикси, предполагалось в течение 7 часов кружить в районе Новосибирских островов, один раз пролетая даже над самым северным полюсом. После 2 недель таких полетов, каждый вылет казался уже рутинным, если бы не произошло нечто интересное.

Дойдя до условной точки, мы как обычно начали снижение с 9600 метров, до 5500. Уже в облаках, стал сбоить Курс МП, Витя, старый штурман уже переключил внимание на радиокомпас, управляя рукояткой автопилота, довернул на 5 градусов влево, как показывала стрелка радиокомпаса. Но она по-прежнему не хотела вставать в центр, а продолжала вращаться. Закрадывались мысли о том, что вышли из строя навигационные приборы, что подтвердилось через несколько секунд — явление вполне возможное вблизи магнитных полюсов. KNL-90 — этакий навигатор, тоже не мог определить координаты, также выяснилось, что связь с землей и другими бортами потеряна, поскольку в эфире стояло шипение. Мною, как командиром, было принято решение – пронзить облака и перейти к визуальному полету. Валера, бортинженер перевел на малый газ, Коля, второй пилот, пилотировавший в тот момент самолет – отдал штурвал от себя и выдерживал вертикальную скорость 8 м/с. Когда мы выскочили из- под облаков, я несколько раз зажмуривался и тряс головой. Не помогло. Витя спрашивает:

— Василич, ты тоже это видишь?

Теперь я понял, что это не галлюцинация, которые могут быть от недостатка кислорода или еще от чего-либо. Под нами проплывали тропические острова, с девственной чистой природой, скалы, коралловые рифы, белые километровые песчаные пляжи, хотя я понимал, что даже если бы мы уклонились с курса и каким-то чудом утопали в строну Гавайских островов, до них бы не хватило топлива. Даже бортинженер, Валерий Алексеевич оторвался от своего пульта и прильнул к окну. Несмотря на красивое зрелище, я ощущал какую-то тревогу: черт возьми, что это такое? Штурман примерно записал координаты того места, где мы начали снижение и пробывал хотя бы примерно оценить место где мы находимся, поскольку запасы топлива на борту ограничены, у нас топлива на 4,5 часа полета, максимум, и надо что-то делать. Коля, несмотря на то что мы немного отвлеклись, удерживал параметры, испуганно спросив что это такое.

Весь экипаж, жаждал ответа именно от меня, я же придумал и сказал, что возможно где-то здесь есть действующий вулкан, который и согревает эти острова, вспомнив известный фильм, однако ни на секунду в эту ерунду не верил. Испуганные норвежцы тоже пытались что-то узнать, однако, не владея иностранным языком, мне удалось как-то сообщить им, что нет проблем, все нормально, подождите час.

Тем временем я как капитан, старался не потерять самообладание, не впасть в панику, а уж тем более не допустить растерянности в экипаже. Для себя я решил: снизиться до минимально возможной высоты и на минимальной скорости пройтись вдоль побережья, что бы оценить площадку на случай вынужденной посадки, чем по молодости я занимался на Ан-2 и Ил-14, после чего, набрав высоту следовать в глубь острова, в поисках полосы. Если, израсходовав половину остатка горючки, мы так и не найдем аэродром – вернемся к побережью, в голове высчитывая огромное количество фактов – насколько зыбучий песок, с шасси или без шасси лучше садиться, а может вообще – на воду, из огромного количества зол надо выбирать меньшее. Бортинженеру наказал строго следить за остатком горючего и докладывать каждые 10 минут, а так же следить за почасовым расходом и докладывать о его изменениях. Коля должен был держать крен и вертикальную скорость, Витя – отсчитывать высоту по радиовысотомеру. Постепенно снижаясь до 200 метров (а это на нашем инертном лайнере надо делать предельно осторожно), я разглядывал поверхность пляжа, куда не дай Бог придется садиться, уже никто не думал что мы вообще находимся в дальнем заполярье — была задача первостепенная — посадить самолет безопасно с наименьшим ущербом.

Пролетев над пляжем, перевели двигатели на взлетный режим, убрали закрылки и поднялись до 2500 метров, продолжая направляться в глубь острова. Под крылом был только тропический лес, ну и скалы изредка, казалось, цивилизация не тронула это место. Я уже было принял решение возвращаться в сторону пляжа, поскольку топлива оставалось на 3 часа полета, как прямо перед нами стал сгущаться туман, войдя в который, самолет содрогнулся, Коля пытался парировать болтанку, выдерживая крен и вертикальную скорость, продолжая следовать в том же направлении (какой курс был, я не знаю, поскольку вся навигация не работала). Внезапно сработала система предупреждения столкновения с землей, верней заорала благим матом. Вывалившись из тумана, впереди увидели крутой скалистый берег сурового северного острова. Энергично заложили правый крен, вместе со взятием штурвала на себя. Столкновения не произошло. Внезапно заработала радиосвязь, придя в себя взяли курс на Тикси. После посадки топлива у нас оставалось всего на 40 минут лета. Диспетчерам сообщили об отказе навигационных приборов (никому не хотелось лишаться в тот момент работы из-за массовой галлюцинации). А уже после, в гостинице, с мужиками из другого экипажа, накатив водки, принялись-таки обсуждать что же это было, кстати, экипаж, летевший там же несколькими днями раньше, тоже видел тропические острова в разрывах облаков, но связь с землей у них не терялась.

Через некоторое время наш слушок все-таки дошел до начальства, и нам между собой порекомендовали сор из избы не выносить, оставить между нами. Позже в то место отправляли и самолеты, и вертолеты и корабли, но никто ничего подобного не видел.

Один старый летчик рассказал о том, что на короткий промежуток времени, мы возможно попали в доисторический период, когда в этих широтах был тропический климат, либо все то, что мы видели – хрономираж той эпохи.


== История 3. Неизвестный пассажир

Это был 1986 год, тогда я совсем недавно ввелся в строй командиром на Ту-154 и в качестве капитана отлетал не так уж и много, опыта к тому моменту накопить не успел.

Наш самолет очень инертный, и двигатели не очень-то приемистые, так как выходят на режим долго. Когда появились тяжелые инертные самолеты, пришлось столкнуться с таким явлением как сдвиг ветра — это когда ветер по каким-либо причинам меняет свое направление, что около земли очень опасно, самолет может ощутимо просесть, а пока двигатели выйдут на режим… тяги может не хватить. Обычно это может произойти при смене циклон на антициклон, то есть явление ожидаемое, вероятность внезапного сдвига ветра очень низкая. Заходили мы на посадку ночью во Владикавказе, горная местность, заход требует определенного мастерства. Встречный ветер 3-4 м/с. Машина попалась старой модификации - Ту-154Б-1, предел прочности закрылков, выпущенных на 45 градусов, — 280 км/ч, а скорость сваливания с таким весом - 230 км/ч, то есть и без того узкие рамки, однако, по ряду причин (ожидая тот же сдвиг ветра), я вынужден держать между 265 и 280 км/ч. Снижались мы по 4 м/с. Штурман мой, Виктор Филаретыч, ведет отсчет по радиовысотомеру последних сотен метров высоты:

— 300! 250! 200!

Внезапно кто-то его одергивает за плечо, я в пол-оборота тоже оборачиваюсь и вижу старика лет 75, в клетчатой рубашке и очках. Леша, второй пилот, тоже повернулся, на что старик сказал:

— Не отвлекайтесь, сынки, вот тут надо сделать вот так, — приблизившись к центральной консоли, хватает РУД (рычаги управления двигателями, их три штуки, и еще дублируются на пульте бортинженера) и с невероятной силой (поскольку дублирующие их придерживал бортинженер) толкает их вперед чуть не до номинального режима, — я и сам старый летчик.

Через три секунды самолет буквально бросило вниз, нос отвернуло влево от полосы градусов на 10, скорость упала до 240 км/ч, вертикальная скорость — 8м/с (т.е снижаться стали в 2 раза круче), успела пикнуть сигнализация об опасном сближении с землей, мы с Лешей хватанули штурвалы на себя, а двигатели как раз вышли на номинальный режим, вертикальную скорость уменьшили до 2 м/с, догоняя глиссадную стрелку, краем глаза наблюдаю, как скорость медленно поползла вверх: 245, 250, 260, уже можно газы немножко сдернуть, вот уже торец полосы, высота 15 метров — как раз по глиссаде! 10, 5, 3, 2, 1! В одном метре повисли, плавно сдернув газы, мягонько плюхнулись на левую стройку, небольшой крен вправо — покатились! Это вы сейчас читаете, а тогда с того момента, как некто толкнул РУДы почти вперед, до касания с землей прошло не больше 20 секунд. Это был сдвиг ветра, причем был он существенно сильней, чем ожидалось, и если бы поставили двигателям номинальный режим в тот момент, когда самолет уже просел, они бы не успели выйти на режим, и мы бы не долетели до полосы, рухнув около ближнего привода. Кто же был этот самый пассажир? Поворачиваюсь к бортинженеру, Алексеич говорит, что дверь не открывал (а на самолете дверь устроена так, что открывается вовнутрь и только изнутри). Спрашиваю бортпроводников, может быть, кто заходил в кабину? Нет, никто. После того, как мы зарулили на стоянку, а трап еще не подвезли, прошелся я по салону в надежде найти того человека и сказать ему спасибо, но, пройдя раза три, так не нашел.

Наверное, это был ангел-хранитель или домовой... ну, то есть самолетный...


== История 4. Будущее в прошлом

Был не то 1972, не то 1973, я — молодой капитан поршневого Ил-14, полетавший уже и на севере, и в дальнем заполярье. Выполняли обычный рейс из Енисейска в Корягино (или Корякино, может, Корчагино), летал я туда до этого раз пять, не меньше, погода миллион на миллион — ничего сложного, обычный рейс. Везли мы туши мяса, насколько я помню. Впереди уже виднелись знакомый изгиб Енисея и очертания знакомого аэродрома, поэтому мы не переживали по поводу отказа радиокомпаса, по которому выдерживали направление (верней неисправности с маяком, скорей всего, на их стороне, в те годы это бывало частенько, особенно когда света не было, или какой-нибудь ремонт шел). Обычный магнитный компас вел себя необычно — произвольно вращался, радиосвязи с аэродромом тоже не было.

Вот тут-то и начинаются приключения. Хотел необычного полета — получи сполна! Пролетая над деревушкой, уже с воздуха заметил, что дома выглядят заброшено и огороды заросли травой. Может, мы ошиблись? Нет, шли строго по трассе, пока не вошли в зону ответственности аэродрома. Выходит — ошибки нет, да и очертания знакомые, правда, выглядят так, как будто здесь давно никто не живет. Время было где-то конец апреля, когда снег уже растаял, а новая трава еще не пробилась сквозь землю. Взлетная полоса выглядела заросшей прошлогодним бурьяном, но мы все же решили сесть, а когда срулили в сторону, где раньше была стоянка, проезжая, я обратил внимание на покореженные скелеты самолетов Ан-2 и вертолетов Ми-2. Здание деревянного аэровокзала было совершенно заброшенным, как будто люди оставили эти места не меньше чем 20 лет назад. Но ведь мы же были тут неделю назад! Я уже хотел дойти порыться, может, чего интересного найти, но под моросящим дождем было не очень-то и приятно (когда мы подлетали, была солнечная погода, ни единого облачка). Еще я обратил внимание на абсолютную тишину и чувство одиночества, сходного с депрессией, поэтому мы запрыгнули в самолет и как можно скорей улетели.

В Енисейск мы вернулись поздно вечером. До официальных лиц решили не доводить, сказав, что совершили вынужденную посадку, после чего, выполнив ремонт своими силами, благополучно взлетели и вернулись на базу. После этого я летал туда раза три, и было все привычно — в деревне кипела жизнь, и ничего не предвещало запустения.

Все бы ничего, можно было бы все списать на ошибку штурмана или на групповой мираж, но глубокой осенью, будучи на пенсии, в 2014 году поехали с мужиками на Буханке на охоту. И что думаете — когда проезжали как раз то место, где в эпоху моей молодости был аэродром — пред нами предстала та самая картина, которую я видел в почти 40 лет назад. Все в точности, в этих же деталях — покореженный метал, заросшая полоса, заброшенное полуразвалившиеся здание аэропорта, скелеты Ан-2 и Ми-2.

Мой религиозный отец-врач начал странно себя вести.

Странности начались в то же время, когда он начал говорить про какой-то загадочный свет.

Первый раз я заметила, что что-то не так, когда мы с сестрой услышали, как отец ни с того ни с сего начал ругаться на собаку:

— Мерзкая псина, как я тебя ненавижу, прекрати на меня смотреть, тварь! Немедленно!

Я болтала по телефон с Джилл — своей сестрой, а мама, как всегда, погрузилась в свои бухгалтерские книги. Мы очень удивились, когда услышали отцовские крики со второго этажа.

Тем временем крики не только не останавливались, но становились всё громче и громче, будто папа собирался ударить собаку.

— Мам, на кого он кричит? Наша собака здесь, рядом с нами.

Я потрепала нашего лабрадора по голове, а он лизнул мне руку и заскулил.

Отец точно был на втором этаже, и никакой собаки рядом с ним не было.

Мама пожала плечами и вернулась к книге. Крики продолжались:

— УБИРАЙСЯ ТУДА, ОТКУДА ТЫ ПРИШЛА, ДРЯНЬ ПАРШИВАЯ!

----

Кроме того, он начал курить.

Меня это очень удивляло, потому что раньше при мне он никогда этого не делал.

Когда я спросила у мамы, она лишь ответила, что папа изредка курил в колледже, когда сильно нервничал.

Из-за чего он мог сейчас нервничать?

----

Однажды я встретилась с отцом на лестнице. Он сидел на ступеньках в своём обычном костюме и галстуке, но без брюк, и курил.

— Пап, всё в порядке?

Может, у него была видеоконференция? Это объяснило бы отсутствие брюк.

Отец подозвал меня, затем положил руку мне на плечо и достал сигарету. А затем он сделал то, чего я ожидала меньше всего — предложил сигарету мне. Мне пятнадцать, и, сколько я себя помню, мой отец ходил в церковь, придерживался консервативных взглядов и даже не всегда отпускал меня на свидания. Не говоря уж о том, что он доктор, а доктора не курят. И уж точно не разрешают курить своим несовершеннолетним детям. Я взяла сигарету и чуть не расплакалась, сама не понимая почему.

— Блядь. Прости, Тиджей. Мне правда жаль, — он достал свой платок. Думаю, вам это знакомо: отцов можно узнать по таким вот огромным синим носовым платкам. Вместо того, чтоб вытереть мои слёзы, он вытер свои собственные, — Тиджей, помнишь наши последние каникулы?

— Йеллоустоун, — улыбнулась я, шмыгнув носом. — Там было так красиво. Всё было покрыто снегом. Мы видели стаю бизонов в снегу, покрывшем их с ног до головы, а ещё тот одинокий олень с раной на шее… бедняжка.

— Помнишь волков? Они были прекрасны, правда?

Помню, нам понадобились бинокли для того, чтобы разглядеть их. Они казались такими таинственными, их дыхание было похоже на порыв ветра, а снег сверкал, выделяя их тёмную шерсть. Я представляла себя пещерным человеком, наблюдавшим за волчьей охотой.

— Ты помнишь свет?

— Какой свет?

— Очень яркий свет. Всепоглощающе яркий свет, который был повсюду вокруг нас.

— Я не видела никакого света. О чём ты говоришь?

Он задержал дыхание и посмотрел на меня.

— Ты точно его не видела?

— Пап, ты меня пугаешь.

— А что насчёт муравьёв? Белых муравьёв?

— Каких белых муравьёв? Ты о ч...

— Об этих, — он опустил руку в карман своего костюма и достал оттуда белого муравья. Муравей метался из стороны в сторону, пытаясь сбежать, но в итоге лишь бесконечно ползал по его руке.

— Сделай для меня кое-что. Закрой глаза.

Я закрыла.

— Что ты видишь?

— Ничего. Всё как обычно. Белый снег со странными летающими загогулинами.

— Ты уверена? — его голос звучал взволнованно. — Белый снег? Точно не…

Я не заметила, как вернулась домой мама, и подпрыгнула от неожиданности, когда она появилась за спиной. Моя мама обычно очень спокойная, но она так посмотрела на сигарету в моей руке и муравья в папиной, что я не стала дожидаться её реакции, бросила сигарету и убежала в свою комнату. Закрывая дверь, я услышала, как она ругается на отца.

----

Родители стали постоянно ругаться. Я пряталась под одеялом в своей комнате, и потому могла услышать лишь обрывки их криков, вроде:

— Я так больше не могу...

— Семья должна держаться вместе, Том, мне плевать, что ты там...

— Мы должны сказать ей правду, — услышала я от отца.

----

Когда я спустилась позавтракать, вся семья сидела за кухонным столом. Белые тарелки на белом столе на фоне белых стен.

Джилл плакала. Я взглянула на неё, и у меня сердце замерло. Под глазами у неё были огромные синяки, будто она плакала несколько дней подряд. Моя сестра не тот человек, обычно она никогда не плачет.

Мама была такой бледной, что походила на привидение. Она дрожала и пыталась успокоиться, будто к чему-то готовясь.

Папа спокойно курил. Типичный врач. Доктора всегда остаются спокойными в экстренных ситуациях.

— Тиджей, присядь, мы должны тебе кое-что рассказать, — наконец прервала молчание мама.

— Вы разводитесь, да? — спросила я, пытаясь сдержать слёзы.

— Тиджей, с-солнышко, — мама начала заикаться, — ты знаешь, какой я человек. Несмотря ни на что, я верю, что семья всегда должна держаться вместе.

Я кивнула, готовясь к тому, что будет дальше.

— Твой отец и я долго спорили о том, что будет лучше для тебя. Я настаивала на том, что важно держаться рядом, но… в конце концов он убедил меня сделать то, что будет лучше для тебя. Убедил поумерить своё эго, — она сделала глубокий вдох.

— Тиджей, мы хотим, чтобы ты ушла, — сказал папа.

Что?

— Уходи. Ты больше не можешь жить с нами, — спокойным голосом добавила мама.

— Мы ещё увидимся когда-нибудь, — сказала Джилл, заливаясь слезами, — но сейчас тебе лучше уйти.

— О чём вы говорите? Вы злитесь на меня? Все вы? Мы же семья, я должна быть с вами.

— Нет, не должна, — сказал отец. — Ты заслуживаешь лучшего, — он ударил по столу. — Не белых муравьёв.

Я посмотрела вниз и вскрикнула от неожиданности. Стол был не из пластика. Это была куча хаотично бегающих белых муравьёв — их было бесконечно много. Муравьи начали карабкаться по рукам родителей и сестры, медленно покрывая их шеи и лица.

Я проснулась и закричала, а, оглянувшись, поняла, что нахожусь в машине, слетевшей с дороги. Йеллоустоун. Белый снег повсюду. Вокруг разбросаны замёрзшие тела членов моей семьи.

Врачи продолжают убеждать меня, что это был лишь сон, который я видела, пребывая в бреду. Возможно. Но я всё никак не могу простить своих родственников за то, что они сделали. За то, что заставили уйти. Я была счастлива с ними и не думаю, что когда-либо буду счастлива опять. Только не теперь, когда я так одинока.

Источник: https://mrakopedia.org/


36,400,000.

Именно столько должно быть разумных цивилизаций в нашей галактике, если опираться на уравнение Дрейка. За последние 78 лет мы транслировали в нашу галактику все о нас - наше радио, наше телевидение, нашу историю, наши великие открытия. Мы пытались докричаться до остальной вселенной, удивляясь, одни ли мы? 36 миллионов цивилизаций - и мы до сих пор ничего не услышали в ответ спустя почти век прислушивания. Мы были одни.

Так было пять минут назад.

Передача шла по радиолинии нейтрального водорода, на которую мы были настроены. Трансцендентное число! Такие вещи, как частота водорода, рассчитанная по числу Пи, не встречаются в природе, так что я знал что сигнал был искусственный. Сигнал пульсировал очень быстро с равномерной амплитудой. Моей первой догадкой было то, что это, возможно, был какой-то тип цифровой модуляции. Я насчитал 1679 импульсов за одну минуту, в течение которой передача была активна. После этого тишина возобновилась.

Сначала числа не имели никакого смысла. Они просто казались случайной смесью шумов. Но эти импульсы были такими равномерными и на частоте они были такими тихими. Они должны были исходить от какого-то искусственного источника. Я посмотрел на передачу опять и мое сердце замерло. 1679 - это длина совпадала с длиной послания Аресибо, которое было отправлено 40 лет назад. Я стал возбуждённо собирать кусочки послания в оригинальный прямоугольник 73x23. Я не дошел и до половины, прежде чем мои ожидания были подтверждены. Это было то самое сообщение. Числа в бинарном коде от 1 до 10. Атомные числа элементов, которые образуют жизнь. Формулы наших нуклеотидов ДНК. Кто-то прислушивался к нам и хотел, чтобы мы знали о его присутствии.

Потом до меня дошло: это сообщение было передано 40 лет назад. Это означало, что жизнь должна была быть от нас в 20 световых годах. Цивилизация, которая находилась в пределах дистанции для общения? Это должно было произвести революцию во всех науках в которых я работал! Астрофизика, астробиология, астро...

Сигнал начал пищать опять.

На этот раз медленно. Даже намеренно медленно. Передача идет менее пяти минут, каждый новый бит появляется по одному в секунду. Я начал записывать их, хотя компьютеры делали это за меня. 0. 1. 0. 1. 0. 1. 0. 0... Я сразу понял, что это было то же сообщение, что и до этого. Мои мысли мчатся сквозь возможности того, чем же это могло быть. Передача закончилась, передано 248 битов. Конечно, это слишком мало для важного сообщения. Насколько хорошее, в плане важности, сообщение для другой цивилизации вы можете переслать, имея только 248 бита информации? На компьютере, для которого файлы такого размера были бы предназначены только для...

Текста.

Что это могло быть? Могли ли они действительно прислать нам сообщение на нашем же языке? Если подумать об этом, то это не так уж и сложно. Мы транслировали каждый язык Земли на протяжении 70 лет... Я начал расшифровывать сообщение первой же схемой которая пришла мне на ум - ASCII.

0.1.0.1.0.1.0.0. - это B...

0.1.1 0.0.1.0.1. - это E...

Как только я закончил складывать все кусочки сообщения, мне стало невероятно плохо... Слова говорили сами за себя.

"BE QUIET OR THEY WILL HEAR YOU"

Автор: Владислав Женевский

Когда к базе подкрадывается рассвет, я сижу у окна. Больше делать нечего. В камине уютно полыхает. Запасы топлива — в основном разделанная мебель — вповалку сложены слева. Очень хочется чаю. Меня устроил бы даже презренный пакетик с опилками и землей, но заварки нет. Я обшарил всю комнату и ничего не нашел, кроме охапки кленовых листьев в тумбе под телевизором. Какая-нибудь городская шмакодявка оббегала пол-леса, прожужжала родителям все уши своим гербарием, а потом засела за какую-нибудь игрушку в смартфоне и к утру благополучно про все забыла. Ах, эти дети.

Смешно, но я все-таки попробовал их заварить. Мура получилась, конечно, только воду попортил.

От окна все сильней тянет холодом, у меня зябнут пальцы. Оборачиваюсь посмотреть, как там камин, и на секунду цепенею: так ты похожа на тех, других. В отсветах пламени одеяло окрашивается в злой оранжевый. До лица зарево не дотягивается, там все в сиреневых тенях. Хорошо, что закрыла глаза. Ночью жутко было глядеть в них — зрачки светились сами по себе, безотносительно ко всякому огню, внутренним горем. Такое выражение я видел только в советском кино. Вот скажем, показывают нам обыкновенную русскую бабу — кряжистую, сильную, под родину-мать. Вся в делах: суетится у печки, месит тесто, по лбу усталая прядка. И тут в дверь стучат. Она как есть выходит на крыльцо, руки в муке — очень эффектно. А там соседка — тараторит что-то, тычет пальцем в сторону реки, а туда люди бегут, много людей. И ненадолго все как бы замирает. Крупным планом ее глаза. Точно такие же — бездонные, безумные. Секунду спустя она уже несется со всех ног. Но такой кадр обязательно будет. Когда она посмотрит Богу в слепые бельма и попросит: «Пусть будет жив». Нет, не попросит — прикажет.

Только вот тебе, спящей на диване, спасать было некого. Сколько раз мы обсуждали это? Я приводил аргументы, раскладывал финансы по полочкам, обводил рукой нашу хрущевскую конурку. Ты плакала, злилась, не разговаривала со мной целыми днями. Наверное, надеялась растопить когда-нибудь этот лед. И тебе даже в голову не приходило, что подо льдом может ничего и не быть. Цельный кусок застывшей воды. Не люблю, не хочу. Я был хорошим ребенком, но из таких не всегда вырастают хорошие отцы. Сложись все иначе, ты бы еще благодарила меня. Но сейчас ты молчишь.

Снова отворачиваюсь к окну. Зимний рассвет в горах — это даже немного больно. Сначала темень выцветает в чистейший лиловый, который хочется черпать ложкой, как варенье. Потом из-за восточной гряды разбегаются по небу нежно-персиковые жилки, растут и ширятся, отбрасывая силы ночи далеко на запад. Еще несколько минут, и над дальними елями показывается край солнечного диска. Обычно в это время кричат петухи, но их в пределах слышимости не осталось. Сгинули, как и все прочие — собаки, лошади, кролики, кошки, куры. Как все люди, не считая нас с тобой.

Прямо перед домом, лицом в сугробе, лежит ребенок лет четырех. На нем кислотно-оранжевая зимняя курточка, фиолетовый шарф и шапка с помпоном — всё светится в полумраке, словно радиоактивное. Одна варежка, тоже фиолетовая, валяется чуть в стороне. Он вяло шевелит ручками и подвывает. Его забыли и бросили умирать. Вопреки всему меня охватывает желание кинуться к нему, выкопать из снега, принести домой, обогреть и накормить. Но это желание рождается в разуме, я подавляю его без труда. За ним не стоит подсознательное с его грубыми, но такими цепкими инструментами. Поэтому я способен не только чувствовать, но и мыслить. Оценивать трезво и ясно, насколько это возможно для человека, не спавшего всю ночь. Развлечения ради начинаю рассуждать логически.

Снег вокруг малыша девственно чист. Буран утих еще вчера. Так где же следы, вмятины от ног? Их нет. Только под самим телом виднеются края воронки. Естественно, ведь оттуда он и вылез.

И если бы даже следы замело какой-то случайной метелью, которой я не заметил — почему он забрался на самый высокий сугроб, почему не пошел по тропинке? Ее тоже два дня никто не убирал, но очертания еще угадываются среди завалов. Сходить с нее не рискнул бы даже я. И дом — вот он, в пяти шагах.

И так далее, и так далее. Слишком громко кричит, слишком долго, слишком хорошо его слышно через двойное стекло. Но это все игры для истощенного ума, способ убить время. Потому что не бывает детей двухметрового роста. Двухметровой длины. Хотя для иных и это не аргумент.

Словно услышав мои мысли, он обрывает плач на визгливой ноте и закапывается обратно в снег. Потерянная варежка втягивается следом, на глазах растекаясь в нечто бесформенное и тусклое. Номер не прошел, старая наживка никого не приманила. Не знаю, способно ли это существо испытывать досаду, злость, страх. Или только голод, примитивный и оттого вечный?

Я бы на его месте чувствовал недоумение, потому что начиналось все безукоризненно. Утром субботы с базы выехали на снегоходах пять человек. Ни один из них не вернулся, включая инструктора Николая, который родился и вырос в этих местах. Мы могли бы оказаться в их числе, но повезло (или нет, как посмотреть) проспать. День тянулся медленно и лениво. Тихий завтрак в главном доме, кроме нас двоих, — пара из Москвы, мать с дочкой-второклассницей и одинокий очкарик. Уже и не помню, как их зовут. Звали. Кажется, я не спрашивал. Разговаривали мало, больше смотрели в окно и строили планы на неделю. Покататься на санях. Сходить на лыжах к подножию Сосновой. Еще на лошадях к озеру, там раскидать снег и поглазеть на знаменитый голубой лед. Сегодня на снегоходах, как дождемся первую партию. А вечером — посиделки у камина, песни, глинтвейн. Хотя мне больше хотелось пить, чем петь. Тебе наоборот.

Потом мы дурачились во дворе с собаками, для которых ты еще в день приезда придумала клички: Кузька, Машка, Нафаня. Им было все равно, лишь бы кто-то их приласкал. Солнце тогда сверкало во всю мощь, совсем как сейчас. Дышалось особенно глубоко — из-за сосен, обступивших дома и постройки, из-за хрустящего мороза, из-за того, какое прозрачное было небо. Поодаль фыркали в стойлах лошади, им тоже не терпелось пробежаться по январским полям. Думая, что я не замечаю, ты временами поглядывала на Катеньку, хохотавшую вместе с матерью возле кроличьих клеток. Я не только замечал, но и понимал, что вечером вместо гитары и вина с корицей нам предстоит очередной бессмысленный и тягостный разговор, а после — долгий сеанс одиночества вдвоем, потому что здесь, на задворках цивилизации, уходить было некуда. Ни мам, ни сердобольных подружек.

Тут нас отыскал Ильдус, по-летнему бронзовый второй инструктор, и предложил выйти на лошадях навстречу второй группе — они, похоже, увлеклись и могли опоздать к обеду, а мы как раз их урезоним, да и сами проветримся. Ты отказалась, сославшись на головную боль, которых у тебя в принципе не бывало, и ушла в дом. Я не стал тебя удерживать — в последнее время мы вообще давали друг другу все больше свободы, сближаясь только для того, чтобы клюнуть с наскоку и разлететься вновь. И единственная тема, в которой ты видела спасение, лишь расширяла пропасть между нами.

Остальные согласились. С посадкой, как водится, не заладилось, но в конце концов все зады обосновались в седлах, а ноги в стременах. Алла с Олегом хохотали без перерыва, как живые призраки нас с тобой двухлетней давности. Лошади приплясывали и пускали из ноздрей облачка душистого пара. Взяли всех, кроме охромевшего Васьки, даже Ромашку с жеребенком.

Из окон конюшни не видно, ее загораживает баня. Но я знаю, что сейчас там пусто и темно. Скошенные ворота поскрипывают под собственным весом, сквозняки шуршат неприбранным сеном. Стекленеет ледяная корочка на навозе. И все. Даже под застрехами ничего, только тишина и пыль.

Вскидываю голову: в воздухе ни с того ни с сего повеяло земляникой, как будто меня занесло на склон холма в разгаре июня. Рот наполняется слюной, желудок негодует. Я принюхиваюсь, но никак не могу понять, откуда идет запах… да все я понимаю, разумеется, просто не могу пока принять эту мысль. Встаю и проверяю туалет, заглядываю в кладовку, обхожу общую комнату и обе спальни. Ни освежителей, ни духов, ни даже забытой жвачки. И все-таки во рту у меня держится фальшивая сладость, голова слегка кружится. Когда со стороны входной двери слышится хныканье, спектакль надоедает мне. Присаживаюсь на уголок дивана и с тревогой гляжу на тебя. Нет, не разбудили. А безымянный ребенок плачет, скребется в дверь и производит звуки, которые на всех языках мира означают «мама». И еще у него с собой литров двести земляничного варенья. Только я его не люблю. У меня иммунитет, аллергия, генетическая непереносимость. Убирайся к черту.

И опять к моим мыслям прислушиваются — шум стихает. Скрепя сердце подкидываю в камин чуть больше дров, чем раньше: может, дверь хоть немного нагреется и на пару часов отобьет у них охоту скулить на террасе. Никакого смысла в этом нет, я лишь отдаляю конец. И все-таки — пока живу, надеюсь.

Когда мы скакали галопом по наезженной дороге через поле, у меня в груди тоже ворочался клубок надежд, достойных и не очень. Что ты уже будешь спать, когда мы вернемся. Что от ветра, бьющего в лицо, вчерашний насморк не превратится в потоп. Что тех пятерых не задрал медведь, как гнедого Ваську прошлой зимой. Что у меня хватит сил принять решение и избавить себя или от ночных разговоров, или от тебя самой. Что шапка, подаренная мамой, не сплющит мне голову. Что…

Снегоходы черно-желтой стаей собрались у ельника, километрах в полутора от края базы. О парковке и прочих правилах, с которыми торжественно соглашался каждый посетитель, подписывая договор на поселение, никто и не подумал: машины побросали как попало, заведенными, очень куда-то торопясь. Даже не куда-то — зачем-то, потому что полоса следов, рассекавшая снежную целину, уводила прямо в древесную гущу и быстро терялась.

Тут же притихнув, мы стали спешиваться. Быстрее всего мрачнело лицо Ильдуса. Матери с дочерью он велел присматривать за лошадьми, остальным махнул рукой и побрел через раскуроченные сугробы. Я провозился со стременами и потому замкнул цепочку. Некоторое время доносились еще пулеметные очереди Катенькиных вопросов и фырканье животных, но за третьим или четвертым поворотом их словно отсекла завеса из войлока. Шапка давила на уши, в висках стучало, я не слышал собственных движений. Спереди взволнованно перекликались и жестикулировали. Значит, придется идти до упора, пока не застанем этих кретинов за фотосессией с каким-нибудь хромым зайцем. За здоровым им не угнаться.

Плач ворвался в мои мысли хрустально ясным переливом. Наверное, о таком звуке мечтают маньяки, которые отдают годовые зарплаты за наушники из нержавеющей стали и расставляют колонки по миллиметровой линейке. Даже кровь билась в стенки черепа как-то дальше и глуше, словно в соседней комнате. А здесь, в самом центре сознания, маленькому ребенку было одиноко и плохо. Он просил о помощи. У меня поплыло перед глазами, колени подкосились.

Все вокруг заметалось и закричало, с еловых лап посыпалась пудра. Через мгновение-другое я понял, что стою один на развилке, а пуховики и шапки моих спутников уносятся каждый в свою сторону. Ничего не понимая, все еще пошатываясь от плача, режущего голову на дольки, я наугад выбрал инструктора и потопал за ним. Он был в такой же примерно обуви, что и я, и пробивался через нетронутый снег, но обходил деревья со скоростью и грацией олимпийского лыжника. Вскоре я потерял красное пятно из вида и стал ориентироваться на следы, единственную безобразную деталь в царстве снежной геометрии. В ушах по-прежнему всхлипывал неведомый малыш, и это уже казалось мне странным, потому что после стольких развороченных сугробов и переломанных ветвей мы уже должны были или приблизиться к нему, или отдалиться, но никак не бродить по кругу, а криков остальных уже не слышалось. Чем сильней я замерзал, тем больше злился, и так до бесконечности. В сравнении с этим даже разговоры о семье, которой не будет, выглядели привлекательно.

И вдруг все резко смолкло. Поэтому, увидев его, я среагировал не сразу и прошел еще метр-полтора, прежде чем меня парализовало на полушаге. Тогда оно было еще небольшим и действительно могло бы сойти за ребенка. С инструктором, опередившим меня на минуту, обман определенно удался. Но когда на прогалину вывалился я, карнавально-оранжевый и фиолетовый уже почти сошли с бледной спины, ложные выпуклости шарфа и помпона разглаживались, снова обращаясь в складки кожи. Позже мне думалось о червях, слизнях, тюленьих ластах, даже огурцах, рассеченных вдоль. Гораздо позже. Из-под плоской полупрозрачной туши еще виднелось лицо Ильдуса, губы его подрагивали, как на зацикленной видеозаписи. Потом откуда-то брызнула молочно-белая жидкость и скрыла его черты, быстро затвердевая на морозе.

Свой первый фильм ужасов я посмотрел в четыре года, и последним он не стал. Мама мое увлечение не одобряла и лечила запретами, но это был тот редкий случай, когда не помогало ни одно лекарство. По-моему, хоррор во многом воспитательный жанр. Он учит: верь глазам своим. Будь осторожен и предусмотрителен. Когда рядом опасность, не отбивайся от группы. Или, как минимум, демонстрирует, что идиоты долго не живут. Вот почему я не стал дожидаться своей очереди, а ринулся назад. Меня заметили. В мозгу опять заныл ребенок, а затем еще один, и еще, целый приходский хор. У меня болела голова, ели смелькались в пеструю массу, в боку кололо, но я все бежал и бежал, и остановился только раз, наткнувшись на еще один труп в белой глазури — Аллу, судя по желтым подошвам с найковской галочкой. Но и тогда, глянув вполглаза, побежал дальше, если цепь судорожных бросков через сугробы можно назвать бегом. Наверное, я бы все равно не спасся, если б из кустов не возникла Ромашка и не рванулась напролом в чащу, едва не сбив меня с ног. Увернувшись от мчавшегося следом жеребенка и повторив их путь в обратном порядке, я вышел к дороге метрах в тридцати от снегоходов, и хор незаметно смолк. У обочины жались друг к другу Катенька и ее мать, женщина без имени.

— Что там такое? Где все? Почему ты кричал? Лошади убежали! Что ты делаешь? Где Ильдус? Где Коля? — выводили они на два голоса, пока я валялся у их ног, среди конского дерьма, и пытался заглотить хоть немного кислорода, что-то страшное показывая руками.

Внезапно в эфире разлился знакомый уже скулеж, и меня оставили одного. Мама там мальчик мальчик вижу родная бежим скорее надо ему помочь ужас какой давай за мной. Когда я сообразил, в чем дело, и встал на четвереньки, они уже скрылись в лесу. У меня не осталось голоса, чтобы кричать им вслед.

Еще один урок: всех не спасешь. Держись за тех, кто дорог. Я взобрался на первый попавшийся «ски-ду», нашарил ключ зажигания и уехал.

А вот управлять снегоходом по фильмам не научишься. С опытом у меня не срослось: часа полтора в прошлый приезд, еще минут двадцать у знакомого на даче. И все-таки я протянул довольно долго, хотя руки тряслись, мысли путались, а перед глазами стояла Ромашка с выпученными глазами, с пеной у рта. Когда на подвернувшейся кочке у машины выкрутило руль, и меня отбросило на изгородь пастбища, вдали уже виднелись коттеджи базы.

Потом шел снег.

А сегодня ясно, до обидного ясно. И тихо. Только потрескивают за решеткой ножки обеденного стола. Забавно, ведь камин тут устраивали просто для забавы, за настоящий обогрев отвечала большая печь, спрятанная в задней части дома, в каморке с отдельным входом. Теперь игрушка спасает мне и тебе жизнь, а до печи дальше, чем до Сосновой.

Захватив единственную упаковку чипсов, подхожу к окну, потому что хочется поймать немного солнца, пусть оно мне не друг и не враг. Те, другие, боятся только тепла, но январский свет ничего в себе не несет, среди этих сверкающих красот можно замерзнуть насмерть. Сдохнуть от яда в царской сокровищнице, когда кругом золотые кубки, диадемы и ожерелья, и все засверкает только ярче в миг твоей смерти, чтобы на прощанье открыть тебе, как жизнь бессмысленна и несправедлива.

Да, тихо. Словно в огромной операционной под открытым небом. Вокруг выстроились молчаливые зрители — ели, сосны, лиственницы, голые березы и дубы, раскиданные там и сям толпами, парами, поодиночке. На поясах пятнистых гор их целые легионы. Все вежливо ждут, когда действо начнется. Между тем у пациента сдали нервы, и в последнюю минуту он оттолкнул анестезиолога, спрыгнул со стола и забаррикадировался в кладовке со швабрами. Задуманное под угрозой.

Но вот появляются хирурги.

Не заботясь больше о предварительной маскировке, из груды снега у крыльца выползают сразу двое, так подросшие за эти дни. Я до сих пор не понял, как они передвигаются — по-змеиному, на манер сороконожек или скорее амеб. Быть может, и это тоже — иллюзия, наскоро склеенная моим сознанием, чтобы было на что смотреть, потому что если глаза открыты, то они должны видеть. И я вижу, как шматки бесцветной плоти замирают один возле другого и начинают преображение. Сравнения ничего не объясняют, но мне нужен какой-то ориентир, чтобы удержать реальность на месте. И поэтому кажется, будто две большие блямбы из мороженного теста тают, съеживаются, принимают новые очертания, превращаясь в… Я не знаю, чему уподобить эти формы, такие знакомые и все же ни на что не похожие. Так бывает, когда встречаешь на улице человека и узнаешь его лицо — только не можешь вспомнить, кто он. Одноклассник? Клиент? Друг друзей? Может, он вообще из сна? Только сейчас все гораздо хуже, потому что невозможность этих форм царапает мне мозг изнутри, вот они напоминают то женскую грудь, то огромные уши, то челюсти доисторической акулы, но только на секунду или две, а потом опять растекаются в телесные сгустки без контуров. И все это на фоне обыкновенных домиков и бань, заборов и сараев, залитых прозрачным зимним светом.

Вдруг, словно опомнившись, блямбы наливаются оранжевым с фиолетовым и бомбардируют мое зрение очередью гипнотических вспышек. В слуховые каналы вонзается невыносимый скрежет, словно запись чьих-то предсмертных хрипов прокрутили наоборот и смешали с визгом циркулярной пилы. Когда к симфонии добавляется запах горелого мяса и материнского молока, меня скручивает тошнота. Отшатнувшись от окна, извергаю чипсы прямо на пол. Они почти не изменились на вид.

Атака на мои чувства прекращается. Сам виноват, думаю я, вдыхая и выдыхая спертый комнатный воздух. Их нельзя не слушать, но можно хотя бы не смотреть на них.

То же самое я совсем недавно бормотал и тебе, но ты билась на кровати и брызгала кровавой слюной — наверное, прокусила язык. Ты хотела видеть, хотела в одних носках выбежать на мороз и спасти ребенка, которого у тебя никогда не было.

А перед этим шел снег, и когда я открыл глаза, ты сидела рядом и держала меня за правую руку. При попытке шевельнуть левой какой-то полоумный школьник начал колотить по клавише, отдававшей команду «боль» моему плечу. Хлопья, валившие за окном, окрасились в багровый цвет, лампочка под потолком засияла умирающей звездой.

— Лежи-лежи. Ты упал со снегохода и вывихнул руку. Надо дождаться врача.

— Остальные здесь? — спросил я, как всегда спрашивают в фильмах, которые я так люблю, потому что всегда хочется, чтобы дурное тебе только снилось, а с пробуждением возвращался привычный старый мир.

— Нет, — сказала ты, и наши глаза встретились. Тебя настоящую я видел в последний раз. — Я пошла вас пешком искать и увидела тебя за базой, у ограды. Сразу побежала за этим… истопником, не знаю, как зовут. Ты без сознания был, в полной отключке. Мы тебя дотащили и положили здесь, Оля пытается дозвониться до скорой, но связи вроде не было. Сейчас уже дозвонилась, наверное. Мой и твой тоже не берут, я пробовала. Если не пробьемся, поедем на машине, как водитель вернется.

— А где водитель? — В нашей комнате тогда еще было жарко натоплено, в печи догорали последние поленья, подброшенные не-знаю-как-зовут, но меня пробрал мороз.

— Уехал на твоем снегоходе искать остальных, с рабочим. — Температура упала еще на порядок-другой. — А они-то где, что случилось?

Я открыл рот, чтобы сказать какую-нибудь ложь или полуправду, чтобы не пугать тебя без нужды, чтобы ты вышла со мной из этого дома, села на снегоход и позволила увезти себя в город, где дети — это дети, где однажды заведем маленького и мы, только никогда, ни за что не оденем его в оранжевую курточку и фиолетовую шапку с помпоном, даже если попросит бабушка.

Я открыл рот, но первым в холодной тишине заплакал ребенок.

Можно бить вполсилы, в треть, в четверть, но все равно каждый удар будет отзываться в тебе двукратно, трехкратно, четырехкратно. Если бьешь и страдаешь так, как будто бьют тебя, значит — любишь.

Я справился одной рукой. Ярость придала тебе сил, но пятьдесят и девяносто килограммов — слишком разные категории. Удержать тебя я не мог, оставалось отключить от сети, словно взбесившийся станок. Прости, что я бил неточно. Прости, что бил. Когда ты рухнула на пол, следы от пощечин на твоем лице алели, как ожоги от утюга. У меня горела ладонь.

И для чего мы вели все эти мучительные беседы, ссорились и мирились? Для чего листали банковские брошюрки, подыскивали застройщика, скребли по сусекам? Чтобы я вот так связал тебя проводом от телевизора и уложил на холодный диван?

Откуда-то снаружи недолго доносились крики Оли, милой администраторши с уральским выговором и редким в этих краях пирсингом в носу. «Иду, маленький, иду!» — сами слова звучали неестественно, словно говорил не человек, а инстинкт. В сущности, так оно и было, на той же ноте тренькал и частый собачий лай. Кузька, Машка, Нафаня? За изгородью глухо ржал перепуганный Васька. Потом снег повалил гуще и позвал в компанию ветер. Базу накрыло колючей вьюгой. Только детские голоса по-прежнему перебивали ее рев, не признавая соперников и не находя новых слушателей.

Баюкая плечо, я ждал у двери с лыжной палкой, которая принадлежала Олегу. Но никто так и не пришел. Стемнело. Вместо огней в окнах бани и соседних коттеджей зажигалась чернота. Запускать генераторы было некому, трубы выпирали бесполезными палками из белого шума. Силуэты гор во мгле казались древней и выше обычного, соединяясь с самим снеготочащим небом.

Ты лежала так же тихо, как и сейчас, я боялся склониться над тобой и не услышать дыхания. И все-таки от твоих губ веяло теплом. Теплом, которого становилось все меньше вокруг нас.

Поначалу я думал, что их удерживают сами стены и физическая слабость. Но в какой-то миг между приступами боли, страха и угрызений совести сквозь вой снежных бесов пробился треск дерева, затем коротко, нервно взвизгнул конь — и эхо оборвалось, улетело с порывами ветра. Васька не смог выйти сам, и тогда пришли к нему.

То есть дело было в тепле. Я растопил камин и задернул шторы. Мой мирок ужался до трех помещений — общая комната и два номера плюс туалет с пустой кладовой. От второго этажа нас отсекла внешняя лестница. Из пищи отыскались только чипсы да сухарики со вкусом химикатов, всех напитков — вода из бачка. В главном доме с его запасами мы смогли бы прожить хоть до весны, но его и всего прочего в нашей вселенной уже не существовало. Чего я ждал? Не знаю. Оттепели, глухослепых спасателей на вертолетах, архангела с пылающим мечом. Чего угодно, только не вечности под слоем глазури. Я переживу эту осаду. Мы переживем эту осаду и расскажем о ней детям. Вот и голоса смолкли — они сдались, они отступят перед нашей волей.

Ты начала кричать ближе к утру, разметав мою дремоту. Ты не требовала, чтобы я тебя развязал, не просила поесть, не интересовалась, когда нас спасут. Лишь умоляла, чтобы я пустил тебя к твоему родному сыночку, кровиночке, твоей дорогой Катеньке, она же умирает там, замерзает. Никакие уговоры не помогали: я был для тебя не более чем замком на двери, за которой гибла твоя жизнь. Даже глаза у тебя изменились: из серых, человеческих, стали зверино-черными, вместо разума в них светилось единственное примитивное желание, испокон веков двигавшее этим миром. Глаза Ромашки, глаза бабы из старого фильма. И мне некуда было скрыться ни от твоего голоса, ни от плача из недр зимы. Чтобы не сойти с ума, я терзал топориком стулья, жевал сухие листья, теребил больную руку. Оставалась лишь надежда, что в конце концов ты успокоишься.

И ты успокоилась. Когда через час я подошел, чтобы утереть тебе испарину со лба, та уже остыла. Ты сама успела закрыть глаза.

День опять идет на убыль, я сижу на диване рядом с тобой и смотрю в никуда. Больше делать нечего. В камине все еще полыхает. Дрова давно закончились, останки стульев на исходе. Скоро придется отдирать вагонку. А может, я вооружусь головней и попробую пробиться к воротам базы. Что дальше? Буду идти или бежать, пока меня не подберет машина, которую волшебным смерчем забросило в сердце гор воскресным утром после снегопада. Или подпалю каждый кусок дерева в округе, пусть все горит к чертям. Или просто сгину, подавившись собственными фантазиями.

На втором этаже звенит стекло: дом остыл, в доме гости. Под рыхлыми тушами прогибаются половицы, падают вещи мертвецов. Неторопливое, весомое движение. Надо мной оно прекращается. Шкварчит смола в усталом пламени.

Мать поет мне колыбельную. Пахнет кокосовым кремом и хвоей. Мерцают оранжевым и темно-лиловым бока елочных шаров. Я был хорошим ребенком. У холмов есть глаза, у генов — уши.

Мое тело прощается с тобой — и со мной. Есть инстинкты, которые не чужды и ему. Колени разгибаются, чашка падает на пол, кровь ускоряет бег. Меня ждут и жаждут.

Даже к самому сложному замку можно подобрать ключик.

Автор: Юрий Шимановский
Источник: авторский сайт Юрия Шимановского.


Я стою у подножия кирпичной стены, основание которой с каждым днем все глубже уходит в болотную трясину. Еще год - другой и ничего уже не останется от былого великолепия "Картерс Петролеум". Индейцы говорят, что здесь бродит Тень Ужаса. Я не верю в сказки, но какое-то проклятие действительно лежит на этих местах. А с другой стороны, так все и должно было закончится, ибо по всем человеческим да и божьим законам зло всегда бывает наказано. Жаль только, что невинные люди должны порой расплачиваются за ошибки своих предков.

Началось все более ста лет назад, а финал, свидетелем которого я стал, произошел летом этого года. Не знаю, стоит ли верить странной легенде местных индейцев. Дело это сугубо личное.

Где-то на рубеже прошлого века, когда Дикий Запад был уже почти освоен, а золотоносные жилы Аляски еще не обнаружены, в здешних Богом забытых местах нашли признаки нефтяного месторождения. Остатки индейского населения, до сих пор скрывавшегося в этой глуши не пожелали отправляться в северные резервации и были мгновенно истреблены. Считать индейцев людьми в те далекие времена было не принято, особенно когда речь шла о звонких долларах.

Оказалось, впрочем, что нефть имеется только на небольшом, около двух квадратных миль участке, принадлежавшем некоему Генри Картеру. В остальных местах ее либо не было либо залегала она так глубоко, что добыча ее была бы убыточной. С тех пор и существует легенда, согласно которой добрые духи пообещали индейцам, что настанет время, когда из скважин вместо нефти потечет кровь. А самого Картера унесет Дьявол.

Так возникла знаменитая "Картерс Петролеум", превратившаяся в последствии в ужас и проклятие здешних мест. По началу дела фирмы шли очень неплохо. Нефть оказалась отличного качества и лилась из скважин сама, не требуя каких-либо затрат. Земля Генри Картера стала покрываться бурильными установками, перегонными башнями, стеклобетонными зданиями офисов. А вокруг возникла кирпичная стена, на которой трехметровыми рельефными буквами было увековечено название компании. Но вскоре для предприятия началась сплошная полоса неудач. Сперва "великая депрессия", когда нефть приходилось продавать за полцены. Потом война, когда правительство забирало львиную долю добычи. А после войны выяснилось, что месторождение иссякает. Нефть уже не шла самотеком. Ее приходилось выкачивать насосами. Несмотря на это уровень добычи из года в год падал и в один прекрасный день месторождение иссякло полностью. Еще несколько лет предприятие цеплялось за жизнь пытаясь наладить производство то ли парафина то ли нафталина. Потом превратилось в огромный склад азотных удобрений и вскоре умерло совсем.

Но беды на этом не закончились. Вся территория злополучной "Картерс Петролеум" начала проваливаться куда-то вниз. Виной тому - подземные пустоты, образовавшиеся на месте выбранной нефти. Трескались бетонные фундаменты, рушились перегонные башни и громадные промышленные конструкции. Образовавшаяся низина мгновенно наполнилась водой и превратилась в болото. Сотни тонн брошенных на произвол судьбы азотных удобрений попали в воду и начали разлагаться, распространяя по округе отвратительную вонь аммиака и сероводорода. Благодаря сочетанию влаги, удобрений и жаркого южного климата вся территория мертвого предприятия покрылась необычайно буйной растительностью, состоящей большей частью из гигантских папоротников, хвощей и лопухов. Кое-кто рассказывал, что в тамошнем болоте завелись чудовищных размеров лягушки, невиданные доселе.

Администрация штата просто рвала на себе волосы, будучи не в силах решить, что делать с этим проклятым местом. Но самое невероятное, компания официально продолжала функционировать. В маленькой пристройке к кирпичной стене приютилось жилище Сэма Картера, праправнука основателя компании. А невзрачная фанерная табличка над дверью гласила: "Картерс Петролеум. Ремонт и обслуживание велосипедов. Запчасти". Все производственные площади Сэма умещались теперь в дальнем углу означенной пристройки, которая когда-то служила заводской проходной.

Вот, в двух словах, что из себя представляла "Картерс Петролеум" полгода назад, когда произошли события, о которых я хочу рассказать.


* * *

- Привет, Юра! - Сэм Картер махнул рукой, когда я подъехал, - как жизнь?

По-обыкновению он сидел на крыльце своей мастерской, изображая процесс ремонта велосипедной техники. Для виду, конечно. Похоже, за последний месяц я был у него единственным клиентом. Странный человек этот Сэм. Какой-то вовсе не американский. Загорелое лицо, тонкий нос с горбинкой, карие глаза небывало яркого оттенка. Местные совсем не такие. Даже характерная громадная шляпа делает его больше похожим на д'Артаньяна, нежели на голливудского ковбоя. Что-то есть в нем внушающее необъяснимую симпатию, и всякий раз я останавливаюсь здесь выкурить сигаретку и побеседовать, скажем, об устройстве двойных звезд или о технике исполнения септаккордов выше восьмого лада или, на худой конец, о доказательстве теоремы Ферма в третьих степенях. До поздней ночи, порой, продолжаются эти наши странные увлекательные дискуcсии.

- А дела мои плохи - пожаловался я, слазя с велосипеда, - Слушай, Сэм. Что у вас за кошмарные законы? Почему по воскресеньям водку не продают, а? Я, поскольку русский программист, нуждаюсь в одной бутылке ежедневно.

- Законы - да, есть, э-э-э ... к сожалению. Но есть и способы решения. Имеется так называемый алгоритм Картера, иными словами, метод опережения событий.

- А именно?

- По субботам я покупаю две бутылки.

- Гениально!

Несмотря на в общем-то веселый тон, Сэм был совсем не настроен шутить. И это, кстати, продолжалось уже давно, недели две или три. Мне трудно объяснить, что именно изменилось в его характере. Но если бы вы знали Сэма Картера, то тоже согласились бы что в последние дни он стал совсем другим человеком. Ушла, быть может, прежняя детская беззаботность суждений, исчезла с лица обычная улыбка небогатого, но счастливого лоботряса. Взамен всего этого появилось нечто, вызывающее у меня смутное ощущение надвигающейся беды. Что-то, несомненно, беспокоило моего друга. Беспокоило, не отпуская, день и ночь. Это особенно было заметно ближе к вечеру, когда начинало темнеть. Всякий раз Сэм терял интерес к беседе, а если и разговаривал, то было очевидно, что мысли его где-то далеко. Иногда он сильно вздрагивал от какого-нибудь случайного ночного звука. Все это было весьма странно и давало основания думать, что он всерьез чего-то боится, а источник угрозы каким-то образом связан с принадлежащим ему мертвым предприятием. Как иначе объяснить эту затею с табличками? В прошлую субботу он приволок штук пятьдесят табличек "Частная собственность. Прохода нет. Нарушители будут наказаны" и потратил целый день на развешивание этой ахинеи по всему периметру стены. Спрашивается, кто туда сунется, в это ядовитое болото? Лично меня и под автоматом туда не загнать. Сэм, правда, совсем по-другому относился к своей жутковатой собственности. Не побоюсь сказать, что он любил ее всей душой. Для него "Картерс петролеум" была половиной жизни, тем самым местом, где прошло его детство. Невероятно, но лет двадцать назад там кипела еще работа, дважды в день устремлялся через двери проходной людской поток. А территория была украшена фонтанами, пальмами и тихими прудами с цветущими там кувшинками.

Сэм отложил в сторону велосипедное колесо, вытер руки грязной тряпкой и вытащил сигарету. Сегодня он выглядел совсем ни к черту. Мне даже показалось, что у него дрожат пальцы.

- Нужна помощь - сказал он внезапно, и это было как удар колокола. Никогда ранее он не просил меня о помощи. - Ну, естественно, если у тебя есть время.

- Да, конечно. А что за дело-то, - я вдруг почувствовал что сегодня, наконец, я получу ответы на очень многие вопросы.

- Ничего особенного, просто прогуляемся по территории. Мне одному не хочется. Как бы это объяснить... Зайди-ка в гости.

Я уже говорил, что жилищем и мастерской Сэма являлась бывшая проходная заброшенного предприятия. Поэтому одна дверь из дома выходила наружу, а вторая вела во внутрь пространства, огороженного стеной. Сэм провел меня через проходную и остановился у той, второй двери.

- На территории по ночам творятся странные вещи, - начал он неуверенно, - в последние две недели там что-то постоянно происходит.

- В смысле?

- Я и сам не пойму... Звуки какие-то... Звуки и раньше были. Земля оседает и что-то там рушится каждый день. Но теперь стало больше, громче и, такое впечатление, что идет какая-то работа. Ну, не знаю. Как, например, обьяснить равномерные периодические удары, будто молотком стучат? И знаешь, доносится оттуда, куда добраться совершенно невозможно. Трясина. Это в районе главного офиса. Да и какой идиот туда сунется в темноте? Огней вроде не видать. Ну, это, в общем, не главное... - Сэм нерешительно замолчал. Было понятно, что он хочет сказать нечто очень серьезное, но не может решиться.

- Ну?

- Не подумай, только, что я рехнулся...

- Не томи.

- В общем, прошлой ночью я видел Черта. - выпалил Сэм и напрягся, как будто его собирались ударить.

Мое молчание явилось красноречивым ответом.

- Да, Черта! - взволнованно продолжал он, уже не стесняясь. - Он сидел на башне четвертой насосной станции...

- Сидел? - изумился я, - на башне?

- Да, это было какое-то жуткое чудище. Размером с лошадь, голова с рогами. А потом он взлетел...

- Взлетел?!

- Взлетел! Да! У него крылья! И летал еще полчаса над территорией, будто что-то искал. То пропадал во тьме то появлялся прямо над головой, совсем низко. А потом он... - Сэм осекся, - в общем, ты ведь все равно мне не веришь.

- Ну, признаться, э-э-э...

- Ясно, не веришь. Ну тогда полюбуйся вот на это. - он распахнул дверь, ведущую на болото и жестом пригласил пройти. - Для этого я тебя и пригласил. В голове не укладывается.

Унылое зрелище предстало моим глазам. Огромная площадь, покрытая руинами зданий и покосившимися промышленными конструкциями. Жутковатые, ржавые башни насосных станций. В верхней части каждой башни имелась горизонтальная перекладина вроде коромысла с грузами на концах. Когда-то давно, когда станции работали, эти коромысла, соединенные с насосами, должны были качаться из стороны в сторону. Сейчас они застыли в произвольных положениях, напоминая раскинутые руки сказочных великанов. Все эти сооружения поднимались из зарослей необычайно буйной растительности. Кое где блестела вода, покрытая зеленоватой пеной. В воздухе ощущался противный запах аммиака. А венцом пейзажа явилось уродливое семиэтажное здание главного офиса, угрожающе наклонившееся и готовое рухнуть в любой момент.

- Смотри - сказал Сэм, указывая на одну из башен.

Я присмотрелся но ничего особенного не увидел.

- Ну?

- Два дня назад заработала первая насосная станция! Сама по себе!

Да, конечно. Теперь я и сам видел, что мой собеседник говорит правду. Первая станция находится прямо у забора и хорошо видна из поселка. Сколько помню, ее левое плечо всегда было опущено, а правое поднято. Теперь картина поменялась строго наоборот и левое плечо было вверху.

- Как? Как это может быть?! - в голосе Сэма Картера послышались истерические нотки. - Электричество нам отключили пятнадцать лет назад. Как?

- Ну, хорошо. Что ты предлагаешь?

- Я предлагаю прогуляться до башни и выяснить, каким образом запустился насос. А одному, признаться, страшно. Особенно после вчерашнего... гм... события. Можно было бы полицию, конечно, позвать, но ведь дело такое, мне и самому, порой, кажется - я спятил. Не может ведь такого быть. В общем, пойдем поглядим, убедимся, что все померещилось и мне пора к врачу.

- А не утонем? - я с сомнением поглядел на грязь под ногами.

- Туда можно по-суху. Ну, по-крайней мере, месяц назад можно было. До темноты, правда, времени не много, но за полчаса успеем туда и обратно.


Красное солнце повисло над самым горизонтом. Я молча пробирался через заросли вслед за Сэмом Картером, стараясь не зацепиться за "проволоку". Это растение такое. Не знаю, как оно правильно именуется, а я называю "колючая проволока". Что-то вроде лианы, длинные, в несколько метров стебли, стелющиеся под ногами и совершенно не заметные в траве. По всей длине эти стебли усыпаны кошмарными колючками, изогнутыми, как рыболовные крючки и острыми, как лезвия. Стоит чуть-чуть задеть и вот уже выдран клок одежды вместе с кожей. Колючки, кстати, ядовитые.

Справа от нас тянулась нескончаемая стена лопуховых джунглей. Слева растительность была не столь густая и позволяла видеть огромную заасфальтированную площадь, покрытую тонким слоем воды. По щиколотку, самое большое. Кое где асфальт вздулся пузырями и торчал на поверхности. Эх, сейчас бы сапоги и можно было бы спокойно топать прямо по воде.

- Ты налево не смотри, - произнес вдруг Сэм, не оборачиваясь. - Туда даже я не суюсь. Там нефтехранилище, подземные цистерны. И у многих сняты крышки. Один неосторожный шаг и адье... Уфф, давай передохнем. Как тебе эта красотка?

Мы стояли перед большим фонтаном, возникшем из внезапно расступившихся зарослей. Бассейн был до краев заполнен водой, а некогда шикарное мраморное ограждение потрескалось и поросло мхом. Из воды в центре поднималась фигура русалочки, явное подражание известной скульптуре в Копенгагене. Когда-то русалочка была покрыта позолотой, но теперь позолота отслоилась и висела лохмотьями, вызывая в душе пронзительное ощущение тоски.

- Знаешь, - сказал Сэм, закуривая, - ребенком я любил здесь играть. Даже не верится. Вот тут, - он показал куда-то в сторону, - была клумба с орхидеями, а тут - песочница.

Какое-то мимолетное движение в бассейне привлекло мое внимание. Я пригляделся и обомлел.

- Господи, Сэм! Ты только посмотри. Кто? Что это? - в фонтане плавала толстая пучеглазая рыбина с длинным хвостом. А кроме хвоста, в задней части ее туловища болтались маленькие уродливые лапки.

- Головастик - ответил Сэм и пожал плечами.

- Гадость какая, - я с трудом удерживал тошноту, - представляю, каких размеров будет лягушка.

- Лучше не представляй. Я, когда первый раз увидел, то чуть в штаны не сделал... мда, как стемнеет они тут орать начнут. Кстати, - он поглядел на заходящее солнце, - Пошли, пожалуй. А то в темноте не выберемся.

Мы опять нырнули в заросли и двигались теперь по какому-то бетонному парапету, который, вероятно, являлся ограждением большой автомобильной стоянки. Впереди, сквозь, пышную зелень все ближе вырисовывались контуры насосной станции, конечной цели нашего путешествия. Внезапно заросли расступились и... признаться, я просто окаменел, раскрыв рот.

Башня станции стояла на открытом месте, уйдя основанием в большую лужу. Вода в луже была красного цвета, а по поверхности плавали клочки розовой пены.

- Слышь, Сэм... - начал я, оборачиваясь, и осекся.

На моего друга невозможно было смотреть без содрогания. Он весь как-то сжался. Губы побелели и перекосились от ужаса. Глаза вылезли из орбит, а по телу пробежала судорога. С минуту, наверное, он не отрываясь смотрел на открывшийся вид а потом медленно попятился.

- Пошли отсюда, Юра, - прошептал он еле слышно, - пошли домой. Пошли!!!

Последнее слово он уже выкрикнул и развернувшись бросился бежать. Сейчас я, признаться, даже затрудняюсь объяснить, как мы добрались до дома. Помнится, я бежал из всех сил, не обращая внимания на хлещущие по лицу ветки и на раздираемую "проволокой" одежду. Главным моим желанием было не отстать от моего спутника, ибо в одиночку мне бы никогда не выбраться.

Потом я долго отпаивал его водкой, найденной в холодильнике. К ночи Сэм все же пришел в себя и даже обрел прежнее чувство юмора.

- Юра, ты работаешь завтра? - спросил он перед самым моим уходом.

- Нет, выходной, а что?

- Ты бы зашел утром. Пораньше.

- Хорошо.... Ну, счастливо, спокойной ночи.

- Пока... А все таки здорово, что по субботам я покупаю две бутылки, правда?


Больше я никогда не видел Сэма Картера. Придя на следующий день утром, я обнаружил, что входная дверь заперта. Я ждал больше часа, но он так и не появился. Я отправился домой и целый день названивал ему, проверяя, не вернулся ли. Но Сэм не появился ни в этот день, ни завтра ни послезавтра. Тогда я пошел в полицию. Выломали дверь, которая, как я и подозревал, была заперта изнутри, но дома никого не оказалось. Зато другая дверь, ведущая на болото была открыта. Несколько дней поисков на территории ничего не дали. Я, конечно, рассказал о событиях последнего дня, умолчав, правда, про историю с летающим Чертом. Обследовали первую насосную станцию, которая, по словам Сэма работала сама по себе. Выяснили, что проржавел и лопнул какой-то тросс, что привело к разматыванию некоего барабана. Поэтому насос действительно мог кратковременно прийти в движение. Цвет воды около станции был обычный. Но анализ показал, что вода насыщена разнообразными химическими соединениями и могло произойти по меньшей мере четыре реакции, окрасившие воду в красный цвет. А скорее всего, иллюзию создал просто солнечный закат. Поскольку ничего подозрительного расследование не обнаружило, сочли что Сэм по неосторожности попал в трясину и утонул.

А еще через неделю в поселке содрогнулась земля. Это рухнуло здание главного офиса. С этого дня опускание территории приобрело стремительный характер. Одна за одной исчезли с лица земли уродливые башни насосных станций, поглоченные ненасытной трясиной. Сгинули склады разлагающихся удобрений. Скрылись под толщей воды заросли хвощей и лопухов.


* * *

Я стою у подножия старинной, обрушившейся местами, кирпичной стены. А за ней плещется молодое озеро. Небольшой домик у самого берега еще цел, хотя покосился и ушел одним краем в воду. У самого крыльца, поднявшись среди рассыпанных велосипедных деталей, шумят стебли камыша и дикого риса. Сиротливо повисла на одном гвозде полустертая фанерная табличка, и если присмотреться, можно еще различить выцветшие буквы: "... будут наказаны".

Автор: Демид Морозов


— Мистер Боукс, знакомы ли вы с принципом устройства обыкновенного виртуального шлема и киберперчаток?

Голос женщины, задавшей этот вопрос, прозвучал с ровной любезностью. По интонациям почти не чувствовалось, что этот же самый вопрос был задан ещё трём сотням испытателей.

Верзила в однотонной робе смерил собеседницу оценивающим взглядом. Увы, ему не на что было обратить внимание. Медсестра была подобрана идеально для данной роли — типичный «синий чулок» без вторичных половых признаков.

— Вроде как знаком, — помедлив, признался он. — Натягиваешь перчатки, напяливаешь очки — и вперёд, в киберпространство.

На лице женщины ничего не отразилось.

— Тончайшие рецепторы, сетью которых оснащён виртуальный шлем и сенситивные перчатки, считывают мельчайшие движения мускулов пользователя — позволяя компьютеру просчитать даже незначительные изменения позы, чтобы отобразить их в усиленном виде внутри виртуальности. Благодаря этому вам не обязательно ударяться коленями об стол в реальности, чтобы куда-то побежать в виртуальном мире. Достаточно лёгких ритмичных колебаний ногами.

— Признателен за лекцию, — сострил Боукс, как ему показалось, неожиданно и оригинально. — А что будет, если я захочу почесаться?

— Для этого вам придётся использовать нормальные мускульные усилия, отличающиеся от гиподинамической нормы, привычной посетителям виртуальности. Впрочем, поскольку вы не пользовались активно виртуальностью в последние годы, едва ли это потребует от вас особого умственного напряжения.

— Ну, спасибо, — растерянно поблагодарил верзила. — А почему бы не использовать полный виртуальный костюм? Или эти, как их, нейрошунты? Или их за время моей отсидки ещё не изобрели?

— Бюджет нашей программы не позволяет подобного. Кроме того, маркетинговые исследования говорят о наиболее высокой популярности именно этих средств погружения в виртуальность — в отличие от нереально дорогостоящих мозговых имплантов или громоздких в обращении виртуальных комбинезонов.

— Ну, ещё бы. — Стивен Боукс почесался. — Так что мне теперь делать, док?

— Наденьте оборудование.

Верзила повиновался.

Вначале он натянул резиновые перчатки толщиной примерно в пол-сантиметра — давно прошли те времена, когда они размером были подобны боксёрским рукавицам. Несколько раз согнув и разогнув для пробы пальцы, Боукс надел вирт-очки.

— Ого! Это же «Дюк Нюкем», уровень второй, — произнёс он, слабо оглядываясь по сторонам. — Можно, я вынесу этих гадов в магазине?

— В действительности мы используем имитацию этого эпизода лишь для того, чтобы компьютер мог подстроиться под ваши индивидуальные рефлексы. Благодаря нашим специальным программам это должно произойти быстро, но необходима проверка. Кроме того, вы сами должны вновь привыкнуть к виртуальности, которой не пользовались много лет.

— Точно замечено, детка, — прокомментировал Боукс. Его правая рука сжимала несуществующий пистолет, периодически дёргая указательным пальцем, а ноги ходили ходуном под столом. — Вот и капут тебе, голубчик. Отстрелялся, касатик. А ты, блин, откуда высунулся?

Черты его лица, то есть той части лица, что была видна из-под виртуальных очков, выражали экстаз.

Склонившись к клавиатуре, женщина нажала одну из кнопок.

— Эй! — возмутился Боукс. — Я хотел пройти!

— К сожалению, у нас нет для этого времени. Не забывайте, что не вы один участвуете в программе. Что вы сейчас видите?

Боукс раздражённо промолчал. Потом всё же соизволил открыть рот:

— Какие-то узоры. Нет, движущиеся узоры. Я как будто внутри калейдоскопа. Или внутри фрактала — короче, внутри какой-то геометрической хреновины.

— Вы можете сдвинуться влево или вправо?

Боукс попробовал.

— Вроде получается.

— Вперёд или назад? Вы можете подпрыгнуть на месте или наклониться пониже? — не отставала медсестра.

Верзила проделал указанные движения в их облегчённой версии. Например, виртуальный прыжок в реальности выглядел как слабый удар ступнями по полу.

— Без проблем.

— Попробуйте теперь сдвинуться ещё в одном направлении. Отличающемся от предыдущих.

— Это как? — поинтересовался верзила. — По диагонали, что ли?

— Нет. Попробуйте сдвинуться в четвёртом направлении. Которое было бы перпендикулярно направлениям «влево-вправо», «вверх-вниз» и «вперёд-назад».

Боукс поднял голову. Чувствовалось, что он хочет посмотреть на медсестру прямо сквозь виртуальные очки и пронзить её взглядом.

— Вы думаете, я совсем идиот? Если я по-идиотски залетел в тюрягу и ещё более идиотским образом согласился на ваши испытания, это ещё не значит, что я ничего не слышал о четвёртом измерении. Как и о том, что в реальности его нет.

— В реальности его нет, — безропотно согласилась медсестра. — По крайней мере, в нашей реальности. По крайней мере, на макроуровне. Но вы сейчас находитесь в виртуальном мире, мистер Боукс.

— Полагаете, я поверю, что вы ухитрились всобачить сюда 4D?

Он замолчал, оглядываясь по сторонам. С губ его сорвалось негодующее фырканье.

— Обычное трёхмерье.

— Мистер Боукс, если бы вы попали в настоящий четырёхмерный мир, то ваши органы чувств в любом случае не позволили бы вам заметить что-нибудь отличающееся от привычных вам образов. По этой причине для виртуального моделирования четырёхмерного мира вовсе не обязательно решать задачу воспроизведения физически невозможных четырёхмерных образов — достаточно смоделировать обычную трёхмерную панораму, которую в случае попадания в четырёхмерный мир видел бы пользователь.

— Тогда чем это отличается от обычной виртуалки? — спросил Боукс, продолжая осматриваться.

— Например, возможностью двигаться по четвёртой координате.

— Как?

Медсестра вновь склонилась к клавиатуре.

— Сейчас вы должны увидеть в метре впереди себя полупрозрачную упрощённую схему человеческого тела. Красным цветом выделены определённые мышцы таза и грудной клетки. Попробуйте их напрячь.

— Зачем? — настороженно спросил испытатель.

— Поскольку по известным причинам эволюция не снабдила человеческий организм специальными мускулами для передвижения в четвёртом измерении, нам пришлось присвоить эту функцию редко используемым мышцам. Напряжение мышц, выделенных красным цветом, сдвинет вас вштырь. Напряжение мышц, выделенных зелёным цветом, сдвинет вас вхливь.

— Вхливь? — переспросил Боукс, заподозрив, что над ним смеются. Но голос женщины оставался таким же ровным.

— Психологи посоветовали нам использовать именно такие, смешные и запоминающиеся названия для разных сторон четвёртого измерения. В длину вы можете двигаться влево и вправо. В ширину — вперёд и назад. В высоту — вверх и вниз. По четвёртой координате — вштырь и вхливь.

Испытатель — или, может, испытуемый? он и сам уже не был точно уверен в своём статусе — обречённо вздохнул. И попытался, судя по лицу, что-то внутри себя напрячь.

— Ух ты! Узорчики-то изменились. Вид помещения совсем другой стал.

— Так и должно быть. Вас специально поместили в такую точку четырёхмерного интерьера, чтобы даже мельчайший сдвиг по четвёртой координате вызывал существенные перемены.

— Это я по четвёртой координате сдвинулся? — на всякий случай уточнил Боукс.

— Да. По той координате, которая является для вас четвёртой на данный момент.

— Что значит «на данный момент»?

— Координаты не абсолютны, мистер Боукс. Если вы повернёте голову влево или вправо в обыкновенном трёхмерном мире, то длина станет для вас шириной, а ширина — длиной. Та же относительность действует и в моделируемом четырёхмерном мире.

Медсестра нажала ещё одну кнопку.

— Фиолетовым цветом выделены мышцы, напряжение которых при повороте головы или тела позволит вам поворачивать голову в четвёртом измерении — или разворачиваться целиком.

Стивен Боукс попробовал осуществить и эту инструкцию. И взвыл, наблюдая за пляской цветных узоров в экранчиках своего шлема.

— И долго мне надо будет здесь пребывать? Чего именно вы хотите этим добиться?

Женщина устало улыбнулась. В очередной по счёту раз.

— Об этом я не могу распространяться. Вам надо будет пребывать здесь до тех пор, пока вы не приспособитесь к четырёхмерной виртуальности и не пройдёте ряд соответствующих испытаний. Ваше добровольное и искреннее участие в этом является условием вашего досрочного выхода из мест лишения свободы. Степень искренности ваших стараний будут оценивать специалисты.


* * *

— В чём же заключается ваша теория, профессор?

Спросивший это сидел в кресле, небрежно заложив ногу за ногу и полуприкрыв левой рукой нижнюю часть лица.

Впрочем, ввиду общей сумеречности кабинета — и ввиду особо удачного расположения кресла прямо перед окном — его лицо в любом случае никому не удалось бы разглядеть. Удалось бы заметить разве что блеск его глаз, отражающих зеленоватые цифры электронных часов и необыкновенно внимательным взглядом изучающих сейчас собеседника.

— Здесь необходимо начать с двух сторон. Вы не против, если я начну с сугубо технической, где требуется минимум философии?

Тот, кто задал этот вопрос сидевшему в кресле субъекту, ничуть не скрывал свою внешность. Он был бородат, был в не первой свежести белом халате и носил белые тапочки. Пробивающийся сквозь толстые шторы свет целиком освещал его грузную фигуру.

И ещё он от волнения курил. Причём явно не первую сигарету.

— Человеческий мозг обладает необыкновенной степенью адаптивности. Вы, конечно, слышали об опыте с очками-перевёртышами?

— Нет.

— Не может быть. Все слышали историю об опыте с очками-перевёртышами.

— Я — не все.

— Ладно, повторю ещё раз. Группе испытателей-добровольцев поручили круглосуточно носить очки, в которых верхнее казалось бы нижним, а нижнее — верхним. Поначалу не проникнувшись глубиной эксперимента, примерно через две недели они начали привыкать, а через месяц им было уже трудно снимать очки — без них мир казался им перевёрнутым.

— Забавно.

— Это лишь один пример адаптивности человеческого мозга. Есть множество других примеров, но я их не помню. Факт, во всяком случае, что иногда и слепому от рождения человеку удаётся вернуть зрение. Существуют и прелюбопытные случаи синестезии, когда человек может с лёгкостью увидеть пару троек среди множества двоек — потому что каждую цифру он воспринимает как написанную отдельным цветом. Синестезист способен перепутать звук и цвет, цвет и вкус, вкус и смысл. Но чаще они всё же не путают, а осознанно сопоставляют их, хотя и ощущая между ними некоторую границу.

— Мне зелёный цвет кажется кисловатым. Я синестезист?

— Не существует здоровых людей, существуют лишь необследованные. Но помните, коллега: девяносто процентов болезней проходят сами собой, а остальные вообще не вылечиваются.

Сидящий в кресле чуть кашлянул, как бы напоминая, что не является коллегой профессору.

Бородатый индивидуум опомнился.

— В общем, что я хотел сказать? Мозг может многое. Когда ещё на заре нашего века, двадцать первого, ставили опыты с виртуальным отделением от тела — то есть транслировали человеку в глаза вид с расположенной позади него видеокамеры, а при проведении рукой под камерой незаметно касались другой рукой его настоящего живота, — человек действительно ощущал себя в виде некоей внетелесной астральной эманации. А головные боли? Человеку часто кажется, что боль расположена в мозгу, хотя мы знаем, что там нет болевых рецепторов. А ощущения наркоманов, которым нередко мерещится, что у них выросла третья рука, шестой палец или второй член?..

Тут он неожиданно остановился, словно человек, налетевший с разбега на бетонную стену. Сконфуженно пробормотал:

— Извините.

— Ничего. Проще говоря, вы имеете в виду, что мозг способен привыкнуть даже к тому, для чего не предназначался эволюционно?

— Именно так. Особенно эта адаптивность проявлена в младенчестве, свидетельством чему служат многие случаи вырастания детей в дикой природе. Эти Маугли зачастую умудряются целиком перенять повадки приютивших их животных, среди волков стать волками в квадрате, среди медведей — медведями в кубе. Правда, вернуться в человеческий стан у них потом уже не получается, но каков факт?

— Внушительно, — был вынужден признать собеседник.

Профессор выбросил на ковёр останки очередной сигареты.

— С этим необыкновенным человеческим свойством повышенной адаптивности и связана одна теория, о которой я хотел рассказать вам во вторую очередь и которая неразрывно связана с целями моей программы...


* * *

Сэм Твиски сидел внутри проклятого тессеракта уже четвёртый день.

Не считая перерывов на еду, санузел и сон, разумеется. Впрочем, стоило наблюдателям заметить его пробуждение, как на него вновь надевали надоедливую виртуальную периферию.

Как достать этот красный шар?

Если его не достать, то Сэм не пройдёт испытание. Если Сэм не пройдёт испытание, его вернут обратно в тюремную камеру.

Может, так даже лучше?

«Проблема в стенке, — тупо думал Сэм, — в проклятой стеклянной стенке. Не будь её между мной и красным шаром, я бы с лёгкостью достал его. Ведь я же вижу его — это значит, что нас разделяет лишь длина или ширина, а не это чёртово четвёртое измерение. Но как пройти сооружённый этими вертухаями стеклянный лабиринт?»

Он коснулся пальцами стенки. И принялся скользить вхливь, сосредоточившись на требуемом мышечном усилии.

Вскоре стекло под пальцами исчезло. Ему удалось найти отверстие. Но, увы, исчез и красный шар.

Сэм закрыл глаза.


* * *

— Отличие человека от прочих животных видов давно являлось предметом спора между философами, теологами и учёными. Пожалуй, самая заметная особенность человека — это то, что он занимается вещами, вовсе ему не нужными.

— Примеры, — негромко то ли попросил, то ли произнёс собеседник.

— Социум.

Человек в кресле ничего не сказал, но от его силуэта ощутимо повеяло холодом.

— Я понимаю, общество нужно человеку... — поспешно проговорил профессор, — но... в основном для защиты от других обществ. Спецслужбы нужны нам для защиты от чужих спецслужб, особые отделы полиции — для борьбы с организованной преступностью, и так далее.

— Вы предлагаете анархию? Интересно, что тогда помешает возникнуть вновь пусть даже не спецслужбам, а мафии?

— А зачем кому-то её создавать? Опыты над крысами в городке Нанси чётко показали, что у вожаков любой иерархии всегда самый высокий уровень стресса. Так зачем же становиться руководителем?

— Чтобы сделать лучше? — предположил человек в кресле, полуприкрыв глаза.

— Если вы знаете как, то почему бы вам не поведать это окружающим? Тогда они с удовольствием пойдут по вашему пути — и, быть может, даже изберут вас руководителем. В любом случае вы получите результат и избегнете стресса.

Человек в кресле промолчал. Негромко щёлкнул пальцами.

— Вы говорили, что на сей счёт существует некая теория. Которой вы хотели поделиться со мной.

— Верно. Теория эта была создана ещё в конце предыдущего века великим мыслителем Михаилом Иосифовичем Веллером. Она говорит о том, что человек является принципиально энергоизбыточным существом, обладающим неизменно повышенной тягой к ощущениям. Человеческая адаптивность, тяга к действиям, страстолюбие, мазохизм, гиперсексуальность — всё это, по мысли Веллера, суть одно и то же. Завышенный энергетический заряд, отличающий человека от животных. Если животное гармонизируется с окружающей средой, достигая некоторого баланса с ней, то человек — вечный носитель дисбаланса — изменяет и преобразовывает внешний мир. Человеку больше хочется сделать — больше испытать. Как в сфере удовольствий, так и в сфере страданий, особенно если с удовольствиями проблема. Поэтому все наши социальные институты, особенно включая армию, неизменно несут в себе некий страдательный элемент. Опыт показывает, что даже если изгнать из армии всех носителей старой закваски и сформировать армию из новичков «с чистого листа» — лучше не станет. Станет хуже. И это не сильно зависит от контингента.

Увлёкшись, профессор стал крутить между пальцами сигарету, не замечая крошащегося вниз пепла.

— Человеку нужны острые ощущения. Скучно и не хватает зрелищ? Сделаем себе больно! Парадокс в том, что человек сам этого не осознаёт, то есть в его сознательном определении «счастья» как «цели стремлений» прописано совсем не то, к чему он на самом деле стремится. С помощью науки и техники мы бы давно превратили Землю в рай, но рай не способен дать нам желаемые ощущения, ибо равномерный поток блаженства — лишь часть диапазона доступных нам ощущений. Нам же необходимы все — причём, по-видимому, даже их нам не хватает.

Кончик сигареты упал на ковёр.

Включился селектор:

— Энтони Билд заявил о своём отказе участвовать в исследованиях.

Человек в кресле флегматично заметил:

— Уже четыреста четвёртый. Вы ещё верите, что ваши исследования, на что бы они ни были направлены, дадут результат?


* * *

Даниэль Клазет рассматривал танцующий перед ним ландшафт. После многодневных исследований четырёхмерного киберпространства он вновь вернулся в самый его центр, откуда и начинались его приключения. Здесь достаточно было лишь слегка сдвинуться вхливь или вштырь, как пейзаж вокруг разительно изменялся.

«Вхливь, вштырь. Ну и идиотские словечки», — вновь подумал он.

И рассмеялся.

Для восемнадцатилетнего парня, по глупости взявшего на себя вину в ограблении банка, пребывание в четырёхмерном киберпространстве было не худшей альтернативой. Далеко не худшей.

Но смеялся он не поэтому.

Наклонившись, Даниэль зачерпнул рукой пригоршню вязкого песка. Будучи сугубо виртуальным, на ощупь он казался пластилином.

Скатав пригоршню в ком, а затем раскатав в блин, Даниэль занялся лепкой. Вскоре из-под его ловких пальцев, натренированных сотнями занятий на школьном уроке керамики, вышло нечто наподобие бутыли с узким длинным горлышком. Напоследок схватив рукой горлышко, он чуть сдвинул его по четвёртой координате — и соединил с другой частью бутылки.

Бутылка Клейна.

Знаменитая топологическая фигура, невозможная в трёхмерном мире.

Даниэль улыбнулся. Он чувствовал себя могущественным. Нет, даже не совсем точное слово — он ощущал себя полноценным. Можно шагнуть налево, можно шагнуть направо, можно шагнуть вперёд, назад, вхливь или вштырь — была ли когда-нибудь у кого-нибудь такая свобода?

Глупая и непредставимая в обычном мире.

Даже сейчас, после многих дней пребывания тут, ему приходилось тщательно продумывать каждый свой шаг.

В результате у него иногда возникало ощущение, что его мозг впервые за многие годы жизни работает целиком. Работает правильно. Работает так, как должен был — но почему-то забыл.

Свобода.


* * *

— Отключите его. Наступило время ужина, да и программу когда-то завершать надо, — устало велела медсестра своей сменщице.

Та неуверенно посмотрела на небритого парня в кибершлеме, губы которого вновь искривились в улыбке. То ли мечтательной, то ли сожалеющей.

Вытянула руку к клавиатуре и нажала на кнопку. Даниэль дёрнулся, словно его ударило током.

— Нет!

— Тебе надо поесть, — мягко, словно ребёнку, втолковывала сменщица. — Эти исследования всё равно оказались бесполезными. Не волнуйся, никто не вернёт тебя в камеру, твоё участие в эксперименте было совершенно добросовестным.

Она попыталась снять с парня виртуальные очки. Тот вырвался, так что рука сменщицы лишь скользнула по пластиковому корпусу.

— Вы не понимаете! Я всё понял... Вспомнил... Мы не отсюда... я знаю, откуда...

На лице Даниэля застыло просветление. Сменщица ещё раз вытянула руку вперёд в очередной попытке снять с него кибершлем, но тот внезапно повис на проводах, а сенситивные перчатки упали на пол.

Даниэль Клазет исчез. Исчез вместе с одеждой, оставив лишь виртуальную периферию.

Медсестра и её сменщица посмотрели друг на друга.

— Думаю, теперь с нас точно возьмут подписку о неразглашении.


* * *

Человек в кресле чуть покачивал коленом, заложив ногу за ногу.

— Вы ждали, что вам повезёт? Причём, так сказать, почти на последнем участнике?

— Нет, — улыбнулся профессор. — Но я бы мог, пожалуй, заранее предсказать, что он будет сравнительно молодым.

— Время высокой адаптивности?

— Или незаглушенной памяти.

Профессор потянулся было в карман за сигаретой, но лишь устало махнул рукой.

— Причина энергоизбыточности человека, его дисбалансности по отношению к окружающей среде оказалась до унизительного простой. Нет никакого принципиального отличия между человеком и животными.

— А как же технический прогресс, религиозность, Бритни Спирс? Разве не свидетельствует это о том, что человек выше животного? — спросил сидящий в кресле. Из его неформального тона явствовало, что их общение с профессором перешло на новую ступень.

Обладатель бороды улыбнулся.

— Возьмите животное, возникшее как вид в среде, богатой на испытания и ощущения. Переместите его в среду, принципиально менее богатую на них. Что мы будем иметь в результате? Животное, тщетно гоняющееся за испытаниями и ощущениями, в поисках их даже залезающее на Тёмную Сторону. То есть человека.

— Мы не отсюда? — спросил сидящий в кресле. На миг в тоне его как будто проскользнуло что-то похожее на личную заинтересованность.

По губам профессора вновь скользнула улыбка, но уже печальная.

— Это самое классическое наблюдение. «Я не отсюда!» — кричит девчонка, поссорившаяся со своими предками или впервые увидевшая раздавленного хомячка. «Интеллигенция слишком хороша для этого мира», — намекает писатель, сам себя причисляющий именно к ней. «Мне следовало родиться на другой планете», — признаётся своей подруге юный романтик. «Нас изгнали из рая», — пишет Книга Книг. Мы все интуитивно ощущаем одно и то же, особенно в юности — когда генетическая память, память Первоначальной Среды Нашего Обитания, особенно сильна. Потом мы перестаём этому ощущению верить. Бытие подавляет сознание.

— Вы полагаете, легенда об изгнании из рая возникла в результате ощущения чуждости мира? Или... или за ней стоит что-то реальное?

Профессор пожал плечами.

— Кто знает? Возможно, наш мир — своего рода зоопарк или паноптикум для существ, вырванных из своей родной среды обитания. Нам требуется качественно больше, чем способна предоставить эта реальность. «Я отдал бы немало за пару крыльев, я отдал бы немало за третий глаз. За руку, на которой четырнадцать пальцев, мне нужен для дыхания другой газ», — поёт русская классическая рок-группа. «О, если бы кроме трёх основных цветов, синего, жёлтого и красного, существовал ещё какой-нибудь четвёртый цвет», — фантазировал я в детстве. Иронично, не правда ли, что эти чувства тоже особенно сильны в юности?

Подойдя к окну, он остановился примерно в шаге от плотных ало-коричневых штор. И потеребил пальцем занавеску.

— Если наш мир — клетка, интересно, какой природы разум её создателей? Учитывая, что наш собственный разум развился лишь благодаря избыточности нашего энергопотенциала по отношению к окружающей среде? Впрочем, меня сильнее волновал бы другой вопрос.

Он замолчал, дожидаясь реплики собеседника. Подумав, сидящий в кресле решил не разочаровывать его.

— Какой?

— Следует ли нам возвращаться в Эдем, если мы найдём тропинку Даниэля Клазета?

Рука профессора вновь потянулась к карману за сигаретой. На этот раз он не стал её останавливать.

— Мы не знаем, каков изначальный мир нашего обитания. Я даже не уверен, что он четырёхмерен. Созданная нами виртуальность назначалась лишь для того, чтобы раскрепостить сознание пользователя, напомнив ему об утраченных степенях свободы. Но мы знаем другое... да, другое...

Профессор зажёг сигарету.

— Весь наш научно-технический прогресс, политика, наркомания, эзотерика, магия, мистика, уфология, искусство и культура, игры и религии — порождение нашего избыточного энергетического заряда, нерастраченной жажды ощущений и действий, призывающей нас гнаться за невозможным. Когда наш потенциал сравняется с потенциалом окружающего мира, мы станем самыми обыкновенными животными. Животные не заботятся о будущем. Осознанная забота о будущем — скорее всего лишь невроз, являющийся следствием хронической нехватки ощущений, из-за которой человеку мало жить мгновением. Животные уязвимы перед такими факторами, как засухи, эпидемии, землетрясения или взрывы звёзд. Кто может поручиться, что в таинственном Эдеме, подлинной изначальной среде нашего обитания, нет ничего подобного?

Он жадно затянулся, дрожащими пальцами сжимая фильтр. Хрипло закашлялся, служа отчётливой иллюстрацией вреда курения.

— С другой стороны, продолжение пребывания здесь — осознанный выбор страданий. Страданий вечных, ибо лишь они чреваты гонкой, именуемой прогрессом. Страданий неутолимых, ибо мир сей не способен насытить их. Теперь уже не скажешь, что в споре между пессимизмом и оптимизмом истина относительна, теперь мы знаем, что пессимисты объективно правы — человек не рождён для счастья в этом мире. Что выбрать? Утаить сведения? Это — выбор за других.

— К сожалению, это решать не вам, профессор.

— Я знаю, — скривил тот губы.

— Если вас это утешит, — добавил сидящий в кресле, вставая, — то и не мне.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.


== ОП-пост

Когда я был маленьким, спал в отдельной комнате один. Однажды ночью почувствовал холод, открыл глаза и увидел двух полупрозрачных цапель в человеческий рост. Они посмотрели на меня, потом неспешно, синхронно развернулись и ушли в стену.

Списал бы все на сон, если примерно такая же история не случилась много лет назад с другом моей бабушки. Только происходило на открытом воздухе и цапля, склонившаяся над беднягой, была одна.

Если кто встречался с подобным - отпишитесь, пожалуйста. Интересуюсь этой темой.


== Ответ

Бля, анон, мне аж не по себе стало. Тоже когда был маленьким, спал в отдельной закрытой дверью комнате, через стенку была кухня, на которой еще горел свет и сидели родители, так вот однажды проснулся посреди ночи из-за того что показалось, словно кто-то меня зовет, смотрю а у двери какое-то копошение, пригляделся а там стоит аист, а у его ног какие-то то-ли гномы, то-ли еще какие-то похожие на них существа и рядом с ними какой-то как будто черный портал и они зовут меня к себе, пересрал я настолько знатно что с громким верещанием пролетел мимо них чудом открыл дверь и побежал на кухню. Родители в ахуе были, но списали на то что мне это приснилось, хотя я уверен до сих пор что я это всё видел.

Был отличный июньский день. Недавно я вернулся в родной город на каникулы, не зная чем заняться, решил позвонить своему школьному другу. Он был анимэшником со всеми вытекающими. Друг оказался тоже не занятым, и мы условились встретиться и погулять. Встретились, после недолгих размышлений чем заняться, друг предложил пойти поесть шашлыка и попить пива в летней кафешке. Оставалось только её отыскать, обычно они образуются около обычных кафе, как только становится тепло.

Город за время моего четырёхлетнего отсутствия довольно сильно преобразился, некоторые кафе и магазины исчезли, некоторые заменились на другие. Мы ходили по старой части города, где всё ещё преобладали 4х этажные хрущёвки и наконец-то наткнулись на летнее кафе, которое стояло пристройкой к какому-то хачёвскому ресторану. Кафе представляло из себя старый шатёр с несколькими столиками внутри. Как только мы зашли в этот шатёр, у меня закружилась голова, появилось чувство заторможенности. Я огляделся вокруг, в кафе было достаточно много людей, оставалось лишь пара незанятых столиков. Люди были какими-то странными, все одетые в старомодные вещи, на некоторых прямиком из совка. Причёски тоже были соответствующие. Я, конечно, знал, что до мухосрансков все модные тренды доходят с некоторым опозданием, но не знал, что с таким. Не все посетители выглядели по-совковому, например, парень с девушкой, сидящие в самом углу шатра, были эталонной гопотой из 90-ых. Вообще, стояла такая тёплая атмосфера, все о чём-то разговаривали, смеялись, никто не сидел с кислой миной, уставившись в телефон. Но мне там было неуютно.

Другу принесли заказ: шашлычок, пиво, водочку, лук, кетчуп. Всё было довольно аппетитно сервировано на пластиковой тарелке, и мой друган как истинный сельский хипстер решил сфоткать всё это, чтоб похвастаться на каком-то форуме, как он красиво отдыхает. Он достал свой китайский смартфон, чтобы сделать снимок, и вдруг ВСЕ посетители нацелили на него взгляд, как будто он делал что-то аморальное. В их глазах я увидел искреннее удивление и непонимание происходящего. Похоже, и фотографирование еды для них было в новинку.

Мне стало сильно не по себе сидеть под взглядами всех этих людей, и я решил выйти на улицу покурить. И тут случился самый пиздец, как только я переступил порог шатра, меня обдало холодным ветром, прям очень холодным. На дворе стояла зима, я в панике стал осматриваться кругом, летней кафешки не было, но было обычное хачёвское кафе. Я зашёл внутрь. В шортах и майке, все смотрели на меня как на поехавшего, возможно, я им и был. Я был потерян, не понимал, что произошло, и как вдруг случилась зима, когда минуту назад было лето.

В общем, позвонил маме, она вся заплаканная кое-как объяснила, что я уже как полгода числюсь пропавшим, я был в ахуе.

Позже узнал, что мой друг так и не объявился, полиция отказывалась верить про летнюю кафешку, где время течёт по-иному, да я бы и сам не поверил. В итоге списали всё на потерю памяти, но объяснить, где я был полгода и почему на мне всё та же нетронутая одежда, в которой я потерялся, никто внятно не смог.

На следующий год, когда эту летнюю кафешку опять открыли, я пошёл туда, в надежде найти там моего друга. Сначала боялся заходить, но всё-таки осмелился, было похуй, если потеряюсь ещё на год, всё равно все и так считают меня поехавшим, но кафе было самое обычное и моего одноклассника там не было. Возможно, он до сих пор сидит в этой кафешке и фотографирует свой шашлык, думая, что я отошёл покурить.

[28.01.2016 12:43:28] димас: клевую книгу недавно скачал
[28.01.2016 12:43:39] димас: второй час читаю, не могу оторваться
[28.01.2016 12:43:53] Thunderbolt: Фэнтези?
[28.01.2016 12:44:01] димас: не, фантастика
[28.01.2016 12:44:10] димас: типа жизнь инопланетника в родной среде
[28.01.2016 12:44:24] Thunderbolt: Как в Звёздных Войнах, что ли? Космические корабли бороздят Большой театр?
[28.01.2016 12:44:32] димас: не, рыцарей-джедаев там нет
[28.01.2016 12:44:38] димас: обычная жизнь обычного ксеноса, пресная даже
[28.01.2016 12:44:45] Thunderbolt: Что ж ты за неё так плотно засел?
[28.01.2016 12:44:57] димас: сам не могу объяснить
[28.01.2016 12:45:04] димас: мир описывается интересный, но скукотища порою целыми страницами прет
[28.01.2016 12:45:11] димас: даже самому герою скучно от такой жизни
[28.01.2016 12:45:15] димас: а читается все равно влет
[28.01.2016 12:45:27] Thunderbolt: А как книжка-то называется?
[28.01.2016 12:45:45] димас: "грузовой поток", автор упадов андрей.
[28.01.2016 12:46:31] Thunderbolt: Чё-то не нагугливается нихрена.
[28.01.2016 12:46:41] димас: на ссыль
[28.01.2016 12:46:52] Thunderbolt: Не открывается.
[28.01.2016 12:47:34] димас: ну чорт, что за подстава
[28.01.2016 12:47:48] димас: хотел скинуть файл, но чего-то приложение глючит
[28.01.2016 12:47:55] димас: короче
[28.01.2016 12:48:02] димас: книга потрясная
[28.01.2016 12:48:12] димас: траблы с ссылкой пройдут, скачивай обязательно
[28.01.2016 12:48:17] димас: или если в книжном найдешь
[28.01.2016 12:48:32] Thunderbolt: Уговорил, поищу. Уф, прямо как рекламный бот нахваливаешь. Твой аккаунт там не ломанули часом? Потрясная, потрясная - никакой конкретики.
[28.01.2016 12:48:42] димас: ну извини
[28.01.2016 12:48:48] димас: просто спойлерить не хочу
[28.01.2016 12:49:08] Thunderbolt: Ты знаешь, где я видел всю эту спойлерофобию. Лучше скажи, в чём там сюжет.
[28.01.2016 12:49:12] димас: как бы сказать
[28.01.2016 12:49:21] димас: сюжета пока особенного нет
[28.01.2016 12:49:30] димас: описывается инопланетный мир, совершенно чуждый
[28.01.2016 12:49:36] димас: обитатели вроде и похожи на людей, но у них даже столовые приборы другие
[28.01.2016 12:49:54] димас: телевидения нет вообще, они почему-то так и не изобрели простых способов создания движущихся картинок
[28.01.2016 12:50:01] димас: а интернет у них поначалу был сугубо текстово-звуковым
[28.01.2016 12:50:09] Thunderbolt: Стимпанк?
[28.01.2016 12:50:24] димас: не, у них не отсталая технология, просто другая
[28.01.2016 12:50:35] димас: например, еще пару веков назад они научились так капитально влезать себе и другим в мозги, что нам даже присниться не может
[28.01.2016 12:50:41] димас: у них на этом вся жизнь построена
[28.01.2016 12:50:45] димас: тотальная психотроника
[28.01.2016 12:50:51] димас: избирают, например, президента
[28.01.2016 12:50:59] димас: сразу ему промывают мозги и приказывают работать на благо общества
[28.01.2016 12:51:21] Thunderbolt: Пфф. Это какая-то анти-антиутопия. Обычно полагается правительству промывать мозги гражданам, а не наоборот.
[28.01.2016 12:51:32] димас: ты понимаешь, почему меня вставило
[28.01.2016 12:51:43] димас: да, а телевизор им при таких возможностях и не нужен
[28.01.2016 12:51:51] димас: можно посылать образы прямо в мозг, вроде как наведенные глюки
[28.01.2016 12:52:27] Thunderbolt: Значит, под Новый Год, когда обращение к стране, их всех начинает глючить зомбированным президентом? Я бы сразу стал трезвенником от такого.
[28.01.2016 12:52:31] димас: у них все трезвенники
[28.01.2016 12:52:37] димас: и наркоманы одновременно
[28.01.2016 12:52:46] димас: они могут штыриться от всего, от чего хотят, хоть от вида своих носков
[28.01.2016 12:53:01] Thunderbolt: Как они ещё не сторчались, интересно?
[28.01.2016 12:53:11] димас: некоторые сторчались
[28.01.2016 12:53:22] димас: их быстро починили, показали диаграммы на карте мозга и объяснили, почему так лучше не делать
[28.01.2016 12:53:44] Thunderbolt: Прямо как заяц Бо.
[28.01.2016 12:53:58] димас: теперь они предпочитают штыриться безопасными способами и от общественно полезной работы
[28.01.2016 12:54:12] димас: типа, если все равно от чего штыриться, то почему бы за это не получать деньги?
[28.01.2016 12:54:35] Thunderbolt: Прикольно. Кстати, а зачем им нужны деньги? Ведь с такими технологиями они и так что угодно могут себе обеспечить. Что угодно наглючат.
[28.01.2016 12:54:47] димас: спрашиваешь?
[28.01.2016 12:54:51] димас: это престиж
[28.01.2016 12:54:58] димас: и возможность управлять материальным
[28.01.2016 12:55:22] димас: у них в правительстве тоже не дураки сидят, понимают, что без озабоченности материальным будет сплошной футурологический конгресс, отставание по всем фронтам и полный ялда-кирдык цивилизации
[28.01.2016 12:55:50] димас: а социальные инстинкты у них в обязательном порядке усиливаются всем гражданам с момента совершеннолетия, не хочешь - не соглашайся, но тогда прав гражданина у тебя не будет
[28.01.2016 12:55:58] димас: так что они очень ответственные и озабоченные
[28.01.2016 12:56:14] Thunderbolt: Ага, всё-таки классическая антиутопия. И Старший Брат, небось, где-то притаился?
[28.01.2016 12:56:21] димас: про старшего брата не знаю, не дочитал еще
[28.01.2016 12:56:33] димас: там главный герой не особо интересуется политикой, а весь мир описывается как бы через его призму
[28.01.2016 12:56:47] Thunderbolt: А говорил, социально ответственные.
[28.01.2016 12:56:54] димас: так он ребенок еще, ему можно
[28.01.2016 12:57:12] димас: а что антиутопия, так этот список инстинктов и стремлений в открытом доступе лежит, сами же граждане сообща за него и проголосовали
[28.01.2016 12:57:38] Thunderbolt: Прямо как за Едро? Один единственно верный список для всех?
[28.01.2016 12:57:50] димас: ну, кто-то может частным порядком выбрать себе не столь строгую прошивку, прав тогда тоже получит поменьше
[28.01.2016 12:57:57] димас: там нет максимализма "все или ничего"
[28.01.2016 12:58:03] димас: есть разные уровни ответственности
[28.01.2016 12:58:53] Thunderbolt: Напоминает влажные фантазии автора о построении идеального общества через регулярное промывание кишечника семенной жидкостью. Поскольку фантазии явно гедонистические, у него наверняка ещё описывается, как эта империя счастья временами нагибает тупых и аскетичных милитаристических варваров, слушающих радио "Радонеж"?
[28.01.2016 12:59:13] димас: не знаю, не дочитал до серьезной политики
[28.01.2016 12:59:21] димас: книга тянется, как слон за хвост
[28.01.2016 12:59:47] Thunderbolt: За хобот, тогда уже?
[28.01.2016 12:59:52] димас: да пофигу
[28.01.2016 12:59:58] димас: прикинь, треть книжки целиком посвящена его детству
[28.01.2016 13:00:12] димас: а пара страниц детально описывает, как его поймали за... ну не дрочкой, но пусть будет дрочка
[28.01.2016 13:00:21] Thunderbolt: О. Теперь я понял, что тебя привлекло в книге.
[28.01.2016 13:00:31] димас: иди ты
[28.01.2016 13:00:45] Thunderbolt: Иду уже, у меня работа как раз подпирает. Удачно вштыриться.

[28.01.2016 16:23:35] Thunderbolt: Ну как, дочитал до серьёзной политики? У меня перекур.
[28.01.2016 16:23:52] димас: я сейчас пытаюсь от описаний их жизни отойти
[28.01.2016 16:24:05] димас: все-таки полная власть над психикой - это кошмар какой-то
[28.01.2016 16:24:17] Thunderbolt: Придётся мне, видно, скачать эту твою книжку. Знать, психоделическое чтиво не хуже Берроуза, раз тебя так плющит.
[28.01.2016 16:24:32] димас: да нет, в принципе все это уже было
[28.01.2016 16:24:36] димас: филип дик, лем
[28.01.2016 16:24:45] димас: но масштаб...
[28.01.2016 16:24:57] димас: когда кто-то просит кого-то передать любимой девушке поцелуй, это не метафора
[28.01.2016 16:25:17] димас: тот, кого попросили, временно вмещает в своей голове слепок-матрицу целующего, так что девушка в итоге как бы действительно целуется со своим парнем - и с другим человеком одновременно
[28.01.2016 16:25:32] димас: многие думают, что это прикольней, чем наглюченные поцелуи через эжэнрэ
[28.01.2016 16:25:37] Thunderbolt: Через что?
[28.01.2016 16:25:58] димас: а, название местного интернета
[28.01.2016 16:26:12] димас: меня самого задолбало каждую минуту лазить в глоссарий в конце книги за объяснением непонятных слов
[28.01.2016 16:26:23] димас: когда какому-то чуваку у них надоедает однообразие, он может внушить себе, что вокруг их планеты всегда до сегодняшнего дня вращалось три зеленых луны
[28.01.2016 16:26:32] димас: на самом деле у них две, желтая и розовая
[28.01.2016 16:26:47] димас: то есть, реально, переворотить всю свою память, чтобы насладиться чувством новизны, причем зная, что новизна эта не наглюченная
[28.01.2016 16:26:52] димас: луны-то и вправду две
[28.01.2016 16:27:05] димас: а что вытворяют их аналоги толкиенистов на своих сходках, я лучше вообще тебе не буду рассказывать
[28.01.2016 16:27:19] Thunderbolt: А что тут может быть непредсказуемого? Диптаун с полным погружением, обычный сайфай.
[28.01.2016 16:27:25] димас: они почти все время играют в липовые реальности, живя чужими жизнями
[28.01.2016 16:27:32] димас: чтобы не поехала матрица, специальная предосторожность есть
[28.01.2016 16:27:53] димас: особое слово, которое не является заклинанием, силы никакой не имеет, но ты его помнишь только наяву, а в наведенных глюках не подозреваешь о самой возможности его существования
[28.01.2016 16:28:09] димас: благодаря этому у них есть возможность не принять реальность за глюк
[28.01.2016 16:28:34] Thunderbolt: А там это слово приводится?
[28.01.2016 16:28:39] димас: а то как же, я сразу этим заинтересовался
[28.01.2016 16:28:44] димас: длинное и смешное такое
[28.01.2016 16:29:04] димас: эккленаривреонаплийнст
[28.01.2016 16:29:23] Thunderbolt: Ни в жизнь бы не запомнил.
[28.01.2016 16:29:39] димас: у них модифицированная память, так что помнят без труда
[28.01.2016 16:29:45] Thunderbolt: Ну, по крайней мере, теперь ты знаешь, что не виртуален и что твоя жизнь тебе не снится, хах.
[28.01.2016 16:29:58] димас: опять издеваешься
[28.01.2016 16:30:04] димас: пошел ты
[28.01.2016 16:30:08] димас: лучше я еще полистаю книжку

[30.01.2016 00:04:12] Thunderbolt: Что нового?
[30.01.2016 00:04:35] димас: его взяли работать на луну в космический корпус
[30.01.2016 00:04:43] Thunderbolt: Кого?
[30.01.2016 00:04:50] димас: его
[30.01.2016 00:04:54] димас: трудно поверить?
[30.01.2016 00:05:02] димас: он сам сначала не поверил, даже вспомнил тестовое слово, чтобы убедиться, что не глюк
[30.01.2016 00:05:20] Thunderbolt: Ты что, всё ещё домучиваешь ту книгу? Сколько же там страниц?
[30.01.2016 00:05:27] димас: мне кажется, в пересчете на бумагу было бы не меньше талмуда толкиена
[30.01.2016 00:05:32] Thunderbolt: А на какую луну его взяли, если не секрет? На жёлтую или на розовую?
[30.01.2016 00:05:42] димас: на обе
[30.01.2016 00:05:48] Thunderbolt: В смысле?
[30.01.2016 00:05:55] димас: ну да, я же тебе не рассказывал, как они там путешествуют
[30.01.2016 00:06:01] димас: вроде как у шекли в обмене разумов, только еще жестче и циничней
[30.01.2016 00:06:05] Thunderbolt: Не понял.
[30.01.2016 00:06:08] димас: послушай
[30.01.2016 00:06:12] димас: они разобрали свою психику до последнего винтика, зная, что и как устроено
[30.01.2016 00:06:21] димас: им известно, что большинство твердынь в нашем разуме лишь иллюзии, зрение по бокам черно-белое, а воспоминания почти все нами же и выдуманы
[30.01.2016 00:06:25] димас: они знают, что "личность" лишь туман
[30.01.2016 00:06:29] димас: уважают ее - такой вот парадокс - но в то же время знают
[30.01.2016 00:06:33] Thunderbolt: Короче, если можно?
[30.01.2016 00:06:37] димас: именно это они и делают
[30.01.2016 00:06:40] димас: укорачивают
[30.01.2016 00:06:51] димас: тем более, что у них довольно узкие каналы передачи информации, телевидения и визуального интернета у них никогда не было
[30.01.2016 00:06:58] димас: передают информацию своей психики в сокращенном, символичном виде
[30.01.2016 00:07:07] димас: специальному человеку, с которым договорились по дружбе или которому заплатили
[30.01.2016 00:07:12] димас: он потом сам в уме наполнит сухую схему образами из своего опыта
[30.01.2016 00:07:22] Thunderbolt: Юпи.
[30.01.2016 00:07:26] Thunderbolt: "Просто добавь воды".
[30.01.2016 00:07:37] Thunderbolt: А их не смущает, что результат будет несколько не похож на оригинал?
[30.01.2016 00:07:48] димас: а тебя смущают изменения в изображении при переформатировании из bmp в jpg?
[30.01.2016 00:07:55] димас: кроме того, потом побывавшая где-то далеко личность тем же маршрутом вернется обратно
[30.01.2016 00:08:02] димас: они вечно так делают
[30.01.2016 00:08:08] димас: привыкли
[30.01.2016 00:08:24] Thunderbolt: И какое это имеет отношение к его месту работы?
[30.01.2016 00:08:32] димас: ну, он как бы отправился на обе луны сразу
[30.01.2016 00:08:36] димас: одновременно
[30.01.2016 00:08:48] Thunderbolt: Раздвоился, типа?
[30.01.2016 00:08:54] димас: ага
[30.01.2016 00:09:12] димас: потом, наверное, будет сливаться назад
[30.01.2016 00:09:16] димас: если захочет

[30.01.2016 02:13:01] димас: блин
[30.01.2016 02:13:13] Thunderbolt: Что случилось?
[30.01.2016 02:13:23] димас: похоже, автор всерьез нацелился на сиквел
[30.01.2016 02:13:43] Thunderbolt: Мм. Не могу понять, что тебя не устраивает. Тебе же так понравилось её читать...
[30.01.2016 02:13:49] димас: подавись мышкой
[30.01.2016 02:14:00] димас: я не могу от нее оторваться, но я сдохну, если мне придется читать еще один талмуд такой же длины
[30.01.2016 02:14:07] димас: а похоже, придется
[30.01.2016 02:14:17] Thunderbolt: Неразрешённая коллизия? Несчастная любовь? Неубитый злодей?
[30.01.2016 02:14:22] димас: если бы
[30.01.2016 02:14:28] димас: я б тогда просто махнул рукой и бросил читать
[30.01.2016 02:14:33] димас: прикинь, в их космическом корпусе героя натравливают изучать чужие цивилизации
[30.01.2016 02:14:38] димас: инопланетные
[30.01.2016 02:14:45] димас: помнишь, ты прикололся насчет милитаристичных аскетичных варваров?
[30.01.2016 02:14:58] димас: вот герой как раз выясняет, насколько такие варвары могут быть опасны и не пора ли их нагнуть
[30.01.2016 02:15:05] димас: изучение сначала идет косвенное, с прицелом на развитость местной ноосферы, а потом изнутри
[30.01.2016 02:15:27] Thunderbolt: Десант с НЛО?
[30.01.2016 02:15:37] димас: внедрение архивом в местную инфосреду и захват чьего-то мозга, с пробуждением по пусковому коду
[30.01.2016 02:15:42] Thunderbolt: Как в "Дне скитальцев" у Мирера? "Здесь красивая местность"?
[30.01.2016 02:15:49] димас: или как у того же шекли
[30.01.2016 02:15:59] димас: но не в этом цимес, цимес в том, что в описании одной из цивилизаций четко узнается земля
[30.01.2016 02:16:02] димас: наш мир

[30.01.2016 02:16:27] Thunderbolt: *присвистнул*
[30.01.2016 02:16:38] Thunderbolt: Впечатляющий поворот.
[30.01.2016 02:16:54] димас: теперь ты видишь, какое западло подготовил автор?
[30.01.2016 02:17:08] димас: от книги остался всего один процент недочитанный, а все главные приключения явно еще впереди
[30.01.2016 02:17:14] димас: сиквел неизбежен

[30.01.2016 02:32:54] димас: блинский блин
[30.01.2016 02:33:02] Thunderbolt: Что у тебя опять?
[30.01.2016 02:33:17] димас: битый файл, наверное, попался
[30.01.2016 02:33:28] димас: вместо эпилога какое-то бессмысленное нагромождение букв и нулей
[30.01.2016 02:33:32] димас: и картинка
[30.01.2016 02:33:38] димас: из моноширных символов
[30.01.2016 02:33:42] димас: напоминающая
[30.01.2016 02:33:56] Thunderbolt: Напоминающая?

[30.01.2016 02:34:12] Thunderbolt: Что напоминающая?
[30.01.2016 02:34:48] Thunderbolt: Эй, Димон, ты на связи? Что там с тобой стряслось?

[димас покинул сеть]

В 2004 году пользователь японского форума 2ch впервые запостил в середине треда под названием "Расскажите о странных событиях вокруг вас: 26-ой тред"
----

98 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/08 23:14
Возможно это всего лишь мое воображение, но ничего если я расскажу?

99 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/08 23:16
Валяй.

100 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/08 23:18
>>98
В чем дело?

101 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/08 23:18
Я еду в поезде уже давно, и что-то странное происходит..

104 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/08 23:19
Хм..

107 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/08 23:23
Это тот же поезд, на котором я обычно еду, но он должен был остановиться на моей станции по крайней мере 20 минут назад. Он обычно останавливается через 5, или 7-8 минут максимум. Кроме меня здесь еще пятеро человек, но все они спят.

108 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/08 23:23
Ты не собираешься сходить с него?

111 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/08 23:25
Ты уверен что это не экспресс, или что-то в этом роде?

112 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/08 23:25
>>107
Скоростной поезд, да?

114 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/08 23:29
Как вы и сказали, вполне может быть что я села не на тот поезд. Я побуду здесь еще немного. Если что-то странное случится, то я спрошу у вас совета.

115 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/08 23:35
Почему бы тебе пока не пойти вперед и не поискать кондуктора?

116 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/08 23:40
Да, было бы ужасно если бы с кондуктором что-нибудь случилось. Сходи проверь!

118 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/08 23:44
Не похоже что мы скоро остановимся, так что я пойду и проверю.

126 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:00
Здесь жалюзи или что-то вроде того на окнах так что я не вижу никакого кондуктора. Я на частной железной дороге Сидзуока.

131 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:02
>>126
Почему бы тебе не постучать в окно?

137 :Хасуми:2004/01/09 00:08
Я так и сделала, но ответа не было.

146 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:13
Ты можешь увидеть что-нибудь из окна?
Названия станций или хоть что-то?

153 :Хасуми:2004/01/09 00:19
Мы немного замедлились после тоннеля. Хотя обычно здесь его нет..Этот поезд идет со станции Син Хамамацу.

156 :Хасуми:2004/01/09 00:23
Похоже что мы остановились на станции.

157 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:24
Ты не собираешься сходить с поезда, нет?

160 :Хасуми:2004/01/09 00:25
Мы остановились на станции Кисараги. Должна я выйти? Я не слышала об этой станции раньше.

162 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:26
Ты должна сойти, несомненно.

165 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:28
Оставайся до конечной.

166 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:29
Наверняка он уже уехал.

161 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:26
>>Хасуми
Когда твой поезд ушел?

167 :Хасуми:2004/01/09 00:29
Я сошла. Эта станция совершенно безлюдна. Поезд, с которого я сошла, ехал с 11:40.

168 :Телохранитель Мачиды:2004/01/09 00:30
Я не могу найти ничего о станции Кисараги.
Ладно, это ведь значит что поезд Хасуми ехал час?
Неважно, я пошел принимать ванну.

170 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:32
Станция Кисараги нигде не упоминается..

176 :Хасуми:2004/01/09 00:34
Я хотела вернуться, поэтому искала расписание, но ничего не нашла. Поезд еще здесь- может мне лучше сесть обратно? ..блин, пока я это писала он уже ушел.

181 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:36
Здесь есть какие-нибудь здания с людьми поблизости?
Сегодня так холодно, будь осторожна.

182 :Хасуми:2004/01/09 00:36
Я пойду и поищу такси. Спасибо вам.

183 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:36
Хорошая идея.
Будь осторожна.

185 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:39
Последний ночной поезд, прибывающий на безлюдную станцию. Удачи тебе с такси, ага.

186 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:41
Итак, Хасуми стала обитателем параллельного измерения!

187 :Хасуми:2004/01/09 00:41
Здесь нет такси, и вообще нет никого. Что мне делать?

190 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:43
>>187
Найди станционного смотрителя или ИДИ в полицейскую будку!

191 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:43
Набери 110 (Полиция.)

193 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:43
Может позвонишь и закажешь такси?

194 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:43
У тебя нет выбора кроме как искать полицейскую будку.

195 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:44
Если тут есть поблизости телефон, поищи в справочнике номера вызова такси.

204 :Хасуми:2004/01/09 00:48
Я позвонила своим родителям и попросила приехать за мной, но они тоже не знают где находится станция Кисараги. Они казали что поищут ее на карте и приедут за мной, но я немного напугана.

209 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:50
А другие пассажиры?
Только ты сошла с поезда?

213 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:52
>>Хасуми
Я погуглил название станции, но тоже ничего не нашел. Ты уверена что ты в соседстве Син Хамамацу?
Попробую Yahoo.

214 :Хасуми:2004/01/09 00:53
Я поискала телефонную будку, но тут нет ни одной. Другие пассажиры не сходили с поезда, так что я теперь одна. Станция точно называется "Кисараги".

217 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:56
Иногда автоматы находятся вне станций.

220 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:56
Почему бы тебе не сойти со станции ненадолго?

221 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:57
После небольшого исследования,
я узнал что станция может быть написана как “鬼” (демон) и читаться как "Кисараги"...

225:Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 01:00
>>221
Станция демона..
~Жуууть.

218 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 00:56
Ты что, задрот? Когда я погуглил, то наткнулся на игру.

223 :Человек-мобильник:2004/01/09 00:59
Запости названия станций до и после Кисараги. Не верю чтобы там не было никаких карт или знаков.

229 :Хасуми:2004/01/09 01:01
Что ты имеешь ввиду под игрой? Нет, названий станций нигде нет.

249 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 01:08
Иди домой вдоль рельс.

256 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 01:11
Если побежишь, то можешь догнать поезд!

258 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 01:11
Это же станция, тут же должны быть дома рядом, верно?

259 :Хасуми:2004/01/09 01:12
Ты прав. Я запаниковала и не подумала об этом. Я пойду вдоль рельс и буду ждать звонка родителей. Я пыталась поискать информацию через i-mode, но сервис выдавал ошибку. Я хочу домой.

261 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 01:12
>>257
Выдумка это или нет, я приложу все усилия чтобы разгадать это.

280 :Хасуми:2004/01/09 01:18
Здесь действительно ничего нет. Я вижу только горы и поля. Но я считаю что если я пойду вдоль рельс, то попаду домой, так что я постараюсь. Спасибо вам. Я не против если вы считаете что я все выдумала, но могу я снова попросить помощи в случае чего?

283 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 01:18
>>280
Конечно.
Теперь просто будь осторожна.

285 :Телохранитель Мачиды:2004/01/09 01:19
~Конечно
Следи чтобы у тебя батарейка в телефоне не села. Это теперь твой спасательный трос.

286 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 01:19
>>280
Не потеряйся по дороге и будь осторожна в туннеле.

296 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 01:22
Дойдут ли сигналы до места, где ничего нет?
Лучше останься на станции.

303 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 01:24
Совсем одна ночью на безлюдной станции.
Возможно скоро огни погаснут и будет хоть глаз выколи.

304 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 01:25
Вдоль рельс таки темнее. Впереди ведь туннель, правда?

305 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 01:25
Все-таки, было бы безопаснее остаться на станции до рассвета.

308 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 01:26
Это плохо.

317 :Хасуми:2004/01/09 01:30
Мне позвонил отец. Мы немного поговорили, и он сказал если я действительно не знаю где я, то мне нужно набрать 110. Я немного колеблюсь, но все-таки позвоню им и попрошу найти меня.

358 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 01:43
Мне кажется будет легче идти когда посветлеет.

361 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 01:45
Ты будешь ждать одна посреди ночи?
В незнакомом, таинственном месте...

362 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 01:46
>>361
А вы сможете пройти туннель посреди ночи?
Шоссе не менее незнакомое и таинственное место.

363 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 01:46
Ты правда сумеешь идти одна по незнакомой дороге в такой холод?

380 :Хасуми:2004/01/09 01:55
Я позвонила 110 и изо всех сил пыталась обьяснить свою ситуацию, но полиция подумала что это розыгрыш и очень рассердились. Я испугалась и извинилась...

382 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 01:56
>>380
С чего бы тебе извиняться?
Просто сдайся уже.
Жди первого утреннего поезда.

388 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 01:58
Здесь есть хоть что-то вокруг станции?

386 :Хасуми:2004/01/09 01:57
Я слышу что-то издалека, что напоминает по звуку барабаны тайко и бубенчики. Я правда не знаю что еще делать.

391 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 01:58
Просто вернись на станцию, Хасуми.
Если теряешься, то всегда надо возвращаться откуда начинал.

395 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 02:00
Это просто начало...

396 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 02:00
Барабаны тайко и бубенчики?
(´･ω･`)　Бам Бам Дзыннь Дзыннь

400 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 02:01
У них наверное фестиваль или вроде того.

401 :Хасуми:2004/01/09 02:01
Вы можете думать что я вру, но я так напугана что даже оглянуться не могу. Я хочу вернуться на станцию но просто не могу обернуться.

406 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 02:03
>>401
Беги. Не смей оглядываться.

420 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 02:08
Ты не сможешь вернуться на станцию, никогда.
Тебя утащат.
Просто беги в тоннель!
Это ближе чем ты думаешь.

422 :Хасуми:2004/01/09 02:09
Я слышала что кто-то позади меня крикнул, "Эй! Опасно идти вот так по рельсам! Остановись!". Я думала это был станционный смотритель, но когда я обернулась то увидела мужчину с одной ногой примерно в десяти метрах от меня. Потом он исчез. Мне страшно, я не могу шевельнуться.

426 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 02:11
>>422
Вот поэтому я сказал тебе не оборачиваться. Беги.

423 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 02:09
>>Хасуми-тан.
Успокойся и послушай меня, ладно?
Иди на звуки тайко.
Должен быть кто-то, кто играет на этих барабанах.

424 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 02:10
>>420
Куда это ты направляешь нашу Хасумин?

433 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 02:12
>>424
Ты неправ, Хасумин сейчас заберут.
Так что если ты хочешь вернуться, вернись сейчас.

428 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 02:11
Если это была одна нога, то как ты поняла что это мужчина?

429 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 02:12
>>428
…Она имела ввиду одноногого мужчину, идиот.

436 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 02:13
Наверное это был мужчина, потерявший свою на этих рельсах.

435 :Хасуми:2004/01/09 02:13
Я не могу идти и не могу бежать. Звук барабанов все ближе.

445 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 02:17
>>Хасуми
Просто подожди до утра.
При свете дня тебе не будет страшно.

446 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 02:17
Ты не должна была сходить с поезда.

452 :Хасуми:2004/01/09 02:20
Я еще жива. От падения у меня пошла кровь и я сломала каблук. Не хочу умирать.

487 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 02:32
Одно известно точно- дела лучше не пойдут.

488 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 02:32
>>Хасумин
Если ты сможешь пройти через туннель, все будет хорошо.
Как ты выйдешь оттуда, дай нам знать.

492 :Хасуми:2004/01/09 02:35
Я позвонила домой. Отец сказал что позвонит в полицию, но звук все ближе.

500 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 02:38
Молись чтобы этот звук был не от поезда.
Хотя может уже поздно.

516 :Хасуми:2004/01/09 02:45
Я дошла до входа в тоннель. Называется "Исакан". Звук приближается, так что я соберусь с духом и пойду. Если я выберусь, то выйду на связь.

520 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 02:46
>>516
Удачи

522 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 02:47
Это конец.
Поезд и станция исчезли.
Теперь некуда вернуться.
Не за кем идти.
Звук лишь иллюзия, созданная тобой.
Беги на другую сторону тоннеля.
Если остановишься, то будешь заперта между мирами, брошенная страдать.

562 :Хасуми:2004/01/09 03:10
Я вышла из тоннеля. Здесь кто-то стоит неподалеку. Похоже я поступила правильно, слушаясь вас. Спасибо вам. Мое лицо опухло от слез, меня можно спутать с монстром.

566 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 03:11
Стой, Хасуми!
Не подходи!

569 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 03:12
Стой, я говорю! Это не к добру.

570 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 03:12
Кто-то стоит там в такое время?
Это подозрительно.

586 :Хасуми:2004/01/09 03:20
Простите за беспокойство. Этот добрый человек предложил подбросить меня до ближайшей станции. Вроде здесь рядом какой-то бизнес-отель. Спасибо вам всем большое.

588 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 03:21
Хасумин, я хочу спросить у тебя кое-что еще.
Где ты? Спроси у доброго человека название города.

590 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 03:21
Он правда добрый?
Он может быть страшнее всего остального.

593 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 03:23
Ну, как-то так.
И что это за место?

596 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 03:25
Звучит подозрительно.
Почему он рядом с рельсами все это время?
Уверен, он прятал тело или еще что-то.
Тогда он встретил тебя, Хасумин..
Беги!!!

606 :Хасуми:2004/01/09 03:29
Когда я спросила название этого места, он ответил "Хина". Не знаю, поверите ли вы мне.

607 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 03:29
Хасумин, выйди из машины!

610 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 03:29
Извини, Касумин(!). Где находится Хина?

621 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 03:36
Это странно.
Для чудика, подвозить девушку, идущую вдоль рельс все это время.
Интересно что он сделал.

623 :Хасуми:2004/01/09 03:37
Мы идем к горам. Не знаю, есть ли тут место, где можно поставить машину. Он больше не говорит. Совсем.

627 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 03:40
Ничего хорошего из этой встречи не выйдет.

628 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 03:41
Может он не говорит, потому что ты в телефон пялишься все время?

629 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 03:41
Ты сказала родителям что вышла из тоннеля?

631 :Аноним у тебя за спиной:2004/01/09 03:41
Милая Хасуми
Прошу, набери 110
Это могут быть твои последние слова.

635 :Хасуми:2004/01/09 03:44
Батарейка почти села. Все становится немного странным, так что я побегу при первой же возможности. Он начал бормотать чушь себе под нос. Я делаю свой шаг. Телефон может понадобиться позже, так что это мой последний пост.


// После этого поста "Хасуми" больше не появлялась.

Автор: LostSummoner
Источник: https://mrakopedia.org/

За стеной кто-то громко закричал, я вздрогнул и проснулся. Горела лампа, очки съехали на кончик носа, книжка валяется на полу. Следом за криком последовал глухой удар, будто что-то бросили на пол. И снова вопль.

В углу у окна, забравшись под полупрозрачные занавески, согнувшись в три погибели, сидел Пиявка.

- Ты опять этого старого алкаша донимал? - поинтересовался я, сев на кровати, пытаясь сообразить, который сейчас час. Приплюснутая морда, как у нетопыря, осторожно выглянула из-за занавески. Сосед продолжал орать.

- Вроде же договорились, что соседей справа и слева ты не трогаешь, - я откинул одеяло, потер глаза, свесил ноги с кровати. Пиявка выбрался из-за занавесок, хлопая своими огромными зелеными глазами, которые в темноте светились, как у кошки.

- Да я ж маленько, - ответил он мне словами того самого алкаша, который сейчас метался за стенкой. Вообще Пиявка мало разговаривал, однако со мной почему-то он мог выдавить из себя пару фраз, которых набрался от людей, живущих в нашем доме.

"Да я ж маленько" обычно говорил сосед заплетающимся языком, пытаясь дойти до своей квартиры, глупо улыбаясь разгневанным бабкам у подъезда. Он цеплялся за перила, кое-как преодолевал ступеньки, иногда уставал по пути на свой этаж, присаживался отдохнуть да и засыпал. Лифт в нашем доме не работал уже полгода, потому молодые мамаши с детьми кляли его на чем свет стоит, поскольку отдыхающий сосед на их лестничных клетках или посреди лестницы мешал пройти. Мне же это напоминало лотерею - никогда не знаешь на каком именно этаже силы покинут любителя выпить. Поначалу я тоже злился, однако потом наловчился перешагивать пьяное тело так, что это стало чем-то вроде ежедневной забавы. День без перешагивания соседа-алкаша даже становился несколько пустым.

- А если он помрет? - спросил я, зевая. Пиявка растянул рот, полный острых треугольных зубов, мол, разве кого-то это огорчит? Я покачал головой.

- Пойду чай пить, - сказал я, - вылезай давай, хватит изображать из себя несчастного. Ты его напугал больше, чем он тебя.

Пиявка издал звук, похожий на довольное урчание, выполз из-за занавески, распрямился. Когда он вставал во весь рост, то упирался своей косматой головой в потолок.

- Составишь компанию? - я открыл дверь в коридор, и Пиявка радостно замотал уродливой башкой, неуклюже переставляя свои худощавые ноги с выгнутыми назад коленками по направлению ко мне. Под "составить компанию" обычно понималось то, что Пиявка будет сидеть возле холодильника, напевать скрипучим голосом романс, который подслушал на неделе у пожилой соседки из квартиры напротив. Она его не видит, что хорошо, но частенько жалуется на посторонние шумы в квартире, если мы сталкиваемся у почтового ящика. Пиявка к ней ходил исключительно для того, чтобы послушать радио, от которого остальные жильцы дома избавились уже давным-давно.

Почему-то ему страшно нравились старые песни, которые он потом мог часами распевать, сидя у меня на кухне. Раньше меня это жутко раздражало, поскольку работаю на дому и вот такое фоновое сопровождение не добавляло очков к концентрации внимания. Потом же как-то научился абстрагироваться. Не знаю и зачем приходит ко мне, возможно, ему нравится тот факт, что для меня Пиявка не невидим, как для большинства людей. Вечером стабильно объявляется. Потому он и Пиявка. А как нашел себе развлечение в лице допившегося до чертей соседа за стеной, то может и чаще приходить. Например, утром. Погоняет всю ночь алкаша по квартире, доведет его до истерики и потом ко мне, сидит на балконе, пока не проснусь.

Я налил в чайник воды, поставил его на плиту. Под донышком заплясали синие огоньки. Пиявка устраивался на своем привычном месте, кряхтя и приспосабливая длиннющий хвост.

- Что нового? - я заглянул в холодильник. Существо подняло на меня взгляд.

- Скоро похороны, - прогудел Пиявка, с интересом наблюдая за мной. Я почесал затылок. Внутри холодильника разве что повесившейся мыши не хватало.

- Только не говори мне, что будет такая же хрень, как в прошлый раз, - я поморщился. Пиявка очень по-человечески пожал плечами. Возможно, он и был раньше человеком. Даже жил в одной из квартир, однако этого узнать мне не дано. Пиявка говорил, что мало помнит о том, как попал в дом. Не исключен и такой вариант, что его кто-то вынудил появиться и остаться.

- Похороны редко случаются, - Пиявка ковырялся крючковатым пальцем в том, что отдаленно напоминало нос на его морде, - нельзя пропускать такое событие.

Я выключил огонь под чайником, побрел в прихожую.

- В магазин схожу и вернусь, если хочешь, то подожди меня, - произнес я, натягивая ботинки. В ответ донеслось низкое, протяжное "угу".

Похороны сами по себе являются не самой хорошей штукой, в нашем же доме они еще усугубляются тем, что как только в одной из квартир появляется покойник, то все сущности, живущие в многоэтажке, собираются в подъезде у окна на третьем этаже. Их не так много, по пальцам пересчитать можно и ко всем я уже давно привык. Только вот ставки на то, кем станет покойник после похорон, всегда вводят меня в ступор. Стоят, орут так, что стекла дрожат, пытаются переспорить друг друга. Кто-то ставит на то, что мертвец вернется таким же, как они, кто-то говорит, что покойник как ляжет в могилу, так больше и не встанет. Громче всех всегда визжит Красная шапочка, девочка, которой снесло полголовы при несчастном случае еще, когда дом строился. Наверное, шаталась по стройке и произошло то, что произошло. Маленькая, щуплая, в осеннем пальтишке, полосатых колготках и лаковых ботиночках на небольшом каблучке. От ее лица остался только левый глаз, часть носа и рот, из которого вечно вытекает буро-красная жижа. Остальные сущности ее за это недолюбливают, мол, испачкаться несложно, когда с ней общаешься. Потому Красная шапочка живет на техническом этаже, вместе с привидением старухи, которое я видел от силы пару раз. Шапка всегда ставит на то, что мертвец вернется и присоединится к ним, причем еще ни разу не выиграла - новых сущностей не прибывало лет так десять точно.

Самым последним, кто примкнул к данному кружку по интересам, был Архимед, сутулый тощий парень в белой майке и вытянутых штанах. Он вскрыл себе вены в ванной, но не успел выключить воду, отключился и умер. А вода перелилась через край и затопила соседей. Архимед шмыгал носом, пытался почесать постоянно кровоточащие запястья, ставил на то, что мертвец останется в могиле. Пиявка говорил, что с ним можно пообщаться, по крайней мере, Архимед истекает кровью, а не непонятной жижей, да и прячет руки за спину, чтобы не доставлять неудобства собеседнику. Парень околачивается на пятом этаже. Наверное, жил там раньше.

Во время того, как делались ставки, можно было увидеть совершенно редкого гостя. Красивую девушку с копытами и с рогами, как у оленя. Я даже не смог придумать ей прозвища. Говорили, что она была замужем за заядлым охотником, который имел неосторожность приводить любовниц домой и там же хранить свое ружье. Собственно, несчастная сначала снесла головы супругу и его подружке, а потом отравилась в гараже угарным газом. Она обитала где-то на верхних этажах, до ужаса пугая их жителей цокотом копыт по утрам, и всегда ставила на то, что покойник вернется.

Была еще парочка мелких мальчишек-пакостников, выглядящих как маленькие дети с сильно вытянутыми шеями и конечностями. Всегда ставят на покой мертвеца. Вроде как их задушила собственная мать, пока они спали. Их любимым развлечением было шататься по квартирам и до икоты пугать маленьких детей. Ко мне тоже забредали, но я сказал им, что позову священника, если будут без дела слоняться у меня по квартире. Услышав про священника, пакостники больше не смели даже изредка совать нос в моё жилище. Слишком хорошо все помнили, как освящали квартиру на шестом этаже. Та сущность, что жила в ней, около часа металась по этажам, крича от неописуемой боли, которую никак не остановить. А когда все закончилось, то сущность растаяла в воздухе, изрыгая проклятия.

Пиявка тогда сказал, что все невидимые в доме слишком ценят свою послежезинь и никогда не доведут до появления белобородого человека с крестом в руках. Кстати, сам Пиявка ставил на то, что покойник вернется.

Уж не знаю, что именно сущности ставили на кон, но после похорон победителя вычислить было нетрудно по широченной ухмылке и задорно сверкающих глазам.

Надев шапку и намотав на шею шарф, я полез в шкаф за курткой, а обнаружил угрюмое лицо Архимеда, торчащее из стены.

- Чего надо? - протянул я. Парень мрачно смотрел на меня.

- Ты в магазин?

- Ну да, - я взял куртку, проверил в кармане ли кошелек.

- Купи кошачий корм или чего-нибудь в этом роде, - сказал Архимед, - там возле подъезда кошка давно сидит. Голодная, наверное.

- Ладно, - буркнул я,- только уйди, а?

Голова пропала.

Едва я вышел на улицу, как мне под ноги бросился трехцветный комочек.

- Привет, - поздоровался я с кошкой. Она терлась о мои джинсы, громко мурлыкая. Возле подъезда стоял небольшой фургончик, из которого полноватый мужчина вытаскивал коробки.

- Добрый вечер, - сказал он мне, улыбнувшись. Затем поставил коробку на асфальт, протянул мне руку. Я пожал ее.

- Добрый.

- Я ваш новый сосед, - почему-то гордо сказал мужчина. Не тот район, переездом в который можно гордиться.

- Поздравляю, - кивнул я, выдавив из себя ответную улыбку. Разговаривать с ним желания не было. Меня настораживала чересчур широкая улыбка. Хотя, возможно, со мной что-то не так, а с ним как раз все в порядке.

Ну, еда сама себя не купит, как и кошачий корм, потому после неловкой паузы и не менее неловкого прощания, я побрел в сторону круглосуточного магазина, поймав себя на мысли, что для переезда все-таки поздновато.

На обратном пути обнаружилось, что кошка пропала. Недовольно цокнув языком, я поднялся к себе на этаж, миновав почтовые ящики, возле которых захлебывалась в истерике Красная шапочка. С ней такое бывает, сидит себе, ревет, глотку надсаживает. А потом как ни в чем не бывало скачет по лестнице вверх-вниз. Я уже внимания не обращаю.

Пиявки на кухне не оказалось, как и головы Архимеда в шкафу, чему я несказанно обрадовался. Нечасто выпадает такой вечер, когда сущности разбредаются по своим делам и не суются ко мне в квартиру. До сих пор ума не приложу, что за прелесть они обнаружили в общении со мной, если это можно назвать общением. Например, я сижу за ноутбуком, занимаюсь проектом, в углу кто-то копошится. Спрашиваю, кто пожаловал. Если Пиявка, то путь себе и дальше возится, он, как я уже говорил, товарищ молчаливый. Архимед тоже многословностью не блещет, правда, иногда на него находит и он может несколько часов к ряду сидеть бубнить про какие-то вещи только ему понятные. Вот практически и все общение.

Я вновь включил конфорку под чайником, достал из магазинного пакета несколько упаковок лапши быстрого приготовления. Пока я вытаскивал банки с колой, над моей головой двигали мебель, коробки с вещами. Слышно было как тихо переговариваются между собой новые соседи. Даже и не знал, что квартира сверху продавалась. Я включил маленький телевизор. Вечерние новости.

Моё внимание привлек посторонний звук, внезапно возникший на фоне свиста закипающего чайника. Я резко крутанул ручку, регулирующую пламя конфорки, чтобы чайник поскорее замолчал. Звук же никуда не делся. Как будто кто-то скреб потолок длинными когтями, надеясь пробраться ко мне в квартиру. Я нахмурился, замер прислушиваясь. Звук перемещался по всей поверхности потолка, словно скребущийся нащупывал наиболее уязвимые места, где проникнуть ко мне будет проще простого.

Но тут звук перекрыл ор телевизора, который включили новые соседи. Я вздохнул с облегчением. Какая странная вещь. Меня не напрягают сущности, бродящие по квартирам и подъезду, однако какой-то непонятный звук заставил все моё тело сжаться, подобно пружине, готовящейся резко распрямиться. Да наверняка соседи просто проверяли на прочность напольное покрытие, всего-то.

После незамысловатого ужина, состоявшего из лапши и нарезанных к ней сосисок, я отправился в гостиную, где находился стол с рабочим ноутбуком. Спать не хотелось совершенно, потому что я прекрасно поспал днем. Только поработать тоже не удалось, поскольку в углу сидели те пакостники с вытянутыми шеями.

- Мы же вроде договаривались, ребят, - вздохнул я. Пакостники испуганно таращились на меня своими глазами, похожими на черные угольки.

- Давайте вы не будете отвлекать меня, а просто пойдете туда, где чаще всего бродите, - я сел за стол. Пакостники поджали губы, втянули шеи в плечи практически синхронно.

- Да вы чего? - удивился я, нацепив очки.

- Ходит там, - один из них указал неестественно длинной рукой в сторону входной двери, - ищет.

- Кто ходит?

Один из мальчишек затравленно смотрел на меня, прижимаясь к своему брату.

- Злой. Такой злой, что почернел от злости.

Мне стало немного не по себе. В воздухе повисла звенящая тишина. Но ее вдруг нарушил тот самый скребущийся звук, который я слышал на кухне. Мальчишки подняли головы к потолку.

- Вам-то чего бояться? И почему вы вообще ко мне притащились?

Звук действовал на нервы. А вот ответа от пакостников я не услышал.

- Ладно, если хотите, то сидите здесь, - я достал наушники. Пакостники так и смотрели на потолок, но затем их головы повернулись к окну. У меня душа ушла в пятки. Я вскочил со своего места, подошел к окну, резко задернул шторы. Одно дело общаться с теми сущностями, которые тебе давно знакомы. От них вреда почти никакого, если нервная система не расшатана.

Звук пробежался постукиванием с обратной стороны стекла, замер на мгновение. Перескочил на стену. Свет потух и вновь зажегся.

Я поднял глаза к потолку.

Звук прошуршал прямо за затылками мальчишек.

Пакостники не успели никуда деться, как из стены высунулись две длинных черных руки, заканчивающихся загнутыми когтями, ухватили мальчишек за шеи и утащили под истошный вопль перепуганных детей.

Я отшатнулся назад. Крик было слышно еще несколько секунд, затем он оборвался.

Стало так тихо, как бывает в знойный полдень перед тем, как стена дождя обрушивается на раскаленный асфальт.

В ушах стучали барабаны, сердце грозилось выпрыгнуть из груди.

- Что за черт? - прошептал я, подойдя на ватных ногах к креслу и кое-как опустившись в его объятия. Однако обычно мягкое сиденье теперь казалось утыканным иголками. Свет моргнул.

Из стены, у которой буквально минуту назад сидели мальчишки, появилась безобразная вытянутая морда с разверстой пастью, из которого на меня смотрело лицо одного из пакостников. Морда хрипло смеялась, проглотила лицо.

Глаза, похожие на два палящих солнца, смотрели сквозь меня. Вслед за мордой из стены показалась длинная шея, после - и широкие плечи вместе с теми самыми руками, утащившими пакостников.

Я с трудом сглотнул, вжимаясь в кресло. Язык прилип к нёбу.

Существо же, полностью выйдя из стены, вальяжно прошлось по ковру и исчезло в коридоре, нервно махнув упругим хвостом-хлыстом с кисточкой на конце.

Создание шло медленно, переваливаясь с ноги на ногу, будто каждый шаг давался ему с трудом. Создавалось впечатление, что несмотря на худощавое тело, оно весило тонну, не меньше, хотя до этого явно передвигалось весьма прытко и ловко.

Преодолевая желание закричать от страха, я встал и поплелся следом за чудовищем. В коридоре никого не было.

Я оперся о стену, выдохнув. Что же это получается? Существо либо не заметило то, что я его вижу, либо не считает меня кем-то, представляющим угрозу.

Наспех набросив на плечи куртку и натянув ботинки, я выскочил в подъезд. На лестничной площадке никого не было, только лампы жужжат под потолком. Внизу все еще рыдала Красная шапочка. Я побежал к ней, перепрыгивая сразу по две-три ступеньки.

Девчонка по-прежнему сидела возле почтовых ящиков. Ее исступленные рыдания сменились приглушенным хныканьем. Так капризничают маленькие дети, когда у них что-то болит, но что именно - сказать не могут, просто болит и они ноют.

- Почему ревешь? - спросил я, опираясь на перила. В боку закололо, дышалось нелегко. Уцелевший глаз девчонки воззрился на меня с изумлением, а из приоткрытого рта потекла та самая жижа. Тут я заметил, что Красная шапка как будто что-то прижимает к себе.

- Что у тебя там? - я сделал шаг вперед, и, не дожидаясь ответа, задал еще один вопрос, - ты его видела?

Шапка кивнула, и вытянула вперед то, что осталось от ее правой руки. От рваной раны словно шел темно-красный пар.

- Оно хотело съесть кошку, - произнесла девчонка, вытирая жижу с подбородка, - представляешь?

Она снова заплакала. Кое-как отдышавшись, я сел на пол возле нее. К сожалению, я не мог ничем ей помочь. Даже коснуться или обнять, чтобы хоть как-то облегчить боль. Почему-то мне казалось, что такая боль, которую испытывала она, была в сто раз сильнее той, что была знакома мне.

- А где кошка? - поинтересовался я, пытаясь отвлечь девчонку.

- Убежала, - Шапка шмыгнула остатком носа, снова вытерла подбородок, - слушай, почему ты всех нас видишь?

- Треснулся башкой в детстве, - я прислушивался к звукам подъезда, - когда свалился с дерева.

- Неприятно, наверное, - произнесла девчонка.

- Ну не настолько неприятно, как могло бы быть, - я невольно посмотрел на ее голову. Девчонка сначала изумленно взглянула на меня, а потом расхохоталась, забыв про руку. Наверное, грусть от осознания того, что ты умер на стройке и что покинуть это место никак не получается, была сильнее всех других.

Сквозь двери лифта протиснулся Пиявка.

- Кажется, что у нас появился новый сосед, - прогудел он. Пиявка выглядел несколько растеряно.

- Да, и мы уже успели с ним познакомиться, - Красная шапочка снова прижала к себе руку, метнув на меня испуганный взгляд, мол, не выдам ли то, что произошло?

- Рогатая сказала, что тварь опасна, - Пиявка вышел целиком из лифта, задрал голову к потолку, словно что-то высматривая, - из тех, которых люди таскают за собой из дома в дом, чтобы они кормились такими, как мы, а взамен эти уродцы приносят что-то полезное.

- Например? - я поправил очки, закусил нижнюю губу. Я не знал, стоит ли сейчас сказать о том, что произошло с пакостниками?

- Я таких ни разу не встречал еще, - Пиявка задумчиво потер то место, где у людей бывает подбородок, - этот сильный, сразу начал искать кем покормиться.

- Что они дают людям? - нетерпеливо ерзая на своем месте, поинтересовался я.

- На что договорятся, то и дают, - Пиявка медленно подошел к девчонке, видимо, поняв, что с ней случилось, - иногда они могут жрать живых.

Я внимательно смотрел на Пиявку, начиная сомневаться в том, что он когда-то был человеком. Вот все остальные да, они больше похоже на тех, кто жил и умер.

- Живых? - удивленно переспросил я. Пиявка неопределенно кивнул.

- Не так, как ты это себе представляешь. Они питаются энергией, а не плотью.

Я невольно присвистнул.

- Их убить-то можно?

Пиявка сел возле девчонки, взял ее за покалеченную руку. Она сморщилась.

- Не знаю, - он пожал плечами,- знаю только, что просто так они не появляются. У людей, что им хозяевами приходятся, обязательно есть предмет, к которому эти уродцы привязаны.

Пиявка замолчал, глядя куда-то перед собой.

- И? - мне хотелось его потормошить, чтобы он быстрее отвечал на вопросы.

- Ну если его забрать, то ты станешь хозяином и сможешь приказать уродцу проваливать.

Я поджал губы.

- Как этот предмет выглядит?

По лестнице спустился Архимед. Вид у него был мрачнее обычного.

- Где эти два дебила? - он хмуро смотрел на нас, спрятав ладони в карманах штанов. Я по неосторожности прикусил язык. Рот наполнился солоноватым вкусом крови.

- Что за собрание тут? - Архимед оглядел нас с ног до головы. Пиявка вкратце рассказал о сложившейся ситуации. Архимед и бровью не повел.

- Значит, нужно найти тех, с кем эта тварь прибыла.

Я поднял руку.

- Искать не надо, все предельно просто. Но мне нужна подстраховка.

----

Когда мой новоявленный сосед сверху открыл дверь, то по его лицу я понял, что ничего хорошего ждать от него не придется. От былой радости от переезда, которую я наблюдал у подъезда, не осталось и следа. И час-то не самый поздний. При виде меня сосед мотнул головой, мол, зачем пожаловал.

- Здравствуйте еще раз, - сказал я, натужно улыбнувшись, параллельно пытаясь заглянуть ему за спину. Той образины, что сожрала пакостников, я не увидел. По крайней мере, в коридоре было пусто. Работал телевизор, слышно как женский голос в одной из комнат что-то живо обсуждает с молчаливым собеседником. Наверное, супруга общается с кем-то по телефону.

- Я ваш сосед снизу, - пробормотал я, протянув правую руку. Пиявка миновал соседа, невежливо пройдя сквозь мужчину. Тот поморщился. Да, неприятно. Когда сущность проходит насквозь, то появляется ощущение, будто вышел на мороз без куртки. Но оно очень быстро проходит.

- И что мне делать с этой информацией? - сосед мрачно смотрел на меня сверху вниз, проигнорировав попытку рукопожатия.

- Вы меня заливаете, - набравшись храбрости, произнес я. Мужчина нисколько не поверил в мои слова.

- Свали отсюда, пока я не вызвал полицию,- посоветовал он, намереваясь захлопнуть дверь перед моим носом, - ты больше на наркомана похож, чем на чьего-то соседа.

- Кого вы с собой притащили? - спросил я. Раз уж похож на наркомана, то и вопросы будут соответствующие. Но если это их вина, что сейчас по дому таскается паразит, способный питаться энергией людей, то реакция будет незамедлительной.

И я оказался прав. Лицо мужчины вытянулось от удивления.

- Проваливай! - прошипел он, однако его глаза расширились в испуге, что кто-то еще знает его маленький секрет, кроме домашних.

- Ага, как же! - я подставил ногу, чтобы дверь не смогла закрыться. Сосед ударил дверью со всей силы. Я задохнулся от боли.

Сосед метнул на меня гневный взгляд, я же ребром ладони ударил его в кадык. Да, после падения с дерева некоторые решения не являются удачными, и у меня часто хромают причинно-следственные связи. Меня даже посещали мысли о том, что на самом деле я тогда свернул шею и оказался в гробу на ухоженном кладбище неподалеку от нашего дома, но нет, окружающие опровергали эту теорию. Однако как бы мне не хотелось проверить правдивость предположений и отыскать свою могилу, на кладбище я старался не соваться из-за любопытных или наглых мертвецов.

Мужчина даже не дернулся, а потом поднял руку, ткнул пальцами мне в глаза. Я согнулся, заорав от боли. Сосед затащил меня в квартиру, пока я чертыхался и проклинал все на свете. Пока он о чем-то бубнил, а я все также ругался в полусогнутом состоянии, один глаз удалось приоткрыть и увидел небольшую табуретку. Я буду гореть в аду или останусь бродить в этой многоэтажке после смерти, что даже хуже ада, вот честно. Я схватил табурет, резко разогнулся и с размаху ударил мужчину в лицо. Женский голос как ни в чем не бывало продолжал болтать.

Пиявка выглянул в коридор.

- Паразита тут нет.

Я нагнулся к соседу.

- Что мне искать?

Сосед кряхтел, пытаясь встать, но я сел сверху на его грудь.

- Задушу, если не скажешь к чему привязали эту гадину!

Сосед набрал воздуха в легкие и заорал что есть силы. Болтовня оборвалась, в коридор вылетела женщина с полотенцем на голове. Увидев меня, она сначала встала как вкопанная, а потом сняла с головы полотенце.

- Пошел прочь!

Она подбежала ко мне и наотмашь хлестнула по лицу полотенцем. Больно, но терпимо.

Я встал, подошел было к ней, занес руку для удара. Сосед тем временем подполз ко мне сзади, ухватил за ногу и что есть силы дернул. Я грохнулся на пол. Голова загудела, в ушах зазвенело. Женщина нагнулась ко мне, я схватил ее за волосы, ударил головой об стену. Она упала, воя от боли и причитая. Я вновь вернулся к мужчине.

- Просто скажи что мне искать и я уйду!

Мужчина плюнул мне в лицо, за что схлопотал оплеуху. Сделав вид, что ладонь совсем не горит, я снова спросил:

- Что искать?

- Нашел, - донесся низкий голос Пиявки из спальни в конце коридора. Я подскочил, понесся в комнату, как вдруг передо мной возникло то самое существо, сожравшее пакостников. Глаза, горящие злым огнем, теперь смотрели прямо на меня. Оно поднесло когтистую руку к моей шее и сомкнуло пальцы.

Прикосновения я не ощутил, однако в голове вспыхнул водоворот воспоминаний. Моё падение с дерева пронеслось перед глазами раз сто. Коленки подкосились и я почти упал, только какая-то неведомая сила удержала меня на ногах.

Картинки все мелькали. Вот я стою, окруженный своими одноклассниками, они по очереди бросают в меня то камушек, то плюют, норовя попасть на волосы. Слышу как они смеются и называют умалишенным, больным идиотом. Я плачу и прошу прекратить. Тогда, в реальности, меня пришла забирать бабушка. Здесь же, в коридоре, смех и издевки не имеют ни конца, ни края.

Меня сторонятся одногруппники и из-за этого приходится перевестись на заочное обучение. Затем пришел черед коллег говорить, что я странный, потому срочно начинаю искать работу, позволяющую работать из дома. Первое время не выхожу никуда, не общаюсь с родными. Для них я обуза, отсталый ребенок, которому все время мерещились мертвые люди и жуткие существа, скребущиеся по ночам в углах комнаты. Но дом, в который я переехал, населен не только людьми, но и теми же сущностями, устраивающими тотализатор, каждый раз, когда происходят похороны.

Самое смешное то, что, не найдя общего языка с живыми людьми, я понял, что легче всего удается находить его с мертвыми. Ну и теми, кто периодически скребется по углам квартиры.

Прикосновение паразита начинает обжигать, и мне становится больно.

С глухим стуком что-то падает к моим ногам. Паразит тоже видит, что там лежит крупная старинная заколка, украшенная янтарем. К украшению бечевкой примотана какая-то бумажка. Соседи испуганно таращатся на того, что пришел со мной.

Они его видят.

Пиявка неторопливо подходит к паразиту сзади, ухватывает его рукой за голову и оттягивает от меня. Паразит пытается вырваться. Тщетно.

Освобождаюсь от руки существа, нагибаюсь и поднимаю заколку с пола. Сосед ползет ко мне, как и его женщина. Но происходит нечто странное. Коридор словно удлиняется и ползти до меня целую вечность. Снимаю с заколки бечевку, разворачиваю бумажку.

- Я стою в темноте и я говорю с тобой, - произношу вслух. Паразит дергается, замирает, становится на четвереньки, подбирается ко мне.

- Я ищу твоей силы и коварства, - продолжаю я, а по моим щекам льются слезы, - приходи и забери с собой во мрак, как и всех врагов моих. Как и твоих.

Паразит прикрыл глаза, издал странный клокочущий звук. Пиявка же спокойно смотрел на меня, время от времени поглядывая на образину, стелющуюся у моих ног.

- Ты, тот, кто страшнее и хитрее самой ночи и всех детей ее - вот моя рука, - я вытер слезы рукавом, но они все не останавливались. Вдруг почувствовал, как мне становится страшно.

- Я дам тебе свое имя, ты дашь мне свое.

Внутренности буквально сковало льдом.

- Я стою в темноте и темнота во мне говорит с тобой. Забирай.

Паразит вскочил на ноги, его рука вошла по локоть в мою грудь. Сердце как будто остановилось. Все, что я увидел до того, как потерять сознание, были сверкающие янтари глаз чудовища.

----

Соседи съехали на следующий же день. Я слышал, как они в спешке собирают вещи, ходя туда-сюда по квартире. Пиявка сидел на своем привычном месте возле холодильника. Сегодня обошлось без романсов, только он не сводил с меня своих глаз.

- Надо было сразу сказать, что мальчишек сожрали, - протянул он. Я насадил на вилку кусок сыра, не успевшего расплавиться на макаронах, которые я разогрел в микроволновке.

- Почему-то не получилось, - я нахмурился, вздохнул. Кусок в горло не лезет после вчерашнего. Паразиту было велено убираться за пределы дома и питаться кем-нибудь другим, но никак не теми, кто проживает со мной под одной крышей.

Пиявка подпер голову, горестно вздохнул.

- Так когда похороны? - спросил я, посмотрев на уши существа. Рваные, будто поучаствовал не одной драке.

- Скоро, - Пиявка смотрел на потолок.

- И кого хоронить будут?

- Увидишь, - Пиявка оскалился, - догадаться нетрудно.

Из подъезда донеслось пьяное пение. Это сосед тащился к себе домой, с трудом преодолевая ступеньки.

- Почему не сказал, что ты такой же паразит, только оставшийся без хозяина? - поинтересовался я, встав со стула и отправляя содержимое тарелки в мусорное ведро. Пиявка пожал плечами.

- Мог сказать хотя бы, что ты еще умеешь передвигать предметы, - сама тарелка оказалась в раковине, - это полезное качество. Помогал бы с уборкой.

Пиявка затянул романс про опадающие розы и умирающих соловьев. В стену просунулась голова Архимеда.

- В магазин не собираешься?

Я удивленно посмотрел на него.

- Там кошка вернулась.

Оригинал: https://www.reddit.com/r/nosleep/comments/8kalgj/i_found_an_extremely_bizarre_internet_survey%7C
Перевёл: Timkinut
----

Вам не понять, каково это — оказаться на дне, пока вы сами на нём не окажетесь.

Положение моё и в самом деле такое, что трудно не выпасть в осадок: сначала меня неожиданно выперли с работы, а затем я застал свою девушку за изменой — причём не с кем иным, как с моим сменщиком.

Впридачу ко всему этому на мне до сих пор висели долги за обучение в университете.

Жизнь — тот ещё театр абсурда.

Проведя нетрезвую ночь, в панике рассылая своё резюме по разным адресам и на скорую руку набирая сопроводительные письма, в конце концов я всё же вырубился.

С утра я решил попробовать заработать хоть какие-то деньги прямо из дома, дабы с пользой провести время в ожидании собеседования.

На тот момент лучшим вариантом я посчитал заполнение опросников в интернете, которые за час работы дают пятидолларовые купоны в Сабвэй и прочее в этом роде. Увы, у меня нет никаких навыков, с помощью которых можно быстро заработать — что поделать?

Да и какие были варианты? Либо заполнять опросники, либо весь день рубиться в игры. Ну, с фастфудными купонами хоть на еду тратиться не придётся.

Спустя пять часов выполнения опросов мне жутко хотелось лечь спать. Это оказалось ещё скучнее, чем я ожидал. К тому моменту я накопил где-то 45 баксов деньгами и купонами.

9 долларов в час. Не сказать чтобы сильно меньше того, что я получал на работе. Я уже собирался было закрыть ноутбук и пойти развеяться в бар, но тут мой взгляд упал на объявление.

Странно, что я вообще его заметил… Отчего-то оно привлекло моё внимание. Малюсенькая рекламная плашка внизу страницы. Может, мне приглянулась её простота. Чёрный текст, аляповато набранный простецким шрифтом поверх совершенно белого фона, гласил: “Опросы за деньги”.

Что ж — по крайней мере, в прямоте им не откажешь. “Так уж и быть — пройду ещё один”, — подумал я. — “Хоть наскребу ещё чутка на выпивку”.

Я уселся обратно в кресло, кликнул по рекламе и приготовился к очередному раунду уныния. Первые несколько вопросов были довольно простыми. Даже не назвал бы их вопросами — так, сбор общей информации. Имя, возраст, профессия. Интересно, зачем им мой рост и вес? Хотя нет, не особо интересно.

Однако первый “настоящий” вопрос — совсем другая история. Не знаю, сколько я на него пропялился, выпучив глаза и приоткрыв рот.

Какого чёрта?

На экране, чёрным по белому, было написано: "Насколько сильно в данный момент вы желаете обернуться?"

Ниже — пять вариантов ответа, от “Совершенно не желаю” до “Непреодолимо”.

Не было объективных причин испытывать страх. Но я был напуган и сдерживал дыхание, стараясь уловить малейший звук за спиной. Тишина. Где-то минут через пять я набрался смелости обернуться. Ничего не обнаружив, я выдохнул с облегчением и посмеялся над собой.

Наверное, весь этот опрос — чей-то прикол, одна большая шутка. Я решил подыграть, выбрал наиболее нейтральный ответ и перешёл к следующему вопросу. “Почему вы хотели бы обернуться?”

Я ухмыльнулся и, немного помедлив, вписал в поле для ответа: “Не знаю”.

Третий вопрос:

“Представьте, что вы в самолёте. Помимо вас летит только один пассажир, и он сидит где-то позади. В определённый момент вы встаёте с кресла, направляясь в уборную, и попутно замечаете, что второй пассажир пропал. Вы проверяете единственный туалет на борту, но там никого. Что вы будете делать?”

Тут я снова вылупился на экран и просидел так с десять минут. Это какой-то странный личностный тест? Ведь так?

Я снова написал: “Не знаю”. Это был честный ответ. Не знаю. Как я должен был ответить на эту херню?

Не без интриги я перешёл к следующему вопросу.

“Вы очнулись в незнакомом лесу. Стоит ночь, и тусклый лунный свет — единственное, что позволяет вам видеть. За десять метров от вас виднеется хижина, слабо освещённая изнутри. Входная дверь приоткрыта, и на пороге стоит женщина. Она улыбается и жестом приглашает вас внутрь. Войдёте ли вы в хижину? Почему?"

Этот вопрос был не таким уж странным по сравнению с предыдущим, так что я всё еще тешил себя мыслью о том, что это всего лишь заковыристый тест личности. Я попытался ответить максимально честно и написал, что вошёл бы внутрь, потому как больше идти попросту некуда.

И снова я нажал на “Далее”. Наверное, не следовало.

Вопросы становились всё чуднее. В них не было никакой жести или особо интимных подробностей — ничего такого. Они... просто становились страннее. Диковинней. И всё больше и больше давили на психику. Если вам интересно, какого же чёрта я не закрыл опросник — я не смогу дать внятного ответа. Во мне поселилось необъяснимое, тревожащее ощущение, будто я не могу просто взять и перестать отвечать, и я никак не мог от него избавиться.

Вот парочка особо отличившихся вопросов:

"Представьте, что вы проснулись посреди ночи и обнаружили в своём доме лифт, которого раньше не было. Каждую последующую полночь его двери открываются на пять минут. За ними стоит точная ваша копия, с каждым разом всё более и более обезображенная. Каков ваш ход действий? Продолжите ли вы жить и терпеть, или зайдёте в лифт и покончите с этим?”

И:

"Вы спите в номере отеля, но резко просыпаетесь из-за того, что кто-то стучит в окно. Вы выглядываете через жалюзи и видите мужчину без глаз. Он прислоняется ртом к стеклу и просит вас немедленно убить женщину в ванной. Послушаете ли вы его?”

А вот один из самых неприятных лично для меня:

"Вы смотрите семейные видеозаписи вместе со своей матерью. На одной из кассет запечатлена сцена, в ходе которой вашу мать убивает человек в маске. Она просто смеётся, но ничего не говорит. Как вы думаете: это является поводом для беспокойства?"

В дополнение ко всей этой шизе, в реальной жизни тоже начали происходить странности. Спустя полчаса с начала опроса в мою дверь постучали. Я посмотрел в глазок: за дверью стоял мужчина. Он судорожно мотал головой, при этом глядя прямо на меня. По губам читалось отчётливое “нет”. Дверь я ему, конечно, открывать не стал.

Мне на телефон поступило по меньшей мере с десяток звонков от абонента “Аудитор”. Каждый раз он оставлял голосовое сообщение, но на записях монотонный голос просто называл цифры. Его трудно было расслышать на фоне громких помех. Хотя, если подумать, они больше походили на крики.

Прошёл час. Казалось, я вот-вот слечу с катушек. Я впал в ступор, не в состоянии заставить себя обернуться, хоть и не было оснований полагать, что за спиной кто-то есть. В какой-то момент из вентиляции донеслось тихое поскрёбывание, и я поспешил задвинуть её диваном.

Рано или поздно я добрался до конца опроса. Только это был уже не вопрос, а утверждение:

"Не впускайте их внутрь. Им нельзя верить".

Как по команде, в дверь снова постучали. Я подкрался, настолько бесшумно, насколько возможно, и глянул в глазок. По ту сторону стоял уже другой человек. Женщина лет двадцати пяти в тёплом пиджаке — притом, что на улице была тридцатиградусная жара. Из-за тёмных очков трудно было сказать, куда она смотрит. Постояв так некоторое время, она вынула из кармана бумажку и просунула её под дверь.

Я поднял её и прочитал.

"Оно лжёт. Немедленно покиньте квартиру".

Это было полчаса назад. Я никак не могу себя заставить посмотреть на экран ноутбука или на женщину за дверью. Да, она всё ещё там. Под дверью видны тени от её ног. Пару минут назад было слышно, как в спальне открылось окно, и я заблокировал дверь стулом. Сейчас из-за неё доносится невнятное бормотание.

Быть может, оказаться на дне — это не самое худшее, что может произойти.

И что мне теперь прикажете делать?

Источник: https://mrakopedia.org/
Автор: Влад Райбер
----

Каждый раз, выходя из дома, я надеюсь встретить её. Куда бы ни шёл, и где бы ни был, я хочу верить, что иду к ней. Может, она этого хочет? Здесь не нужно быть романтиком. Эта девушка может сделать так, чтобы мы встретились. Но прошёл почти год, а этого до сих пор не случилось.

Милая Арина. Ты правда забыла меня?

Она всегда говорила, что у меня от неё будут только проблемы. Она говорила, что отравит мою жизнь. Я в это не верил и не верю сейчас. Пусть рядом с этой девушкой творились невероятные вещи. Пугающие вещи. Жуткие...

Мне больше ничего не страшно, лишь бы ты вернулась.

Я расскажу о ней то, что помню сам. Стоял жаркий август. На проспекте Революции было много парочек и дружеских компаний, а я один сновал между ними — вышел из дома нагуливать шаги в мобильном приложении.

И я увидел девушку. Её было невозможно не заметить, потому что она ела японскую лапшу на ходу. В одной руке держала коробочку, а в другой у неё были палочки. И вот она уплетала! Не странно увидеть на улице человека с шаурмой или с чебуреком, но вот чтобы лапшу трескать...

Я увидел её и подумал: «Господи, какая же она смешная!». Девушка прошла мимо, и мне показалось, что она бросила на меня взгляд и улыбнулась как-то хитро. Я ведь её и рассмотреть не успел. Бёдра округлые и короткая стрижка — всё, что заметил. Но она засела у меня в голове.

Я прошёл ещё немного. Взял бумажку у рекламщицы, что была одета, как барышня. Чуть не столкнулся с официантом у грузинского ресторана и притормозил. На уличном столике под навесом лежала пачка салфеток. Ветер подхватывал их по одной и сбрасывал на тротуар.

Я представил, как беру эту пачку и бегу назад догонять ту девушку:

«Приятного аппетита! А может быть, Вам салфетку?»

Вот же глупости! Так только несчастные пикаперы делают. А я нормальный, я не знакомлюсь на улицах. Я знакомлюсь в социальных сетях...

Но я это сделал. Схватил салфетки, пока ветер их все не разбросал, и побежал назад. Бежал, оглядывался по сторонам — она ведь могла свернуть на переходе.

Я нашёл её в скверике. Девушка сидела на скамейке, запрокинув голову назад. Глаза её были закрыты, и она улыбалась, наслаждаясь солнечными лучами.

И правда, симпатичная.

— Салфетку? — сказал я, набравшись смелости.

Девушка открыла глаза, сощурилась и сделала ладонь козырьком.

— Ага, давай, — сказала она, рассмотрев меня.

Девушка промокнула губы, а затем придвинула коробку с остатками лапши ближе к себе. Она хотела, чтобы я сел рядом.

Самое необычное знакомство в моей жизни?

— Меня зовут Саша, — сказал я.

— Саша, — мне показалось, что девушка повторила моё имя с нежностью.

— А как тебя зовут? — спросил я, так и не дождавшись, что она догадается представиться.

— Арина, — ответила девушка.

Арина. Глаза светлые-светлые. Кожа такая прозрачная, что видны жилки на лице. Могу закрыть глаза и представить её в мельчайших деталях.

Тогда мы долго гуляли. Она была в хорошем настроении. На Советской площади девушка вбежала в «танцующий» фонтан, чтобы коснуться струи в центре, и вся вымокла. Я закрывал лицо руками: боже, что она творит! Какой она была открытой. Рассказывала мне всё, о чём бы я ни спросил. А сама не задавала вопросов. Будто ей было всё равно, сколько мне лет, где я живу, чем занимаюсь. Я чувствовал, будто мне позволяют быть тем, кто я есть.

Когда Арина впервые пришла ко мне домой, а это случилось скоро... Она ни в чём себя не стесняла. Поставила чайник на плиту. Полезла в шкаф, взяла мою футболку и старые пляжные шорты. Пошла переоделась в ванной. Я смеялся, глядя на неё. Выражал так удивление её раскрепощённостью, а девушка улыбалась и смешно моргала.

Первую странность в поведении Арины я заметил, когда она осталась у меня ночевать. Я живу в квартире-студии, и у меня всё в одной комнате: спальня, кухня и гостиная. А ещё прямо из комнаты видно прихожую.

Мы лежали с Ариной в постели. Я обнимал её, гладил, а она смотрела в коридор.

— Меня пугает твоя дверь, — сказала она.

— Чем она тебя пугает? — я думал она шутит.

— Это странно, что с кровати видно дверь в подъезд, — ответила Арина. — А ещё там глазок открыт.

Я приподнял голову с подушки и посмотрел. Посреди темноты висела голубая светящаяся точка. Подумаешь, открытый глазок. Ерунда какая...

— Отвернись и не смотри, — сказал я и потянул девушку за плечо.

— Нет, — дёрнулась она. — Ты можешь пойти закрыть глазок?

Что мне было делать? Я встал и пошёл закрывать. Интересно, если бы я знал тогда какие штуки может выделывать Арина, когда напугана, был бы я так преисполнен смелости пройти несколько шагов в темноте, опустить крышечку, повернуться к двери спиной и, не оглядываясь, вернуться в кровать?

— Я за тебя испугалась. Думала, вдруг она тебя сожрёт, — сказала Арина и погладила меня по руке.

— Кто сожрёт? — спросил я и мысленно смеялся: «Ну и ребёнок же ты».

— Дверь, — ответила Арина и наконец успокоилась.

Это было только начало.

Мы встречались уже пару недель. Арина записала нас на детский мастер-класс. Очень ей хотелось сделать печенья и украсить их глазурью. Вместе с малышнёй на террасе кафе, мы вырезали формочками мишек, котов, сердечки. А потом до темноты гуляли по центральному парку.

Хороший был день. Если бы не это...

Какой-то тип, сидящий на скамейке жестом попросил закурить. Я помотал головой и сказал «Не курю».

— А улыбаться зачем? — грубо спросил мужик и привстал со скамейки. Был он высокий, широкий и небритый.

Я сделал суровое лицо и слегка потянул Арину за руку, чтобы поскорее пройти мимо этого парня. Я не трус, но и не идиот, чтобы ввязываться в драку с теми, у кого один кулак размером с мою голову.

— Тебе вопрос задали, — мужик преградил нам путь.

Я встал так, чтобы Арина оказалась у меня за спиной.

— Смотри, смотри... Рыцарь! — он выпятил грудь, как петух. И он то и дело заглядывал мне за плечо. Похоже, ему больше хотелось напугать Арину, чем меня.

— Нет у меня курить. Чего тебе надо? — проворчал я.

— Отойдём, — мужик дыхнул на меня чем-то едким и кислым.

Я отошёл с ним к скамейке. Мне хотелось увести его подальше от Арины.

— Чего улыбался мне? Жизнь весёлая? — этот тип был старше меня лет на десять, а задиристый, как мальчишка.

— Отвали, — сказал я и сразу получил толчок в плечо.

Мужик бросил взгляд на Арину, будто говоря: «Ну же! Давай кричи. Заступайся по-девчачьи. Меня такое веселит!». Но Арина замерла и напряжённо наблюдала за происходящим.

— Я тебе отвалю. Я тебе сейчас так отвалю, — здоровяк кинулся на меня.

Я ударил его кулаком в грудь. Будто по бетонной стене… Десантник бывший что ли... Он мне вмазал в челюсть, и я повалился на асфальт. В рюкзаке хрустнул пенопластовый контейнер с нашим самодельным печеньем.

Я быстро поднялся на ноги. Хотел схватить Арину за руку и бежать. Но тут с мужиком произошло нечто.

Он оцепенел, выпятил на меня глаза. В свете фонаря мне было хорошо его видно, и показаться такое не могло... Мужик побледнел, а губы стали синими. Глаза помутнели как у слепца. Потом кожа на щеках будто обвисла. И теперь лицо его сделалось серым. Волосы поредели. Нос начал чернеть, глаза превратились в два тёмных круга, на шее выступи гадкие пятна. Потом мужик разом стал коричневым и сухим, лоб треснул и облупился. А потом он исчез. Не растворился в воздухе, а исчез так, будто его и не было. Вот я его видел и вот его нет... Пропал.

И я сам был уже не в том месте. Мы с Ариной не стояли, а шли по тротуару, довольно далеко от той скамейки и фонаря.

— Что это было? — я остановился.

— Ты о чём? — Арина смотрела на меня очень внимательно.

— Ну, это! — воскликнул я и вдруг усомнился. А правда ли всё это случилось или я просто нафантазировал?

Я тронул челюсть — не болит. Странно! Что же такое?

Арина вела себя так, словно не понимает моего удивления. Но она была мрачной, как будто что-то испортило ей настроение.

Дома я вынул из рюкзака контейнер с печеньем, и он был целый. Ещё одно подтверждение того, что драки с неизвестным мужиком не было. Однако я не мог в это поверить!

Арина рассказала мне о своих необычных способностях пару недель спустя. После того кошмарного случая скрывать что-то уже не было смысла. Я обо всём догадался.

Всё началось с её слёз. Арина сказала, что нам надо расстаться, но не могла объяснить, почему она так решила. Конечно же, я был не согласен. Мне было ясно, что я её люблю.

Девушка плакала и просила не ходить за ней. Мне не хотелось выяснять отношения на улице. Я уговаривал её пойти ко мне. Так мы и ходили до заката. Она пройдёт немного, сядет на скамейку и плачет. Я подсаживаюсь к ней, пытаюсь утешить, говорю, что нам не нужно расставаться, а она встаёт и снова уходит...

Я очень устал. У меня болела голова и в горле пересохло от постоянных уговоров пойти домой. Арина забрела в пустой двор, присела на скамейку на детской площадке. Я присел на другой край.

— Всё хватит. Ты иди домой, и я пойду к себе, — плаксиво сказала девушка. У неё уже глаза от слёз опухли.

— Арина. Ты ведь мне вчера говорила, что любишь, а теперь это, — мне казалось, что скоро у меня язык отвалится, так я устал говорить.

— Всё. Давай закончим, — не уступала она. — Я сейчас уйду, а ты не ходи за мной. Понял?

— Нет, я пойду за тобой, — сказал я.

— Нет, не пойдёшь, — почти злобно сказала Арина.

— Пойду! — упрямится я. — И буду ходить хоть всю ночь, пока ты хотя бы не объяснишь в чём дело!

— Нет, я уйду, а ты за мной не пойдёшь, — почти крикнула она. — Не пойдёшь!


Девушка вскочила со скамейки и побежала. Меня будто дубиной ударили, голова закружилась. Я увидел, как мелькнуло светлое платье Арины и исчезло за фасадом дома.

Я хотел встать. Хотел, но это было невозможно. Будто давно забыл, как вообще это делается. Я опустил голову вниз и увидел, что у меня нет ног. Да, ног не было! Только две культи торчали из коротких шорт. И на них были белые, давно заросшие шрамы. Что это такое?!

А рядом со скамейкой стояла коляска. Моя коляска. Она заменяла мне ноги. Уже давно. Очень давно. Конечно, у меня нет ног. Почему я вдруг подумал, что у меня есть ноги? Я потерял их в аварии...

Что? Такого не может быть!

Мне было тринадцать. Отец взял меня в поездку. Мы попали в аварию. Отец погиб.

Как отец погиб? Он не мог погибнуть. Я виделся с ним недавно. Пришёл к нему на своих ногах! Рассказал, что у меня есть девушка...

Вот так во мне сражались две версии разных воспоминаний. Что из этого было правдой?..

Правда была у меня перед глазами: две культи вместо ног и хорошо развитые руки.

Я был совсем ребёнком... Очнулся в реанимации уже без одной ноги. Вторую врачи обещали спасти. Год делали сложные операции — не удалось. Пришлось и вторую ампутировать. И я получил кресло на колёсах и таблетки, чтобы не болел повреждённый позвоночник.

Я помнил это яснее, чем то, как ходил на своих ногах. Воспоминания о выпускном в школе, университете, о долгих прогулках, о девушке, за которой я бежал с пачкой салфеток, казались мне вчерашним сном.

«Что же я сижу тут один в незнакомом дворе?» - у меня из глаз хлынули слёзы. Я опёрся на руки, приподнялся и упал лицом на твёрдую землю.

Когда я пришёл в себя, надо мной стояла Арина. Она всхлипывая просила меня подняться. Я как обезумевший стал разглядывать, ощупывать своё тело. Ноги были на месте. Слава богу!

Не было и коляски рядом со скамейкой. Я был цел и здоров.

Арина помогла мне встать. Голова всё ещё кружилась. Я держал девушку за руку, и мы, не говоря друг другу ни слова, пошли ко мне домой.


— У меня к тебе два вопроса, — сказал я, когда мы уселись за стол напротив друг друга. — Первый: ты всё ещё хочешь со мной расстаться?


Арина помотала головой, и на её глазах снова выступили слёзы.


— Хорошо, — выдохнул я. — А теперь, пожалуйста, объясни мне, что это было. Только не спрашивай о чём я... Думаю, ты знаешь о чём.

— Это будет очень трудно объяснить, — предупредила Арина. Голос её стал твёрже. Кажется, ей стало легче от того, что больше не нужно ничего скрывать от меня.

— Ты умеешь вызывать галлюцинации или что? — спросил я.

— Нет. Это всё по-настоящему, — Арина помахала руками на лицо и попросила воды. Я налил и подал ей кружку. Она сделала глоток и продолжила. — Я могу... Как это сказать? Могу менять реальность. Ты понимаешь, что любые события могли сложиться по-другому? Вариантов того, как всё может или могло происходить очень много. Миллиарды! Вот я могу выбирать эти варианты. Менять их.

— Но это же бред, — не сдержался я. — Это же фантастика какая-то. Такое невозможно!

— Я это делаю. Веришь ты или нет. Так получается, — ответила Арина.

— Значит, ты можешь менять прошлое, и это сказывается на настоящем. Так что ли? — пытался понять я.

— И это тоже... Я сама не знаю, — пожала плечами Арина. — Много вариантов того, каким мог быть наш мир. Как могли выглядеть вещи, люди, какими могли быть законы физики. И всё это я могу менять... Переключать... Не знаю! Я это не контролирую. Это само происходит, когда я напугана или когда сильно злюсь, когда в отчаянии... Иногда я могу исправить то, что натворила, иногда нет. Если подсознательно не хочу исправлять, то уже ничего не сделаешь... От светлых чувств тоже работает: могу вернуть кому-нибудь близкого человека, могу исцелить болезнь, несчастного сделать счастливым. Но это происходит реже, чем то, что было с тобой сегодня.

Я ещё раз посмотрел на свои ноги.

— А что случилось с тем мужиком? — спросил я. — Помнишь того, что в парке на меня напал.

— Он умер, — Арина снова помрачнела.

— Как умер? Почему? — я надеялся, что она этого не скажет.

— Давно умер, — Арина опустила глаза. — Больше десяти лет назад. Он когда-то отравился сильно. Счастливый случай его спас: сосед к нему зашёл, увидел его на полу. Врачи успели откачать... Так вот я перепугалась и сделала так, что не было этого счастливого случая... Ты этого мужика помнишь, потому что был рядом со мной. А для всех он давно умер.

— Как же так? — мне было трудно пропустить это мимо ушей.

— Не кори меня за это, — Арина сделала ещё глоток из кружки. — Пользы от моего раскаяния не будет. Уже не исправишь. Я то событие «с корнем вырвала». И его жена, которая не стала его женой... Вышла замуж за другого и у них родился ребёнок. Вместо одной жизни всегда появляется другая жизнь. Есть такой закон.

— А откуда ты всё это знаешь? — спросил я.

— Просто знаю и всё. Я это вижу, когда реальность ломается, — ответила Арина и попросила больше ни о чём не спрашивать.

Позже она всё-таки объяснила, почему хотела расстаться. Чтобы ничего не натворить, ей нужен внутренний покой. А привязываясь к человеку, испытываешь много волнения и страхов. Арина считала, что в любви человек теряет себя.

«Тебя хотят каким-то видеть, ты хочешь каким-то казаться. И в итоге уже не ясно, какой ты настоящий», — говорила она.

С того дня, как Арина у меня поселилась, мой сосед за стеной, похоже, исцелился от хронического бронхита. Я уже привык к его вечному кашлю, а теперь он почти никак не обозначал своё присутствие. Только иногда напевал что-то на балконе.

Однажды я спросил у Арины, когда она узнала о своих способностях. И она рассказала мне эту историю:

— У меня в детстве была любимая книжка. В ней была картинка: звёздное небо и Добрый месяц. Он был живой. У него был глаз, нос и рот. Мне очень нравилась эта картинка. И мама мне сказала, что мы можем испечь печенья в виде месяцев. Я обрадовалась. Мы раскатали тесто и стали вырезать кружки стаканом, а потом резали их ещё раз и получались месяцы. Я спросила у мамы: «А где же глазки и нос?». А она ответила, что для этого нужны специальные формочки, а у нас только стакан. Я была немного разочарована. А потом мама вынула готовое печенье из духовки, и я увидела, что у всех наших месяцев есть рты, глаза и носы. И все они были похожи на месяцы из книжки... Я не помню реакцию мамы: удивлялась она вместе со мной или нет. Но я подумала, что она волшебница.

Позже Арина поняла, что мама здесь не причём. Арина боялась своего отца. И мама тоже его боялась. Он не жил с ними, но иногда приходил. Всегда был пьян, орал на маму, злобно смотрел на дочь. Мама никогда не хотела его пускать, но он так яростно колотил в дверь, что иногда она уступала. Арина помнила, как мама плакала, и руки у неё тряслись.

Однажды вечером мама попросила Арину побыть дома одной совсем недолго. Девочка боялась — вдруг отец придёт. «Не придёт. Я быстро. Только масло куплю», — сказала мама и ушла.

Арине было пять лет. Она сидела в гостиной, смотрела телевизор и вдруг услышала стук в дверь. Сначала почти не слышный, а потом снова уже громче.

Девочка выглянула в прихожую. Там не горел свет, и перед ней была страшная тёмная дверь. По ту сторону снова вдарили. Арина услышала свирепый голос отца. Он выкрикивал грязные ругательства, всякие плохие вещи про маму. Он колотил в дверь так, что она сотрясалась.

Арина окаменела от страха. Она думала, что дверь вот-вот слетит с петель, отец ворвётся и убьёт её. Он ведь орал: «Убью! Убью!».

Девочка зажмурилась, ей очень хотелось, чтобы отец больше никогда не приходил. Никогда! Никогда! Никогда!

«Открыв-в-в...», — громкий голос отца угас, будто ему заткнули лицо подушкой. И последний удар в дверь получился каким-то слабым. Тух... И стало тихо. Арина ещё минуту стояла зажмурившись, а потом открыла глаза и увидела, как свет от лампочки в подъезде пробивается сквозь глазок. За дверью уже никто не стоял.

И Арине было ясно, что отец больше никогда не придёт. Так она поняла, что умеет делать такие вещи.

— Может быть, это наследственное, — предполагала Арина. — В детстве мне мама рассказывала, что мой дедушка был гипнотизёр. Ну, она так сказала, что гипнотизёр. Я не знаю, как на самом деле. Как-то раз к нему домой пришли мужики разбираться. Говорили ему, чтобы он заканчивал заниматься шарлатанством. А дед говорит им: «Видите гусей? Возьмите и зарежьте их!». Они сделали, как он сказал, а потом поняли, что порезали свои сапоги.

— Значит, у твоего деда тоже был такой дар? — спросил я.

— Не знаю. Это семейная легенда, — ответила Арина.

С мамой она меня так и не познакомила, хотя обещала...

Я понимаю, почему Арина несколько раз порывалась от меня уйти. Она боялась своей силы. Известно ли ей самой, насколько она велика? Бывало, я видел странные и такие яркие сны.

Снилось, как я сижу в своей квартире один, задёрнув шторы. Чего-то боюсь. С улицы доносится гул, будто за окном кружит рой пчёл. И он всё усиливается и усиливается. Кто-то тихонько стучит в дверь. Я знаю, что открывать нельзя, но ничего не могу с собой поделать. Встаю и иду открывать. За дверью стоят двое... Не люди. Похожие на людей, но не люди. У них слишком большие головы, тонкие шеи, длинные руки почти до колен. У них странные лица, маленькие глаза, неразличимые носы, рты будто дырки. Одеты они в какие-то старые тряпки. Эти нелепые существа оттесняют меня к стене и проходят в мою квартиру. Идут они дёргано, шатаются, роняют лбы вперёд. Им тяжело нести такие большие головы на тонких шеях.

Эти двое шарят по моим полкам. Достают хлеб, рвут упаковку, роняют куски на пол. Едят. Громко чавкают. Я ничего не делаю, только смотрю, и в голове моей шум. Чем дольше я рядом с ними, тем сильнее гудит у меня в мозгу...

Одно существо достало из полки консервы. Пошарило в ящике и вынуло консервный нож. Только открыть у него не получалось. Существо тыкало в банку неумелыми мягкими руками. Долго старалось, но только сделало небольшую дырку. Отчаялось и стало шумно высасывать содержимое.

Я нашёл в себе силы уйти. Вышел в подъезд, а там большие дыры в ступенях. Не такие, как следы разрушений. А ровные круглые дыры. Будто их каким-нибудь лазером вырезали. И сквозь эти дыры видно, что вся лестничная площадка такая. А ещё в самом низу рябит что-то серое. Я приглядываюсь, а это те существа! Целая толпа существ пытается перебраться через дыры и забраться по лестнице.

Я стою и не знаю, что мне делать дальше. И тут откуда-то появляется Арина. Она хватает меня за руку и тянет. Мне трудно сдвинуться с места, а она бьёт меня по щекам и тянет...

Когда я проснулся, Арина теребила меня за плечо. Мне подобное снилось несколько раз, но не всегда удавалось запомнить события.

Иногда я думал, а вдруг это не сны вовсе? Может быть, что-то случилось, и Арина изменила мир до неузнаваемости, а потом ей удалось это исправить?

Тяжёлый груз иметь столько силы и не знать, как управлять ей.

А как мы жили? Большую часть времени мы были счастливы и спокойны. Ходили на книжные ярмарки, готовили вместе, по вечерам смотрели кино. Нашу жизнь составляли обычные вещи, чудеса происходили за редким исключением.

Но бывали дни, когда всё шло не так. В гневе Арина начинала говорить, что лучше ей быть одной и никогда со мной не встречаться. Она говорила, что давно бы всё закончила, не будь так слаба. Я терпеть не мог такие дни...

А однажды я проснулся в поезде. Это было то ощущение, когда просыпаешься на новом месте и не понимаешь, где ты. Это ощущение у меня длилось дольше, чем обычно. В купе было темно, колёса стучали, и я помнил только то, что видел сон. В том сне была какая-то девушка, которая ела лапшу на ходу. И она жила у меня в квартире...

Потом я начал вспоминать, что поехал в путешествие один. Накануне вечером я сел в поезд до Москвы и еду вот...

Почему один? Ну а с кем мне ехать?

Я приехал рано утром. Заселился в гостиницу. Посмотрел Арбат, Красную площадь. Следующие пять дней я только и делал, что бродил по улицам и заходил перекусывать в недорогих кафе. Всё это время я не мог отделаться от ощущения, будто что-то не так. Что-то странно и чего-то не хватает.

Кого-то?

О своём сне в поезде, я думал не больше, чем думаю о снах вообще. Скоро он забылся. И образ девушки перестал казаться знакомым и светлым.

Когда я возвращался домой, у меня было смутное ощущение, словно меня ждут. И увидев свою пустую квартиру, я даже загрустил. Следующие два месяца прожил, сосредоточившись на работе. Ни о чём не думал. Просто жил и старался заработать денег.

Как-то вечером, принимая душ, я услышал, что просигналил мой телефон в комнате. Почему-то мне захотелось поторопиться. Я вышел и прочитал сообщение:

«Я на последнем этаже. Стою на общем балконе. Если хочешь, поднимайся ко мне».

Арина...

Арина! Она где-то пропадала два месяца! Я разом всё вспомнил, и уже через минуту мне казалось, что и не забывал.

Не высушив голову, я поднялся на лифте на двадцать четвёртый этаж. Арина была в куртке и в шапке с помпоном. Не видел её раньше в тёплой одежде.

— Ну и почему ты это сделала? — я был раздосадован. Мне было обидно понимать, что эта девушка способна единолично принимать решения: быть нам вместе или расстаться.

— Почему пришла? — переспросила Арина. Она смотрела на меня, пытаясь понять, рад ли я её видеть.

— Нет. Почему ушла? — я не приближался, хоть и желал к ней прикоснуться — понять, что мне это не снится.

— Всё то же: мне трудно владеть собой, когда мы вместе, — сказала Арина. Глаза её были тоскливые и обречённые.

— А пришла почему? — мне продуло уши. Я обнял себя руками и стал переминаться с ноги на ногу и думать, что не стоило мне выходить на балкон в домашней одежде.

— Проявила слабость. Знаешь, — Арина сложила руку пистолетом и приставила пальцы к виску. — Когда-нибудь я найду в себе силы взять и стереть тебя из своей головы. Я сделаю так, что забуду тебя навсегда, чтобы больше не причинять боль тебе и себе.

Я посмотрел вниз на город. На жёлтые квадраты окон, на красные лампочки крыш высоток. Бесчисленные, но такие тусклые огоньки, среди темноты и холода. Я подумал, как был одинок среди всего этого. Мне хотелось взять у Арины обещание, что она больше никогда меня не оставит, но вместо этого я сказал: «Пойдём домой». И мы пошли.

Арина провела со мной целую зиму. В какой-то момент я перестал думать, что она снова захочет уйти и расслабился. Мы вместе купили телевизор, чтобы смотреть фильмы на большом экране вместо ноутбука. Всё было хорошо. Так мне казалось. А потом снова случился этот разговор. И Арина призналась:

— Ты меня не любил! Это я тебя заставила.

— Что ты такое говоришь? Как ты могла меня заставить? — я ей не верил.

— Когда мы первый раз увиделись, ты мне понравился, а я тебе нет, — сказала Арина.

Я её не понимал. Мы ведь тогда всего на секунду встретились взглядами. И как можно было понять, понравилась она мне или нет? Об этом я её и спросил.

— Нет же! Всё было не так. Это была не первая встреча, — Арина спрятала глаза, и лицо её порозовело.

Я умолк, понимая, что это вполне возможно. Арина способна сделать всё, что угодно.

— Мы познакомились три года назад в кафе, где ты подрабатывал, — сказала девушка.

Я и правда работал официантом в кафе, пока учился...

— Ты мне понравился. Я стала ходить туда в твои смены, — продолжила Арина. — Заказывала кружку кофе и сидела, наблюдала за тобой. А ты не обращал на меня внимания. Я была для тебя просто посетительницей. Чудачкой! А потом у тебя появилась девушка. Она пришла к тебе в кафе... Ты её так обнял, поцеловал...

Я слушал её и пытался вспомнить. Было маленькое кафе, куда редко кто-то заглядывал. Были смены. Но не было у меня никакой девушки. Не было никакой посетительницы с лицом Арины, которая всегда заказывала кофе. Правда ли это?

— Я не удержалась и сделала кое-что плохое, — Арина избегала моего взгляда. Ей было стыдно. — Я стёрла этот вариант событий... Вы никогда не встречались с той девушкой и никогда с ней не познакомились. Этого не было. А потом ты обратил на меня внимание. Потому что я этого захотела. Ты будто впервые меня увидел. Заговорил со мной, спросил номер. Мы стали парой.

— Три года назад? И я всего этого не помню, потому что... — я был ошарашен.

— Потому что потом я и это стёрла, — перебила меня девушка. — Стёрла события, где мы познакомились. Чувствовала, что всё это неправильно. Только я никак не могу уйти навсегда. Мне захотелось встретить тебя на улице, и мы снова встретились. Когда я ела лапшу и тебя рассмешила... Помнишь?

После этого рассказа я почувствовал, что хочу побыть один. Пройтись, обдумать всё это хорошенько. И я ушёл, оставив её дома. Долго гулял, думал. Я снова чувствовал себя марионеткой. Я думал о девушке, с которой никогда не был знаком. Какой она была? Какими были наши отношения? Что-то лёгкое и недолгое или могло выйти что-то серьёзное? Я сердился. Мне казалось, что я сильно разочарован в Арине.

Как же она избалована своей властью! Что хочет, то и творит!

А потом я чуть успокоился. Я вспомнил, как отчаянно она меня любит, и был готов простить за это что угодно.

Я вернулся домой вечером. Арина всё ещё была дома.

— Может быть, я тебя не любил, — сказал я. — И может быть, не обратил на тебя внимания, если бы ты этого не захотела. Но теперь-то люблю. Это чувство моё личное. Оно со временем пришло. Люблю и хочу любить. Ты же мне это не навязала?

Арина помотала головой, зажмурилась, чтобы не плакать, обняла меня и уткнулась носом в шею.

Хотелось бы мне закончить на этом. Как в добрых фильмах, где любовь побеждает всё. Но в жизни такие истории не заканчивается титрами под романтичную музыку. И мы лишь отложили расставание ещё ненадолго.

Не могу вспомнить точно, сколько мы ещё прожили вместе. Но было лето. Я вернулся после трудного дня. Мы провели с Ариной обычный спокойный вечер. Такой же, как вчера и позавчера. Ужинали, слушали музыку и легли спать.

В глазах уже мелькал сон, и вдруг Арина тронула меня за руку:

— Глазок открыт, — сказала она.

— Что? — проснулся я.

— Глазок открыт, — повторила девушка.

— Арина, я так устал и совсем не хочу вставать, — пробормотал я.

— Ну, я не могу спать, пока глазок открыт, — жалобно ответила Арина.

— Так закрой его сама, — мне казалось, что у меня совсем нет сил.

— Сама? — голос Арины дрогнул. — Ты же знаешь, что я боюсь.

— Разве тебе что-то угрожает? — не сдавался я.

— Нет. Ничего не угрожает, — мне казалось, что она почти готова это сделать.

— Ну вот, встань и закрой глазок, — дожимал я. — Ты, наконец, поймёшь, что это не опасно.

— Да? — Арина всё ещё не была уверена.

— Главное решиться, — я закрыл глаза и отвернулся к окну. — Ты можешь решиться?

— Наверное, могу. — Арина поднялась с кровати и пошла.

И больше я никогда её не видел...

Я проснулся глубокой ночью, а её нет рядом. А глазок был закрыт.

Неужели она сделала это? Стёрла меня из своей головы. С ней же ничего не случилось? Она просто ушла и стёрла меня из памяти? Обиделась, что я не смог сделать для неё даже такую мелочь? Это стало последней каплей?

В моём доме не было вещей Арины и всего того, что могло напомнить о её присутствии. Ещё не было одной моей футболки, которую она любила носить дома. Жёлтая футболка. Безразмерная. Утонуть в ней можно…

А вдруг она забрала эту вещь, чтобы однажды вспомнить меня? Захочет узнать, откуда у неё эта футболка, и вспомнит?

Захочет ли?

Я ищу Арину каждый день. Хожу по улицам. Хожу, заглядываю в лица прохожих. Если бы я знал хотя бы в каком районе её дом. А может быть, когда-то знал, но Арина «замела следы»? Может быть, она и выглядит не так, как я её помню? Уже не знаю, во что верить.

Милая Арина. Вернись. Не хочу провести жизнь без тебя.

Оригинал: https://www.reddit.com/r/nosleep/comments/cokl1l/if_youre_armed_and_at_the_glenmont_metro_please/
Перевёл: Timkinut
----

Если вы вооружены и находитесь на станции метро Гленмонт — пристрелите меня, пожалуйста.

Выстрелите прямо в голову, в висок, немного под углом вниз. Нужно, чтобы пуля прошла по самому короткому пути сквозь мой мозг к гиппокампу. Если мне повезет, то я буду чувствовать, как пуля разрывает мой мозг, всего лишь несколько десятилетий.

Знаю, это звучит ужасно, но этим вы окажете мне огромную услугу. Умереть от выстрела КАК МОЖНО БЫСТРЕЕ — лучшее, что может случиться со мной сейчас.

Моё испытание началось около десяти тысяч лет назад, в 10:15 сегодня утром. Я подрабатываю, участвуя в клинических исследованиях лекарств. Я — так называемый “испытуемый”, который принимает неисследованные препараты, чтобы врачи могли изучить побочные эффекты. Один раз это было лекарство для почек, несколько раз - что-то от давления или для снижения холестерина. Сегодня утром мне сказали, что лекарство, которое я принял, - это какой-то ноотроп, улучшающий работу мозга.

За всё время я ни разу не чувствовал никакого эффекта от этих лекарств. Другими словами, ни от одного из лекарств, которое на мне испытывали, меня не вштыривало, не расслабляло, да вообще никак не действовало. Может быть, я всегда попадал в группу, на которой испытывают плацебо, но так или иначе, я ничего не чувствовал.

Сегодня всё было по-другому. Эта херня сработала. Мне дали таблетку в 10:15, а потом попросили подождать в приёмной, пока меня не позовут пройти несколько тестов. “Всего 30 минут”, сказала мне лаборантка. Я устроился на диванчике в приемной и пролистал пару статей из журнала “Psychology Today” с кофейного столика. Обратно в кабинет меня не приглашали, так что, закончив этот журнал, я взял “US News” и прочитал его от корки до корки. Потом я прочитал старый выпуск “Scientific American”. Да что они там делают так долго?

Я лениво посмотрел на настенные часы. Всего лишь 10:23. У меня получилось прочитать все три журнала за восемь минут. Помню, как тогда я подумал, что этот день будет длинным. Я был прав.

В приёмной стоял небольшой стеллаж со старыми книжками. Когда я встал, чтобы подойти к нему, казалось, мои ноги едва работают, не в том смысле, что они стали слабыми, а будто они стали медленными. Я целую минуту вставал с дивана и ещё две минуты шёл к стеллажу, хотя до него было всего два шага.

Из всех книг на полке я выбрал томик Моби Дика. С руками была та же проблема, что и с ногами: я тянулся к книге целую вечность и даже успел заскучать, пока ждал, что рука коснётся её обложки.

Я потащился обратно к дивану и упал на него, будто в замедленном действии. Это напоминало мне прыжки астронавтов на Луне в условиях низкой гравитации. Там я открыл Моби Дика (медленно) и начал читать с фразы “Зовите меня Измаил”. Я успел дойти до момента, где Ахаб кидает свою трубку в море (это, мать его, тридцатая глава), когда меня позвали на тесты.

Лаборантка спросила меня:

— Как вы себя чувствуете?

— Медленно.

— На самом деле, всё наоборот. Вам кажется, что мир вокруг медленный, потому что вы быстрый.

— Но как же мои ноги? Мои руки? Всё как будто в замедленном действии.

— Вам кажется, что ваше тело двигается медленно, потому что ваш мозг действует намного быстрее. Сейчас он работает в 10-20 раз быстрее обычного, так что вы мыслите и обрабатываете входящие сигналы с ускорением. Несмотря на это, движения вашего тела ограничены законами биомеханики. На самом деле, вы двигаетесь быстрее среднестатистического человека, — лаборант изобразила бегущего человека, — но ваш мозг настолько опережает действия, что даже ваше ускорение кажется вам очень медленным.

Я подумал про своё замедленное падение на диван. Даже если бы мои мускулы работали медленно, я бы всё равно подчинялся законам гравитации, но я даже падал медленно. Замедленные мышцы никак не могли объяснить, почему гравитация казалась слабее. Мой мозг работал в 10 раз активнее — поэтому я прочитал тридцать глав Моби Дика за 15 минут.

Я прошёл несколько тестов. Физические было особенно весело проходить: я жонглировал тремя мячиками, потом четырьмя, а потом и шестью. Это было легко, потому что все шесть мячиков двигались очень медленно. На самом деле это было даже скучновато, приходилось ждать, пока каждый мяч летит по своей траектории, чтобы подставить под него руку (всё ещё замедленно) и снова его подкинуть. Они подбрасывали в воздух кукурузные колечки, а я ловил их палочками для еды. Ещё они рассыпали горсть монет, а я посчитал общую сумму до того, как они коснулись земли.

Вот когнитивные тесты были уже не такими весёлыми, но познавательными. Найти слово в тексте из пятидесяти (три секунды). Пройти запутанный лабиринт на листе А1 (две секунды). Подробно ответить на вопросы по презентации, которую мне показали со скоростью 10 картинок в секунду (95% правильно).

Мне сказали, что я набрал больше 250 по шкале Кнопфа. Это превышает любой человеческий результат.

А потом меня отправили домой. Мне сказали, что действие лекарства пройдёт часа через два. “Вам покажется, что прошло несколько дней. Попробуйте использовать это себе на пользу — ответьте на рабочие е-мэйлы, пока вы в ускоренном режиме!”.

Поездка домой была просто ужасной. Всего три станции метро, что в настоящем времени занимало около 35 минут, но в моей новой, ускоренной реальности, это заняло несколько дней. Несколько дней. Да я только от кабинета и до лифта шёл около часа! Хотя я бежал как мог, законы биомеханики были сильнее меня. Я не могу заставить ноги двигаться со скоростью, соответствующей скорости моего мозга. Такой разрыв между телом и разумом не позволял мне правильно оценивать положение тела в пространстве, а соответственно, реагировать на окружающую обстановку. По сути, я стал неповоротливым гигантом. Я неверно рассчитал свою скорость и врезался в стену у лифта со всей силы. Несмотря на то, что я видел, на каком расстоянии от меня находится стена, я не смог вовремя остановить и отдернуть палец, нажимая на кнопку лифта, поэтому я ткнул в неё слишком сильно. Слишком. Было очень больно. Если бы мой мозг работал в нормальном режиме, я бы чувствовал боль секунд тридцать, но в моём состоянии, это длилось минут 30-40.

Поездка на лифте была отвратительной. Часа четыре — или пять — я спускался на семь этажей, разглядывая стены лифта.

Я добежал до метро — честно, это было даже весело. Несмотря на то, что я двигался супер-медленно для себя, я всё равно мог выбирать, куда ставить ноги, как двигать руками и как поворачиваться. Спустя два квартала я приспособился к этому дисбалансу между разумом и телом, а потом я словно протанцевал всю дорогу до метро, лавируя между людьми на тротуаре и уклоняясь от проезжающих машин с зазором всего в несколько дюймов (читай: минут).

Где-то час я спускался по эскалатору, бежал по платформе, а потом невероятно скучал все шесть минут, пока дожидался своего поезда. Конечно, в отличие от лифта, тут было на что посмотреть, но это успело мне наскучить. Надо было взять с собой тот томик Моби Дика.

Мой поезд с рёвом подъехал к станции. Обычный скрип тормозов метро, достаточно высокий, в моём скоростном восприятии превратился в длинный низкий звук, что-то вроде монотонного соло на тубе. На три октавы ниже стал звучать не только визг тормозов поезда метро, но и все остальные звуки, почти на грани неслышимого. Я не мог слышать голоса, они стали намного ниже воспринимаемого диапазона частот. Мне удалось услышать плач ребёнка в вагоне метро — её вопли замедлились так, что напоминали мне пение китов. Другие резкие звуки вроде гудков машин или дребезжания грузовиков, проезжающих по колдобинам, стали глухими раскатами отдалённого грома.

Ещё в центре исследований я мог разговаривать с сотрудниками и отчётливо слышать их, но сейчас это стало невозможным. Действие лекарства только усиливалось.

В этом чёртовом поезде я провёл несколько дней. Несколько. Дней. Слушая китовые песни кричащего младенца и соло на тубе тормозов. Несмотря на то, голоса вышли из диапазона воспринимаемых мной частот, запахи я чувствовал так же, как и раньше: я отлично чувствовал запах тел, вонь тормозов поезда, ароматы пердежа и другие замечательные запахи вагона метро.

Наконец я добрался до своей квартиры. Пробежка от порога до большой комнаты на всей скорости ощущалась как медленный спуск по водам ленивой реки.

Я был так рад наконец-то оказаться дома. Как минимум, тут было чем заняться. Я схватился за “Сто лет одиночества”, которую недавно начал, и дочитал её. Я листал страницы так быстро, что порвал часть из них, но несмотря на такую скорость, я всё равно листал больше, чем собственно читал. Прошло три минуты с моего возвращения.

Потом я залипал в интернете (господи, современные компьютеры включаются просто вечность), но интернет был раздражающе медленным. Новая страница грузилась около часа — а у меня уходила доля секунды, чтобы её прочитать. Сотни прочитанных статей из ленты — и ещё три минуты. Всего.

Я начал читать книги из своего списка “обязательно прочитать”, и прочитал две. Прошло ещё четыре минуты.

Может быть, если я посплю, эффект лекарства пройдет? Но к сожалению, часть мозга, отвечающая за восприятие, которую ускорило лекарство, не отвечала за сон. Несмотря на то, что я не спал несколько дней (как это ощущалось), моё тело всё ещё считало, что сейчас 1:25 дня, и оно не хотело спать.

Несмотря на это, я попробовал заставить себя уснуть: пошёл в спальню (неспешная 45-минутная прогулка через всю квартиру) и бросился на кровать (как перышко опустился на матрас), закрыл глаза и лежал часами (минут 10 реального времени), пока не сдался. Сон не шёл. Всё шло к тому, что несколько дней — или даже недель я буду заперт в этой замедленной тюрьме.

Так что я принял Золпиден(*)

От ощущения того, как таблетка и вода, которой я запил таблетку, двигаются внутри горла, меня тошнило. Мешающий дышать комок, как улитка ползущий вниз по пищеводу.

Я прочитал книжку. Прошло 10 минут. Прочитал вторую. Восемнадцать минут с момента приёма Золпидена. В ярости я швырнул книгу через всю комнату — она медленно и изящно пролетела по воздуху, как лист на ветру, и врезалась в стену с едва слышным долгим гулом — это был первый звук, который я услышал, казалось бы, за часы — а потом соскользнула на пол, утонув, как шлёпанец в воде. Гравитация явно не изменилась с утра, законы физики оставались прежними. Сошло с ума только моё восприятие времени, а это значит, что я могу измерять эффект лекарства, опираясь на скорость падающих вещей. Учитывая то, как долго книга скользила к полу, я понял: эффект лекарства всё ещё усиливался.

Я прочитал журнал. Включил телевизор. Разочарованно порассматривал каждый кадр видеоряда, словно слайд-шоу. Выключил телевизор.

Почитал ещё немного. Я прочитал первые два тома “Истории англоязычных народов” Черчилля — не то что бы лёгкое чтиво. На самом деле читалось отвратительно, но учитывая то, взять другую книгу с полки заняло бы несколько невыносимо скучных часов, просто сидеть и читать Черчилля было лучше. Ну или хотя бы ненамного хуже.

Прошло 35 минут с приёма Золпидена. Я лёг на диван, закрыв глаза. Время шло. Вдох — многочасовой процесс. Время шло. Выдох — ещё несколько часов.

Я. Не. Мог. Уснуть.

Нужен был новый план. Я решил пойти обратно в исследовательский центр, где мне дали это лекарство. Вдруг у них есть что-то, что может побороть такой побочный эффект. Ну или какое-нибудь снотворное, чтобы я просто проспал всё время, пока действие не пройдёт.

Я вышел из квартиры настолько быстро, насколько смог — несколько часов по моим ощущениям, и даже не стал закрывать дверь. Это бы заняло слишком много времени.

Вниз по лестнице (намного быстрее, чем на лифте, если бежать), через вестибюль и наконец-то наружу. Будто длинный день в офисе.

Вниз по улице, лавируя между прохожими. Наверное, им казалось, что я двигаюсь с нечеловеческой ловкостью. Первый пролёт лестницы, ведущей вниз в метро. Лестничная площадка. Ко второму пролёту. И вот тогда Золпиден подействовал.

Мне не захотелось спать. Совсем. Наоборот, наверное, действие Золпидена смешалось с действием того экспериментального лекарства, которое я принял утром. Я бежал по лестнице вниз, двигаясь замедленно, но всё равно ощущая движение, а потом — бац! — всё остановилось.

Скучный гул улицы, шум метро исчезли. Меня окружала идеальная тишина, подобной которой я никогда не слышал. До действия Золпидена моё ощущение времени замедлилось, наверное, раз в сто. А после — в тысячи раз. Каждая секунда длилась дни. Даже движение глаз, любая попытка перевести взгляд, ощущалась как медленное скольжение по полю зрения.

Весь день я учился ходить, бегать и прыгать с учётом того, что мой мозг работает в сотни раз быстрее тела, но после замедления, которое мне придал Золпиден, контроль над телом стал практически невозможен. Я упал с лестницы. Несмотря на то, что я замер посередине шага, я абсолютно не мог контролировать свои мышцы. Мысленно я командовал ноге двигаться вперёд — это занимало часы, а потом назад, если мне казалось, что я промахнусь мимо следующей ступеньки. Часы уходили на то, чтобы скорректировать то, насколько согнута моя щиколотка, и часы — на то, чтобы согнуть её по-другому, если с первого раза не получалось.

Несмотря на все мои попытки, я подвернул лодыжку на следующей ступеньке. Замедление ни капельки не смягчало боль. Несколько часов беспрерывной боли в подвёрнутой ноге. Должно быть, нервные сигналы о боли, которые поступают в мозг, работают не так, как нервы в ушах. Звуки растягивались во времени, понижаясь до невозможности их воспринять, а боль не менялась с течением времени. Прошло много часов возрастающего давления на подвёрнутую ногу, пока я переносил на неё вес. Часы нарастающей боли.

Я заваливался вперёд, не в силах контролировать своё медленное тело. Целые дни прошли, пока я скользил вниз, пытаясь развернуть корпус так, чтобы не удариться головой о землю. У меня получилось — я ударился плечом. Сначала я даже не почувствовал удара, но давление нарастало, как нарастала боль — час за часом. Плечо не выдержало и вылетело из сустава одним бесконечным рывком. Несколько дней спустя я остановился, свернувшись на земле и глядя в полоток. Плечо до сих пор болело так же сильно, как и в момент удара. У меня было достаточно времени, чтобы подумать обо всём на свете во время этого падения. Если каждая секунда длилась как день, каждая минута реального времени занимала годы. Даже если действие лекарства закончится через два-три часа, для меня этот кошмар будет длиться несколько веков.

К моменту, когда я упал на пол, у меня был план. Надо добраться до платформы и броситься под поезд.

Я попробовал встать на четвереньки, но переоценил силу, с которой нужно было повернуться, и перекатился на спину. Плечо болело уже несколько дней и просто молило о пощаде. Вторая попытка — я упал лицом вниз, пытаясь понять, как контролировать тело, которое двигается медленнее, чем растёт трава. Несколько недель бесплодных попыток — и я наконец встал на колени. Если мне удалось встать на четвереньки с таким трудом, без сомнения, идти или бежать мне не удастся. Так что я пополз — я пополз по станции метро, неделями наблюдая за недоумевающими людьми вокруг меня, прополз под турникетом и на эскалатор.

Эскалатор в час пик двигался со скоростью ледника, сползающего в море. Пока я спускался по нему, я рассматривал переполненную людьми платформу. На табличке, отслеживающей движение поездов, было написано, что следующий поезд прибудет через 20 минут. Двадцать минут — это целый год для меня. Мне придётся торчать на станции метро целый год, ожидая смерти. Я сполз с эскалатора, несколько дней разглядывая обеспокоенные лица офисных работников. Мне удалось доползти до скамейки и свернуться рядом с ней, пытаясь найти такое положение, чтобы не беспокоить больное плечо.

Но положение дел ухудшилось, насколько это было возможно.

Замедление на ступеньках было всего лишь началом взаимодействия экспериментального лекарства и Золпидена. А сейчас они начали взаимодействовать в полную силу. Я моргнул — и за этим последовали годы темноты. Слуха у меня уже не было, но моргая, я лишился и зрения. Годы абсолютной темноты и тишины, заполненные только болью в повреждённом плече.

Мой ускоренный мозг заполнял пустоту от сенсорной депривации как мог. Со мной говорили голоса, они пели на несуществующих языках. Узоры, лица, цвета мелькали перед моими закрытыми глазами. Я вспомнил всю свою жизнь — и придумал себе другую. Я забыл английский. Я впал в отчаяние. Молился Богу. Стал Богом. Я создал новую вселенную в своём воображении и оживил её. И так снова, и снова, и снова.

Глаза открывались с медлительностью тектонических плит. Недели — слабое мерцание, недели — проблеск света, недели — узкая щелочка, через которую я мог рассмотреть платформу метро: лодыжки пассажиров недалеко от меня и объявление на другой стене.

Я достал телефон из кармана — действие, которое заняло десятилетия. Как я могу описать эту невыносимую скуку? Даже боль в плече не сравнится с ней. Я подумал каждую мысль, которая могла бы прийти ко мне в голову, уже не по разу. Объявление на стене напротив не менялось и лодыжки людей не двигались. Совсем. Скука была настолько насыщенной, что казалось, её можно потрогать, как будто каменные и металлические обручи сжимали мой мозг. От этого невозможно было сбежать.

Что я мог поделать? Если я брошусь с платформы, не дождавшись поезда, который меня собьёт, я не умру. Я испытаю бесконечную боль, сильнее, чем от падения с лестницы, но скорее всего, кто-нибудь добренький спасёт меня до прибытия поезда, и я не смогу ничего сделать, когда поезд на самом деле появится.

Моё страдание будет бесконечным.

Значит, надо дождаться поезда, чтобы броситься прямо под него. Когда он собьёт меня, я буду чувствовать, как меня разрывают на части веками до того, как я умру и всё это наконец-то закончится. Я прожил сотни жизней у этой скамейки. Моя душа намного старше любого человека, кто когда-либо жил на Земле. Большая часть моей жизни — это вспышки боли в вывихнутом плече, лежание на платформе метро и наблюдение одного и того же: объявления и чьи-то ноги.

Этот пост — мой план Б. Моя последняя молитва. Моя авантюра. Несколько жизней я провёл, печатая этот пост, надеясь, что кто-нибудь прочитает его и убедится в том, что мои страдания надо прекратить. Кто-нибудь, кто сейчас на этой платформе. Кто-нибудь, кто найдет мужчину, лежащего около скамейки, который недавно полз вниз по эскалатору. Кто-нибудь, кто убьёт этого мужчину как можно быстрее. Выстрел в висок.

Если вы вооружены и находитесь на станции метро Гленмонт — пристрелите меня.

* — снотворный препарат

ВНИМАНИЕ! В тексте присутствует ненормативная лексика в следовых количествах.

Автор: Random Forest
Источник: https://mrakopedia.net/
----

Впервые у меня получилось “нырнуть” четыре года назад. Именно в тот зимний вечер запустилась долгая цепочка событий, которая в итоге приведёт к сегодняшнему дню. Но обо всём по порядку.


* * *

Я сижу, полуразвалившись на диване, и потягиваю виски с колой. Напротив меня, по ту сторону знакомого всем с детства советского раскладного стола трое уже изрядно набравшихся однокурсников горячо обсуждают только закончившуюся сессию, а слева на диванчике Сашка увлеченно целуется с девушкой, чьё имя я так и не запомнил. С балкона доносится пьяный смех курящих.

Из колонок начинает играть очередной идиотский попсовый трек. Перекрикивая громкую музыку, сидящий напротив Гена зачем-то объявляет окружающему миру, что ему пора отлить, пытается встать, не удерживает равновесие и хватается за край столешницы. Будто в замедленной съемке я вижу, как крышка стола захлопывается, и стоявшая на нём посуда летит на пол. Чей-то бокал разбивается о паркет, и мелкие осколки разлетаются во все стороны. Я слышу крик, но не сразу осознаю, что произошло. Лишь спустя несколько секунд мой взгляд фокусируется, и я понимаю, что из икры Сашиной девушки торчит крупный кусок стекла.

Она тянется к осколку. Я пытаюсь остановить, но поздно: она со стоном вытаскивает стекло из ноги, и из открывшегося отверстия начинает хлестать густая темная кровь. Саша пытается зажать рану, девушка истошно верещит, а кто-то сбоку говорит, что нужно залить порез спиртом. Я же просто сижу, будто в полусне, и тупо смотрю на происходящее, пытаясь понять, почему собственно вообще упал стол.

И у меня в голове появляется сцена: ребята идут покурить на балкон, и один из них, поднимаясь, задевает ножку стола.

Я не только вижу эту картину — я буквально слышу, как Саша кричит им вдогонку:

— Дверь закройте — воняет пиздец!

Я тоже начинаю чувствовать запах сигаретного дыма, а во рту появляется спиртовый привкус дешёвого виски. На фоне в колонках солист какой-то панковой группы предлагает собеседнице родить ему тысячу детей, и я готов поклясться, что эта песня уже играла сегодня в начале вечера, пока не пришли девчонки, потребовавшие включить что-то полегче.

Ощущения захлестывают все мои органы чувств, и на мгновение у меня перехватывает дыхание. Картинка перед глазами расплывается, будто бы я нырнул под воду, и я теряю ориентацию в пространстве.

Прихожу в себя, и мне требуется ещё несколько секунд, чтобы осознать, что за окном только заходит солнце, передо мной стоит абсолютно целый стол, а слева на диване Сашка, не стесняясь окружающих, гладит по бедру свою девушку. Она смущённо смеется как ни в чём не бывало, хотя я чётко помню, как буквально только что она плакала от боли, заливая кровью грязный пол.

Наверное, я пялюсь слишком неприкрыто, потому что девушка строит недовольную рожу, перехватив мой взгляд, и убирает руку Александра.

Я не понимаю, что происходит.

Точнее не так.

Я понимаю, что происходит, но действительность слишком неправдоподобна, чтобы принять её.

В голову приходит мысль, что всё может вернуться на свои места в любой момент, и я, не мешкая, наклоняюсь под стол. Ножка вышла из паза, когда её задели — я ставлю её на место и аккуратно тяну за край стола, чтобы проверить его устойчивость. Затем, немного подумав, наливаю себе полный стакан и выпиваю залпом.

Как мне вернуться? Как только я думаю об этом, странное ощущение появляется вновь, наваливаясь со всех сторон, отключая сознание.

— Ты уснул что ли? — голос Саши приводит меня в себя. Я просыпаюсь: “выныриваю” в реальность. Только в этой реальности все продолжают веселиться, Генка чем-то шумит в туалете, а я оказываюсь намного более пьяный, чем был.

Пьяный. И чертовски испуганный.


* * *

Конечно, произошедшее не было случайностью, и я довольно быстро разобрался с новообретенными способностями. В каком-то смысле мне повезло, что моё первое столкновение с перемещениями во времени произошло, когда я был не вполне трезв — абсурдность случившегося дошла до меня в полной мере только на следующий день, когда всё воспринималось в ретроспективе, и я был в состоянии здраво проанализировать неожиданную кульминацию предыдущего дня.

Первое время мне нужно было иметь очень четкое воспоминание, чтобы “нырнуть” в прошлое. Идеально было, если я помнил не просто события того момента, но и мог восстановить звуки, запахи, тактильные ощущения.

Со временем я натренировался возвращаться буквально в любой момент, про который я помнил хоть что-то. Но, само собой, существовал ряд нюансов.

Изменение реальности не было бесплатным. Быстро обнаружилось, что пробуждение обычно сопровождается отвратительной мигренью. Причем чем дольше я нахожусь в прошлом и чем дальше назад я отправляюсь, тем хуже мне будет, когда я “вынырну”.

Кроме того, когда я отправлялся в прошлое, в реальности я фактически засыпал. Сложив два плюс два, я приобрел привычку “нырять” вечером, лежа в постели и предварительно выпив ибупрофена. Таким образом по возвращении в реальность я спокойно продолжал спать до утра.

Естественно, первое время я использовал открывшиеся возможности налево и направо. Вытянул неудачный билет на экзамене? Вечером дома спокойно выучу его, “нырну” и напишу заново. Устал после тяжелого рабочего дня? Перед сном “нырну” в прошлогоднюю поездку в Грецию и часами буду купаться в теплом море.

За первые полгода я сделал свою и так в общем-то неплохую жизнь практически идеальной. Разве что личная жизнь не поддавалась моей новоприобретенной удаче.

На ближайшей же вечеринке с однокурсниками я попробовал подкатить к Нике, симпатичной девушке из параллельной группы. К тому моменту мы с ней общались практически каждый день уже несколько лет, и, что уж скрывать, она мне безумно нравилась. Дело было не только во внешности, хотя и выглядела она весьма мило: невысокая, коротко стриженная брюнетка с тонкими чертами лица и глубокими голубыми глазами. Нет, самая привлекательная черта была другой: Ника была чертовски умной. Казалось, что она знала ответ на любой вопрос, интересовалась буквально всем, и в каждом обсуждении у неё была своя четко обоснованная позиция. Порой наши мнения не совпадали, но, несмотря на это, с ней всегда было очень интересно.

Разумеется, мне казалось, что и я нравился ей тоже. В тот вечер я планировал наконец перевести наше общение во что-то большее, но всё пошло не по плану.

В один момент мы начали спорить, и разговор зашёл в неудачное русло. Я же, опьяненный алкоголем и кажущимся всесилием своих способностей, тут же переместился на пару минут в прошлое, чтобы исправить неловкость. Но что-то пошло не так: как только я сменил тему, Ника посмотрела на меня испуганными глазами и довольно быстро сбежала к другой компании. Я списал эту ситуацию на то, что я был нетрезв и, наверное, как обычно сделал что-то не то. Кто ж этих девушек разберет?

На следующий день я, конечно же, написал ей, извинившись за свое поведение (впрочем, как часто бывает в таких ситуациях, я и сам не мог чётко сформулировать, за что извиняюсь). Она отвечала на мои сообщения односложно, да и разговор как-то в целом не клеился.

Я ещё несколько раз пытался переместиться в прошлое и наладить с ней отношения, но с того дня Ника окончательно и бесповоротно дистанцировалась от меня. В итоге, я просто плюнул на всё это, не придав тогда значения произошедшему.

Это фиаско никак не снизило мое стремление использовать перемещения во времени для решения любых проблем.

Не стеснялся я исправлять и далёкое прошлое. Например, в девятом классе я столкнулся с двумя гопниками, которые дали мне в лицо и забрали у меня все карманные деньги. Когда мне случайно напомнили про эту ситуацию, не особо мудрствуя, я “нырнул” и вернулся домой из школы другой дорогой.

В тот же раз обнаружился другой интересный эффект. Проснувшись, я помнил как бы две версии реальности одновременно: в новой я пришел домой невредимым, а на следующее утро в школе не появился Влад, мой сосед по парте. На классном часу учительница с заплаканными глазами сказала классу, что Владика избили по пути из школы и он лежит в больнице с сотрясением мозга и сломанными ребрами. Я помнил, что позвонил его родителям и через несколько дней приехал с одноклассниками проведать товарища. Помнил, как Влад рассказывал, что два парня остановили его и попросили денег “на проезд до дома”, а когда он отказался, повалили на землю и долго били ногами по спине и голове. Помнил, как я сочувствовал Владу и как потом ночью не мог уснуть, думая, что то же самое могло случиться со мной, пойди я домой обычной дорогой.

То есть, там, в прошлом, у меня сохранились примерные воспоминания о том, что я делал во время “нырка”, но не сохранилось никаких представлений о том, почему я это делал и что в это время творилось у меня в голове. Это значило, что если бы я, например, “нырнул” в прошлое и там решил поступать в медицинский университет вместо политехнического, то, проснувшись, я бы всё ещё учился в своей alma mater, потому что мысли “будущего меня” не имели в прошлом никакого веса. Да и о самом факте “нырка” я бы вспомнил только в момент пробуждения.

Помимо этого, воспоминания о новой версии реальности тоже были какими-то блеклыми и смазанными. Воспринимались будто бы со стороны.

Последним важным ограничением было то, что в одну и ту же точку я мог возвращаться лишь однажды. Обнаружил я это весьма неприятным образом. Зимой я поскользнулся на льду и вывихнул лодыжку. Не долго думая, я доковылял домой, “нырнул” и… Поскользнувшись на том же самом месте упал и разбил себе колено. Поругавшись на свое невезение, я “проснулся” и попробовал вернуться в прошлое ещё раз. Здесь меня и ждал сюрприз: как бы я ни старался, у меня не выходило “нырнуть” ни в новое воспоминание, ни в оригинальное.

Помимо этого меня не сдерживало ничего, и до поры до времени я постоянно экспериментировал с реальностью, пока один из подобных опытов не пошатнул мою уверенность в себе.

В тот злополучный раз я решил проверить, насколько глубоко в прошлое я могу отправиться. Покопавшись в памяти, я обнаружил, что удивительным образом помню отрывок из периода, когда мне было всего два с половиной.

В ту зиму наша семья как раз переезжала из маленькой двушки, где пять человек помещались с трудом, в новенькую трёшку на соседней улице. Стояли морозы, и мои родители перевозили вещи из старой квартиры в новую по снегу на санках. По какой-то причине мне чётко запомнилась одна сценка: детские сани, на которых лежат кипы из книг, перемотанных бечёвкой; я сижу на них сзади и придерживаю стопки руками, чтобы не завалились; мама, одетая в красную курточку, тащит санки за верёвку по скрипучему снегу, искрящемуся в свете уличных фонарей. Всё это так ярко встало у меня перед глазами, что я, не раздумывая, “нырнул”.

Но в этот раз всё пошло совсем не так, как обычно. Наверное, это было как-то связано с тем, что мозг ребёнка в таком возрасте не был готов к взрослому сознанию, но так или иначе, очутившись в прошлом, я полностью потерял контроль и воспринимал происходящее как сон. И то, что я увидел, сильно отличалось от того, что я помнил.


* * *

Я сижу на красных пластиковых санках и придерживаю связку книг перед собой. Сани плавно скользят сквозь снег, оставляя за собой четкий след от полозьев — их везёт моя мама. Рядом с ней шагает отец: в каждой руке он несёт по большой клетчатой сумке, заполненной вещами. Я смотрю на них и вижу то, от чего у меня перехватывает дыхание — в воздухе над их головами неподвижно висят кристаллы. Кристалл моего отца крупный, но почему-то грязно-мутный внутри. Кристалл моей матери маленький и похож на обычную потрескавшуюся стекляшку.

Я поднимаю голову и вижу кристалл над собой. Он небольшой, но выглядит прекрасно: это переливающийся всеми цветами радуги многогранный алмаз правильной формы. Абсолютно прозрачный и (я почему-то уверен в этом) невероятно прочный. “Это потому что ты ещё ребёнок и не успел испортить себя”, — проносится в голове совершенно чуждая мысль. Я не придаю ей значения, но почему-то у меня появляется странная уверенность, что эти кристаллы на самом деле есть у каждого человека.

Родители тихо переговариваются о чем-то, и хотя я осознаю, что они говорят по-русски, половина слов мне не понятна, а остальные не очень складываются в предложения.

Всё это кажется мне невероятно сюрреалистичным, и в то же самое время детский мозг почему-то воспринимает происходящее абсолютно нормально.

Наконец мы добираемся до дома, в котором расположена новая квартира. Я с ностальгией осматриваю двор, в котором вырос (или вырасту — как посмотреть). Вижу маленькое дерево у стены: сейчас оно уже закрывает родителям окно. Вижу проржавевшую советскую детскую площадку — очень скоро её остатки выломают жильцы дома, чтобы лишить алкашню места для посиделок. Замечаю на скамейке у подъезда дядю Мишу — местного старичка-шизофреника. Вспоминаю, как он угощал нас, детей, конфетами и рассказывал странные истории якобы из своей жизни. Затем вспоминаю, как через семь лет он умрёт от инфаркта на этой же скамейке, и его тело будет лежать, прикрытое простыней, пока не приедет скорая.

Мама что-то говорит мне, и я с трудом понимаю, что они занесут вещи в подъезд, и она тут же вернётся, а мне надо полминутки подождать у саней.

Родители заходят внутрь, а я остаюсь снаружи и от скуки разглядываю дядю Мишу. Он выглядит так же, как я его помню: грязные седые волосы, неаккуратная борода, пыльное и рваное пальто, в котором он ходит почти круглый год, и отсутствующее выражение лица. “Да он же почти бомж”, — неожиданно приходит понимание. — “А в детстве он казался забавным сумасшедшим стариканом”.

Внезапно старик поворачивается ко мне. Он смотрит на меня секунду, и тут происходит нечто необъяснимое: глуповато-блаженная маска спадает с лица, взгляд становится цепким и холодным, а губы складываются в кривую ухмылку.

— Я знаю, что ты смотришь, мальчишка, — говорит он спокойным ровным голосом. — Пожалуй, я буду пристально следить за твоим прошлым. И когда ты зафиксируешься, ты меня поймешь. А теперь уходи.

Как только он завершает фразу, меня мгновенно выбрасывает в реальность. Я просыпаюсь с жуткой головной болью и целый день меня тошнит.

Когда же меня отпускает, впервые за несколько лет перемещений во времени я задумываюсь о том, что, возможно, я не единственный, кто умеет корректировать реальность.

Уже ложась спать, я вспоминаю, что у дяди Миши не было кристалла.


* * *

С того дня я ни разу не решался “нырять” в глубокое детство и вообще стал использовать свою способность только при необходимости.

Впрочем, даже с этим были проблемы. Оказалось, что не на все события я мог повлиять.


* * *

В воскресенье двадцать третьего июня ко мне в скайпе стучится отец Макса, моего одноклассника, с которым мы были лучшими друзьями, пока после школы он не уехал учиться в столицу. С его отцом мы тоже хорошо знакомы, поэтому я отвечаю на его приветствие идиотским смайликом, машущим рукой. Он ничего не пишет в течение несколько минут, а затем сухо сообщает мне, что прошлой ночью Максим погиб при невыясненных обстоятельствах.

Сначала мой мозг отказывается принимать случившееся. Я впадаю в какой-то ступор, и в голове крутятся странные мысли. Мне кажется, что новость звучит бредово: ну разве так может быть? Открываю наш чат в телеграмме и вижу, что он был онлайн вчера вечером. Действительно, глупость какая-то. Правдоподобнее звучит, что аккаунт его отца взломали или он просто решил глупо пошутить. Разве так бывает, что вчера Макс был, а сегодня его уже нет?

Оказывается, бывает. Наконец-то мозг это переваривает, и я долго рыдаю, как маленький ребенок.

Потом умываюсь, чисто механически принимаю таблетки и ложусь в постель. Вспоминаю вчерашний день и “ныряю”. Сразу же звоню Максу и плету ему какую-то идиотскую историю про то, что я решил неожиданно приехать в гости и чтобы он ехал встречать меня на вокзал с вечернего поезда.

— Знаешь, я не смогу, — обрывает меня Макс. — У меня сегодня вечером очень важное дело. Вернусь домой часам, типа, к двенадцати. Поезд же в одиннадцать? Ну ты как раз ко мне прикатывай, встретимся, потусим. Мне надо бежать, напиши в “телегу”, окей? — он вешает трубку.

Когда я “выныриваю”, до меня доходит, какой же я идиот. Вернулся в предыдущий день без какого-либо плана и всё испортил — ведь теперь дорога в этот отрезок времени мне закрыта.

В течение следующих нескольких дней я узнаю детали трагедии. Оказывается, что Макс с друзьями полез в заброшку. Там и случился несчастный случай — провалившись в дыру в полу он упал на арматуру и погиб на месте. Врачи сказали, что он умер мгновенно и не страдал, но это слабое утешение. Я знаю, что обязан сделать так, чтобы он и вовсе не умирал.

В следующий раз я всё планирую заранее. Ещё в апреле дарю Максу на день рождения билеты на выступление какого-то диджея на ту злополучную дату.

Просыпаюсь. Мне не нужно проверять телефон, чтобы понять, что Максим предпочёл абандон концерту.

В течение следующих дней я предпринимаю ещё несколько попыток. Я даже совершаю неожиданное открытие: я могу возвращаться в одну и ту же точку несколько раз, если из-за каких-то других изменений в этот промежуток времени я оказался совсем в другом месте и в другое время.

“Нырнув” на несколько недель назад, я таки договариваюсь с Максом и приезжаю к нему на эти выходные в гости. Мы весело проводим время, и он знакомит меня со своей новой девушкой, Наташей, которая учится с ним в магистратуре. После обеда в субботу Макс, хитро улыбаясь, заводит следующий разговор:

— Ты же всё ещё увлекаешься всякой паранормальной херней? Крипи-треды, вот это всё, — говорит он. — Мы сегодня вечером собираемся в абандон возле Речного вокзала: там в одной квартире такая ебанутая дичь — тебе точно понравится.

— Да что мы там не видели-то? — я отвечаю с каменным лицом, хотя на самом деле моё сердце бьётся как бешеное, ведь я понимаю, что если ничего не сделать, именно эта вылазка станет для него последней.

— Приедем — узнаешь, — к моему раздражению встревает Наташа. Я уже собираюсь высказать всё, что думаю о подобным идиотском поиске приключений на свою задницу, как вдруг Макс начинает рассказывать:

— Помнишь тех типов, с которыми я тебя познакомил в прошлый приезд? Мы с ними весь прошлый год сталкерили по самым популярным местам и вот в конце апреля залезли в этот дом у Речного. Ничего особенного, гнилая развалюха, которой, наверное, за сотню лет уже. Я там уже раньше был, когда только переехал сюда, но как-то мне оно не очень запомнилось, так что решил повторить. Ну, мы пошарились по крыше, пофоткали, типа там, всякий мусор, и тут кто-то из пацанов нашёл в одной из квартир комнату с исписанными стенами. Мы сначала подумали, что там какой-то поехавший жил: там прямо ручкой на обоях были написаны стихи какие-то, заметки, какая-то хуита про курочку постоянно повторялась, в общем, ты понял — типа глоссолалии. Но больше всего там было записей как из дневника, причем даты идут с две тысячи тринадцатого и до конца десятых, так что мы подумали, что это накалякали какие-нибудь бомжи, которые тут зимовали. Написана всякая херня в духе “июль 2016 — финал, Португалия с Францией 1:0”. Это про Евро-2016, стало быть. И так далее. Мы бы, может, и не обратили внимания, но Ната заметила в углу надпись: “март или апрель 2019 — горит собор”. А это было буквально через пару дней после того, как Нотр-Дам сгорел, понимаешь? Та квартира была абсолютно нетронутой. Да там до нашего прихода сантиметровый слой пыли лежал, отвечаю. Никто, блядь, не мог этого написать, чувак.

— Крипово, конечно, но ты не думал, что это просто совпадение? — моё лицо всё ещё выражает безразличие, но внутри я холодею, потому что мозг услужливо подсовывает другое объяснение для всей это ситуации. И оно мне крайне не нравится.

— Ты не перебивай, дослушай, — нетерпеливо продолжает Макс. — Мы тогда с этого поржали ещё, пофоткали все надписи и забили. Потом уже через неделю в чатике почему-то вспомнили, подняли эту тему. Я ради интереса систематизировал те записи, что были на фотках, и обнаружил, что все предыдущие записанные там события сбывались. Думаешь, типа, это хитрый пранк? Одна из записей была про то, что в начале июня в Гонконге начнутся протесты из-за закона про экстрадицию. Ты понимаешь, я девятого июня зашел почитать новости и реально обосрался! Последняя надпись датируется 22 июня 2019 года. Это сегодня, если ты вдруг не следишь за датами. Там написано: “точка входа”. Ты понимаешь, что это значит?

Я понимаю куда лучше, чем сам Макс, но вместо этого говорю:

— Понимаю, что вы решили меня крепко потроллить.

— Слушай, ты сколько лет меня знаешь? — искренне возмущается Макс. — Я тебе серьезно говорю: это топовая тема. В общем, как хочешь — мы и без тебя можем съездить, но ты многое теряешь.

Я привожу ещё несколько неубедительных аргументов против этой экспедиции, но в глубине души уже знаю, что я попался на крючок. Ведь самое очевидное объяснение пророческим заметкам на стене состоит в том, что их писал кто-то, кто буквально знает будущее. Кто-то, “нырнувший” и оставивший эти заметки на стене с какой-то целью.

В итоге мы собираемся, встречаемся в метро с друзьями Макса и к половине восьмого оказываемся напротив абандона.

Здание выглядит не очень внушительно: небольшое двухэтажное здание с блекло-желтыми стенами. Тут и там обваливаются кирпичи. Все окна, разумеется, разбиты. Одна из стен наклонена внутрь здания под опасным углом.

Мы заходим в подъезд, стены которого традиционно изрисованы граффити-тегами, и поднимаемся на второй этаж. Ребята шумят и наигранно шутят, но в их поведении проглядывается явная нервозность — никто не знает, какой именно сюрприз преподнесет сегодняшний вечер.

Макс открывает дверь в квартиру и шутливым жестом приглашает нас внутрь, однако ребята нерешительно толпятся на лестничной площадке, и я не выдерживаю: пожимаю плечами и вхожу первым. Максим входит за мной.

Коридор выглядит примерно так, как я её и ожидал. Голые стены, довоенные четырехметровые потолки, раздолбанный пол, в котором не хватает кусков и везде куча пыли. Когда я делаю первый шаг, доски под ногами мерзко скрипят, и я замираю, вспоминая как умрёт Макс. С каждой секундой эта вся эта затея кажется мне всё более дерьмовой, но я решаю идти до конца.

Я прохожу прямо по коридору и попадаю в одну из комнат. Здесь уже не так пусто: посреди комнаты стоят три деревянных табурета, и на полу валяется всякий мусор.

— Ну чё, тут всё в порядке. Вроде всё так же, как и мы и оставили, — неуверенно говорит у меня за спиной Макс. За нами в комнату заходят все остальные. — Давайте тут вещи бросим?

Кто-то достает из рюкзака полторашку пива и ставит на пол. Наташа извлекает из сумки покрывало.

— Как на пикник собрались, — шучу я.

— Ну да, мы ж тут планируем до полуночи торчать, если понадобится, — отвечает Макс. — Ладно, пойдем, я тебе вторую комнату покажу. Здесь-то ловить нечего.

Мы проходим в следующую комнату, и я замираю в удивлении. Буквально все стены помещения покрыты надписями. Я подсвечиваю себе телефоном и наклоняюсь, чтобы прочитать запись на ближайшей ко мне стене.

— “Не понимаю, ни как я тут оказался, ни куда мне идти. Чувствую себя идиотом, но пишу это всё прямо здесь, чтобы доказать себе же самому, что это реально”, — читаю вслух я и сразу обращаю внимание на деталь, про которую Макс по очевидной причине не упомянул. Внутри меня начинает вскипать злость. — Ты серьезно думал, я не узнаю? Чувак, мы с тобой пять лет за партой просидели, и ты думал, что я не замечу?

— Чё ты… — начинает было Максим, но меня не остановить.

— Тебе не впадлу было это все писать? Сколько времени у тебя на это ушло? — я раздраженно повышаю голос.

— Да ты вообще о чем? — в голосе моего друга звучит неподдельное удивление.

— О том, что я узнал твой почерк, олень, — в сердцах говорю я, и тут с опозданием у меня в голове возникает сомнение. Если всё это пранк, задуманный Максом, то почему же он ездил в это же место в это время во всех остальных версиях реальности, в которых он погиб? Пока я обдумываю это, Макс наклоняется к стене и внимательно разглядывает надписи.

— Слушай, реально на мой почерк похоже. Но я этого не писал. Ты же сам видишь, что надписи старые. Как я мог это сделать, а? Разве что я шесть лет назад решил над тобой приколоться и написал это ещё во время первого визита, — он хмыкает и переходит к соседней надписи. Меня пробирает дрожь, и я поворачиваюсь к нему, озаренный страшной догадкой, но прежде, чем я успеваю что-либо сказать, он с нервным смешком читает следующую надпись. — Зацени, как крипово: “Макс, думай головой и не волнуйся”.

То, что я увижу в следующие несколько секунд, отпечатывается в моей памяти навсегда.

Лицо Макса становится умиротворенным. Его глаза закрываются. Я делаю шаг в его сторону, и в это же мгновение он заваливается на спину. Когда его туловище касается пола, я слышу ужасный треск, и кусок перекрытия проваливается вниз, увлекая Макса за собой.

Я стою на краю зияющей дыры и вижу, как внизу под его телом, лежащим среди обломков, расплывается лужа крови. Затем я слышу крики и топот ног из коридора, но не собираюсь дожидаться появления остальных и “выныриваю”.


* * *

Тот “нырок” сломал во мне какой-то стержень. Я наконец сдался. Больше не пытался спасти Максима. Вернулся на несколько месяцев назад, взял отпуск на конец июня и уехал с друзьями в Турцию, где успешно напивался каждый день, и в итоге пропустил не только новость о гибели Макса, но и последовавшие похороны.

Во всех версиях реальности все считали произошедшее несчастным случаем. Даже Наташа, знавшая про комнату и надписи, никак не связывала их со смертью Максима.

Я один понимал, что реально произошло. Потому что в последние секунды своей жизни на моих глазах Макс “нырнул”. Думаю, он оказался в этой же заброшке в 2013 году. Перепугался, не понимая, что произошло. Затаился и в помутнённом состоянии сознания начал писать на стенах свой последний монолог, чтобы оставить доказательство реальности происходящего для себя же в будущем. В какой-то момент он наверняка понял, что попал в замкнутую петлю. Тогда он и записал себе последнее сообщение: “Макс, думай головой и не волнуйся”. Наверное, он предполагал, что застрял в том рукаве реальности навсегда. Думал, что ему придется переживать следующие шесть лет ещё раз, и старался поскорее оставить для себя заметки о грядущем, пока информация не вылетела из головы. А может быть, предполагал, что вернется в наше время, и оставлял надписи из чистого фатализма: верил, что должен замкнуть круг.

В любом случае, он не мог знать, что в это время в нашей реальности его мозг отключился на несколько секунд, и его тело падало вниз с высоты четырех метров. Проснуться в будущем ему уже было не суждено.

И я не смог этого изменить.

Я, человек, способный играться с прошлым и лепить из реальности что угодно, оказался не в силах спасти своего друга от смерти.


* * *

С того момента я закрываюсь в себе. Большую часть времени провожу дома в одиночестве. Иногда целыми днями лежу на кровати и смотрю в потолок.

По ночам порой часами не могу уснуть и в итоге поддаюсь соблазну “нырнуть”, замещая депрессивную реальность светлыми моментами из далекого прошлого. По возвращении лежу до самого утра с пульсирующей болью в висках, а затем сплю целый день, чтобы вечером подобно наркоману опять потянуться за новой дозой воспоминаний.


* * *

Мне четырнадцать лет. Стоит знойное лето. Мы с друзьями выезжаем на велосипедах в ближайший парк, скидываемся карманными деньгами и покупаем на троих двухлитровую бутылку кока-колы. Я лежу на траве в тени огромной ивы и думаю лишь о том, что мне некуда спешить, и впереди ещё полтора месяца такой же ленивой неги.


* * *

Мне двенадцать. Мы с отцом гуляем по прекрасным горам Кара-Дага. Когда мы вернемся домой, отец с матерью поссорятся окончательно, и мама уедет жить отдельно. Но это будет позже. А сейчас я наслаждаюсь тишиной и девственной красотой окружающей природы.


* * *

Мне десять. Я участвую в крупной международной олимпиаде по математике и к собственному удивлению занимаю второе место. Когда меня вызывают на награждение, я поворачиваюсь к своей учительнице и вижу в её глазах одобрение.


* * *

Мне пятнадцать.

Я сижу на крыльце корпуса и жду своих друзей. Дискотека начинается через пару минут, а все самые важные вещи в социальной жизни подростка, попавшего в летний лагерь, как известно, происходят во время дискотеки. Ну или после отбоя. Но дискотека всё равно стоит по меньшей мере на втором месте, поэтому меня злит, что ребята долго собираются.

В конце концов они выходят. Первым идет Макс, и когда я смотрю на него, меня переполняют теплые и в то же время грустные чувства. Обычно я стараюсь избегать воспоминаний, в которых он присутствует, но тут особый случай.

Он одет в рваные джинсы, футболку с принтом Nirvana и кепку, развернутую набок. Я широко улыбаюсь: по моим взрослым меркам наш тогдашний внешний вид кажется смешным, но когда тебе пятнадцать лет, ты, конечно, считаешь, что выглядишь чертовски круто.

Я езжу в летний лагерь каждый год с первого класса по одиннадцатый, но именно эта смена станет для меня особенной. Именно на этой смене во время дискотеки я впервые в жизни поцелуюсь с девчонкой из соседнего отряда, а потом полночи буду обсуждать столь волнующие в этом возрасте отношения со своим другом. Мы оба будем корчить из себя опытных ловеласов и наперебой выдавать прочитанные где-то глупости за свои мысли, а потом вожатая услышит, как мы разговариваем, и в наказание заставит нас отжиматься в коридоре.

Когда я вспоминаю все это, меня захватывает волной ностальгии, но я прогоняю эти чувства. О какой ностальгии может быть речь, если всему этому только суждено произойти в течение ближайших дней?

Наша компания наконец добирается до спортивной площадки, служащей по совместительству танцполом. Большая часть народа собралась, и уже вовсю играет музыка. Макс пихает меня локтем и некультурно тычет пальцем в девушку, с которой мне вскоре предстоит пережить неловкую радость первого поцелуя. Я смотрю в указанном направлении, и мир вокруг будто бы замирает.

Потому что вместо неё я вдруг замечаю стоящую у бортика Нику.

Конечно, когда мы с ней снова познакомимся на первом курсе, она будет выглядеть иначе, но всё равно я узнаю её с первого взгляда. Сейчас у неё ещё длинные волосы, и несколько прядей вызывающе покрашены в ярко-розовый. Она одета в лёгкий сарафан, хотя в университет ходила в толстовке и джинсах всегда, сколько я её помню.

Будто бы специально диджей объявляет медленный танец и включает какой-то лирический трек. Не отдавая себе отчет о возможных последствиях, я неожиданно для самого себя подхожу к Нике и приглашаю её на танец. В её глазах мелькает удивление, но затем она соглашается.

Я кладу руки ей на талию. Она внезапно придвигается ко мне почти вплотную и обнимает меня за шею. Мы танцуем (откровенно говоря, просто топчемся по кругу, как и все остальные), и я слегка запоздало представляюсь. Она в ответ называет свое имя. Я пытаюсь завести разговор и подсознательно боюсь, что она не захочет со мной общаться.

Но будущее ещё не настало. Мы ещё не успели поссориться. Поэтому Ника отвечает на мои глупые вопросы, звонко смеется в ответ на несмешную шутку и ведёт себя именно так, как я помню.

Музыка заканчивается, и вместе с ней завершается наш танец — нелепый подростковый ритуал, который, впрочем, в эту конкретную минуту кажется мне самой романтичной вещью на свете.

Под одобрительный взгляд Макса я предлагаю ей сбежать с дискотеки и прогуляться в сторону пляжа.

Мы идём, болтая о какой-то чепухе. Ника увлеченно рассказывает о любимых sci-fi фильмах, о том, как она учит программирование в качестве хобби (я и не подозревал, что она занималась этим до университета), как она планирует начать готовиться к экзаменам уже с этого года, чтобы поступить в хороший ВУЗ. Я жадно ловлю каждое её слово, наслаждаясь каждой минутой разговора с девушкой, по общению с которой я так скучал.

Доходим до песчаного берега реки и садимся на бетонную ограду. Ника с серьёзным лицом отмечает, что нам вообще-то нельзя здесь находиться, но в её глазах пляшут весёлые искорки. Я отшучиваюсь, что если вожатые нас поймают, то хотя бы будем отбывать гауптвахту вместе.

Несколько минут мы сидим в сумерках и молча любуемся мерно текущей рекой. Наконец Ника начинает говорить:

— Ты веришь в эффект бабочки? Что небольшие действия в прошлом могут…

— ...очень сильно повлиять на будущее, — заканчиваю я. — Ты делаешь что-то, что кажется тебе не важным, но последствия разрастаются в виде цепной реакции. Да, верю, наверное. А чего ты спрашиваешь?

— Мы познакомились совершенно случайно. Представь, что, допустим, я бы сегодня оделась иначе, и ты бы меня даже не заметил, — высказывает предположение девушка. — И мы бы никогда уже не познакомились. Или познакомились бы спустя много лет, например, в университете, и так никогда бы и не узнали, что мы были здесь на одной смене… — она делает долгую паузу, и у меня в голове зарождается смутная догадка, отдающая паранойей. — Знаешь, ты мне очень нравишься, — внезапно смущенно заканчивает Ника.

Это выглядит как простое совпадение, но в последнее время я не верю в совпадения. Несколько секунд я борюсь с предательской мыслью и наконец решаюсь спросить:

— Прости за тупой вопрос, но ты помнишь, какое сегодня число?

Девушка явно не ожидает этого вопроса и смотрит на меня с удивлением. Задумывается и неуверенно говорит:

— Пятнадцатое июля?

— Почти угадала, — отвечаю я, понимая, что сегодня второй день смены, и она чисто физически не могла так ошибиться. — Седьмое. А какой последний фильм ты смотрела в кинотеатре?

Ника мрачнеет. Её плечи бессильно опускаются, и выдержав паузу, она спрашивает в ответ:

— Из какого ты года?

— Октябрь девятнадцатого, — честно отвечаю я.

— Надо же, — она грустно улыбается. — Я тоже. Может быть, только так мы и можем оказаться в одном и том же прошлом? Если засыпаем одновременно? — она некоторое время молчит, и я решаю задать вопрос, который мучит меня уже несколько минут:

— Почему мы перестали общаться? Чего ты начала меня игнорировать?

Ника издает смешок и начинает говорить:

— Ты ещё не понял? Всё же началось в тот вечер, на дне рождения у Димы. Мы с тобой начали спорить. Ты как обычно уперся лбом до последнего, ну я тебе и наговорила. Решила вернуться и всё исправить. Но когда заснула, ты внезапно стал говорить совсем о другом. Моя способность никогда не давала сбой до того момента. Мне казалось, что события инвариантны, пока я сама не начинаю их менять. Я испугалась и проснулась, — она делает паузу, но я молчу, переваривая услышанное, и в конце концов она продолжает. — Сначала думала, что это просто чертов эффект бабочки — я сама сделала что-то не так. Несколько раз возвращалась в прошлое и пыталась всё поменять, но с тобой мои способности не работали. Я боялась и не придумала ничего лучше, кроме как отморозиться и постараться забыть о тебе, — её глаза становятся влажными. — Общалась с другими людьми, постаралась тебя заменить. Но получалось хреново. Мои мысли всё время возвращались к тому, что ты почему-то не поддаешься моей силе, и меня это бесило. И ещё… я по тебе очень скучала.

Не дожидаясь дальнейших слов, я беру её за руку. Я понимаю, что этот момент мне уже никогда не удастся изменить, но я готов рискнуть чем угодно.

* * *

Ника рассказывает, как она впервые применила свои способности, заснув на лекции, и долгое время считала, что у неё было просто дежавю. Я шучу, что на наших лекциях такие ощущения у меня возникали и без каких-либо перемещений во времени.


* * *

Она называет это “проснуться из нашей реальности в другую”. Я называю это “нырками”. Названия разные, но суть одна и та же.


* * *

Я рассказываю смешную историю про то, как вернулся в 2011, чтобы купить биткоин, а когда “вынырнул”, оказалось, что он так никогда и не взлетел в цене. Я пытался несколько раз и в конце концов бросил эту затею, вернув всё обратно. Мы некоторое время рассуждаем о теории хаоса и о том, что возможно по невероятному совпадению именно в той ветке реальности, в которой мы живём, сложились все нужные обстоятельства для этого криптопузыря.


* * *

Она рассказывает, как пыталась играть на ставках, но оказалось, что исходы большинства матчей практически случайны. Со смехом мы сходимся на том, что единственный действительно легкий способ заработать на нашей способности — вовремя перевести все деньги в доллары.


* * *

Холодает, и я укутываю её в свою рубашку.


* * *

Я рассказываю про правила “нырков”, которые вывел для себя. Когда я вслух жалею, что после пробуждения прошлая версия меня не помнит о том, что состоялся “нырок”, Ника высказывает очевидную идею, заставляя меня почувствовать себя идиотом. Оказывается, что с того самого дня, как она впервые обрела способности, она ведёт дневник. При необходимости она возвращается в прошлое и просто оставляет в дневнике указания для самой себя.

Это отдается у меня в голове тяжелым воспоминанием. Я осознаю, что именно это Макс и делал в отчаянии в том заброшенном доме — писал дневник. Я спрашиваю у Ники, не сталкивалась ли она с другими путешественниками во времени. Получив отрицательный ответ, рассказываю ей шокирующую историю про Макса, а также жутковатое воспоминание из детства.

Мы задаемся вопросом: сколько ещё таких же, как мы, ходит по миру? Со сколькими из них мы пересекаемся каждый день, сами того не зная?


* * *

Порыв прохладного ветра колышет камыши, будто бы гигантской рукой приглаживая их верхушки. Ника прижимается ко мне. Я обнимаю её, и моё сердце ускоряется.


* * *

Ника рассказывает, как однажды попробовала “заснуть”, уже находясь в прошлом. Я уважительно хмыкаю — на такие эксперименты я не решался. Её опыт оказывается тоже не слишком успешным: ей удается погрузиться во второй слой буквально на секунду. Когда она “просыпается” в реальности, ей настолько плохо, что приходится пропустить работу на следующий день.


* * *

За нашими спинами слышатся голоса. Какая-то парочка останавливается в двадцати шагах позади. Незнакомая мне девушка хихикает и сообщает парню, что здесь уже занято. Мы молча ждем, пока они удаляются.

Я поворачиваюсь к Нике, и она, устав ждать инициативы с моей стороны, целует меня.

Технически это мой первый поцелуй. Эта мысль меня почему-то смешит.


* * *

Я говорю Нике, что мы с ней обязательно должны быть вместе — сама судьба дала нам в руки возможности, недоступные другим. Она совершенно серьезно заставляет меня пообещать никогда больше не использовать свои способности на неё. Я соглашаюсь.

Мы слышим, как на танцполе диджей объявляет, что уже почти время отбоя, и следующий “медляк” будет последним. Он включает незнакомый мне слащавый инди-трек. Ника решает, что это крайне романтично, и мы долго целуемся, пока мелодия не подходит к концу.

— Проводишь меня до корпуса? — шутливо спрашивает она. Разумеется, я соглашаюсь.

У корпуса она говорит, что нам пора прощаться. Мы договариваемся, что оба проснемся следующим утром спустя много лет, и если мы действительно подходим друг другу, то мы наверняка проснемся вместе.

Затем, я вижу, как глаза Ники на миг закрываются, и когда она их наконец открывает, несколько секунд смотрит на меня с удивлением, а затем хихикает и целует меня в щёку. Я понимаю, что она “вынырнула”.

Конечно, я тоже отправлюсь в будущее к Нике. Но не прямо сейчас. Я ни в коем случае не планирую ничего менять или нарушать данные обещания. Но после всего того, через что мне довелось пройти, я не собираюсь наутро довольствоваться новыми блеклыми воспоминаниями об изменившейся реальности. Я не хочу больше терять Нику и я хочу по-настоящему прожить всё, что нам предначертано.

Мне предстоит долгая дорога назад.


* * *

Когда я “выныриваю”, моя голова будто бы раскалывается на мелкие кусочки. Боль такая, что я не могу произнести ни слова. В глазах взрываются фейерверки, и я не вижу ничего вокруг. Попытка пошевелиться отдается ещё большей болью и тошнотой, которую я едва сдерживаю. В этот момент кто-то берёт меня за руку. Я понимаю, что это Ника, и в ту же секунду сознание покидает меня.


* * *

Когда я прихожу в себя во второй раз, мне уже намного лучше. Мигрень остается, но это можно стерпеть. Сквозь закрытые веки я чувствую солнечный свет и понимаю, что уже утро. Пора вставать, но я продолжаю лежать с закрытыми глазами и вспоминаю прошедшие годы.


* * *

Вспоминаю, как после лагеря мы всё лето гуляли по городу, катались вместе на велосипедах и смотрели фильмы дома у её родителей.

Вспоминаю, как в одиннадцатом классе у нас был первый секс. Неловкий, не самый удачный, но открывающий нам двери в абсолютно новый этап отношений.

Вспоминаю, как после выпускного она страшно сломала в нескольких местах лодыжку. Кости срослись, но на голени остались уродливые следы, после которых она перестала носить платья.

Вспоминаю, как мы вместе поступили в один ВУЗ на одну кафедру и в этот раз таки попали в одну группу.

Вспоминаю, как после первого курса мы набили одинаковые татуировки в одном и том же месте — на ноге, чтобы закрыть шрамы, которых она так стеснялась.

Вспоминаю, как ещё через год она обнаружила способность перемещаться в прошлое. Как она рассказала мне об этом, и мы вместе постигали границы её возможностей.

Вспоминаю, как после четвертого курса мы наконец съехались вместе, а ещё через полтора года я сделал ей предложение. Свадьба состоялась двадцать второго июня, и, разумеется, Макс выполнял на ней почетную роль свидетеля.

Вспоминаю, как на следующее утро я увидел его спящим на кресле у меня дома, очень пьяным и, что важнее всего, живым.

Вспоминаю, как после свадьбы мы улетели в “медовый месяц” в Португалию. Именно тогда в последний день отпуска, сидя в зале ожидания аэропорта, я в последний раз взглянул на счастливую Нику и наконец “вынырнул”.


* * *

Я слышу, что кто-то зовёт меня по имени, и отвлекаюсь от воспоминаний. Открываю глаза и вижу в постели рядом с собой Нику.

Но в ту самую секунду, когда свет попадает мне в глаза, адская боль возвращается сторицей. Прежде, чем я начинаю кричать, я успеваю понять, что я вижу только левым глазом.

Ника бросается ко мне. Она явно напугана. Я пытаюсь встать, но не могу. Кажется, будто каждая кость в моём теле сломана. Сквозь мучительную боль, я пытаюсь объяснить Нике, что происходит, но вместо слов из моего рта почему-то вырывается нечто нечленораздельное. Наконец у меня получается выдавить из себя слово “скорая”, и Ника хватается за телефон.


* * *

Когда меня привезли в больницу, я уже частично пришел в себя. Врачи долго обследовали меня, делали несколько CT-снимков мозга и ставили взаимоисключающие диагнозы. В конце концов они сошлись на том, что у меня произошел атипичный ишемический инсульт: это вроде как объясняло большую часть симптомов, начиная от частичной потери зрения и заканчивая дефектами речи.

Я не настаивал на уточнении диагноза: мне было прекрасно понятно, что современная медицина не имеет представления о том, что происходит с мозгом, когда его нейроны пытаются перестроиться, чтобы совместить внутри себя несколько лет противоречивых воспоминаний.

Несвязная речь и нарушенная координация прошли довольно быстро. Через несколько недель меня почти оставили мигрени. Однако правый глаз так и не удалось восстановить. Но этим последствия не ограничились.

Во-первых, когда меня наконец выпустили из реанимации, нас с Никой ждал долгий неприятный разговор. Она кричала на меня, называла безответственным идиотом и обманщиком. Мне в общем-то было нечего этому противопоставить. Я был виноват по всем статьям.

Вскоре она успокоилась и частично меня простила. Но когда меня выписали из больницы, меня ждал ещё один удар ниже пояса.

Я попробовал “нырнуть” и не смог.

Мы долго работали над этим. Ника пыталась мне помочь, первое время веря, что я просто растерял навык. Безуспешно — я лишился своей силы.

Тому, кто никогда не имел такой возможности, будет сложно меня понять. Попробуйте представить, что однажды утром вы проснулись и поняли, что забыли, как ходить. Вы опускаете обе ноги с кровати, пытаетесь на них встать, но они вас не держат. Примерно так чувствовал себя я в этот момент.

А ещё я вспомнил, как давным-давно в моем детском воспоминании дядя Миша сказал: “Когда ты зафиксируешься, то поймешь”. Конечно, я не могу знать наверняка и лишь предполагаю, но мне до сих пор кажется, что каждый человек имеет какой-то внутренний резерв жизненной силы. Каждый раз, когда мы перемещались в прошлое и обратно, мы тратили его. Не знаю уж, восстанавливался он потом или нет, но это уже не важно — когда я совершил свой последний прыжок, я пробыл в прошлом слишком долго, и когда я вернулся, мой резерв исчерпался до нуля. Я зафиксировался.

Ника понимала, как мне тяжело, и искренне сочувствовала. Но это не помогало. Она была успешной программисткой, идеальной во всём (ещё бы ей не быть идеальной — она всегда имела возможность исправить что угодно). Я был инвалидом, страдающим от постоянных головных болей и глубокой депрессии. С каждым днем мы отдалялись всё больше, и я винил в этом только себя.

Помимо невозможности перемещаться, меня ждал ещё один неприятный сюрприз. Теперь, когда я был зафиксирован, моя память стала работать иначе. Каждый раз, когда кто-нибудь менял прошлое, я продолжал помнить старую версию событий, а не измененную.

Впервые это проявилось почти незаметно — как-то раз Ника позвонила с работы и попросила поискать её ключи на шкафу. Я нашёл их, о чем и сообщил. Следующее, что я помню — я сижу за компьютером, телефон выключен, а ключей на шкафу нет.

Сначала я испугался и списал это на провалы в памяти из-за повреждений мозга: врачи предупреждали, что такое может случиться. Но когда вечером я рассказал об этом Нике, она шокировано объяснила мне, что после звонка “нырнула” в утро и взяла ключи. Я физически не мог об этом помнить — в этой версии реальности ей было незачем мне звонить.

С тех пор пропасть между нами стала ещё больше, и в общении всё чаще стало сквозить недоверие.

Кроме того, я стал замечать и другие изменения, ясно свидетельствовавшие о том, что вокруг существует множество путешественников во времени, не стесняющихся постоянно редактировать прошлое.

Так в одно прекрасное утро в разговоре с Никой я узнаю, что мы планируем идти на концерт twenty one pilots. Проблема в том, что я впервые слышу об этом исполнителе. Концерта Manic Subsidal, на которых мы собирались, я в интернете не нахожу. Как и вообще самой группы.

В другой день я загружаю третьих героев, только чтобы обнаружить, что мой любимый замок отсутствует в игре. Поиск в интернете подсказывает, что его собирались добавить, но отменили из-за негативной реакции фанатов.

Порой я действительно начинаю путаться в воспоминаниях. Еду в гости к отцу и выхожу не на той остановке. В разговоре с матерью упоминаю друга детства, которого никогда не существовало. Забываю дома огонь на плите (при этом я уверен, что выключал конфорки): Ника ругается на меня, но потом видит моё шокированное выражение лица и начинает просто плакать.

В этот момент я неожиданно осознаю, что дядя Миша скорее всего не был шизофреником.

Самое тяжелое — видеть в глазах окружающих жалость и сопереживание. Они думают, что я пережил ужасную травму и теперь страдаю, путаясь в воспоминаниях и забывая реальный мир. Каждый раз мне хочется закричать им в лицо, что это они не видят реального мира и не понимают, что их жизнь каждый день переписывается снова и снова небольшой группой людей, в руках которых лежит реальная власть.

Всё это напоминает индивидуальный ад, спроектированный лично для меня. Я один понимаю, что на самом деле происходит, но не могу никому объяснить.

Каждую ночь я засыпаю с мыслью о том, что я хочу “проснуться” из этой реальности.

Но не могу.

Автор: Игорь Шанин
Источник: https://mrakopedia.net/
----

Кристина останавливается, чтобы перевести дыхание и оглядеться. Кругом беспорядочно торчат березы и сосны, покачиваются на ветру ветки ежевики и шиповника. Травяной запах перемешивается с хвойным, а солнце печет так бессердечно, что хочется перенестись в самую суровую зиму, зарыться с головой в сугроб да там и остаться. Еще рюкзак этот — внутри всего-то пара бутербродов и недопитая бутылка воды, но по ощущениям почти что мешок с картошкой. Жаль, что дорога такая убитая и пришлось оставить машину на обочине еще два часа назад.

Кристина тяжело вздыхает: тропинка поднимается вверх, и с каждым шагом подъем все круче. Будь это какая-нибудь обычная прогулка, она бы давно повернула назад, чтобы мчаться домой, высунув руку из открытого окна машины. Потом принять холодный душ, обсохнуть и еще раз принять холодный душ.

Но это не обычная прогулка. Слишком долго Кристина грезила об этом путешествии. Слишком много сил потратила, чтобы оказаться здесь. Теперь нельзя поворачивать назад.

Через пять или шесть километров будет крохотная деревушка. Кристина была там ровно десять лет назад, когда им с сестрой Ирой едва исполнилось по одиннадцать. Родители, профессиональные фотографы, приехали сюда, чтобы сделать шикарные снимки природы для какого-то журнала, а детей притащили, потому что не с кем было оставить. Жители деревни уверили, что никаких опасных хищников в округе нет, поэтому родители отпустили Кристину с Ирой побегать, пока сами занимаются работой. Тогда была такая же жара, так же пахло травами и хвоей. Это все, что Кристина помнит про тот день. Вечером ее нашли на опушке леса без сознания с ушибом головы, а Ира пропала без вести. Потом были поиски, вертолеты над лесом, люди в ярких оранжевых жилетах, собаки, но все безрезультатно. Мама много плакала, а папа постоянно кричал на кого-то по телефону.

Кристина долго не могла принять, что Ира не вернется. Ей чудилось, что сестра вот-вот с хохотом выпрыгнет из-за угла. Что сестра разбудит ее ночью и попросится лечь под одно одеяло, потому что приснился кошмар. Что сестра мелькнет в толпе лиц в школьной столовой и попросит занять место в очереди к буфету. Но шли недели, потом месяцы, потом годы. Иногда Кристина просила родителей отвезти ее в ту деревню, чтобы поискать Иру, но всегда получала один ответ: «бригада спасателей не нашла, а ты и вовсе заблудишься».

Тысячу раз Кристину водили по врачам, однажды даже заплатили за несколько сеансов гипнотизеру, но это ни к чему не привело. Травма головы надежно стерла воспоминания о случившемся, не предоставив ни единого шанса достучаться до разгадки.

В этом году Кристина окончила институт и была, наконец, признана родителями достаточно взрослой, чтобы поехать на отдых без присмотра. Она не призналась о конечной цели путешествия, наврала про живописное озеро, куда обещала свозить подруга из соседнего города. С подругой даже был заключен уговор на случай, если мама решит ей позвонить или написать. Но мама поверила на слово, и теперь, подходя все ближе к деревне, Кристина хмурится от угрызений совести. С другой стороны, это все же лучше, чем сказать правду и в итоге никуда не поехать.

За прошедшие годы деревня ничуть не изменилась: пара десятков домиков из потемневшего от времени дерева, непуганые курицы, снующие прямо под ногами, любопытные жители, выглядывающие из-за заборов. Привязанная к столбику коза выглядит упитанной и деловитой. Дальше, рукой подать, начинается густой лес. Тот самый. Несколько раз Кристина искала информацию об этом месте в сети, но все тщетно, только пара очерков с порталов фотографов, где все хвалят красивую природу и отзывчивых местных.

— Куда это такая красивая намылилась? — раздается из-за спины так неожиданно, что Кристина ойкает, оборачиваясь.

Там невысокий мужичок лет сорока в майке-тельняшке и кепке, натянутой на самые глаза. Кожа такая загорелая, что кажется почти черной, а руки крепкие и жилистые. Грязные спортивные штаны закатаны по колено, из-за уха торчит замызганная самокрутка. Приветливо скалясь желтыми кривыми зубами, мужичок продолжает:

— Только не говори, что мимо шла, сюда забрести — это постараться надо.

— Я в лес, — говорит Кристина, неуверенно поправляя сползшую лямку рюкзака.

— И зачем же тебе этот лес?

В другой ситуации она молча прошла бы мимо, вежливо улыбнувшись, но незнакомец выглядит слишком уж добродушным и безобидным.

— У меня там сестра пропала. Десять лет назад.

Мужичок не удивляется:

— Было такое, припоминаю. Бедняжку всем миром сюда слетались искать, такая суета была. Но ведь так и не нашли?

— Не нашли.

— Тогда чего ты хочешь?

Этот вопрос Кристина задавала себе не один раз. Для чего ей эта деревня и этот лес? Что она сделает, прибыв сюда? В такой ситуации остается только надеяться на что-нибудь смутное и маловероятное. Например, что пробудятся воспоминания. Или, быть может, получится увидеть что-то, что спасатели упустили. Папа не раз говорил, что тело ребенка может лежать в кустах у тропинки, люди сто раз пройдут мимо и не заметят. Таких случаев немало. Но это слишком пессимистично. Глубоко в душе Кристина тешит себя фантазиями, что каким-то чудом может оказаться, будто Ира выжила и провела все это время в лесу, живя в избушке и питаясь кореньями.

— Просто посмотреть, — говорит она. — Я была маленькая, когда это случилось, мне не дали толком поискать. Наверное, теперь я смогу хотя бы немного успокоиться.

После заминки она добавляет с неловкой улыбкой:

— Да и вообще, вдруг она живая и обитает где-нибудь здесь. Вы не видели? Она должна выглядеть как я, мы близнецы.

— Да нет, — качает головой мужик. — Тут все на виду, все друг друга знают. А в лес я бы не советовал, у нас туда давно никто не ходит.

— Почему?

— Там встала Мутная вода, не пройти никак.

— Что за Мутная вода?

Мужичок переминается с ноги на ногу, оглядываясь. Только тут Кристина замечает, что их слушает по меньшей мере человек десять — за заборами, в окнах, на рассохшейся скамейке неподалеку. Старики и молодые, мужчины и женщины. Лица у всех одинаково загорелые и по-простецки дружелюбные. Никто даже не пытается скрыть, что подслушивает.

— Что за Мутная вода? — повторяет Кристина.

— Никто не знает, — отвечает дородная старуха, непонятно как оказавшаяся рядом.

Она одета в засаленный ситцевый халат салатового цвета. На голове косынка с узором из ромашек, а в руке деревянная клюка, отшлифованная прикосновениями мозолистых пальцев до глянцевого блеска. Тяжело опираясь на клюку, старуха наклоняется к Кристине так близко, что можно учуять запах пота и табака:

— А тебе если сказали, что не советуют туда ходить, значит, не ходи.

— Раз никто не знает, чего тогда бояться? — спрашивает Кристина.

— Чтобы бояться, не обязательно знать, — отвечает старуха. — Темные силы чувствуются душой, а не головой.

Внутри зыбко колышутся нехорошие предчувствия, а потом просыпается странная обида на этих людей:

— Почему вы не предупреждали про злые силы, когда мы приехали сюда с родителями в тот раз?

Старуха глядит в ответ ясным взглядом:

— В то время этого еще не было.

— А когда началось?

— В то время и началось.

Непонимающе переводя взгляд со старухи на мужика и обратно, Кристина пытается мысленно сложить пазл: в свой прошлый приезд они пробудили какие-то темные силы. Если на самом деле так, то исчезновение Иры не случайно, тут есть кто-то виноватый. Или что-то виноватое.

— Возвращалась бы ты домой, — говорит старуха. — А то стрясется еще чего.

Кристина кивает, отступая:

— Спасибо. Но я издалека приехала, схожу хотя бы посмотреть.

— Посмотреть можно, — улыбается мужичок. — Но близко не подходи и ничего не трогай.

— В лес ты все равно не пройдешь, — добавляет старуха. — Говорят же тебе, там встала Мутная вода. Никакой корабль ее не перейдет.

Когда Кристина разворачивается, чтобы уходить, старуха бросает ей в спину:

— Бойся Мутной воды!

Стараясь ни на кого не смотреть, Кристина удаляется почти бегом. И как только эти сумасшедшие умудряются создавать о себе благоприятное впечатление у приезжих? Надо будет написать собственный отзыв по возвращении.

Старая тропа уводит из деревни выше в гору. Когда домики остаются позади, деревья сгущаются, обступая со всех сторон будто строгие немые стражники. Это уже не та редкая поросль, что была совсем недавно. Тишина здесь непривычно плотная, а трава под ногами радушно мягкая. Если ты городской житель, то сразу чудится, будто попал в какое-то другое измерение.

Проходит едва ли больше получаса, когда тропинку перекрывает лужа, неподвижно застывшая у ног как огромный кусок стекла. В отражении видно кусочек синего неба сквозь прореху в зеленых кронах.

Кристина замирает. Взгляд мечется по сторонам: справа и слева непролазный бурелом покуда хватает глаз, другой дороги нет. Жара так и давит, забираясь в легкие душными щупальцами и иссушая все изнутри. Затея поисков Иры с каждой секундой кажется все менее разумной.

Мысленно отгоняя сомнения, Кристина присаживается у самой кромки лужи и недоверчиво щурится. Веет спасительной прохладой, так и хочется опуститься еще ближе. Это и есть Мутная вода? Она совсем не мутная — видно все дно с торчащими из грязи тонкими червячками корней, серый тяжелый камень, несколько прошлогодних листьев и много хвои. И так на пару метров вперед, а потом тропинка вновь выныривает на свет и уводит дальше, заросшая и еле различимая. Лес по ту сторону безмолвен, не слышно ни пения птиц, ни шума листвы. Даже солнце там будто бы приглушенное, неуверенные лучи едва пробиваются сквозь заросли.

Несколько минут Кристина чутко прислушивается, но уши так ничего и не улавливают. Зато сердце замедляет ход в неясной тревоге, словно почуяло что-то враждебное.

«Темные силы чувствуются душой, а не головой».

Теперь Кристина в полной мере понимает, о чем говорила старуха. Сам воздух тут пропитан чем-то обреченным и неосязаемым, будто стоишь прямо под падающей бомбой, и нет ни единого шанса увернуться. Пройдет всего несколько секунд, и все исчезнет.

«Бойся Мутной воды».

Но она совсем не страшная. Опасность исходит не от лужи, а из леса. Там есть кто-то, какой-то лесной дух, и прямо сейчас он глядит из дремучей глуши, не желая выходить. Он связан с исчезновением Иры, иначе и быть не может.

— Верни мне сестру! — кричит Кристина.

Голос тонет в чаще без какого-либо намека на эхо. Ответа нет, только все та же непоколебимая тишина. Не качаются ветви на ветру, не скачут по темным стволам белки, не зудят комары и мошки. Все застыло в предвкушении чего-то непонятного.

Кристина хрипло зовет:

— Ира!

И снова никакого ответа. Потому что никто ничего не скажет, пока она сама не зайдет в лес. Пока лично не вступит в контакт с этим безликим лесным духом.

«Никакой корабль ее не перейдет».

Сейчас это кажется смешным — глубиной Мутная вода почти по колено. Какой уж тут корабль? Главное, закатать джинсы повыше и не поскользнуться на камне.

И все же Кристина взволнованно стискивает зубы, протягивая руку к неподвижной поверхности. Лицо в отражении выглядит напряженным — брови нахмурены, губы сжаты. Когда пальцы погружаются, пуская круги по водной глади, Кристина вздрагивает от неожиданности — вода такая ледяная, что кости сводит почти мгновенно. Холод неспешно расползается по коже, и поначалу это кажется настоящей благодатью, потому что жара тут же отступает. Но проходит несколько секунд, когда ладонь краснеет и коченеет, тогда Кристина пытается ее вытащить, но не получается. Вода держит крепкой хваткой и неторопливо затягивает внутрь, будто где-то на дне открылся слив.

Упершись другой рукой в землю так, что хвоинки впиваются в ладонь, Кристина тянет изо всех сил, но все тщетно. Лужа засасывает глубже, мелкая рябь на поверхности искрится и разбрасывает солнечные блики, а холод усиливается с каждой секундой, и вот вместе с дыханием изо рта уже вырывается пар.

— Помогите! — кричит Кристина, когда рука увязает по локоть.

Надо было хотя бы на мгновение предположить, что опасения местных не могут быть беспочвенными. Им-то виднее, они ведь живут рядом. Нельзя быть такой глупой.

Рука, совершенно онемевшая, уходит все глубже. Кристина всхлипывает от натуги и дергает из последних сил, едва не вывихивая плечо. На короткое мгновение хватка воды ослабевает, и в душе вспыхивает отчаянная радостная надежда, но потом тиски сжимаются снова, дергая в ответ, и Кристина падает в лужу всем телом.

Она машинально вытягивает руки вперед, чтобы упереться в дно, но его нет. Вода поглощает целиком, одним махом принимает в неуютные объятия. Неизвестно откуда взявшееся течение уносит куда-то вниз, крутя и бросая из стороны в сторону. Перед глазами мелькает то солнечный свет сквозь волнующуюся прозрачную толщу, то черная темень бездны. Холод такой сильный, что проникает в каждую клетку тела, добирается до мозга костей, до нервов крепко сжатых зубов.

С трудом удерживая себя в сознании, Кристина машет руками и пытается грести, но ничего не выходит. Когда-то она ходила в бассейн, где училась разным подводным трюкам, многие из которых помогли бы сейчас вынырнуть, но все навыки мгновенно позабылись, съеденные яростной паникой. Проходят драгоценные секунды, а она так и барахтается, бесполезно бултыхая ногами.

Когда кислород в легких заканчивается, а в голове начинает меркнуть, вода говорит:

— Ты вернулась.

Голос звонкий и мелодичный. Кристина мгновенно узнает его, хоть и не слышала целых десять лет.

— Пей.

Еле трепыхаясь как попавшая в каплю смолы муха, Кристина смотрит на вырвавшиеся изо рта пузырьки воздуха. Они бодро уносятся вверх, к свету и свободе, а она все глубже и глубже падает вниз. Вода устремляется в ноздри и рот, заполняя все нутро. Она студеная и соленая.

— Это мои слезы.

Сознание отключается, и перед глазами, будто цветные сны, вспыхивают воспоминания.

Они убежали далеко в лес. Гораздо дальше, чем разрешили родители. Тут вкусно пахло природой, было светло и жарко. Красиво чирикали птицы где-то в высоких кронах, беззаботно порхали коричневые бабочки, похожие на летающие кусочки сосновой коры. Кругом сплошь зелень с вкраплениями ярких ягод. Кристина и Ира много смеялись, собирая по пути самые красивые листья, чтобы подарить маме. А потом вышли к обрыву глубокого оврага.

Все произошло слишком быстро. Ира наклонилась, чтобы посмотреть вниз, не удержала равновесие и упала, в последний момент схватившись за ногу Кристины. Они едва не полетели кубарем вместе, но Кристина зацепилась руками за шипастый куст. Так прошло несколько мучительно долгих минут. Ира кричала и плакала, а пальцы Кристины были готовы вот-вот разжаться от напряжения и боли. Все их красивые листики упорхнули вниз, напоминая тех бабочек. Очень скоро Кристина поняла, что вдвоем не выбраться. Можно либо сорваться обеим, либо толкнуть Иру и выбраться самой. И больше нельзя ждать. Она зажмурилась, когда ударила сестру ногой. Сразу стало легче, и, тяжело дыша, Кристина выползла наверх.

Ира все еще катилась по обрыву в клубах пыли, кувыркаясь и маша сломанными руками. Совсем не кричала — наверное, сразу ударилась обо что-то и потеряла сознание. Утирая грязными руками слезы и сдерживая крик, Кристина побежала по тропе в сторону деревни. Надо позвать взрослых, они будут ругаться, но потом что-нибудь сделают, и все будет хорошо.

Ира вернулась за ней на опушке. Глаза не видели ее, но душа чувствовала повсюду — в траве под ногами, в окружающих деревьях, в самом воздухе. Она не хотела отпускать Кристину. Хотела, чтобы они остались здесь вместе. Она цеплялась за платье ветками, лезла в лицо паутиной. Она подвернулась под кроссовкой корявым корнем, и Кристина с размаху упала, сильно ударившись головой об камень. Потом стало темно.

Жадно хватая ртом, Кристина выныривает из воды и выползает на сушу. Жара с готовностью набрасывается снова, пытаясь согнать холод с кожи. Мягкая трава щекочет ладони. Дрожа всем телом и отплевываясь, Кристина выпрямляется, чтобы осмотреться. Это другая сторона, куда боятся ходить местные. Значит, она перешла Мутную воду. Сделала то, что никакому кораблю не по силам.

По тропинке, аккуратно перешагивая разросшиеся сорняки, приближается светловолосая девочка в ярко-синем платье, ничуть не поблекшем за прошедшие годы. Тяжелые ветви склоняются над ней, будто охраняя. Это она все время была лесным духом, наблюдающим из зарослей.

Тоска и скорбь вспыхивают внутри ядерной вспышкой, такой сильной, что Кристина невольно прижимает руки к груди:

— Я… Не хотела. Это я виновата, мне так жаль, мне очень…

— Ничего, теперь никто не виноват. — Ира останавливается рядом и показывает пальцем. — Смотри.

Обернувшись, Кристина видит саму себя, плавающую в Мутной воде лицом вниз. Руки раскинуты в стороны, волосы легонько колышутся как водоросли, доставая до дна. Одна лямка рюкзака оторвалась, и он плавает рядом будто дохлая раздувшаяся рыба. Широко распахнув глаза, Кристина подходит ближе, чтобы увидеть в отражении еще одну светловолосую девочку, как две капли похожую на ту, что вышла только что из леса. Горечь в груди медленно блекнет, выцветает как краски на забытом под ярким солнцем фото.

Ира глядит неподвижным внимательным взглядом:

— Теперь мы вместе.

Она берет сестру за руку и тянет за собой в темную чащу. По пути Кристина последний раз оглядывается на Мутную воду.

— Скоро она высохнет, — говорит Ира.

— Почему?

Она улыбается:

— Потому что я больше не буду плакать.

История средненькая, но почему-то мне очень понравилась.
----
Автор: Андрей Бутерброд
Источник: https://mrakopedia.net/
----
Я бережно храню воспоминания о том времени, когда все еще было очень хорошо. Буквально пара месяцев, даже, наверное, чуть меньше. Наверное, звучит банально и наивно, но я бы очень хотел снова пережить это.

Мой город – дыра. Не то, чтобы маленький, но и не большой. Люди отсюда стараются уезжать. Пара районов. Повсюду валяется мусор вместе с бычками сигарет. Понятия не имею, почему люди не доходят до мусорки. Тут холодно всегда. Даже летом температура воздуха редко повышается до 15 градусов выше нуля. Люди хмурые постоянно. Увидев человека, идущего по улице даже с небольшой улыбкой, они смотрят на него брезгливо, готовые вызвать санитаров, или полицейский наряд. Возможно, эти люди и улыбаются, но только в кругу знакомых и точно редко.

Здесь редко что-то происходит. Пожалуй, самым ярким событием в нашем городе за лет двадцать было то, как один пацан, лет 15 решил выйти из френдзоны своей подруги. Он в одиночку взял аэрозольный баллончик, где-то нашел то ли лебедку, то ли хрен знает что, залез на открытую крышу и решил написать признание в любви на торце дома. И вот может он плохо привязал веревку, может она лопнула, а может он держал веревку в руках, но сорвался этот романтик вниз, с высоты последнего этажа панельного дома на бетон. На торце дома до сих пор висит надпись «Лиза я теб». Вроде он умер не сразу, еще какое-то время прожил, но не суть.

Я застрял в этом городе. Увяз с головой.

В родительском доме у меня была своя комната, но это никому не мешало просто так заходить ко мне в любое время. Жить в квартире с большим семейством на протяжении долгих лет и чувствовать себя селедкой в банке было наравне с забиванием раскаленных гвоздей в колени, для меня. Мои родители - очень гостеприимны, поэтому к нам домой часто заходили всяческие родственники и друзья отца, или матери, который я вообще никогда не видел. Что самое ужасное, они приводили своих детей. Поскольку взрослые сидели на кухне и разговаривали о жизни распивая пиво, или что покрепче, мелкий выводок сплавляли на меня. У меня же тогда был старенький ноут, на котором наверняка стоят самые современные детские игры, учитывая, что он начинал жутко лагать при открывании одного только хрома. Наверно из-за этого у меня и начались периодические мигрени.

На момент моего 18-летия черная полоса в моей жизни не то, чтобы не на долго закончилась, скорее в ней появилась пара белых вкраплений. Закончил школу (на удивление с медалью), умер родственник, который завещал мне квартиру (однокомнатная хрущевка на первом этаже, но мне этого было достаточно). Друзей как не было, так и не появилось из-за того, что я, наверное, слишком много времени уделял учебе и вообще не выходил из дому.

Учеба в ВУЗе по началу много времени не отнимала. Всего-то стоило уделять полностью пару дней учебе и не придется впопыхах корячится над курсовыми за день до дедлайна. Но плюсов из этого было мало. Как только я собирался посмотреть сериал по ноуту, или заняться чем-то еще (отдохнуть, например), как назло, начинался цирк с конями. То коты начинают реветь, то соседи начинают делать ремонт, то еще черт знает что.

Не помню, когда и из-за чего всё начало конкретно ухудшаться. Вроде в середине октября. Денег становилось все меньше. Обратиться к родителям за помощью я не мог. Для меня это было слишком позорно, я не мог сделать это чисто физически. Пришлось искать более оплачиваемую подработку.

Приходил я с работы поздно, уходил на нее почти сразу после универа. Успеваемость начала потихоньку ухудшаться.

В какой-то момент я, запустил все настолько, что более-менее опрятная однушка превратилась в свинарник. Замызганный пол, немытая посуда, осколки чашек и тарелок, какая-то жидкость на полу. Про тараканов, снующих тут и там, я помолчу. В это превратилась моя кухня. Я, когда обнаружил все это, ни имея никакого желания разбираться с этим прямо сейчас просто перенес немного посуды в свою комнату и плотно закрыл дверь на кухню, пообещав себе открывать ее как можно реже. Этим я пытался не допустить, что бы беспорядок перебрался ближе ко мне, будто эту проблему можно было решить хирургическим путем. Заходил я туда один – два раза в неделю и это заслуживает отдельной статьи на этом ресурсе.

Не смотря на мои попытки контролировать хоть что-то, все рушилось прямо на моих глазах. Самое стремное, что я понимал в какой ситуации я оказался, начинал винить себя в этом, это еще сильнее сильнее ухудшало ситуацию, круг замыкается.

Я стал очень худым, под глазами появились синяки от недосыпа. Сами глаза были постоянно красными и уставшими. Одежда стала мятой, прическа взъерошенной и не мытой. Заходить в ванную я не горел желанием: в вентиляции между ванной и туалетом кто-то периодически попискивал (не мышь, хотя возможно, но скорее всего какое-то насекомое), да и к тому же шампунь с гелем я забывал купить. Торчащие волосы на голове были похожи на медную проволоку стилизованную под парик. Наверное, со стороны я был похож на наркомана.

В ВУЗе пересел за последнюю парту, из-за вони, которая шла от меня. Отсыпался на первых парах.

Еда приобрела какой-то странный вкус. Это трудно описать человеку, который не испытывал подобного. Например, гречка приобрела вкус мыла, хлеб стал горьким, куриный бульон ролтона стал пресным. Один раз я так чуть не съел скисший суп.

Я начал лунатить. Пару раз находил себя внутри шкафа, один раз на балконе (проснулся почти сразу же из-за холода) и несколько раз просыпался идущим на кухню. Не сказать, что это был прямо лунатизм. Я просыпался и сквозь дрему отправлялся куда-то. Любая посторонняя мысль по типу: «куда я иду» могла вывести из этого состояния.

Помню, как у меня случился нервный срыв, или типа того. Оставил в автобусе свой рюкзак, в котором были usbшники, пара книг и еще что по мелочи. Вроде утрата не особо большая (сейчас жалко только сам рюкзак), но на фоне всего, что я описал выше, нервы у меня сдали. Шел, домой ругая все на чем свет стоит вслух. Пару фраз громко выкрикивал. Прохожие, наверное, хотели вызвать для меня санитаров.

Пару раз родители хотели зайти проведать меня, но поскольку я не хотел показывать им себя и квартиру я им каждый раз, при разговоре по телефону отвечал отказом на предложение встретится, последний раз и вовсе наорал, и сбросил трубку, поэтому они так и не наведались ко мне.

В то время, когда мне удавалось уснуть, я часто видел один и тот же сон. Что-то теплое, приятное, где хотелось остаться подольше. Кругом мелькали фантасмагорические образы, которые все время вытекали из моей памяти. По пробуждению сон почти полностью забывался. Забывал все кроме слов сказанными прелестным голосом. Звучит глупо, знаю, но из раза в раз сон повторялся, а запоминал я одно и тоже. Бархатный голос будто нашептывал мне на ухо один и тот же адрес.

Я относился к этому скептически. Не обращал на сны внимания. Даже не вбивал в карты. Ну может услышал где-то про адрес, вот во сне он и всплывает.

Одним утром я не выдержал. Решив прогулять универ, я начал собираться на свою вылазку. Наверно я просто хотел доказать себе, что это сон и ничего более. Вбив в карты на ноуте координаты, я понял, что нужное мне место находится в двадцати минутах езды на автобусе от моего дома. Ради этого я даже отыскал не мятую одежду и в кои то веки помылся (оказалось, что немного шампуня таки осталось).

Когда я пришел к нужному мне дому, времени было около десяти часов утра. В этом месте я никогда не был, понятия не имею, откуда я знал его адрес. Передо мною была панельная девятиэтажка. Позвонив через домофон в рандомную квартиру, и сказав что-то про забытые ключи я попал внутрь подъезда.

Нужная мне квартира была на четвертом этаже.

Задумался, что я тут делаю я только тогда, когда рука нажала на звонок. Было желание свалить из подъезда. Не из-за страха, а из-за дебильной ситуации. Я даже не представлял, что сказать хозяину квартиры. Я не имел никакого понятия, что делать дальше после того, как дверь откроется, или не откроется.

Пока я ждал хоть чего-нибудь, с той стороны повернулся замок. Дверь открыла красивая девушка.

Когда я ее увидел, я сначала растерялся. Я не мог выдавить из себя ни слова. Я рассматривал ее лицо и чувствовал, как пьянею. На вид – моего возраста. Она была чуть ниже меня, кареглазой, с прической каре. У нее были каштановые волосы и небольшие сережки в ушах.

Для меня прошла пара часов, но в реальности пара секунд.

Я ляпнул первое что пришло в голову, запинаясь и краснея, что бы не выглядеть еще глупее: что я собираюсь снимать квартиру выше и пришел познакомится с будущими соседями.

На удивление девушка впустила меня внутрь, хоть я и ожидал наихудшего.

Как оказалось, девушку зовут – Марина. Она действительно моя ровесница, учится на втором курсе гуманитарного ВУЗа. Родители в другом городе, кажется в Орле. Она оказалась доброй и разговорчивой девушкой.

У нее дома было очень уютно: однушка, деревянный паркет, у стены стол из темного дерева, чистые полки для приправ, уголок, где находится раковина стилизован под древесину, с потолка, помимо люстры, свисали на толстых проводах две лампы Эдисона, (одна выше другой). Одним словом, полная противоположность моей кухни.

Просидел я там часа два, а может и больше. Видимо я понравился Марине. Мы болтали о разном, она угостила меня печеньем. Я не заметил, как пролетело время. На улице уже стемнело. Когда я уже уходить, произошло то, чего я не ожидал. Она пригласила меня зайти в гости, как у меня будет время. Я был на седьмом небе от счастья.

Так продолжалось около двух месяцев. Мы с Мариной начали встречаться, как бы наивно это бы не звучало. Я приходил к ней в гости чуть ли не каждый день. Наконец я стал кому-то нужным. Я стал более спокойным. Начал грамотно распределять время. Из-за этого дела с учебой и работой начали улучшаться. Наладил общение с родственниками извинился за свое хамское поведение, пообещал как-нибудь познакомить родителей со своей девушкой. Пару раз я даже ночевал у Марины. Казалось, что даже погода все это время оставалась теплой.

Марина любила книги. У нее их было больше двух десятков. Остальное она читала в электронном виде. Помню пару раз она мне пересказывала сюжеты трудов разных писателей: Уэллс, Дюма, Шекли, Джек Лондон и других. Пару книг я даже брал у нее к себе на время. Для некоторых это может показаться скучным, но для меня – самое то.

Я был готов проводить у нее вечера напролет. На удивление никто из нас не предлагал выбраться на улицу, хотя мне этого и не нужно было, снаружи бушевал мороз с метелью, а у Марины в доме было тепло. Вид из окна я с трудом вспоминаю. Вроде там была обычная детская площадка, деревья, дорога, но что-то в этом всем было не так. Возможно мне показалось странным отсутствие на улице людей?

Так продолжалось до одного момента. В один вечер, когда я уходил от нее что-то произошло. Выйдя на лестничную площадку мое сознание резко покинуло меня. В глазах появились маленькие черные точки, которые увеличились за считанные секунды, и я погрузился в темноту, в которой хаотично вспыхивали зеленые, красные и синие огни в виде причудливых узоров.

Очнулся я в больнице. Прошло два дня (поступил я почти ночью, пролежал весь следующий день и на позо-следующее утро проснулся). Как оказалось, я каким-то образом провалился в лифтовую шахту заброшенного дома. Пролетел этажа 3-4 и чудом не насадился на арматуру. Сторож услышал грохот и нашел меня.

Хирург, к которому я наведывался на перевязку сказал, чтобы я в храме свечку поставил. Мне ахуенно повезло, что я сломал только левое предплечье и вывихнул плечевой сустав, а не свернул шею, или не пробил череп. Родители клялись, что будут помогать мне во всем, винили во всем себя, что недоглядели.

В больнице я лежал около двух недель. По выписке решил съездить к дому Марины, рассказать ей о случившемся. Наверное, уже тогда я понимал в чем дело. Несмотря на гипс, доехал я быстро.

Я раз 15 уточнял место, но все оказалось так, как оказалось. Ну вы поняли. На том месте, куда я приходил раньше, была заброшка.

Будто этого было мало, она находилась по совершенно другому адресу, нежели я себе нафантазировал. Видимо в первый день знакомства меня и Марины я просто колесил по городу, пока не нашел этот абандон, после чего мое воображение дорисовало там панельку.

Это было пару месяцев назад. Перелом с вывихом уже прошли. Про истинные причины произошедшего я никому не говорил. Родители стали чаще навещать меня. Помогли убраться в квартире, дали денег. Все вроде наладилось, я уже смирился с тем, что на фоне ежедневного стресса и малого сна мой мозг сам выдумал Марину и все что происходило.

Но вчера, делая уборку в квартире, внутри дивана я нашел книгу «Три Мушкетёра». Старенькая такая, напечатанная 09.06.89 (если верить надписи внутри книжонки), голубого цвета с белым силуэтом на обложке. Эта находка пошатнула мои убеждения. Все бы ничего, но у меня никогда не было этой книги. Насколько я помню, я брал ее у Марины. Да, эту книгу могли привезти родители, но это навряд ли, у них дома очень мало книг, а такой тем более не было, да и зачем им.

Сегодня я не спал всю ночь. Знаете, двоякое ощущение я испытываю. С одной стороны сейчас и так все наладилось, но с другой… Эта девушка стала для меня всем. Именн

о благодаря ней я начал радоваться жизни, она вытянула меня из затяжной депрессии. И сейчас, имея даже небольшой шанс, что все происходившее было, я не могу его отпустить.

В данный момент за окном уже вечер. Где-то там лают собаки, Солнце давно скрылось за горизонтом. На улице бушует вьюга. В редких перерывах написания этого текста я поглядываю в окно, фонари еле справляются со своей задачей.

Возможно, вам этот рассказ покажется фантастическим, но тем не менее. Сейчас я поеду по знакомому пути. Я знаю, что меня встретит знакомая панельная девятиэтажка, в которой только на четвертом этаже горит свет, в этом окне видны бордовые шторы в сетку, оттуда льется теплый свет и в нем я увижу знакомое лицо.

А если же нет… В таком случае надеюсь, что лифтовая шахта не замурована на верхних этажах того недостроя.

Валька всё ворочался. Не спал. Ворочался на веранде Казак. Ворочался отец в тёмной комнате, прогибая скрипучую сетку. Шумел между стёклами в окошке лохматый мотыль.

Слышно, как тикают часы на кухне, а из прихожей – как капает бачок рукомойника. По очереди. Тик, кап. Тик, кап. Бог его знает, сколько уже так. Может, уже на целый день натикало. Может, накапало полное ведро. А Валька всё ворочается. Не спится Вальке.

Видно Вальке через щель промеж занавесок вот сколько: палисадник с сиренью, да изгородь с портянками, да на железной дороге фонарь с проводами. Сирень – это мама сажала. У неё были цветы красные, оранжевые, жёлтые, голубые и синие. Зелёного много и без цветов. Не хватало только фиолетовых, чтобы вышла радуга. Портянки – это отец сушить повесил. А фонарь на переезде светит, и облако мотылей носится вокруг него, как снежные хлопья. Ночь на дворе.

Только видно Вальке ещё через щель: кто-то стоит за оградой. Близко стоит. Протянет руку – может отцовы портянки снять. Тяжёлый, тёмный, а толстые колья по углам, которые отец отмерял по своему росту, ему по пояс. Вздрагивает Валька, кладёт голову на подушку, чтобы видеть в щель только ночное небо, и закрывает глаза. Но не спится. Глянуть бы ещё раз: там ли?

Никого. Пусто за оградой.

Это было ещё по августу, только начали желтеть листья. Сперва Валька думал – пришёл дед Семён, сосед. Он мог зайти и за полночь, занести отцу долг или вернуть инструмент. До утра не умел терпеть, сильно совестливый. Но то был не дед Семён. Валька ворочался до самого утра, не мог заснуть. Наутро сказал отцу. Отец не поверил, однако вышел посмотреть. Вернулся хмурый. Нашёл следы. Трава примялась, указывая, что кто-то приходил из леса. С тех пор на ночь Казака загоняли в дом, а двери запирали. Но почему в ту ночь Казак не лаял? Ответа Валька найти не мог.

Лето кончилось, и Валька уехал в город, к тётке Наталье. Началась школа. Начались площади, объёмы и дроби, забили всю голову без остатка. Больше в ней не умещались ни страхи, ни тревоги. Целая эпоха прошла своим чередом: был поход с костром, был гвоздь в ноге, было две драки просто так и одна – стенка на стенку, когда на Валькиных, из двух посёлков, насели местные, городские.

Зимние каникулы начались на две недели раньше: все школы позакрывали на карантин. Валька вернулся в посёлок. В нём было всего семь домов, и так сложилось, что почти все взрослые имели работу в городе. Какое-никакое хозяйство вёл только дед Семён. У них с бабкой Зоей было две коровы, кобыла Ночка и немного кур. Каждое утро взрослые уезжали на четырёх машинах, и посёлок вымирал, оставаясь на весь день на деда Семёна, бабку Зою, бабку Катю и местных ребят, которых, считая Вальку, было четверо. Ещё, конечно, Игорь, но тот был сильно старше, с мелкотой водиться не желал и с раннего утра уезжал на мотоцикле по друзьям. Весь день за ними никто не смотрел, можно было сходить и на ручей, и к заброшенной бане внизу на болоте, и под трубу. Можно было пойти к кому-нибудь смотреть мультики на видике – кассеты у всех разные, век смотри – не пересмотришь. Родители нарочно сговорились так покупать, чтобы меняться.

Но веселей всего было на тарзанке.

В низину, к болоту, склон кренился вдоль путей. На болоте всегда было темно – давали тень большие сосны и лиственницы, стеной укрывала высокая железнодорожная насыпь. К дальней от болота окраине склон задирался всё выше, посёлок карабкался по нему, как плющ, и забор сгоревшего дома, от которого остался только заросший лебедой фундамент, тянулся уже намного выше путей. За пожарищем шёл крутой спуск в широкую ложбину. На самом верху, на старом чёрном дереве, девятиклассник Игорь построил площадку из досок и реек, а от площадки протянул стальной трос до берёзы в ложбине. Дорога получилась длинная и плавная, спускались по ней на настоящей каретке, держась за две приваренные по бокам ржавые ручки. Дух захватывало от скорости и страха, пока ноги болтались над землёй, но уже скоро каретка замедлялась, вставала и чуть откатывалась обратно, не доехав до берёзы. Дальше шла самая неприятная часть – разжать пальцы и пролететь пару метров до земли, матерясь и пытаясь не попасть задницей в крапиву. Зимой было лучше. Зимой поверх крапивы наметало пушистый сугроб.

Утро за окном искрилось снегом, в печке трещали дрова. По телевизору шло “Слово пастыря”, а после, значит, будет “Дисней”. Валька макал жирный блин в вазочку, рисовал сгущёнкой на сгущёнке буквы, ёлки и человеков. Человеки сразу исчезали, и Валька, как ни торопился, всё не мог дочертить их до конца. А вот буквы получались здорово.

Не успел митрополит закончить передачу, как случилось страшное. Аж сердце в пятки ушло. Валька смотрел и не верил глазам. По пузатому экрану бежали не диснеевские заставки, а белые буквы на синем фоне. Буквы были русские, но складывались в непонятное. Эфирное время решил занять местный бурятский канал с новостями.

Бурятские новости выходили раз в две недели, и всегда поверх “Диснея”. Ненавистные бурятские новости.

Горюй – не горюй, а мультики накрылись медным тазом. Можно было идти гулять. Валька проглотил сладкий печёный ком, накрыл сгущёнку и блины блюдцами, чтоб не сохли, и поставил в холодильник. Натянул подштанники, шерстяные носки, полукомбез, влез в просторные, не по ноге, валенки. Куртку застегнул. Вышел на мороз, запер дом на большой навесной замок.

До дома Савостиных Валька дошёл мигом. За ночь намело, ноги по колено проваливались в сугробы, а холодный ветер спирал дыхание. Вчера вечером, когда они с родителями ехали на машине по тёмному лесу, пурга так ревела, что думалось: может, заметёт. Может, не надо будет родителям ехать на работу, и мама будет дома весь день, будут они с ней в шахматы играть у тёплой печки, есть земляничное варенье. Но к утру пурга утихла, и родители уехали.

С Пашкой Савостиным они не виделись с лета. В школу он не ходил. Летом его укусил клещ, и началось. Сперва вдруг навалился сильный жар, заболела голова. Пашкины родители вызвали врача, тётю Таню. Для всех в посёлке она была Таней, но на самом деле её звали как-то сложно, по-бурятски. Она осмотрела Пашку и заключила: грипп. Выписала кучу лекарств, но долго пить их Пашке не пришлось. В течение следующих трёх дней ему становилось всё хуже, начало колотить и рвать без передышки. На третий вечер Пашкин отец не выдержал и отвёз его в городскую больницу.

Городской врач, старый, седой, когда узнал, что болезни уже три дня, что тётя Таня поставила грипп и велела лежать дома, долго матерился. Сразу спросил, был ли недавно укус клеща. Сказал, что у Пашки клещевой энцефалит, и положил в реанимацию. Через две недели его отдали из реанимации уже лежачим. Сказали: повезло, выздоровел. Ходить не будет, но живой. Однако, хоть врач и говорил, что болезнь прошла, а дома Пашке, по слухам, с каждым месяцем становилось хуже.

Как он там, один, лежит? Ничего не может, ничего нельзя. Тоскливо, наверное, и страшно. Жалко Пашку.

Но надежды проведать товарища не сбылись. Бабка Катя не пустила даже на порог. Она вся посерела и осунулась до того, что не узнать. От живой, рукастой, сноровистой старухи осталась одна тень.

– Куда там, моя, он лежит, не встаёт... Свет зажечь не даёт, уросит, больно, баба, выключи. С ложечки, Валюшка, кормлю его, за что маленькому такое, матерь милосердная, а. Не надо к нему, Валюшка, пускай тихо полежит.

В смутной тоске Валька развернулся от Савостиных и побрёл в верхний конец, к пожарищу. В предпоследнем доме, отделённом от заросшего фундамента забором, жили Катанаевы.

С Лидой Катанаевой, да с Пашкой Савостиным, да ещё с одним, про которого теперь и вспоминать не хотелось из-за одного дела, Валька с молочных лет облазал всю округу, упал с каждого дерева, разодрал ноги в каждом сарае. Лежали на рельсах, чтобы в груди дребезжало от приближающегося поезда, становились рыцарями и индейцами, жгли костры за ложбиной, зарывали и находили по очереди клады, рисуя карты цветными карандашами. В бане на болоте ночью искали нечисть, слушали страшные сказки деда Семёна про шулюканов, которые ходят по лесам, косматые, с когтями и с копытами, и медведь от них прячется в берлогу. Много всего было. А теперь вот что.

Валька хотел позвать Лиду гулять, но оказался фокус-покус. Четверть Лида закончила так паршиво, что отец, уезжая на работу, положил перед ней математику, запер дом и отключил электричество, чтобы не смотрела телевизор. Предполагалось, что вечером она обойдётся фонариком, свечами и керосинкой, а там и родители вернутся. Лиду давно уже не боялись оставлять со спичками, она сама топила печь, сама варила на ней еду.

– А окна? Окна все проверила?

– Дурак, что ли? – посочувствовала Лидка через дверь. – Их утеплили давно. Разберу – жопу мне всю разберут потом. Вообще до восемнадцати лет из дому не выйду.

– А у вас в котельную дверь была. Может, через неё?

– Ага, конечно. Там знаешь, какой шкафище стоит? Батька двигает – кряхтит, при том, что штангист.

– Да ёкалэмэнэ, вообще никак, что ли? – спросил Валька с затаённой надеждой.

Лидка на очевидные вещи отвечать не собиралась, но Валька очень живо представил, как она за дверью закатывает глазёнки и показывает средний палец.

И вдруг что-то проблеснуло. Валька, не будь дураком, отреагировал быстро, сцапал за хвост – и тогда увидел, что это проблеснула мысль.

– А знаешь, что?

Лида молчала.

– Лид, ты тут?

– Тут, тут. Говори.

Мысль была простая и гениальная в своей простоте. Навесной замок у Вальки был старый, большущий, и подходил к нему толстый потемневший ключ, который вставлялся в знакомую по любому мультику скважину, похожую на человечка в платьице. К такому, пожалуй, только ключ и подойдёт. Но вот на сарае, куда однажды в наказание сунули Валькин велик, замок был новый, с тонкой извилистой скважиной и маленьким плоским латунным ключиком. Его Валька научился вскрывать карманным ножиком, чтобы брать велик и незаметно ставить на место до приезда родителей. У Катанаевых замок был точно такой же. Одна беда: ножик Валька не взял.

– Сдурел? Сломаешь замок – батька тебя потом сломает. И правильно сделает, кстати, но сперва-то он меня порешит, а меня вот как раз не за что. Я ещё пожить хочу.

За десять минут уговоров и заверений, что сто раз так делал, Валька начал уже подмерзать. Одно дело – бегать и скакать в семи шубах, и совсем другое – торчать на крыльце. Но не успел Валька плюнуть и сказать, что пускай сидит тогда до вечера, как Лидка прекратила ломаться и побежала на кухню. Валька чертыхнулся – кто их, женщин, разберёт? Через минуту в крохотную форточку вылетел тонкий острый нож – едва удалось увернуться.

– Ты смотри, куда швыряешь-то, психичка!

Замок был не совсем такой. А если сказать точнее, то совсем нихрена не такой. Ух, и поматерился Валька, ковыряясь в нём ножиком. Самый тонкий кончик сломался, но тут уж ничего не попишешь, может, не заметят, а заметят – так не подумают, что он пал жертвой преступного сговора со взломом. Но наконец остриё прижало какую-то малипусенькую педальку, нож свободно провернулся, и замок безжизненно повис на петле. Закрывать его снова они побоялись – вдруг второй раз открыть не получится. Повесили так, для вида.

Болото в низине было лесом ближним, а дальше начинался лес дальний. Такая граница получилась потому, что извилистая железнодорожная насыпь шла полукругом, высоким крепостным валом отсекая посёлок на холме и тенистую низину от другой стороны, где начинался уже совсем густой и тёмный лес. Самым страшным местом на болоте, кроме бани, была старая водопропускная труба под насыпью, где летом бежал крохотный ручей. Зимой труба была скована льдом и увешана огромными сосульками со всех сторон, как сказочная пещера. Лёд в ней застывал такой прозрачный, что виднелись камни на дне ручья, и из-за того, что вода намерзала слоями, когда ручей бежал поверх ледяной корки или капало со свода, получались странные, иногда красивые, а иногда пугающие фигуры. По одну сторону трубы лежало подёрнутое тенью болото, а по другую – и вовсе глухой лес. Труба была как бы воротами из неуютного, но привычного и более-менее обжитого мира в мир тёмный, неприветливый и таинственный. Особенно неспокойно здесь было на закате, когда синие тени деревьев удлинялись, снег на болоте окрашивался алым, лучи причудливо играли в фигурах изо льда, а лес на том конце ледяной пещеры уже стоял чёрный, как ночью. Каждый раз, видя это, Валька спешил домой, подгоняемый странным чувством, словно надо успеть убежать отсюда, пока солнце не село, иначе что-то случится. И он вздыхал с облегчением всякий раз, стоя на склоне у коровьего загона и глядя на болото, с которого сползали последние закатные лучи.

Конечно, став старше, они исползали всё болото на пузе – а как иначе? Баню побаивались и днём, но всё же один раз осмелились забраться туда ночью, с фонариком. Страшно было до чёртиков, пугал каждый шорох, даже если не считать демонов, полтергейстов, шулюканов, чотгоров, оборотней и прочего винегрета из книжек, кино и сказок деда Семёна. Самые обычные бичи из больших деревень иногда кочевали по лесам и полям, собирая грибы, воруя собак на мясо и обнося в отсутствие хозяев избы и тепляки, чтобы купить водку на попутном полустанке. За лысой сопкой, километрах в пяти, завелась волчья стая и уже успела зарезать нескольких овец в поселении – административном центре всего муниципального образования из нескольких крохотных посёлков в горах. Нет-нет, да сбегали далеко на севере зеки, и шли всегда на юг, к теплу, к железной дороге. Кое-где бродили по лесу цыгане. И это, на минуточку, если всё же не считать демонов, полтергейстов, шулюканов, чотгоров и оборотней. А попробуй-ка их не считать!

Первым делом пошли на пожарище. Каретка, конечно, приржавела с лета. С полчаса они искали машинное масло у Лидкиного отца в сарае, ещё полчаса Валька возился и пыхтел на дереве, как какой-то бескрылый тетерев, смазывая каретку и молотком пытаясь заставить её двигаться. Наконец взялся за ручки для пробы, вцепился покрепче – и прыгнул.

Ух, как понесла! Со скрежетом, только ветер в ушах. Валька за считанные секунды пролетел метров сорок, глядя, как со страшной скоростью приближается берёза. Не долетев до ствола, замедлился, откатился немного назад, повис, почти касаясь ногами сугроба. Спрыгнул – и провалился по грудь. Захохотал. А наверху засмеялась жеребёнком Лидка, потянула за проволоку, подтягивая каретку обратно.

Вдвоём они до соплей накатались на тарзанке, наигрались в снежки – снег лепился прекрасно, и даже не мешал разыгравшийся опять ветер. Нахохотавшись досыта, они умолкли, горячие и красные от мороза, как редиски, и вдруг, не сговариваясь, пошли на другой конец деревни. К коровьему загону, за которым склон вёл в низину. Шутка ли – с лета не бывать в родных местах! Валька видел в глазах Лиды тот же огонёк, который ощущал под своей курткой. Баня зимой ещё красивее и страшнее, чем летом, а труба – и вовсе Третьяковская галерея. Снег опять повалил хлопьями, но Валька успокаивал себя: сейчас одним глазком бы глянуть, и обратно. Одна нога здесь, другая там.

– Тоже хочешь по болоту пошариться?

– Спрашиваешь! – фыркнула Лидка. – Наших с города сюда привезти – думаешь, пошли бы с нами? Да мы бы их под автоматом не загнали! Наши страшилки травят – всякий бред собирают, а я как расскажу про нашу баню и трубу – у всех глаза по пятаку. И пятна на штанах.

Последние два слова Лидка произнесла медленнее прочих, как-то растерянно. Она остановилась. Валька быстро нагнал её.

– Чё встала?

– Валька, посмотри туда.

Валька посмотрел, куда показывала Лида, ничего не увидел, но испугался выражения её лица. И почти сразу рассердился: пугает, кобыла.

– Шулюканов увидела, психичка?

– Валь, посмотри, – тихо повторила Лида. – Вон туда глянь. Рядом с трубой. Что это такое?

Валька посмотрел ещё раз, и сразу ёкнуло внутри. Первый раз он принял что-то тёмное между берёз, почти неразличимое в лесной тени, за давно знакомый горелый остов толстой листвянки, в которую ударила молния. Вот только на том месте, слева от трубы, его быть никак не должно. Там вообще ничего нет.

– Пойдем мультики дома посмотрим, – пробормотал Валька, ухватив Лидку за рукав, и чуть не вприпрыжку пошёл прочь, волоча её за собой. Пройдя шагов пятнадцать, он не стерпел и быстро глянул через плечо на лес в низине.

На том месте не было ничего.


Валька пытался отвлечься. В голове вертелись мысли о лете. Все они были про ночь, когда не залаял Казак. Валька гнал мысли прочь, но они уворачивались и прятались по углам. Лидка даже не подкалывала, что струсил – видно, испугалась не меньше. Только вот она прошлым летом не видала в окне то же самое, что увидела в лесу в этот раз. Страшно. Не показалось ведь?

Они посмотрели “Аладдина”, и стало полегче. А к середине “Покахонтас” Валька успокоился окончательно.

– Тебе домой пора, – начал он, когда кончилась кассета. – Родители скоро будут.

– Мне пора? – зло ответила Лидка. – А тебе не пора? Друг, называется. Не хочешь провожать – не надо, только тебе всяко-разно идти. Кто меня на замок закрывать будет? Или хочешь, чтоб батька увидел, что меня кто-то снаружи открыл?

Валька мысленно выругался. Он совсем забыл про фортель с замком.

– А я сказал – одна топай, что ли? Одевайся, пошли. Последние грибы встали на дыбы. Гля, прынцесса нашлась – домой её не ведут. Щас бегом побежишь, с пинка.

Лидка показала средний палец, но, вроде, не обижалась.

Солнца не было видно за серыми тучами, и мело уже не на шутку. Дальние сопки совсем скрылись за сплошной белой пеленой. Ветер крепчал, дул навстречу, и Валька шёл впереди, пригнув голову и заслоняя мелкую Лидку. Когда тяжёлая деревянная дверь захлопнулась, он с упоением втянул ноздрями тёплый воздух. Лидка хорошо протопила избу за утро, и внутри до сих пор было жарко. Вкусно пахло ёлкой – её уже принесли, но пока не нарядили. Валька вкрутил на место пробки, и на кухне загорелась лампочка. Задребезжал холодильник. Видно, собираясь на работу, злой, как чёрт, на непутёвую дочь, Катанаев-отец забыл, что холодильники тоже работают от электричества. Молоко скисло, но всё прочее сохранилось неплохо.

– Попей чаю пока, я по телефону позвоню, – сказала Лидка, ставя на скатёрку две большие дымящиеся кружки. Она вышла с кухни, а Валька переставил прокисшее молоко на нижнюю полку холодильника, чтоб никто не спутал, достал сгущёнку и забелил чай. Лидки не было долго, с полчаса. Черпая ложкой земляничное варенье, Валька слушал приглушённое нытьё за стенкой – наверное, отец материл за самовольно вкрученные пробки. Но потом она надолго затихла, и если говорила, то негромко. А когда вернулась, вид у неё был неважный.

Дороги замело. К посёлку не могла проехать ни одна машина. МЧС только-только начало работать, и в первых строках у них была точно не расчистка дороги к выселку на семь домов. Железную дорогу тоже занесло, где-то там сейчас работали “снегогрызки”, медленно и шумно ползли по рельсам, разгребая завалы, а за ними наносило новые. Но даже если смогут всё расчистить, что толку? Пригородный давно отменили, а ни один другой поезд не останавливается близко, только проносятся мимо скорые, грузовые и толкачи, освещая округу прожекторами и буферными огнями.

Ещё Лидка узнала, что дед Семён запряг Ночку и поехал в поселение за подмогой, не забыв позвонить всем своим в городе. Замело, не замело, а только кончился у бабы Зои нитроглицерин, и сегодня его должны были привезти из города Катанаевы. Вдруг прихватит сердце ночью? А если свет отключится – тут совсем пиши пропало. На машине тут и ехать-то – пустяк, только осилит ли дед Семён на лошади? Скоро восемьдесят лет старику, а хиус только ещё силу набирает, вон, как воет в трубе. Сугробы намело, пройдёт ли Ночка? На улице темнеет. А если волки? Чёрта с два от них уйдёшь ночью по сугробам.

А как же там бабка Катя с Пашкой? Старая она совсем, а на улице пурга поднимается. Некому помочь. Надо пойти к Савостиным, посмотреть.

Не слушая Лидкино нытьё, Валька распрощался с ней, оставил замок внутри на веранде – чёрт с ним, пусть узнают, но запирать её тут в пургу нельзя – и пошёл. Услышал, как за дверью лязгнул крючок, попадая в петлю. Страшно Лидке одной сидеть. А кому не страшно в такую метель? Вон, какими хлопьями уже летит, всё кругом серо, как от мотылей. Валька шёл, стараясь не упасть – ветер теперь дул прямо в спину и норовил опрокинуть в снег.

Дверь у Савостиных была не заложена. Валька, дёрнув её с силой, чтобы услышали внутри, едва не упал, когда она распахнулась настежь.

Внутри было темно. Пашке от света больно, вот и не зажигают. Света и на улице-то было уже не богато, а через окно просачивались вовсе крохи. Валька огляделся.

Печка топится, а дров рядом нет – баба Катя, значит, ушла за дровами. Не работает ни телевизор, ни радио, пахнет какими-то лекарствами и тихо, как в музее. А это ещё что?

Посреди кухни стояла здоровенная тумба. Такую даже взрослому двигать – одно мучение, а Валька бы и вовсе через порог не переволок. Зачем её баба Катя сюда выперла? Тумба не играла никакой роли в рельефе местности – до лампочки, стоя на ней, никак не дотянуться, не говоря уже про все верхние полки, до которых баба Катя всегда доставала и с табуретки. Единственным во всей комнате предметом, который имел хоть какую-то связь с тумбой, была тяжёлая крышка подполья, на которой она стояла. Только для чего?

В прихожей грохнула дверь.

Валька аж подскочил. В кухню вошла бабка Катя с полной охапкой дров. Увидев Вальку, она охнула, споткнулась. Дрова загремели по полу, оставляя ямы в линолеуме, а бабка Катя осела на лавку.

– Валюшка, ты кого, моя, тут? Ты как сюда забрался? Я, что ли, не запёрла?

– Я Пашу посмотреть, баба Кать. Вы говорите, лежит – хотя бы так посмотреть.

И чего она перепугалась? Сидит, не шелохнётся. Куда смотрит?

– Ты что, моя, там пурга метёт, глянь, какая страшная, беги домой скорей. Беги до темна, там хиус такой, заметёт тебя в потёмках.

Баба Катя говорила почти шёпотом и косилась за Валькину спину. Что-то не то.

– Давайте помогу, баба Кать, – сказал Валька неуверенно. – Давайте вместе с ложки его покормим. Я же могу помочь. Мы с лета с ним не виделись.

Баба Катя замахала руками.

– Иди, Валюшка, домой. Я тут сама, беги, моя. Я уж тут...

Крышка подпола вдруг грохнула с лязгом. Валька вздрогнул, а баба Катя заголосила и перекрестилась, причитая.

– Иди домой, Валюшка, иди. Не кормлю я его с ложки, Господи, избави. Нечем мне его, Валюша, кормить. Не ест он ничего и не говорит. В подполье я его заперла, Валюшенька. Разве я дура? Я же в лес ходила, видела. Что я, не увижу? Схоронили мы Павлика, Валюша, и не сказали никому, отошёл наш Павлик неделю как, царствие ему небесное, а я же в лес ходила, всё видела. Пришла, а он дома, и на ножках стоит, как раньше. Я обрадовалась, дура... А только могилка-то нетронута стоит, Валюшенька, Господи, избави, кто же там, в подполье, сидит? Уходи, Валюшенька, пока не темно.

Валька стоял, как вкопанный. Сошла с ума баба Катя. Пашку в подполье заперла. Страшно с сумасшедшей в тёмном доме. Побежать бы, позвать, только некого сейчас звать.

– Уходи, Валюшенька, поскорее, – прошептала баба Катя. Морщинки вокруг глаз промокли. – Как стемнеет, придёт опять тот, начнёт в окна заглядывать – не вынесу, сама крышку сыму.

Валька похолодел. Побежал со всех ног из дома. Выскочил на промозглый ветер. Пурга сшибала с ног, дула теперь во все стороны разом, бросала густой снег в лицо, била по щекам. Дыхание перебивало ледяными порывами. Хлопья слепили, облепляли лицо, хлестали по глазам, но в последних сумерках ещё видно было занесённую редкую ограду с толстыми кольями по углам и большую избу.

Валька ввалился на веранду и сразу запер засов. Сердце колотилось. Казак не лежал в своём углу на тряпках, а стоял посреди тёмной веранды и смотрел на него. Что он, вот так и стоял тут всё время? Бабкин Катин шёпот шумел в ушах. Неужели и она видала?

А что же тогда про Пашку? Правду говорит?

Казак боится, не лежится ему в углу.

Лидка. Лидка дома одна сидит. Как же хорошо, что додумался не запереть! Если ходит кто-то чужой, он может и окно разбить, а Лидке только через дверь. Убежать сможет.

Да куда тут, к собачьей матери, убежишь? В такую пургу!

Разве что до соседнего посёлка можно дойти, если очень повезёт. Тут Лидке проще. Ей рукой подать до тарзанки, на тарзанке спустится в ложбину, и уже, считай, не догонит никто по сугробам. По-человечески там спускаться – полдеревни обходить. Валька собрался было зайти в дом, и вдруг по крыльцу застучали чьи-то ноги. Кто-то взбежал по нему, и в дверь забарабанили. Валька стоял ни жив ни мёртв. Пашка там стоит, на крыльце. Пашка на своих ногах прибежал.

– Валя! Валя!

Валька опомнился и поскорее отодвинул засов, узнав голос Лиды. От страха он даже не заметил, что не лает Казак, а только виляет хвостом – узнал Лидку даже через дверь. Она влетела из темноты, вся в снегу, и Валька еле смог затворить за ней дверь – ветер рвался внутрь, не давал. Лидка плакала.

– Там Пашка бегает. А он же, Валя, умер. Мне мама с дедом Семёном сказали, велели никому не говорить. Как он там может бегать?

– Это не Пашка, – сказал Валька не своим голосом, и сам испугался, что говорит. – Он в лесу в могилке лежит, бабка Катя видела. А там на вид Пашка, а на самом деле не знаю, кто.

Лидка завыла тоненько, съёжившись в углу веранды. Свет потух. Лидка завыла громче. Где-то ветром оборвало линию. Теперь не будет ни света, ни телефона, пока не починят. А починят не раньше, чем расчистят дороги. Бежать надо.

Вдруг ощетинился, утробно заворчал Казак. Полез в свой угол, прижимая уши. Вот почему он тогда не лаял. Поздно бежать. Валька наклонился к Лидке и прошептал:

– Надо в подполье лезть.

Ухватив Казака за ошейник, а Лидку за руку, Валька силком заволок их с веранды в дом. В кухне было хоть глаз выколи. Кое-как, наощупь, Валька нашёл холодную ручку на крышке. Еле приведя Лидку в чувство, чтобы помогла, он ухватился за ручку.

– Как только крышка поднимется, ухвати и держи. Я перехвачу, и вместе поднимем.

Что-то зашуршало, заскреблось под окнами. Лидка пискнула, но Валька прижал ей ладонь ко рту. Потом схватил ручку обеими руками, потянул. Крышка не поддавалась. Валька собрал все силы и резко рванул снова. Потемнело в глазах, что-то заболело в спине, но крышка отошла от пола, и Лидка ухватила её, упираясь изо всех сил. Всё ещё держа ручку одной рукой, другой Валька ухватился за край крышки. Перенёс вторую руку на край. Вместе потянули.

Крышка поднялась и встала на ребро из-за своей толщины. Спина страшно болела. Валька чуть ли не спихнул Лидку под пол, а когда та спустилась, передал ей тяжёлого скулящего Казака. Казак не хотел под пол, вырывался. Последним лез Валька. Теперь скреблись уже и на крыше, и в палисаднике у стены. Валька изо всех сил дёрнул кольцо, и крышка со страшным грохотом захлопнулась над его головой.

В подполье было слышно ещё лучше. Кто-то скрёбся, бегал за стенами, забирался на крышу. Кто-то маленький, с Вальку. Казак тихо скулил вместе с Лидкой.

И тогда Валька услышал шаги на крыльце.

Шаги были тяжёлые, гулкие. Словно тот, кто идёт, был весом с нескольких лошадей. Полы над головой дрожали. Вот стоит у дверей. Сейчас дёрнет.

В дверь ударили. Со страшной силой, словно кувалдой. Опять. Опять. Затрещало дерево, загремело по полу. С таким звуком дверь должна была развалиться пополам, не меньше. Что-то тяжёлое заворочалось между крыльцом и верандой, с трудом протискиваясь в дверной проём.

Валька хотел снова зажать Лидке рот, но она уже сидела молча, не двигалась.

Кто-то пролез из веранды. Упало, звякнув, пустое ведро, слетел с кухонной лампочки и разбился вдребезги плафон. Огромная туша двигалась там, не в силах выпрямиться в полный рост. Доски пола скрипели.

Валька не помнил ни одной молитвы, но понял, что уже невесть сколько молится про себя. Казак больше не скулил. Сидел тихо. Сверху доносился звук. Валька вслушался и тогда понял, на что похоже больше всего. Будто кто-то шарит по полу громадными ладошами.

Может, запах заглушила гнилая картошка, или нюх у того, наверху, был не лучше, чем у человека, а только молитвы помогли. Ударился о стену стол, прогнулись листы фанеры на полу в прихожей. Тот, кто пришёл с веранды, теперь выбирался обратно. Повозившись в дверях, снова сошёл по крыльцу так, что полы заходили ходуном.

Всё стихло.

Валька не считал, сколько времени прошло. Из оцепенения его вывел Казак. Казак лизал руку. Валька прислушался. Тихо наверху. Никто не топочет, не скребётся.

Он вытянул руку и наткнулся на Лидкино плечо. Лидка спала.

Осторожно, стараясь не издавать ни звука, Валька поднялся на ноги. В спине кольнуло несколько раз. Кое-как, скрючившись, он забрался по лестнице. Внизу Казак вскочил на ноги и бил хвостом по лестнице. Валька упёрся руками и плечом в крышку, ногами – в верхнюю ступеньку, налёг, что было сил. Спина заныла так, что в жар бросило, но Валька стерпел, приподнял крышку над полом и просунулся в щель. Крышка навалилась сверху, выдавила весь воздух из груди. Отталкиваясь ногами, сдирая спину о деревянное ребро, Валька медленно выползал наружу, стараясь вдобавок не порезать руки об осколки плафона на полу. Наконец сумел вытащить и ноги в валенках. Крышка грохнулась на место. Он зажмурился, замер, но ни в доме, ни на улице не было слышно ни звука. Даже пурга, вроде бы, утихла.

Валька нашёл веранду по холоду, которым оттуда тянуло. Ветер выл, казалось, прямо в доме. Глаза давно привыкли к темноте, а на улице было всё-таки светлее, чем внутри. Сквозь тучи проглядывал остророгий месяц. На полу веранды валялись щепки и разбитые доски. Ещё пара досок висела на петлях при раскуроченном дверном косяке. Снаружи по-прежнему мело, но ветер слабел, а снег больше не шёл. Осторожно, как кошка, Валька вышел на крыльцо, не представляя, куда бежать теперь, когда подполье закрыто, если вдруг кто-то ещё ходит поблизости. Но никого не было видно ни за поваленной оградой, ни на крыше. Не отпирая калитку, Валька вышел прямо по лежачим колышкам изгороди, огляделся по сторонам. Ветер выл, месяц давал немного света, а вокруг не было ни души. Он крался вдоль гаража Савостиных и вдоль огорода, готовый в любую секунду сорваться, как заяц, и побежать, позабыв про боль в спине. Но ночь была спокойна. Ни одно движение не цепляло взгляд, только ветки качались на ветру.

Дойдя до пожарища, пробравшись через привычную дыру в заборе, а там – на дерево, Валька выругался сквозь зубы. Каретки не было. Она болталась где-то там, внизу, в темноте, ведь они поленились затащить её обратно за проволоку. А что, если и конец проволоки там? Валька поёжился. Пошарил рукой справа и слева. Проволока нашлась.

С тихим скрипом каретка поползла вверх. По чайной ложечке. Валька нервничал, оглядывался по сторонам. Высматривал движение. Вот она, каретка, ближе, ближе, уже почти наверху. Он тянул проволоку, как сумасшедший, перебирал окостеневшими руками навязанные для упора пальцев гайки. Месяц совсем выпутался из туч. Каретка звякнула, доехав до верха. Не оборачиваясь, Валька вцепился в ручки, оттолкнулся от края и ухнул в тёмную бездну.

Его развернуло в полёте, и взгляд сам собой ухватился за дальние сосны, над которыми повис месяц. Там, внизу, на залитой бледным светом снежной простыне, тянулась к лесу вереница огромных следов, уходила в чёрную стену деревьев, а по бокам от неё бежали ещё три, совсем маленькие. Не долетев до конца, Валька разжал пальцы и кубарем покатился по снегу. Поднялся, выгреб ледышки из валенок, вытряхнул из-за воротника. До посёлка далеко, не замёрзла бы Лидка в подполье. Пора было идти.

Источник: mrakopedia.net
----
Бывали такие дни, когда нельзя было выходить со двора. В месяц таких было порядка десяти.

Распознать такие дни мне лично было непросто, но взрослые угадывали их по каким-то своим взрослым признакам. В такие дни жизнь текла своим чередом, все веселились, громко болтали, играли в игры. Дедушка с папой доставали шахматы, шашки, лото, карты, включали концерты по телевизору. Мама с бабушкой готовили особенно вкусные блюда, и мы ели во дворе, под большим черешневым деревом. Но было во всей этой праздничности что-то напускное, напряженное.

Бабушка с мамой ходили бледные, с натянутыми улыбками, они говорили о хорошем, но глаза у них бегали. Папа с дедушкой старались шутить, но все шутки были неловкими и несмешными. Когда им нужно было в такие дни выехать со двора на машине - а это был единственный безопасный способ выбраться наружу в это время - они готовились к этому долго, хмуро и как-то печально. Меня печалило то, что я целых десять дней не увижу своих друзей, я даже пытался как-то ослушаться правил и тайком выйти со двора - Владик ведь живет по соседству, две минуты от его калитки до моей, что может случиться? Выйти из двора я не успел, меня вовремя успела увидеть мама, а папа задал мне хорошего ремня за это. Это был единственный раз в жизни, когда меня били. Больше я не испытывал судьбу и развлекал себя всем, что было в радиусе нашего двора от огорода и до калитки.

Почему нельзя было выходить? Ребенком я этого не знал, а после порки и спрашивать особо не хотелось. Но из родительских разговоров вполголоса на кухне я понимал, что там, на улице, кто-то есть, и это не обычные для сельской местности собаки и волки, а кто-то другой.

С десяти лет забор и калитка тоже стали запретной зоной для меня - и ремень тут ни при чем. В тот день мой мяч укатился к калитке, и я побежал за ним. Я помнил, что сейчас как раз нельзя выходить со двора, но я ведь и не собирался этого делать, мне нужно было просто забрать откатившийся к забору мяч. Да и день был такой погожий, птицы пели, солнце светило, так что о плохом вообще как-то не думалось.

Я подбежал к забору, схватил притаившийся у калитки мяч и уже собирался дать деру обратно вглубь двора, как увидел, что сразу за забором стоит девочка в повязанном под подбородком платочке и исподлобья смотрит на меня. Меня так ошарашил ее злобный пристальный взгляд, что я замер на месте, удивляясь даже не тому, что она вышла со своего двора на улицу в такой день, и не тому, что она почему-то стоит у нас за забором и заглядывает к нам во двор, а странной для ребенка ненависти в ее глазах. И чем я дольше на нее смотрел, тем уродливее мне казалось ее лицо, и я понял, что это и не девочка вовсе, а какая-то маленькая - меньше меня десятилетнего ростом - мерзкая старушонка.

- Саша, что такое? - крикнула выглянувшая из окна мама, я вышел из оцепенения, круто развернулся и побежал в дом, прижимая к себе мяч. На бегу я успел увидеть, что мама пристально и напряженно смотрит на калитку.

Когда я вбежал в родительскую комнату, она все еще стояла у окна. Я кинулся к ней в объятия и затараторил:

- Там была какая-то странная бабка, она заглядывала к нам во двор!

- О чем ты, Саша? Тебе показалось. - ласково ответила мама и поцеловала меня, прижимая к себе. Но я слышал, как сильно бьется ее сердце, и помнил, как она смотрела на калитку, когда я убегал, и понял, что она все видела.


После этого случая ничего подобного долго не случалось, но на протяжении десяти дней каждый месяц я все равно избегал подходить к калитке и вообще старался играть только на пятачке посреди двора. Довольно быстро я заметил, что все мои родные делают то же самое: не рвут яблоки и груши на тех деревьях, что растут у забора, не обрезают растущие у калитки розы и виноград. Вернее, они этим занимались, но только когда истекали положенные десять дней и можно было снова беспрепятственно ходить по улицам и играть везде где только вздумается.

Таким образом, две трети месяца жизнь текла своим чередом, мы ходили в школу, гуляли на улицах, рыбачили на речке, собирали грибы в лесу, а еще треть - сидели безвылазно в своих дворах. Только те, кто имел в распоряжении машины, могли выехать со двора - пока ты в машине, тебе ничего не грозит. Но когда в такие дни я просился с папой и дедушкой поехать куда-то, они хмуро отнекивались и говорили, что я могу насмотреться всякого.

Что именно всякого - я понял в четырнадцать. Обычно в эти десять дней мама и бабушка не выходили со двора, но спокойно работали в огороде, к этому самому двору прилегающем. Потом они и от этого отказались. Случилось это после того, как мы увидели там бабку.

Мы тогда ужинали во дворе, когда я услышал какие-то странные звуки, словно кошка пытается отрыгнуть комок шерсти, и увидел, как все смотрят куда-то мне за спину квадратными глазами. Я обернулся и увидел, что по нашему огороду идет согнутая напополам бабка и вся вздрагивает, будто пытается сдержать рвотные позывы. Пройдя еще пару шагов, она резко уперлась руками в колени, и ее стошнило собственными кишками прямо на нашу клубнику. Выблевав метра два своего кишечника, она задрала юбки, присела над грядкой, и из нее вылезла еще часть ее кишок. После этого она встала, отряхнулась и медленно похромала дальше. Мы никак не обсуждали в семье это происшествие, избегали этого как чего-то неприличного.

Были еще некоторые случаи. Например, я помню, как мы засиделись во дворе аж до темноты, и тут в калитку начали громко стучать. Обернувшись, я увидел, что за забором стоят несколько людей с бледными лицами, все невысокие. Было слишком темно, чтобы разглядеть подробно, но я видел, что один из них просунул голову между щелями забора и улыбается. "Просто не смотри на них. Они сами не могут войти" - объяснила мне мама, и все вернулись к смеху и беседе. Но я потом еще несколько раз украдкой смотрел в ту сторону, и все эти люди по-прежнему были там, лезли на забор, крутили ручку, улыбались мне.

Еще было дело тем же летом, только уже в июле. Я собирал абрикосы во дворе, когда услышал, что меня кто-то зовет. Обернувшись на зов, я увидел, что за калиткой стоит Антон - парень на три года старше с соседней улицы.

- Саш, выходи гулять.

Мне это показалось странным. Мы общались с ним, но особо не дружили и пересекались только в больших компаниях.

- Так щас вроде нельзя на улицу. - осторожно сказал я.

- Да тут никого нет. Я все эти дни гуляю, никого не видел. Пошли к Ярославу в компьютер играть.

Ярослав был единственным мальчиком в селе, у которого был компьютер.

Я неохотно пошел к калитке. С одной стороны мне не хотелось ослушаться родителей - кто знает, что могло случиться на улице в эти дни. С другой мне не хотелось в грязь лицом ударить перед взрослым пацаном. Антон ободряюще улыбнулся, и я увидел, что зубы у него какие-то маленькие и растут неровно, один поверх другого и как будто в три ряда. И глаза вроде Антоновские, черные, но косят как-то странно, словно чуть в разные стороны смотрят. Я остановился. Я стоял уже достаточно близко, чтоб увидеть, что это кто-то похожий на Антона, но совсем не он.

- Что? - все так же улыбаясь спросил Антон. И голос у него какой-то другой, не его совсем. Я развернулся и бросился в дом. Обернувшись, увидел, что он не ушел и наблюдает за мной все с той же странной улыбкой.

Еще совсем непонятный случай был. Я знал, что если ты в машине, бояться нечего, особенно если ты машиной заезжаешь сразу во двор, а потом быстро закрываешь калитку. Но это не уберегало от того, что можно было увидеть в окно. В тот день нам нужно было срочно в город, и мы поехали - я, папа и дедушка. Когда уже вернувшись подъезжали к дому, я увидел, что по нашему двору идет какой-то мальчик, выходит через открытую почему-то калитку на улицу и идет по направлению к нам, причем спиной вперед. Мы остановились, мальчик прошел мимо нас. Я обернулся, и увидел, что это я сам иду, широко улыбающийся и в одежде, которой у меня сроду не было. Папа и дедушка ничего не увидели - или сделали вид, что не увидели. Когда мы вышли из машины, я снова обернулся и увидел, что мальчик все так же спиной вперед отдаляется от нас и улыбается, причем смотрит прямо на меня. Калитка оказалась заперта, и когда я потом спросил у мамы, не видела ли она кого у нас во дворе, она удивилась и ответила, что нет.

Не только своего двойника я видел. Сидел однажды дома, жара была страшная, все домочадцы разбрелись по комнатам вздремнуть после обеда, только бабушка на кухне посуду мыла и я телевизор смотрел. И услышал я какое-то странное цоканье из окна, будто языком человек цокает. Выглянул - а во дворе на лавке дед мой лежит, рукой лицо от солнца закрыл, дремает. Поворачиваю голову - вот же дед храпит в своей комнате, через открытую дверь его хорошо видно. Смотрю в окно - и там дед лежит. Пошел на кухню, бабушке сказал, она испугалась, заголосила "Началось опять, началось, а я и забыла!", все бросила и побежала все окна-двери в доме закрывать.

Вообще у нас принято было как раз по этой причине закрывать всегда ворота во дворы, даже если давно ничего странного не происходило. Потому что те странные люди, которые иногда бродили по улицам, не могли почему-то отворить даже самую элементарную, без крючка и щеколды, калитку, но если она была открыта, легко могли войти во двор. Именно к этому они, как правило, и стремились.

Еще были попытки выманить меня из дома. Например, один раз Владик позвонил нам на домашний и позвал меня гулять. Я сказал, что сейчас по улицам лучше не ходить, тогда он сказал "Давай я к тебе приду, посмотрим телек у тебя дома. Выходи, я уже подхожу." И действительно, положив трубку и выйдя на порог, я увидел, что Владик уже стоит за калиткой. В голове мелькнуло "Как он так быстро дошел?", и я остановился.

- Ну что, долго еще? - крикнул он.

- Так заходи, чего встал? - громко ответил я.

- А ты калитку открой мне сначала.

- Толкни ее и войди, в чем проблема?

- Тебе что, сложно открыть калитку? - заорал Владик. - У вас тут ваша задвижка конченая заела, ты понимаешь это или нет?! У меня не получается войти!

Я развернулся и молча вошел обратно в дом. На нашей калитке не было никаких задвижек.

После этого мне еще несколько раз звонили и Ярослав, и Владик, пытаясь выманить на улицу во время нехороших дней, но все они обламывались через тест с калиткой, хотя обычно с легкостью заходили ко мне во двор. Со временем стали хитрее, звали по телефону к себе в гости, а когда я отказывался приходить, злились и осыпали меня отборными ругательствами. Я не волновался по этому поводу. Мои настоящие друзья получали такие же звонки якобы от меня, и ложный я так же не мог зайти к ним во двор.

Странные случаи чаще случались в теплое время года - а может, просто я так запомнил. Только один случай помню, произошедший зимой. Мы завтракали на кухне, когда услышали чьи-то шаркающие шаги во дворе и громкий, хриплый кашель.

- Кто-то пришел, - сказала мама и, встав из-за стола, подошла к кухонному окну, откуда хорошо просматривался двор. Тут же ойкнула, побледнела и быстро задернула шторы.

- Я забыл закрыть калитку! - сообразил папа, все повскакивали с мест и начали задергивать шторы на всех окнах в доме. В тот день никто не пошел на работу, а меня не пустили в школу, и мы в течение суток сидели перед телевизором, заглушающим шаги, кашель, стук в двери и окна - которые, к слову, находились гораздо выше человеческого роста, потому что под нашим домом стоял гараж. На следующее утро все прекратилось.

Что могло случиться, если дать себя выманить из дома или двора либо встретить кого-то из этих странных людей на улице? Я точно не знал, но не раз слышал трагедию, которая произошла с девушкой из нашего села. Звали ее то ли Оля, то ли Юля и жила она когда-то на соседней улице. Она гуляла с ребенком и что-то такое увидела, что убежала в страхе, бросив младенца в коляске. Прибежала домой вся в слезах, муж, родители и соседи тут же собрались все вместе и двинулись на то место, где она оставила малыша, но нашли только пустую коляску. Когда поиски ребенка не увенчались успехом, эта семья бросила свой дом и уехала из села. Что же такое она увидела, что испугалась и сбежала, бросив своего малыша? Родители отказались говорить.

Вообще они мне ничего не рассказывали по этому поводу. Единственное, что я понимал из подслушанных разговоров, - все эти странные люди приходят из балки, которая начинается сразу за нашей улицей. Если видишь, что из балки валит черный дым или кажется тебе, будто там горят и падают деревья, - значит, скоро опять начнут ходить, пора закрываться во дворах. А держать калитку открытой вообще нельзя было никогда, даже если давно ничего странного не происходило.

Как-то я был дома, позвонила нам соседка на домашний и спросила:

- Саш, а у вас что, калитка не закрыта?

- Не знаю, - ответил я. - А что?

- Да мы с твоей мамой сидим чай пьем на кухне, а какая-то женщина на нее похожая у вас по двору ходит.

Я выглянул из окна и увидел, что действительно моя мама ходит по двору в какой-то странной грязной - будто с бомжа снятой - кофте. Иногда она останавливалась, наклонялась и начинала что-то рыть в земле руками. И тут же в трубке зазвучал мамин голос:

- Сыночка, ты главное двери закрой все и не открывай, если будет стучать. Она сама уйдет.

Не могу сказать, что меня очень пугало происходящее. Бывало и такое, что в те дни, когда выходить со двора нельзя было, я специально сидел на подоконнике, ожидая увидеть в окно что-нибудь эдакое. Часто мне удавалось увидеть идущих по улице маму или бабушку с дедушкой, при этом я слышал их голоса из соседней комнаты и знал, что они дома. Иногда удавалось увидеть, как на нашем или соседском огороде работают наши родственники, живущие в другом населенном пункте, и которых по определению тут быть не могло. Однажды я увидел себя самого, стучащего в калитку и зовущего маму, чтоб она впустила меня во двор. Но чаще всего я видел пожары в балке, которых, как мне объяснила мама, на самом деле не было. Я видел черный дым и языки пламени вдалеке, но понимал, что на самом деле их нет, и это было удивительное чувство. Еще я видел черную "Волгу", которая ездила по улицам, но чаще по балке. Когда она проезжала рядом с нашим домом, я мог видеть, что в ней никого нет. Бабушка однажды проговорилась, что ещё при Союзе в балку на такой черной "Волге" приехали отдыхать городские, напились и устроили пожар, часть леса выгорела, люди и животные погибли. С тех пор балка и горит периодически, и машина эта по селу ездит.

С этой "Волгой" и связан тот случай, после которого родители твердо решили уехать. Тогда давненько ничего странного не происходило, дети беспрепятственно играли на улицах. Мы с Владиком и Ярославом даже ходили в ту самую балку, но ничего интересного там не обнаружили. Многие думали, что все закончилось. А потом резко появилась та самая черная "Волга" без водителя, въехала на полной скорости в играющую компанию ребятишек, сбила двух маленьких мальчиков и исчезла.

Если до этого люди как-то терпели происходящее, не желая бросать насиженные места, то смерть детей стала последней каплей. Моя мама к тому моменту уже родила мне маленького братика, и было решено сменить место жительства ради безопасности малыша. Правда, на это ушел не один год, и нам еще долго действовали на нервы сбитые "Волгой" мальчики, гуляющие по улицам после своих похорон и зовущие моего братика выйти погулять. Но в конце концов нам удалось покинуть это место.

Могу сказать, что описанные происшествия не отразились на моей психике. В семнадцать лет благодаря некоторым льготам и собственной неплохой учебе я смог поступить на бюджет в ВУЗ, благодаря чему мне выделили комнату в городском общежитии. Отец со временем смог найти неплохую работу в том же городе, так что родители и братик вскоре последовали моему примеру. Дедушки, к сожалению, уже нет в живых, но по словам бабушки это практически не ощущается. Она по-прежнему иногда видит его спящим во дворе или видит из окна идущим по улице, поэтому ей не одиноко.

Автор: Artem2s
Источник: https://mrakopedia.net/
----
Больной(ая) [полное имя густо замазано чернилами]

Год рождения (к-во полных лет) 19[вымарано] г. 32 года

Домашний адрес:[вымарано]

Место работы, должность:[вымарано]

Диагноз: [вымарано]

Дата поступления в клинику: 15.11.19[вымарано]

Лечащий врач: доктор [вымарано]

[Рукописный текст в верхней части распечатки, синяя шариковая ручка]

При исследовании психического статуса активно использовался метод интервьюирования. Было проведено в общей сложности более десяти бесед, в течение которых больной был опрошен в соответствии с утвержденными методиками. Ниже представлена компиляция ответов пациента. Речь лечащего врача из данной выдержки исключена, с полной стенограммой бесед можно ознакомиться в истории болезни.

Нет, нет, доктор, не нужно осторожных вступлений, я понимаю, почему я тут. Давайте с самого начала, хорошо? Мне самому так будет проще.

Вы когда-нибудь задумывались о том, как много вокруг вас мембран, которые скрывают что-то неприятное или страшное? Взять хотя бы вашу кожу, доктор. Тонкая пленочка, к виду которой вы привыкли, которую считаете нормальной и даже красивой. И вам неприятно думать о том, чтобы нарушить ее целостность, верно? Разрезать, разорвать, увидеть, что под ней. Убрать ее и видеть все без прикрас. Пусть даже это все тоже мы, но лучше пусть оно остается там, за тонкой пленкой красивой и гладкой кожи, правда? Пусть остается с той стороны.

Или, скажем, зеркала. Нет, это совсем не одно и то же, но… Тонкая стеклянная грань, отделяющая нас от мира, в точности похожего на наш. Мы никогда туда не попадем и потому не знаем, как он живет, по каким законам. Да, физика говорит, что там ничего нет, и мы видим лишь лучи света, отраженные от амальгамы, но наши глаза говорят нам, что зеркало — это окно в другой мир. И это вселяет еще больший страх, потому что этот мир совсем рядом, он так четко виден — но не достижим. Наверное, поэтому про зеркала пишут и снимают так много ужастиков. Как-то не по себе становится, если задуматься всерьез о мире там, с той стороны.

А еще есть тонкая пленка земной коры. Тонкая, если сравнить ее с тысячами километров чудовищных давлений и температур, бурлящих под ней. И есть тонкий слой воздуха, отделяющий нас от безграничной черноты космоса за ним. Есть кокон магнитного поля, который прячет нас от ярости ближайшей звезды. Мы все, словно тепличные хрупкие растения, живем в маленьком мирке, со всех сторон окутанном тонкими пленочками, которые защищают нас от ужаса с той стороны.

Иногда мы даже можем заглянуть туда, побыть там какое-то время, пользуясь сложными устройствами, которые изобрели для того, чтобы убедить себя — нам не страшно. Мы не боимся.

Но мы боимся, доктор.

Мы прекрасно знаем, что там, с той стороны, нам не место. Разрушение этих мембран неразрывно связано для нас с болью, страхом и смертью.

Разорви кожу и будет больно, польется кровь, невидимые нам существа хлынут в беззащитное нутро, заражая, заставляя опухать и гнить. Умирать. Мы морщимся от царапин и падаем в обморок от глубоких ран, мы стремимся скорее спрятать разрушенную пленку под пластырь или бинты, залатать прореху.

Из щелей и дыр в земной коре льется раскаленная магма, выжигающая все вокруг, вулканы хоронят целые города, и мы пугаем друг друга сказками о том, как однажды супервулкан опрокинет человечество в каменный век. Мы боимся озоновых дыр и смены полюсов. Даже разбить зеркало — плохая примета.

Мы боимся разрушения окутывающих нас пленочек.

Хотите узнать, что для меня является квинтэссенцией этого страха?

Водомерка.

Вы знаете, кто это, доктор? Такие маленькие тонконогие клопы, которые бегают по поверхности воды. А вы знаете, что есть виды, которые живут даже в океане? Вдумайтесь, крохотное живое существо, которое скользит по поверхности воды, опираясь лишь на силу поверхностного натяжения. Мы с вами даже не считаем эту границу мембраной, мы каждый день пересекаем ее многократно: умываемся, пьем кофе, моем руки, бежим под дождем на работу, шлепая по лужам. А для водомерок эта поверхность — их жизненное пространство. Их мир.

Знаете, мне всегда было любопытно, осознают ли они что там, под ними? Океанские водомерки, они понимают, что за тонкой блестящей гранью совсем рядом с ними могут быть существа совершенно чуждые им. Способные проглотить их одним движением, выдернуть из их мира на ту сторону, где нет воздуха и все вокруг иное и смертельное для них.

Мне кажется, нет.

Поэтому, когда вы, доктор, просите меня рассказать, что я видел — я не могу. Я, как тонконогий клоп, живущий на поверхности воды, не знаю как, описать вам рыбу, чья огромная голова разорвала вдруг ту пленку, которую я считал монолитом.

Когда началось? Наверное, около полугода назад. Я проснулся от ощущения, будто в комнате кто-то есть. От этого очень не по себе, доктор. Ночью вы просыпаетесь и чувствуете, что вы не одни в темноте. Но если вы взрослый человек, то вы прекрасно знаете, что это может быть остатками сна, играми разума. Я встал и включил свет. В комнате, конечно же, было пусто. Мне почти удалось убедить себя, что это меня тревожат лишь остатки сна, но я заметил рябь на шторах. Словно круги по воде, доктор, мягкие, еле заметные волны. Признаюсь, я похолодел, но все же напомнил себе о сквозняках и подошел к окну.

За шторой, конечно же, доктор, ничего не было. Только мое окно, обычное окно обычного дома. Которое тоже шло волнами, легкой, почти незаметной рябью.

Я далеко не сразу понял, что это. Я даже не могу сказать, что понял, просто я стал это замечать. Легкая рябь, еле заметные волны. Нет, не на окнах, доктор. Они… на всем. Это трудно описать, сама ткань пространства колеблется, как пленка, будто где-то под ней движется что-то.

Что-то под поверхностью нашего мира.

Что-то с той стороны.

Нет, не только после пробуждения, с тех пор я замечал эту рябь в разное время суток. Я пытался убедить себя, что проблема в глазах, но врачи ничего не нашли. Я просто видел это. Не знаю, почему именно я. Не знаю, доктор, правда.

Выглядит? Как волны. Похоже на водяные горбы, когда что-то плывет близко к поверхности. Иногда на прогибающуюся резиновую пленку. Только колеблется не какая-то поверхность, а все сразу. Сейчас я уже привык.

Да, конечно вижу, доктор. Сейчас это стена позади вас.

Вы побледнели.

[Вымарано]

Однажды видел, как поле зрения исказилось чем-то невероятно огромным. Земля вспучилась до самого горизонта, потом волна ушла в небо, прогнула его. Я уже ждал, что вот сейчас я увижу, как рвется поверхность нашего мира, и с той стороны появляется что-то… Может, кит?

[Пациент смеется]

Или это была всего лишь мелкая рыбка, а киты прогибают галактики? Мне бы очень хотелось понаблюдать за звездами в телескоп.

Мы все водомерки, доктор.

[Вымарано]

Да, это был первый раз, когда я попал в поле зрения ваших коллег. Я был в панике, доктор. Размеры этого, само существование этого так близко, за тонкой гранью, за пленкой. Я едва не сошел с ума в тот день.

Знаете, я думал о рыбах. Вот, мы с вами — два водяных клопа на поверхности воды, а там, под нами, кто знает? Кто сможет хотя бы осознать их, для кого мы всего лишь рисунки на тонком листе? Они, наверное, даже не замечают нас большую часть времени. Зачем мы им? Но иногда клопы интересуют рыбу просто потому, что шевелятся.

Мне кажется, я заинтересовал кого-то на той стороне. Он кружит неподалеку.

В безопасности?

[Пациент смеется очень долго. Потом просит бумагу и карандаш. Рисует домик, как рисуют дети — квадрат и треугольник.]

Вот ваша больница доктор. А вот я в ней.

[Пациент рисует внутри домика человечка в той же детской манере.]

Видите меня, доктор? Конечно, видите. Вы же не нарисованы на этом листочке. Я могу нарисовать в этом домике множество комнат, закрыть человечка десятком таких стеночек, даже накрыть его одеялом… вот так.

[Пациент смеется]

Мы с вами видим его, доктор.

Они тоже.

Они видят.

Нет, не только видеть. Знаю, доктор, знаю. Я знаю, что пленка между нами не прочнее той, по которой скользят водомерки.

Потому, что видел, как она рвется.

Я не смогу это описать. Вы просите, чтоб один водяной клоп рассказал другому, как сквозь незыблемую ткань мироздания, разорвав ее, проникла рыбья голова и одним глотком проглотила кого-то. Сможет ли клоп описать рыбу? Сможет ли вот этот двумерный человечек рассказать, как я вырезал ножницами его подругу с листа, прямо на его глазах?

Я видел, но не смогу это описать, я просто не могу толком вспомнить это. Считайте, что мой разум прогнулся под видом этого.

[Пациент смеется]

Едва не порвался, доктор. Так я и попал к вам.

Нет, я не чувствую себя в безопасности. Скорее, я просто смирился. Они тут, рядом, за тонкой пленкой. Сейчас, всегда.

Теперь я понял, куда исчезает так много людей. Помните эти истории, доктор? “Кроатон” и тому подобное? Целые города, где все люди просто в одночасье исчезли. Это как… кит? Вынырнуло, просеяло часть нашего мира сквозь свой китовый ус и нырнуло назад с полным ртом криля.

Я устал бояться, я хочу надеяться, доктор.

Я надеюсь, что я просто безумен, и вы вылечите меня.

Надеюсь, что твари с той стороны потеряют ко мне интерес.

Надеюсь, что они опять выберут не меня, а кого-то неподалеку. Да, я думаю, мы для них на одно лицо, как клопы для нас. Может, мы для них тоже рябь на поверхности чего-то? Толком и не разбирают, хватают то, что движется или еще как-то проявляет себя. Как схватили того человека передо мной.

У вас странное лицо, доктор, вы [вымарано]

[Рукописный текст в нижней части распечатки, синяя шариковая ручка]

Доктор [вымарано], очевидно, покинул город при невыясненных обстоятельствах. По свидетельствам персонала беседы с пациентом с каждым разом все больше тревожили его. Последняя беседа привела его в крайне возбужденное состояние. Спустя несколько дней после того, как он в последний раз появился на рабочем месте, родственники заявили о пропаже. Пациент передан другому лечащему врачу.

[Рукописный текст в нижней части распечатки, карандаш.]

Пациент совершил побег из закрытой палаты и неустановленным способом покинул территорию клиники. Способ побега выясняется, предположительно, ему была оказана помощь кем-то из персонала. Возможно, доктором [вымарано]. Информация передана полиции.

Автор: Влад Райбер
----
Вам интересно, что происходит в голове того, кто страдает одной из форм шизофрении? Вряд ли больной человек сможет это адекватно сформулировать, ведь ему мешает расстройство личности. К тому же шизофреники далеко не всегда понимают, что они не в своём уме.

Да, насчёт галлюцинаций. В кино часто показывают, что перед сумасшедшим возникают образы, люди, существа, которые выглядят настоящими, как часть внешней среды. Однако в большинстве случаев шизофренические видения и голоса возникают внутри головы больного. Люди с подобными расстройствами хотя и теряют способность отличать реальность от бреда, но точно могут сказать, что слышат голос именно у себя в голове, а не откуда-нибудь из унитаза. То же самое с видениями, часто больные люди видят разницу между иллюзией и реально существующими предметами и воспринимают эти видения как насланное проклятье или кем-то внедрённые в их головы изображения.

Но бывает и такое, что кажущиеся образы интегрированы во внешний мир так, что больной может видеть перед собой, например, давно умершего отца и рассмотреть каждую пуговицу на его пиджаке. Бывает такой вид галлюцинаций, но в очень редких случаях. Такие галлюцинации называются истинными.

И я один из тех, кому «повезло» получить такое редкое расстройство.

Как я уже сказал, обычно шизофреники упрямо верят, будто с мозгами у них всё в порядке, а голоса и образы трактуют, как мистические явления, поэтому психиатрам бывает так сложно настроить человека на выздоровление. А я ещё до первого посещения психиатра догадался, что тронулся умом.

Правда мне это не помогало вести себя как здоровый человек. Я вовлекался в свой бред и не мог ничего контролировать, а когда приступ заканчивался, то сразу понимал, что всё это было галлюцинацией. Представьте, что вы спите и видите сон. Какой бы абсурд там не происходил, вы не подозреваете, что спите, а когда просыпаетесь, то для вас становится очевидной вся нелепость и невозможность увиденного. То же самое происходило со мной, только наяву. Чаще всего мне мерещились разные люди. Я называю их «гостями». Почти всегда эти «гости» были очень неприятные, они вызывали у меня страх, отторжение или ненависть. Больше всех я ненавидел плешивого мужика, который являлся ко мне несколько раз. Вообразите себе, как глупо я себя чувствовал, понимая, что больше всего на свете презираю того, кто даже не существует.

Первый раз я встретил его в зале ожидания на автовокзале. Я просто сидел, ссутулившись, листал какие-то картинки в телефоне, чтобы убить время, и ко мне подошёл он.

Этот мужик встал прямо передо мной. Он был совсем невысокого роста, слишком тощим для своего костюма, старые брюки были высоко и туго затянуты ремнём. У мужика был нос, как зрелый лимон, с огромными порами, кожа на щеках вся в рытвинах. Лысина блестела, и только на висках торчали пепельные волосы. Он отбрасывал тень и выглядел не менее реальным, чем все окружающие меня люди.

Я подумал, что этот мужик наверняка попросит поделиться сигаретой, но он молча завёл руки за спину и, как фокусник из дешёвого цирка, откуда-то вынул и расправил перед моим лицом грязную тряпку, а потом бросил её на меня. Серая тряпка повисла на моей правой руке.

Я не помню, осязал ли я прикосновение, но навсегда запомнил вонь. Тряпка воняла тухлыми яйцами, мочой, дерьмом, мертвечиной. Всеми самыми отвратительными запахами, какие только существуют. Не знаю, как меня только не вывернуло от этого смрада.

Я вскочил с места и давай крутиться, трясти рукой. Ко мне подбежала какая-то беспокойная женщина. Она подумала, что мне нужна помощь, вцепилась в моё плечо, наверное, боялась, что я упаду, и кричала прямо мне в ухо: «Что случилось?».

«Тряпка! Тряпку эту снимите с меня», — орал я, и в ту секунду до меня доходило, что нет никакой тряпки и нет никакого плешивого мужика, а я просто бьюсь в панике посреди автовокзала на глазах у десятков людей.

Женщина отпустила моё плечо, и я увидел, как лицо её поменялось. Она сообразила, что я не в порядке и пожалела, что бросилась помогать ненормальному.

«А, тряпка, понятно», — теперь она говорила со мной совсем другим тоном. Это был далеко не первый мой приступ, однако тогда меня впервые назвали «сумасшедшим». Так и есть. Я принимаю лекарства, годами не вижу своих «гостей», но я никогда не узнаю, каково это быть «нормальным». Хотя я сомневаюсь, что нормальность — это не выдумка. Зная о разных психических расстройствах, я понимаю, что вокруг больше тех людей, которые ошибочно считают себя здоровыми, чем тех, которые воображают себя больными.

А моя рука после той тряпки воняла ещё несколько дней. В первый день я не мог есть, потому что меня тошнило от этого запаха. Кожа на руке у меня вся высохла, потому что я постоянно мыл её с мылом до локтя. Запах был воображаемый, я это знал, но его на время удавалось перебить ароматом мыла.

Я не помню, когда всё это со мной началось. Может быть, ещё в раннем детстве. В детском саду я рассказывал своим друзьям, что в кустах у забора живёт Тигровый человек. Он покрыт шерстью и весь в полосках, у него звериная пасть, но глаза, как у людей. У него человеческие руки, только лохматые и с острыми когтями. Тигровый человек страшный, но никого не обижает. У него нет друзей и он всегда грустный.

Я уже не помню точно, в самом ли деле видел его или просто верил собственным выдумкам. Тигровый человек мог быть моим первым «гостем». Есть у меня ощущение, что я его видел. Другие дети не видели, но я их очень напугал своими рассказами.

В детском саду из-за меня устроили собрание. Вызвали моих родителей, разговаривали с ними строго, жаловались, что из-за моего вранья детки плохо спят и часто плачут.

Мои мама и папа заступились за меня. Они сказали, что уникальный взгляд на вещи и богатая фантазия – это дар, присущий почти каждому ребёнку. Всё так и должно быть, так детям и положено развиваться, а взрослые губят эти таланты, потому что они им неудобны.

Хорошие у меня родители. Столько в них любви и доброты. И за что я им такой достался? Со мной им не повезло.

Приступы. Приступы. Приступы. Я шёл ранним утром через городской парк. На одной из веранд сидели люди. Я не мог пройти мимо, ноги сами вели меня к ним. У моих галлюцинаций будто всегда есть сценарий, и я отыгрываю в нём свою роль, не имея возможности повлиять на события. Войдя на веранду, я сел с краю на скамейку. Люди, что сидели там, выглядели ужасно. По виду это были алкоголики последней стадии. Пропитые насквозь. У них были вздутые лица, почти не видно глаз из-за опухолей, но говорили они осмыслено.

Я среди них был просто наблюдателем и слушателем. Эти люди не обращали на меня внимания.

Среди них сидела женщина, такая же безобразная, как и мужчины. У неё не хватало передних зубов, кулаки в ссадинах. Она рассказывала, что не только сама спилась, но и споила своего сына Ванечку. Ещё юношей он стал пить с матерью на пару. Другие алкоголики сочувственно кивали, слушали, просили её не терзать себя виной.

Женщина продолжала откровенничать: «А ещё у меня выкидыш случился». Мужчины угрюмо опустили головы. Алкоголичка махнула рукой: «Может, так и лучше. Ребёнок тот был от Ванечки».

Я сидел, слушал всё это и никуда не мог деться.

«Вырождение — цена порока», – сказал один из алкоголиков. Сказал без укора, будто просто подвёл печальный итог.

Эти слова. Вырождение – цена порока. Я даже не сразу понял их смысл. Как мой нездоровый мозг сумел сгенерировать эту фразу? Вспоминая свой приступ, я думал, что, возможно, слышал эти слова ранее. Может, цитата какая-нибудь? Искал фразу в Гугле, в кавычках и без кавычек — ничего не нашёл.

Меня самого удивляет, как мои «гости» могут быть такими реалистичными и продуманными? Будто живут своей жизнью, независимо от меня.

Только однажды я лежал в психиатрической клинике. Добровольно провёл там полтора месяца. Думал, что под постоянным наблюдением врачей смогу стать здоровее. Ошибался. В неволе, среди таких же, как я, безумцев, мне становится хуже. После я лечился только дома, принимал препараты по рецептам. «Гости» могут не являться много месяцев или целый год, а новый приступ всегда сигналит о том, что пришло время скорректировать лекарственную терапию.

Хорошо, если мне удавалось вовремя обнаружить, что привычные дозы уже не действуют. Первый сигнал – это сильно обострённое обоняние. Для меня всё начинает пахнуть слишком сильно. Пахнет земля в цветочных горшках. Очень пахнет табаком у подъезда. Каждый человек на улице по-своему пахнет, от каждого прохожего тянется шлейф его запаха. И не так, чтобы едва уловимо, а так что вшибает нос.

Заметив подобное, я сразу бежал к своему врачу. Но бывало, что приступы случались внезапно. Я работал на бюджетном предприятии. Не хотелось вечно висеть на шее у родителей или нищенствовать на пособие. Платили мне копейки, среди моих коллег были одни пенсионеры, а я был доволен тем, что у меня есть занятие.

Первый раз мне повезло, когда у меня случился приступ на работе. Я был один. Сидел за компьютером, проверял таблицы, и вдруг в кабинет вошёл мужчина в ярко-синем пиджаке, в белой рубашке и с красным галстуком-бабочкой. Он на ходу застегнул верхнюю пуговицу пиджака, вздёрнул лацканы и бодро воскликнул: «Ну что, повеселимся?».

Я выругался на него матерным словом. Мужчина неодобрительно нахмурился и вильнул в сторону, уступая место другим «гостям». Их было много. Разодетые мужчины и женщины заполонили кабинет. Они были в чёрных фраках, в пёстрых платьях, их лица были напудрены и размалёваны. Я догадался, что это актёры театра и сейчас у них антракт, они пришли отдохнуть, прежде чем снова выйти на сцену.

Мне стало стыдно за свою ругань. Я стал протискиваться среди артистов, чтобы найти того, кому нагрубил. Увидел спину в синем пиджаке, потянул за плечо и говорю: «Извините меня, пожалуйста, я не хотел вас обидеть». Человек повернулся ко мне. Это был не тот мужчина. В таком же пиджаке, с галстуком-бабочкой, но не он. Этот был намного моложе. Он смотрел на меня озадаченно, не понимал, за что я прошу прощения.

Поняв, что обознался, я хотел вернуться на свой стул. Дорогу мне преградила зрелая женщина в восточном наряде, она протянула поднос, на котором были выложены нарезанные кусочки розового мяса. Женщина сказала: «Попробуй, это наше традиционное блюдо!». Я потянулся, чтобы взять кусочек, но женщина погрозила мне пальцем – так у них не принято, следовало есть прямо с тарелки.

Я наклонился, взял кусочек розового мяса зубами, стал жевать, но не почувствовал вкуса, тогда и догадался, что всё это приступ безумия. И вот я уже стоял посреди пустого кабинета, и во рту у меня ничего не было. Всё исчезло. Как всегда, очнувшись от внезапного приступа, я думал только одно: добежать домой, выпить двойную дозу таблеток и лечь спать, а утром к врачу сразу как проснусь.

В другой раз, спустя много месяцев, приступ случился в середине рабочего дня. Стучали в дверь с улицы. Мои коллеги не отзывались, а я думал, кто там так настойчиво долбит в незапертую дверь. Весь на нервах, я вышел в коридор, толкнул входную дверь, и на меня шагнул плешивый мужик. Я резко отступил назад, а он бросил на меня свою зловонную тряпку, будто сеть. Тряпка зацепилась мне за правое плечо и покрыла всю мою руку. Опять эта вонь!

Плешивый мужик, не мигая глазами, рассмеялся мне в лицо, показав свои уродливые жёлтые зубы. Я был взбешён и кинулся на ублюдка с кулаками. Плешивый не ожидал от меня такой злости и трусливо отодвинулся к стене. Меня было не остановить. От испуга мужик вдруг весь затрясся и грохнулся на пол. Ноги и руки его дёргались, а изо рта пошла пена, жёлтая, как его зубы. Плешивый бился в судорогах. Глаза его были широко открыты, зубы стиснуты, дёсны окрасились кровью. Я бросил на мужика его вонючую тряпку, и он перестал сотрясаться.

Гнев отпустил меня. Я понял, что натворил. Он же умер! Я убил плешивого мужика. Я теперь убийца!

Мои коллеги сбежались на шум. Я стоял над мёртвым телом. Они смотрели на меня растерянно. Меня поймали с поличным, и я каялся перед ними. Я плакал, говорил, что не хотел убивать, так само получилось, но скоро вспомнил, что плешивый мужик всегда существовал только в моей голове. Я одновременно испытал облегчение, потому что мне не придётся нести наказание за убийство, и сожаление, ведь все мои коллеги увидели меня в приступе. Мне предложили пойти в отпуск, отдохнуть, но я уволился из той конторы насовсем. Там больше никто не смотрел на меня как на равного. Всю следующую неделю моя рука не только воняла, но и чесалась. На ней появились красные воспаления. И если запаха никто не замечал, то эти красные пятна были настоящими. Люди спрашивали, что у меня с рукой. Того плешивого мужика я больше живым не видел. Так работают мои бредни: если кто-то из «гостей» умирает, то это навсегда. Я сказал, что не видел плешивого живым, но ещё один раз он показался мне во время ночного приступа по телевизору.

Сны я вижу очень редко. Однако бывает, что я сплю беспокойно и просыпаюсь ненадолго посреди ночи. И во время одного из таких ночных пробуждений со мной случился приступ.

Я открыл глаза и увидел, что телевизор в моей спальне не выключен. На экране мерцали красноватые помехи. Я сел в кровати, потёр глаза и увидел на экране трансляцию странного сюжета. Голый по пояс плешивый мужик прохаживался среди садовых деревьев. Он был в заросшем огороде, в кадре появлялась и исчезала беседка, сколоченная из досок.

Внимание оператора было направлено на плешивого мужика. На экране зумом чередовались общие и крупные планы. Плешивый не смотрел в камеру, но очевидно знал, что его снимают, и будто позировал для оператора: то вставал боком, то поворачивался спиной, показывал торс. Его тело местами покрывали экземы и язвы. Снято всё это было на любительскую видеокамеру с форматом кадра четыре на три.

Я смотрел видео и думал: «Это ведь тот самый мужик, которого я убил». Мне было гадко от увиденного и горько от чувства вины. Я раскаивался за смерть человека, которого никогда не существовало.

Галлюцинациям почти всегда удавалось меня обмануть. Однажды я разговаривал с двухсотлетним дедом, который жаловался мне на свою никчёмность. Он говорил, что ещё сто лет назад был очень старым и что уже давно не помнит свою молодость, будто её не было никогда. А я говорил ему, что хоть и молод, но иногда тоже чувствую себя никчёмным, потому что болен шизофренией, и пока я это рассказывал, соображал, что со мной случился очередной приступ, а этот дед только мне мерещится.

Однажды у меня была девушка. Её не смущали мой диагноз и моё ослабленное медикаментами половое влечение. Она меня любила, а я разорвал с ней отношения. Всё потому, что эта девушка верила, будто я не сумасшедший. Она сказала, что у меня есть способность видеть больше, чем другие, сказала, что почти у каждого человека в глазах есть слепые пятна, люди просто не видят всей картины целиком, а я вижу и чувствую существ, которые находятся за гранью человеческого понимания. Ещё девушка посоветовала мне больше не принимать таблетки и принять всё то, что во мне есть, научиться с этим жить.

Я расстался с ней. Сказал, что больше не люблю её и не хочу с ней видеться. Это была неправда. Правда в том, что я не хочу быть одним из тех, кто верит в реальность своих галлюцинаций. Я хочу быть здоровым. Здоровым насколько это возможно с моим психическим расстройством.

психогенная индукция!

vmg> психогенная индукция!

Ого! У эхи есть подписчики! Приятно знать :)