>у меня вопрос - а где вообще почитать про стандарт idec?

Но зачем? idec это всего лишь ii с парой дополнений.

Часть первая. Воспоминание

Здравствуйте, меня зовут… Впрочем уже не важно как меня зовут. В моём теперешнем состоянии многое перестало быть важным. На смену старым пришли новые ценности. И моё существование, в силу некоторых событий, приобрело совершенно иной смысл. Впрочем об этом я расскажу позже.

Жил я в полном одиночестве, в собственной квартире в центре города. Из окна был виден городской парк, где мамаши выгуливали своих чад, а молодежь собиралась в тесные компании вокруг одной из скамеек и живо общалась. Я-же был чужд всякому общению, выходящему за рамки делового. Я жил, придерживаясь некоего кодекса, сформировавшегося у меня в голове еще в детстве. Я никогда никого не любил. У меня не было друзей и закадычных приятелей, коллеги по работе всегда оставались только коллегами. Таким образом я был дырой в ткани общества. Чем-то вроде пустого места. Я был обычным серым человеком, офисным планктоном, одним из тех, чьи лица люди никогда не держат в памяти дольше минуты.

Моя жизнь текла размеренно и однообразно. Новый день ничего в нее не привносил, как и не забирал вчерашний. День за днем одно и то-же. Утро, будильник, работа, дом. Казалось, что я живу вне времени. Бесцельно и безнадежно. Не желая что-то изменить и не имея возможности внести разнообразие в свои унылые вечные будни.

Можно сказать, что меня просто не существовало. Я вымысел. Идея, порожденная в чьем-то воспаленном разуме, выброшенная в пустой мир и лишенная способности испытывать теплые чувства. Я не был полностью бесчувственным. Как и все, смеялся над комедиями, с удовольствием смотрел фильмы ужасов, слушал любимую музыку. Однако чувств к другим людям я никогда не испытывал. Даже в раннем детстве на такой, казалось бы, простой вопрос – «Любишь ли ты маму с папой?» – я терялся и не знал что ответить. Поэтому для общества я был ничем, пустым сидением в автобусе, чистым листом бумаги. Однако я никогда не задумывался, что на одной из остановок в автобус может кто-то войти и занять сидение, а на чистый лист чья-то рука может вписать слово.

Первое слово моей истории было написано промозглым ноябрьским утром. Этот дождливый день навечно врезался в мою память и будет оставаться там до самой моей смерти, если я конечно когда-нибудь жил и смогу когда-нибудь умереть.

Я открыл глаза за секунду до мерзкого вопля будильника. Всё как и днем ранее, и неделей, и годом. Поспешив выключить мерзко верещавшего электронного монстра, я подумал, что хорошо бы его заменить на другой, с более дружелюбной мелодией. Впрочем эта мысль посещала меня каждое утро, но будильник по прежнему гордо занимал своё место на прикроватной тумбочке, незыблемый, словно скала, день за днем дающая отпор морскому прибою.

Прогоняя остатки сна, я встал с постели и направился в ванную, принять душ. Кафель приятно охлаждал босые ноги, развеивая утреннюю сонливость. Раздевшись, я встал под струю горячей воды, ударившей мне в лицо подобно рукотворному дождю.

Пока я принимал душ мне не давала покоя какая-то маленькая деталь. Нечто в моём доме было не таким, как всегда, ставило под сомнение мою привычную жизнь. Здесь было что-то, чего быть не должно. Или не было чего-то, что на протяжении долгих лет занимало своё место.

Пожав плечами и списав всё на непогожий день я подошел к зеркалу. Смахнув рукой капельки конденсированной влаги я застыл на месте. Вот что не давало мне покоя. Там, где должно было быть моё отражение, преданным двойником повторяющее все движения хозяина, была пустота. Нет, в зеркале отражалось всё что положено: стены за моей спиной, полки и бутылочки с шампунем и кремом для бритья. Не было только меня. Пустота. Будто я не стоял сейчас перед зеркалом, в спутанных чувствах пытаясь убедить себя, что это лишь сон, просто ночной кошмар. Вот только мне никогда не снились кошмары.

Медленно, как во сне, я поднес руку к лицу. Всё на месте: пять пальцев, смуглая кожа и шрамик на мизинце. Определенно это моя рука и я не превратился вдруг в человека-невидимку. Переведя взгляд на зеркало я не заметил каких бы то ни было изменений. Я по прежнему не верил в реальность происходящего, вот только в голове начали всплывать старые истории о вампирах. Усмехнувшись глупым мыслям и всё еще надеясь проснуться я вышел из ванной и с опаской подошел к окну, ожидая что солнечный свет испепелит меня и я наконец проснусь. Но нет. Я не превратился в груду пепла, солнце, как раз выглянувшее из-за туч лишь заставило меня прищуриться.

С чувством легкой паники я прошел в комнату с твердым намерением позвонить на работу и взять отгул. Этим правом я никогда не пользовался, из-за чего прослыл трудоголиком и человеком без личной жизни, как собственно и было, так что начальник мне бы не отказал. Взяв трубку, я приготовился набрать знакомый номер, но с удивлением обнаружил что телефон лежит на месте а моя рука сжимает пустоту. Мерзко засосало под ложечкой. Уже медленнее я попытался взять телефон в руку. Вот я ощущаю дрожащими пальцами шершавый пластик. Сжимаю миниатюрный аппарат. Подношу к уху… В этот момент голова закружилась, будто я взглянул в бездонную пропасть, неожиданно разверзшуюся под моими ногами. Когда я взял себя в руки телефон лежал на прежнем месте, будто насмехаясь. Слабость продолжалась лишь секунду, и возможно я бы ее не заметил, повтори я свою попытку лишь один раз. Но я пробовал снова и снова. Тщетно.

Левое веко нервно задергалось. Никогда не страдал нервными тиками, но сейчас похоже пробил мой час. Издав протяжный стон отчаяния я упал в так удачно подвернувшееся позади мягкое кресло и вскрикнул от боли. Подушки встретили меня твердостью гранита, словно кресло было высечено из цельного куска породы. Сквозь слезы боли и страха я осматривал комнату, пытаясь найти выход, и поверив в то, что это не сон. Мир отказывался признавать моё существование. Как воспоминание не может позвонить кому-то, так и вымышленный персонаж не может примять подушки своим весом.

Я просидел в кресле наверное несколько часов, бездумно уставясь в одну точку. Впрочем за фазами отрицания и страха наступила фаза принятия, как ей и положено. Слегка успокоившись я прошел в ванную. Я же принимал душ. Поворачивал ручки кранов, вытирался полотенцем. Быть может я смогу с чем-то взаимодействовать, думал я тогда. Подойдя к крану я повернул ручку, всем сердцем надеясь, что сейчас всё будет нормально, из смесителя хлынет вода и кошмар развеется. Но нет. Опять легкая слабость и больше ничего. Нервно хихикнув я сделал шаг к выходу и покачнулся, едва не упав. Возможно в этом вина нервного истощения, а возможно постоянные попытки вымотали меня.

Но я не собирался сдаваться так просто. Теперь мой путь лежал к входной двери. Я даже не стал пробовать повернуть ручку, всё равно бесполезно. Лишь прислонился спиной к стене и стал ждать. Через некоторое время за дверью послышались тихие шаги. Я встрепенулся и закричал, молотя обеими руками по двери. Я кричал чтобы вызвали милицию, пожарных, скорую, кого угодно. Кричал что у меня пожар, бандиты, умирающий человек. Кричал, что выход заблокирован. В общем и целом нес я полнейший бред, на который только был способен мой измотанный разум. Шаги слегка замедлились, затем затихли, будто человек остановился, раздумывая. Затем шаги стали удаляться, хлопнула дверь подъезда и настала тишина. Но я орал так, что своими криками должен был перебудить весь дом, они не могли меня не слышать! Со злости я громко выругался и тут-же ужаснулся. Мой голос звучал как шепот, даже скорее шелест. Будто игривый ветер пронесся сквозь опавшую сухую листву. Меня никто не услышит. Никто не придет. Полностью опустошенный я опустился на пол, обхватил колени руками и, кажется, заплакал.

Очнулся от полубреда-полудремы я уже вечером. Кряхтя поднялся с пола и принялся мерить квартиру шагами. Попытавшись повертеть ручку двери, я направился к телефону, затем в душ, потом обратно к двери. И так раз за разом. Вдруг по спине пробежал неприятный холодок. Я понял что проголодался. Очень проголодался. На ватных ногах я прошел на кухню. На столе лежал кусок хлеба, из которого я собирался утром приготовить тосты. Господи, пожалуйста! Я молил бога, чтобы у меня получилось. Положив обе руки на стол, я аккуратно постарался сдвинуть хлеб с места. Хотя бы сдвинуть! Головокружение, на этот раз отдавшееся острой головной болью заставило меня жалобно вскрикнуть.

Мой разум помутился, и я с диким воплем бросился к окну и рванулся наружу, словно желая взлететь, не имея крыльев. Разбивая стекло своим телом, чувствуя как осколки врезаются в кожу, я стремился наружу. Секунда полета, приближающийся асфальт. Я зажмурился, готовясь к превращению в комок сломанных костей и разорванных сухожилий, как вдруг почувствовал столь знакомое головокружение. Открыв глаза я обнаружил себя стоящим у целехонького окна.

Снаружи наступила ночь, и на темное небо выполз серп месяца. Он заглядывал в окно и будто дразнил меня своей ехидной улыбкой. К этому времени на меня накатила странная апатия. В горле пересохло, резь в желудке была невыносимой, но мне было всё равно. Я был готов промучиться неделю и умереть от обезвоживания. Я действительно был к этому готов. Наивный.

Я сбился со счета через полтора месяца. На протяжении сорока трех дней я сидел в кресле, словно впав в некий транс. Иногда я поднимался и бесцельно кружил по квартире. Голод и жажда были невыносимы. Моя кожа свисала с костей как парадный костюм со скелета. Но я не умирал. Моё сердце продолжало биться в груди, отмеряя удар за ударом время моего существования. Я был неким извращенным подобием мумии, запертой в своём саркофаге в ожидании несчастного, который откроет её темницу и выпустит древнее зло на свободу. В моей душе крепла ненависть, да-да, именно ненависть к людям, которые копошились снаружи как муравьи. Изредка я подходил к окну и наблюдал за людьми в парке, за детьми и стариками, за мужчинами и женщинами. Наблюдал, и ненавидел их. Их свободу, их жизнь. А еще я ждал. Ждал, когда-же кто-нибудь придет и вскроет мой саркофаг.


Часть вторая. Реальность

Год спустя.

В хорошую, почти новую квартиру в центре города, из окна которой был виден парк, где мамаши выгуливали своих чад, а молодежь собиралась вокруг одной из скамеек и живо общалась, въехала семья. Дружная, почти идеальная молодая семья. Отец, мать, и их пятилетний сын.

Квартира была в отличном состоянии. Как говорил риэлтор, в ней раньше жил работник одной крупной компании, но потом съехал никому не сказав ни слова. Год квартира простояла пустой, с мебелью, запакованной в чехлы и странным запахом средств от моли, но теперь пришло её время. Отец не мог нарадоваться: светло, тепло, отличный вид из окна и близость к центру делала её лакомым куском и отличным шансом выбраться из пригорода. Да и маленькому сынишке квартира сразу понравилась, просторно и уютно, полно места для всяческих игр. Поэтому семья не раздумывая въехала и принялась распаковывать вещи.

Что происходит? Кто эти люди? Почему они суетятся, радуются, снимают чехлы с вещей? Я провел в своем кресле вечность, и наверное покрылся бы пылью да плесенью, если бы мог. Как неприятно, когда что-то проходит сквозь тебя. Я испытал это ужасное чувство вечность назад, когда пришли люди и пьяный рабочий одевал чехол на кресло в котором я сидел. Будто нож сквозь теплое масло, его руки прошли сквозь мою грудную клетку. Я почувствовал тепло его кожи своими легкими, сердцем, сеточкой сосудов. Он же лишь неосознанно поморщился, будто случайно угодил рукой во что-то склизкое и мерзкое.

Испытал я это чувство и теперь. Маленькое существо залезло в кресло с ногами и радостно подпрыгивало на пружинах. Мальчик. Лет пяти-шести. Уйди! Уйди! Уйди!!! Дай мне просто исчезнуть, раствориться в этом кресле. Дай мне уснуть вечным сном в моём саркофаге. Не слышит. Не видит. Не понимает. Сверлю его взглядом. Точнее пытаюсь сверлить.

За прошедшую вечность я изменился. Сильно изменился. Теперь я почти не помню каким был раньше. Есть лишь сейчас и теперь. Глаза будто подернуты серой пеленой, и мучительно тяжело поднять веки. Уйди! Как давно я не говорил вслух… Наверное вечность. Только мой голос беззвучен. Я пытался тогда говорить с рабочими, пытался даже дотронуться до них. Но тщетно.

Но это маленькое существо… Нет, мальчик не услышал меня, но будто почувствовал. Смешно нахмурив брови он аккуратно слез с кресла и убежал к родителям. А что если… Нужно попытаться встать. Разогнуть капкан костистых рук и вытолкнуть себя из проклятого кресла. Нужно предпринять еще одну попытку выбраться из своего открытого гроба, может безуспешную, но… Нужно.

Родители были на кухне, разбирали коробки с посудой, когда к ним прибежал сын. Он был слегка напуган, даже скорее удивлен. На вопрос отца что случилось, мальчик замялся и с детской непосредственностью ответил, что в кресле что-то сидит. Впрочем, когда они прошли в комнату, кресло было пустым.

- Что там было? – спросил отец.

- Ничего – мальчик смутился – просто дядя не хочет чтобы я там прыгал.

- Какой дядя? – отец удивленно взглянул на сына.

- Худенький – ответил мальчик и, кажется забыв о происшедшем убежал играть в другое место.

Тем временем за окном начало смеркаться. Близилась ночь, и домочадцы, поужинав, разошлись по комнатам. Мальчик был счастлив – у него будет настоящая своя комната! Небольшая, но своя. Прыгнув в кровать он залез под одеяло, и приготовился спать. Незнакомое место немного пугало, но отец учил его, что в шкафу и под кроватью монстров нет, поэтому бояться было нечего. Но всё равно…

Получилось! Я, кое-как переставляя ноги, выбрался из своего пристанища. Поздний вечер. За окном тускло горели фонари. А может тусклыми были не они, а мой взгляд. Будто истлел. Наверное я сейчас сам напоминаю истлевший труп. Дыхание выходило с хрипом, иссохшая гортань отказывалась принимать новую порцию воздуха. Да и нужно ли?

Что-ж, нужно осмотреться. Кровать. Молодые мужчина и женщина спящие в обнимку. Дальше… В другую комнату. Прохожу сквозь неразобранные коробки. Еще кровать. В ней ребенок. Не спит. Боится. Новое место, стресс. Встаю в изголовье, наблюдаю.

Не знаю зачем я сюда пришел, будто что-то внутри меня приказало… Нет, посоветовало прийти. Будто внутренний голос, живущий своей собственной жизнью подсказал направление, в котором может быть выход. Дыхание ребенка становится чаще. Видно в темноте, что он, распахнув глаза, смотрит на меня. Не сквозь, а на меня! Впервые за вечность. Чувствую его липкий страх, вспоминаю его памятью все истории о буке из шкафа и мертвеце под кроватью.

Зрение становится четче, я уже различаю все мелкие детали: капли пота у ребенка на лбу, судорожно натянутое до подбородка одеяло. Кажется, я просыпаюсь. Спасибо.

Мальчик лежал в кровати, сонно моргая. Бояться нечего. Страшные истории всего лишь сказки и ничего более. Он уже был готов совершить решающий шаг – повернуться лицом к стене и отдаться в мягкие лапы сна, как увидел что-то странное. Тощий силуэт у изголовья своей кровати, будто тень очень худого человека.

Мальчика прошиб холодный пот, он натянул одеяло до подбородка и несколько раз плотно закрыл и открыл глаза. Не помогло. Кажется силуэт стал только четче. Если в начале он напоминал просто тень, чуть более темную чем остальные, то теперь начал обретать объем. Черные провалы глазниц, спутанные седые волосы, цепкие длинные пальцы скелета.

С диким воплем мальчик бросился в комнату родителей…

Проводив ребенка взглядом я тихо проследовал за ним, споткнувшись о неразобранную коробку. Споткнувшись…

Я кажется понял. Теперь, вечность спустя, я понял, как мне вернуть себе жизнь, или подобие жизни. Ребенок, подавленный стрессом от переезда дал мне эту возможность. Возможно я мысль, или образ, или воспоминание. И возможно сильное чувство сможет дать мне сил, накормить меня. Страх. Вот то, что мне нужно. Сегодня страх темноты дал ребенку возможность увидеть. Завтра он будет бояться не темноты. А меня…

Я не знаю, жил ли я, или вся моя прошлая жизнь лишь плод воображения. Но я знаю одно, сейчас я сам – плод воображения. И стать реальностью мне поможет единственная вещь в этом мире, чувство, что правит смятенными умами и сердцами. Страх. Возможно, когда я стану сильнее, то смогу выбраться из тюрьмы моей квартиры. Но пока… Встретимся следующей ночью, мальчик. Когда ты своим поведением достаточно напугаешь своих родителей-скептиков, я приду и к ним. И тогда я буду достаточно материален, чтобы напугать взрослого человека.

Несколько лет назад я занимался тем, что со своими друзьями «исследовал» старые, давно заброшенные места. Одним из таких жутких мест был старый склеп на кладбище первой пресвитерианской церкви Эдисто (на острове Эдисто, Южная Каролина), где в 1847 году девушка по имени Джулия Легар была погребена.

По словам местных жителей, время от времени они слышали из склепа странные, иногда пугающие звуки, но узнать причину этих сверхъестественных вещей не решались. Спустя пятнадцать лет, когда нужно было снова открыть склеп, чтобы похоронить члена семьи Легар, они обнаружили труп Джулии в углу около двери. Руки же её тянулись вперед, как будто ища выход…

Ну что ж, когда мы добрались до этого места, моим друзьям показалось, что будет очень забавно запереть меня одного в склепе до самого утра… И они сделали это, ублюдки… Изо всех сил я пытался открыть эту тяжелую дверь, но всё было бесполезно, если бы и можно было открыть её, то только вчетвером. Стоя в кромешной тьме, я понял, что придется смириться и…продержаться всю ночь.

На самом деле меня трудно чем-то испугать, но, тогда находясь в относительно маленьком помещении, чувствуя всё большее напряжение вокруг себя, которое я не мог объяснить, ощущая своей кожей темноту, которая будто поглощала меня всего, мне становилось по-настоящему страшно. Всё это давило на меня, трудно было дышать. Я медленно сполз по стене вниз, сев на пол. Казалось, прошла уже целая вечность.

И вдруг я услышал, как кто-то совсем тихо скребется по стене, по двери где-то рядом со мной. Господи, как же я хотел, чтобы это было всего лишь моё воображение. Но вскоре эти звуки стали всё более и более неистовыми и громкими. Я отполз в самый дальний угол от того места, стараясь как можно крепче заткнуть свои уши, чтобы не слышать! Не слышать всего этого! Всё это длилось, наверное, несколько минут, но на самом деле каждая секунда тянулась невыносимо долго…

Затем раздался громкий, душераздирающий крик, наполненный таким ужасом и болью, что кровь стыла в жилах, когда он прекратился, его эхо ещё долго отдавалось где-то в темноте. Прекратились и те ужасные звуки. Вскоре я смог отчетливо различить всхлипывание девушки. Она задыхалась, давясь слезами. Эти слезы были слезами полного отчаяния.

В тот момент я чувствовал такую грусть, такую боль, что и думать забыл о страхе. Все её страдания отдавались резонансом в моём сердце. Это необъяснимо, но я словно почувствовал вину перед ней за то, что случилось с ней. Чёрт, но часть меня даже хотела пробраться через эту темноту к ней и обнять её, но я не мог заставить себя сделать это, я всё-таки боялся того, что мог найти ТАМ.

Я не знал, слышала ли она меня, понимала ли, что здесь есть я…я не знал. А всхлипывание всё продолжались, и я снова слышал, как она пальцами скребется по двери.

Вскоре я стал засыпать, посчитав это за снисхождение судьбы за то, что я здесь натерпелся. Я не знаю, насколько долго отключился, но разбудил меня громкий и сильный удар, словно кто-то выбил дверь снаружи. Склеп наполнился тусклым светом, и я понял, что уже начинает рассветать. Значит, я спал несколько часов, а то и больше.

Спотыкаясь, я выбрел наружу, не понимая, какая сила заставила эту дверь открыться. Направившись в маленькую часовню и немного переведя дух там, я решил вернуться к склепу и дождаться своих «друзей». Застал я их, столпившимися вокруг двери, лица их выражали шок и недоумение.

Подойдя к ним ближе, я увидел кровавые полосы и глубокие царапины на вышибленной двери. Тут же один из моих друзей схватил мою руку и понял, что это не мог сделать я, мои пальцы были целы. Затем он испуганно посмотрел на остальных.

Я несомненно был дико зол на них и специально рассказал всё в подробных деталях, чтобы они поняли, что мне пришлось пройти.

Наконец, я нехотя сел с ними в машину, и мы стали разворачиваться. И вдруг мой друг, запинаясь, сказал мне: «Мы… мы были так напуганы, что не сказали тебе… взгляни на своё лицо…». Когда я повернул зеркало заднего вида на себя, я увидел кровавые полосы и пятна на своих щеках, словно кто-то трогал содранными пальцами моё лицо, пока я спал. Наверное, это была она…

Позже я узнал, что работники много раз пытались замуровать вход в мавзолей, используя такие замки и цепи, которые можно было бы открыть только со специальной техникой. Но, несмотря на их старания, каждый раз они находили дверь выбитой и лежащей на земле. Последняя попытка навсегда закрыть дверь была сделана в 80-х, а после поняли, что это бесполезно. И по сей день, вспоминая ту ночь, и то, что случилось в склепе, меня охватывает тихий ужас.


Примечание

Это место на самом деле существуют в Южной Каролине. И на самом деле была такая девушка Джулия Легар. Как тогда считали, умерла она от лихорадки в 1847 году во время посещения их семейной плантации на острове Эдисто. Маленькая Джулия была похоронена в ее любимом платье в склепе. Говорят, что члены семьи слышали крик ребенка, когда уходили, но посчитали, что им показалось (!) и не предали этому значения. Спустя годы склеп был открыт для погребения другого члена семьи (это упоминалось в истории), и было обнаружено, что крышка гроба Джулии открыта, а её останки лежали у двери. Как оказалось, её похоронили заживо.

Психиатрии известны случаи, когда некоторые выжившие жертвы маньяков-садистов, не выдержав физических страданий и шока, "сбегали" в выдуманный мир, из которого не выходили даже после своего спасения и с помощью квалифицированных психологов.

В состоянии этой комы мозг жертвы рисовал как бы продолжение обычной повседневной жизни, с тем лишь отличием от реальности, что в выдуманном мире эпизод похищения преступником не случился. Ни время, ни лекарственные препараты не могли заставить такого человека ПРОСНУТЬСЯ.

Однако в конце концов группой психологов был найден способ ПРОБУЖДЕНИЯ таких людей. Он заключался в том, что пациенту с помощью сложного гипноза вживляли в его мир сообщение, в том или ином виде описывающее его положение и призывающее ПРОСНУТЬСЯ. Рано или поздно он находил это сообщение, и одного этого столкновения было достаточно, чтобы запустить в обманутой психике цепную реакцию и ТЕБЕ НУЖНО ПРОСНУТЬСЯ.

Нынешнее продвинутое поколение, небось, никогда не сталкивалось с объектом под кодовым наименованием «советская телефонная будка». Напоминаю, в канувшем в прошлое СССР таковая имела вид железной остекленной коробки, в которой на стене висел тяжелый телефонный аппарат. Сбоку или сверху на рычаге лежала трубка. Сверху торчал монетоприемник. Обычный звонок стоил две копейки, междугородний — пятнадцать. Звонок в скорую и милицию был бесплатным. В сущности, нынешние таксофоны весьма похожи на своих древних предшественниц, только вместо монеток в них суют кредитные и телефонные карточки. Сооружение не отличалось элегантной кондовостью английских телефонных будок, единственная стенка в нем обычно была изрисована похабенью и символами любых спортивных команд, а стекла разбиты. Скромные будочки втыкались около оживленных магазинов и перекрестков, рядом с кинотеатрами и школами. В девяностые годы их поголовно снесли, даже следа не осталось, лишь смутные воспоминания.

Вот почему меня так удивила затаившаяся в сиреневых кустах будочка во дворах на Петроградской. Я галопировал по делам, эдакая офисная креветка с портфельчиком и папочкой наперевес, а будка стояла себе, никого не трогала. Прежде вроде ее тут не было, и я затормозил, подвившись уличному раритету. Позабыли о ней, что ли? А что, местечко укромное. Никого, кроме тихих алкашей, вон и бутылки в кустах поблескивают. Натыкаешься порой в Питере на такие места, где время словно остановилось. Не поймешь, как год и век на дворе. Заросшие лебедой брошенные стадионы, закрытые на вечный капитальный ремонт школы или бывшие киношки. Старые облезлые афиши на стенах, ржавые указатели, ностальгия во весь рост.

Чертова ностальгия и толкнула меня в спину.

Дверь проржавела и ни в какую не желала открываться. Пришлось отложить портфель и применить грубую силу. Под адский скрежет и взлетевшее облако ржавой пыли мне удалось отодвинуть дверь на расстояние, достаточное, чтобы боком протиснуться внутрь.

Ощущения – как внутри стеклянной клетки для хомяков. Пахнет слежавшейся пылью, нагретым асфальтом и бензином. Аппарат сохранился в целостности, трубка и провод тоже на месте. Круглый цифровой диск с прорезями и металлическим стопором. Не снимая трубки, я невесть зачем повертел диск, отозвавшийся полузабытым жужжащим звуком. Представил зрелище со стороны: приличного вида тип забрался в старую телефонную будку и торчит там, как полный идиот. Поностальгировал, и будет.

Видимо, сработал условный рефлекс городского жителя. Раз есть телефон, по нему непременно надо позвонить. Ну, или хотя бы снять трубку. Я и снял, поднес к уху. Естественно, тишина. Бытовало во времена моего босоногого детства такое причудливое развлечение, называлось «эфир». Из уст в уста передавались условные «пустые» номера, не принадлежащие никому. Набираешь номер, слышишь сперва долгие гудки «занято», а потом – тишину, разрываемую треском статических помех. Кричишь в пустоту «але, але!». Если повезет, откликнется кто-нибудь, тоже набравший этот номер и бесцельно бултыхающийся в пространстве межтелефонной связи. С незнакомцем или незнакомкой из эфира можно было поболтать, обменяться номерами и договориться о встрече. Конечно же, ходили пугалки о том, как кто-то вышел на связь с недавно умершими или людьми из будущих времен, поговорил с блокадниками или девушками-телефонистками дореволюционных лет.

В эбонитовой выпуклой пластине с дырочками обитал давно вымерший, опустевший эфир. К будке даже проводов не вело, их срезали или украли в годы, когда нищеброды повально собирали цветной металлолом. Я слушал тишину, машинально бренча мелочью в кармане – и ничуть не удивившись тому, что на ладони оказались две копейки. Нынешние, никелево-блестящие, с Георгием, что держит в руке копие и тычет змия в жопие, а не прежние, с серпом и молотом. Я опустил их в щель монетоприемника. Копейки звякнули, упав в давно опустевший накопитель. Мой палец закрутил диск, набирая номер, который я сам давным-давно позабыл – а рука помнила.

Номер Жеки, моего лучшего школьного дружка. Веселого, смешливого Джека, с которым мы с первого учебного года сидели за одной партой. С которым менялись книжками, а долгими зимними вечерами с увлечением двух копающихся в шерсти обезьян мастерили макет огромного парусника. Жека был отличным пацаном и наверняка вырос бы толковым парнем… если бы классе в третьем или четвертом, под самое начало летних каникул, родители не увезли его на дачу. Он пошел с соседскими пацанами на рыбалку, им нужно было пересечь оживленное шоссе… и там Жеку сбила вылетевшая невесть откуда многоколесная фура. Сразу и наповал. Кровь на асфальте, орущие дети, разлетевшиеся в сторону удочки и ведра. Пятнадцать лет назад. Или двадцать. Меня перевели в другую школу, и все забылось. Было – и прошло.

Последний щелчок вернувшегося на место диска. Космическая тишина. Глупо цепляться за детские воспоминания.

Я уже собирался повесить трубку, как внутри нее смачно хрустнуло. Эфир наполнился шорохами, потрескиванием и шелестами, сквозь которые прорвался отчетливый детский голос:

- Алло? Алло, я слушаю! Алло, вам кого, папу?..

Я онемел. В буквальном смысле. Солнечный яркий день за давно немытыми стеклами будки сгинул. Я завис в непроглядной черноте, заточенный внутри железной будочки, стиснув телефонную трубку, откуда нетерпеливо спрашивали:

- Алло? Алло, мам, это ты?.. Да все в порядке у меня, слышишь? Рюкзак собрал, жду тебя, приезжай скорее!..

- Жека, — беззвучно выговорил я. Мрак снаружи сгущался, будка раскачивалась, летя и крутясь вокруг собственной оси. Я падал в водоворот темноты, я был мечущимся без толку сигналом, который некому принять. – Жека!

Меня услышали. Там, с той стороны, с изнанки мира, меня услышали. И узнали:

- Леш? Леш, ты? А чего голос такой, как из бочки? Я сперва подумал – взрослый дядька какой-то, не туда попал или папаше звонят… Леш, слышь, я уезжаю – на даче торчать до самого конца лета. Хочешь, приходи проводить, мы в шесть выходим – и на Финбан…

- Жека! – я обрел голос. – Жека, никуда не езди! Не езди, слышишь! Скажи маме, пузо пучит! Скажи, что не хочешь на дачу, что сдохнешь там от тоски! Не езди туда!

- Да все уже решено, — уныло отозвались из трубки. – В лагерь путевок не было, меня тетке решили подкинуть, чтоб в городе не торчал. Маму не переспоришь…. Маму не переспоришь… — его голос начал дребезжать и уплывать, — судьбу не перешибешь, Леха… Даже если очень хочется… ты береги себя, ты… — голосок Жеки перекрыл нарастающий вой и надрывный скрип намертво схваченных тормозами шин. Я различил шлепающий звук удара, трубка зашлась многоголосым истошным воплем и я бросил ее. Отшвырнутая трубка ударилась о стену и закачалась на проводе, продолжая рыдать и голосить. Что-то скрежетало и ломалось, я бился плечом в заклинившую дверь, она не открывалась, а бестелесные голоса истошно визжали. Из трубки закапало чем-то вязким и тяжелым. За стеклами плыла и колыхалась тьма, в будке запахло тухлятиной, я задыхался, отчетливо понимая: еще мгновение взаперти, и я точно сойду с ума. Двинусь крышей. Зашуршу шифером.

Проклятая дверь наконец подалась.

Я вывалился в обычный и привычный мир. Грохнулся на колени, разодрав брюки и кашляя так, будто собирался вывернуть желудок наизнанку. Меня заливисто облаяла пробегавшая мимо собачонка и подозрительно оглядела ее хозяйка. Кажется, я полз на четвереньках, скуля, пока с размаху не вломился головой в стену дома.

Не помню, сколько я там сидел. Наконец собрался с силами и встал, с трудом отыскал брошенный портфель. Никакой телефонной будки в кустах, но в траве я разглядел остатки кирпичного квадрата-фундамента. Что-то там когда-то стояло, может, и вправду телефон, а может, трансформатор или будка дворника. Мне было хреново, так хреново, как никогда в жизни. Трясущимися руками я полез за мобильником – вызвать такси, отменить встречи на сегодня. Ткнул в кнопку вызова, поднес трубу к уху, услышал гудки… и метнул мобилу в кусты.

Я не мог говорить по ней. Боялся снова услышать космическое молчание и пробивающийся сквозь него голос давно умершего мальчишки, а потом – скрип шин тормозящего грузовика. Боялся упасть во тьму электронных импульсов, мечущихся в эфире, и потеряться там. Потеряться навсегда, стать еще одним призрачным голосом.

Я боялся, я так боялся…

Я и сейчас боюсь. Психиатры говорят: внезапная телефонофобия, боязнь телефонных звонков и самих телефонных аппаратов. Не могу заставить себя прикоснуться к гладкому боку мобильника, не могу взять трубку. Что, если Жека снова заговорит со мной из темной пустоты?

Что, если это окажется вовсе не Жека?.. Сколько их там, одиноких, не успевших сказать последнее слово, ответить на самый важный в жизни звонок, позабытых и утраченных?

А от этих проклятых мобильников никуда не деться, они повсюду…

В 2000 году наш город просто замучила банда сатанистов (не мое определение, они сами себя так называли). Что они вытворяли тогда - не передать словами! Оскверняли могилы, жгли венки, разрывали захоронения, распинали на крестах собак и кошек, устраивали какие-то дикие игрища на кладбищах - одним словом кошмар. И никто не мог ничего сделать, потому что отец одного из членов шайки был высокопоставленным чиновником. Так вот.

В ночь с 29 на 30 апреля 2001 года эти, с позволения сказать граждане, во главе со своим духовным лидером, возвращались с очередной сходки на деревенском кладбище, что недалеко от города. Поскольку до трассы, которая ведет непосредственно в город ехать довольно далеко, они решили проехать по пром. зоне нашего металлургического комбината. Надо сказать, что ночью там всегда довольно оживленно и "Белазы" там ездят табунами. Вообще - въезд в пром. зону для легкового автотранспорта закрыт, и как им удалось туда проникнуть никто так и не понял.

"Белаз" - огромная машина, под которой может спокойно проехать малолитражка, например "Ока". Компания ехала на "Ниве". В относительно небольшую машину набилось шесть человек. Короче, в пять часов утра, товарищи, возвращавшиеся по всей видимости с очередного шабаша, столкнулись с груженым "Белазом". Финальный аккорд Вальпургиевой ночи был звучным!

Крыши у "Нивы" как не бывало, так же как и двух голов пассажиров. Из всей компании - пятеро погибли на месте. Шестого - вдохновителя и учителя, доставили к нам в больницу с травмами, которые по всем канонам медицины были несовместимы с жизнью. Но он жил...

И тут началось.

Через двадцать минут он был в операционной. Еще через двадцать минут после начала операции он умер. Поскольку все случилось в операционной, его тут же начали реанимировать. Иначе, если не предпринять никаких мер, замучаешься по судам бегать. На всё про всё есть восемь минут. Можно, конечно, и дольше упражняться, но тогда уже получится не человек, а растение, ибо клетки головного мозга начинают отмирать.

Не буду врать - все надеялись, что сердце завести не удастся, и он умрет. Он вернулся через шесть минут. Операция длилась почти восемь часов. Его по частям собирали, сшивали, штопали, все имеющиеся в наличии хирурги и травматологи по очереди, включая узких специалистов. За это время он уходил еще раз пять, но на шестой минуте его снова возвращали.

Через восемь часов его всего утыканного трубками, проводами, закованного в гипс, определили в реанимацию, подключив к аппарату ИВЛ. Все думали, что из комы он не выйдет никогда. Ничего подобного! В себя он пришел через сутки, в полной мере ощутив боль переломанного, израненного и искалеченного тела.

Уж не знаю, что они делали на том заброшенном кладбище, кого вызывали и о чем просили - он не рассказывал. Но первое что он сделал, придя в сознание - попросил пригласить батюшку из местной церкви. Причем в глазах у него стоял такой неприкрытый ужас, что девчонки-медсестры из реанимации просто боялись к нему подходить! Не боль, не страдание, а реальный, чистый ужас!

И началась его жизнь после аварии. Если это, конечно, можно назвать жизнью. Все, какие только возможны осложнения после операции, он испытал на себе. Полный набор - пневмония, несостоятельность швов, не буду перечислять. В довершении ко всему у него начался остеомиелит. Парень просто гнил заживо, его кости буквально расплавлялись. Сколько раз его брали в операционную - травматологи сбились со счету. Его история болезни превратилась в толстенный том. А сколько раз останавливалось его сердце? Но каждый раз, во время реанимации, он возвращался обратно! На ШЕСТОЙ минуте - ни раньше, ни позже! Все время - на шестой минуте. Это была просто реальная мистика. Над ним как будто кто-то издевался, не давая уйти и обрести покой!

Где-то через полгода его страданий один доктор втайне решился на должностное преступление, и, когда давление упало до нуля, а на кардиографе появилась ровная линия - сердце не билось - он не стал реанимировать парня, решив дать ему спокойно уйти и прекратить его мучения. Вы не поверите, но снова на шестой минуте, появился пульс на сонной артерии и аппарат выдал четкую кривую. Парень снова ожил! Сам, без посторонней помощи. После этого реаниматолог уволился по собственному желанию. Вообще перешел работать в платный центр врачом УЗИ.

Парень умер ровно через год, в ночь с 29 на 30 апреля в пять часов утра, полной ложкой нахлебавшись страданий. Его как будто специально живого протащили через все круги ада.

Прошло уже почти девять лет, но весь персонал нашей больницы до сих пор помнит эту историю.

И я все время спрашиваю себя - что это было? Кого они вызвали тогда на кладбище... или пытались вызвать? Как все это объяснить?

То что я напишу покажется тебе омским бредом, но я просто не знаю что делать. Наверное бессмысленно что-то писать сюда, особенно учитывая всё то, что я уже знаю. Но по порядку.

Возможно ты такой же технарь-скептик, каким был я. Я не верил в богов, рай или ад и жизнь после смерти. Всё это казалось сначала детскими сказками, потом способом управлять людьми, потом полной глупостью, не заслуживающей внимания. Но я ошибался.

Не знаю насчет Бога или рая, но ад точно есть. Нет, анон, никаких сковородок или чертей с вилами, никакого суда, света в конце тоннеля, или что там ещё любят описывать, всё просто. Пугающе просто.

Аварии, авиакатастрофы, тысячи способов попасть сюда, объединяет которые только одно: попавшие сюда думают, что ещё живы. И я думал. Переход незаметен. Ехал в такси, попали в аварию, меня вытащили, но правую руку ампутировали. Больница, инвалидность, потеря работы и смысла жизни. Моя "жизнь" здесь продолжалась три месяца. Три кошмарных месяца, в которые мои родители, бывшие милыми и добрыми людьми, превратились в озлобленных скотов, постоянно грызущихся между собой и вымещающих обиду и злобу на мне.

Я жил под постоянным давлением, кажется, несчастья преследовали меня во всём. Даже не считая родителей, соседи с перфораторами, орущее быдло под окнами, гопота на улицах, бессонница и ночные кошмары, в дополнение ко всему крайне плохое самочувствие без видимой причины, мелкие или крупные неудачи заполняли собой всё время в моей жизни. В конце прошлого месяца всё изменилось.

Был конец ноября. Я проснулся от криков, это была очередная семейная ссора. Я закрылся одеялом и надеялся, что в этот раз она меня не коснется. Не повезло. Когда крики прекратились, в мою комнату вошел отец, сдернул с меня одеяло, вломил затрещину. Кричал то же что и обычно, - "Если бы ты только сдох в той аварии, у нас всё было бы хорошо!", ударил меня ещё несколько раз, потом оделся и ушел на улицу.

Тогда я вышел из комнаты и увидел мать. Она лежала в луже крови. Вызвал ментов. Оделся и вышел к подъезду. Очень боялся встретить отца.

Теперь я жил один. Эти десять дней показались мне настоящим раем. Никто на меня не кричал, никто не бил и не обвинял во всех грехах. Неудач меньше не стало, когда кончились продукты и пришлось выбираться из дома, меня отпиздили гопники. Отобрали деньги и телефон. Вернулся домой. Звонил ментам. Послали на хуй. На следующий день голод снова выгнал меня в магазин. Закупил консервов, пельменей и бичпакетов на месяц.

Так бы могло продолжаться долго, но позавчера ночью случилось это.

Я двачевал капчу, попутно перечитывая схороненные крипипасты. Сидел так всю ночь, ближе к рассвету вышел в коридор и охуел. Передо мной стоял какой-то мужик, которого я раньше никогда не видел.

Я, естественно, отложил кирпичей, в памяти всё ещё были свежи недавние крипи треды и тонны пасты, переваренной за ночь. Мужик просто стоял и смотрел на меня. Я замер. Так продолжалось около пяти секунд, потом я ломанулся в комнату и захлопнул за собой дверь, подпер её плечом и стал прислушиваться. В коридоре было тихо. Спустя полчаса я немного успокоился, взял кухонный нож со стола и пошел в коридор, твердя про себя что-то про то, что нёх не существует и это всё - просто моё больное воображение. Мужик никуда не пропал. Он стоял всё там же и не двигался. Я не нашел ничего лучше, как спросить его "Эй, ты кто?!", попутно проклиная себя за идиотизм.

"Успокоился наконец?" - его голос прозвучал сразу со всех сторон, стало невыносимо страшно, хотелось снова забиться в свою комнату, но тело не слушалось. Вместо этого я просто стоял и смотрел в его ебаные глаза, ежесекундно высирая кирпичи.

Он начал рассказывать про то, что же со мной произошло, делал он это монотонным уставшим голосом, как человек, которому приходилось по двадцать раз на дню повторять эти слова.

Говорил, что я умер в той аварии, что я попал в Ад, рассказывал о том, как тут всё устроено, что этот Ад персонально мой, "Гордись, этот мир создан специально для тебя", сказал, что все люди здесь ненастоящие и всё подчиняется одной цели - сделать моё существование невыносимым. Дальше будет только хуже.

Я очнулся от того, что упал. Кажется я уснул стоя. Было уже светло. Наверное, это самое ужасное из всего, что случалось здесь - осознавать, что ты умер. Как в конце какого нибудь ужастика или крипипасты, когда узнаешь, что человек, с которым ты разговаривал три минуты назад, уже неделю как мертв.

В тот же вечер я набрал в ванную горячей воды и, держа нож в зубах, вскрыл себе вены.

Очнулся в ванной. Очень холодно. Не могу пошевелиться. Адски воняет мертвечиной. Отключился.

Очнулся от знакомого голоса. Он говорил что мне не убежать отсюда, что мертвые не умирают. Потом снова рассказывал про ад. Я не слушал. Закончил он фразой "Полежи тут пока, это будет твоим наказанием." и вышел из ванной.

Не знаю, как долго я провел в вонючей холодной жиже, но все-таки нашел в себе силы встать. Отмыл ванную, попытался отмыть запах мертвечины, но ничего не вышло. Что удивительно, я был жив. Раны на запястья как будто никогда не было.

Сегодня он появился снова. Спросил, усвоил ли я урок. Я ответил что больше не буду пытаться себя убить. Весь вечер я расспрашивал его. Оказалось, что он знает обо мне всё то, что я сам о себе знаю. Спросил, может ли он вернуть мне руку. Он злорадно усмехнулся, как будто давно этого ждал и мне стало не по себе. Оказалось, что он может дать мне всё, чего я пожелаю, но с условием, что дав мне что-либо, он лишит меня чего-то равноценного.

Он позволил выбирать, но я не смог придумать ничего, что было бы равноценно возврату руки. В итоге сделка всё же состоялась. Сейчас ночь. Я сижу и набираю этот пост двумя руками, а коридор в моей квартире меряет тихими шагами тварь, готовая снова оторвать мне руку, если я только попадусь ей на глаза. Она будет здесь каждую ночь. Но я не попадусь.

Я знаю что вы - такая же часть моего ада, как и всё остальное здесь, но всё равно я это пишу. Бессмыслица. В голове пульсирует боль и спутанные мысли. От моего тела до сих пор веет запахом разложения, не знаю выветрится ли он вообще. Может быть этот пост поможет мне разобраться во всём что случилось в последние три месяца, может и нет, но думаю мне станет немного легче.

На часах было 3.15 ночи. Я проснулся от жуткого визга сверху. Было такое ощущение, что соседи, проживающие этажом выше, на ночь глядя, решили устроить тотальное выяснение отношений. И это за 4 часа до понедельничного рабочего дня! Должен отметить, что семейка была та еще. Вечно пьяный мудак, от которого разило за двести метров коктейлем из пота и перегара, его жирнющая женушка, вечно устраивающая сцены с битьем посуды и вышвыриванием вонючих вещей в окно, и триумф их совместной жизни – двадцатилетний сын Иван с синдромом Дауна. Его любимое занятие было бегать по подъезду и жать кнопки звонков во всех квартирах, от чего он, видимо, получал несказанное удовольствие.

Встав с кровати и пробормотав что-то матерное и недовольное, я отправился на кухню. Включив там свет, закурил сигарету, выпил стакан воды, выглянул в окно. Стояла летняя теплая звездная ночь, было темно, людей не было. Еще бы… четвертый час, мать его! Интересно, но кроме визга, разбудившего меня, никаких признаков активности я не услышал, поэтому выкинул бычок в окно и отправился в свою кровать, чтобы забуриться под одеяло и продолжить просмотр своих изумительных добрых снов, никак не связанных с унылым понедельничным днем.

Не успев сомкнуть глаза, я вскочил с кровати от грохота сверху, как будто что-то очень тяжёлое упало. Я думал, сейчас рухнет потолок, даже побелка немного осыпалась на мою кровать. «Сука, твою ж мать» вертелось в моей голове, в тот момент когда я в спешке натягивал джинсы. Настроение было ни к черту, хотелось спать, но нет… нужно переться к алкашам соседям узнать чего там приключилось!

Открыв входную дверь, я обнаружил, что в подъезде нет света, а с учетом того, что на улице была ночь – не видно было абсолютно ничего. Должно быть снова лампочка перегорела. Взяв из тумбочки фонарь, я отправился навстречу своим ночным приключениям. Поднявшись этажом выше, подошел к облезлой деревянной двери злополучной семейки. По дверному глазку было видно, что в коридоре их квартиры горит свет. Промедлив пару секунд, я нажал кнопку звонка. Никакой ответной реакции не последовало. Позвонил еще раз. Ничего. «Да ну и хер с ним» - сказал не громко и только собрался развернуться, чтобы уйти, как заметил, что тусклый свет, исходящий из глазка, пропал. Кто-то стоял на той стороне двери и смотрел прямо на меня. «Ну, наконец, то!» - подумал я и уже собрался лицезреть еле стоящего на ногах хозяина квартиры и пытающегося объяснить чего же такого случилось, но никакого действия не было. Я стоял в темном подъезде с фонариком в руках, понимая, что кто-то наблюдает за мной с той стороны двери.

Я оценил ситуацию со стороны и мне стало не по себе, и, решив, что лучшим вариантом будет вернуться в свою квартиру, я развернулся и двинулся к лестнице, освещая фонариков путь. Ощущение пристального взгляда со спины не покидало меня. Было желание побежать, но я сдерживал себя, успокаивая мыслями, что похожих ситуаций с этой нездоровой семейкой было уже миллион и сейчас в жопу ужравшийся алкаш стоит у двери и не может делать больше ничего, кроме как стоять и держаться лишь бы не упасть. Когда я шагнул на лестницу, произошло то, от чего побежали мурашки – с характерным скрипом чуть приоткрылась дверь, возле которой только что я стоял. Остановившись, я замер и почувствовал, как сердце начало биться вдвое быстрей. Собрав силу воли в кулак, я развернулся и посветил фонарем в сторону двери. Она была приоткрыта и, как уже казалось банально, никаких признаков жизни.

«Есть кто живой?» - шутливо дрожащим голосом спросил я. Разумеется, никакой реакции. Постояв так с минуту, я окончательно пришел к тому, что ловить здесь нечего и лучшим действием будет запереться в своей квартирке, залезть под одеяло и преспокойно спать. Быстрым шагом спустился вниз, отпер входную дверь, закрылся на защелку, зашел в свою комнату и лег на кровать. Я успокоился, лег и, после размышлений над ситуацией, мне стало даже немного смешно. Взрослый парень (27 лет как-никак) испугался темноты и неадекватных действий алкашей–соседей. Обдумывая это начал понемногу засыпать, как вдруг раздался звонок в дверь. Все мои мысли по поводу комичности ситуации улетучились за то время, которое потребовалось, чтобы сделать два нажатия кнопки звонка. Я встал, подошел к двери и посмотрел в глазок. Напротив моей квартиры стоял их сынок - даун. Одна рука его тянулась к кнопке звонка, а второй он активно ковырял в носу. Я даже рад был увидеть его, куда хуже было бы не обнаружить в подъезде вообще никого! Тогда ситуация отчетливо напоминала бы мне классический фильм ужасов 90ых годов. Очередной звонок отвлек меня от собственных мыслей «если бы да кабы» и я, еще раз убедившись в его присутствии, включил свет и открыл входную дверь.

«Ну, чего?» - спросил я и вышел к нему на площадку. Ваня в этот самый момент был занят изъятием немаленькой зеленой субстанции из своего носа, которую он с блаженным лицом положил себе в рот и, почавкав, проглотил. У меня чуть не вырвало, но, как не странно, мой рвотный рефлекс привлек его внимание и, не став дожидаться его действий, я взял Ваню за рукав и, закрыв свою дверь на ключ, повел в сторону его квартиры. Глаза привыкли к темноте, и взять с собой фонарь ума, к сожалению, не хватило. Плетясь за мной по лестнице вверх, он выдавал несвязанные слова и непонятные мычания. Было понятно, что он не хочет идти домой, хотя упирался не слишком сильно. И вот, мы подошли уже почти к самой квартире, входная дверь которой была нараспашку, но из-за отсутствия света, как в квартире, так и в подъезде – не видно было ничего. Мы оба остановились в двух метрах от квартиры. Тишину нарушало тяжелое Ванино дыхание. В этот момент на меня снова накатило чувство тревоги и беспокойство. От этой чертовой квартиры будто веяло ужасом. Ощущение, что из темноты на меня кто-то смотрит, сводило с ума. Я посмотрел на Ваню, по очертанию его лица было, что он смотрит в темноту дверного проема. «Папа» - сказал он. Его голос раздался эхом по подъезду и тишина. Я, что есть сил, вглядывался, но не видел никого. «Ну, Вань, иди домой» - тихо, почти шепотом, сказал я и подтолкнул его вперед, а сам начал движение в противоположную сторону, к лестнице. Мне было стыдно, что я сдрейфил и, до кучи, отправляю как бы на разведку нездорового пацана. Но действовать иначе – нервов не хватило. Расстояние между мной и Ваней увеличивалось. Он стоял и смотрел вперед, а я отходил. На фоне черноты я видел его отдаляющийся силуэт.

Внезапно Ваня развернулся и довольным голосом очень громко и отчетливо выдал фразу, которую слышать я не хотел никак. «Папа съел маму!»- сказал он и громко расхохотался имбецильным смехом. Я не мог поверить своим ушам. Само по себе то, что он выдал фразу несущую какой-то смысл – уже редкость. А тут… в такой ситуации… сказать такое. Сердце у меня чуть не остановилось. С ошеломлённым выражением лица я остановился и искал рациональное объяснение происходящему. «Что?» - не своим голосом проговорил я и продолжил неспешное движение спиной в сторону лестницы. Но в ответ звучали только «гы-гы» и непонятное бормотание. Подойдя к первой ступени, чуть не упав, я начал ногой нащупывать следующую, не сводя глаз с, уже еле различимого, силуэта, как вдруг, с резким непродолжительным звуком какой-то возни он… исчез! При этом тяжелое, привычное для Ивана, дыхание тоже пропало. Нервы просто полопались в моей голове!

Молниеносно развернувшись, я одним прыжком преодолел расстояние до лестничного проема, зацепившись рукой за перила, чтобы не впечататься в стену. Подвернул ногу, но на фоне общей ситуации это не вызвало особых неудобств. (Кстати, обут я был в домашние тапочки). В промежуток времени между моим приземлением и дальнейшим движением я сумел расслышать шаги, доносящиеся со стороны их квартиры. Это дало мне неслабый стимул не останавливаться и также быстро спуститься до своего этажа. В голове я не проигрывал возможные ситуации того, что там происходило, мыслей не было вообще ни каких кроме одной – поскорей попасть в свою квартиру, в свое убежище. Подбежав к двери, судорожно, очень торопясь начал доставать из кармана стопку ключей. Так как было темно, определять нужный приходилось на ощупь. «Гараж, кладовая, дача…» - я проклинал себя за то, что носил все это с собой на одной большой связке. Шаги тем временем приближались и уже были отчетливо слышны на моем этаже. Кто-то уже, блять, спустился и направляется ко мне!!! Хотелось заплакать. Хотелось, чтобы зажегся свет, и я увидел, что ничего страшного не происходит. Хотелось проснуться и понять, что все что происходит – лишь страшный сон.

«Вот он!» - вслух крикнул я и трясущимися руками вогнал ключ в замок. Провернув против часовой стрелки, я сделал шаг назад, открыл дверь и влетел за порог. Все, я в безопасности, осталось лишь закрыть входную дверь и все! Развернувшись лицом к ней, я резко потянулся к ручке, схватил ее и уже собрался тянуть на себя, но... человеческий силуэт находился в трети метра от меня. Движение воздуха, вызванное его дыханием, я почувствовал сразу и чуть не блеванул. Такого отвратительного зловонья я в жизни не ощущал! Тот, кто стоял на против меня был неподвижен. Сделав внушительный шаг назад - я начал нащупывать рукой выключатель на стене. Силуэт тоже сделал шаг вперед, перешагнув порог. Я был настолько поглощён ситуацией, что даже чувство страха на мгновение покинуло меня. Но на замену ему пришел панический природный ужас, чуть не ставший причиной потери сознания. Потому что я, наконец, нащупал выключатель и, щелкнув, зажег свет.

Его волосы были на половину то ли выпавшие, то ли вырванные. Кожа имела неестественно бледный цвет с просвечивающимися голубыми венами. Глаза полностью черного цвета, без белка и радужки. Начиная с нижней челюсти и заканчивая ботинками, моего алкаша соседа, – все было покрыто кровью. Открытый рот, с редко капающей на пол кровью, обнажал кровавые зубы, имеющиеся у него явно не в полном составе. В его лице было очевидно видно безумие. Я опустил взгляд ниже и заметил, что в руке он держал отгрызенную жирную руку своей женушки. Мы стояли и смотрели друг на друга порядка пяти секунд. Как вдруг из его пасти раздалось рычание напоминающее рычание огромного бульдога. Я тут же пришел в себя, и в голове у меня прозвучало отчетливое «БЕГИ!». Рванув в свою комнату, я с грохотом захлопнул дверь и вцепился руками в дверную ручку. С бешеным ревом сосед, если можно его так называть, хотя более уместно было бы назвать его монстром, бросился за мной.

Подбежав к двери, вопреки мои ожиданиям, он не начал пытаться открыть дверь, дёргая ручку. Он царапал ее ногтями, бился головой, пытался грызть зубами, как собака. А я сидел, прижавшись к двери, и, держа за ручку руками, думал о том, что мой сотовой телефон лежит в куртке в коридоре, что если отпущу дверь, что бы дотянуться и включить свет, то этот монстр непременно войдет в мою комнату и сожрет меня так же как сожрал свою жену и своего ребенка. Потеряв счет времени, слушая как скребется, рычит, грызется и долбится в дверь мой сосед я просидел так до самого утра. Когда стало светать, я услышал, что на моем этаже открылась дверь моей соседки – одинокой пожилой женщины. Я поднялся с пола и что есть мочи закричал «БЕГИТЕ!!!». Сосед перестал издавать звуки активности на некоторое время. Дальше я услышал крик своей соседки, который продолжался пару секунд, а затем затих. Все было как в бреду. Сколько я сидел так – не имею представления. Знаю только, что расправившись с моей соседкой, монстр куда-то делся. Спустя какое-то время дверь открыли сотрудники полиции.

Далее было расследование, в настоящее время закрытое, в котором я выступал как главный подозреваемый, но в виду отсутствия доказательств я до сих пор нахожусь на свободе. Мою соседку обнаружили с перегрызенным горлом в луже собственной крови. В квартире, этажом выше, обнаружили расчлененную и разбросанную по всей квартире жену алкаша соседа. Тело его сына лежало в коридоре, а голова, с идиотской ухмылкой на лице, в подъезде за пределами квартиры. Самого соседа так и не нашли, но я уверен, что где то в ночном мраке как бездомная собака скитается он. И раз тела нет – значит, он все еще жив. И, значит, он ест.

А какое его любимое блюдо – мы уже знаем.

Родители улетели на неделю в Польшу, я из-за сессии остался. На самом деле мне и хотелось остаться, мне 20 и путешествовать с родителями не очень хочется. Жить, в общем-то, тоже. Поэтому я радовался недели одиночества. Несколько дней учёбы пролетели быстро, и наступили выходные – середина моего отпуска. На друзей я не рассчитывал, у них тоже была учёба, и в субботу утром я установил на компьютер пару старых стратежек, чтобы разбавить скуку выходных. Был закуплен яблочный сок, шоколад, из шкафа я достал заначенные пол бутылки виски ещё с майских и сел за комп. К слову я курю. Не часто, но люблю подымить подольше. Поэтому раз в вечер выхожу на площадку с сигариллой и стою минут двадцать, либо сижу в кресле рядом с переходом на лестницу. Так я и поступил в тот вечер.

Во мне уже было грамм 200-250, но поскольку всё это набиралось за весь день, даже самый жадный гаишник не смог бы назвать меня пьяным. У нас 5 квартир в коридоре, затем железная дверь. За железной дверью холл с лифтами (обычный и грузовой) и стеклянные двери к площадке. На которой, собственно и стоит кресло и пепельница. Я закрыл дверь в квартиру, прошёл коридор открыл дверь в холл, просто прикрыл её за собой вышел уже на площадку, было около 11, но что это для июньской ночи? Внизу, на лавочках, едва различимые парочки общались о своём. Я сел в кресло и прикурил. Поигрывая, дымком я расслабился. Лицом сидя в кресле ты обращён к лестничному пролёту.

И вот когда я уже докуривал, внизу (пролёта 2 или 3) кто-то громко поперхнулся. Закашлялся влажно, будто отхаркиваясь. Не скажу, что у нас в подъезде постоянно ночуют бомжи, но такое случалось уже несколько раз. Когда я вставал, моё кресло скрипнуло и, видимо, бомж услышал это, потому что стал подыматься наверх. Я смекнул, что он или она начнёт что-нибудь выпрашивать. Тем более так поздно. И быстренько сбросив бычок в пепельницу, я прошел лифты и вошёл в наш общий соседский коридор. Когда я закрывал дверь, я увидел фигуру сквозь стеклянные двери на площадку, но кто именно это я не понял, дверь была в стеклянную шашечку, фигура смазалась и женщина это или мужчина, я не разглядел.

Проходя по коридору к своей двери, уже в квартиру я заметил, что шаги продолжились, и он или она идёт дальше. Но дверь уже была закрыта и я не парясь шёл в квартиру. Вдруг что-то будто прильнуло к двери на площадку. Я остановился стал прислушиваться, знаете когда останавливаешься и почти не дышишь, я так и замер. Бомж щупал дверь. Я слышал звук ладоней, скользящих по железу, именно скользящих гладящих её. Было тихо, даже глухо в нашем коридоре, акустика великолепная. Я удивился. И пошёл дальше. Доставая из кармана шорт ключи, я начал было тыкать ключом в замок, как понял, что кто-то шипит. Смейся не смейся но первая ассоциация это момент из Гарри Поттера, когда он говорил на змеином. «Ссссссшшшшсщщщссс» шипел бомж за дверью. Я снова замер. Уже настороженно. Не страшно, просто очень глупо и странно. За железной дверью в полтора метрах от меня шипел прислонившись к двери бомж. Я слушал. Шипенье стихло. Я уже медленно, продолжил открывать замок но ключи звенели, как только я вставил их в дверь что-то смачно ударило. Именно смачно. ВЫ когда-нибудь роняли кусок свежего мяса на разделочную доску, или просто случайно на пол? Бросали мокрую тряпку начиная мыть пол? Звук был точно такой же.

Я отстранился и замер. Ключи весели в замке. Нужно 4 оборота, а я не сделал и первого. Я ждал. За дверью шипели. Я уже был уверен что это не бомж. Что угодно, но не бомж. Снова что снова «смачнуло» о дверь. Не сильно. НЕ ради того чтобы выбить, просто чтобы его услышали. И я слышал. Тишина была глухая. На уши давило. Я всё ждал, что сейчас выйдет кто-то из соседей и развеет этот глупый момент. Но что я имею. Молодая семья с 2летней девочкой, которая должна спать, как и её родители. Два старпёра, тоже уже наверняка спящие. Непонятная женщина, средних лет, которая сама по себе, и вообще я её не видел уже с неделю. Закрытая, уже 4 года «продающаяся» квартира и я, квартира нашей семьи.

Что-то хлюпнуло. Громко. Рядом, за дверью. Может быть даже прямо перед ней. Я закрыл глаза, почувствовал страх. Звуки начали наслаиваться друг на друга. Появился ритм. Смачный звук, хлюп, шипение. Смачный звук, хлюп, шипение. Я слушал. Что-то нечеловеческое было в нём. Я испугался. До этого я просто боялся. Но теперь страх заполнил меня до конца. Я не двигался. Ключи висели в замке.

С минуту я набирался храбрости, чтобы быстренько повернуть ключи и зайти к себе. Две мои двери, 6 замков. Телевизор и недопитое виски. Это просто отличная шутка. Великолепная шутка. А я жалкий трус. Никаких странных вещей. ДА я не знаю что это, но это может быть розыгрыш. Оно не успеет, даже если это какое-нибудь оно. Я был готов. Я считал. Смачный звук. Раз. Хлюп. Два. Шипение. Три. Смачный звук. Раз. Хлюп. Два. Шипение. Три. Я начну открывать на три. Давай!

Смачный звук. Раз. Хлюп. Два. Тихий хохот. Даже не хохот а хихиканье.

Стоит ли писать, что моя смелость и накрученная храбрость исчезли за секунду. Я клянусь, это был не человек. ЗА свою жизнь я просмотрел не мало фильмов, пообщался с самыми разными людьми, слушал самую разную эксперементальную музыку. Я клянусь, губы человека на такое не способны. Что-то противно хихикало, там за железной дверью. Снова шмякнуло о дверь. И начало давить. На неё, втирать то, что шмякало в дверь. И хихикать. В голову полезли догадки, какими должны быть губы и рот чтобы звук был таким? Я понял шмякало не ОНО, шмякало что-то, что ОНО бросало в дверь. Теперь ОНО втирало это в дверь, и шмякало. Хихикало. Делало паузу, чтобы хлюпать и шипеть. И снова, а я слушал. Я не оцепенел, я не хотел двинуться и чтобы ОНО добавило ещё один звук в свою симфонию. Я слушал. Что я мог ещё сделать?

Потом может быть спустя 30 минут, я не знаю. ОНО запело. Вернее замычало. Знаете когда люди навывают мелодию. Мммм-мммм-ммммуууыыы. Глупо, верно. Мелодию я не знал. Но ОНО видимо ей наслаждалось. Хлюпов и шмяков не было, но хихиканье, осталось. Оно было аранжировкой. Будто их двое. Но ОНО одно. Я бы услышал звуки ходьбы, или лифта! ОНО должно быть одно! В голову пролезла ещё одна догадка, а вдруг у него два рта?

У меня потекли слёзы. Я стоял на полусогнутых уставших ногах и тихо плакал. В голову пришла идея. Закричать, разбудить соседей, всех!Чтобы были люди, чтобы ОНО ушло.

Из-за плача, я громко выдохнул. Мычание прекратилось. Стало тихо. Я ждал. Хлюпа, шмяканья, хохота... не важно. Тишина. Я прождал пятнадцать минут. Ровно, я считал в голове до 900. Медленно с паузами. Я сел на пол, прямо у своей двери, ключи висели в замке. Тишина бальзамом накрывала голову. Я мог дышать, мог расслабить ноги. Мог тоненько плакать от радости и страха одновременно. ОНО ушло. Пусть я не слышал его шагов или лифта. ОНО молчало. А значит ушло. Спустя ещё минут 10 я уже начал оправдывать ситуацию, считая чей-то злой и очень хитрой проделкой. Первоклассным розыгрышем. Шуткой над запозднившимся парнем.

В голове стихло. На ум пришла тоненькая мелодия. Будто ребенок поёт в тишине. Нежный ангельский голос, будто маяк во мраке. Сразу представил мальчика в тёмном лесу, бредущего по тропинке и поющего тонким голосом старинную песенку. А из чащи на него смотрят страшные твари. И песня это единственная надежда паренька. Странно, что это за песня? Я сидел на кафельном полу коридора и слушал. Я стёр слёзы с лица и взъерошил волосы. Задел своё правое ухо. Ангельское пение дёрнулось. Я СЛЫШАЛ ЭТО НЕ В ГОЛОВЕ. ЭТО ОНО ПЕЛО ЗА ДВЕРЬЮ. Я ЗАМЕР. И ОНО, ПОДТВЕРЖДАЯ МОЮ ДОГАДКУ, ЗАХИХИКАЛО. ПЕЛ МАЛЕНЬКИЙ МАЛЬЧИК. ЧТО-ТО МЫЧАЛО. ОНО ХИХИКАЛО. ШМЯК. ХЛЮП. ШИПЕНИЕ. МЫЧАНИЕ. ХОХОТ. МАЛЬЧИК.

Я отключился.

Утром меня разбудил отец из молодой семьи, провожая свою дочку в садик. Он подумал, что я потерял сознание возвращаясь с покурки. Соседи в курсе моей привычки. Я не разубеждал его. Я молча вошёл к себе, выключил телевизор. Приготовил завтрак, помылся. Написал семье дяде и тёте, что приеду в гости. На 3-4 дня до приезда родителей. Они удивились, но согласились. Я оделся, собрал вещи и пошёл на площадку. Звуков не было. Площадка с лифтами была чиста. Ничего, что напомнило бы мне о прошлом вечере. Выйдя на улицу, я приятно обрадовался летнему дню. Подростки, мамы с детьми, старики. Люди. Я даже улыбнулся. На лавочке рядом с подъездом сидела консьержка. Я поздоровался. Она улыбнулась. Мы заговорили. Я её неплохо знаю.

«Ой, а ты тоже уезжаешь, в последние дни весь подъезд как на иголках. Все куда-то поразъезжались. Скоро одна останусь. С этим. Не приведи господь» - сказала она и перекрестилась.

«С каким это этим?» - удивился я.

«Ну, знаешь, по ночам бродит, у меня кошмары от него. Шмяк. Бум. Хлюп. То запоёт. То мычит. Никакого покоя. Всё до гробу довести хочет»

Меня вырвало в урну рядом.

Я задержался в Туле, но опоздать я не хотел, поэтому вместо привычной маршрутки до юга Москвы я выбрал электричку. Был ноябрьский вечер, причем будничный. И народу в вагоне, на удивление, было мало. Я сел в восьмой вагон, на одну из свободных скамеек, ближе к окну. Лицом в сторону движения. До Москвы из Тулы ехать примерно три с половиной часа, мне до этого приходилось кататься на такой электричке. Я уже не маленький мальчик, поэтому насчёт длинного пути не расстраивался, воткнул наушники и закутавшись в куртку начал дремать. Мерный стук колёс, тёплый свет. Вечеряющая Россия за окном и мягкие мелодии медленно убаюкивали меня. Альбом, что я включил и слушал, состоит из 10 песен, в среднем по четыре минуты. Когда я почувствовал «это» шла восьмая песня. В полудреме я узнал песню и приоткрыл глаза. Свет из тускловато желтого стал белым, как у ламп дневного света. Я не придал этому значения и лишь поёжился холодку, который забирался за шиворот. Я, как и прежде сидел один на своей лавке, попутчиков было немного, и я обратил внимание, что не все из них были со мной с отправления, часть «туляков» что сели со мной куда-то ушла. Новые попутчики, казалось, не придавали необычной пустоте вагона никакого значении. Я поковырялся в плеере и поставил в список воспроизведения следующий альбом. Он в целом длиться минут пятьдесят. Вновь укутавшись и расслабившись, я попытался задремать. Дальше периодические просыпаясь, я замечал, как из вагона в тамбур уходят испуганные «туляки». Несколько раз меня будил шум хлопающих дверей, и я замечал обеспокоенные лица моих «оригинальных» попутчиков, убегающих в соседний вагон. Но музыка играла, куртка грела, и я вновь впадал в сладкую дрёму. Пока на окончании последней песни второго альбома, через полтора часа, после посадки в электричку, я проснулся. Причём, как ни банально, резко. Дремота и зыбкость восприятия исчезли в секунду. Я поёжился, продираемый сильным холодом. За окном темно. Свет, не греющий, а такой же холодный как и сквозняк в вагоне, освещал вагон хорошо. И только теперь, по цыплячьи вытянув шею, я осмотрелся вокруг.

Первое что я заметил: в вагоне ни одного оригинального попутчика, что сели со мной в Туле. Лишь пришлые. Я легко их отличил, потому что туляки были одеты как подобает жителям крупного самодостаточного областного центра. Окружающие попутчики сели явно на промежуточных остановках. И мужчины и женщины были одеты в тёмных цветов одежды, без каких либо лейблов или опознавательных знаков, абсолютно. Второе: все они улыбались. Неестественно, не как обычные люди. Улыбка была странной, не обычной. Ни после хорошей шутки, ни тёплые воспоминания, где то в уме. Нет. Даже не хитрая ухмылка. Создавалось впечатление, будто весь вагон. Я насчитал 11 человек. Будто весь вагон решил улыбаться, без всякой причины. Просто корчит улыбающееся лицо. Я поёжился. Странно. Очень странно, я выключил плеер и несколько минут вглядывался в окно. Глухой лес, хотя периодически на такой оживленной линии должны встречаться селения. Я вглядывался на протяжении десяти минут. Ничего. Лес. Глухой. А когда была последняя остановка? Я не могу вспомнить, когда мы останавливались в последний раз. И уж тем более, когда вошли все те люди, с которыми я сидел в этом вагоне? Белый свет неприятно резал глаза, я вытер выступившие слёзы. Обернулся и понял что сижу не один напротив меня на краю противоположной скамьи сидел парень и улыбался. Всё бы ничего, но смотрел он прямо на меня, прямо мне в глаза. Мне сперва, как скептику показалось, что это очередной сельский бык, которому захотелось попугать городского. Я громко хмыкнул и, расправившись на скамье, вылупился на него в ответ. Но это не сработало, и очень скоро от страха ежился я. Парень не среагировал на меня. Он также, не мигая, улыбался и смотрел. Я хмыкал, грозно морщил брови, подмигивал, но это не работало. Вообще. Он смотрел и улыбался. Я спросил «Что надо?» Парень смотрел на меня. Я поднял голову и заметил, что все, кто был в вагоне стягивались к нам. Ко мне. Толпа попутчиков в тёмном собиралась ближе. Причём их перемещения и не видел. Отвлекаясь на смотрящего в упор парня, я не успевал заметить движения. Вот женщина в очках за три ряда позади меня. А вот за два ряда. А теперь за один. Я испугался, вновь смахнул набежавшие из-за яркого света слёзы. Стряхнув влагу с глаз, я огляделся и вскрикнул. Вокруг нас сидели все тёмные пассажиры. А парень. Парень улыбался сильнее. Я видел его зубы и мне они не понравились. Я дрожал. Это были острые клыки, причём все зубы были клыками. Они составляли идеальный прикус, один клык на один. Вокруг сидели остальные, я, почему то подумал, что они вместе. Что они заодно. Вдруг в дверь впереди, громко свистя в свисток, вошёл контролёр. Попутчики резко обернулись и, как мне показалось, сузили глаза. Контроллёр крикнул «Сюда парень, ты в красной куртке, да вставай уже и беги сюда!» Я, не раздумывая, побежал к нему. Он стоял в тамбуре, придерживая дверь. Свет слепил глаза. Но я почти наощупь добежал до тамбура, оббежав его, я ужаснулся. Вся компания стояла позади скользящих дверей. А парень уже не улыбался. Он зло шевелил челюстью, будто грызя самого себя за зубы. Компания позади него, казалось, жутко злилась, их брови искривились, а губы сжались в ненавистном оскале. Контролёр снова дёрнул меня и втащил в переход между вагонами. Попав туда, мне внезапно поплохело, голова закружилась, а на виски начало давить.

«Всё в порядке, успокойся. На вот, воды выпей» поднимая меня с пола, сказал мой спаситель. Я осмотрелся, я уже был в другом вагоне. Рядом стояло несколько курильщиков, и удивленно смотрели на меня, поднимающегося с пола. Контроллёр вручил мне бутылку воды и велел идти за ним. Я, радуясь спасению, не понятно, отчего шёл по вагонам следом за ним. Обычные люди, кое-где толкучка. Блики деревень и крупных городов за окнами. Тёплый жёлтый свет. Дойдя до головы поезда, мы прошли в небольшую комнату, в которой он мне попытался всё разъяснить.

"Ты сам-то как? А то бывает те, кого успеваем вытащить того, умом трогаются. Нормально, скажи хоть что-то! Вопросы, всегда вопросы. А вот и чай. Я на этой линии уже пять лет, и раз в полгода кого-то затягивает, чаще всего тех, кто засыпает и не обращает внимание на вагон. На всё вокруг. Обычно-то люди сами понимают, что дело другой оборот принимает. Не знаю я парень. Просто так бывает. Я когда пришёл сюда тоже думал, что надо мной подшучивают, а потом сам наткнулся, иду по поезду и вдруг вагон, какой- то не такой. Тогда меня самого чуть не затянуло. А чёрт его знает... Потом вроде получалось спасти таких забытых. Умные то сами в другой вагон уходят, как увидят этих попутчиков. Да не видно когда они появляются, и вагон этот, странная история с ним. Вроде есть, а вроде и нет. Как из ниоткуда. Лишний восьмой. А потом пропадает с такими как ты внутри. В прошлом году не успел. Сидел молодой парень, как ты, за ноутбуком. Работал, что ли? Не заметил, как окружили. Ты то ещё цел оказался. А он на одной скамье с этим, что зубы скалит. Прямо в толпе. Я и крикнуть не успел, как всё исчезло, вместе с парнем и этими людьми. И вагон обычный без этого света, пассажиры, селения за окнами, а не лес. Спрашивай не спрашивай, не знаю что это. Ты главное парень шум не поднимай, нам и без шума хлопот хватает. Сейчас они чаще появляются."

Примерно так звучал полумонолог контроллёра. Я выслушал, но больше ответов не получил, да и сам он немного знал. Выходит, что где-то на путях в поезде вклинивается лишний вагон с попутчиками, причём появляются они не сразу. А медленно, словно из ниоткуда. Постепенно большая часть людей со страхом сбегает в соседние, пока в вагоне не остаётся попутчики и жертва, а затем щёлк и нет вагона. Вместе с жертвой. Я был напуган, но прошло время, позже я начал искать ответ на этот вопрос. В свободные дни я регулярно в одно и тоже время начал ездить на электричке по этому пути, туда и обратно. А позже когда зародились первые подозрения, в любое время. На всех рейсах.

А теперь читай внимательно: Никогда не спи в электричках. Никогда не отвлекайся ни на что. И если свет стал бледно белым, если за окнами густой лес, беги из вагона. Уходи, если рядом с тобой сел улыбающийся незнакомец. Уходи туда, где люди. Они делаю так каждый раз. Каждый раз. Контролер ошибается. Такое случается каждый рейс. Иногда, они остаются ни с чем. Но они выходят на охоту всегда. Всегда. Когда-нибудь, ты почувствуешь неладное, взглянув на сидящую рядом с тобой странно улыбающуюся женщину. Прошу тебя, убегая из вагона, захвати с собой тех, кто не замечает, спаси их.

Я встречаюсь с ними почти всегда. Иногда я под предлогом вывожу кого-нибудь, иногда мне приходится силой вытаскивать тех, кто не видит происходящего, иногда я не успеваю. Но я устал, я пробовал предпринять что-то, но ничего не работает. Если стрелять в них всё мигает, а вагон становится обычным. Очень сложно объяснить, почему ты стоишь в тамбуре с дымящимся пистолетом в руке. Молитвы не работают, святая вода тоже. Я устал кататься туда-сюда, стараясь понять что это. Пропавшие люди, их просто не находят нигде. Я пробовал фотографировать вагон, но на фото он обычный, я пробовал заговорить с ними, но они лишь улыбаются. Я пробовал ждать, следить за ними, но сладкая дремота, несмотря на литры кофе, чуть не убила меня. Я снова оказался в ситуации подобной первому разу. Но в этот раз я сам успел сбежать. Прежде чем они появились поближе. Я не могу продолжать. У меня есть работа, должна быть личная жизнь, а я трачу свободное время, катаясь из Тулы в Москву и обратно. Я перерыл всю историю и вагонов, и линии, и мест, и пассажиров, ничего! Пусто. Ни намёка. Я просто не знаю, что это, кто они. И я сдаюсь, я пишу это чтобы ты. Конкретно ты, смог что-то сделать. Я устал. Не знаю, происходит ли это на других линиях. Но, но самое страшное, что недавно, их стало больше, у одной из попутчиц я увидел на руках годовалого ребёнка. Он ещё только учится улыбаться.

Случилось это лет шесть назад. Я тогда только вернулся из армии, заряженный по самую макушку планами на будущее. Перво-наперво я решил перебраться к отцу в город побольше и начать там новую жизнь с новыми возможностями. Единственной проблемой была моя мачеха.

Можете себе представить плохую мачеху из фильмов и книг? Так вот, это она. Знаю, трудно в это поверить, ведь никаких объективных причин ненавидеть меня у неё не было. Но тут уж ничего не поделать. Поиски жилья становятся ещё интенсивней.

Наконец, свершилось! Жильё подходящее мне по всем критериям найдено. Но вот незадача, хозяйка просит выждать две недели до въезда. Детали обговорены и дело в шляпе, за исключением того, что две недели мне придётся терпеть само исчадие преисподней. Я решаю заехать куда-нибудь (куда угодно, на самом деле. В тот момент я бы заехал даже в девятый круг ада, если бы мне гарантировали что моя мачеха там не работает) на эти две недели, пока моя квартирка не освободится.

Нашёл по быстрому объявление и мы поехали смотреть. «Мы» — потому что мачеха решила в этом проявить инициативу, поскольку ей не терпелось избавится от меня не меньше, чем мне от неё. Поблуждали по каким-то улочкам и въехали в нужный район.

Три этажа, два подъезда, по две квартиры на этаже. Вот такие вот дома. Внешне они представляли собой просто убогое зрелище. Мне, как вы уже поняли, было всё равно. Одна часть здания выходила на тротуар и безлюдную дорогу, а другая в парк и импровизированный дворик с крошечными заборчиками. В подъезде пахло подвальной сыростью, но было очень чисто. Молодёжь тут не жила в принципе, как я понял. Выкрашенные в зелёный цвет стены были на удивление чисты и напрочь лишены надписей и спичечных подпалов. Две квартиры первого этажа наглухо замурованы — с другой стороны дома разместился крошечный продуктовый.

Поднимаемся на третий этаж, в квартире нас уже встречает хозяйка. Милая, радушная женщина лет сорока всё быстро показала. А смотреть там особо не на что было.

Комната-зал: кровать с панцирной сеткой и шкафом, видавшим ещё Ленина. Туалет в крошечном закутке. Кухня с самопальным душем там же. Комнат для ванны в этом доме вообще было не предусмотрено. Видимо предполагалось что люди будут мыться на заводе и в местной общественной бане. Честно говоря я вообще не знаю чем руководствовались при постройке этих домов, но вот что есть то есть. Мой энтузиазм был немного поубавлен, но видя маячащую мачеху я тут же согласился. Две недели всего лишь потерпеть. Для хозяйки мой двухнедельный срок был в радость — видно что вниманием постояльцев она не была избалована. Никого из соседей я так и не увидел. Про себя я решил что никто кроме древних старух печально доживающих свой век тут жить и не будет.

Разложил вещи, достал ноут, запустил тихонько музыку чтобы чуть повеселее было. Постелил на скрипучей кровати с сеткой. Взял пиво с чипсами и засел в интернет, наслаждаясь одиночеством. Усталость дня наконец дала о себе знать. К двенадцати я начал клевать носом но сил хватило только поставить пиво на пол, даже свет пойти на кухне было лень выключить. Так я незаметно для себя и заснул под тихое мурлыканье плеера в ноуте.

Проснулся я от грохота. Едва разлепив глаза я даже сначала не понял где нахожусь. Реальность возвращалась ко мне волнами. На секунду мне показалась что грохот мне приснился, как он снова раздался. Во входную дверь колотили, да так сильно, что сомнений не оставалась — это явно не бабуся-божий одуванчик решила попросить у соседа немного соли посреди ночи. В конец ошарашенный и абсолютно ничего не понимающий спросонья, я ломанулся ко входной двери. Я не сразу вспомнил как открывается замок и провозился с ним дольше, чем нужно. Почему-то спросить «Кто?» мне даже не пришло в голову.

Только я открыл дверь как из темноты лестничной клетки в квартиру ввалилось нечто, оказавшееся девушкой лет двадцати на вид, взъерошенной и в одном нижнем белье. Сказать что я был озадачен таким раскладом — ничего не сказать. Девушка же закрыла входную дверь вместо меня и, тяжело дыша, прислонилась к косяку в прихожей. А потом у неё началась истерика. Я же по-прежнему пребывал в состоянии глубокой прострации.

Тут у меня наконец начал работать мозг. Я притащил рубаху, обернул девушку легонько. Честно говоря, она больше походила на тряпичную куклу, настолько была безвольной. Взял её за плечи дотянул до кухни и усадил там на табурет. На все мои попытки её разговорить я слышал только всхлипывания. Потом она начала смешно икать и я чуть не засмеялся в голос от абсурдности происходящего. Видимо у меня тоже был шок от пережитого. Налил ей соку, дал выпить. Руки у неё дрожали мелкой дрожью и тут мой очнувшийся мозг начал оценивать ситуацию. Что если её муж перепился и гонялся за ней с топором или ножом? Как долго продержится хлипкая входная дверь, до того как наши доблестные органы правопорядка сюда доберутся? Кольца вроде нет. Что если сожитель? Пока такие невесёлые мысли посещали мою голову, она вдруг начала говорить что-то связное.

Оказалась, она моя соседка напротив. Снимает тут квартиру одна. Говорит, что среди ночи начала слышать странное. Тут она снова начала всхлипывать и икать, в общем — ситуация ясна. Как и подобает мужчине я должен был сходить и проверить, что там. В этот момент я понял всех глупых голливудских героев которые идут туда, где по всем законам жанра притаился убийца, но они всё равно идут проверить.

Нашариваю в прихожей тапки, открываю дверь. Тёмный лестничный пролёт и приоткрытая дверь напротив. Из неё мягко льётся свет прихожей. Видимо убегая девушка всё же включила свет или же спала с ним. Дохожу до середины лестничной клетки, смотрю вниз. Ни на одном этаже нет света. Понятно, первый замурован — без жильцов, а на втором, дай бог, две старухи живут. Зачем им свет ночью на площадке? И никто не вышел узнать что за шум. Девушка выглядывает из двери моей квартиры, видимо боится оставаться одна или даже боится что со мной что-то случится. Тут мне впервые стало жутко. Нарочито уверенным шагом я дохожу до её квартиры, захожу внутрь.

Внутри уже чувствуется девичий уют, сладкий запах духов и одежды, но на заднем фоне этот неуловимый запах старины. Знаете? Бывали в домах у стариков? Вот это самое. Тишина. Едва уловимо икает девчушка и где-то за миллион километров, почти неслышно, играет плеер на ноуте. Про себя я отметил, что несмотря на то, что она вышла на лестничную клетку, в квартиру девушка не зашла. Что же она тут услыхала?

Вхожу в зал. Разобранная и смятая постель. Где выключатель света не знаю, но мне хватает освещения из прихожей чтобы всё разглядеть. Обстановка в разы побогаче моей. Поднимаю халат и пояс, ей это пригодится. В квартиру до утра, понятно, она не вернётся. Не могу вспомнить босая она вбежала или нет. Скорее всего времени одеть тапки у неё не было, но и здесь я их не вижу. Я замираю пытаясь услышать хоть что-нибудь. Где-то по дороге, шурша шинами, проезжает машина. Гудит на кухне старый холодильник. В остальном абсолютно тихо. Дом старый, звукоизоляции никакой. Скорее всего, старушка этажом ниже проснулась выпить таблеток среди ночи и наступила на своего кота или что-то в этом роде.

Планировка этой квартиры другая. Коридор тут длинный и упирается в туалет. Налево — кухня, направо — ещё одна комната. Тихонько иду до кухни. Ноги гудят просто от напряжения. Заглядываю туда. Света попадает мало, но всё же достаточно, чтобы понять, что тут пусто. Всё чисто и аккуратно. На столе стоит допотопный чайник для заварки. Видны контуры дребезжащего холодильника. В туалет заглядывать не стал.

Поворачиваю ручку, легонько толкаю дверь во вторую комнату. Она с протяжным скрипом открывается. В свете уличных фонарей можно мало различить. Шкаф, кровать вроде моей, со сложенной на ней пирамидкой подушкой и здоровенным сундуком в углу. В комнате полно всякого скарба, который, видимо, остался от старика жившего здесь, и который родственники поленились выкинуть. Пусто.

Я сделал пару шагов в темноту и присел на корточки, заглянул под кровать. Тоже пусто. Вышел из комнаты не поворачиваясь спиной к темноте и закрыл за собой дверь.

Я ещё раз заглянул на кухню и тихо побрёл в направлении выхода. Наверное просто шумы с улицы, девчушка переволновалась и...

Тут я это и услышал. Дверь в комнату протяжно заскрипела. Я наверное просто её плохо закрыл. Сквозняк, вот и всё. Вернутся назад, чтобы закрыть дверь, я даже не подумал, вместо этого быстрее ринулся к выходу. Ключи. В прихожей должны быть ключи, чтобы запереть квартиру. Я начал судорожно оглядывать крючки и вешалки. Заскрипела старая кровать с панцирной сеткой. Да нет же, мне просто это слышится.

Ключи лежали на комоде, я их с легкостью подхватил и тут же выронил. Быстро поднял с пола и поспешил к двери. Вдруг мне пришло в голову, что входная дверь полузакрыта. Что, если она сейчас захлопнется?

Тут я услышал шарканье. Кто-то, надев тапочки, спешил ко мне из дальней комнаты.

Характерный шаркающий звук ни с чем не спутаешь. Руки покрылись гусиной кожей. Я выскользнул за дверь даже не потрудившись выключить свет и начал пытаться вставить ключ, что было не просто, учитывая, что источников освещения на лестничной клетке теперь не было. Шаги приближались. Кто-то спешил за гостем, пока он не успел уйти. Если бы входная дверь не была закрыта, я бы уже видел это.

Поворот ключа, и замок вошёл в паз. Что-то затаилось под дверью, может даже наблюдало за мной в глазок. Поразительно, но если предыдущее шарканье я мог списать на проснувшуюся этажом ниже старушку, то вот непередаваемое чувство взгляда на себе я отрицать не мог. Из-за двери послышался вкрадчивый шёпот. Там что-то шептало охрипшим голосом. Слова, которые я не мог разобрать. Но тон я узнал.

Таким уговаривают кого-то. Уговаривают что сделать? Открыть дверь? Остаться? В два шага я преодолел площадку и заперся в своей квартире.

Смастерив подобие спокойствия на лице, вошёл в кухню где с виноватым видом сидела эта девчушка. Истерика прошла, и она уже ощущала свою вину за вторжение. Я развёл руками.

— Наверное, мыши. Они порой столько шума могут наделать, что кажется у вас дома целая рота солдат расквартирована.

Девушка вяло улыбнулась, а я подумал о мышах, которые в тапочках спешат проводить запоздалых гостей. Лена, как она представилась, даже пыталась оправдываться, но я её остановил. Она может оставаться здесь столько, сколько захочет, а утром сама решит что делать. На этом тема была исчерпана и что она услышала я так и не узнал.

Она съехала следующим же днём, а я проспал эти две недели со светом и музыкой. Вяло вертелся до утра, иногда вставая, чтобы проверить замок на входной двери. И когда я выглядывал в глазок на тёмную лестничную клетку, то думал, смотрит ли кто-то из пустой квартиры напротив на меня?

Сборник не связанных между собой историй в несколько фраз.


Ночью я выглянул в окно. На небе не было облаков. И звезд.

***

Я сожгла всех кукол, хотя дочка плакала и умоляла этого не делать. Она не понимала моего ужаса и никак не хотела верить в то, что это не я каждую ночь кладу кукол в её постель.

***

Во дворе стоит человек и смотрит в мое окно. Долго. Не шевелясь. Мне не жалко. Пусть только родители перестанут говорить, что они его не видят.

***

Когда мы купили дом, я предположил, что царапины на внутренней стороне подвальной двери оставила большая и не очень воспитанная собака. Позавчера соседи сказали, что у прежних владельцев собаки не было. Сегодня утром я обнаружил, что царапин стало больше.

***

Милый, не надо бояться мёртвой бабушки. Сам убедись — её нигде нет. Пошарь под кроватью, в шкафу, в чулане. Ну? Убедился? Стой!!! Только не поднимай голову к потолку! Бабушка ненавидит, когда на неё смотрят в упор!

***

Меня зовут Джон. Мне шесть лет. Я очень люблю Хэллоуин. Это единственный день, точнее ночь в году, когда родители выводят меня из подвала, снимают наручники и разрешают выйти на улицу без маски. Конфеты я оставляю себе, мясо отдаю им.

***

«Ни в коем случае не ходи в дальнюю кладовку», — сказала мама. Конечно же я немедленно стащил у нее ключ. Она обнаружила пропажу, начала кричать, топать ногами, но когда я сказал ей, что еще не добрался до кладовки, она успокоилась и даже дала мне пару долларов на чипсы. Если бы не два доллара, я бы расспросил её про мёртвого мальчика из кладовки, так похожего на меня, и узнал бы наконец зачем она вырезала ему глаза и отпилила руки.

***

Я укладываю ребенка спать, а он говорит мне: «Папа, проверь монстров под кроватью». Смотрю под кровать, чтобы его успокоить, и вижу там своего ребенка, который смотрит на меня с ужасом и дрожащим голосом говорит: «Папа, там кто-то другой в моей кровати».

***

Проснулся я из-за того, что услышал стук по стеклу. Сначала я подумал, что кто-то стучит в мое окно, но потом услышал стук еще раз... из зеркала.

***

Улыбающееся лицо уставилось на меня из темноты за окном моей спальни. Я живу на 14-м этаже.

***

С утра я обнаружил на телефоне фотографию спящего себя. Я живу один.

***

«Я не могу уснуть», — прошептала она, забравшись ко мне в постель. Я проснулся в холодном поту, хватаясь за платье, в котором ее похоронили.

***

Врачи сказали пациенту, что после ампутации возможны фантомные боли. Но никто не предупредил о том, как холодные пальцы ампутированной руки будут поглаживать другую.

***

Не могу двигаться, дышать, говорить и слышать — вокруг темнота все время. Если б я знал, лучше бы попросил кремировать меня.

***

Она никак не могла понять, почему она отбрасывает две тени. Ведь в комнате была всего одна лампа.

***

Заработался сегодня допоздна. Вижу лицо, которое смотрит прямо в камеру наблюдения под потолком.

***

Манекены оставили завернутыми в пузырчатую пленку. Слышу из другой комнаты, как кто-то начал их лопать.

***

Ты проснулся. А она нет.

***

Она спросила меня, почему я так тяжело вздохнул. Но я не вздыхал.

***

Ты пришел домой после долгого рабочего дня и уже мечтаешь отдохнуть в одиночестве. Ищешь рукой выключатель, но чувствуешь чью-то руку.

***

Я видел прекрасный сон, пока не проснулся от звуков, будто кто-то стучит молотком. После я слышал только, как комья земли падают на крышку гроба, заглушая мои крики.

***

Заключение врача: Новорожденный весит 3 600 г, рост 45 см, 32 коренных зуба. Молчит, улыбается.

***

Я привык думать, что у моей кошки проблемы со зрением: она не может сфокусировать взгляд, когда смотрит на меня. Пока я не понял, что она всегда смотрит на что-то позади меня.

Первоисточник: http://barelybreathing.ru/

Автор: Алена Муравлянская

Все лето, пока родители были на работе, Игнат проводил на складе у бабушки. Летняя продленка отменилась из-за ремонта школы, сидеть один дома Игнат наотрез отказался. И, бабушка, повздыхав, согласилась брать его с собой на службу.

Склад стоял среди рабочих пристроек, старых заколоченных зданий и подсобных помещений. Позади него был пустырь. Склад возвышался над соседними зданиями — бетонная коробка с узкими окнами и одной-единственной дверью, металлической, крашенной багряной краской, с тяжелым навесным замком. На двери белой краской кто-то небрежными крупными буквами вывел «СКЛАД».

На складе хранились вещи для железнодорожников — через город проходила железная магистраль, на которой трудилась большая часть его населения. Бабушка работала кладовщицей. Каждое утро она зажигала свет над единственным столом, заваленным бумагами, бланками учета, приходными и расходными ордерами. Стол стоял особняком, у самой двери, в пятне желтого тусклого света. Во всем остальном складе царила темнота. Верхнее освещение почему-то всегда не работало, поэтому нужные ящики искали с большим тяжелым фонарем.

Игнат приходил на склад утром и радостно кидался в заманчивую темноту — словно в воду нырял.

Склад состоял из огромных стеллажей, на которых стояли, лежали, громоздились сокровища. Коробки с радиодеталями, микросхемами, диодными лампами. Ящики с запасным стеклом для светофоров — тяжелые прозрачные блины из стекла, красные, зеленые, синие… В дальнем углу горой была навалена зимняя униформа, тяжелые тулупы. Эту гору Игнат покорял с разбегу и часто засыпал на ее вершине. В одной из коробок он нашел сотню длинных белых стеариновых свечей. С ними путешествия по складу становились еще интереснее. Провода, приборы, датчики — в мерцающем свете все выглядело настоящим кладом.

Игнат открывал каждый ящик и с тихим восторгом изучал очередную находку. Иногда он относил ее к бабушке — та коротко объясняла, зачем это нужно, не отрываясь от бумаг. Она все время что-то оформляла, пальцы у нее были синими от подтекающей ручки и фиолетовой бумаги-копирки…

Некоторые верхние стеллажи были пустыми. На них Игнат забирался, словно юнга на мачту, по соседним шкафам, устраивался в пыли, разворачивал выданную бабушкой шоколадку и начинал наблюдать. Он быстро понял, что на складе, кроме него, бабушки и невидимых, но всегда слышных крыс, есть и другая жизнь.
В углу за полками дважды в день — ровно в двенадцать и в половине четвертого — появлялся прозрачный человек. Долговязый человек в пальто, с зонтом, с портфелем под мышкой, с длинными лицом в очках с толстой оправой. На несколько секунд он замирал, озирался, потом досадливо морщился — словно зашел не в ту дверь — и уходил обратно в угол, в стену. Это повторялось без изменений, и сначала Игнат хотел помочь заблудившемуся человеку, но тот его не замечал. Игнат пожимал плечами и раз в неделю на всякий случай заглядывал в угол, чтобы проверить, не пропал ли теневой человек, но тот был точен, как часы.

За наваленными в кучу тулупами находилась особая стена. Если к ней прислониться, то можно было услышать радио — оно негромко играло какие-то марши и старые романсы, а еще там передавали сообщения про войну. С обратной стороны стены был пустырь. Игнат излазил его в поисках источника звука. Но понял, что радио играет где-то внутри стены, а не за ней. Слушать радио было интересно, но иногда трансляции о победах под какими-то городами прерывались шипением, словно кто-то резко выкручивал ручку настройки.

Под нижним стеллажом, рядом с алюминиевыми баками, жила масса. Игнат хотел придумать ей имя, но не смог. Масса состояла из складок кожи, вполне человеческой на вид, у нее была одна короткая деформированная ручка с тремя пальцами. Масса всегда боязливо колыхалась, когда Игнат заглядывал к ней в гости, поэтому он старался делать это пореже.

В середине дня бабушка разворачивала обед, грела в старенькой плитке, на которой сверху громоздилась куча бумаг. Раскладывала по тарелкам — красивым, белым, расписанным цветами, легоньким, почти невесомым. На обед всегда были разные блюда: котлетки, запеканки, пироги. Бабушка, как и Игнат, не любила гарниры, поэтому разрешала оставлять на тарелках недоеденную картошку или вареные овощи.

Игнат иногда тайком стряхивал их в свернутую кульком бумагу и относил к дальней стене склада: в ней было отверстие-нора, которое выглядело бесконечным туннелем в темноту. Игнат специально светил туда бабушкиным фонарем, но конца так и не увидел, а с обратно стороны стены дыры, конечно, не было. Игнат оставлял остатки обеда у норы, отворачивался ровно на пять секунд. А когда поворачивался обратно, еды уже не было, а вместо бумажного кулька лежало цветное стеклышко. Если повернуться раньше или позже, то никакого стеклышка не было. А стеклышки Игнат собирал и рассматривал сквозь них людей: их лица забавно искажались, у кого-то появлялись две головы, у кого-то отрастали лишние глаза или рты. Игнат не знал, что это значит, но наблюдать за людьми сквозь стеклышки любил. Правда, большую часть времени он проводил с бабушкой, а она сквозь стеклышки выглядела как обычно, никаких странностей.

В конце лета Игнат заболел. Неделю он лежал дома с больным горлом и не мог говорить — сипел, как старый кран. Потом собрался с силами и выдал матери:

— Ма-ам.

— Да, Игнат?

— Мам, мне уже получше. Можно я, когда поправлюсь…

— Поедешь с нами на дачу. Там накупаешься, ягод поешь.

— Ну да. А можно я потом к бабушке пойду?

— Куда?

— Ну на склад. К бабушке.

— К какой бабушке, Игнат?

Мама нахмурилась. Ее родители жили в Мурманске, муж был детдомовским и своих родителей никогда не знал. Но сын спрашивал с абсолютно честными глазами… Выслушав Игната, она побледнела и бросилась к мужу.

Когда Игнат выздоровел, родители привели его к складу. За время болезни тропинка к нему заросла травой, словно по ней никто не ходил. Склад был закрыт, навесной замок покрыт толстым слоем пыли. К белой надписи на двери кто-то мелом сделал кривую приписку — теперь она гласила «СКЛАДБИЩЕ».

Родители почти не сердились на него — с облегчением отчитали за фантазерство. Лета оставалось всего ничего — на следующей неделе уже сентябрь, начинаются занятия в третьем классе, и Игнат больше не будет шариться по пустырям и выдумывать сказки.

В последний день лета Игната отправили за хлебом. Задумчиво грызя свежую булку, он прошел мимо пустыря, на котором стоял склад. Постоял минутку. И свернул на знакомую тропинку.

В окнах склада не горел свет, замок по-прежнему висел на двери. Игнат тоскливо вздохнул. Посидел на пороге, обхватив колени руками. Положил пакет с хлебом на землю, поднял руку и постучал в дверь.

Секунду ничего не происходило.

Потом дужка замка медленно со скрипом стала выворачиваться наружу. Замок с лязгом упал. Дверь тихонько отворилась. Из темноты навстречу Игнату вышла бабушка, улыбнулась ему и отступила в сторону.

— Пришел наконец-то? Соскучился?

— Привет, ба. Ага.

— Ну проходи…

И Игнат со счастливой улыбкой шагнул внутрь.

Последний человек на Земле сидел в комнате. В дверь постучали...

Телефон зазвонил глубокой ночью.

— Алло? — сонный женский голос.

— Алло! Алло! — взволнованный мужской. — Куда я попал?

— А куда вы звоните?

— Ох... неважно. Главное, что вы ещё живы.

— Что-что?

— Вы ещё живы. Я уже отчаялся найти кого-либо...

— Спокойной ночи, урод.

Короткие гудки.

Через минуту аппарат опять взорвался трелью. На этот раз он звонил дольше.

— Алло?

— Слушайте, это опять я. Ради Бога, не кладите трубку! Я... я просто хочу вас предупредить.

— Вы хоть представляете, который час?! Может, мне в милицию позво...

— Нет-нет, не надо в милицию. Хотя нет — звоните. Ну да, звоните. Я перезвоню через три минуты. Может, тогда вы мне поверите. Ага?

Короткие гудки.

Прошло три минуты. Звонок.

— ... нимите трубку! Ну, поднимите же!

— Я слушаю.

— Слава Богу! Вы здесь. Уже звонили в милицию?

— Нет.

— Почему?

— А с чего мне это делать?

— Но вы же обещали!

— Ничего я не обещала. Я отключаю телефон. Прощайте.

— Нет! Постойте! Не на...

В динамике — звенящая тишина.

Спустя некоторое время телефон заревел опять.

— Алло?

— Это вы?

— Да, это я.

— Вы сказали, что отключите телефон...

— Отключила, подождала и включила. Не знала, какой вы настырный тип.

— Хорошо. Это очень хорошо. Слушайте... мне сложно держать себя сейчас в руках. Наверное, я кажусь пьяным или сумасшедшим. Да?

— В яблочко.

— Но это не так! Я абсолютно нормален! Просто... напуган... до смерти...

— И что вас так напугало?

— Вы живёте одна?

— Что?

— Вы одна в квартире? Сейчас, в этот самый момент.

— До свиданья.

— Нет! Нет! Ну... ну девушка, Господом Богом прошу! Я просто за вас беспокоюсь, понимаете?

— Нет.

— А вы выслушаете меня, если я попытаюсь объяснить? Обещаете дослушать?

— Нет.

— Ох... Хорошо. Но хотя бы скажите — у вас включён телевизор?

— К чему вам это знать?

— Просто ответьте, умоляю!

— Нет, не включён.

— Отлично. А компьютер?

— У меня нет компьютера.

— А окно? Закрыты все окна?

— Ещё бы, сейчас ведь ночь... придурок.

— Отлично. Просто отлично! Но это ещё не гарантия безопасности...

— Вы скажете что-нибудь толковое, или мне пойти ложиться?

— Не уходите! Я объясню. Я всё-всё объясню. Просто сначала скажите, как мне обращаться к вам. Меня зовут Сергей.

— Ну, скажем... Ирина.

— Ирина. Красивое имя... Вы слушаете?

— Пока терплю.

— Спасибо. Понимаете, Ирина, я, когда вечером ложился спать, тоже ничего не знал, как и вы. Я инженер, работаю на алюминиевом заводе. Знаете такой в нашем городе?

— Угу.

— Пришёл с работы, поужинал, посмотрел телевизор и лёг спать. Я всегда выключаю телевизор перед сном. И окна закрываю. Наверное, потому и жив остался...

— Что?

— Жив. Вас это удивляет?

— С чего вам умирать?

— Треугольники.

— Не поняла?

— Обо всём по порядку. Ради Бога, не перебивайте меня. Мне и без того трудно. Договорились?

— ...

— В-общем, я лёг, потом проснулся где-то в полночь. У меня есть сосед, жуткий пьяница, иногда буянит ночи напролёт. Я услышал какие-то шумы и крики в его квартире, это мешало спать. Поэтому я поднялся, вышел в подъезд. Хотел дать понять пьянчужке, что, кроме него, в этом доме тоже люди живут... Вы здесь?

— Да.

— В-общем... стоя в подъезде, я понял, что шумы исходят не только из соседней квартиры, но и из других тоже. Наверное, из всех квартир. Такой звук, как будто манная каша варится — чавк, чавк. И крики, как под подушкой.

— ...

— Но я всё-таки постучался к соседу. Он мне не открыл, и я перешёл к следующей квартире.

— Разумно.

— Там тоже не открыли. Я начал побаиваться, но пошёл к третьей квартире. Вот у них было открыто. Настежь.

— И?

— И! Хорошо вам говорить об этом, когда вы ничего не видели!

— ...

— Погодите! Извините. Я сорвался. Но поймите, мне страшно вспоминать об этом.

— Что там было?

— Треугольники.

— Какие треугольники?

— Такие, красные. Как будто из транспаранта вырезанные. Мне показалось, они не очень большие. Размером с ладонь. Но их было очень много.

— ...

— Да, их было много! Они были повсюду. Влетали в окно, струились целыми потоками из монитора и из экрана телевизора. И ещё реют, как будто на ветру...

— ...

— Если видят человека — вот так подлетают и проникают ему в нос, в рот, даже в уши. Как вода. Я сам видел. Там был мужчина... и жена, и дети... они все лежали на полу, задохнувшиеся. У них были синие-синие лица...

— Что за чушь вы несёте?!

— Не чушь! Не верите, сами подойдите к окну и посмотрите. Их там, должно быть, миллионы, в воздухе.

— ...

— Нет! Не подходите к окну! Господи, к чему я вас толкаю!.. Не подходите, слышите? Они вас увидят! Ирина, вы там?

— Я стою на месте...

— Умница! Молодчина. Не приближайтесь ни к окну, ни к телевизору. Мало ли что. А я пока буду рассказывать. Я как увидел весь этот кошмар — у меня волосы на голове дыбом встали. Не помню, как вернулся в свою квартиру. Помню только, как запирал дверь входа, и там успел просочиться через щель один треугольник. Из особо крупных. Кроваво-красный. Но он был один, я с ним справился. Он попытался залезть в мой нос, а я его поймал рукой, вот так схватил с двух сторон — и разорвал. Кровь у него серая. Да, у них есть кровь, хотя они совершенно плоские и красной расцветки. Ума не приложу, как может такое быть.

— Знаете, мне надоело слушать этот бред. Пожалуй, мне действительно стоило звонить в милицию. Или в психушку.

— Ну так звоните! Я же вам с самого начала предлагал! Звоните и убедитесь, что никто не берёт, там все мертвы! Все в городе мертвы, может быть, только мы с вами и остались! Думаете, я не звонил? Думаете, я не кричал в эту треклятую трубку?.. Да я всех знакомых обзвонил! Никто не отвечает! Тогда я стал просто набирать случайные номера, лишь чтобы на кого-то наткнуться. И попал к вам. Я не могу даже выйти на улицу, потому что вижу, что их там, на улице, целая туча. Если подойдёте к окну, то наверняка увидите их, но я ещё раз говорю: не стоит этого делать.

— Если вы не подходили к окну, то как узнали, что они там?

— Я подходил. Один раз, сдуру, когда был не в себе. Повезло, что они меня не заметили. Если бы увидели... брр, не хочу думать.

— Ну, и что это тогда такое? Эти треугольники?

— Откуда я знаю! Теперь вы знаете всё, что знаю я. Может, они прилетели из другой галактики. Или из другого измерения. Я же говорил, что они выходят из экранов телевизоров. Знаете, Ирина, что мне это напомнило? Такой мультик с черепашками — вы, наверное, смотрели его в детстве, — там плохиши появляются из какого-то экрана, а говорят, что из «Измерения Икс». Очень похоже было.

— Да, я уверена, что так оно и было. Прощайте.

— Нет! Ирина, вы же обещали! Обещали не бросать трубку! Я не хочу оставаться один! Они здесь, они уже слышат меня! Ириноч...

Короткие гудки. Мгновением позже шнур выдернули из розетки, и в мембране вновь стало тихо.

Она повернулась к окну, скрытому за плёнкой занавески, и немного постояла в раздумье. Желание спать пропало. Медленно-медленно, крадущимися шагами она подошла к занавескам и раздвинула их. Внизу были огни города. Обычная мирная картина. Небо было в тучах, поэтому луны и звёзд сегодня не было видно.

...или их не видно, потому что небо загораживают сотни, миллионы, миллиарды крошечных треугольников? Вот оно, вот: если задержать глаза на тучах, то как будто они шевелятся, рассыпаются на отдельные частички, потом собираются вновь...

Треугольники. Красные треугольники, несущие смерть.

Она прислушалась. В доме было тихо. Как-то слишком тихо. Во всех квартирах — оглушительная тишина.

Стараясь не ускорять шаг, она подошла к телефону, подключила его и быстро набрала знакомый номер. Длинные гудки. После десятого гудка она нажала на кнопку сброса и набрала другой номер. Вызов. Вызов. Нет ответа. Её затрясло.

Третий номер, четвёртый... Молчание. Ну конечно, успокаивала она себя, ведь на дворе самый тихий час ночи, кто будет вставать...

Но вот, наконец, трубку взяли. Она едва не рассмеялась от радости.

— Алло? — сонный женский голос.

— Алло! — закричала она. — Настюша, ты? Господи, как я рада! Это я.

— М-м... слушай, подружка, на часы давно смотрела?

— Да. То есть нет. Мне просто нужно было тебе позвонить позарез.

— И по какому делу, интересно?

— Понимаешь... треугольники.

— Какие треугольники?

Автор: Дяченко Сергей

— Пойдем в подвал? — спрашивал Карлсон.

Никакого пропеллера, как в мультике, у Карлсона не было. Если живешь в подвале, пропеллер ни к чему. Там летать негде. И штанов на помочах, в смешную клеточку, у Карлсона тоже не было. Он всегда ходил в длинной рубашке до пят, с кружавчиками у ворота. А ворот собирался в гармошку специальным шнурочком, отчего лицо Карлсона сразу делалось из обычно синюшного — темно-лиловым. С пятнами угольного румянца на щечках. Приди Малыш на уроки в такой рубашке и без штанов, его бы, пожалуй, из школы выгнали. Одноклассники засмеяли. А мама неделю бы ругалась. Впрочем, мама ругалась бы год, наверное, а папа взялся за ремень, узнай они, что Малыш ходит играть в подвал с Карлсоном.

Хорошо, что Карлсона никто не видел.

В первый раз Малыш испугался. И ничего стыдного или смешного тут нет: любой испугается, если к нему прямо во дворе подойдет синий толстячок в девчачьей рубашке, заискивающе улыбнется и спросит:

— Пойдем в подвал?

— Не-а, — замотал головой Малыш, когда это случилось впервые. Он тогда еще не знал, что хоть всю голову в клубок смотай, Карлсон все равно не отстанет. Такой приставучий уродился. — Мне нельзя в подвал. Мне мама не разрешает.

— Можно, — ласково погрозил пальцем Карлсон. — Тебе можно.

Он стянул шнурок у ворота, густо налился ежевичным соком и добавил, моргая:

— Тебе очень нужно в подвал. Мы там будем играть. Пошли…

Подвал оказался совсем рядом. Даже идти никуда не надо. Моргнешь раз, другой — и ты в подвале. Нет, сперва ты на лестнице: узкой, каменной, зажатой между облупившейся стеной, сплошь в ржавых потеках, и высоким бортиком из бетона. Ступеньки разного размера. Малыш всегда спотыкался на седьмой — щербатой, сколотой, какой-то недоношенной — и чуть не падал вниз, на грязный заплеванный пятачок земли перед дверью. Хорошо, что Карлсон успевал схватить приятеля за плечо. Здесь нельзя было спотыкаться и падать. Просто спотыкаться — еще ладно, наверное, здесь каждый спотыкался, а вот падать — ни за что. Упадешь — и сразу случится что-нибудь плохое. Будешь валяться, как дохлая кошка. Ну, эта, серая в полоску, которая тут вечно валяется.

Спасибо доброму Карлсону: поддерживал.

Правда, на плече оставался синяк, похожий на лапчатый кленовый лист.

Огромный замок на двери хрипел и колыхался, когда в нем ковырялись ключом. У замка было дурное настроение и простуженное горло. «Скажи: «А-а-а!» — шутил Карлсон, подражая ухо-горло-носу, толстому дяденьке доктору из поликлиники, с круглым зеркалом на лбу, лечившему однажды Малыша от ангины. Позже, когда Малыш пообвыкся, Карлсон стал доверять ему самому вставлять ключ-ложечку в глотку замку. «А-а-а! — веселился Малыш, подражая другу, и выходило громко, оглушающе громко, сотрясая все запертое нутро подвала: — А-а-а!..»

Замок сглатывал и открывался.

Дужки выходили из него розово-слизистыми, топырясь двумя рожками.

В подвале отовсюду росли корни дома. Они сосали из стен пахнущую железом кровь — и ветвились, разбухали, выпячивались узлами сгонов, влажно блестели заклепками. По узлам сгонов можно было подсчитать, сколько дому лет. Иногда корень лопался, из черного нутра шибало свистящим паром или струей жидкости. Карлсон часами мог принимать баню, отплясывая возле лопнувшего корня. А Малышу эта игра быстро надоедала, и он шел бегать по потолку с Гнилушкой.

Но это все произошло потом, когда Малыш привык.

В первый же раз они открыли дверь подвала, вошли в сплетение корней, вдохнули сырой, по-особому щекотный воздух, и на этом подвал закончился.

— Малыш! — крикнула из окна мама. — Не сиди на земле! Простудишься!..

Малыш чихнул и выяснил, что действительно сидит на земле возле скамейки. Напротив оглушительно лаяла болонка Чапа, пятясь от него. Морда у собаки была испуганная. Кстати, с этого дня Чапа всегда заходилась лаем, встречая Малыша, и хозяйка Чапы, добрая старушка Вава, очень расстраивалась.

А соседский ротвейлер Дик, бешеная скотина, при виде Малыша начинал скулить.

В следующий раз Карлсон пришел на уроке литературы. Малыш только что дочитал у доски «Лукоморье» и собирался продолжить, но Марь Лексевна, классная руководительница, его остановила.

— Достаточно, — сказала она, намереваясь ставить в журнал пятерку.

— Что вы, Марь Лексевна! — расстроился Малыш. — Там дальше самое интересное. Там Руслан этого гада за бороду… и вообще. Вы, наверное, просто не читали дальше, вот и не знаете. Хотите, я расскажу?

Марь Лексевна поставила в журнал четверку, за «избыточную декламацию». «Садись!» — велела классная руководительница. Пригорюнившись, Малыш сел. Он размышлял, что руководительница вовсе не классная, а так себе, баба-яга в жакете, и смотрел, как по проходу между партами к нему идет Карлсон. Толстенький, в рубашке до пят, синий и улыбчивый, Карлсон не привлекал внимания одноклассников. Марь Лексевну он тоже не занимал. Малыш подумал, что случилось бы, увидь руководительница толстяка без штанов, и заулыбался.

— Пойдем в подвал?

— Ага…

Если пройти по подвалу дальше, через пульсирующий коридорчик, где всегда кто-то охал и вздыхал, можно было встретиться с Гнилушкой. Суставчатая, похожая на мокрицу с лицом испорченной девчонки, Гнилушка обожала шутки. Она гордилась своим чувством юмора. Особенно она любила свешиваться с потолка в самый неподходящий момент.

— Бу-у-у! — отрыгивала Гнилушка и хохотала басом.

Если правильно отскочить, быстро-быстро взмахнуть руками и хрипло заорать в ответ — что угодно, лишь бы хрипло, — Гнилушка утаскивала тебя на потолок. Там вы принимались бегать взапуски: ты на четвереньках, потому что иначе падал вниз, а Гнилушка — как угодно. Она не падала, а если хотела спуститься, лезла по стене, шурша ножками, или выпускала из брюшка скользкий шнурочек, вроде того, что стягивал шею Карлсону.

Жаль, что бегать по потолку больше минуты не получалось.

Малыш постепенно научился ловить приближение конца игры. Он теперь не валился с потолка, больно ударяясь о бетон пола, а ловко спрыгивал. Когда хотелось еще побегать вверху, между узловатых корней, пугая трусливых крыс, снующих по корневищам, надо было попросить Гнилушку еще разок подкрасться. «Бу-у-у!» — ты отскакиваешь, быстро-быстро машешь, хрипишь, и так далее. Только Карлсон предупредил, что увлекаться гонками не стоит. Иначе сам сделаешься суставчатым, со шнурком в брюшке, а лицо у тебя станет испорченное. Не обязательно как у девчонки, но испорченное, это точно.

Пока Малыш играл с Гнилушкой, Карлсон ловил падающих крыс и связывал им хвосты бантиком.

— Ермаков, ты заснул? — спросила Марь Лексевна.

— Нет, — ответил Малыш.

— Где ты вечно витаешь?

— В подвале, — тихо шепнул Малыш, стараясь, чтобы его не услышали.

В отдельном углу, под щитком с пробками, кнопками и рычажками, жили Теткодядьки. Они были голые и вечно боролись. Поначалу Малыш их боялся. Любой забоится, если голые и борются не до победы, а просто так. В углу стонало, хлюпало и охало. Там вздымалась манная каша, грозя сбежать из кастрюльки. Карлсон научил Малыша смотреть в этот угол искоса, мельком, делая вид, что Теткодядьки тебя вовсе не интересуют. Если пялиться на них в упор, сказал Карлсон, они решат, что ты свой, что хочешь к ним, но стесняешься, — и утащат тебя в угол. Будешь тоже голый. Будешь бороться. А если не станешь притворяться, что тебе с ними хорошо, Теткодядьки обидятся.

Чем опасна обида Теткодядек, он не рассказал, но Малыш и так поверил.

Смотреть искоса бывало интересно.

В третьем классе на Малыша взъелся конопатый Бутых. Здоровенный верзила со смешными рябушками на носу, Бутых спрятался в раздевалке и выскочил к Малышу исподтишка. Он ко всем так выскакивал, а к Малышу забыл. Вот вспомнил.

— Бу-у! — рявкнул Бутых, состроив жуткую гримасу.

Малыш подумал, что в подвале это смотрелось бы лучше. А в школе, на переменке… Бутых, к сожалению, считал иначе. Так случается, когда люди расходятся во мнениях: один полагает, что сделанное им очень страшно и очень здорово, а второй не боится и не радуется. Удрученный тупостью Малыша, конопатый Бутых принялся вколачивать в него понимание доступными методами.

— Ты чего? — удивился Малыш, потирая горящее ухо. Было больно, но не очень. Разве что сидеть на полу оказалось холодно: из окна тянуло сквозняком. А еще Малышу стало жалко дылду Бутыха, который, оказывается, совсем не умеет играть. Тут Бутых, видимо, решил помочь Малышу встать. Ухватив жертву за лацканы школьного пиджачка, он скорчил очень страшную, на его взгляд, рожу и рванул Малыша на себя. Чтобы снова не упасть, Малыш ухватился за Бутыха. Заглянул снизу вверх в конопатое лицо.

— Пойдем в подвал? Поиграем?

Как-то само вырвалось.

А потом Малыш два раза правильно моргнул, и они вместе ушли на лестницу с разными ступеньками. Малыш впервые попал сюда без Карлсона. «Как же я дверь открою?» — подумал он. Но ключ с радостным воплем выскочил из трещины в бетоне, кувыркнувшись в руку Малыша. Бутых от неожиданности выпустил добычу, и Малыш мигом оказался возле двери, удачно перепрыгнув через нехорошую седьмую ступеньку. Замок на этот раз не стал кочевряжиться: сказал «А-а!..», словно узнав гостя, и открылся.

Опомнившийся Бутых, видя, что добыча ускользает, сиганул следом. Через все ступеньки сразу. Дылда едва успел выставить руки, чтобы не расквасить нос о стену.

— Догонялки! — обрадовался Малыш и юркнул в гостеприимное нутро подвала. Позади громко топотал Бутых. А за Бутыхом с удовлетворенным чмоканьем захлопнулась дверь. Пульсирующий коридорчик они пролетели быстро. Бутых даже не обратил внимания, где решил побегать. Главное сейчас — догнать нахального мальца. Догнать и отмутузить.

Чтоб знал.

Ныряя под сплетение чугунных, свистящих паром корней, Малыш заметил на потолке притаившуюся Гнилушку. Сейчас она!.. — в восторге подпрыгнуло сердце.

И Гнилушка оправдала ожидания.

— Бу-у-у! — басом прогудела Гнилушка прямо в лицо Бутыху, свесившись с потолка.

Это у суставчатой мокрицы получилось куда лучше, чем у конопатого верзилы в раздевалке. Малыш впервые смотрел со стороны на проделки Гнилушки. Было очень весело. Давно он так не смеялся! И Бутых повел себя наилучшим образом. Упал на четвереньки, скорчил чудесную рожу и, пятясь, заорал:

— Ы-ы-ы-ы!!!

Только не хрипло, а тоненько-тоненько. И руками не махал. Жаль. Иначе Гнилушка утащила бы его на потолок и Бутых смог бы минуту там побегать. А так — не получится. Но это ничего, можно будет еще попробовать.

Малыш буквально по полу катался от смеха, наблюдая, как Бутых пятится прямиком в объятия Ухвата, притаившегося в старом шкафу. Ухват там жил-поживал. Подкрадешься к шкафу, а он дверцы распахнет и схватить норовит. Глазищами крапчатыми сверкает, лапы тянет… Если увернешься — Ухват смешно подпрыгивает и скрежещет. А потом обратно прячется. Но если поймает, начинает щекотаться усами. Усищи у него, как у таракана, только больше в сто раз. И пока трижды ему лапу не пожмешь — не отпустит. А лапы колючие, шипастые…

Бутых пятился задом, и Ухват его, конечно же, схватил. От щекотки глаза Бутыха стали круглые-круглые, как в мультике. Его всего перекосило: наверное, очень щекотки боялся. Надо ему про лапу сказать…

Но сказать Малыш не успел.

— Это что за безобразие?! Прекратите немедленно!

Оказывается, Бутых по-прежнему держал Малыша за лацканы пиджачка и при этом тоненько выл. Из уголка рта у конопатого тянулась ниточка слюны. А над ними обоими грозно возвышалась завуч Анна Васильна, в раздражении стуча по подоконнику указкой.

Бутых отпустил Малыша, упал на четвереньки, как в подвале, и резво ускакал прочь, продолжая выть на ходу.

* * *

За драку Малышу влетело. Хоть он был и не виноват. А Бутых еще долго бегал по коридору на карачках, подвывая и больно стукаясь головой в стены. Грозных требований Анны Васильны «Прекратить немедленно!» и «Бутыхов, перестань паясничать!» он вроде как не слышал. Потом из медпункта вызвали докторшу в белом халате, она с трудом подняла Бутыха на ноги и куда-то увела. Бутых не ходил в школу целый месяц. А когда наконец пришел, то стал меньше ростом и дергался невпопад. Теперь дылда все больше молчал и никого не задирал. С Малышом здоровался за руку, но тоже молча, глядя мимо плеча.

Со следующего года Бутыха перевели в другую школу.

Карлсон очень смеялся, когда Малыш рассказал ему эту историю. Прямо квохтал, как курица. И сделался лиловым, хотя шнурка вокруг шеи не затягивал. Очень жалел, что Бутых попался Ухвату, а не Щелкунам или Мокрошлепихе. Или Бледному Кружулику. Те бы его совсем разыграли.

— А это кто такие? — живо заинтересовался Малыш.

— Пошли в подвал? Знакомиться!

— Пошли!

Оказалось, в самой глубине подвала была еще одна дверь. С внешней стороны каменная, а с внутренней — кожаная, лоснящаяся и живая. Когда дверь открывалась, она чавкала. Малыш сказал ей, что чавкать при посторонних неприлично, но дверь зачавкала вдвое громче. Она так смеялась. Врезной замок здесь напоминал рот с острыми зубами. Зубами замок вцеплялся в косяк, когда дверь закрывали. А чтобы дверь открыть, надо было дернуть за торчавшее из стены ухо. Только не сильно, иначе дверь обижалась и могла укусить.

Это Карлсон так сказал, и Малыш ему сразу поверил.

— Замечательная дверь! — добавил Карлсон.

— Ага! — согласился Малыш.

Вообще подвал оказался куда больше, чем думалось поначалу. За следующие три года Малыш открыл для себя великое множество всяких комнат, коридоров, лестниц, тоннелей — прямо настоящий лабиринт. И друзей новых приобрел кучу. Кстати, оказалось, что подвал уходил еще на два-три этажа вниз. Но на самое дно они с Карлсоном спускались редко: там было темно и скучно. Местами воды по колено. Жили там мрачные Топляки-луподыры и скукоженные Дренажеры, похожие на сушеных летучих мышей. Играть они ленились. Если Карлсону удавалось их уговорить, то игры получались какие-то однообразные, большей частью в «съем-не-съешь!», и быстро надоедали.

Зато на верхнем ярусе подвала было куда веселее. Тут имелись комнаты с кроватями-скакунцами (они сами прыгали, как железные лягушки, скрипя пружинами!); попадались углы с захлопом, где так здорово играть в «хлоп-шлеп». Щелкун, похожий на огромного черного кузнечика с дюжиной перепончатых лап, ловко щелкал Малышу орехи кусачками. Кусачки росли у него из ноздрей. Орехи непонятно где добывали Кружулики. Может, воровали. Чтобы они поделились орехами, надо было разрешить им себя закружулить. Малышу нравилось. Он часто кружулился за орехи.

А еще Карлсон показал ему свою домовинку. Там он отдыхал, уморившись от игр.

Однажды Малыш спросил у Карлсона, можно ли привести сюда друзей.

Карлсон задумался. Лицо его от мыслей пошло пятнами.

— А если им не понравится? — спросил он. И вдруг просиял. — Води! Будешь как я. Ну, почти как я. Потому что у тебя нет шнурка и домовинки. Только води по одному. Тут не всем нравится.

Как кому-то может не понравиться в подвале, Малыш не понимал.

Но скоро понял.

С друзьями не заладилось. Сашка Маленин отказался после первого раза, Захар Кононенко вообще не пошел. Только Янка Мааса, смуглая девчонка, которую перевели к ним в девятом классе, трижды ходила и говорила, что нравится. А потом и ей расхотелось. И дружить с Малышом расхотелось. Но Малыш не особенно расстроился. Он уже знал, что большинство людей — странные. Им в подвалах не очень-то хорошо.

Когда по телевизору начали показывать фильмы ужасов, Малыш сразу понял: это комедии про подвал.

Смешные.

* * *

Со временем Малыш вырос. Закончил школу, поступил в Университет. Получил диплом, пошел на работу. Женился. Хотя и не сразу. Его первой невесте не понравилось в подвале. И второй тоже. Зато с третьей все прошло превосходно! Когда их сыну исполнилось семь лет, мама и папа подготовили ему Большой Именинный Сюрприз: в этот день они впервые взяли его с собой в подвал.

Сын был в восторге.

Иногда Малыш водил в подвал сослуживцев и еще кое-кого, например глупого пьяницу с ножом, который хотел поиграть с ним на троллейбусной остановке. И жизнь складывалась наилучшим образом.

А потом Малыш совсем вырос и даже состарился.

Однажды к нему пришел Карлсон. Давно не ходил, забыл, наверное, а тут взял и пришел. Малыш тоже давно не ходил. Все больше в постели лежал. Поэтому очень обрадовался.

— Пойдем в подвал? — спросил Карлсон.

Он смущенно дергал шнурок и старался не смотреть на Малыша.

— Ага, — улыбнулся Малыш. Старый, он сейчас помолодел, улыбаясь.

— Ты не боишься? — тихо спросил Карлсон.

— Не-а, — расхохотался Малыш. — Это ведь наш подвал. Чего там бояться?!

Карлсон вздохнул с облегчением.

И они ушли в подвал.

Автор: Константин Молодчиков

Отец говорит, что чувство падения во сне — это вполне обычное явление. Просто спящий человек иногда ошибается в ощущениях и воспринимает любое телодвижение как внезапный провал в пустоту. Засыпая, мы часто непроизвольно подёргиваемся. Утомлённый тревогой и переживаниями мозг может посчитать эти движения падением. Поэтому человек просыпается с тут же придуманным воспоминанием о сне, в котором он, например, неудачно шагнул с лестницы.

Сергей был удивлён, когда узнал, что сон может быть придуманным на лету, при пробуждении.

* * *

Блоха направил рогатку вверх, растянул резинку почти на полный размах рук и отпустил. Скобка из тонкой проволоки вроде бы перелетела крышу панельной десятиэтажки. Сергей был уверен в этом, хотя толком и не разглядел.

— Ого!

— Я ж говорил, — ответил довольный Блоха. — А теперь ты.

У него была рогатка из толстой алюминиевой проволоки, с рукояткой, обмотанной изолентой, и со жгутом, взятым из домашней аптечки. Сергей же был обладателем самострела в виде дощечки с куском резинки от трусов и прищепкой. С одной стороны, по бокам, прибита резинка, с другой, и более мелкими гвоздиками — прищепка. Заряжалось это орудие мелким камешком, который был зажат прищепкой вместе с резинкой. Сергей поднял самострел под углом вверх и нажал на «спусковой крючок». Камешек долетел до четвёртого этажа и звякнул по стеклу окна. Блоха прыснул от смеха. А Сергею показалось, что за окном кто-то пошевелился.

— Сваливаем! — крикнул Сергей, и друзья поспешили скрыться в соседнем дворе, где вскоре засели под вишней, окружённой кустарником. Это был своеобразный зелёный шатёр, хорошо скрывающий двух тощих мальчишек одиннадцати лет и дающий им тенистую прохладу посреди позднего июльского дня. Одно из любимых тайных мест для детворы из окрестных дворов.

— Надо жгут хороший и крючок сделать по-другому, снизу, — поучал Блоха. Он сидел на высоте в полтора метра над землёй, на развилке ствола дерева. В руке у него была пара вишен — всё, что удалось сорвать.

— Да знаю я. И так нормально, — ответил Сергей, сидевший на земле. — Захочу — сделаю. Кинь вишенку.

— Зюзя идёт, — сказал Блоха и запихнул обе вишни в рот.

— Где? — Сергей встал и закрутил головой.

— Да вон, — поморщившись, ответил его друг и потряс веткой с той стороны, куда надо было смотреть. Теперь и Сергей увидел Зюзю, полноватого мальчика в варёнках и жёлтой футболке. Он неспешно брёл вдоль своей пятиэтажки и лениво рубил по кустам «саблей» — длинным стеблем бурьяна.

— С пустыря идёт, — заметил Блоха и добавил: — Жарища, а он понтуется в джинсах.

Они оба были в шортах. Надо сказать, что друзья немного недолюбливали Зюзю. Он был старше на год, нагловато себя вёл и часто стремился верховодить во всех их начинаниях. Кроме того, он в своё время сумел победить в драке их обоих. По очереди.

— А давай пульнём в него из рогатки! — загорелся идеей Сергей.

— Опасно...

— Да не, ты не со всей силы, и не скобой, — не отступал Сергей. Он протянул вверх руку с вишней на ладони.

— А чё просил вишенку? Вона, сам зажабил, — недовольно пробурчал Блоха, но вишню взял.

— Да я знал, что ты сам жид, не поделишься. Пуляй, пока не ушёл.

Зюзя уже стоял напротив своего подъезда, явно подумывая идти домой. Блоха быстро натянул резинку рогатки вместе с вишней. Помедлил, прицеливаясь, и отпустил. Щёлкнуло. На деревянной двери подъезда расцвела красная клякса. В метре от цели. Цель вздрогнула и заозиралась по сторонам.

— Я же говорил, не сильно, — тихо возмутился Сергей. Зюзя, похоже, услышал. Выражение его лица с растерянного сменилось на победное. Обогнув лавочку и клумбу, он подбежал к укрытию неприятеля и воскликнул, вглядываясь в гущу листьев:

— Оу, щет! Псих и Блоха! Хана вам! — и полез сквозь кусты.

Состоялась короткая схватка. Сергей бегал вокруг ствола, уворачиваясь от сабли. А Блоха пригибал ветки, пытаясь хлестнуть ими сверху по голове Зюзи. В итоге Блоха получил стеблем по ляжке, Сергей — довольно неприятный укол в живот («Туши!» — вопил Зюзя). Ну, а их противник отделался оттоптанной ногой и тем, что его саблю сломали пополам. Далее состоялось быстрое примирение. Ведь ссориться было невыгодно никому — в последние несколько дней всё никак не удавалось собраться компанией для какого-либо дела. Многие мальчишки разъехались по деревням и дачам. Так что теперь все трое сидели под вишней и как ни в чём не бывало обсуждали различные варианты конструкции самострела. Затем разговор перешёл на тему «чем бы заняться».

— Полезем к вам на чердак, — предложил Зюзя.

— Не, нас запалили в прошлый раз. Теперь там замок повесили, — отверг предложение Блоха.

— Щет! Тогда, может, на Волгу пойдём? Купаться.

— Далеко переться. Неохота, — возразил Сергей.

— О, Юрец рассказывал, что видел, как мертвеца из воды достают, на набережной, — решил поделиться историей Блоха. — Парень какой-то нырнул с парапета и не всплыл. Головой ударился. Там все купаются и ныряют тоже. А вот он как-то не так прыгнул. Водолазы искали. Вытащили вечером уже. Он весь синий и как манекен застыл. Его водолаз под мышкой нёс...

— Гонишь!

— Я те говорю, Серый. Это называется... трупное окаменение.

— Окоченение, балда!

— Ну да, окоченение. А ещё у него весь лоб в крови был.

— Это чё, — встрял Зюзя. — А вот у меня сестра в деревне есть, она видела, как мужика машина переехала. Кишки по всей дороге лежали. Метров на сто. С песком перемешанные. И кровища везде.

— Фу! Трубец какой-то!

— Отец говорит, что все мы — мясо, и в этом нет ничего страшного, — внезапно выдал Сергей. Друзья переглянулись, а он почувствовал какое-то странное и мимолётное ощущение отчуждения от всего вокруг. Возникло неловкое молчание. А потом Блоха протянул:

— Дааа...

— А пойдём на пустырь, — сказал Зюзя. — Там опять экскаватор стоит. Без никого.

— Видели уже.

— Лазили по нему.

— А мы ещё раз, — настаивал Зюзя. — Мы керосин с него сольём!

— Зачем?

— Затем! Факелы сделаем!

— Прикольно! — встрепенулся Блоха. — Только нужна темнота, чтобы их зажигать.

— До вечера долго. И темнеет не сильно, — засомневался Сергей.

— А мы в подвал пойдём, — заявил довольный собой Зюзя. — В тот, где пропеллер во тьме крутится и всем головы отрубает. Ну, или что там ещё страшное происходит. Вы же про него сами рассказывали.

Эта идея пришлась всем по душе. Сергей и Блоха жили в кирпичной пятиэтажке-хрущёвке, построенной буквой П. Одна из «палочек» этой буквы находилась почти в аварийном состоянии. В первом подъезде этой части здания и находился тот самый подвал. Полузатопленный и полузаброшенный. Другие подземные сараи были либо неинтересны, либо хорошо заперты. Но этот в последнее время стал всё чаще привлекать внимание детворы и служить темой различных историй о чудовищах, смертельных ловушках и маньяках, скрывающихся в темноте. Так что ребятам предстояло весьма интересное и страшное приключение. Воодушевлённые этим, они выбрались из-под вишни и направились к мусорке в поисках материала для факелов. Мусорные баки стояли неподалёку, около трансформаторной будки. К сожалению, в них не нашлось никакого тряпья. Только бутылка из-под лимонада, в которую решили слить горючее.

— У нас дома есть тряпки, — заявил Блоха. — Я быстро! Серый, можешь не идти.

— Окей, мы тогда в десятиэтажке поищем, — ответил Зюзя, и ребята разошлись.

В каждом из восьми подъездов десятиэтажки был свой мусоропровод и контейнер в отсеке, находящемся слева от входа. Воняло оттуда жутко. Почему-то намного хуже, чем от обычной помойки. Зюзя и Сергей не смогли толком подступиться к вонючим горам мусора и решили довольствоваться куском мешковины, выдернутым из щели между дверьми первого же отсека. К тому же, какая-то тётка внезапно закричала на них из окна на четвёртом этаже. Мол, уходите отсюда, хулиганы. Они и ушли. Обратно к вишне. Вскоре к ним присоединился Блоха. Он притащил целый ворох подозрительных тряпок. Подозрительных, потому что некоторые из них имели дырки посередине.

— Ты что, половые тряпки натырил, что ли? — усмехнулся Зюзя.

— Не важно, главное — результат, — ответил Блоха. — Пошли уже.

— Подождите. Забыл, — вдруг сказал Зюзя. — А как сливать-то будем? Трубочка нужна.

— Точно! И длинная, у экскаватора бензобак — во! — Блоха поднял руку вверх, показывая большую глубину.

— Опять искать. Щет!

— А мы без трубочки, — произнёс Сергей. — Прям так будем макать факелы. Раз бак такой большой, значит, влезут.

— Круто! — обрадовался Блоха.

— Окей, тогда вот так, — Зюзя взял ненужную теперь бутылку, широко размахнулся и метнул её в сторону мусорки. Бутылка разбилась о стенку трансформаторной будки.

— Опс...

— Вы чего творите, паскудники?! Собаки вы эдакие! — заорала какая-то бабка из-за деревьев, откуда-то с дальних лавочек.

— А чё такого? — с вызовом заорал в ответ Зюзя.

— Денис, это ты, что ли? Вот погоди, мамке твоей скажу, она тебе устроит!

Все трое быстро исчезли с места преступления. Зюзя был сконфужен, его уши горели. В следующем дворике он яростно выдернул три палки из небрежного ограждения одного из саженцев ели. «Вот, для факелов самое то» — объяснил он.

* * *

Пустырь располагался недалеко, через два здания от его дома. Это было большое, на полквартала, поле, огороженное покосившимся деревянным забором. Треть его территории занимал котлован с мутной коричневатой водой и торчащими из неё сваями. Всё остальное место покрывали джунгли из бурьяна высотой где по пояс, а где и в рост человека. В этих зарослях было протоптано-проломлено несколько тропинок. А недавно здесь появилась целая просека, проложенная вдоль забора экскаватором, который теперь замер на краю котлована. Он был словно усталый однорукий великан, присевший на корточки, чтобы зачерпнуть воды.

Друзья пришли со стороны котлована и решили перебраться через него, прыгая по сваям. Забава старая и привычная, но на этот раз вышла осечка: Зюзя и Сергей без проблем преодолели переход и свалили тряпьё около экскаватора, а вот Блоха застрял на полпути, испуганно застыв на свае, с палками под мышкой. Он не мог податься ни вперёд, ни назад. Предыдущая свая была слишком высокой, а следующая — слишком далёкой. Самый щуплый и низкорослый из компании, Блоха вовсе не умел хорошо прыгать, несмотря на своё прозвище. Товарищи орали ему, перебивая друг друга:

— Вбок смотри, там ниже...

— Назад! Назад прыгай!

— Нет, вбок...

— Идиот, вбок — он сразу труп!

— Не слушай Зю… Дена! Давай вбок!

Блоха вцепился в палки и молча стоял на злополучной свае. И тут Сергея осенило. Он закричал:

— Бросай палки! Они тебе мешают!

Блоха попробовал перехватить палки поудобнее и тут же выронил одну в воду.

— Эх ты, растяпа! — огорчился Зюзя. А Сергей отбежал немного в сторону, вглядываясь в сваю перед Блохой, который тем временем успешно перекинул на берег оставшиеся две палки.

— Смотри пониже, там выступ! Вперёд надо прыгать! — закричал Сергей. — Видишь? Щербина! Ногой туда меть, а не наверх. Понял? И руками уцепишься потом.

— Эх, Лёха, лбом щас ударишься, — нагнетал Зюзя. — Водолазы будут вытаскивать тебя, как манекена.

Похоже, эта фраза достала Блоху. С искажённым от злости и страха лицом он прыгнул вперёд и тяжело ударился грудью о верхний край сваи. Нога соскользнула с выступа, но он подтянулся и влез наверх. Оставшиеся три сваи Блоха преодолел без труда и зло выдохнул в лицо Зюзе:

— Что, съел? — Одна его нога мелко дрожала, и сам он был бледен, как мел.

— Свой факел ты прошляпил, — невозмутимо ответил Зюзя. А Сергей примирительно сказал:

— Ничего, нам вообще и одного хватит на всех.

— У меня будет свой, как хотите, — заявил Зюзя. — Пошли керосин сливать.

— Солярку, — поправил Сергей. — Отец говорит, что керосин — это авиационное топливо, а тракторы и экскаваторы используют дизельное, то есть солярку.

И вновь на мгновение он почувствовал некую враждебность от окружающей обстановки и от замолчавших друзей. На солнце к тому времени набежали тучки, и по пустырю пролегла граница тени и света, усиливая впечатление неправильности происходящего. Потом наваждение прошло.

* * *

Смастерив первый факел, они забрались на гусеницу экскаватора и отвинтили лючок бака. Факел не влез. Это была палка с намотанными на неё тряпками, закреплёнными куском проволоки. Они сделали факел похудее. Теперь он влез и достал до дна бака, но при этом намоченным оказался самый его кончик. Пришлось выпрямлять проволоку, делая крючок на конце, затем насаживать на неё тряпку и заталкивать в бак, а там возить её по дну. Так что на палки наматывали ткань, уже пропитанную соляркой. Стоял тяжёлый масляный запах, но не такой резкий, как у бензина. Руки оказались измазаны жирной жидкостью. «Хорошо, что всего две штуки» — заметил Блоха. Покончив с приготовлениями, все трое покинули пустырь (благоразумно обойдя котлован) и вернулись во двор дома Зюзи. Там они положили факелы на широкий бордюрный камень и пошли отмываться. У Блохи был с собой барашек, которым он открыл торчащий из стены дома кран. Наскоро сполоснув руки, Сергей побежал домой за фонариком.

Дверь коммуналки открыл сосед, дядя Саша — отец Блохи. Поздоровавшись с ним, Сергей вынул из-за пояса неудобный самострел и забросил его на антресоль. Затем прошёл, не разуваясь, в свою комнату и достал из тумбочки синий фонарик, недавно заряженный двумя новыми батарейками «Орион 373». Помигав светом, Сергей засунул фонарик за пояс.

— Серёжа, это ты? — раздался голос матери с балкона. Она вешала бельё.

— Да, мам, я спешу.

— Не уходи далеко, через полтора часа Дисней. Сам просил позвать.

— Да я тут, во дворе.

— Чем это так пахнет? Бензином, что ли?

— Не знаю. Наверно, тётя Таня жарит что-то. Я побежал.

— Стой! Не знаешь, куда делись все тряпки из коридора?

— Не видел, мам, я уже ушёл. Закрой дверь, — Сергей поспешил сбежать от неудобных вопросов. Друзей он нашёл уже около первого подъезда, того самого, с подвалом. Они спорили о чём-то. Серый дом, слегка просевший и давший большую трещину, казалось, измождённо наблюдал за ними.

— Всё, облом, — сказал Зюзя, подошедшему Сергею. — Закрыли подвал, гады.

— Ничего не облом, можно пролезть, — не согласился Блоха, — Решётка широкая. Как, помнишь, на крыше деcятиэтажки? Пролезали же.

— Посмотрим, — ответил Сергей, и все трое вошли в прохладный подъезд.

Белый потолок у входа был усеян чёрными пятнами от прилепленных, а потом сгоревших спичек. Пара таких пятен красовалась и на обратной стороне лестничного марша, ведущего на площадку перед вторым этажом. А ещё там была выжжена надпись «ВНИЗУ СМЕРТЬ». Под этим пролётом и располагалась лестница в подвал. Ребята спустились вниз. Сергей увидел дверь из тонких и нечастых железных прутьев, запертую на круглый навесной замок. За ней был полный мрак, из которого тянуло тёплым духом застоявшейся воды. На стене перед дверью висел небольшой электрический щиток. Блоха щёлкнул всеми пятью переключателями — в подвале, откуда-то слева, появился слабый отсвет. Сергей посмотрел на смутные очертания кирпичной стены за решёткой, на скопление труб под потолком и в углу, на земляной пол, переходящий в грязевое болото, на саму решётку.

— Пролезем, — сказал он. Действительно, в одном месте между прутьев было довольно широкое пространство. Сергей вспомнил, как три года назад лазил в деревне через заборные дыры, проделанные для кур.

— Ни фига, — упёрся Зюзя. Он был толстоват, но не желал признавать этого. Сергей внимательно посмотрел на него и сказал:

— Если я пролезу, то пролезешь и ты.

— Ага, вы почти одинаковые, — решил подыграть Блоха.

— Окей, давай, — согласился Зюзя. Встав на колени, Сергей осторожно просунул голову между прутьев. Ушам было неприятно, но голова протиснулась, а затем, медленно, — и всё тело. Сергей встал на ноги по другую сторону решётки и сказал:

— Опа!

За ним последовал Блоха. Он прошмыгнул довольно быстро. Наконец, настал черёд Зюзи. У него получилось просунуть голову и грудь, но живот застрял. Покрасневший Зюзя пыхтел и сопел, пытаясь продвинуться дальше. Блоха стал донимать его советами:

— Втяни живот! Сильнее! Опустись пониже! Раскачивайся!

— Иди ты, — огрызнулся Зюзя, извиваясь между прутьев. Сергей ухватился за один из них и стал резко дергать на себя. Вряд ли помогло именно это, но в итоге Зюзя пролез. Встав на ноги и шумно выдохнув, он посмотрел на руку, испачканную в грязевой жиже.

— Щет! — произнёс он и стал трясти рукой, а потом вытирать её о стену.

— Задолбал ты своим щетами, — сказал Блоха.

— Это по-американски значит «Чёрт!» или «Дерьмо!», — ответил Зюзя. — Учись!

— Да? — Блоха состроил невинное лицо. — А как по-американски будет «большая жопа» или «жиртрест»?

— Сейчас покажу, — сказал Зюзя и набросился на шутника. Они начали возиться и бороться. Блоха оказался прижат к стене и почти повален на землю, в грязь.

— Серый, скажи ему! — закричал он.

— Стойте вы! — резко проговорил Сергей и указал рукой во тьму. — Там кто-то есть!

Они мигом расцепились и подлетели к решётке.

— Где? — испуганно прошептал Блоха.

— Там. Кто-то смотрит на нас из темноты, — ответил Сергей. Он показывал на тёмный коридор справа от них. Проход был затоплен. В воде лежали мостки из досок и кирпичей.

— Зажигаем факелы, — торжественно произнёс Зюзя. И они зажгли один. Потратив три спички. Ткань, смоченная в солярке, разгоралась медленно. Факел сильно чадил и вонял, давая вполне яркий и в то же время какой-то первобытный свет, выхватывающий из темноты кирпичные стены, дощатые двери с намалёванными на них номерами квартир и низкий бетонный потолок, вдоль которого шла толстая ржавая труба. Зюзя крался первым, держа факел в вытянутой руке. Доски под ногами хлюпали, почти полностью погружаясь в грязную воду. Ребята дошли до свисающего сверху провода с пустым цоколем. И тут что-то сверкнуло впереди, на грани видимости. С дикими воплями они рванули назад и сгрудились у выхода.

— Ты всё придумал. Там ничего нет, — вполголоса произнёс Зюзя, часто сглатывая из-за дыма.

— Да, сначала придумал, — сознался Сергей. — Но сейчас — нет. Вы сами видели.

— Не видели. Я ноги промочил из-за вас.

— Нет, видели, — подтвердил Блоха. — Там кто сидит и моргает. Сверкает глазищами. Трубец нам.

— Слабо проверить? — усмехнулся Зюзя.

— Это тебе слабо!

И они вернулись в коридор. Чтобы потом так же убежать в испуге. И лишь на третий раз они прошли чуть дальше и поняли, что впереди был тупик. Среди приставленных к стене трухлявых досок находилась старая балконная дверь с остатками стекла. Именно от неё и исходил тот таинственный отблеск.

Осмелев, юные исследователи подземелий вскоре облазили весь подвал. Они выяснили, что слева от входа находился небольшой коридорчик, разветвляющийся на два более длинных, в каждом из которых горело всего по одной лампочке, чего, конечно, не хватало для полной победы над мраком. Здесь почти не было воды, лишь вязкая грязь местами. Обстановку составляли всё те же запертые двери с номерами квартир и кучи хлама в тупиках. Факел довольно скоро пришлось потушить, затоптав — дым от него резал глаза и перебивал дыхание. Вместо него использовали фонарик Сергея, отбирая его друг у друга.

Ребята бегали по коридорам. Пытались пугать друг друга, прячась в темноте и подсвечивая лицо фонариком. Смотрели на гладкие извилистые бороздки в досках дверей и гадали, каких размеров были слизни, их оставившие. Громко ухали в техническое окошко под потолком, пытаясь напугать прохожих снаружи. Прыгали с разбега с доски на доску, фехтовали незажжёнными факелами, играя в «принцперсию» («Это такая новая игра на Денди» — объяснил Зюзя). Напоследок, когда пребывание в подвале всем наскучило, Блоха вновь зажёг факел, затем достал из кармана ключ с падающим флажком и отправился в самый дальний коридор. Зюзя устремился за ним, требуя дать посмотреть ключ. А Сергей остался на развилке, так как ему сильно хотелось по-маленькому.

— Откуда он у тебя?

— От нашего сарая. Мы сейчас откроем что-нибудь!

— Зачем? Не подойдёт.

— Варенье достанем. Подойдёт.

— Какое варенье?!

— Вишнёвое, например.

— Тут всё сгнило! Никто не ходит сюда. Наверно, одни бабки в подъезде живут.

— Живут. И хранят варенье.

Приглушённые голоса друзей доносились до Сергея, который стоял в углу, справляя малую нужду. «Ничего не получится у них, — думал он. — И вообще, Зюзя обнаглел. Надо будет забрать у него фонарик».

— Ага, не подходит!

— Погоди, давай другую дверь. Подержи факел.

— Сам подержи.

Закончив свои дела, Сергей застегнул шорты и хотел было направится за остальными. Но что-то остановило его. Что-то вроде неуловимого ощущения в затылке. Он оглянулся и вздрогнул — на него смотрел какой-то старик. Жуткое морщинистое лицо выглядывало из-за угла затопленного коридора, в десяти метрах от Сергея. Глаза старика были полностью залиты чёрным цветом и странно двигались, как будто это были спинки жуков, копошащихся в глазницах. Сергей оледенел от ужаса и не сразу понял, что страшное лицо уже исчезло. В бледном свете от входной двери было видно лишь часть стены перед поворотом в неосвещённый коридор да пару досок, плавающих в луже. Никаких стариков. Почудилось? Игра теней?

* * *

Сергей не знал, сколько так простоял — минуту, полчаса? Он вспомнил, что вроде бы слышал тревожные крики друзей. Сейчас же царила мёртвая тишина. Первый порыв — убежать из подвала — был подавлен, ибо воображение рисовало человекообразное чудовище, похожее на старика, которое притаилось во тьме недалеко от выхода. Поэтому Сергей решил идти за друзьями. Стоять в полумраке с незажжёным факелом в руке было страшно. «Почему они молчат? — паниковал он, ковыляя на ватных ногах. — Решили напугать, идиоты?» Он вышел на пятачок света от лампочки и услышал шорох впереди. Затем увидел пятно света, которое вынырнуло из-за какого-то препятствия во тьме. Это был Зюзя. Бледный, как полотно, он чуть не врезался в Сергея, который неожиданно для самого себя сказал:

— Отдай фонарь!

— Они схватили его! — пролепетал Зюзя, выпуская фонарик из безвольных рук. — Они схватили его! Я слышал!

— Что? — не понял Сергей. Но товарищ уже убежал дальше, к выходу. Звук его шагов сменился звуком сотрясаемой решётки, а потом еле слышно раздался то ли писк, то ли хрип. «Опять застрял, толстожопый» — подумал Сергей и двинулся следом за ним. Но тут же остановился и развернулся. Переживание за Блоху («они схватили его!»), бес противоречия или просто безумное любопытство — непонятно, что заставило Сергея пойти в глубину коридора, навстречу неизвестности.

В левой руке он держал включённый фонарик, а правую отвёл в замахе, перехватив факел, как дубинку. Жёлтый круг луча упёрся в тупик, также высветив открытую дверь под номером 12, последнюю по левой стене. Сергей осторожно подошёл к двери и посветил в каморку за ней, ожидая в ужасе, что та будет набита злобными стариками. Но нет, на первый взгляд, там не было ничего необычного, лишь множество полок с банками, тряпками, ржавыми железками и прочим хламом. Сергей облегчённо выдохнул. Треть помещения отгораживала деревянная перегородка высотой по пояс. Такие обычно делают для хранения картошки. Заглянув дальше, он оторопел. Невероятно, но за перегородкой зиял открытый люк. Подвал в подвале. Крутой земляной откос вёл вниз, под правую стену, куда-то за пределы здания. Сергей осознал, что слышит какие-то тихие звуки, доносящиеся снизу. То ли шуршание, то ли бормотание. Убрав фонарь за спину, он увидел, что лаз всё равно остался освещённым едва заметным красноватым и колеблющимся светом. Перегнувшись через перегородку, Сергей позвал дрожащим голосом:

— Блоха? Это ты? — затем откашлялся и произнёс более громко, почти крича:

— Эй! Лёха, ты там?

Шуршание стихло, а затем возобновилось. Снизу долетел слабый крик:

— Серый...

Борясь со вновь нарастающей паникой, Сергей перелез через перегородку и начал спуск в зловещее подземелье. Потерна была похожа на нору или даже ребристую кишку, если за рёбра считать небольшие опорные балки. Из-за низкого потолка и крутого наклона Сергею приходилось горбиться и ступать осторожно, съезжая ногами на особо крутых участках. На полпути он подобрал горящий факел Блохи, предварительно заткнув за пояс свой. Меж тем, загадочные звуки стали отчётливее. В них можно было различить шорохи, всхлипы и какое-то непонятное курлыканье. Добравшись до полуоткрытой массивной дверцы, Сергей остановился, сжимая вспотевшими руками фонарик и почти потухший факел. Определённо, он слышал шум борьбы, когда кто-то с отчаянием кряхтел и всхлипывал, пытаясь отбиться от более сильного противника. Сергей очень не хотел лицезреть то, что ждало его впереди. Страх и чувство некой непоправимости овладели им. Но, решившись, он толкнул дверь и направил свет фонаря в сторону шума. Дверь заскрипела и жёлтый круг света выхватил из темноты нечто чудовищное, картину, помрачающую разум. Сергей увидел окровавленного друга, который лежал на полу и вяло отбивался от пожирающих его существ. Носатые карлики-гоблины… или нет — большие птицы терзали Блоху когтистыми лапами и зазубренными клювами. Обернувшись на Сергея, они загалдели и захлопали кожистыми крыльями. Похоже, свет причинял боль их безобразным бельмам.

— Ааа! — завопил Сергей и швырнул факелом в отвратительных птиц, которые и так уже срывались с места, быстро хлопая крыльями и поднимаясь вверх, где, перевернувшись, цеплялись к высокому сводчатому потолку. Луч фонаря высвечивая тварей — потолок оказался покрыт серым шевелящимся ковром из их тел. Словно клинок, рассекающий гнилую ткань, свет рвал этот ковёр на части, заставляя существ расползаться по сторонам. Окончательно разогнав их, Сергей кинулся к другу:

— Ты живой?

Как выяснилось, первое впечатление было ошибочным. Блоху не съели, но изрядно потрепали: множество ссадин на руках, залитое кровью лицо, расплывающееся красное пятно на футболке в районе живота.

— Серёга? Ты видел? — заплетающимся языком пробормотал Блоха. — Чуть не заклевали. Что это было?

— Не знаю, главное, что ты жив, — Сергей вытер краем футболки кровь с лица друга. — Бежим отсюда.

— Голова кружится. — Блоха сел и, пощупав затылок, посмотрел на окровавленные пальцы. — Видишь? Упал, когда спускался.

— Пойдём, пойдём, — нервно проговорил Сергей и поднял друга за руку.

Неровно стоящий на ногах Блоха опёрся на друга, и они поковыляли к выходу.

— Фух, — Блоха присел около двери и продолжил: — Ну вот, упал я и вниз покатился. А эти набросились. Думал, меня наркоманы ножами колют.

Из темноты доносился шорох и тихое лопотание. Брошенный факел еле тлел.

— Не сиди, надо быстрее бежать, — настороженно оглядываясь, сказал Сергей. Он наклонился, проходя в проём, и посветил фонариком вверх, в проход. Увиденное заставило его вскрикнуть и удариться головой о косяк. Словно огромный паук, упираясь тонкими руками и ногами в стены, пол и потолок, навстречу им быстро спускался тот самый старик. Отшатнувшись, Сергей закрыл дверь и навалился на неё плечом.

— Держи дверь! Скорей!

На двери был ржавый засов, который сначала не хотел сдвигаться ни на миллиметр. Прижав дверь сильнее, Сергей ударил по нему основанием ладони, заставив чуть-чуть войти в паз. И в этот же момент в дверь сильно бухнуло снаружи. А потом ещё раз и ещё.

— Что это? — Обомлевший Блоха упёрся руками в дверь.

— Это чудовище, — ответил Сергей и куском кирпича забил засов дальше. За дверью стало тихо.

— Притаился, гад, — сказал Сергей, и внезапная мысль вдруг ошарашила его. — Он убил Зюзю! Задушил, наверно. Там, наверху. А я, балда, думал, что он застрял, поэтому так хрипит.

— Трубец, — выдал Блоха и вновь присел, облокотившись спиной на дверь и вытирая кровь, сочившуюся из пореза на лбу. Сергей поводил фонариком, осматриваясь. Щербатые потолок и стены из красного кирпича, кафель, почти полностью осыпавшийся со стен, груды булыжников и досок, бугристый земляной пол. В дальней стене — широкий арочный проём, темнота за которым беспокойно шелестела невидимыми крыльями. Пахло в этой подземной зале скверно — кирпичной пылью, кровью, дымом и, едва уловимо, чем-то ещё, чем-то нехорошим, гнилым.

— Надо искать другой выход, — сказал Сергей. — Это какие-то старинные катакомбы. По-любому, здесь есть куча выходов.

— Морокун. Это подземелье Морокуна, — заявил Блоха.

— Чего?!

— Через дорогу библиотека, знаешь. Старый-старый дом. С классом ходили туда. Урок по истории родного края...

— И?

— Ну вот, тот дом раньше принадлежал помещику. Не помню имя. Но ходили слухи, что он колдун и морит людей в своих подвалах. Морит — значит, до смерти доводит.

— А как? И зачем?

— Не знаю. Это же слухи. И прозвище у него было — Морокун. На самом деле, он прятал там это... контрабанду. Запретные товары из Индии.

— Впервые слышу такое. Хочешь сказать, он разводил тут чудовищ?

— Нет. Просто вспомнил историю, — ответил Блоха и закашлялся. Он истекал кровью. Поэтому, прежде чем отправиться в путь, они с Сергеем смастерили ему повязку на голову. «Я как Рэмбо» — прокомментировал Блоха. Материалом для перевязки послужила его футболка, остатками которой он заткнул довольно глубокую колотую рану на животе.

За аркой оказалось почти такое же помещение, с той лишь разницей, что из него вело дальше аж три широких и сводчатых коридора. Это был своеобразный перекрёсток подземных улиц. Два прохода оказались наглухо завалены. Друзья вошли в свободный правый. Луч фонаря ползал по земле, а твари напали из темноты под потолком. Услышав шорох сверху, Сергей присел, прикрывая голову рукой с фонариком, и ощутил болезненный удар-укол в кисть. Фонарик упал, а птицы посыпались на них, как горох. Сергей треснул одну из них кирпичом, выронил его и, подобрав фонарик, стал светить им по сторонам и вверх, не забывая отмахиваться другой рукой. Птицеподобные существа быстро ретировались, расползаясь по потолку. Растрёпанный Блоха сидел на земле и стрелял из рогатки им вдогонку. На его плечах появились новые царапины и ссадины. Одна из тварей осталась лежать на полу. Из её разбитой головы текла кровь. Это было грязное серое существо размером с крупного гуся. Оно обладало длинным и узким то ли клювом, то ли костяным выростом с зазубринами по краям, крыльями, как у летучей мыши, мешковатым тельцем и когтистыми лапами. Всем видом тварь напоминала маленького птеродактиля. Рассмотрев, а затем и пнув поверженного врага, друзья побрели дальше.

Они вышли на очередной перекрёсток и решили зажечь оставшийся факел. «Больше света и можно подпалить их» — сказал Сергей. Он шёл впереди, высоко подняв горящий факел и всматриваясь в потолок. Блохе достался фонарик. На этот раз они выбрали прямой путь. Пройдя несколько шагов, Сергей услышал тяжёлый вдох за спиной и обернулся. Блоха сидел у стены. Лицо его побледнело, руки, покрытые синяками и ссадинами, дрожали от изнеможения.

— Опять мутит. И холодно. Внизу, в животе.

Он отлепил от живота тряпку, чёрную от крови, которая и не думала останавливаться.

— Мне приходит трубец.

— Не говори ерунды. — Сергей присел на корточки и вновь прижал кровавый комок к ране друга. — А может, прижечь? Как в фильме «Враг мой».

— Не надо, — испугался Блоха.

— Хорошо, не будем. Просто не надо сдаваться. Отец говорит, что безвыходных ситуаций не бывает.

Блоха печально улыбнулся:

— Знаешь, Серёга, я никогда не звал тебя Психом, как некоторые. Ничего такого. Но всегда хотел знать... Скажи, ты ведь понимаешь, что у тебя нет отца?

Сергей молчал, переживая знакомое ощущение смещения мира и отчуждения от него.

— Ладно, чего это я. Извини, — смутился Блоха. — А знаешь, почему эти гады всё время к потолку липнут?

— Почему?

— Потому что наш верх — для них низ. Они упали изнутри.

— Изнутри?

— Да. Из ада.

Сергей смотрел на осунувшееся грязное лицо друга и думал, что тот начинает бредить от потери крови. Но через некоторое время Блоха смог подняться, бодро отказавшись опираться о плечо друга. Похоже, Сергей опять ошибся в оценке его состояния, излишне сгущая краски. Они продолжили поиски выхода. В одном из бесконечных коридоров затхлый воздух оказался наполнен всё нарастающим запахом падали.

— Фу, ну и вонь, — сказал Сергей и ускорил шаг. — Давай быстрее.

— Угу.

* * *

Через некоторое время запах почти пропал. А с ним пропал и Блоха. Обнаружив это, Сергей заметался по сторонам, выкрикивая имя друга. Тени от огня заплясали вокруг. Никто не отвечал. Лишь хлопанье крыльев раздалось где-то вдалеке. Чувство бесконечного одиночества и отчаяния навалилось на Сергея, как темнота на гаснущий факел. Едва сдерживая слёзы, он побрёл обратно, освещая каждый закуток. Стены в этой части подземелья были сильно покусаны временем и покрыты коростой из странной полузасохшей слизи. В некоторых из них зияли большие щели и проломы.

Вновь стал усиливаться запах падали — Сергей возвращался по верному пути. Внезапно, из мрака вынырнул громадный, почти метровый клюв и сомкнулся на правой руке Сергея. Выпавший из неё факел задел клюв, заставив его отдёрнуться и выронить откушенную кисть. Отскочив к противоположной стене, Сергей непонимающе смотрел то на обрубок, то на изуродованную пятерню на земле. Боли не было, лишь ощущение покалывания и онемения, как будто рука просто затекла, или на ней долго сидели. Громадная птица меж тем билась за стеной, просовывая клюв в большую трещину и пытаясь достать жертву. «Я — мясо! — в ужасе подумал Сергей. — Мясо!» Искалеченную руку дёргало, из раны густо текла кровь. И вместе с болью Сергеем начали овладевать безумие и паника. «Мясо! Манекен! — бились мысли в голове, пока он вертелся, точно юла. — Как в фильме «Враг мой»!» Он остановился, подобрал факел и сунул кровоточащую конечность в его пламя. И вот тут пришла настоящая боль. Мгновенно, вспышкой, она пронзила всю его суть и словно бы превратила в один большой зуб, нерв которого медленно удаляли без наркоза. Ослепленный болью, Сергей бросил факел и шагнул вперед. Нога потеряла опору, и он провалился в пустоту. В тёмное никуда.

* * *

Отец говорит, что измученный усталостью мозг может принять любое шевеление во сне за падение. Дёрнувшись, нога делает движение, но при этом нет никакой опоры на стопу. И пока человек осознаёт это, проходит миг или вечность, заполненная ощущением падения в бездну.

* * *

Сергей засучил ногами по простыне, словно крутя педали, и проснулся в палате. Белый потолок. На высокой стойке — полиэтиленовый мешочек с прозрачной жидкостью и трубочкой, спускающейся вниз и зарывающейся под кожу предплечья. Обе руки на месте. Справа — какие-то загадочно перемигивающиеся приборы-ящички. А слева, в белом халате — отец. Он сидел на стуле и улыбался. За его спиной была перегородка из матового стекла с дверью посередине. За ней мелькали людские тени.

— Привет, — сказал отец. Улыбнувшись, он становился похожим на Арнольда Шварценеггера.

— Привет, — тихо ответил Сергей. Его горло слегка пересохло. Он вспомнил, что его и Блоху сильно избили беспризорники в подвале. И, наверное, убили бы, если бы не Зюзя, убежавший за помощью. С содроганием он вспомнил и их предводителя, старого уголовника. Банда малолетних карманников и грабителей работала на него. В подвале они хранили награбленное.

— Я видел сон. Про чудовищ, — сказал Сергей. Он припомнил, как старик грозился пытать его и отрезать руку огромными ржавыми ножницами по металлу. — Там была большая птица. Она откусила мне руку.

— Тебе опять снился подвал и эти подонки?

— Да. И ещё там был ты. Вернее, твой голос. Ты говорил со мной.

Отец опять улыбнулся.

— Ты разговаривал во сне. Что-то про мертвецов и солярку. Я шёпотом отвечал.

— Вот это да! Здорово! А где мама?

— Занята. Ты же знаешь, «Просто Марию» она не ни за что не пропустит.

— Да? — Сергей удивился. — А чем так воняет?

— Сегодня рыбный день. А может, тётя Таня что-то жарит, — ответил отец, и Сергей заметил, как сильно он похож на Брюса Ли.

— Ясно, — вздохнул Сергей. Тени за перегородкой задвигались и заметались. Зашуршали. Словно птицы. Он забеспокоился.

— Там что-то случилось?

Погас и вновь включился свет. А отец ответил:

— Ну, это же больница. Кого-то ещё привезли. Или Блоха подох.

— Что? — ужаснулся Сергей и понял, что не знает, на кого похож отец. Более того, он не видит его лица. Зрение пропадает пятном именно на голове отца. Вдруг всё здание тряхнуло.

— Землетрясение, — сказал безликий отец. — Рогатка лучше самострела, поверь мне.

* * *

Сергей ничего не понимал. За перегородкой галдели птицы. Штукатурка стен стала осыпаться, обнажая красную кирпичную кладку. Разбив стекло, в окно протиснулся огромный клюв.

Сергей открыл глаза и увидел во тьме фонарик, лежащий на куче серых палок. Он светил куда-то назад. Невыносимо воняло падалью. Твари галдели и хлопали крыльями где-то совсем рядом. Осознав, что валяется на груде костей, Сергей попытался встать, но не смог. Из него выбило дух, руки и ноги отнялись, как год назад, когда он шмякнулся оземь, сорвавшись с тарзанки. Хотя нет, руки шевелились. Он поднёс к лицу обрубок, тёплая кровь залила глаза. Вытерев лицо, он протянул целую руку к фонарику и взял его.

Оказалось, фонарик находился на краю пропасти. Освещая пространство вокруг и ворочая головой, Сергей понял, что лежит на уступе. Ближайшая стена пропасти кишела птицеобразными существами, которые, недовольно клокоча, разлетались и расползались от света. «А Блоха, наверное, там, внизу» — подумал Сергей. Холодное безразличие опутывало его. Боль и вонь стали ощущаться словно сквозь пелену. Не боясь птиц на стене, он светил теперь только вверх, на дыру в потолке, из которой свалился. Он не хотел, чтобы громадная тварь снова застала его врасплох, и намеревался светить и светить, чтобы она не осмелилась сунуться сюда. Поэтому Сергей и не замечал, как из бездны поднимается ещё одно гигантское крылатое существо. «Поговори со мной, отец» — промелькнуло в его голове, прежде чем её раскроило одним ударом огромного зазубренного клюва.

Автор: Олег Кожин

Вблизи цистерна казалась еще больше. Огромная, некогда белая, а ныне увитая трещинами и ржавыми потеками, будто плющом, она возвышалась над детьми, как самый настоящий небоскреб. Вообще-то, когда ты маленький, над тобой возвышается абсолютно все: дома, автобусы, грузовики, непонятные и вечно занятые взрослые. Даже мальчишки из старших классов, которые отбирают у тебя деньги, данные родителями на завтраки, — и те нависают над тобой словно башни. Правда, мало кто считает себя маленьким в десять лет. Первая в жизни круглая дата, первый официальный юбилей, как будто завершают некий цикл, по окончанию которого слово «маленький» к тебе больше не применимо. Словно ноль на конце десятки это не зацикленная в круг линия, а спираль, переводящая тебя на новый виток.

Из стоящих на холме шестерых детей, только Лысик все еще относилась к разряду малышей. У нее даже собственного велосипеда не было. Именно потому она всю дорогу тряслась на раме Димкиного велика, тихонько ойкая всякий раз, когда тот неосторожно подпрыгивал на ухабах неровной дороги. Остальным заветная десятка уже стукнула, и транспорт у них был свой собственный.

Генке, самому старшему из шестерки, через месяц исполнялось двенадцать, и возраст автоматически делал его вожаком маленького велосипедного войска. В другое время он вряд ли бы стал возиться с мелюзгой, даже если она не считает себя оной, но сейчас у него просто не было выбора. Летом родители стараются отослать детей подальше из маленького, но, тем не менее, грязного, пыльного и очень загазованного городка. Чада развозятся по бабушкам и дедушкам, по тетям и дядям, по дачам, приусадебным хозяйствам и летним лагерям. Генке не повезло. Именно это лето его родители выбрали для того, чтобы раз и навсегда выяснить отношения — они разводились. И дела им не было до того, что все друзья сына объедаются фруктами, трескают бабушкины пирожки или ночами рисуют соседям по комнате усы из зубной пасты.

Впрочем, не повезло в это лето всем шестерым. «Велосипедное войско» сформировалось только по той причине, по которой обычно и появляются недолговечные детские сообщества, с продолжительностью жизни чуть длиннее, чем у бабочек-капустниц — этим детям некуда было податься.

У Пузыря, которого на самом деле звали Сашкой, не было бабушек и дедушек, а доверить свое пухлощекое чадо незнакомым людям его мама и папа боялись.

Родители Стаса были слишком бедны для того, чтобы вывезти его куда-нибудь дальше пригорода, куда они периодически и выбирались всей семьей на так называемые «пикники». Стас никому не говорил, но все ребята знали, что он держится вместе с ними и терпит подзатыльники и обидные прозвища, которыми награждал его Генка, только потому, что его уже тошнит от жареных сосисок и хлеба с кетчупом.

Димка же полгода назад потерял мать, и теперь его отец чаще вспоминал о бутылке, чем о родном сыне. Даже когда мальчик подрался в школе и сломал себе палец, в травмпункт, а потом и в поликлинику его водила классная руководительница Зинаида Карповна. В последнее время в их доме часто стали появляться неприятные озлобленные тетки, похожие на давно некормленых собак-ищеек. Вооружившиеся папками, в которые, роясь по дому, вечно что-то записывали, они громко отчитывали Димкиного отца и постоянно угрожали странными буквами «Кэ-Дэ-эН». Что это такое, не знали ни его новые друзья, ни сам Дима. Но в одном он был уверен твердо — ищейкоподобные тетки хотят забрать его у отца. Видимо из-за сложной семейной ситуации Генка донимал его меньше остальных. У Димы даже не было обидного прозвища.

Хуже всех приходилось Лысику. Из всей компании, пожалуй, один лишь Димка знал, что ее зовут Рита. И то, знал лишь потому, что жил с ней в одном дворе. Лысику вообще не везло по жизни. Из родни у нее была только старенькая бабушка, — седая, сухонькая и почти слепая. Бабушка была предельно нищей — даже на «секондхэнд» деньги приходилось откладывать. Вот и сейчас на Лысике, точно на вешалке, болталось короткое серое платьице в белый горошек, которое едва доставало до вечно покрытых закоростеневшей кровью и разводами йода и зеленки коленок. Какой уж там велосипед? Она скромно сидела на самом краешке рамы и иногда оглядывалась на Диму, точно боялась, что тот передумает и заставит ее идти пешком. То и дело Лысик нервно поправляла синюю косынку, из-под которой в разные стороны торчали оттопыренные обезьяньи ушки. Рита была Лысиком именно потому, что была лысой. Тонкая синяя ткань скрывала ежик русых волос, коротких настолько, что не каждый мальчишка ее возраста отважился бы такой носить.

Виной всему была Ритина бабушка. Именно в ее, начинающий сдавать под давлением маразма, разум пришла гениальная идея профилактики педикулеза.

— Так надо! — сказала бабуля и старой металлической советской машинкой для стрижки волос обкорнала внучку под ноль. А Рита терпеливо снесла экзекуцию и молча превратилась в Лысика. Прозвище появилось с легкой Генкиной руки. А вот своим местом в их маленьком временном союзе Рита была обязана Кате.

Как костюм итальянского модельера выделяется среди китайского ширпотреба, так и одиннадцатилетняя Катюша выделялась на фоне остальных ребят. Пятерка неудачников — так она их называла.

— Пятерка неудачников и я — ваша королева! — говорила она и заливалась искренним смехом, отсвечивая на солнце белозубой улыбкой.

И на нее никто не обижался. Любую, даже самую жестокую ее шутку, мальчики принимали, как игру, раболепно ожидая маленьких милостей своей повелительницы, а Лысик молчаливо терпела, как терпела она все невзгоды, выпавшие на ее маленькую жизнь.

Сама Катюша якшалась с «неудачниками» именно из-за мальчишек. Ей нравилось то странное, пока еще не совсем понятное обожание в их глазах. Нравилось, как они стремительно глупели и превращались в послушных комнатных собачек, стоило лишь оказать им малейший знак внимания.

У Катюши был свой велосипед — красивый, новенький, безумно дорогой, того нежно-розового цвета, от которого млеют все девчонки в возрасте до пятнадцати лет. Среди грязных, украшенных драными наклейками, цепочками, птичьими косточками и трещотками из игральных карт великов мальчишек он смотрелся, как «Роллс-ройс» среди «Запорожцев». Катины родители могли позволить для своей дочери самое лучшее. Но в последнее время девочка предпочитала кататься «на раме» у Генки, проверяя таким образом верность своего фаворита.

И Генка проверку выдерживал с честью! В тот же вечер, когда Катюша впервые попросила покатать ее, а потом пожаловалась на жесткую раму, он отыскал на свалке старое мотоциклетное сиденье и при помощи ножа и веревок соорудил мягкий и довольно удобный валик. От этого стало похоже, будто на раму надели глушитель, но Королева такой подход восприняла благосклонно, а это все окупало. С тех пор Катюша передвигалась только таким образом. Вот и сейчас она облокотилась на широкий руль Генкиного «байка» и, щурясь, смотрела на цистерну.

— Это здесь? — болтая в воздухе ножкой, поинтересовалась она у своего водителя. Ветер, взявший разгон где-то у подножия резервуара, взлетел на холм и, подхватив ее золотистые волосы, швырнул их в Генкино лицо.

— Здесь… — голос его вдруг стал хриплым и сухим, будто горло покрылось глубокими трещинами, и слова застревали, терялись в них. До боли в животе ему хотелось уткнуться носом в эти мягкие душистые локоны. Так захотелось, что задрожали крепко сжимающие руль пальцы.

— Ну, так чего ждем? — не оборачиваясь, Катюша довольно улыбнулась. Она знала, как влияет на Генку, и не стеснялась этим пользоваться. Торчащим из босоножки пальцем Катюша зацепила трещотку и та приглушенно щелкнула по спицам колеса. — Поехали?

— Нельзя туда ехать! — внезапно вмешался Пузырь. Его расплывшаяся физиономия была еще краснее обычного, толстые, как оладьи, щеки висели едва не на плечах, а футболка намокла от пота. — Мне мама говорила…

— Ме мямя гавалиля, — скривившись, передразнил его Генка. — А тебе мама не говорила, чтобы ты жрал меньше? Из-за тебя, свинья жирная, час сюда добирались!

Пузырь обиженно насупился, но промолчал. Во время поездки группе приходилось то и дело останавливаться, чтобы дать раскрасневшемуся Сашке догнать их и немного отдохнуть.

— Большая… — глядя на цистерну, задумчиво сказал Стас. — Геныч, ты не говорил, что она такая большая!

— А самому головой подумать слабо? — разозлился вожак. — Знаешь, какой он здоровый? И где он, по-твоему, жить должен? В ведре что ли?

Стас неопределенно пожал плечами, как бы не опровергая, но и не соглашаясь с доводами. Он пристально смотрел на цистерну, будто мысленно обмерял ее рулеткой.

— А кто там живет? — робко поинтересовалась Лысик.

Она все и всегда делала очень робко. Со стороны могло показаться, будто девочка боится, что ее могут обидеть, обозвать, ударить, но на деле это было совсем не так. Риту никто не бил и даже обижали ее не больше других. Просто всегда вела себя так. Она напоминала перегоревшую лампочку — тусклую, безучастную, выгоревшую изнутри. Никому не нужную.

— Конь в пальто, — огрызнулся Генка. Лысика они подобрали уже по дороге, и потому подробностей она не знала, но объяснять что-то ей вожак считал ниже своего достоинства.

— Кракен, — ответил вместо него Стас. По голосу было слышно, что он ну ни капельки не верит в официальную цель их визита. Бросив мрачный взгляд на загорелую Катю, он презрительно сплюнул в дорожную пыль и счел нужным добавить, — Геныч говорит, что он там Кракена видел.

— Ну ты дебил! Не видел я его! — заорал Генка.

— А чего ж ты нас сюда приволок? — Стас вновь сплюнул сквозь зубы. Этому трюку он научился совсем недавно и харкался теперь с такой частотой, что легко уделывал любого «корабля пустыни». — Чего мы сюда перлись, раз здесь нет ни фига?

— Не, ну ты точно дебил! — Генка, постучал костяшкой согнутого пальца себе по лбу. — Все пацаны знают, что он тут есть…

— Я не знал, — вставил свое веское слово Пузырь.

— А ты и не пацан, ты баба жирная! — сбрил его Генка. — Еще раз перебьешь — всеку! Понял?

Побледневший Пузырь утвердительно тряхнул головой, отчего его щеки и складки на шее колыхнулись, как застывший холодец. Когда Генка серчал на Пузыря, было больно.

— Короче… — восстановив порядок, Генка успокоился и вернулся к своей обычной манере разговора. — Пацаны говорят, что он только этим летом тут завелся. До этого сто раз сюда ездили — не было. И еще… говорят, что это он братьев Копытиных сожрал…

Все невольно притихли. Даже Катюша, которая вроде бы находилась на своей волне и не вмешивалась в разговор, перестала болтать ногами и с интересом прислушалась. Про братьев Копытиных в их городе ходили самые разные слухи. Хулиганы и оторвы, однажды они пропали все трое разом. Через месяц их нашли. Мертвых.

Гришка Подольский, который был лучшим другом самого младшего Копытина и потому присутствовал на похоронах, говорил, что хоронили братьев в закрытых гробах. На поминках он подслушал разговор двух уже изрядно поддатых гостей, и Гришка зуб давал, что слышал, как один из мужиков сказал:

— И все трое — без головы!

После того случая в городе было много шума. Родители еще долго загоняли детей домой, едва на улице чуть-чуть темнело, милиция шугала мальчишек из подвалов и с чердаков, а сами мальчишки передавали из уст в уста страшилки о жуткой смерти братьев Копытиных, обраставшие невероятными подробностями с каждым новым рассказчиком.

— А еще его пацаны с «пятьдесят шестого» видели, — продолжал Генка. — Они раньше сюда ездили покрышки жечь, а потом, как Кракена увидели — сразу перестали. Поэтому они теперь в Гнилой Балке тусуются. Косой говорит, у него три щупальца и на каждом голова одного из братьев. И все головы — живые…

— «Пятьдесят шестым» соврать — раз плюнуть!— скривившись, перебил его Стас. — Косой прошлым летом всем трындел, что он летающую тарелку видел, ты и этому веришь?

— А че?! Может, и видел?!— Генка не был бы лидером, если бы не умел отстаивать свое мнение. — Чем докажешь, что нет?

— Я у бабушки в деревне тоже…— начал было Пузырь

— Заткнись! — оба спорщика рявкнули на него одновременно, и Сашка испуганно стих, по-черепашьи втянув голову в плечи.

Только теперь все осознали, что на корабле созрел бунт. Капитан Гена сверлил недобрым взглядом мятежного штурмана Стаса, а тот, в свою очередь, хмуро разглядывал его, выискивая слабину, брешь, в которую можно будет ударить. И тогда Генка понял, что подставился. Но отступать уже было поздно, ведь на раме, с безмятежной улыбкой поглядывая в их сторону, сидела золотовласка Катюша, и ее кудрявые локоны приятно щекотали Генке предплечья всякий раз, когда она поворачивала голову. Надо было идти ва-банк, и Генка пошел.

— Я его не видел…

Стас криво ухмыльнулся и откинулся в седле, будто говоря — что и требовалось доказать.

— Но я его слышал.

И не дожидаясь, пока команда оправится от таких откровений, он оттолкнулся от земли ногой и покатился с горки навстречу цистерне. Звонко завизжала довольная Катя — скорость ей нравилась. Пожав плечами, Стас напоследок сплюнул еще раз и, мягко толкнувшись, покатился следом, поднимая за собой низкое облако пыли. За ним, пыхтя и отдуваясь, промчался Пузырь.

Димка еще раз поглядел на неровный, разбитый грузовыми машинами, мотоциклами и дождями склон и страдальчески вздохнул. Скатиться подобно Генке, да еще и с девчонкой на раме, у него не хватило духу.

— Слезай, — бросил он Лысику. Та покорно соскочила на землю и снизу доверчиво посмотрела на Димку. Наткнувшись взглядом на ее большущие синие глазища, тот вздохнул еще раз и, лихо перекинув ногу через раму, тоже слез с велосипеда. Сланцы тут же утонули в густой и горячей пыли, и Димка поморщился, представив, как вечером придется мыть ноги. Но ощущение было приятное, и уже через пару секунд он принялся загребать пыль специально, стараясь пропускать наполненное солнцем тепло всей стопой.

Лысик молчаливо шагала рядом, и ее стоптанные голубенькие босоножки утопали в пыли почти по щиколотку. Спуск оказался не таким уж и крутым, хотя и неровным. Осенью стекающая со склона вода превращала его в непроходимое болото, а сейчас, жарким и душным летом все колеи и протоки высохли, и земля оказалась изрезана высохшими длинными шрамами, перевитыми, точно змеи или корни деревьев.

Пока они спускались, Димке приходилось вести велик обеими руками, но внизу он по привычке перехватил руль за середину и уверено повел его уже одной рукой. Задумавшись о своем, он даже вздрогнул, когда в свободную руку вцепилась маленькая теплая детская ладошка. Но, тем не менее, не повернулся, чтобы посмотреть, и, что уж совсем удивительно, не отнял руки. Почему-то это показалось ему очень приятным, вот так вот идти под жарким солнцем, загребать горячую пыль сланцами и ощущать в своей ладони слегка влажную ладошку семилетней девочки. Ему уже давно не было так хорошо. С тех пор, как не стало мамы, ему редко бывало хорошо.

— Дима, — позвала Лысик и, чтобы быть уверенной, что он точно ее услышит, слегка подергала его за руку.

— Мммм?

— Дим, а там правда Кракен живет?

— Правда.

— Такой, как в «Пиратах»? Как у Дэбби Джонса?

— Дэйви, — поправил ее Димка. — Дэйви Джонс. Дэбби — это женское имя.

— Дэйви, — согласно кивнула Лысик. — Такой же?

— Точно такой, — подтвердил Димка. — Только еще больше. Видишь, какую здоровую бочку себе занял?

Он махнул головой в сторону «бочки», которая с каждым их шагом становилась все более громадной. Казалось, это не они приближаются к ней, а сама цистерна ползет им навстречу, постепенно захватывая небо, облака, раскаленное солнце, редкий лес, горизонт… весь мир. Любое заброшенное здание выглядит страшным и зловещим, но это, ко всему прочему, носило еще и какую-то особенную печать мрачности. Окруженная изогнутой и ржавой оградой, похожей на кривые зубы давно умершего чудовища, цистерна выглядела, как замок злого колдуна, который по странной прихоти сделал его в виде большой бочки. Полуразрушенные смотровые вышки по углам ограды только усиливали сходство, выглядя этакими стрелецкими башенками, развалившимися под меткими выстрелами катапульт и требушетов.

— А, правда, что это он Вальку Копытина съел? — не унималась Рита.

— Правда. И Вальку, и Серегу, и Мишку. Всех троих. А головы себе оставил.

Лысик удивленно раскрыла рот. Глаза ее испуганно округлились.

— Зачем?!

Направив колесо велосипеда в глубокую колею, Димка задумчиво посмотрел на Лысика, прикидывая, действительно ли она такая доверчивая или просто издевается. Рита продолжала преданно смотреть ему в рот, ожидая ответа.

— Чтобы было с кем поговорить, — ответил он, наконец. — Тоскливо же весь день в бочке сидеть. Пока дождешься, чтобы к тебе еще какой-нибудь дурак свалился — сто лет пройти может. Так и со скуки помереть недолго.

— И что, вот так целыми днями с ними разговаривает и все?

Димка сделал вид, что глубоко задумался.

— Нууу… Нет, наверное. Еще в шахматы играет… в шашки, в «Чапаева» там…

Лысик неожиданно посмотрела на него со взрослой серьезностью и еще крепче сжав его ладонь, доверительно сказала:

— Я бы не хотела, чтобы нам головы оторвали… Дим, давай не пойдем?

И это прозвучало так искренне и доверчиво, что у Димки против воли сжалось сердце. Он остановился, повернулся к Лысику и, глядя в ее большие, небесно-синие глаза, честно сказал:

— Нет там никого. И не было никогда. Это нефтебаза старая, мне… — он запнулся, дернул щекой, но все же справился с собой и закончил — … мне мама рассказывала.

— Мы раньше этой дорогой часто ездили. Осенью — за грибами, зимой — на лыжах. Летом — на речку. Там дальше, — Димка махнул рукой по направлению убегающей за горизонт и прячущейся между деревьями разбитой грунтовки, — классное место есть. Папка рыбу ловил, а мы… с мамой… мы костер жгли. А потом шашлыки все вместе ели… или уху варили...

Он мотнул головой, отгоняя воспоминания, как назойливую пчелу, норовящую ужалить побольнее.

— Нет там никакого Кракена. Просто Геныч перед Катькой рисуется.

Глядя ему в глаза, Лысик маленькими пальцами сжала его ладонь и кивнула. Димка отвел взгляд первым, в горле стоял комок, глаза щипало, сердце гулко бухалось о грудную клетку, как застрявшая между оконными рамами ласточка. Отвернувшись, он резко вырвал руку из теплых объятий Ритиной ладошки и зло зашагал вперед, за ограду. Туда, где раздавались громкие спорящие голоса. Туда, куда мальчику и девочке ни за что нельзя приходить, взявшись за руки. К товарищам по играм.

Приподняв велик, он выволок колесо из колеи и направил в раззявленный проем между частоколом гниющих железных зубов. Сорванные с петель ворота валялись прямо на земле, и на них четко отпечатались три змеящихся следа — проехавшие здесь недавно велосипеды. Металлические листы гулко выгнулись, когда Димка наступил на них, а потом и загрохотали, когда по ним быстро пробежались запыленные синенькие босоножки Лысика.

Ребята стояли у самой стенки бывшего нефтяного резервуара и о чем-то горячо спорили. Точнее говоря, спорили только Генка и Стас. Пузырь трусливо стоял на приличном расстоянии, чтобы быть твердо уверенным, что не подвернется под горячую руку, а Катюшка демонстративно делала вид, что ей все это неинтересно. Она брезгливо ковыряла палочкой какое-то маслянистое пятно, на вид довольно свежее, вытекающее из дыры в цистерне. Димке вся эта картина напомнила передачу про дикую природу, которую им в школе как-то поставил вместо урока учитель краеведения. Там матерые рогатые олени бились друг с другом едва ли не до смерти, а большеглазая стройная самочка, безучастно следила за этим со стороны.

— Было, блин! Сам же слышал! — от крика на шее у Генки вздулись маленькие венки, пульсирующие и синие. — Не слышал, скажешь?

— Че я слышал? — изо рта Стаса с каждым словом вылетали маленькие капельки слюны. — Че я слышал? То, что вода булькнула? И что? Кракен вылез? Нет его ни фига!

— Есть!

— Нету ни фига!!!

Подкатив велосипед к сваленным в общую кучу «байкам», Димка положил его и, обогнув орущую парочку, подошел к Сашке.

— Чего не поделили?

— Кракена, — глупо улыбнулся Пузырь. Однако, заметив, что шутить Димка не настроен, тут же поспешил исправиться.

— Геныч сказал, что если по «бочке» постучать, можно услышать, как оно ворочается… Ну, Стасян и постучал.

— И как, — Димка с интересом посмотрел на уходящий в небо бесконечный гладкий бок цистерны, — услышали?

— Нуууу… уклончиво начал Сашка.

— А ты сам попробуй!

Вздрогнув, Димка обернулся. Болтая с Пузырем он даже не заметил, как со спины к нему подошли остальные ребята.

— Попробуй, — повторила Катюшка, протягивая ему свою, измазанную в чем-то тягучем и черном, палку.

— Давай, Димон, — поддержал ее Генка. — А то Стасян глухой, похоже.

— Сам глухой, — зло огрызнулся Стас. Бунт продолжал развиваться. В обычное время Генка бы такого не стерпел и непременно «всек» бы непокорному по «тыкве». Бунтарь Стас понимал это лучше других, а потому поспешил закрепить свой успех:

— И нет здесь никакого Кракена. Просто железная бочка с водой.

Бессильно зарычав, Генка вырвал из рук Катьки палку и сунул ее Димке. Катюша обиженно ойкнула и отодвинулась к Стасу, но Гена не обратил на это никакого внимания:

— Давай, Димон! Сам послушай!

Палка была нагрета Катиной ладонью, и оттого казалась приятной на ощупь. Взвесив ее в руке, Дима подошел к стенке цистерны вплотную. Пристально оглядев напряженно следящих за ним ребят, он недоуменно пожал плечами и с силой ударил по ржавому металлическому боку.

Он ожидал, что удар гулким «бууу-уууммм» отзовется во всем полом теле огромного резервуара, но услышал лишь короткий и приглушенный стук. Обернувшись вновь, Димка с удивлением увидел, что все ребята, действительно с любопытством вслушиваются в наступившую тишину. Напряженные глаза, сдвинутые брови, приоткрытые рты — все пятеро настойчиво сканировали пространство, надеясь услышать, как в темных недрах проржавевшего нефтяного резервуара ворочается гигантское существо, которого здесь просто не могло быть. В этот момент Димка чувствовал себя неимоверно взрослее всех стоящих перед ним полукругом детей, взятых вместе. Он перехватил палку поудобнее и, с силой заколотил ею по прогнившему железу. Раздраженно отбросив палку в сторону, он снова посмотрел на товарищей. Пятерка стояла все в тех же напряженных позах, ушами-локаторами вылавливая все возможные звуки. И Димка сорвался.

— Да вы чего все?! Какой, на фиг, Кракен?! Это пустая железная бочка, в ней нефть хранили…

— Ш-ш-ш-ш-ш! — внезапно, прижав палец к губам, прошипел Пузырь. Но Димка уже и сам замолчал. Потому что почувствовал, — у него за спиной, где-то за стенкой, показавшейся вдруг такой тонкой и ненадежной, мягко шлепнулось что-то влажное. Это было похоже на плеск большой рыбины, и одновременно на булькнувший и теперь идущий к самому дну булыжник. А за плеском раздался странный шорох. Странный, потому, что природа шороха — сухая и колючая, но этот был мокрый и какой-то слизистый. Было отчетливо слышно, как нечто скользит там, за выгнутой железной стеной, в полной темноте и тишине.

Несмотря на жаркий день, Димке вдруг стало так нестерпимо холодно, что мелко и противно затряслись коленки. Холод сформировался где-то в районе макушки и быстро кинулся вниз, к самым пяткам, намертво приморозив ноги к утоптанной земле. Чувствуя, как встают наэлектризованные от страха волосы на руках, Димка пытался сдвинуться с места и не мог. Ему оставалось только стоять и слушать, слушать, слушать… и надеяться, что это, чем бы оно там ни было, поворочается и вновь уляжется спать.

— Я же вам говорил! Лопухи! Я же говорил, что там Кракен!

Звук Генкиного голоса перебил шорох, будто государственная радиостанция, заглушающая любительские передачи. Моментально, словно их отсекли гигантским скальпелем, пропали звуки из цистерны, и оцепенение тут же спало. Димка поспешно сделал несколько шагов и оказался прямо в середине полукруга своих друзей. Мальчишки и девчонки смущенно переглядывались, вымученно улыбаясь. И только Генка едва не плясал от радости.

— Что, выкусил?! — дразнил он Стаса. — Кричал — нету, а как услышал, так в штаны наложил!

— Он прав.

Приплясывающий от удовольствия Генка замер и медленно повернул голову к источнику возмущения спокойствия. Димка набычился и упрямо повторил:

— Там ничего нет. Это просто вода. Крыша ржавая вся, там, наверное, до краешка налито — дождь, снег…

Приободренный такой поддержкой, вновь оживился Стас. Он прочистил горло, собираясь сказать что-то едкое, и вдруг выпучил глаза и, ткнув пальцем в самый верх цистерны, протяжно закричал:

— Краааакен!

Тут же началась невероятная неразбериха. Все разом кинулись прочь от цистерны, позабыв про велосипеды, про друзей, думая только о том, как бы самому унести ноги. В панике кто-то, кажется Генка, заехал Сашке локтем в живот. Пузырь упал, и только тихонько ойкнул, когда прямо по нему пробежала сначала Катя, а за ней и Лысик.

На месте остались стоять лишь Димка да Стас, чей заливистый смех презрительно летел вслед убегающим друзьям.

— Кракен! Кракен! — издеваясь, кричал он.

До Генки наконец-то тоже дошло, и теперь он, пунцовый от кончиков ушей, до кончиков пальцев, возвращался назад, и сжатые до белых костяшек кулаки не сулили шутнику ничего хорошего. Однако самого шутника это, кажется, волновало совсем незначительно. Торопливо подобрав с земли палку, Стас остался стоять на месте.

Генка остановился, не доходя до него шагов пять. Воздух со свистом вылетал из его раздувшихся ноздрей, лоб и щеки пылали пунцовыми пятнами, кулаки сжимались и разжимались, душа чью-то невидимую шею. И, тем не менее, глядя, как непринужденно поигрывает палкой Стас, подходить ближе Генка не решился.

Не торопясь, к мальчишкам вернулись Лысик и Катюша.

— Ну и кто теперь в штаны наложил, а? — Стас нахально улыбнулся и, словно приглашая противника подойти поближе, постучал кончиком палки по носку своей кроссовки.

— Да ты же сам слышал! — не выдержав, заорал покрасневший Генка. — Все слышали!

Ища поддержки, он оглянулся, пытаясь взглядом поймать глаза ребят. Катюшка как всегда сделал вид, что она не при делах, отрешенно изучая свои туфельки. Пузырь неловко переминался с ноги на ногу и больше поглядывал на Стаса, чем на Генку. Смешно приоткрывшая рот Лысик, напряженно следящая за развитием конфликта, вообще не рассматривалась вожаком как вероятная поддержка. А вот Димка…

— Никто ничего не слышал, — сказал Димка. — Просто вода плещется.

От бессилья Гена готов был заплакать, но знал — нельзя. И без того подорванный авторитет был бы тогда окончательно втоптан в землю. Он скрипнул зубами, с трудом подавил рвущийся наружу гнев, и ехидно поинтересовался:

— А что же там шуршало тогда, а?

— Льдины, — поколебавшись, ответил Димка. — Папка говорит, что если солнце до них не достает, то льдины могут и до зимы не растаять. Так что нет там никого.

— Нет, значит? — Генка, прищурившись, пристально посмотрел Димке прямо в глаза. — Может, тогда полезешь и посмотришь?

Повисло молчание. Вся компания, не дыша, переводила глаза с одного мальчика на другого. Все понимали, что одно дело утверждать что-то, и совсем другое — проверить. Это уже тянуло на незабвенное «слабо?».

— Дим, не надо лезть… — донесся откуда-то снизу рассудительный голос Лысика.

— Рот завали, — резко одернул ее Генка. И тут же вновь переключил свое внимание на Димку.

— Ну, так что? Посмотришь? Лестница-то целая.

Димка с сомнением глянул на лестницу. С виду она действительно была целой, но доверия, тем не менее, не внушала. Двадцать метров грубо сваренного между собой «уголка», вместо перекладин перечеркнутого арматуринами, ломано тянулись до самой крыши. Пролезть по такой, уже было нешуточным испытанием. А если учесть, что гипотетически лестница вела прямо в пасть к некоему жуткому созданию, то сложность становилась запредельной.

— Что, — не унимался Генка, — слабо?

Полукруг заворожено ахнул. Это произошло. Волшебное слово названо, и дальше все будет развиваться согласно старой детской магии. Возможны лишь две развязки, и в обеих плохо придется не тому, кто произнес слово, а тому, на кого оно направленно.

— Дим, не лезь туда, — попросила Лысик. Она пыталась остановить или хотя бы отсрочить начинающуюся битву двух характеров. — Поехали домой, а, Дим?

— Еще раз хайло откроешь, — с угрозой пообещал Генка, — зубы выбью! Пшла отсюда, дура лысая!

Он с силой вытолкнул Лысика за пределы сжимающегося полукруга. И битва началась.

— И ничего мне не слабо! — сжав губы в ниточку, попытался защититься Димка.

— Не слабо? А чего ж ты еще не там? — Генка бил проверенным, испытанным, много раз апробированным и никогда не дающим осечки оружием.

— А чего ты сам не лезешь? Самому-то слабо? — все еще маневрируя, Димка понимал, что его медленно, но верно загоняют в тупик, где и прицельно расстреляют из всех орудий.

— Залезть мне не слабо, — Генка уже полностью вернул себе уверенность. Он хлестал противника заготовленными фразами, которые были заранее известны обоим.

— А чего ж ты еще не там? — Димка все же попытался отсрочить неизбежное.

— Не хочу, чтобы мне голову оторвали, — Генка ответил с явным чувством собственного превосходства. — Я-то знаю, что там Кракен.

— Да нет там никого!

— Так ты проверил, прежде чем трепать?! Тявкать всякий может, а ты докажи!

Некоторое время они молча сверлили друг друга глазами, а затем Генка презрительно выплюнул:

— Ссыкло!

Лицо Димки вспыхнуло, словно лампочка. Краска мгновенно залила его от шеи до кончиков ушей. Рот приоткрылся, чтобы в ответ бросить что-нибудь едкое и злое… Но вместо этого Димка круто развернулся и направился прямиком к лестнице. Следом за ним поспешили все остальные.

Вообще-то лестница была наспех срезана болгаркой, примерно на уровне двух метров от земли, видимо, как раз для того, чтобы не лазали дети. Но кто-то заботливый (возможно даже «пятьдесят шестые») приставил к металлическому боку цистерны сколоченные вместе доски, достающие почти до самой первой ступеньки.

Димка задрал голову к небу, чтобы оценить расстояние, и обмер.

По ржавым перекладинам медленно ползли синие босоножки Лысика. Легкий ветер трепал серое платьице, из-под которого сверкали тощие ножки и смешные белые трусики. Из-за роста ползти ей было неудобно, и потому Лысик передвигалась пошагово — ставила правую ногу на ступеньку выше, перехватывала руками толстый металлический уголок и подтягивала себя наверх. Получалось не слишком скоро, но, судя по тому, что до верху ей оставалось метров семь, ползла Рита уже давно.

— Рита! — заорал Димка.

На секунду развевающееся платьице остановилось и из него показалось лопоухая голова в синей косынке. Лысик смело помахала ему рукой и, улыбнувшись, крикнула в ответ:

— Дима, ты не лезь сюда! Здесь очень страшно! Я сейчас все посмотрю и быстренько вернусь!

Голова вновь скрылась, и тоненькие ножки в синих сандалиях вновь продолжили свое ступенчатое восхождение. Генка заржал:

— Даже девчонка не боится! А ты зассал!

Он даже не понял, откуда прилетел удар. Средь бела дня в глазах вспыхнули звезды, и Гена мешком осел на землю. А мимо него уже молнией промчался Димка. Вихрем взлетев по упруго пружинящим доскам, он подпрыгнул и ухватился за перекладину. Ноги сами нашли опору, и Димка, не пополз — полетел догонять почти добравшуюся до крыши Лысика.

— Ну, блин! — отбросив палку, Стас резко метнулся к «байкам» и рывком вытащил свой. — Мы так не договаривались!

Генка, уже пришедший в себя, помотал головой и, глядя на беглеца мутными глазами, зло рявкнул:

— Куда?!

Игнорируя его, Стас спросил:

— Кать, ты едешь?

Без каких либо раздумий Катя юркнула к нему под руку и, даже не поморщившись, устроилась на жесткой металлической раме. В ее глазах по самому краю плескался испуг, готовый вот-вот пролиться слезами.

— Пузырь? Ты с нами?

Бывший штурман уводил остатки мятежного экипажа с собой. Сашка Пузырь послушно тряхнул сальными щеками и побежал поднимать свой велик.

— Бежите, да? — с ненавистью прошипел Генка. — Кракена испугались?

— Придурок ты, — тихо ответил Стас. — Плевал я на твоего Кракена. А вот когда Лысик или Димка грохнется и башку себе поломает, нас тут не будет. А ты можешь сидеть и ждать ментов, баран безмозглый!

С этими словами Стас крутанул педали и исчез, увозя на раме законную добычу — прекрасную Катеньку с золотистыми волосами. Солнце, отразившееся в бешено вертящихся спицах, послало солнечный зайчик в припухший Генкин глаз. Глядя вслед удаляющемуся велику восхищенными глазами, Пузырь тоже надавил на педали и медленно, будто тяжеловесный таран, покатился к бывшим воротам. Здесь, на безопасном расстоянии, он остановился и, обернувшись к сидящему в пыли Генке, крикнул срывающимся голосом:

— Генка — баран безмозглый!

Глупо хихикнув, Пузырь покатил вслед за новым командиром сильно поредевшего отряда.

— Сууукаааа! — от обиды и злобы Генка заорал так, что вздулись вены на шее.

Мгновенно подскочив на ноги, он схватил с земли палку и кинулся вслед за удаляющимся Пузырем. Но когда его кроссовки коснулись поваленных ворот, те предательски громыхнули, и Сашка обернулся. Увидев бегущую за ним смерть, он сдавленно хрюкнул и со всех сил налег на педали.

Поняв, что не успеет, Генка в бессильной злобе швырнул палку ему вдогонку. Та, крутанувшись в воздухе несколько раз, на излете, плашмя прошлась Пузырю по спине и, выполнив миссию, упала в дорожную пыль, точно неразорвавшаяся ракета. Взвизгнув, как девчонка, Сашка закрутил педали на пределе своих возможностей и вскоре был уже у самого подножия холма. Не ожидавший от него такой прыти Генка с досадой крикнул:

— Сука жирная! Я тебя зарою, понял?

С трудом осилив пригорок, Пузырь немного отдышался и тоненько пискнул:

— От-со-си-иии!

И чтобы Генка уж наверняка понял его правильно, поднял согнутую в локте правую руку и ударил по ее сгибу левой.

— Убью, — прошептал Генка одними губами и слепо побрел к своему велосипеду. Мысленно он представлял, как палкой забивает Пузыря до смерти, а тот визжит и корчится, и умоляет его пощадить. Только вместо толстогубого, с обвисшими щеками, поросячьего рыла Сашки, он видел то презрительно скривившееся лицо Стаса, то отрешенную мордашку златовласой Катеньки.

Велосипедов почему-то было два. Тупо уставившись на лежащие на земле «байки», Гена пытался сообразить, кому принадлежит второй, если все остальные его кинули. И в этот самый момент откуда-то с неба донесся крик…

— Рита, стой! Да стой же ты!

…заставивший опухший Генкин глаз запульсировать с новой силой.

— Димо-он, — протянул Гена и осторожно потрогал налившееся болью веко пальцами. Теперь он знал, кому отомстит в первую очередь. Этому неверующему, этому трусливому засранцу, из-за которого он лишился и компании, и Кати! Недобро ухмыляясь, Генка взбежал по доскам к лестнице и, резво перебирая руками и ногами, по-обезьяньи ловко стал карабкаться вверх.

Димка нагнал Лысика у самого конца лестницы. Она уже взялась за изогнутые перила и пыталась влезть на крышу, как Дима ухватил ее за лодыжку. Не ожидая этого, Лысик заверещала от ужаса и принялась вырываться. Столько отчаяния и страха было в этом вопле, что Димка ослабил хватку, и Лысик буквально влетела на крышу, все так же не переставая кричать.

Оттолкнувшись раз, другой, Димка взлетел следом, чтобы успокоить, объяснить, что все в порядке, и сейчас они спустятся обратно… и застыл.

От времени, непогоды и отсутствия ремонта, крыша заброшенного нефтяного резервуара обвалилась почти наполовину. Выглядело так, словно несколько лет назад сюда упало что-то большое и тяжелое, смяв железные листы, пробив перекрытия и искорежив металлические опоры. В образовавшейся дыре были хорошо видны внутренние стенки резервуара, украшенные черными потеками густой слизи, проржавевшие, разрушающиеся, но все еще достаточно крепкие, чтобы держать в себе воду.

Воды, такой же черной, как и запачкавшая стены слизь, было в «цистерне» едва на треть. Густая и маслянистая, она, казалось, поглощала не только любое отражение, но и сам свет. Лениво перекатываясь, она, как живая, наползала на стены хранилища, будто пробуя дотянуться до стоящих на самом краю обвалившейся крыши детей.

А в самом центре, занимая почти все свободное место, лежало то, отчего плескалась стоячая вода. То, от чего, не переставая, визжала Лысик.

Кракен.

Димка даже не заметил, что уже несколько секунд его перепуганные вопли начисто заглушаю писк Риты. Он вообще не слышал ничего, кроме плеска антрацитового черного тела, состоящего из толстых щупалец и гигантской, похожей на раздутый древесный кап, головы. И не видел ничего, кроме двух огромных, каждый больше его роста почти в два раза, глаз — бездонных, умных и отчаянно злых. Затягивающих в себя людские души и медленно переваривающих их внутри себя несколько сотен лет.

Встретившись с ним взглядом, тварь встрепенулась. Если бы у нее был рот в человеческом смысле этого слова, Димка был бы готов поклясться, что Кракен плотоядно ухмыльнулся.

Толстые щупальца, украшенные отвратительными круглыми присосками и изогнутыми когтями, метнулись в стороны, с чавкающим звуком впиваясь в стенки цистерны. Конечности напряглись, металл застонал, и существо поднялось навстречу детям.

Димка больше не кричал. Молчала и Лысик. Поднявшись на ноги, она обреченно подошла к мальчику и, нащупав его руку, в который раз за день, крепко сжала ее своей маленькой горячечной ладошкой.

Пара щупалец метнулась вверх и, изогнувшись, зацепилась за края резервуара когтями, но Димка на них даже не глянул. Его глаза увидели новую цель, от которой у него мелко затряслась нижняя губа, а за ней и вся нижняя челюсть, и зубы заклацали, будто от переохлаждения. Гипнотически-медленно поднимаясь со дна цистерны, Кракен размахивал щупальцами и, начинало казаться, что их гораздо больше, чем должно быть… больше, чем может быть даже у такой невероятной твари. И конец каждого щупальца был увенчан мертвой человеческой головой.

Головы скалили зубы, моргали белесыми глазами, кривили бескровные губы в недобрых усмешках и о чем-то безмолвно шептались. И даже не отличая их одну от другой, Димка знал, что где-то там, среди всего этого адского сонма мертвых лиц, есть трое знакомых — хулиганистые братья Копытины.

Уродливая голова Кракена замерла на самой границе бочки, не выдвинувшись из-за разломанной крыши ни на миллиметр. Он не боялся света, — по крайней мере, щупальца, которыми он зацепился за края цистерны, чувствовали себя нормально. Просто по какой-то причине не желал появляться в нашем мире целиком. Огромные черные капли скатывались по лоснящемуся телу, будто слезы. Громадные глаза-плошки отражали в себе два нечетких силуэта — мальчика и девочку. И одинокое извивающееся щупальце уже тянулось к ним, страшно покачивая украшающей ее мертвой головой, в которой Димка с ужасом узнал младшего Копытина — Вальку. Только сморщенного, облысевшего и словно постаревшего на тысячи лет.

За спиной Димки Лысик придушенно пискнула и вжалась ему в плечо маленьким мокрым личиком.

Щупальце выползло из цистерны и повисло перед ребятами, как большая змея, раскачиваясь из стороны в сторону. Мертвая голова клацала зубами в такт каждому наклону. Белые, как молоко, глаза, бешено вращаясь в орбитах, слепо пялились на притихших детей. Чтобы не смотреть на это уродство, Димка зажмурился. Рука его, непроизвольно, закрыла собой трясущуюся Риту.

Но оказалось, что не видеть зла, это еще не значит не слышать и не чувствовать зла. От вони, которая стекала с мертвой головы вместе с густой черной жижей, сворачивались ноздри, а в уши метрономом стучалось жуткое клацанье кривых зубов мертвого Вальки.

Димка вдруг всем телом ощутил, что мертвое лицо теперь находится прямо перед ним, пытаясь выманить его из спасительной темноты, за которой он спрятался. И каким-то шестым чувством, Димка вдруг понял, что от него требует, что приказывает ему сделать огромный, истекающий слизью Кракен. И это было так просто, так легко, и потом можно безбоязненно возвращаться домой, и жить долго и счастливо! Нужно было всего лишь…

Подтолкнув Лысика еще глубже себе за спину, Димка шумно выдохнул и резко раскрыл глаза. Смело встретив взгляд бессмысленных белесых шаров, он до хруста сжал кулаки, и с трудом преодолевая дрожь, ответил:

— Я ее тебе не отдам!

Резко выкинув руку вперед, Димка с ненавистью впечатал кулак в мягкое, дряблое лицо мертвеца. Под костяшками громко хрустнуло. Голова резко подалась назад, и мальчик увидел, как из глаз ее медленно сочится густая черная смола. И в тот же миг Кракен взревел.

Это было совершенно бесшумно. Просто все несметное множество голов вдруг одновременно раззявило безвольные рты и выдохнуло в пустоту. И в то же время это было громоподобно. Тем же самым чувством, которым Димка уловил голос мертвой головы, он услышал сейчас этот невероятный рев, — громче взрыва, громче грома, громче рыка самого огромного хищника. Яростный рев разгневанного древнего бога.

От этого бесшумного крика барабанные перепонки взорвались болью. В ушах мгновенно стало горячо и влажно, и от этого Димка едва не пропустил, как позади него кто-то радостно закричал:

— Попались, сучата!

И после этого звук пропал, словно тот, кто смотрит реалити-шоу о нашем мире, вдруг внезапно нажал на пульте кнопку «mute».

Обернувшись, Димка увидел, как в полнейшей тишине бледнеет, вытягивается лицо Генки, спешившего сюда, чтобы наказать непокорного, а нашедшего свой кошмар. Как открывается его перекошенный рот, и из него вытекает, вываливается, выплескивается … безмолвие.

Мимо беззвучно метнулось что-то гибкое, лоснящееся и черное. В считанные секунды оно обвило собой захлебывающегося в крике Генку, и вздернуло его в небеса.

Димка проводил его глазами. Смотреть за тем, как в воздухе, объятое черной гибкой плетью, совершенно бесшумно летает человеческое тело, было не просто страшно, а невыносимо жутко. Чувствуя, как седеют волосы на висках, Димка наблюдал, как из недр резервуара выскочило еще одно щупальце и захлестнуло Генке горло.

Миг, незаметное усилие скрытых под черной кожей мышц, и тело, будто тушка обезглавленной курицы, нелепо размахивая руками, полетело на дно. Голову с вытаращенными глазами и похожим на букву «О» ртом, Кракен ловко насадил на свободное щупальце. Это было невероятно, но мертвые веки вдруг задрожали, рот перекосился, и Генкино лицо скривилось. Свободное щупальце пригладило на новой голове растрепанные волосы и, качнув ею из стороны в сторону, будто помахав на прощанье, ринулось вниз.

Кракен уходил. Расслабились упирающиеся в стенки цистерны шупальца, и гигантская голова, украшенная злобными глазами-озерами, с плеском рухнула на воду. Вязкая тягучая жидкость почти не дала всплеска, затягивая в себя древнее чудовище, как смола затягивает неосторожное насекомое. С той лишь разницей, что Кракен уходил на глубину добровольно.

Постепенно в смолянистой густоте исчезли почти все щупальца и головы. Последними скрылись полные ненависти глаза, большие и невероятно одинокие. Как только черная муть сомкнулась над ними, откуда-то из глубины выплыл огромный пузырь. Раздуваясь маслянистой радужной пленкой, он становился все тоньше и тоньше, пока не лопнул с оглушительным хлопком. И тогда Димка понял, что звук вернулся. Он устало прикрыл глаза и тихонько сказал.

— Пойдем домой, Рита. Все кончилось.

***

Разрумянившееся за день солнце медленно собиралось отходить ко сну. Как настоящий художник, оно не могло уйти, не закончив работу, и уж тем более не могло заснуть, закончив картину наспех. C чувством смакуя удовольствие, солнце красило тени в багровый цвет. До полной темноты оставалось еще около двух часов.

Слой за слоем нанося краски, светило широкими мазками скрывало страшные события, которые произошли на заброшенном нефтяном резервуаре. Словно стыдилось, что нечто подобное могло произойти в его смену. Потому-то так старательно прятало солнце свежие воспоминания, делая их зыбкими и нереальными, похожими на сон, или кошмарное видение, вызванное тепловым ударом.

Ветер легонько гладил взлохмаченные Димкины вихры, и пытался проникнуть под тугую косынку Риты. Ласково касаясь детей, неспешно отбивающих шаги по разбитой грунтовой дороге, петляющей в нескольких километрах от города, он старательно перемешивал их мысли, осторожно извлекая из сознания куски свежих, сочащихся кровью и страхом воспоминаний. Наливающийся вечерней прохладой ветер был со светилом в явном сговоре. Иначе зачем бы ему это делать?

За полкилометра до города Лысик выпросила у Димки велосипед, и теперь гордо толкала его перед собой — маленькая, лопоухая, едва достающая до руля макушкой. Димка шел рядом, незаметно поддерживая велик за сиденье и подталкивая его всякий раз, когда дорожка уходила вверх. Рита трещала без умолку всю дорогу. Ее детский голосок, становящийся таким рассудительным и взрослым, когда она говорила о чем-то серьезном, успокаивал окровавленные пульсирующие уши Димки. Было здорово идти рядом с этой маленькой девочкой в смешном стареньком платьице и стоптанных босоножках. Идти рядом и улыбаться, и соглашаться со всем, что она скажет.

— Я же говорила, давай не пойдем, — назидательно сказала Лысик. — Не послушался?

Димка кивнул.

— Страшно же было, да?

Снова кивок. Димка помнил, что было страшно, но отчего, не мог сказать точно. Чувствуя, почти физически ощущая, как внутри его головы кто-то старательно затирает ластиком все нереальные, жуткие и фантастические события сегодняшнего дня, он на мгновение увидел перед собой огромные зрачки, полные вселенской ненависти и тоски, и зябко поежился. Не зная, кто или что так заботливо бережет его разум, опасно оскальзывающийся на самом краю мрачной, сулящей безумие бездны, Димка был в душе благодарен ему. Дьявол, Господь, или же простая особенность детской психики, способной любой кошмар свести к буке под кроватью, — какая к черту разница? Если это позволит ему спокойно спать по ночам, не пугая отца и соседей жуткими криками — он, Димка, ничего не имеет против.

— Теперь-то будешь меня слушать? — снова в голосе Риты проскользнули взрослые нотки, которые она, сама о том не ведая, позаимствовала или у бабушки, или у покойной ныне матери, которую почти не помнила.

— Буду, — уверенно кивнул Димка. Вслушиваясь в ее слова, он вдруг понял, что и она уже почти не помнит, чего они, собственно, так испугались.

— И больше никуда лезть не будешь?

— Не буду.

Лысик ненадолго замолчала, затем спокойно отпустила велосипед, и робко заглянула Димке в глаза.

— Дим?

— А?

— Ты так больше не делай, хорошо? Я очень не хочу потерять…

Она все-таки сбилась и смущенно уставилась на грязные пальцы, выглядывающие из босоножек, бывших когда-то голубыми. И куда только девалась вся эта ее напускная взрослость? Он стоял перед ней, почти на две головы больше и на три года старше и, улыбаясь, смотрел, как она нервно теребит края перепачканного за этот невыносимо долгий день платья.

— И ты тоже, — он слегка наклонился, так, чтобы их глаза были на одном уровне. — Тоже больше никогда так не делай. Потому что мне бы не хотелось потерять младшую сестренку.

И тогда Лысик, маленькая и невероятно худая, метнулась к нему, обвила ручонками и, уткнувшись лицом Димке в грудь, счастливо заплакала.

А Димка осторожно обнял ее свободной рукой, прикрыл глаза и с наслаждением втянул ноздрями тяжелый, пропахший разогретым асфальтом и бензиновыми парами воздух.

Автор: Paduya

В первый раз я увидел этот фильм, когда еще учился в начальной школе. Точную дату не помню, мне могло быть как десять лет, так и семь. Но не это важно. В нашей семье не принято, чтобы телевизор работал, когда в комнате никого нет, мама вечно ворчала, что он растрачивает электричество, и мы привыкли выключать за собой телевизор, даже если отходили от него на пятнадцать минут.

В тот день я пришел из школы раньше обычного, уже и не вспомню почему. Позвонил в дверь, никто не ответил. Я открыл дверь своим ключом и вошел в квартиру. Пока я раздевался в прихожей, то услышал, как в гостиной чуть слышно шумит телевизор, это больше напоминало статические помехи, чем голоса актеров или ведущих. Первым делом я подумал, что дома кто-то все же есть, но по какой-то причине этот «кто-то» не удосужился открыть дверь измученному школьнику. Но когда я вошел в комнату, никого не было. Только работающий телевизор. Я окликнул родителей, но ответом мне была тишина. Так я понял, что нахожусь дома один. Я очень обрадовался, что не придется действовать по привычному плану, то есть есть противный суп и садиться за уроки. Поэтому я решил посидеть у телека, пока не вернутся взрослые.

По телевизору показывали какой-то скучный тягомотный фильм, и я стал искать пульт, чтобы переключиться на мультики. Но пульта нигде не было, я везде искал, даже между диванными подушками заглянул, но пульта не было. Я подошел ближе к телевизору, чтобы переключить канал кнопкой, и уже протянул к ней руку, как остановился. Не знаю, почему. На экране не было ничего, что могло бы заинтересовать мальчишку моего возраста. Ни роботов, ни динозавров. Ни, чего греха таить, какой-нибудь голой красотки. Но я замер перед телевизором, не в силах отвести взгляд. Со стороны могло показаться, что изображение меня загипнотизировало, но это было не так. В любой момент я мог переключить канал, но делать этого не стал.

На экране была площадь, выложенная из белых камней. Они резали глаза, как ослепительный ковер свежего снега. Сначала мне показалось, что камни совсем мелкие, но потом я сообразил, что дело в масштабе. Камни были размером с хороший кирпич, а сама площадь — необъятной. Камера снимала ее сверху, наверное, при съемке пользовались краном, а то и вертолетом. Но границы у этой площади все-таки были, я мог видеть с краю колонны, похожие на древнегреческие, только вот они на себе ничего не держали. Камера стала приближаться — очень медленно, и мне казалось, что я будто лечу вниз на дельтаплане.

Сначала я думал, что площадь была пуста, но по мере приближения камеры я различил серую фигуру. Через пару минут — площадь становилась все ближе и ближе — я понял, что это мужчина в сером пальто с поднятым воротником. Его голову покрывала шляпа с мягкими полями. Он размеренным шагом шел по диагонали, засунув руки в карманы. До этого я слышал только статические помехи, но сейчас понял, что белый шум становится тише, через него уже можно расслышать щелканье подошв. Белые камни, из которых была сложена площадь, напоминали мне куски рафинада. Я даже облизнул губы, мне показалось, что я почувствовал на языке настоящую сладость.

Камера приблизилась к человеку настолько, что я мог видеть краешек его лица, блестящую от пота обвисшую щеку, поседевшие виски и мочку уха. Человек продолжал идти, но мне казалось, что он никогда не доберется до края площади и возвышающихся там колонн. Впрочем, сейчас колонны мне не были видны. Все, что я видел, это чуть косую фигуру человека и белую-белую площадь. Сейчас она уже не казалась мне сделанной из сахара. Скорее из соли. Я снова облизал губы. После того, как я вернулся из школы, я не глотнул даже чаю, поэтому сейчас мне сильно хотелось пить. Наверное, не стоило по дороге дуреть вместе с одноклассниками, во время шуточной потасовки я совсем вспотел под курткой, и сейчас чувствовал, как рубашка прилипает к моей спине.

Белый шум совсем стих, и в квартире, помимо моего чуть слышного дыхания, раздавались только равномерные щелчки ботинок. Даже часы не тикали. В моей голове наконец появилась мысль, она была похожа на растягиваемую кем-то тугую пружину: «Это какой-то очень... очень... странный фильм». Я знал, что у взрослых свои понятия об интересном кино, но я не думал, что кто-нибудь будет в состоянии несколько минут смотреть, как какой-то персонаж пытается пересечь площадь.

Пытается... Сейчас я уже не считал, что он когда-нибудь достигнет ее конца. Может, под его ногами просто разворачивается один и тот же кусок площади, как на беговой дорожке. И он будет идти вечно, так и не добравшись до своей цели. Хотя, наверное, он просто умрет от жажды, прежде чем у него отнимутся ноги. Тут я понял, что этому человеку действительно хочется пить. Иногда мне казалось, что я слышу, как он с трудом сглатывает. Я наконец осознал, почему площадь так блестит — она блестит от царящего над ней беспощадного солнца.

Может, если человек наконец дойдет до конца площади, он сможет укрыться в тенечке и напиться прохладной воды? «Как хорошо... что я сам в тени... — подумал я отстраненно. — Что я в любой момент... могу глотнуть... воды». Но я не чувствовал, что нахожусь в тени — я чувствовал, что рубашка на спине и под мышками промокла от пота, а верхняя губа на вкус теперь казалась соленой. Я с усилием сглотнул, но во рту совсем не осталось слюны. Мои ноги одеревенели, и я не мог сделать ни шагу.

Человек продолжал свой путь, все также низко держа голову и я не мог увидеть его лицо. Хотя ракурс камеры все равно не позволил бы мне это сделать. На мгновение в мое сознание пробилась нелепая мысль, что мне жалко актера. Наверное, ему было очень тяжело на съемках. Я знал про существование дублей, но чувствовал, что здесь все снималось без перерывов. От первого кадра до последнего. Впрочем, я уже не думал, что этот фильм, состоящий, казалось бы, из одной невыразимо длинной сцены, когда-нибудь закончится.

Я бы все отдал за глоток воды. А еще мне хотелось стянуть с себя одежду и встать под душ, чтобы избавится от ощущения липкой пленки на всем теле. Ноги у меня гудели, будто от долгой ходьбы. Хотя это, наверное, из-за футбола, в который мы играли на физкультуре. Здорово мы сегодня побегали, но после школы я не чувствовал себя уставшим или даже вспотевшим. А вот сейчас, стоя перед телевизором, я ощущал, что умираю от жажды.

В комнате было очень темно, а в глазах у меня рябило от яркого света, льющегося с телевизора. Этот свет, казалось, выжигал мне глаза, они начинали слезиться. Я часто заморгал, и с моих ресниц на щеку скользнула влага. Очень медленно, почти обжигая мою потную кожу, слезинка стекла ниже, пока не оказалась в уголке моего рта. Я подцепил ее кончиком языка. Слеза была соленой, как и мое сознание, но она все же была водой. Однако ее было слишком мало, чтобы унять мою жажду. Сколько я ни старался, больше не смог выжать из себя ни единой, самой крошечной, слезинки.

Мои мысли снова вернулись к происходящему в телевизоре. Пока я отвлекся на собственную слезу, то не заметил, что камера приблизилась еще сильнее. Я почти мог различить запах пота и отчаяния, исходящего от мужчины. Тот не сдавался и продолжал идти вперед, как жестяная игрушка с бесконечным заводом. Но у меня такого завода не было, я не мог даже стоять, поэтому рухнул на колени, не отрывая взгляда от экрана. Я знал, что долго уже не выдержу и скоро упаду навзничь, и тогда палящее солнце сожжет меня до обугленных костей, пока в моем организме от воды не останется даже пара.

На мгновение мне показалось, что на экране вновь зазвучали статические помехи, но это только шорох подошв в моем сознании спутался в неразличимый шум. А потом камера стала медленно подниматься ввысь, и я взмывал вместе с ней, к этому огромному раскаленному шару, который не видел, но чувствовал своей горячей макушкой. Прошла пара минут, прежде чем камера отодвинулась настолько, что я снова мог видеть колонны. Те были так же далеко, как и в первый раз. Несчастному никогда не достичь края площади...

А потом где-то далеко-далеко раздался свежий и громкий звук, который влился в мои уши, подобно ледяной воде. Это в дверном замке повернулся ключ. Родители звали меня по имени, удивлялись, почему в квартире потемки, а потом, шумные и пахнущие весельем, вошли в комнату, включив наконец свет.

У меня же перед глазами, наоборот, все потемнело. Я прикрыл глаза, и под веками заскакали разноцветные пятна — зеленые, фиолетовые, оранжевые. Потом я чувствовал на себе мамины холодные руки и папин встревоженный голос. Меня отвели в мою комнату, раздели и уложили в кровать. Через какое-то мгновение у меня в мокрой подмышке оказался хрупкий градусник. Еще через мгновение папа помог мне приподняться в кровати, а у моих растрескавшихся губ оказался твердый край стакана с благословенной водой.

Я провалялся в постели с температурой почти неделю. Родители рассказывали потом, что, вернувшись вечером из гостей, обнаружили меня на коленях в темной гостиной. Телевизор был выключен. Я спрашивал маму с папой несколько раз, на протяжении многих лет, но телевизор всегда был выключен. В тот день родители ушли на свадьбу своих близких друзей, они еще накануне предупреждали меня об этом, и даже оставили записку, но она была на кухне, а туда я после школы так и не заходил.

Потом я объяснял себе то происшествие очень просто. Я начал заболевать еще в школе, наверное, у меня еще накануне была повышена температура. К концу учебного дня я совсем разболелся — память тут же подкинула, что в тот день меня отпустили пораньше. Ну а потом все просто — перегревшийся от болезни мозг выдал такой вот бред наяву. Я был даже не уверен, был ли все это время включен телевизор. Возможно этот путь по соляной площади мне привиделся целиком и полностью — от начала до конца.

Лет пять назад я решил поискать про этот фильм с белой площадью в Интернете, полагая, что передо мной могло быть что-то из артхауса. Но я по ключевым словам я не нашел ни малейшего упоминания об этом фильме, что укрепило мои подозрения в том, что он был лишь выдумкой мальчишки с высокой температурой. К тому же, у меня были смутные представления о временных рамках той сцены. Мне казалось, что я стоял перед телевизором от силы минут десять, но, когда домой вернулись родители, было уже ближе к полуночи. Я бы и не вспомнил об этом давнем случае, если бы не пришел сегодня домой с работы в пустую квартиру. Жена пару дней назад уехала по работе в Германию, а телевизор — большая плазменная панель на стене — был включен. На экране была белая площадь, по которой шел человек в пальто. Я помнил, что в детстве фильм не был широкоформатным, но сейчас площадь простиралась на весь размер огромного дисплея. На кинопленке не было ни царапинки, все было ярко и четко, будто этот фильм сняли совсем недавно, используя самую современную камеру.

Но теперь отличались не только качество картинки и ее размер. На этот раз мне удалось дождаться того, чтобы человек выбрался с этой проклятой белоснежной площади, от которой у меня рябило в глазах. Хорошо, что я умею печатать, не глядя на клавиатуру. Пока человек пересекал площадь, я достал из сумки ноутбук, поставил его на стол и, склонившись над ним, напечатал всю эту историю, продолжая поверх него смотреть на экран телевизора. Мне до сих пор неизвестно название этого странного фильма, на каком канале он идет, отечественный он или зарубежный и вообще видит ли его сейчас кто-нибудь, помимо меня. Мне известно лишь одно: теперь я знаю, что ждало человека, когда он прошел между двумя ослепительно белыми колоннами. Его ждал город.

Город под выбеленным небом, которое венчало раскаленное солнце. Город с белыми домами и белыми мостовыми. Город, в котором не было ни единой души. Город с бесконечными соляными улицами, которые и не думали кончаться. Слепящий белый город, по которому эхом разносятся щелчки ботинок.

Мне ужасно хочется пить, язык почти превратился в сухую губку, а ноги мои дрожат от усталости. Я заканчиваю писать свою историю, потому что меня уже не слушаются пальцы. Если смогу, напишу, чем все закончилось. Ну а пока мне нужно досмотреть кино. До самых титров.

Автор: Paduya

На прошлой неделе я приехал в свой родной город. Не был тут уйму времени, потому что сразу после школы уехал в другой город поступать в университет. А там все завертелось — совсем другая жизнь, новые друзья, любимая девушка. Я, конечно, приезжал пару раз проведать родителей, но все это мимолетом, почти проездом.

Но пару месяцев назад что-то нахлынула ностальгия, и я решил съездить к ним на неделю-другую. Болтал с отцом, поглощал мамину стряпню, разбирал свои старые вещи, которые остались в родительской квартире. А потом решил пройтись по любимым местам, поглядеть, повспоминать. Думал, может кого и из одноклассников встречу, потреплемся о том, о сем.

За эти годы город не очень сильно изменился, поэтому мне казалось, что я будто в свои школьные годы попал. Настолько расчувствовался, что хотел зайти в свою школу, навестить классную руководительницу, но вовремя передумал. Она меня вообще-то не очень жаловала, когда я школьником был, да и приятных воспоминаний о том времечке у меня было не так уж и много. Вместо этого ноги сами меня принесли к детскому саду, в который меня водили, когда я был совсем мелкий.

Я остановился возле заборчика, с усмешкой глядел на пищащую малышню, разглядывал новые качели и горки, которых не было в моем детстве... А потом заметил одну вещь, которая никак не стыковалась с моими воспоминаниями. Нет, я знаю про то, что память штука причудливая и может и не такие выкрутасы устраивать. Но не настолько же... Я был совершенно точно уверен, что это тот самый детский сад, те же чуть облезлые решетки на окнах на первом этаже, та же замызганная металлическая табличка с названием. Все, как мне и помнилось. Кроме одного...

* * *

Воспоминания о детском саду у меня были самые общие. Молоко с пенками, ряд эмалированных горшков, возня на детской площадке. Все, как у всех. Но что особенно врезалось мне в память, это ненавистный тихий час. О-о-о, спать я просто ненавидел! Да и как можно было уснуть в этой чужой, жесткой постели? Я никогда не спал во время тихого часа, лежал с раскрытыми глазами и смотрел на белый потолок. Было тоскливо и уныло.

Наверное, это знакомо многим. Вот только со мной однажды случился настоящий кошмар. После этого я боялся ходить в детский сад, устраивал родителям истерики и скандалы, так что через пару месяцев они плюнули и перестали меня туда водить. Когда я стал старше, я решил, что тогда просто задремал и мне привиделся такой вот дурной, донельзя реалистичный сон. Хотя изнутри меня точил червячок сомнений, что все было по-настоящему.

Потому что тот тихий час я помню очень отчетливо. Рядом сопела Светка, я мог видеть ее растрепанные светлые косички и голое плечо. В соседнем зале о чем-то вполголоса переговаривались воспитательница и нянечки. Пахло чем-то вкусным, что сегодня нам готовили на полдник. Я повозился под одеялом и снова начал смотреть на белую плитку потолка. А потом увидел, как между двумя такими плитками ширится черная щель.

Насколько я помню, я даже не испугался и не удивился. Просто смотрел на потолок и тихо дышал, стараясь не шевелиться. Теперь вместо одной из плиток был черный провал. Мне и в голову не пришло крикнуть воспитательницу или хотя бы разбудить спящего на соседней кровати Вовку.

А потом оттуда высунулась чумазая физиономия. Потолки в нашем садике высокие, поэтому я не мог толком разглядеть его лицо. Человечек поманил меня наверх грязной длинной рукой в каких-то отрепьях. И сверху упала, покачиваясь прямо над моей кроватью, веревочная лестница. Я все еще не чувствовал страх, только любопытство. Я сел на кровати и крепко взялся за веревочную ступеньку.

Я как-то читал, что запахи человек запоминает особенно четко. Я и сейчас иногда вспоминаю эту качающуюся лестницу и черный провал на потолке, когда до моего носа на улице доносится запах помойки и прелых листьев. Но разве мог я запомнить этот запах, если бы это был всего лишь детский кошмар?

Когда я карабкался наверх, то не боялся высоты. Просто лез и лез по лестнице, чувствуя, как веревка обжигает кожу на ладонях. Лестница покачивалась под моим весом, но я не трусил, хотя был не самым храбрым мальчиком в группе. Мне было даже смешно, что остальные ребята спят, там, внизу, а я уже под потолком. Но я все же немного побаивался, а вдруг в зал войдет воспитательница и накричит на меня?

Но никто не вошел.

А вот из провала высунулись перепачканные руки и ловко втянули меня наверх, подхватив под мышки. Я даже не ойкнул, хотя при этом сильно ударился коленом.

Наверху было темно и душно. Запах помойки усилился.

Он стоял рядом со мной, но я не мог разглядеть его лицо. Только лихорадочно-блестящие глаза, которые будто светились в потемках. Ростом он был с меня, но его фигура вроде как не походила на фигуру карлика.

— Ты кто? — спросил я шепотом.

— Старый Детка, — ответил он.

Потом то ли стало светлее, то ли я начал привыкать к полумраку. Я смог различить его лохматые волосы и одежду, больше похожую на оборванное тряпье.

— Дедка? А чей ты дедка?

— Не дедка, а Детка, — назидательно поправил меня человечек.

— А что ты делаешь в детском саду?

— Это уже не детский сад, а чердак над ним. Мое гнездо.

— А зачем ты меня сюда позвал?

— Хочется же с кем-то поиграть, — пожал плечами Старый Детка. — Тебе здесь понравится.

— Нет, не понравится, — возразил я. — Это пустой и пыльный чердак. Тут страшно.

Но страшно мне не было.

Старый Детка махнул рукой.

— Это только прихожая. Пойдем, провожу тебя в гостиную — покажу свои игрушки.

Он взял меня за плечо теплой рукой и повел меня к неприметной дверце в стене. Под моими босыми ногами мягко скрипели доски, покрытые толстым слоем пыли. Я шел будто по ковру. Помню, в какой-то момент мне показалось, что это всего лишь сон. Но все было слишком реально. И запах, и ощущение чужой руки на плече. А когда мы прошли через дверцу, я понял, что попал не в сон, а в какую-то сказку.

Гостиная была светлая и опрятная, с косым потолком. Здесь не было мебели, только множество полок с игрушками. Игрушки были также разбросаны на полу — плюшевые звери, лупоглазые куклы и множество пластмассовых машинок — всех моделей и размеров.

— Можешь играть во что хочешь! — благосклонно разрешил Детка за моей спиной.

Мой взгляд выцепил из всего этого обилия большой красный барабан, и я бросился к нему, однако на полпути увидел игрушечное ружье с трещоткой и мигалкой. А потом я увидел пожарную машинку, которую уже неделю выпрашивал у мамы! Я бросился на пол, стал катать пожарную машинку и, не вставая, подтаскивать к себе другие игрушки. Например, крутого солдатика с подвижными руками и ногами.

Здесь было столько классных игрушек, что мне хотелось остаться здесь навсегда!

— Хочешь я подарю все эти игрушки тебе? — раздался голос позади меня.

— Еще бы! — закричал я в восторге и обернулся.

Я впервые увидел Старого Детку при свете дня. У него были тонкие руки и ноги и непропорционально большая голова. То, что казалось мне тряпьем, оказалось густыми слоями паутины. Из одежды на нем были только какие-то выцветшие грязные тряпки, похожие на майку и трусы. Волосы у него были цвета пыли, давно нестриженые и спутанные. Но самое страшное — это его лицо. Очень маленькие темные глазки, похожие на жучков, и огромный как у лягушки рот.

Я не помню, чтобы кричал. Я вообще ничего дальше не помню. Только то, как Старый Детка подошел ко мне и мягким шепотом просил меня остаться с ним поиграть. Что мне это понравится. Что вместе нам будет здорово. Тогда все эти игрушки станут моими — навсегда.

Дальше я помню уже, как бросился к тому месту, где раньше была дверь. Колотил в светлые доски и ревел в голос. Просил отпустить меня. Кричал, что хочу к маме.

— Я ведь тоже звал маму, — раздался печальный голос Детки позади меня.

От удивления я перестал плакать и обернулся. Глядеть на Детку было противно и мерзко, но меня все равно тянуло на него смотреть.

— Я тоже плакал и звал маму, — вздохнул Детка. — Только она так и не пришла забрать меня из садика.

А потом он улыбнулся, растянув свой чудовищный рот еще больше:

— И тебя твоя мама не забрала.

— Еще рано! — отчаянно крикнул я. — Еще только тихий час, она обязательно придет!

— Тихий час? Но уже поздний вечер.

Гостиная, полная игрушек, тут же погрузилась во мрак. Мне даже показалось, что я ослеп. Из темноты раздался неожиданно скрипучий голос:

— Твоя мама не пришла. Твое место — здесь.

Помню, что я так ослабел, что еле стоял на ногах, как во время тяжелой болезни. Я не мог выдавить из себя ни звука, только вглядывался в темноту до боли в глазах. А потом мою щеку защекотало чье-то дыхание.

— Давай поиграем в жмурки! — горячо шепнул Детка мне на ухо.

Я взвизгнул и кинулся в сторону. Тут же споткнулся и растянулся на досках, сильно ушибив колено. То самое, которое уже расшиб, поднимаясь в люк чердака. Хлынули слезы.

— Ты все врешь! Врешь! — плакал я. — Мама придет за мной, обязательно придет!

— Но я здесь, значит, она не пришла, — раздался голос где-то рядом со мной.

— Это твоя не пришла! А моя мама придет! — я кое-как сел на полу, содрогаясь от слез.

— Но у нас с тобой одна и та же мама. И сегодня она за нами не пришла. Поэтому мы останемся здесь навсегда. Будем ночью таскать игрушки из группы, пить компот сразу из половника и заманивать сюда не спящих в тихий час детей. Нас будет здесь много, нас — Старых Деток.

А потом его лицо оказалось прямо передо мной.

— Ну же, не плачь, улыбнись! — и он обнял меня за плечи своими тощими руками.

И я почему-то улыбнулся. Мои глаза от слез превратились в две крошечные щелочки, но я продолжал улыбаться. И вдруг почувствовал, как улыбка, ширясь и ширясь, начинает разрезать мне лицо...

Я оттолкнул от себя Детку, вскочил на ноги и заорал:

— Это все сон! Потому что мама НИКОГДА не забыла бы забрать меня из садика!

Детка разинул огромный рот и кинулся на меня. Все, что я успел почувствовать, это больно вцепившиеся в мои плечи тонкие острые пальцы.

* * *

— Юрик, вставай, тихий час закончился, — раздался над моей кроватью голос воспитательницы.

Она снова потрясла меня за плечи.

— Вставай, одевайся, все уже идут полдничать.

Я отнял лицо от подушки. На ней было темное от пролитых слез пятно. Но воспитательница этого уже не видела, она вышла в группу к остальным детям. Я шмыгнул носом и сел в постели. У меня очень сильно ныло разбитое колено. А еще болел рот. Коснувшись губ пальцем, я понял, что уголки рта у меня чуть надорваны.

Я вскинул голову, но черного люка вместо плитки на потолке не было. И плитки тоже не было. Никогда не было. Здесь всегда был простой побеленный потолок. У меня закружилась голова, и я поспешно лег обратно, боясь без чувств свалиться на пол. Под подушкой было что-то твердое. Я запустил туда руку и вытащил красную пожарную машину. А потом из-под кровати раздался хриплый шепот:

— А мама все равно тебя сегодня не заберет из садика.

* * *

Дальнейшее я помню только по рассказам родителей. Что я закатил воспитателям страшную истерику, пока они не вызвали с работы маму. Та пыталась успокоить меня, но я продолжал рыдать, вцепившись в ее платье, и начал верещать, стоило мне только кинуть взгляд на лежащую на полу пожарную машинку. Я ничего не рассказал родителям про Старого Детку, а, когда подрос, решил, что все это был лишь плохой сон. К тому же, никакого чердака в детском саду никогда и не было. Только два этажа и плоская крыша.

Но почему тогда я сейчас смотрю на блестящую на солнце двухскатную крышу?

В весеннем воздухе отчетливо запахло прелыми листьями и гнилой помойкой.

Вот уже десять лет у меня бессонница. За все эти годы я ни разу не засыпал.

Но моя проблема не в этом.

Дело в том, что каждое утро я всё равно просыпаюсь.

Начну с предыстории. Родился я и жил до студенческого времени в маленьком посёлке на Среднем Урале, окружённом живописными лесами, невысокими горами и прочими прелестями матери-природы. Рос я обыкновенным провинциальным пацаном: друзья-хулиганы, двойки в школе, ничего особенного. И вот где-то около одиннадцати лет я начал постоянно теряться в лесу. Звучит, конечно, забавно, но на самом-то деле, стоило мне только пойти в лес за грибами с родителями или с друзьями просто так, я сразу исчезал. Только те, кто был рядом со мной, отворачивались, я сразу же терялся из виду. И не помню, что я делал всё время, пока меня упускали из виду. Обычно меня находили через часок-другой (а мне казалось, что я и не отходил никуда, вот только что люди были у меня за спиной, а теперь вдруг спереди подходят) и не придавали этому особого значения — ну нравится парню на природе одному быть, что уж тут такого.

А началось всё, собственно, с того момента, как мы в сентябре 1998 года с классом отправились в что-то вроде туристического похода с ночевкой. Стояло бабье лето, жара почти июльская, ночи ещё совсем тёплые... Наверное, именно благодаря всему этому я остался жив, ибо, как говорят одноклассники, на первой серьёзной стоянке через 3-4 часа после начала похода я, как обычно, исчез. Сначала никто не обратил внимания, мол, сам придёт, но через час я так и не объявился. Мобильная группа учителей тоже не обнаружила моих следов. Они спешно вернулись в посёлок, сообщили об исчезновении, на поиски сразу отправилась куча народу, говорят, даже с вертолёта искали... В общем, нашли меня на той самой стоянке на третий день поисков, будто я никуда и не уходил. Говорят, я просто молча сидел у давно уже потухшего костра с таким видом, будто бы ничего и не случилось, и даже начал просить нашедших меня уже продолжить, в конце концов, этот поход, но потом отключился.

Очнулся я через два дня дождливым утром в больничной палате. Врачи сказали, что я сильно похудел, но зато не обморозился — спасибо тому самому бабьему лету. Расспрашивали меня насчёт того, как я заблудился. В тот момент я, наверное, в первый раз вспомнил, что со мной происходило в это время, хоть это и были просто какие-то обрывки: картины осеннего леса, горящего костра (который, как мне сказали, я как-то сам разжёг, хотя и спичек у меня с собой не было — забыл, хоть и рекомендовали каждому взять), какой-то речки (никакой речки, кстати, километрах в десяти от того места нет). Все эти образы как будто плясали перед глазами, перемешивались, отдельные детали вспыхивали и угасали. В ушах начал появляться какой-то странный гул, не давящий, а приятный, расслабляющий, уносящий вдаль. В итоге я отключился ещё часа на три.

Будучи выписанным из больницы, я тотчас получил от матери строжайший запрет подходить к любому месту, где деревьев на десяток квадратных метров больше, чем у меня пальцев на руках (образно говоря). Но это была сущая ерунда, ибо оказалось, что с вахты вернулся отец. Вообще, он должен был вернуться на две недели позже, но им как-то удалось сделать всю работу намного быстрее, и их отправили домой раньше, да ещё и премию выдали (точно не помню, что там отец говорил, но суть вроде передал). Но и это всё ерунда по сравнению с тем, что он привёз мне «Сегу». Купил с рук в каком-то городе, где был проездом. С целым чемоданом картриджей. Странно, что я тогда снова не отключился, но уж о чём-чём, так о походах в лес забыл точно. Был я тогда, кстати на 7-м классе, и до самого выпускного (даже до поступления в ВУЗ) ничего со мной интересного не происходило, ибо зимой и летом я всё время просиживал за «Сегой», а потом за «Дримкастом» (благо у меня был свой телевизор — притащил со свалки однажды, а он оказался рабочим) и иногда выходил во двор поиграть в футбол. Никаких лесных походов. Время от времени, правда, тот самый гул, что накрыл меня в больнице, возвращался, иногда по ночам снились странные сны о том, как я хожу по лесу в каком-то забытье, но я не придавал этому значения — мало ли что, переиграл просто, да и всё.

Но в конце концов школу я закончил. Так как у нас в посёлке был всего лишь техникум, а перспектива остаться в посёлке в качестве какого-нибудь электрика меня не прельщала, то я отправился поступать в ближайший крупный город. Несмотря на то, что учился я не больно-то хорошо, поступил легко — помогло то, что в том ВУЗе была какая-то специальная квота для иногородних. И вот за пару дней до начала учёбы староста решила, что будет отличной идеей собраться всей группой и выпить на природе, так сказать, за знакомство и укрепление отношений. К тому времени я уже совсем забыл о моих отношениях с лесом и с радостью согласился, чего, конечно, делать не стоило.

Сначала всё было хорошо. Мы добрались до милой опушки, обработанной уже, наверное, многими сотнями посидельцев, а вокруг был такой девственный, такой дикий лес, что сложно было поверить, что мы от ближайших дачных участков буквально в трёх километрах. Пришли мы с ночевкой и днём сидели просто прекрасно: болтали, выпивали, играли в волейбол и просто отдыхали. Со мной всё было в порядке. Лишь когда я отходил в туалет или за дровами для костра (да, в тот день бабьего лета не было — стояла осенняя, пасмурная, давящая погода, хоть и не было дождя), деревья перед глазами начинали еле заметно будто бы приплясывать, жёлтые и красные листья то тут и там вспыхивали, как маленькие фонари, и тут же тускнели, опуская на глаза зелёную пелену. Шум деревьев на ветру превращался в тот самый гул, все остальные звуки растворялись в нём. Но я резким движением отгонял от себя всё это и, начиная насвистывать какую-нибудь мелодию, освобождался от этих причудливых лесных оков. Но то днём. Как только стемнело, началось самое интересное: ветер неожиданно совсем стих, и становилось всё холоднее и холоднее. Одногруппники скучились вокруг костра и, дрожа, начали рассказывать всякие страшилки, которые, если бы были анекдотами, могли бы опоясать своими бородами Сатурн вместо колец. В общем, мне быстро стало скучно, и я решил полежать в палатке — нахлынула на меня какая-то усталость. Моя палатка была самой дальней от костра, я встал и направился к ней.

Дальше я могу лишь опираться на воспоминания одногруппников: они, изрядно набравшись, стали готовиться ко сну, как вдруг кто-то обнаружил, что меня нет. Но так как все уже были просто никакие, то решили, что я просто в туалет отошёл или ещё чего, сам вернусь, в общем. Но я так и не вернулся, а они всю ночь не спали — вокруг палаток постоянно трещали ветки, шуршали листья (это в абсолютно безветренную погоду), у них постоянно затухал костёр, на палатки что-то падало, а к утру ещё почти у всех пропали кое-какие вещи (что самое странное, дорогие не в плане стоимости, а в плане значимости: у одной девушки пропали какие-то нужные таблетки, у другой фотография умерших родителей, у одного парня очки...). В общем, утром они злые, напуганные, невыспавшиеся, с похмелья еле вышли оттуда, притом не там, где хотели и куда шли, к дачам, а на дорогу в абсолютно другом направлении, около которой неожиданно нашли меня. Конечно, они сначала набросились на меня, думая, что это я им устроил весёлую ночь, но я находился в каком-то бессознательном состоянии и лишь шевелил губами, будто бы с кем-то разговаривал...

Очнулся я снова дождливым утром в очень похожей, хотя, конечно, и совсем другой больничной палате, да и в другой больнице. Рядом сидели моя мама, бабушка (которая, кстати, жила в этом городе), девушка, с которой я познакомился, когда ехал в автобусе (она была из соседнего посёлка и поступила в тот же институт, но на другую специальность), один старый друг, что остался в посёлке, и несколько одногруппников. Как оказалось, я ещё и снова очнулся через те же два дня. Мама сразу же принялась меня отчитывать, что я такой-сякой, забыл, что в лес мне ходить нельзя. Показала одежду, в которой я был — она была вся грязная, зелёная от травы, местами порванная, как будто я, цепляясь за ветки и падая, бежал по лесу. Я минут пятнадцать выслушивал её речи, пока не зашёл врач и не попросил всех покинуть палату. Я убедил собравшихся в том, что всё со мной в порядке, попросил не беспокоиться и послушать человека в белом халате. Все разошлись, а доктор, оказавшийся психологом или кем-то подобным, начал расспрашивать меня о случившемся. На этот раз у меня в памяти не всплывало ничего, кроме кромешной темноты и говорящего со мной голоса девушки примерно моего возраста. Я ей что-то отвечал, а может, спрашивал — чёрт знает, ибо язык, на котором мы говорили, был мне совершенно непонятен и звучал то тихо, то очень громко, то с искажениями, во всяком случае, сейчас, хотя мне смутно вспоминалось, что мы понимали друг друга той ночью. Я не стал говорить всё это доктору, а просто убедил его, что выпил слишком много, в то время как раньше пил только по бутылочке пива, да и то по выходным (чистая правда, кроме того, что там в лесу я НЕ ПИЛ ВООБЩЕ). Доктор посмотрел на меня с укором в конце моей крайне правдоподобной версии, попросил лучше себя контролировать и вышел. Выписали меня на следующий день, хотя той ночью мне снился тот голос — всю ночь во сне я будто бы пытался вспомнить всё, что он говорил, и расшифровать это, но ничего не вышло. Проснувшись, я чувствовал себя крайне запутавшимся.

С первого дня осени и учёбы началось то, что довело меня до нынешнего состояния: я начал теряться и блуждать абсолютно везде. В институте я постоянно опаздывал на пары, порой на 15-20 минут, так как не мог найти аудиторию, блуждая по казавшимся бесконечными коридорам и лестницам (наш институт — феерический пример карательной архитектуры, мало того, что это несколько зданий, абсолютно безумным образом объединённых, так ещё и в самих зданиях планировка лютая, когда аудитории для двух пар одного предмета — семинара и лекции — находятся в абсолютно разных частях разных зданий); добираться до бабушки, жившей в районе стандартных хрущёвок, построенных лабиринтом, до девушки, снимавшей квартиру в районе старых двухэтажных бараков, до своей общаги в перезастроенном центре города, до друга в частный сектор, да хоть куда стало настоящим мучением. Вроде бы стандартная ситуация: чужой город, большой город, поплутаешь, спросишь, найдёшь. Но не тут-то было. Мои блуждания были особенными. Как только я выходил из маршрутки и начинал идти по вроде бы уже известному пути, я вдруг буквально через 3-4 минуты попадал будто бы в какой-то кисель: двигаться становилось тяжело, перед глазами всё размывалось. Фонари, светящиеся окна, звёзды — всё вспыхивало и тухло, мерцало, плясало вокруг меня, как те красные и жёлтые листья в августовском лесу, машины то пролетали быстро, то еле тащились по дороге, люди превращались в размытые пятна (попробуй спросить у такого пятна дорогу, особенно когда и рот открыть не можешь), деревья становились намного больше похожими на людей, потрясывая ветвями и скрипя, дома лишались углов, меняли очертания, и слышался этот гул, нарастающий, не тревожный, а уносящий вдаль... Меня спасал лишь сотовый телефон и мелодия на звонке, она будто бы снимала с меня какое-то заклятье, и я оказывался совсем не там, где вышел, порой в десятке дворов и не в нужной от остановки стороне. Звонил всегда тот, к кому я иду, и интересовался, где же я опять пропал. Я собирался с мыслями, отвечал какую-нибудь банальность (например, что я друга встретил или не на той остановке вышел случайно), вдыхал полную грудь неощущаемого в том потерянном состоянии воздуха, спрашивал у прохожих, как отсюда добраться до такого-то дома, и со всех ног бежал туда, чтобы не заблудиться вновь.

Лично я всё происходившее воспринимал со странным спокойствием, но вот те, с кем я общался... В институте ко мне все стали относиться крайне подозрительно ещё после того случая в лесу и постоянного опаздывания на пары, а уж когда один парень даже не из моей группы разболтал о моих блужданиях по улицам в образе зомби, то на меня стали совсем косо смотреть и сторониться. Ситуация становилось всё тяжелее, меня бросила девушка после того, как я, направляясь к ней необычным путём (проспал остановку), заблудился в какой-то промзоне, из которой выбрался только к рассвету (не особо это осознавая), добрался до её дома, разбудил её и сорвался, когда она меня отчитывала; того друга из частного сектора избили до потери сознания два каких-то алкаша, я опоздал буквально на пять минут до места нашей встречи, а в больнице оказалось, что он впал в кому; к тому же я начал теряться уже даже в общаге, отчего тоже нехило отгрёб от какого-то качка, войдя к нему в неподходящий момент. Всю осень я старался как можно меньше куда-то ходить. Передвигался по институту, буквально держась за юбку одной доброй девчушки из нашей группы, ездил от двери института до двери общаги на такси, всё время проводил за учебниками или книгами (в результате подтянул успеваемость, и стипендии, наконец-то, стало хватать не только на такси).

Наступила зима. Первые две недели декабря меня вроде даже как-то «отпустило»: я стал чаще выходить на улицу, пытался контактировать с людьми. Но 17 декабря случилось самое жуткое происшествие в моей жизни.

В тот день у меня было 4 пары, а после я должен был ехать к бабушке на пирожки (за пару дней до этого мы виделись — она заметила, что я сильно исхудал, и решила, так сказать, принять меры по исправлению ситуации). К тому времени весь город уже пятый день засыпало снегом, и в этот день наступил апофеоз снежного безумия. Все такси, в которые я звонил, отказывались присылать машину, ссылаясь на то, что техника снегоуборочная работает плохо, далеко не уехать. Я какое-то время даже сомневался, ехать ли, ибо все эти снежные дни я вроде бы гулял в нормальном состоянии, но постоянно слышал тот голос из леса. Сначала лишь обрывки слов в гуле толпы, затем слова, фразы, а днём ранее я осознал, что часть звуков города просто заменяется этим голосом.

В тот день все пары были лекциями, и я вдоволь насмотрелся в разные окна. Среди пелены падающего огромными хлопьями снега я то тут, то там замечал какие-то будто бы вырванные из других мест и небрежно вставленные в урбанистический пейзаж за окном объекты: зелёные кусты, ржавые металлические обломки, фонарные столбы странных форм и люди в необычно цветастых костюмах среди толп в чёрном. Но в конце концов суровый, беспощадный голод студента заглушил все мои дурные мысли, и я отправился на трамвай. Остановка была недалеко, и я дошёл до неё без приключений. Сразу же сел в нужный мне трамвай (повезло), забитый до отказа, наверное, первый раз за все те годы, что в городе ездят маршрутки (они, кстати, тоже, говорят, не ездили, так что трамвай был единственным лучом света в белом царстве). Доехал до нужной остановки я тоже без приключений, вышел, прошёл с освещённого проспекта вглубь дворов... и потерялся во мраке. Так странно: ни одного горящего окна и уж тем более фонаря, только темнота и ветер, воющий, сбивающий с ног, бросающий мне в лицо снег. Я, абсолютно дезориентированный, начал крутить головой туда-сюда в поисках убежища и вдруг недалеко от себя увидел еле мерцающий свет. Со всех сил бросившись в ту сторону, я за десяток шагов добежал до туда — там была лампочка, освещающая вход в подъезд; я со всех сил дёрнул дверь на себя. Раздался жуткий скрип ржавой пружины. Я на секунду остолбенел, но тут же резко запрыгнул в подъезд и закрыл дверь.

В подъезде не было света. Стояла жуткая, тяжёлая тишина — и, что самое странное, там было ни капельки не теплее, чем на улице. Отдышавшись, я достал из кармана маленький фонарик (советский, дедушкин ещё, вместо талисмана ношу с раннего детства) и включил его. Вот тут-то у меня мурашки и поползли. Я стоял вроде бы в обыкновенном подъезде хрущёвки (сначала две двери, потом слева дверь в подвал, а дальше пять ступенек до первого этажа), но стоял я в снегу по голень. На стены тоже каким-то образом намёрз снег, дверь в подвал была замурована, а передо мной путь на ступеньки преграждала ржавая, покрытая льдом решётка. Сначала я подумал, что, может быть, свернул не туда с проспекта и зашёл в хрущёвку под снос, но эта мысль, как и все другие, испарилась, когда я, повернувшись назад и желая выйти, начал толкать дверь.

Моя рука упёрлась в заснеженную стену.

Посветив туда фонариком и убедившись, что там действительно такая же замёрзшая стена, как и справа и слева, даже не замурованная дверь, я почувствовал, что у меня подкашиваются ноги, и сел в снег. Просидев так минут пять, я основательно подмёрз, встал и ударил по решётке ногой, в результате чего она просто разорвалась посередине. Я пролез в дырку и поднялся на первый этаж. Мысли потихоньку возвращались, но понимания происходящего не было абсолютно. Я осмотрел первый этаж: маленькая лестничная клетка, четыре квартиры, двери совсем рядом. Ох уж эти двери... Слева была грубая деревянная дверь, разрисованная мелками с забитым в глазок толстенным гвоздём, справа недозамурованная, обитая дешёвой кожей, за которой мне слышались какие-то размеренные стуки, будто кто-то стучит по стене кулаком, отбивая такт. Центральные двери сначала показались вполне обычными советскими дверями с мутным стеклом, но они оказались просто искусно нарисованы. Вдруг меня стало мутить, всё вокруг закружилось, стук справа усиливался, двери в центре начали будто бы открываться. Я из последних сил бросился наверх и, проскакав два этажа, пробив ещё решётку перед одним и разорвав какую-то то ткань перед другим, остановился — лестничный пролёт заканчивался тупиком, в котором висело десятка четыре разнообразных почтовых ящиков: деревянные, металлические, разной формы и размеров. Я зачем-то начал срывать их все и вытряхивать из них содержимое. Из одних вылетала лишь пыль, из других — пожелтевшие газеты на непонятных языках с выцветшими фотографиями, из третьих — письма в причудливой формы конвертах. Я разрывал конверты, доставал письма, но все они тоже были на незнакомых мне языках. В итоге я просто споткнулся о ступеньку, скатился вниз, вокруг меня всё закружилось, загудело, и я просто потерял сознание.

Очнулся я явно не там, где вырубился. Я лежал, упёршись носом опять в какую-то чёртову решётку. Но это была не ржавая проволочная сетка, что была до этого, а мощная железная решетка, которой обычно прикрывают окна, только размером под лестничный пролёт. Из стен кое-где торчали куски обрушившейся лестницы. Мне уже не нужен был фонарик, ибо выше по лестнице на площадке будто горела кварцевая лампа. Свет этот до моего местоположения доставал с трудом, ибо лестница была невероятно длинная и угол у неё был странный — таких я ни в каких домах не видел. До площадки было где-то около пятнадцати ступенек, а я ведь, кажется, лежал далеко не в её конце. Здесь было совсем не холодно, но я всё равно дрожал от страха. Наконец, приходя в себя и немного успокоившись, я встал и начал отряхиваться. Болела левая рука в локте — видимо, я сильно ушибся, и сгибалась она с трудом. Я начал медленно подниматься вверх. Мои шаги гулко отдавались вокруг. Пройдя с лестницы на площадку, я чуть сразу же не покатился вниз — лампа внезапно погасла, и я снова остался в кромешной тьме. Включив фонарик, я осмотрел площадку. Она была намного больше первой, на которой я осматривал двери. На ней было пять проходов (по два сбоку и один в дальнем конце), а в центре было нечто вроде шахты лифта. Проходы были завешены толстыми пыльными листами целлофана, трогать их мне не хотелось, так что я решил проверить шахту. Это была определённо шахта лифта. Дверей лифта не было, как и кабины в луче фонарика. Я поднял с пола какую-то железяку и бросил вниз, чего, наверное делать не стоило. Она летела довольно долго, но приземлилась явно не туда, куда мне хотелось бы. Раздался мерзкий сдавленный писк, и где-то далеко внизу началась какая-то возня, шорохи, писк, и что-то начало карабкаться по стенам вверх: стук металла, провода в шахте лифта затряслись. Я тотчас же отпрянул от шахты, сердце начало колотиться, и я бросился в самый дальний проход. Еле протиснувшись сквозь пыльный целлофан, я побежал вперёд что есть сил. Фонариком вокруг себя я высвечивал разрисованные непонятными знаками стены и кучу одинаковых деревянных дверей по бокам. Это определённо был некий коридор: чем дальше я бежал по нему, тем сильнее мои ноги увязали в слое пыли, дверей становилось всё меньше, стены становились всё менее разрисованными... Вдруг передо мной коридор вдруг разделился на два. Я повернул налево. В этом коридоре всё было завалено какими-то старыми вещами — мебель, вёдра, какие-то игрушки, посуда, притом с каждым метром вещи становились всё стариннее и всё более покрытыми пылью. С трудом продираясь по странному коридору, я в конце концов зашёл в тупик — снова металлическая решётка, а за ней чёрная пустота: ни стен, ни пола, ни потолка.

Я присел и задержал дыхание. Где-вдали я слышал, как нечто из шахты лифта топает по коридору, но тут внезапно послышался звук открывающейся тяжёлой двери. Опять тот сдавленный писк, злобный крик на неизвестном мне языке мужским голосом... Всё снова закружилось, загудело передо мной. Пятно фонаря, застывшее на каком-то древнем тазу, замерцало, и я... не вырубился, нет, лишь закрыл глаза. А открыв, понял, что оказался по ту сторону решётки, но не в тёмной пустоте, а вполне себе на каменном полу. Повернув голову от решётки и назад, я снова испытал то жуткое чувство — не было никакой решётки, лишь стена, не замёрзшая, но влажная. От неё шёл пар, по ней тонкими струйками бежала вода. Фонарик остался где-то там, но здесь на стенах были мелкие лампы, горевшие неприятным красным цветом. Встав с мокрого пола, я подавленно побрёл вдоль красных лампочек. Это был уже не коридор, а какой-то лабиринт, по которому я шёл, придерживаясь отвратительного, бьющего по глазам красного света. Везде журчала вода, лабиринт был наполнен туманом, за заплесневелыми стенами стучали какие-то механизмы. Наконец, через двадцать минут ходьбы лампочки закончились, и из темноты перед собой я услышал снова тот голос, голос девушки моего возраста. Она говорила тихо, я всё так же не понимал язык, но ведомый неизвестной силой шёл сквозь темноту, пока, наконец, не открыл какую-то дверь и не вышел в странное куполообразное помещение.

Я стоял на маленьком выступе, и передо мной была вода, как круглый бассейн. Вода была на пару метров ниже, но явно прибывала. Помещение освещалось мощной красной лампой. Метрах в пяти от меня находилась каменная колонна на уровне моего выступа. На нём стояла девушка моего роста в странной цветастой курточке с накинутым капюшоном и в такой же безумно-разноцветной юбке. Почему-то я не могу вспомнить её ноги, хоть и не могу сказать, что она висела в воздухе. Она шептала что-то тем самым голосом и вдруг заговорила, будто стоит рядом и говорит мне в ухо. Вот наш диалог, каким я его помню:

— Вот ты и здесь. Тебе остался всего один шаг.

— Что? Где я? Какой шаг, куда?

— Сюда, к нам.

— Что за чушь ты несёшь?

— Разве ты всё ещё не понял?

— Нет.

— Ты всё ближе к нам. Тебя тянет к нам.

— Прекрати! Я хочу вернуться обратно!

— Пойми, ты нужен здесь, а не там. Там тебя никто не ждёт, у тебя никого нет. Твои родные умрут совсем скоро, а здесь есть мы. Мы поможем тебе пойти дальше. Возьми меня за руку!

Колонна, на которой она стояла, начала медленно двигаться ко мне. Всё вокруг снова закружилось, большая красная лампа начала делиться на десятки мелких, приятный гул сковывал мои движения... Я уже ничего не соображал, все мысли ушли, и я просто потянул к ней руку. Левую руку. Локоть пронзила острая боль, от неожиданности я зашатался и плюхнулся в воду, всё так же будучи неспособным по своей воле пошевелиться. Я видел, как десятки мелких ламп сходятся в одну, и, слыша отчаянный крик девушки, потерял сознание...

Очнулся я в сугробе двора, похожего на бабушкин, совсем сухой. Но это был не конец. Несмотря на то, что фонари горели и во многих окнах был свет, я чувствовал — что-то не так. У меня было крайне расфокусировано зрение, и через минуту, таки приведя зрение в порядок, я понял, что неправильно. Дома вокруг меня были не обычными хрущёвками — они снова меняли форму, как тогда осенью, но намного более зловеще. К ним прибавлялись ещё этажи, они разделялись, соединялись, из них выпадали отдельные части, они нарастали друг на друга, переворачивались, плясали и сжимались кольцом вокруг меня. Фонари с безумной периодичностью мерцали и тухли, лампочки в них лопались, и из них струилась вода. В окнах появлялся образ той девушки, начавшийся было гул сменился её отчаянным криком. Снег падал со всех сторон, деревья принимали форму знакомых мне людей, просили остаться здесь, но внезапно... зазвонил телефон.

Мелодия звонка с каждой секундой «успокаивала» картину вокруг, но делала крик девушки всё громче. Но с последней секундой мелодии крик оборвался. Всё прекратилось, мелодия заиграла повторно. В лицо мне ударил тёплый ветер. Я вдохнул полную грудь воздуха и снова потерял сознание.

Я снова очнулся утром через два дня. И, несмотря на то, что была середина декабря, это было дождливое утро. Говорили, что это погодная аномалия — раз в сотню лет такое бывает...

После этого всё прекратилось. Говорят, в тот вечер меня нашли в соседнем с бабушкиным дворе, в сугробе. За прошедший год я вернул себе большинство друзей и репутацию, снова нашёл девушку. Все те странные события, что происходили со мной, удивительным образом стёрлись из моей памяти почти подчистую (хорошо, что я в больнице тогда записал все свои воспоминания — будет что внукам рассказать, если что). Конечно, порой даже я начинаю считать это плодами моего воображения, но дело в том, что когда меня выписали из больницы, я, одеваясь, нашёл во внутреннем кармане куртки, где раньше всегда лежал мой фонарик, письмо. Письмо, запечатанное в необычный конверт, написанное на жёсткой, приятно пахнущей бумаге странными символами. Когда я достаю его и смотрю на символы, тот гул, переплетающийся с криком, возвращается, только очень тихо, и картинка перед глазами мельтешит и слегка дёргается. Но я уверен, что у «них», кто бы «они» ни были, не хватит сил снова затащить меня к себе.

Если я сам этого не захочу.

Первоисточник: barelybreathing.ru

Автор: Kaleb

Дело было давно, в конце тысячелетия. У нас в старой квартире была чугунная ванна советских времён. Ванная комнатка была что-то около два на два метра, и чугуниевая ванна занимала половину помещения. Никаких декоративных отделок, пространство под ванной открыто для зрителей и пыли. Ничего особенного, такое можно наблюдать во многих домах нашей страны. Под ней долгие годы лежал всякий хлам типа плитки, тазиков с песком и ещё какие-то вещи непонятные.

С торцов было достаточно места, поэтому с ближнего к двери торца стоял кошачий лоток. У нас были коты. Домашние. Жирные комки меха. Когда старший умер, через год в доме появился котёнок. Назвали Чиж. Чёрный, с белыми ушами и хвостом. Котёнок обещался вырасти в годного пушистого кошака. Но пока он был мелкий, и приходилось всем вокруг него хлопотать.

У котёнка была проблема — он по нескольку дней не ходил в туалет, жалобно мяукал и ходил куда не надо. Мы его сажали, старались и лаской, и воспитательным тоном внушить ему, что нужно всё делать тут. Но ничего не помогало. Он жалобно мяукал, убегал, прятался по всей квартире, застревал там и гадил. Приходилось его доставать и убирать в самых неожиданных местах.

Был обычный день. Я сидел один дома. Котёнок бесился. Я краем глаза следил за ним. В какой-то момент я услышал тот жалобный плач, который он издаёт, когда он застревает где-нибудь в узком грязном тёмном месте — под шкафом, например. В этот раз была одна особенность — плач шёл из-под ванны.

Я заглянул под ванну. Там было довольно пыльно, лежал какой-то хлам, который не хотелось даже трогать, и понять сразу, где котёнок, не удавалось. Плач шёл из-за лотка. Я выставил его прочь, а сам аккуратно протиснулся под торец ванны и пошарил у стены рукой. Послышалось ещё более жалобное мяуканье и шуршание, удаляющееся прочь.

Забыл упомянуть, у ванны была ещё одна особенность: лет за двадцать до нас предыдущие хозяева сумели её расколоть. Чугунную ванну. Вдоль. Не знаю уж, как. Затем её просто сварили, почистили. Помимо прочего, ножки были попарно сварены толстыми листами, также приваренными. Эти листы закрывали обзор с торца. Аккуратно протиснувшись вперёд, я попытался заглянуть за лист железа с торца. Тут было не так пыльно, пыль сюда не долетала, но и света было мало. В темноте что-то шевельнулось, мяукнуло и отползло ещё дальше. Мне бы на этом успокоиться, но я сглупил, протиснулся ещё вперёд и потянул руку к нему. Мой торс был уже полностью под ванной. Я понял, что начал застревать.

Мяукающий комок убежал в дальний угол и спрятался там. А я попытался двинуться назад и понял, что какие-то железки упираются мне под рёбра. Откуда тут быть железкам?! Приступ пока ещё лёгкой паники сковал меня. Слегка пошевелившись, я понял, что любой рывок назад насадит меня на непонятную арматуру. Я был в ловушке.

Паника усиливалась. Я попытался вращаться, сменить позу. Всё бесполезно! Тут было слишком узко для таких действий. Мне впору было самому жалобно мяукать. В отличие от пушистого засранца, я не мог сам вылезти из такого узкого места. Здоровый двухметровый мужик застрял под ванной! Кретин. Я корил себя и соображал, что делать дальше.

Внезапно случился «толчок». Или не толчок, не знаю. Просто через тело прошло чувство, что всё вокруг пошатнулось. Создалось впечатление, что весь дом накренился в сторону стены за ванной. И в следующий момент я понял, что могу двигаться вперёд. Не знаю уж как, но я мог немного повернуться на бок и завернуть вперёд за опору; плечо проходило между боком ванны и стеной. Но я не мог сдвинуться назад. Ни на миллиметр. Это ужасало.

Минут десять я паниковал. Когда паника отступила, я вновь стал соображать что делать и меня посетила безумная мысль: проползти дальше за ванной и вылезти с другой стороны. По идее раз уж я протиснулся здесь, то и там смог бы... Ну или по крайней мере окажусь в более выпрямленном состоянии лёжа за ванной. Придут родственники — то-то они удивятся!

Я стал протискиваться вперёд. Места было невероятно мало. Я не мог толком поворачивать голову, и всё, что видел — пол и пыль. Висок и плечо скреблись о шершавое дно ванной. Листы, скреплявшие ножки, закрывали обзор с торца. Вроде бы ничего существенного, но... В общем, когда я вытянулся до другого торца ванной и, не застряв, смог за него заглянуть (я тогда вначале обрадовался этому — там было больше места), то в следующий миг обнаружил ЕЩЁ ОДНУ СТЕНУ. Четвёртую. Я прополз три стены, прилегающие к чугунной ванне. И теперь тут была четвёртая стена. ПРИЛЕГАЮЩАЯ К ВАННЕ. Из-за железных пластин я не видел всей картины и не мог понять, когда, в какой момент свершилось это чудовищное преображение пространства.

Я паниковал. Я чувствовал, как разум покидает меня, сменяясь животным ужасом.

Что происходит? Где трубы? Где раковина? Где свет? Где я?!

По прошествии неопределённого времени буйство чувств сменилось ледяным спокойствием обречённости. Страх не исчез, но если раньше он сковывал меня, то сейчас был сам скован чувством нереальности.

Нужно было выбираться. Назад я по-прежнему не мог сдвинуться ни на миллиметр. Будто пространство позади сжималось неким невообразимым способом, упиралось в моё тело всеми своими поверхностями. Но всё ещё была возможность ползти вперёд. Снова завернув немного на бок, частично подогнув колени и поднапрягшись, я протиснулся между ванной и «чужой» (как я её про себя назвал) стеной. С этого ракурса я мог видеть пространство под ванной. И видел противоположную стену. Видно было довольно хорошо, хотя источник света определить было нереально. Просто какое-то фоновое свечение. Мои ноги были скрыты от меня железной пластиной. Ещё немного — и я вытянулся вдоль «чужой» стены.

Всё это время жалобное мяуканье не прекращалось. Оно исходило откуда-то... создавалось впечатление, что всегда из противоположного от меня угла.

Я продолжал движение вперёд.

Второй поворот — там, где должна была быть дверь, где должен был быть лоток, где я влез в этот кошмар. Я пролез в торцовую часть относительно спокойно, если не считать внутреннего чувства безумства ситуации. Места хватало, чтобы подтянуть ноги. Заглянув за следующий поворот, я не увидел ничего нового. Вроде бы здесь случился тот «толчок», но я уже нутром чувствовал, что теперь тут все стены «чужие». Посередине под ванной лежал «чужой» хлам. Хоть я и не обращал обычно внимания на это, но точно мог сказать, что стопок пыльных, поломанных электронных плат у нас не было. По крайней мере, это то, что я рассмотрел — я не мог вытянуть руку или ногу за пределы узкого пространства, в котором двигался. Также я по-прежнему не мог повернуть назад — ползти ногами вперёд не получалось, а места, чтобы развернуться, не было в принципе. Поэтому я продолжил ползти, вытянувшись вдоль шестой по счёту стены.

Это был безумный цикл. Я сделал второй круг, снова добравшись до места, где, если следовать привычной логике пространства, я начал свой путь. Посередине под ванной теперь валялись какие-то битые посудины, плёнки, тряпки.

После третьего возвращения к «началу» круга я понял, что жалобное мяуканье стало дальше... Да и на мяуканье оно уже было не столь похоже. Немного скрипучее, с металлическими нотками. Силы покидали меня, дышать было тяжело. Но мне ничего не оставалось, кроме продавливания себя вперёд.

После шестого или седьмого круга, когда я вновь добрался до «начальной» точки, я с радостью и ужасом не увидел стены за очередным поворотом. Но это была другая сторона ванной! В нашем доме с этой стороны за стеной должна быть лифтовая шахта. Я уже успел сильно ошалеть от ползания в таком идиотском месте, и мне было плевать, куда я попал.

Я вылез в это пространство. Было темно. Единственный свет шёл из-под ванной. Помещение по размерам было такое же, как наша ванная. Я встал и потянулся, хрустя всеми суставами. На какой-то миг испытал эйфорию, а потом чувства вновь обуяли меня — нужно было выбираться. Я протянул руку над ванной и коснулся стены, которая сейчас была там, где была середина моей обычной ванной. Стена на ощупь была шершавым мокрым бетоном. Я начал соображать, чем пробить её, когда из ванной снизу донеслось бульканье воды.

Я опустил глаза. Из мутной густой жижи в меня смотрели два огромных сиявших тусклым фиолетовым светом глаза. Из воды донеслось скрежещущее мяуканье.

Я подпрыгнул от неожиданности и ужаса и громко стукнулся головой о внезапно оказавшийся низким потолок. Гул наполнил помещение. Нечто в жиже с хлюпаньем отплыло к другому концу ванной и начало ещё более металлическим голосом ещё более жалобно поскуливать. Из-за стен начало доноситься гулкое скрипение и перестук.

Паника вернулась ко мне, а страх требовал лишь бежать. Куда? Единственный путь, какой мой воспалённый разум смог придумать — вниз, под ванну! Обратно! Я нырнул в тот лаз, из которого только что вылез, и стал протискиваться вперёд. Когда я лёг на бок и просунул руки вперёд, я вновь ощутил тот странный «толчок». Мир теперь наклонился в другую сторону, и, пожалуй, я был этому только рад. Теперь я полз на другом боку. Стены вновь стали повторяться, закрыв ванну со всех сторон. Я не останавливался, чтобы отдыхать или рассматривать мусор под ванной.

Пока я полз, мне казалось, что скрежещущие звуки преследуют меня, что вот-вот нечто схватит меня за ноги... Но, к счастью, никто не догнал меня, и я испытал колоссальное облегчение, когда за поворотом увидел кафельный пол моей ванной комнаты, освещённый ярким светом лампочек.

Выбравшись, я пошёл на балкон и курил там несколько часов. Я был покрыт невероятно толстым слоем пыли, шишка на голове болела, все суставы ныли, но мне было всё равно. К ванной я не подходил до вечера.

Когда пришли свои, я им ничего не сказал, только отшучивался на вопросы о том, где я выкопал столько пыли. Котёнок нашёлся: пока я был хрен знает где, он нагадил за сервантом и благополучно бесился на кровати. После этого случая лоток я переставил в туалет, и у котёнка уже не было проблем. У старшего (теперь) кота проблем не было никогда. А под ванну я напихал побольше мусора, чтобы никто не мог туда залезть или вылезти. Да и мыться в той ванной я старался пореже и с открытой настежь дверью. Вообще, я с тех пор остерегался закрытых пространств, оставлял окна открытыми, двери тоже. В новой квартире сделал стеклянный душ.

А сейчас, по прошествии времени, я думаю: то существо... оно мяукало как котёнок.

Оно заманивало котёнка. И когда туда залез я, я его напугал — оно не ожидало, что вместо маленького зверька к нему придёт большой человек.

Мне чертовски повезло, что оно не было готово к встрече с человеком.

Первоисточник: darkermagazine.ru

Автор: Максим Кабир

— Не выключай, пап, — смущённо попросил Саша, когда отец потянулся к ночнику.

Антон Журавлёв погладил сына по мягким волосам.

— Ты помнишь, что мы с тобой решили насчёт Бабая?

— Помню. Мы решили, что его нет.

— Тогда в чём дело?

Мальчик неопределённо повёл плечами и коснулся ссадины на лбу.

— Болит?

— Уже нет. Пап?

— Да?

— А тебе правда не снятся сны?

— Правда.

— Никогда-никогда?

— Разве что в детстве. Когда я был в два раза меньше тебя.

— Такой? — Саша растопырил большой и указательный пальцы. Отец подкорректировал расстояние между ними.

— Вот такой.

Мальчик тяжело вздохнул:

— Везёт тебе. Я бы тоже хотел не видеть снов.

— Глупости. Сны — это прекрасно. Это целый мир.

— Тебе-то откуда знать?

— Твоя мама рассказывала.

— Па?

— Да?

— Ты знаешь Песочного Человека?

«Ну вот, — ухмыльнулся про себя Антон, — неделю назад мы с боем выжили из шкафа Бабая, теперь на его смену пришёл новый монстр».

— Если он поселился в твоём шкафу, я буду брать с него квартплату. Нам и так тесно, без сказочных персонажей.

— Он не в шкафу, а во сне.

— Понятно.

Отец встал с кровати и подошёл к книжной полке. Провёл взглядом по корешкам детских книг.

— Ага, вот он.

Антон снял с полки увесистый чёрный томик, на обложке которого значилось: «Гофман. Сказки».

— Пожалуй, я заберу у тебя это пока.

— Мне они нравятся.

— Мне тоже. Но некоторые рассказы Гофмана чересчур взрослые. Я верну тебе их через пару месяцев, хорошо?

— Хорошо.

— И запомни, герой, в нашем доме тебе ничего не угрожает. Если тебе приснится какая-нибудь злюка, просто дай ей подзатыльник.

Саша заморгал, соглашаясь. Нижняя часть его лица уже была скрыта одеялом.

— Сколько раз тебя можно поцеловать? — поинтересовался Антон.

— Пять.

— Только пять? Я хотел тысячу пять.

— Ну, па, это же продлится до утра!

Отец засмеялся и поцеловал сына в переносицу разрешённые пять раз.

— Па?

— Да, Саша?

— А если я сделаю что-нибудь плохое во сне, ты будешь ругать меня?

Вопрос застал Антона врасплох.

— Не буду, — произнёс он. — Сны — это же понарошку.

— Хорошо, — сказал Саша. — Спокойной ночи, па.

— Спокойной ночи, милый.

* * *

— Ами выляли фифисоемо, — сообщила Олеся из ванной комнаты.

— Амумумумумоемо, — передразнил её Антон.

Олеся выплюнула зубную пасту, прополоскала рот и повторила:

— Я говорю, что Саша выглядит обеспокоенно.

— Немного.

— Он снова спит с включённым светом.

— Знаю. Его монстры должны платить нам за электроэнергию.

— Бабай вернулся?

— Его кузен. Песочный Человек.

Олеся вышла из ванной, массируя шею. Волосы забраны в хвост, мужская футболка прикрывает бёдра. Спальня наполнилась запахом шампуня и ночного крема.

— Какой человек? — переспросила она.

— Песочный. — Антон похлопал ладонью по томику Гофмана. — Читала?

— Нет.

— Опасно покупать детям книги, не зная их содержания.

— Но там же написано: «Сказки», — испугалась Олеся. — Это что, не для детей? Это порнуха?

— Не совсем, — засмеялся Антон. — Да не волнуйся ты. Книжка детская, но некоторые сказки уж очень мрачные. Например, «Песочный Человек».

— Я видела полнометражный мультфильм. Ему даже «Оскар» вручили.

— «Молчанию Ягнят» тоже вручили «Оскар». И не один.

Блестящее от крема личико Олеси напряглось.

— И каковы отличия мультфильма от первоисточника?

— Значительные. Песочный Человек — эдакий Фредди Крюгер без полосатого свитера.

— Час от часу не легче.

— Он приходит в детские спаленки и сыплет в глаза малышей специальным песком.

— Чтоб они спали. Знаю.

— Да, но только от песка глаза малышей лопаются, и те слепнут.

— Ты шутишь?

— Нисколько. А ещё Песочный Человек любит забираться под одеяла и воровать детей. Знаешь, зачем?

— Не хочу знать.

— Чтобы отнести их на Луну. Там у него гнездо, а в гнезде сидят его детёныши. Мерзкие существа с клювами. И угадай, зачем им нужны клювы?

— Давай остановимся.

— Правильно! Чтобы выклёвывать глаза малышей!

— Чёрт, Саша всё это читал?

— Успокойся. Тысячи детей это читали.

— Но не все из них после прочтения становятся лунатиками!

— Не думаю, что лунатизм Саши связан с Гофманом. Доктор сказал, что это возрастное и вполне обычное явление. Он сказал, что единичные случаи не должны нас тревожить.

— Вот как? Да ведь Саша чуть голову себе не разбил!

— Ты преувеличиваешь. Просто стукнулся о шкаф. Перепугал всех Бабаев, что в нём сидели.

— Я тебя ненавижу.

Олеся схватила книгу так, будто это была огромная жаба, и брезгливо бросила в недра тумбочки.

— И зачем люди пишут такие гадости?

— Во всех сказках есть элемент страшного, — голосом профессионального лектора произнёс Антон. — В оригинальной версии «Золушки» братьев Гримм злых сестёр наказывают, отрубая одной палец, а другой — пятку. У Шарля Перро в «Мальчике-с-пальчик» людоед режет глотки своим детям, в «Красных башмачках» Андерсена девочке ампутируют ноги. А вспомни Синюю Бороду, Серого Волка, Ведьму из пряничного домика, живую голову из «Руслана и Людмилы»... Страшные сказки нужны детям, они учат сопереживать, помогают трансформировать негативное в позитивное.

— Отделять добро от зла, — закончила за него Олеся. — Я понимаю. И всё равно, с глазами — это перебор.

Антон был вынужден согласиться.

— Хочешь, посмотрим кино, — предложил он, заглядывая в ноутбук. В браузере была открыта статья о сомнамбулическом состоянии у детей.

— Нет настроения. Мне завтра на девять к окулисту.

Пластиковая бутылка зашипела, открываясь. Олеся отправила в рот горстку таблеток и запила минералкой.

— С каких пор ты принимаешь снотворное? — вскинул брови Антон.

— Да это так... успокоительное. Последнее время ужасно не высыпаюсь. Кошмары снятся.

— Что снится?

— Не хочу говорить.

Антон не стал расспрашивать, зная, что в течение минуты она всё ему выложит. Не успел он выключить ноутбук, как Олеся сказала:

— Представляешь, мне снилось, что я съела Сашу.

— Здорово же ты проголодалась.

— Не смешно.

Олеся поёжилась.

— Извини. Но ведь он и впрямь очень сладкий.

— Ты чудовище.

— Не обижайся. Это всего лишь сны. И десять минут назад я говорил эту же фразу нашему сыну.

— Тебе легко рассуждать. Тебе сны не снятся.

— И снова дежа вю.

— Ты не знаешь, что такое вязнуть в асфальте, когда тебя догоняют; бежать, но оставаться при этом на месте, падать в пропасть...

Олеся наклонилась, чтобы поправить подушки. При этом подол футболки задрался, обнажив упругие, как и десять лет назад, ягодицы под полупрозрачными сиреневыми трусиками. Антон смотрел на попку жены с видом, с каким посетители галереи рассматривают картины мастеров эпохи Возрождения.

— Зато ты можешь быть уверена, что я тебе не изменяю даже во сне, — заметил он.

— Это очень мило с твоей стороны.

Олеся сняла линзы и улеглась в постель.

— И через сколько минут ты отрубишься? — спросил Антон, поглаживая её по ноге.

— На упаковке написано, через пятнадцать.

— Я успею трижды довести тебя до оргазма.

Олеся фыркнула:

— Что-то не верится.

— Проверим?

— Только быстро.

— Только так.

— Свет, — сказала Олеся после продолжительного поцелуя.

— Самая тяжёлая работа на мне, — проворчал Антон, вставая. Олеся задрала к потолку стройные ножки и стянула трусики, оставшись в одной футболке.

— Заглянешь потом к Саше?

— Загляну. Я посоветовал ему давать подзатыльники всякому приснившемуся монстру.

Антон щёлкнул выключателем, и комнату заполнил лунный свет.

— Жалюзи.

— Да, повелительница.

Он протянул руку к верёвке, опускающей жалюзи. Взгляд скользнул по окну. Рука застыла в воздухе.

— В чём дело, дорогой?

Антон не отвечал.

— Ты меня пугаешь.

— Там... там кто-то есть.

— Что?! — Олеся приподнялась на постели. — Ты имеешь в виду, у нас во дворе?

— Мне кажется, я видел кого-то под окнами.

— О Господи! Как он выглядел?

— Изогнутый клюв, мешок с песком за спиной...

— Надеюсь, ты понимаешь, насколько это не смешно.

— Ладно. Просто тень промелькнула.

— Скорее иди в кровать.

Антон нерешительно замялся.

— Чёрт...

— Что на этот раз? — вздрогнула Олеся.

— Я забыл занести в дом мангал.

— Ну и хрен с ним.

— Нет. Второй украденный мангал за год — я этого не перенесу. Пойду, проверю, кто там шляется.

Олеся села, подтянув под себя ноги.

— Никуда я тебя не пущу.

— Брось. Я только посмотрю.

— Но мы же...

— Я туда и обратно. Не хватало, чтобы бомжи решили, будто к нам можно ходить в гости.

Олеся недовольно надула губки.

— Ну, перестань. Я мигом.

— Возьми с собой телефон.

— Хорошо.

Он сунул мобильник в карман пижамных штанов.

— Не смей засыпать!

— Если ты успеешь за три минуты, у тебя останется ещё около трёх.

— Это моё время, детка!

Он вынырнул в коридор, поравнявшись с детской, прислушался. Саша, конечно, спал и, судя по благостной тишине, спал в кровати, а не на ходу, как в прошлый раз.

Телефонный звонок застал Антона на кухне.

— Журавлёв слушает.

— Где ты лазишь? — прошептала Олеся из трубки.

— Я только к дверям подошёл.

— Подошёл, и хватит. Теперь возвращайся.

— Мы, Журавлёвы, никогда не возвращались без мангала.

— Вы, Журавлёвы, возвращались даже без ботинок.

Она намекала на случай восьмилетней давности, когда студента Журавлёва друзья доставили домой, пьяного и босого.

— Случалось, — признал Антон, выглядывая в кухонное окно. Олеся дышала ему в ухо. Бродяг, по крайней мере с этой стороны дома, видно не было.

— Эй, — позвала жена, — ну, что там?

— Всё в порядке. А ты как?

— Засыпаю.

— Не вздумай. Что ты делаешь сейчас?

— Что делаю, блин? Тебя жду.

— А в чём ты?

— В футболке. По-прежнему.

— Ты не надела трусики?

— Нет.

— Грязная девчонка.

Он открыл двери и вышел из дома.

— На улице отличная погода. Луна, как в том фильме про оборотней. С Лоном Чейни-младшим.

— «Сумерки»?

— Ага.

— Что ещё видишь?

— Штакетник, который нужно покрасить к лету, качели, поливной шланг, песочницу... твою мать!

— Что? — встрепенулся голос Олеси.

— Соседский кот нагадил в нашу песочницу!

— Я говорила, что я тебя ненавижу?

— Десять минут назад. Кстати, мой любимый мангал на месте.

— Вот и чудесно. Возвращайся в дом. И трахни меня как следует.

— Боже. — Антон довольно ухмыльнулся. — Я лечу к тебе!

Он сунул телефон в карман и в этот момент краем глаза заметил какое-то движение. Резко развернувшись, он увидел тёмную фигуру, сворачивающую за угол дома.

«А вот и наш воришка», — хмуро подумал Антон.

Шурша тапочками, он двинулся вслед за незваным гостем. Задний двор представлял собой широкий участок, выложенный плиткой. Обычно Журавлёвы загорали здесь, или перебрасывались мячом, или устраивали пикники с друзьями. Луна осветила человека, стоящего спиной к хозяину дома, лицом к увитому виноградником забору.

Пальцы Антона сжались в кулак. Сердце застучало сильнее.

— Эй, — окликнул он гостя.

Человек — мужчина — не сдвинулся с места.

Антон нервно покрутил шеей.

Бродяга или грабитель давно перепрыгнул бы через забор и дал дёру, но ночной визитёр стоял как истукан, не реагируя на появление законного домовладельца.

— Эй, ты!

В голове Антона промелькнула мысль — вернуться в дом и вызвать полицию, но тут луна скинула с себя последние клочки облаков, оставшись полностью голой, и Антон смог отчётливо разглядеть гостя.

Средний рост, плотное телосложение, всклокоченная копна иссиня-черных волос. Тёмная футболка, ниже — семейные трусы, ещё ниже — высокие, до середины голени носки. Ни брюк, ни обуви.

— Коля? — озадаченно спросил Антон.

* * *

Николай Суханов был ближайшим соседом Журавлёвых. Всегда улыбчивый и радушный, он работал в глянцевом журнале и делал ежемесячные пожертвования умственно отсталым детям. Сам он детей не имел, находился в разводе и жил один в большом двухэтажном особняке. Впрочем, от одиночества тридцативосьмилетний Суханов не страдал: Журавлёвы давно потеряли счёт подружкам, которых водил к себе любвеобильный сосед.

— У Суханова новая пассия! — сообщала Олеся за ужином.

— Блондинка?

— Не-а! Рыжая.

— Чёрт! — Антон нехотя отдавал жене сотенную купюру.

Девушки были без ума от Суханова. Что до Журавлёвых, те искренне симпатизировали соседу и часто устраивали совместные барбекю.

* * *

Это было совсем не похоже на Колю: заглянуть в гости ночью, да ещё и без брюк.

Облегчение сменилось обеспокоенностью.

— Коль, что-то случилось?

Суханов не отреагировал, словно не слышал его.

Антон подошёл к соседу вплотную и прикоснулся к его плечу. Суханов повернулся, или, скорее, Антон сам развернул его, не прилагая усилий.

Лицо соседа было каким-то вялым и слегка одутловатым, изящные черты оплыли, а приоткрытый рот делал его похожим на тех детей, которым он каждый месяц посылал деньги. Но в целом он выглядел умиротворённо.

— Да что с тобой, дружище?

Суханов смотрел сквозь Антона и по-прежнему молчал. Луна отражалась в его остекленевших глазах. Такой же пустой взгляд, такие же предельно сузившиеся зрачки были у Саши, когда тот вздумал прогуляться по дому позапрошлой ночью.

Антона озарило.

— Чувак, да ты же дрыхнешь!

Коля оставался безучастным.

— Вот это дела, — по-ребячески заулыбался Антон, обходя соседа с разных сторон. — Ты спишь, как сурок! У меня на заднем дворе.

Он не ожидал, что Суханов ответит, но ответ последовал:

— Красное, — сказал сосед тусклым голосом.

— Ты что, ставки делаешь, что ли? Ты слышишь меня, друг?

Суханов невнятно замычал. Кажется, на «красном» его речевой запас закончился. Антон вспомнил слова доктора: лунатиков нужно осторожно вернуть в постель и ни в коем случае не будить.

— Постой-ка здесь, хорошо?

Суханов согласно вздохнул. Антон отошёл от него на несколько шагов и достал телефон.

Пришлось подождать полминуты. Сначала из трубки раздалось неразборчивое бормотание, потом усталое «ты где?».

— На заднем дворе. Угадай, кого я здесь встретил?

— Да откуда же я...

— Колю Суханова, старого бабника.

— Суханова? Что он там делал?

— Вот это самое интересное. Он здесь спал. Он и сейчас спит.

— Он что, пьян?

— Не думаю. Кажется, он лунатик. Как Саша. Слушай, странное получается совпадение. А ты уверена, что Саша мой сын, а не соседский?

— Как смешно.

— Спасибо.

— Ты скоро?

— Я же не могу бросить его здесь. Нужно отвести бедолагу домой.

Олеся зевнула и констатировала:

— Я тебя не дождусь. Веки слипаются, вот-вот выключусь.

Антон покосился на соседа. Тот смотрел в пустоту и едва заметно раскачивался взад-вперёд.

— Ложись спать, — вздохнул Антон. — Отложим наши планы на завтра.

Он не расслышал, что ответила жена. Трубка замолчала.

— Ну что. — Антон хлопнул в ладони. — Пошли, уложу тебя в кроватку!

Он взял Суханова под локоть и повёл к калитке. Лунатик не сопротивлялся. Антон заметил, что походка Суханова Дремлющего в корне отличается от походки Суханова Бодрствующего. Первый делал маленькие неуверенные шажки, в то время как второй ходил быстро и размашисто.

От скуки Антон заговорил с соседом:

— Перепиши на меня свой дом, а? Ну, правда, Коль, зачем тебе одному такая площадь? Мы тебе выделим комнату, будешь жить, как у Бога за пазухой. Кстати, мы с Олесей делаем ставки на твоих любовниц. Блондинка-брюнетка, фигура... Олеся меня обыгрывает пока. Она вообще считает, что тебе надо жениться. Ну вот, мы почти на месте.

Они пересекли дорогу, вошли в открытые ворота Сухановского имения. Дверь особняка также была открыта.

— Добро пожаловать на базу.

Суханов шагнул в гостиную на негнущихся ногах, прижимая руки к туловищу, будто изображал робота.

— Где мы? — спросил он, не предавая вопросу эмоциональной окраски.

— Мы дома. Вернее, ты дома. И я тоже не прочь поскорее попасть к себе. Ты знал, что сорвал мне секс?

— Секс. Красное.

— Точно, — хмыкнул Антон. — Казино и девушки.

Выходя гулять, Суханов оставил включённым свет на кухне, и его хватало, чтобы не искать выключатель в гостиной. Жёлтая полоса света падала прямо на обеденный стол. Два хрустальных бокала и пустая бутылка из-под дорогого вина свидетельствовали, что сегодня хозяин дома принимал гостей.

— Мы одни? Здесь больше никого нет?

Коля утвердительно замычал.

— А где твоя подружка? Неужели продинамила? Теряешь хватку, старик, теряешь!

Суханов попытался свернуть на кухню, но Антон мягко остановил его и подтолкнул к лестнице:

— Сперва спать, потом всё остальное.

Без особых трудностей он отконвоировал лунатика в его спальню. Здесь также был включён свет. Прежде чем войти, Антон постучал: а вдруг у Коли гостья, которая проспала все его ночные путешествия?

Спальня была пуста.

Антон, впервые оказавшийся здесь, скользнул взглядом по изысканной мебели, телевизору с завидной диагональю экрана, по развешенным на стульях вещам. В глаза сразу же бросились два предмета гардероба: блестящая кофточка и чёрный кружевной бюстгальтер.

Чувствуя, что увидел то, что не должен был, Антон отвёл взор. Наличие женской одежды (в отсутствии самой женщины) могло иметь простое объяснение, а могло указывать на особенности сексуальных предпочтений Суханова. В любом случае, Антона это не касалось.

Коля между тем сам сел на кровать и стал изучать свои ноги. Он вступил во что-то, разгуливая по двору: носки на пятках были бурыми, цвета запёкшейся крови.

— Эй, дружище, ты не поранился?

Суханов мотнул головой.

— Ничего не болит?

Суханов повертел стопой и спросил отчётливо:

— Это ведь просто сон, да? Просто такой сон?

— Сон и ничего больше.

— Хорошо.

Суханов лёг на бок, свернулся калачиком и затих.

«Ну и дела, — думал Антон, покидая спальню. — Доктор говорил, что Саша перерастет стадию сомнамбулического сна. А вдруг он так и будет бродить во сне всю жизнь, изредка забредая к соседям в одних трусах? Олеся права, нужно отнестись к проблеме серьёзнее».

Антон пересекал гостиную, когда заметил на паркете тёмные следы. Следы, оставленные испачканными носками, шли из кухни к входным дверям. Вне всяких сомнений, это была кровь.

Что-то — но нет, не любопытство — заставило Антона остановиться на пороге яркого электрического света. Взгляд, как пущенная по воде галька, прыгнул с одного красного пятна на другое — и дальше, пока не достиг целой лужи красного.

Кровь вытекала из-за холодильника.

Молоток лежал рядом. Кухонный молоток для отбивания мяса.

Медленно передвигая ставшие ватными ноги, Антон пошёл по кухонному кафелю. Молоток фирмы Gipfel поблёскивал нержавеющей сталью. Отличный молоток, эксклюзивный дизайн, кровь и длинные светлые волосы, прилипшие к насечкам.

Он ставил на то, что следующая подружка Суханова будет блондинкой, и он выиграл сотню.

Блондинка, одетая в одни трусики, сидела за холодильником, привалившись к стене. Ноги подогнуты, руки свешены на бёдра. Маленькие груди лоснятся от красного, пахнущего железом, вытекшего из неё...

— Боже мой, что с вами? — вскрикнул Антон, хватая девушку за плечи. Её голова безвольно повернулась, раскрыв страшную рану цвета растоптанного вишнёвого пирога. Височная кость провалилась внутрь, из пролома торчали мелкие осколки черепа. Мёртвые глаза девушки смотрели в пол.

Антона вырвало картофелем и рыбным суфле.

* * *

Она, эта несчастная девушка, не успела даже испугаться.

Она проснулась, когда Суханов встал с кровати. Пошла за ним, окликая по имени. Застала его на кухне — он стоял спиной к ней, да, он стоял лицом к вешалке, держащей кухонные инструменты.

— Ты чего, Коленька? — спросила она и, может быть, прикоснулась к нему.

Он спал, он просто спал, но он сорвал с крючка молоток фирмы Gipfel, развернулся и одним ударом вышиб ей мозги. А потом стоял над ней в луже крови и думал «Какой дикий сон. Интересно, что мне приснится дальше? Прогулка к соседу?».

Так всё и было — сцена пронеслась в голове Антона, будто он присутствовал при ней.

Красное.

Много красного.

— О Господи, — простонал он. — Что ты наделал, Коля?

Антон представил, как несколько часов назад Коля Суханов пил вместе со своей будущей жертвой вино, как расточал комплименты, улыбался белоснежной улыбкой. Как они поднимались в спальню, целуясь на ходу. Он представил самое жуткое: Суханова, когда тот проснётся и узнает, что натворил.

Антон, шатаясь, вышел в гостиную. Слёзы застилали его глаза. Непослушные пальцы набрали номер полиции. Занято.

— Что за чёрт...

Антон не слышал шагов, и лишь когда алюминиевый стул в стиле хай-тек ударил его по спине, он понял, что Суханов Дремлющий вернулся.

Антон вскрикнул: не столько от боли, сколько от неожиданности.

Бледное лицо Суханова сохраняло беспечное выражение, крохотные зрачки смотрели на Антона без всякой злобы. Его разум продолжал пребывать в краях Морфея, а тело разгуливало по дому, травмируя соседей стульями и убивая подружек.

— Коля, послушай меня внимательно, — Антон говорил громко и настойчиво. — У тебя проблемы, Коля. Ты совершил преступление. Сейчас ты должен проснуться. Ты должен помочь мне и...

Суханов ударил его стулом. Алюминиевая спинка врезалась в скулу. На этот раз было больно. Очень.

— Это просто сон, — сообщил Суханов спокойно. — Сон и ничего больше.

— Нет, Коля...

Антон попытался подойти к соседу, но тот вновь ударил его: прямо в лоб. Комната закружилась вокруг Антона, потолок и пол поменялись местами. Он упал на стол, скатился лицом в паркет. Рядом разбились бокалы, загрохотала винная бутылка.

«Этого не может быть, — пронеслось в голове Антона. — Лунатики не в состоянии делать такие вещи!».

Но, вопреки всему, что было написано про сомнамбулизм в Интернете, Суханов, и не думавший просыпаться, снова накинулся на него. Совладелец глянцевого журнала, душа компании и просто хороший собеседник, вцепился в волосы Антона одной рукой, а другой сдавил его шею.

Перед глазами Антона поплыли багровые круги, сквозь которые он видел припухшее от сна умиротворённое лицо. Мир сузился, воздух едва проникал в передавленную гортань.

— …аснись, — прохрипел Антон и вонзил ногти в бедро Суханова, надеясь разбудить его. Но и это не подействовало.

Сосед на секунду ослабил хватку лишь затем, чтобы отвести назад голову и ударить Антона лбом в центр лица.

Захрустели, ломаясь, хрящи, горячая боль хлынула в горло.

Суханов смотрел на него рассеянно. Теперь и его лицо было в крови: в крови Антона.

— Песочный Человек хочет, чтобы я убил тебя, дружище, — сказал Суханов Дремлющий. — И я думаю, что тоже этого хочу.

Антону было слишком больно, чтобы он мог осознать сказанное, к тому же руки лунатика опять сомкнулись на его шее. Конечности Антона конвульсивно задёргались, ногти царапали паркет. Что-то острое кольнуло его ладонь. Сталь. Маленький стальной предмет. Спираль. В последней попытке спасти свою жизнь он сжал находку в кулаке — так, чтобы остриё торчало между пальцев — и ударил Суханова.

Штопор, которым несколько часов назад была откупорена бутылка вина для романтического свидания, воткнулся в горло лунатика прямо под гландой. Руки Суханова разжались. Приоткрытый рот выпустил мычание и красный пузырь слюны. Кровь хлынула из раны. Лицо сохранило маску полного нейтралитета.

Кашляя и отплёвываясь, Антон столкнул с себя Суханова и поднялся на ноги. Он был весь в крови: своей, соседской. Разбитый нос свистел. Что он скажет Олесе и сыну? Как объяснит всё это?

Суханов лежал на полу, разглядывая потолок немигающими глазами. Лишь тихое бульканье подтверждало, что он ещё жив. Антон нашёл на кухне скотч и заклеил горло соседа липкой плёнкой. Бульканье прекратилось.

— Мне немного больно, — сказал Суханов.

— Мне тоже, вонючий ты ублюдок. Лежи смирно, сейчас я вызову «Скорую».

— Хорошо.

«Это совсем не похоже на лунатизм, — подумал Антон, выплёвывая сгусток крови. — Это какое-то грёбаное бешенство!».

Он вывалился из соседского дома, прижимая к уху телефон. Луна, как и прежде, правила на небе, необычайно большая, идеально круглая.

— Почему вы не отвечаете, мать вашу! — в сердцах выкрикнул Антон.

Два выстрела громыхнули где-то поблизости. Одновременно дом на другой стороне улицы, дом Виджаевых, оглушительно взревев, разорвался. Стены рухнули, выблёвывая на асфальт труху быта, искорёженный газовый котёл кусками вылетел на газон, крыша ввалилась, а на её месте расцвёл бутон огня.

Антон так и застыл, озарённый всполохами пожара. Короткие гудки сигналили в его ухо из телефона.

— Там же были дети, — прошептал он. — Трое детей...

Пламя шелестело гигантским знаменем, повсюду валялись пылающие ошмётки. Квартал превратился в нарядную ёлку на празднике Катастрофы.

«А вдруг я сплю, и всё это сон? — подумал Антон. — Вдруг сны именно такие? Ведь в реальности люди должны были бы выбежать из своих домов, хотя бы включить свет…»

Но расцвеченная огнями улица крепко спала, и Антон был один на один с ужасом, который становился всё иррациональнее.

А потом появилась она: женщина лет сорока с трубочками бигуди в волосах, в развевающейся на ветру ночной сорочке. Она брела по тротуару, слепо таращась в пустоту, и повторяла:

— Они не хотели спать. Их так сложно уложить. Они должны были уснуть...

Антон выронил телефон и побежал.

Не к женщине, которая спала, ходила во сне и зачем-то несла в руках окровавленный тесак.

Он побежал к своему дому, туда, где сейчас спала его семья, его маленький Саша, его красавица-жена.

— Олеся! — завопил он, врываясь в прихожую. Из ноздрей сочилась кровь, но он глотал её, не замечая. — Олеся, проснись!

Он едва не упал на кухне, схватился за холодильник.

— Олеся, Саша, вы меня слышите?

* * *

«Если я сделаю что-нибудь плохое во сне, ты будешь ругать меня?» — спросил его Саша. Вопрос в том, насколько плохое? Имел ли он в виду убийство подружки молотком для мяса или подрыв газовых котлов?

Ещё один взрыв сотряс стёкла, но Антон не остановился. Он бежал по коридору к открытым дверям их с Олесей спальни, к закрытой и запертой двери в детскую.

Неистово яркий лунный свет лился в дом сквозь окна, трещины и зазоры, будто там, на Луне, дети Песочного Человека щёлкали клювами, требуя больше вкусных человеческих глаз.

— Олеся, проснись! — закричал Антон.

«Представляешь, — сказала она ему, — мне снилось, что я съела Сашу».

Антон заколотил в двери детской, размазывая по деревянной поверхности кровь. Там, за дверью, кто-то жевал и жадно глотал куски мяса.

Я проснулся сегодня без одной руки. Меня это не шокировало — мне откуда-то известно, как жить с одной рукой, я привычно и проворно управляюсь без помощи исчезнувшей конечности. В общем, я вроде как обычный инвалид с большим стажем. Если бы не одно «но»: вчера у меня, чёрт возьми, было ДВЕ руки, я знаю это. Я отчётливо помню, как накануне пользовался ими обеими. А культя давно зажившая и гладкая. Мне психиатр нужен? Или что-то произошло? В животе странное ощущение. Пока никому не звонил, жду родственников. Я в ступоре...

Первоисточник: http://barelybreathing.ru

Почему-то вспомнилось, как в детстве (ну, года полтора-два, видимо, было) дома играл с какими-то круглыми белыми шариками, размером с пять копеек. Потом позже даже фотографии видел себя, играющего с ними. Ещё позже стало интересно, спросил родителей: а что за шарики, куда подевались, выкинули? Отец удивился: мол, что за шарики, это не шарики, а дефекты фотографии.

* * *

У нас на кухне стоял белый сервант. Там, за стеклом, были разные баночки с приправами, бумажки какие-то, много всякой ерунды. Сервант был старенький, подкашивался и осыпался потихоньку. Потом я уехал в другой город, поступил в универ. Где-то через полгода приехал домой, а серванта уже не было. Подумал, выбросили. Потом как-то разругался с родителями. Не помню, из-за чего, вроде стол выбросить хотели из моей комнаты, и купить новый. И привёл в пример сервант: мол, сервант выбросили, а взамен так ничего и не купили. А они — какой сервант? И знаете, не так спросили, вроде: «Какой сервант? Не знаем никакого серванта, не было серванта никогда, дурик», что можно было бы расценить как понимание, о чём я говорю, и отшучивание, а спросили так, будто и в самом деле не понимают, о чём я.

* * *

В кладовке, опять же в детстве, помню, были зелёные обои. На стенах были полочки с разными закатками, старыми газетами, инструментами, на полу лежала гора спецовок, старых шуб, всяких телогреек. И вот однажды удалось закопаться в них и добраться до противоположной стены. А там те самые зелёные обои отслоились, и за ними была доска, которую я открыл как дверь. За доской была маленькая комнатка, как раз мог пролезть туда. Ничего особенного, там было пусто и пыльно, рисовал там фломастерами на стенах. И что самое смешное, в более позднем возрасте разгребал вещи в кладовке, и наткнулся на ту дальнюю стену, и не было там отслоившихся обоев, и доски тоже не было.

* * *

Мне одно время повадилась звонить тетка и настойчиво спрашивать Татьяну Петровну. И утверждала, что час назад она (Татьяна Петровна) ей отсюда звонила. Номер и код города совпадали с нашим телефоном. На двенадцатый раз тетка попросила меня посмотреть в окно и сказать, что я вижу. Школу и гостиницу «Салют». Вот от гостиницы тетку и перемкнуло. Уточнила, в Киев ли она звонит (в Киев, в Киев, сказано уже было) и больше не звонила.

* * *

В детстве каждое лето мы с родителями ездили к бабушке. Была долгая, час-полтора, стоянка между станциями. Вдоль рельсов были дачи, одна из них принадлежала друзьям моих родителей, которые как раз вскапывали в то время огород. Взрослые обрадовались встрече, долго разговаривали, я бегала вокруг и страдала фигней. Однажды я заговорила об этой с матерью. Потом уточнила у отца. Нет у них по маршруту поезда никаких знакомых, и не было никогда, и поезд столько между станциями никогда не стоял.

* * *

Помню, как однажды я возвращался с матерью с дачи. Мне было года четыре. И мать, знающая о моей любви к насекомым, решила мне показать «жучков», которых заприметила на росшем рядом дереве. Она меня взяла на руки, свернула с дороги в росший вокруг лес. На ветке, которую она мне показала, сидело... мои воспоминания выдают картинку существа, похожего на кучку чёрных, блестящих дисков. Как будто кто-то вырезал пятачки из пластмассы, покрыл их лаком и слепил в кучу. Размер существа был примерно с кулак матери. Когда мать коснулась пальцем этого, то оказалось, что их двое, и они сидят рядом. Один из «жучков» полетел вправо, вибрируя чёрными пятачками и издавая тихий гул. Через несколько секунд улетел и второй.

Моему детскому сознанию вид «жуков» не показался странным. После я несколько раз мечтал поймать такого «жука», и засушить для коллекции. Вспомнив же это сейчас, я понимаю — подобных существ просто не может быть в природе.

Первоисточник: barelybreathing.ru

Звон разбивающегося стекла и грохот прервали мой сон. Звук был прямо над ухом. Вскочив с кровати, я стал озираться в темноте.

Всё было тихо.

Включил свет. На часах полпятого утра. За окном черно. Очень. В окне не видно отражения комнаты. Тут до меня дошло, что окно-то и разбито. Так и есть: на полу лежали осколки. «Как?» — задал было я себе вопрос, но в следующую секунду в окно влетел кирпич и врезался в стену в полуметре от моей головы. Отскочив в сторону и осмотревшись, я понял, что это уже второй: первый, разбивший окно, лежал в центре комнаты, второй у стены.

Конечно, наш район был не самый спокойный, и у нас тоже водились всякие гопники… Но всё это блекло перед тем фактом, что я жил на седьмом этаже.

Третий кирпич влетел в окно под углом. Я в это время отошёл к стене сбоку. Он пролетел у меня перед носом. Не было времени испугаться, лишь мелькнула мысль «теперь ближе».

Недолго думая, я вышел из комнаты и пошёл к телефону на кухне. Пока я вызывал милицию, ещё два камня влетели в то окно. Оба пролетели через дверь в коридор. Оба срикошетили от стен в мою сторону.

Пока я рассматривал последние кирпичи в коридоре, новый кирпич, пролетев через дверь и как-то хитро отрикошетив от стены, влетел мне в живот. Его скорость была не очень большой, так что я продышался раньше, чем прилетел ещё один, и ушёл с его траектории.

* * *

Пришли соседи. Грохот успел перебудить весь дом. Теперь все столпились у меня в прихожей и, после недолгой перепалки, стали наблюдать, как по квартире летают кирпичи. Теперь они рикошетили по два-три раза и долетали до прихожей. Было не по себе.

В перерыве между кирпичами я сбегал и закрыл дверь в комнату. В неё тут же ударил кирпич. Второй ударил по стене рядом. Третий разбил люстру в комнате. Грохот в комнате продолжался некоторое время. Соседи уже откровенно глазели на мою квартиру и на меня.

Внезапно всё стихло. Грохот кирпичей прекратился. Подождав минут десять, я решил заглянуть в комнату.

Я приоткрыл дверь буквально на щёлку, и в тот же миг что-то прилетело мне прямо в лоб.

Когда я очнулся, в квартире уже был наряд милиции. У меня на лбу лежал пакет со льдом, под пакетом росла здоровенная шишка, лицо было украшено кучей царапин. Очевидцы говорят, что целый кирпич через щёлку в двери пролететь не мог, но он летел так быстро, что лопнул на мелкие кусочки, и через щель пролетела настоящая струя осколков. Милиционеры спокойно ходили в моей комнате, на полу лежали груды кирпичей. Было тихо.

Я было подумал, что всё кончено, но, как только я подошёл достаточно близко к своей комнате, по ней с гулом пронеслось три кирпича. Один угодил в плечо стоявшего в двери милиционера, убрав его из прохода. Два других полетели по коридору в мою сторону. Я успел прикрыться руками, кирпичи оставили на них пару болезненных синяков.

Милиционеры побежали на улицу искать хулиганов, попутно пообещав вызвать подмогу.

Я сидел на кухне. Остальные, сообразив, что кирпичи летят только в меня, смелой толпой пошли к тому окну. Через некоторое время я услышал возглас удивления. Прибежали соседи, начали громко рассказывать: оказывается, за разбитым окном не было нашего района. Там было абсолютно черно, в то время как на улице уже светлело. Все начали это обсуждать. Кроме меня. Моя башка раскалывалась. Раздался звон, ругань. Кто-то из соседских мальчишек додумался одним из кирпичей разбить окно на балконе, за что ему уже драли уши. Но окно на балконе стало таким же, как окно в моей комнате — чернота.

И из него тут же прилетел кирпич, и по прямой (балкон был аккурат в конце коридора) долетел до кухни. К счастью не до меня — он ударил по спине соседа сверху.

Через некоторое время вернулась милиция. Человек восемь. Все смотрели в окна и оживлённо обсуждали чудеса. На меня смотрели сочувственно.

Приехала скорая, меня осматривали врачи. Вместе со скорой приехали ещё какие-то люди. Милиция было попыталась их выдворить, но те, показав какие-то документы, сами выдворили милицию.

Пока меня несли в машину скорой, эти люди выгнали всех из квартиры и повесили откуда-то взявшуюся железную сетку на оба жутких окна.

Меня повезли в больницу. Сказали, сотрясение мозга.

* * *

Не знаю, сколько я отсыпался, видимо, долго. Когда пришёл в себя, увидел в палате одного из тех странных людей. Он сказал, что он из организации, занимающейся подобной чертовщиной, и долго меня расспрашивал. Я постарался ответить максимально точно. Когда расспрос был закончен, человек сказал, что они заберут мои окна. Он достал из кармана какой-то баллончик. Я хотел что-то сделать, но у меня ещё было мало сил. Он быстрым и уверенным движением прыснул мне в лицо каким-то газом…

* * *

Прошло больше двух месяцев с тех пор, как хулиганы ворвались ко мне в дом и избили меня, попутно разгромив дом и разбив все окна. В доме сияли новенькие окна, нашлась какая-то оконная компания, которая в качестве рекламы делала бесплатные окна жертвам вандализма. Я уже более-менее пришёл в норму. Предстояли приятные выходные.

Меня разбудил жуткий грохот и звук бьющегося стекла. Вскочив с кровати и включив свет, я стал искать источник шума. Одно из новеньких окон было разбито, на полу лежал кирпич.

Я наполовину якут. Мать — русская, и вырос я с родителями в крупном городе, но дед по отцу — прирождённый охотник. Он охотился с 11 лет и даже сейчас, хотя у него давно есть свой дом и семья, в лесу он проводит времени больше, чем дома.

Полтора года назад я снова приехал к ним где-то в июле, и как раз когда я был в дороге, дед по пьяни навернулся в незакрытый погреб и сломал ногу. Пока он лежал в больнице в городе (за 150 километров от нас), я остался один с бабушкой без Интернета и постепенно начал лезть на стену от скуки. Чтобы заняться хоть чем-то, решил уйти в лес с ночёвкой, взял бутыль воды, рюкзак, еды, маленькую дедову палатку и дедов же «Иж». Отправиться решил туда, где ещё не был. Поблизости почти всё уже было исхожено и знакомо, поэтому решил проехать на мопеде по старой заброшенной дороге, которая вела к какой-то нерабочей уже лесопилке (или не лесопилке, я ни разу не доезжал до конца).

Я собирался отправиться на рассвете, но не представлял, в каком плачевном состоянии был мопед. Пока я вытащил его из гаража, оттёр от мышиного помета, нашёл, где у деда бензин и убедился, что всё работает, уже почти настал полдень.

Дорога была заросшая, но только поначалу. Ехал, пока не устал. Когда надоело, нашёл подходящий овраг вдоль обочины и на всякий случай затащил туда мопед. К этому моменту я намотал почти 18 километров. Убедившись, что мопед не видно с дороги, привалил ветками и запомнил место — дорога тут переваливала через небольшую сопку, деревьев вдоль дороги не было последние полтора километра, и видно было этот пригорок издалека.

Примерно через час, переваливая через очередной бугор, я увидел просто потрясающе красивый берёзовый лес. Он был в низине, и я видел, где он начинается и где заканчивается. Около двух километров в длину и около одного в ширину. Вокруг было пустое пространство, где не росло даже кустарников, но впечатлили меня две вещи.

Во-первых, насколько я мог видеть, во всём лесу не было никаких деревьев, кроме берёз. Во-вторых, вершины деревьев формировали настолько гладкую, почти идеальную поверхность, словно каждый год над леском проходило гигантское лезвие и убирало все макушки, которые вырастали слишком высоко. Если бы не неровные края этой рощи и расположение в дремучем безлюдье, можно было бы предположить, что это одно из тех искусственных насаждений, которые так любили делать в советские годы. Я сразу понял, что именно там я поставлю палатку, хотя изначально собирался пройти дольше.

Более грибного места мне не доводилось видеть в жизни. Я даже не пытался специально их высматривать — грибы сами бросались в глаза. Собирать их я не стал — вдруг перепутаю съедобный с ядовитым, — но решил запомнить место и вернуться позже не один.

Спустя какое-то время я понял, что иду уже очень долго и, должно быть, прошёл уже полтора из тех двух километров, что лес тянулся вдоль. Только сейчас я обратил внимание, что не встретил по дороге ни белки, ни даже пролетающий птицы с тех пор, как пошёл пешком. Так как неважно было, где разбивать палатку, я решил вернуться и устроить лагерь в полукилометре от места, где вошёл в лес.

Спустя, может быть, десять минут я наткнулся на необычное место — тридцать берёз росли в три ровных ряда по десять штук, настолько ровно «по решётке», что по ним можно было сверять строительные инструменты. Я снова вспомнил свою мысль про искусственные лесопосадки, но неясно было, почему ровно посажены только тридцать деревьев посреди самого леса, когда все остальные растут как попало. Тут я обратил внимание, что слышу шум то ли ручья, то ли ключа. Оглядевшись вокруг, я не смог заметить ничего, похожего на ручей. Минуты две я ходил вокруг деревьев и крутился, пытаясь определить, откуда шёл звук, но так и не смог. Я решил, что здесь в низину стекают грунтовые воды, и это шум подземного потока.

А потом я увидел девушку.

Сам я считаю, идеальных людей не существует, но она определённо была близка к моему понятию идеальной женщины. На ней были сандалии, монотонное светло-синее платье и браслет — я так и не понял, из чего. Нет, не якутка — очень даже славянской внешности. Она вышла из-за дерева, сказала: «Здравствуй», — и назвала своё имя. Я назвал своё имя в ответ. Она спросила, что я делаю в лесу. Я ответил, что пришёл отдохнуть. Она засмеялась и спросила, один ли я. Я ответил, что один. Она спросила, не сбежал ли я из дома, и засмеялась снова. Я ответил, что нет, не сбежал. Она сказала: «Значит, твои родители знают, что ты здесь?». «Бабушка и дедушка знают», — сказал я. Она сказала, что ей пора и опять начала смеяться. Я спросил: «Куда?». Её смех резко оборвался, она посмотрела прямо на меня, развернулась и без спешки побежала прочь, скрывшись за деревьями.

Когда она исчезла из виду, на меня накатило. Во-первых, чувство было будто после чёрной пьянки, когда открываешь глаза и от произошедшего вспоминаешь только фрагменты, да и то только тогда, когда тебе о них что-то напомнит. Я не мог вспомнить её имя, хотя знал, что произносил его дважды, не помнил, почему соврал, что бабушка и дедушка знают, где я. Во-вторых, было непонятно, что она делает в лесу без рюкзака и вещей и куда она убежала. В-третьих, была ли она вообще? Пару минут я озирался по сторонам, пытаясь заметить между деревьев что-нибудь. Я не был уверен на тот момент ни в чём. Потрогал свой лоб на предмет солнечного удара. В итоге убедил себя, что это фальшивое воспоминание, и пошёл дальше. Настроение стало паршивым.

Пройдя десять минут, я выбрал место, бросил вещи и стал собирать хворост. Разведя огонь, я вскрыл банку тушёнки, разогрел её и поел горячего. Стало веселее. Разбил палатку, заварил чаю в железной кружке, дал ногам отдохнуть.

Чуть позже, когда я допил чай и разминал затёкшие голени, она появилась снова. Я снова не мог реагировать так, как должен был бы, наверное, реагировать в такой ситуации. Она спросила, не скучно ли мне, я ответил, что нет. Она засмеялась и сказала: «Верю. Мне тоже не скучно». Затем сказала, что больше всего она любит ночное время суток, потому что ночью в лесу далеко слышно всё, что происходит, и никто не мешает. Я ничего не ответил. Она помялась на месте, затем заметила палатку и спросила: «Это здесь ты собираешься сегодня спать?». Я кивнул, но промолчал. Она улыбнулась, закусила губу и полезла внутрь. Вскоре из палатки донеслось какое-то неразборчивое ворчание. Я встал на колени, просунул в палатку голову — там никого не было...

Я пришёл в себя, стоя перед расстеленным в палатке спальником на коленях с вывалившимся из расстёгнутых штанов вялым половым органом. В панике выскочил наружу, застегнул штаны и стал нервно оглядываться вокруг — никого и ничего. У меня тряслись руки, в голове была мысль: «Я не знаю, что за чертовщина здесь происходит, но надо делать ноги». Сомнений в том, что что-то действительно случилось наяву, больше не было, все планы о ночёвке отменялись. Времени до темноты было не слишком много, но я должен был успеть, как минимум, добраться до дороги, если не задерживаться. У меня тряслись руки. Я первый раз за весь день зарядил ружьё, собрал палатку и рюкзак и самым быстрым шагом, на какой был способен, двинул обратно туда, где я вошёл в лес. Что это за девушка? Чего она от меня хочет? Что случится ночью? Я не понимал, что происходит, но был более чем уверен, что во всём виновата эта странная девушка, если она вообще человек...

Почти сразу я увидел её снова и остановился. Она стояла метрах в пятнадцати, держась за дерево, с улыбкой на лице. Отойдя от него, она стянула через голову платье, швырнула его на землю, засмеялась, помахала мне рукой и снова исчезла за деревьями. Когда после этого я пришёл в себя, мне в голову пришли одновременно все истории про суккубов, банши и особенно про блуждающие огоньки, которые заманивают путников на верную гибель в лесах и на болотах. Я рванул бегом, но быстро выдохся и перешёл на быстрый шаг. Я спешил изо всех сил, но, думаю, прошёл это расстояние медленнее, чем на пути в эту сторону, потому что постоянно оборачивался и оглядывался, озираясь по сторонам.

Когда я увидел светлые просветы между деревьями, то чуть не расплакался, но когда до границы леса оставалось метров тридцать, встал как вкопанный. Я долго не двигался, а когда пришёл в себя, понял, что простоял на месте, не шевелясь, как минимум полчаса. Мой ужас в тот момент, когда я это осознал, невозможно передать. Эти тридцать метров, на которые я пялился последние тридцать минут, я пробежал, как мне показалось, в три прыжка. Выскочив из леса и отбежав на пару сотен метров, я повернулся и остановился отдышаться. Лес шелестел, как может шелестеть любой лес, в котором не произошло ничего стоящего упоминания.

Больше времени тратить было нельзя, и я направился к дороге. По пути ничего не произошло, кроме волчьего воя, который я услышал вдали. Волки — серьёзная проблема в Якутии и главная причина, почему я взял с собой ружьё. Но вой раздавался издалека, и причин волноваться о мохнатых тварях не было.

Я добрался до дороги, забрал мопед и поехал обратно. На полпути я остановился перекусить. Полез в рюкзак за ломтём вяленого мяса и нащупал мягкую ткань, которой там не должно было быть. Когда я вытащил из рюкзака синее платье, у меня случилась истерика — я заорал, швырнул его на обочину, дал газу и не останавливался до самого дома.

Вернувшись, я обдумал произошедшее и не стал никому ни о чём рассказывать — мне не нужна репутация сумасшедшего.

До конца своего пребывания у дедушки с бабушкой я не выходил из дома по вечерам и ночью в одиночку.

Прошлым летом я к ним не ездил, и в это лето тоже не поеду.

Автор: Lidertinus

Было слишком жарко. Воздух, густой, как кисель, забирался под кожу и жёг ее желтоватым подмосковным загаром.

Люди лежали на деревянном понтоне, словно тюлени, вяло отгоняя слепней и ос. Черная вода то и дело сотрясалась от прыжков, на сходнях в воду висли дети.

Бабошка — маленькая достопримечательность подмосковной Балашихи. Совершенно круглое и совершенно чёрное озеро, находящееся в самом сердце болот, собрало вокруг себя кучу городских легенд. Ходили слухи о метеоритном происхождении водоёма, о потопленной на дне церкви, о бесчисленном количестве утопленников. Правдой было одно: никто не знал точную глубину этого озера. Вроде как, на дне были торфяники, придающие воде чёрный цвет и теплую мягкость, но наверняка не знал никто — доплыть до дна было невозможно. Но люди все равно спасались от жары в этом тёмном водоеме.

Я лениво перевернулась со спины на живот и закурила. Не люблю подолгу купаться в этом озере, мне все время кажется, что черная вода засасывает меня и утаскивает вглубь. Вот моя подруга по прозвищу Олень, загорающая рядом, несколько раз переплывала Бабошку вдоль и поперёк. Я не такая бесстрашная.

Справа от нас собралась толпа, послышались взволнованные крики. Парень лежал на деревянном понтоне без движения, синеватый оттенок его лица был виден за пару метров от места событий.

— Я пойду посмотрю, — сказала Олень.

Олень — стюардесса и умеет оказывать первую помощь. Я была спокойна за мужчину — он в надежных руках.

Чуть позже мое внимание привлёк ребёнок, мальчик лет восьми. Он плескался как-то поодаль от людей, на нем не было ни нарукавников, ни спасательного круга. Родителей вокруг тоже не наблюдалось.

Внезапно он начал как-то странно барахтаться на воде, отчаянно цепляясь за воздух.

Я подскочила и подбежала к краю понтона.

— Эй, кто родители того мальчика?

Меня никто не слышал. Голова мальчика скрылась под водой и снова появилась. Терять время было нельзя. Я спрыгнула с понтона и поплыла в сторону пацана.

Вода была тяжёлая, как кисель, так что я изрядно вымоталась. Стоило только доплыть до места, как мальчик окончательно скрылся под водой. Я набрала в грудь побольше воздуха и нырнула.

Несмотря на открытые глаза, я видела только грязную пелену перед собой. Еле углядела маленькую белую ручку, тянущуюся ко мне. Ухватилась за нее, потянула и... завязла. Меня тянуло на дно. В панике я разжала руку, но не тут-то было: мальчик ухватился за меня слишком крепко.

Мне стало не хватать воздуха. Я изо всех сил рванула наверх, но рука не пускала. Началась паника. Я вырывала и вырывала себя из плена. Наконец, по запястью скользнули острые ногти, и мне удалось освободить руку. Я пулей ринулась вверх.

Тонкая кромка льда покрывала озеро. Вокруг ни души. Слегка припорошенные снегом деревья чернели по берегам и отражались в темной воде.

Я забралась на понтон по деревянной лестнице и пошла домой. Меня там явно не ждали.

Первоисточник: the-moving-finger.diary.ru

Я работаю на заправке в маленьком городке в штате Пенсильвания. Работа скучная, несложная, с зарплатой всё в норме. Пару недель назад у нас появился новый работник. Я буду называть его Джереми.

Джереми странный. Ему лет 25, он мало говорит, и у него самый жуткий смех из всех, что я слышал. Мы с начальником оба это заметили, но к работе это не относилось, так что сделать с этим мы ничего не могли. Да и посетители никогда на это не жаловались, а работу свою он выполнял вполне сносно... пока несколько недель назад у нас не стали пропадать товары. Воровство персонала — это проблема для любого розничного бизнеса, а на нашей сравнительно небольшой заправке всегда единовременно работает только один человек.

Около двух недель назад босс стал замечать пропажи моторного масла. Сначала мы недосчитывались нескольких канистр за раз, потом стали пропадать целые полки и ящики из задней комнаты. Скоро у нас начали исчезать уже целые поставки, причем на следующий же день после их поступления. И это всегда происходило после смен Джереми. Начальник проверял записи с камер наблюдения каждый раз, но ему никак не удавалось поймать его на горячем. Джереми закрывал магазин, а на следующий день масло бесследно исчезало. Обычно начальник забирал записи домой, но в тот день у его дочери был матч по софтболу, так что он попросил меня просмотреть их вместо него. Он пообещал приплатить «из-под полы» за переработку, так что я согласился не раздумывая. Всего у нас три камеры — естественно, и кассет тоже три. Ночь обещала быть долгой, но я пытался поднакопить на отпуск, так что деньги лишними не были. Я пришёл домой, пихнул записи в старый магнитофон и откинулся перед экраном.

За два дня до этого, когда Джереми последний раз выходил на смену, он начал работу в 16:00. Сначала всё шло, как обычно. Он принял смену у девушки, работающей перед ним, и стал ждать клиентов. Первой, судя по отметке на плёнке, в 16:03, пришла наша постоянная клиентка, миссис Темплтон. Она взяла сигареты и газету и расплатилась двадцаткой. Всё как обычно. Следующим посетителем был местный парень по имени Рон. Он ездит на мотоцикле и заглядывает раз в несколько дней. Заправившись, взяв упаковку вяленой говядины и расплатившись кредиткой, он ушёл. Потом был какой-то парень в ковбойской шляпе, которого мне никогда раньше не приходилось видеть. Но я и не удивился этому, потому что у нас постоянно бывают приезжие. Ковбой залил дизеля на сорок долларов, заплатил сотенной и отправился по своим делам. Я откинулся и вздохнул. Скучнее выполнения работы — только смотреть, как её выполняют другие.

Тем не менее, предложение моего начальника было достаточным поводом продолжать смотреть. Всё шло обычным путем. У меня сложилось впечатление, что, если Джереми и крал масло, то он знал, что на него пали подозрения, так что я не думал, что он будет настолько туп, чтобы засветиться с кражей на камере. Все шло, как обычно, до пяти вечера.

В 17:03, видимо, забыв что-то, вернулась миссис Темплтон. Хотя, стоп, не забыла. Она купила ту же пачку сигарет и ту же газету, заплатив очередной двадцаткой. Странно. С другой стороны, она довольно рассеянная. Я подумал, что Джереми мог напомнить ей о том, что у неё уже есть это курево, но, в конце концов, продавать кому-либо что-либо дважды не против правил. Тут вернулся Рон. Он купил очередную канистру бензина (снова для своего мотоцикла — позже я проверил внешнюю камеру, чтобы убедиться, что он брал бензин не для другой машины) и очередную пачку говядины. И снова заплатил кредиткой.

Я решил, что это просто странное совпадение, и ничего более. Миссис Темплтон забывчива, а у Рона может быть и не один «Харлей». В этот момент снова зашёл парень в ковбойской шляпе. По моей спине пробежал холодок. «Не бери дизель, не бери дизель», — я услышал собственный шёпот, обращённый в пустоту комнаты… но он взял. Опять на сорок долларов, и опять дал сотню. Каждое его движение было идентично тому, которое он совершал в первый визит, вплоть до почёсывания носа перед уходом. Либо этот парень богач, у него куча грузовиков и он только что перебрался в наш город, либо тут творится что-то действительно странное. Я продолжил смотреть.

Весь следующий час посетители делали то же самое, что и за час до этого. Каждый посетитель. Я был уже на взводе, когда в 18:03 снова пришла миссис Темплтон, снова купила сигареты и газету и снова расплатилась всё той же двадцаткой. Я уже был на грани срыва. Так прошло еще полчаса, после чего я начал прокручивать плёнку вперёд. Всё продолжалось. Каждый посетитель приходил вновь ровно час спустя.

Я знаю, что вы думаете. Этот подлый ублюдок Джереми зациклил первый час съёмки. Но это не так. В кадр камеры попадает окно около кассы, и тени двигались в полном соответствии с течением времени. Активность Джереми тоже не была зацикленной: он подметал и мыл пол, переставлял товары на полках, словом, занимался всеми делами, которые можно было от него ожидать. Но покупатели продолжали и продолжали приходить раз в час.

Я запаниковал. Я видел что-то чертовски неправильное, но не мог этого объяснить. Я промотал плёнку до момента, когда он закрыл заправку, и пошёл к машине. Он ничего не забрал с собой, но я продолжил смотреть, просто чтобы убедиться. Я промотал в последний раз, до полуночи.

Ровно в 00:03 на изображении из ниоткуда появилось лицо Джереми. Нет, он не вошёл в кадр, просто в один момент магазин был пуст, а в следующий всё, что я видел, было его лицо. И смотрел он не в камеру, а прямо на меня, я уверен. Я заорал и начал шарить вокруг в поисках пульта. Когда я вцепился в него, его лицо уже исчезло так же неожиданно, как и появилось. Вот кадр с ним, следующий — уже без него. Мои руки тряслись, как у сумасшедшего, но я всё же включил следующую кассету с внутренней камеры, которая снимала с противоположной точки — я должен был увидеть, как он оказался в кадре. Я сразу же промотал до 00:03, но там ничего не было. Я должен был увидеть его, стоящего на стуле или ещё каким-то образом заглядывающего в камеру, но его там не было. Он вообще не заходил в магазин после того, как вышел из него. Он не знал кодов безопасности, а сигнализации после его ухода не срабатывали.

Однако в 00:03 я всё же кое-что увидел. Я увидел, как с полок разом исчезло моторное масло. Всё сразу. Точно так же, как и с лицом Джереми: в один момент оно на месте, в следующий — нет. Я выключил магнитофон и пошёл спать, но не смог сделать и этого. Моё тело было измотано, но мозг работал, как бешеный. Эта запись определённо была самой волнующей и жуткой штукой из всего, что я когда-либо видел.

Мне нужно на работу через несколько часов. Начальник сказал, чтобы я пришёл с записями и дал знать, что я обнаружил, но какого чёрта, на самом деле, я смогу ему рассказать? У Джереми смена сегодня вечером, сразу после моей, и босс думает прийти перед моим уходом и устроить нам «очную ставку» (предполагая, что на видео я поймал его на краже). Понятия не имею, что мне делать. Думаю показать начальнику записи, но сам не имею ни малейшего желания смотреть их с ним. Никогда в жизни больше не хочу видеть подобное. В мою память впечаталось изображение Джереми, ухмыляющегося прямо в камеру. Никогда ещё не видел такого жуткого выражения на человеческом лице.

Ладно, как бы то ни было, попробую всё же урвать немного сна перед тем, как пойти и разобраться с этим. Я дам вам знать, что будет дальше…

* * *

ОБНОВЛЕНИЕ (14:49): пишу с телефона, заранее прошу прощения за ошибки. Мой начальник только что досмотрел последнюю кассету. Я сказал ему, чего ожидать, но к такому просто невозможно подготовить. Он, как и я, изрядно испугался. У нас есть чуть больше часа, чтобы собраться с мыслями, пока не приедет Джереми. Но на самом деле мы понятия не имеем, что ему сказать. Он просто чокнутый, который любит красть моторное масло и пугать людей до чертиков? Или он — нечто иное? Не знаю, насколько безумно это прозвучит, но кто-то считает, что он может управлять этими временными петлями? Босс говорит, что он никогда не замечал на записях ничего подобного, но то, как лицо Джереми выпрыгнуло на кадре после полуночи, заставляет меня задуматься о том, что он знал, что я буду это смотреть. Такое чувство, будто он хотел показать мне, на что способен. Он как будто рисовался, он улыбался в камеру, как ребёнок, который хочет показать тебе свой песчаный замок или что-то вроде того. Не знаю, возможно — это звучит безумно. Я хочу ещё раз поговорить со своим начальником, чтобы мы оба успокоились и обсудили наши дальнейшие действия. Я напишу вечером, но у меня очень плохие предчувствия.

* * *

ОБНОВЛЕНИЕ (16:33): от Джереми ни слуха. Пытались дозвониться до него, но телефон выключен. Мы вызываем полицию.

* * *

ОБНОВЛЕНИЕ (17:33): от Джереми ни слуха. Пытались дозвониться до него, но телефон выключен. Мы вызываем полицию.

* * *

ОБНОВЛЕНИЕ (18:33): от Джереми ни слуха. Пытались дозвониться до него, но телефон выключен. Мы вызываем полицию.

* * *

ОБНОВЛЕНИЕ (19:33): от Джереми ни слуха. Пытались дозвониться до него, но телефон выключен. Мы вызываем полицию.

* * *

ОБНОВЛЕНИЕ (20:33): от Джереми ни слуха. Пытались дозвониться до него, но телефон выключен. Мы вызываем полицию.

* * *

ОБНОВЛЕНИЕ (23:58): Вот черт. Черт, черт, черт, черт. Я только что добрался до дома и прочитал свои предыдущие записи. Всё происходящее начинает иметь всё меньше и меньше смысла. Вот что я могу добавить — Джереми не появился и мы решили вызвать полицию, как вы уже знаете. Однако, когда я взял трубку, солнце уже зашло. Я не шучу, я действительно внезапно отключился ровно на пять часов: когда я посмотрел на часы, было уже 21:33. Похоже, я застрял во временной петле Джереми, а затем вылетел из неё ровно в той же точке, если можно так сказать. Но потом стало твориться что-то совсем странное.

Когда я отключился, мой начальник был рядом, готовый подтвердить мои слова полицейским. Когда я пришёл в себя, телефон был у меня в руке, но он был мёртв. Не было даже гудков. Начальник всё ещё был здесь, но он не шевелился, просто стоял, будто окаменев. Я снова посмотрел на часы, но они тоже стояли. Секундная стрелка замерла на двенадцати. Было ровно 21:33. Часы на экране кассы встали. Телефон молчал. Около кассы замер посетитель в ожидании, когда мой босс продаст ему сигареты. Держу пари, уже пятую пачку за день.

Я сбежал оттуда. Не закрываясь, не выключая свет и (извините, ребята) не прихватив с собой записи, чтобы залить их в Сеть. Поверьте, тогда это было последним, о чём я думал. Наша заправка находится на главной улице, и по всей её длине были припаркованы машины. Правда, есть один нюанс. Они были не припаркованы, а заморожены — так же, как и всё остальное. Люди внутри сидели, как восковые статуи. Я сел в свою машину и стал молиться, чтобы она завелась. К счастью, она так и сделала.

На половине дороги домой время снова пошло. Статика из магнитолы сменилась музыкой, как и положено, и, если судить по репликам ведущего между песнями, никто не заметил этой временной заморозки, или что это там было. Я был единственным. Ну, полагаю, что и Джереми тоже заметил. Я до сих пор не имел ни малейшего понятия, где он и что делает.

Я заперся в своей комнате, и с утра снова постараюсь вызвать полицию. Я не знаю, удалось ли мне дозвониться до них раньше и, если удалось, восприняли ли они меня всерьёз. Сейчас мне действительно страшно за свою жизнь. Я напишу завтра, если смогу.

* * *

ОБНОВЛЕНИЕ (10:33): провалился в сон около 4 часов утра. Без понятия, как мне это удалось — полагаю, измотанность сделала своё дело. Утром я проснулся от названивающего мне с шести часов начальника. Сам он очнулся, когда время вернулось в норму, и сразу же вызвал копов. Они приехали, и он всё им рассказал. Местные полицейские — весьма занятые ребята; их куда больше заинтересовало пропавшее масло, чем что-либо ещё, но мой босс решил завладеть их вниманием и не дать им уйти от темы. Поэтому они решили найти информацию о Джереми.

У нас хранятся все заявления о приёме на работу, и найти недавнее заявление от Джереми не составило труда. Полицейские решили проверить дом Джереми по адресу, взятому оттуда. Вы не поверите, что они обнаружили!

По указанному адресу был пустырь. Сейчас, по крайней мере, там пустырь. Раньше там был дом, но он сгорел дотла ещё в 1993 году. Город у нас маленький, поэтому почти все помнят о том пожаре. Там жила семья из четырёх человек. Ходили слухи, что у них был сын, живший отдельно от них, и о котором они никогда не рассказывали, но я не могу этого подтвердить или опровергнуть. Зато я могу точно сказать, что расследование страховой компании после пожара показало, что это был поджог. Весь дом был облит маслом и подожжён коктейлем Молотова. Вся семья спала, когда это произошло. Не выжил никто.

Виновного так и не поймали. Говорят, что, когда пытались связаться с тем самым сыном, его не смогли найти.

Как бы то ни было, мой босс позвонил и выложил мне это, и это повергло меня в шок. Затем он попросил меня приехать на заправку. «Ты спятил?» — спросил я, но он заверил, что с ним будет полиция. А потом он и вовсе ошарашил меня, сообщив, что ФБР тоже в городе и они так или иначе хотят со мной побеседовать, так что лучше бы мне прийти. Было около 7:15, и мне ужасно хотелось вернуться ко сну, но я понял, что выспаться у меня сегодня не выйдет, так что я отправился на заправку.

Меня поприветствовали четыре человека в штатском и предложили присесть. Я пересказал всю историю дважды или трижды, пока они не выяснили все детали. Я рассказал им про Джереми, про записи, про последний вечер на работе. Про всё. Наконец, когда я закончил, один из агентов сказал: «О, Господи, ещё один на нашу голову». Потом они заставили меня расписаться в куче бумаг, гласящих, что я никому не расскажу о случившемся, так что я не могу рассказать подробнее. Я, видимо, нарушаю закон уже тем, что пишу это.

Так что теперь я дома и не знаю, что делать. Слова агента будут преследовать меня до конца жизни...

В любом случае, мне пора. Нужно кое-что доделать, а потом мне нужно будет съездить на работу и забрать кое-какие видеокассеты. Мы с боссом думаем, что наш новый продавец Джереми (жутковатый парень, честно говоря) крадёт машинное масло, и мне нужно проглядеть записи с камер, чтобы поймать его на этом. Не то чтобы у меня совсем не было дел, но начальник приплатит мне «из-под полы» за переработку, а я пытаюсь подкопить на отпуск, так что деньги лишними не будут. Думаю, это будет несложно: масло всегда пропадает после его смен. Я просто просмотрю эти кассеты, поймаю его на «горячем», и дело сделано.

Первоисточник: 4stor.ru

Было это в конце 90-х годов, мне тогда было 18 лет. Моя подруга выходила замуж, я должна была быть свидетельницей. И вот я сидела у себя, готовила украшения и всякие конкурсы к свадьбе, мама спала в соседней комнате. Занятие для меня было увлекательное, и я засиделась допоздна. У меня работал кассетный магнитофон, который крутил одну и ту же кассету уже в сотый раз — я ее только переворачивала. И тут поверх песен я услышала мужской голос, который что-то говорил. Большая часть слов была непонятна — не то чтобы он тихо говорил или были помехи, это было больше похоже именно на невнятный разговор с самим собой. Сначала я просто смутилась, подумала, что это наложилось радио или чей-нибудь разговор по рации. Но нет, на это было совсем не похоже, он говорил сам с собой. Я перемотала кассету чуть назад, думая, что что-то случайно записалось, но разговор менялся. Самое жуткое наступило, когда, в очередной раз перемотав назад, я услышала фразу: «Хватит тыкать по кнопкам». В тот момент мне было и страшно, и интересно, и жутко. Мысли разбегались, я думала, что сплю. Перематывать я больше не стала, но дальше была песня про пейджер, и начались комментарии про эту песню. Сейчас уже многое забылось, но помню, что после фразы «скинь на пейджер» голос сказал: «Я тоже так могу», — и раздалось какое-то пищание, похожее на сигнал пейджера. Потом все закончилось — песня была последняя.

Сколько я потом эту кассету ни слушала, перематывала, ничего не было. Хочу сказать, что я точно не спала — в 18 лет я легко могла не спать допоздна. Я много спрашивала у людей, связанных с техникой — все говорили, что не мог магнитофон поймать радио. Когда я рассказываю это своим близким, конечно, многие смеются, пытаются все объяснить, но тогда мне было не до смеха. Это точно не было похоже на радио или чьи-то переговоры — голос явно говорил сам с собой. В какой-то момент я хотела ему что-то сказать, но побоялась услышать ответ...

Мне было 19 лет, и мне постоянно снился один и тот же кошмар на протяжении года. В этом сне не было ничего примечательного — я стоял в комнате, разговаривал с мамой и вдруг, откуда ни возьмись, появлялась маленькая черная точка. Она начинала расти и расти, пока не заполняла почти всю комнату. Она вдавливала меня в стену, я начинал задыхаться и сразу просыпался.

Я никому не рассказывал про этот сон. Мне было страшно. Я пытался найти этому объяснение в сонниках, но там был сплошной бред. Сон мучил меня. Я просыпался совершенно опустошенный как морально, так и физически. Он снился мне периодически, по определенным дням. Я отмечал их в календаре красными кружками. Через два-три месяца я понял, что сон мне снится только 6-го, 15-го и 24-го числа месяца. Это хоть как-то облегчило мои страдания — по крайней мере, я был к ним готов. Как я уже говорил, кошмар снился мне около года, потом он прекратился так же резко, как и начался. Я был счастлив. Наконец-то я мог снова зажить полноценной жизнью.

Спустя два года кошмар вернулся. Он стал реалистичнее. Черная точка точно так же росла в комнате, поглощая все вокруг. Теперь у меня появился какой-то бессознательный страх. Я кричал во сне и пытался выйти из комнаты, но в ней не было дверей. Мама просто исчезла из сна. Она умерла год назад, попала в аварию. Теперь я остался один на один со своим страхом. Кошмар начал сниться мне не три дня в месяц, а почти каждый день. Я начинал сходить с ума.

В один из дней я понял, что больше не могу это носить в себе, и пошел к доктору. Он внимательно меня выслушал, записал что-то в своих бумажках, дал рецепт с какими-то таблетками и отправил меня домой. Я сразу пошел в аптеку, надеясь, что таблетки помогут. Придя домой, я закрылся в своей комнате, выпил две таблетки и лег спать. Мне не приснился кошмар. Он не снился мне целую неделю! Я воспарил духом. На повторном приеме у доктора я хотел искренне поблагодарить его за помощь. Но когда я пришёл на прием, меня встретила какая-то пожилая дама. На вопрос, куда делся мой доктор, она ответила, что вчера с ним случился несчастный случай и его больше нет в живых.

В ту ночь мне снова приснился кошмар. На этот раз черная точка чуть не задавила меня насмерть. Я проснулся от того, что меня тряс за плечо отец. Он проснулся от моих криков.

Снова потянулись дни мучений. Я не знал, что делать. Пил таблетки, но они не помогали. В один из дней я, поддавшись слабости, рассказал все отцу. Отец искренне мне сопереживал и пообещал сводить в хорошую клинику. Но в ту ночь кошмары опять прекратились. Это продолжалось две недели, пока в мою жизнь снова не ворвалось горе — погиб отец. Его зарезали какие-то пьяные отморозки. А кошмары снова вернулись.

Тогда я кое-что понял. Стоит мне рассказать про кошмар кому-то из людей, он перестает мне сниться, но тот человек погибает. Теперь я знал, как от него избавиться. Я стал рассказывать его тем, кого я ненавидел — это на какое-то время избавляло от мучений. Но люди платили за это жизнью. Я словно получил настоящую «Тетрадь Смерти».

Но я так устал... Мне хочется покончить все это разом, и я знаю, как.

Я рассказал вам о своем кошмаре. Сегодня я буду спать спокойно.

В какой момент на моей шее появился этот ошейник? Сколько времени ушло на то, чтобы найти второй конец цепи, который был вбит в потолок большой комнаты в моей квартире? Сколько времени прошло до того момента, как я осознал, что длины цепи хватает на то, чтобы передвигаться только по комнатам, бродить по коридору, касаться окон вытянутой вперед рукой, пытаться ухватить ручку входной двери — впрочем, безрезультатно?.. Наверное, я заперт здесь уже много времени (по моим ощущениям, так как часы стоят). Небо за окнами сумрачно-серое и всегда затянуто полотном свинцовых туч. Сколько раз, вися на этой цепи, я пытался вырвать ее из потолка? Без толку. Потом хотел повеситься — не вышло. Нет, не потому, что я боялся смерти, а потому, что после того, как я провисел четверть часа на кое-как смотанной из цепи петле, я понял, что дышал до этого «по привычке». Потому что человеку нужен воздух — теперь же, как оказалось, не нужен.

Раньше пять дней в неделю, двенадцать месяцев в год, за редким исключением, я возвращался в эту квартиру, и никаких проблем не возникало. Но иногда я остро осознавал, что внутри никого — что, повернув ключ и отперев дверь, я войду внутрь и буду там один, и тогда накатывало и накрывало неслабо. Иногда даже приходилось выкурить пару сигарет перед тем, как войти. Кстати, а когда они кончились? Если бы я мог видеть будущее, я бы взял зарплату, накупил бы на все деньги блоков какой-нибудь «Явы» и забил бы сигаретами весь балкон. Это было бы крайне полезно в сложившейся ситуации, ведь я даже окно открыть не могу, не то, что, надев кеды, махнуть в ларек за сигаретами. Беда, ничего не скажешь.

Краски со временем начали тускнеть, и вот уже пару… месяцев, скажем, я наблюдаю весьма насыщенную серо-серую палитру, пестрящую всеми оттенками серого с примесью серого. Для меня эта квартира казалась спасением от улицы, с вечным для улиц быдлом, алкашами, людьми в целом, но спасение заканчивалось тогда, когда я переступал порог. Тишина... Сразу отпереть окна, чтобы было слышно «внешний мир», включить музыку, а если темно, то свет, занять себя чем угодно. Я даже не заметил, что в какой-то момент стены начали смыкаться, коридор стал уже, окна — меньше, темнота — гуще. Я просто занимал себя чем угодно, не обращая внимание на такие «мелочи», а потом — бах! — и просыпаешься, прикованный цепью к потолку, один, вообще один, а по лестнице изредка шныряют бывшие соседи, слышны разговоры дворовых спиногрызов и пьяные крики алкоголиков — в общем, все то, что дико раздражало при прошлой жизни, или, наверное, вообще при жизни; то, что теперь дарит надежду и хоть как-то иллюзорно спасает от одиночества.

Хоть бы кто-нибудь, кто-нибудь пришел бы, сказал простое «привет» и заговорил бы со мной, это было бы восхитительно, теперь я столько могу рассказать, столько выслушать… Мечты. Забыл сказать, что когда я недавно взглянул в единственное в квартире зеркало, я с полчаса истошно орал, вернее, хрипел или сопел — таким звуком обычно озвучивают внезапно оживших мертвецов во всяческих второсортных ужастиках, так что собеседник при встрече, скорее всего, наделает в штаны и скроется за горизонт меньше чем за минуту. Еще одно «обидно» в огромный список разочарований в загробной жизни. Поэтому я с помощью инструментов, валяющихся на балконе, цепи и пары-тройки железяк сделал кандалы, чтобы хоть как-то задержать потенциального собеседника и расположить к диалогу с собой. В конце концов, если он исчезнет, кто-то же начнет его искать? Придет сюда — и хлоп, еще один собеседник, а потом еще, и еще, и еще... Ребята, здесь же так уютно, я тут очень часто убираюсь, надо же чем-то себя занимать, посидим, поговорим о чем угодно, пожалуйста, я так скучаю по речи… Тишина, одна тишина, одна серость, и никого…

Стоп, кто-то шерудит в заржавевшем дверном замке. Только открой, только войди! Друг, я столько могу рассказать!..

Рассказала одна моя подруга — безбашенная девушка-турист. Как-то раз она и ее друг решили сходить в лес на КМВ около горы Бештао. Пришли они туда до заката и, как положено туристам, разожгли костер. И вот, когда сумерки стали превращаться в полноценную ночь, раздался странный звук. Как описывает моя подруга, звук был похож на стон животного, переходящий в совсем человеческий крик с явными металлическими нотками. Приняв этот отдаленный стон за крик ночной птицы, двое туристов продолжили сидеть около костра, подкидывая туда хворосту. Но через некоторое время стон повторился. И звучал на этот раз ближе. А потом еще ближе. И еще.

Благодаря лесному эху понять, откуда именно шел звук, было невозможно. Он словно шел со всех сторон. Но вот когда он раздался из-за их спин, уже стало не до смеха. Друг этот, видимо, оказался не столько безбашенным, как эта туристка, и сразу начал предлагать покинуть лесную опушку и уйти к цивилизации. Но, по закону жанра, было поздно: обернувшись, они увидели метрах в десяти от себя нечто совершенно неясное. Это был силуэт существа, точнее, чего-то гуманоидного, ростом под три-четыре метра, стоящего среди деревьев. Костер отбрасывал блики на тело этого непонятного незнакомца, благодаря чему явственно был виден его рост, и это выделяло его из серой массы леса. Существо стояло точнехонько за кругом света от костра. Оно не двигалось, не издавало звук и вообще прикидывалось статуей. Как описывает подруга, выглядело оно как скульптура из металлолома. Простая такая неживая скульптура. Видимо, бездействие «гостя» и притупило тогда страх у этих туристов, и они даже осмелились приблизится к нему, однако при приближении существо исчезало — оно просто растворялось в воздухе. А при отдалении оно снова появлялось. Все это, конечно, весело, но в какой-то момент странные «стоны» зазвучали с нескольких сторон — в такой же приближающейся манере, что и первый. Вот тогда-то горе-туристы и втопили с того места.

На следующий день, когда уже было светло, моя подруга снова пришла туда, чтобы посмотреть — вдруг им всё просто померещилось? Но на месте их стоянки обнаружилось много следов вроде рытвин и примятой травы.

Хочу рассказать невероятную историю, которая произошла со мной во время службы в нашей доблестной армии. Я преднамеренно немного растяну рассказ подробностями и мелкими деталями, потому что именно они помогут понять всю фантастичность происшедшего.

Дело было зимой в сибирских лесах. Служил я на удаленном засекреченном объекте (станция связи). Что представляла собой станция (детали, само собой, я опущу): большая огороженная территория, в центре которой располагалась станция с антенными мачтами, стоянка, электроподстанция, водохранилище. Все это помещалось в центре квадратной территории. От станции шла дорога к воротам (750 метров от здания).

Зимой в лесу ни души. Снегу намело очень много. Так тихо все время, что слышно, как падают снежинки на твою одежду. Я всегда восхищался и пугался (ночью) этой невероятной тишины. На станции постоянно жили-служили два солдата (я и мой напарник Сергей), также все время заступали на дежурство 3-5 военнослужащих. Все друг друга хорошо знали. Всю зиму (да и осень) шел нескончаемый снег, и наша главная задача с Сергеем была уборка от снега территории — дорог до ворот и главных сооружений и вокруг сооружений. Работали целыми днями, не покладая рук. Уже в начале декабря в лесу снега было выше колена. Вечерами (около 20:00, а то и позже) после трудового дня я часто выходил на улицу позвонить родным (связь ловилась только в двух точках на территории).

Как-то раз в середине декабря, стоя рядом с входом в сооружение, я набирал СМС. Прожектор освещал только территорию у входа на станцию, дальше свет немного рассеивался и тускнел. Мрак поглощал ночью все вокруг. Стою я, значит, спиной к темному лесу с телефоном и вдруг ни с того ни с сего слышу метрах в сорока от меня шаги — хруст-хруст-хруст… Я резко оборачиваюсь с мыслью: «Не может быть!» — и всматриваюсь в темноту. Тишина… «Показалось», — подумал я. Вернувшись к телефону, я продолжил набор СМС, и тут опять — хруст-хруст-хруст… Я резко обернулся — опять тишина. Я прикинул, что это невозможно, так как диких зверей здесь нет зимой, а звуки шагов четко говорили о том, что это существо на двух ногах и, судя по звуку, приличного веса (я музыкант и звукоинженер, и слух у меня в этом плане подготовлен). Но территория мало того, что огорожена, про нее вообще мало кто знает. Мы были на отшибе, в радиусе пяти километров точно ни одного поста не было, да и лес был в снегу… Если бы кто-то и пришел бы извне, я бы услышал заранее приближающиеся шаги. «Может, это снег падает с ветвей», — пришло мне в голову.

Но не все было так гладко. Всматриваясь в темноту, я решил провести эксперимент. Повернусь к НЕМУ спиной — видимо, ОНО видит, что я наблюдаю за ним. И действительно, не прошло и 30 секунд, как я услышал знакомое «хруст-хруст-хруст…». Мне стало не по себе, и я удалился в сооружение. Я человек не впечатлительный, всегда трезво оцениваю ситуацию и пытаюсь найти логические выводы. Но это было за гранью. Я все рассказал Сергею, он не очень поверил мне, тоже высказал идею с падающим снегом с веток. Всю ночь шел снег, и наутро не было возможности найти следы. Так все и забылось.

Настал март, солнце стало пригревать, и появился наст. Наст — это такая ледяная корочка на поверхности снега, если кто забыл. Она была настолько твердой, что утром мы с Серегой даже ходили и бегали по сугробам и не оставляли следов. А весили мы около 70-75 кг. Сугробы уже были почти по самые плечи в лесу. А вдоль дорог снег был раскидан на высоту 2 — 2,5 метра. Почти снежная стена.

И вот стою опять я вечером в темноте на том же самом месте с телефоном. Тишина. Тьма. И вдруг я слышу «хруст-хруст-хруст», но уже не из-за спины, как в прошлый раз, а передо мной, на другой стороне дороги (за снежной стеной), буквально в семи метрах от меня! Меня пронзило небывалое чувство присутствия чего-то или кого-то необычного. Я никогда не ощущал такого. Мурашки пробежали по всему телу, но мне не было страшно. Мне было любопытно, азартно. Я замер… «Хруст-хруст-хруст…». Я слышал, как ОНО идет вдоль стены в сторону здания. Я слышал, что ОНО идет на двух ногах. Снег проваливался под ногами, как будто по самое колено (какой же вес должен был быть у него, если мы с Сергеем даже следов не оставляли, когда бегали по насту утром, а ведь это была ночь, наст был прочнее).

Я ринулся в здание за Серегой и быстро сказал ему накидывать бушлат — ОНО там! Он не понял, про что я говорю, но, быстро накинув одежду, вышел со мной. Сергей стоял у порога, я — чуть дальше. Жестом я приказал ему замереть и вслушиваться. Так мы стояли минуту, обтекаемые темнотой и тишиной леса. Через минуту опять послышались шаги из того же самого места. ОНО опять двигалось в сторону здания. По лицу Сергея я понял, что он просто шокирован и потерял дар речи. Он ринулся к двери и взял в руки лопату («Зачем?» — подумал я). Шаги пропали — мы спугнули его. Я сел на корточки в ожидании. Сергей стоял, как статуя. Через минуту мы услышали два шага — «хруст-хруст…». И тут произошло невероятное: ОНО ринулось от нас к углу здания в сторону леса. Мы отчетливо слышали и ощущали его громадные шаги. Ветер словно рассекал ЕГО бегущее тело. Мы ринулись за ним на край здания, но там была кромешная тьма. Мы стояли пять минут, пытаясь увидеть или услышать что-то, но ничего.

Вернувшись в дом, мы молча выпили по чашке чая и легли спать. Но никто не мог уснуть. Мы молчали и смотрели в потолок, каждый думая о своем. Ночь была спокойной, небо чистым, снега не было. Утром мы пошли смотреть следы (ведь они точно должны были быть). То, что мы увидели, добило нас окончательно. Следов не было! Вообще ничего в радиусе одного квадратного километра не было. Голое снежное поле с ровным и гладким снегом...

Долго мы еще обсуждали эту историю, но так и не смогли понять, что же это было. История настолько фантастическая, что даже я с трудом верю себе. Но благо я был не один, Сергей все видел и слышал наравне со мной.

Автор: Созерцатель

Бывает, что, засыпая, мы не надеемся проснуться. Просто так — не возникает в нас эта, простая на первый взгляд, мысль: «Хочу проснуться завтра утром». Мы будто бы не хотим, чтобы наступило завтра, чтобы наше существование перевалило из сиюминутного «сейчас» в завтрашнее. Никогда мы не задумываемся над такими мелочами, и почти никто не придает значения этому малюсенькому желанию — прийти в мир снова с первыми лучами солнца…

Дача у Витьки была что надо — дом в два этажа, с электричеством, чердаком, гаражом в подвале, плюс участок с деревьями и удобства во дворе. Мебель была старая и свозилась в дом то от бабки из деревни, то из городской квартиры витькиных родителей, будучи заменена новой.

Роман лениво потянулся, ощущая неприятную ломоту в теле. Голова слегка гудела от выпитого вчера, а пружины старого продавленного дивана неприятно впивались в бок сквозь сбившуюся в колтун простынь. Глаза открывать не хотелось — даже сквозь веки он ощущал неприятное, промозглое осеннее утро, наступившее, к тому же, вдали от его уютной квартиры с новеньким матрасом на двуспальной кровати и умиротворяюще бормочущим телевизором.

Диван под Ромой неприятно заскрипел, когда парень сел, опустив ноги на холодный пол. Ани рядом не было, равно как и его свитера, который он отдал девушке, чтобы та не замерзла ночью. Сквозь незашторенное окно пробивался тусклый солнечный свет. Небо покрывали облака, и солнце скорее слепило, пробуждая тупую боль в и без того тяжелой голове. Нужно было умыться и где-то разжиться кипятком, сделать кофе, чтобы хоть частью восстановить человеческий облик. Роман стряхнул с себя ветхое одеяльце, сел, выдавив из дивана с десяток разноголосых скрипов, и нащупал мобильник в кармане сброшенной на пол куртки. Часы показывали 8.43, связи не было, впрочем, как и вчера.

Кое-как, наощупь восстановив порядок на голове и натянув кроссовки, Роман открыл дверь комнаты. На полу у лестницы лежала пара спальных мешков и туристических ковриков, в углу стояла старая кровать со сбившимся матрасом. «Попросыпались пораньше и на реку свалили», — Подумал Рома, и, пожав плечами и тряхнув головой, чтобы сбить остатки сна, не спеша начал спускаться по скрипучим деревянным ступеням.

На первом этаже тоже никого не оказалось. Ни Витьки, уснувшего вчера на стуле в углу, ни Вари, ни даже Миши, которого разбудить до полудня было обычно невозможно. Никого. Рома открыл дверцу печи — внутри все ещё тлело несколько угольков. Он принёс из поленницы дров, раздул огонь и нашел под столом завалившийся туда неведомым образом советский алюминиевый чайник. Вода нашлась тут же, в пятилитровой канистре, а пакетики с противным на вкус растворимым кофе Рома научился постоянно носить с собой еще в институте — в конце концов, просыпаясь сегодня, не всегда знаешь, где придётся просыпаться завтра, верно?

Вкус кофе был, как и ожидалось, скверным, но отрезвляющим, и мир потихоньку стал приобретать очертания. На бетонированном крыльце стоял мангал, тонкая струйка дыма от него устремлялась, влекомая слабым ветерком, в сторону леса. К земле всё еще жались клочья тумана. От такой тоскливой картины Роме сделалось дурно — хотелось поскорей перенестись домой и забросить эти пару дней на Витькиной даче в копилку однообразных пьянок под номером, скажем, 366 или около того. Где-то в лесу закаркала ворона, добавив унылости воскресному утру.

— Друзья, бля! — В сердцах сплюнул Рома, лениво вороша пепел в мангале засаленным шампуром, и поковылял в сторону припаркованных машин. Они стояли там же, где их оставили хозяева. Варин жёлтый «Гольф» стоял чуть позади Витиного «Ланоса», а за ним, в свою очередь, была припаркована болотная «копейка» Андрея. Рома подергал водительскую дверь «Ланоса» — машина была закрыта. «Ну, не уехали, и то хорошо», пронеслась в его голове утешительная мысль.

Дорога к воде была не менее уныла, чем его утреннее пробуждение. С веток на ежащегося от холода и сырости парня пялились черно-серые птицы, под ногами шуршали опавшие листья, а до реки еще было шагать и шагать. Отсутствие свитера сказывалось, и всю дорогу его била мелкая дрожь, вызывая раздражение. Наконец послышался плеск воды и шуршание сухого камыша, и Рома вышел на маленький пляжик рядом с насосной станцией. От осенних дождей река разлилась, и дощатый пирс частью ушел под воду, и до него теперь нужно было добираться вплавь. Над рекой туман стоял плотный, будто кисель.

— Эй, придурки! — С деланным весельем крикнул Рома, надеясь услышать в ответ хоть какой-то отклик. Желудок уже неприятно заворочался, а в голове начинали роиться тревожные мысли. Куда все подевались? Почему его не разбудили? Почему машины на месте? — Вить! Миш! Аня! Варька! Эээээй!

Никто не отвечал, в воздухе висела тишина, сливаясь с клочьями утреннего тумана, перемежаясь лишь с плеском воды и шелестом камыша.

Оставалось вернуться к дому и посмотреть там, где ещё не искал. Туалет на участке, гараж, чердак… Мест, где могли прятаться, посмеиваясь над ним, его друзья, оставалось достаточно.

Отворив покрытую выгоревшей зеленой краской калитку, Рома обследовал ворота гаража. Судя по всему, их не открывали лет пять, а то и больше. Наплывы тёмно-бурой ржавчины кое-где скрепляли створки ворот, будто слой клея. Он подергал их для верности, но лишь убедился, что в гараж попасть нельзя никак. С силой пнув на прощание ворота, и нагородив от досады несколько этажей отборного мата, Роман пошел к туалету, где тоже оказалось пусто. О вчерашнем празднике свидетельствовала подсохшая лужица рвоты на полу, да пластиковая бутылка с остатками пива, оставленная кем-то в уголке. Дрожащими от раздражения и переживания руками, молодой человек поднял бутылку. Пиво было выдохшееся и кислое на вкус, но на время помогло собраться среди всего этого затянувшегося балагана.

Рома всхлипнул и поднял взгляд к оконцу чердака. В дом возвращаться не хотелось, но особо выбирать не приходилось.

— Либо они там, либо хрен с ними. — Вслух подумал Рома, делая очередной глоток из зеленой пластиковой бутылки. — Возьму машину и уеду домой, пошли они в жопу, пусть потом сами тачку забирают, а мне похер.

У окончательно потухшего мангала Рома допил пиво и зашвырнул бутылку вглубь участка. Внутри всё так же никого не было. Первый этаж пустовал, и только печка приятно обдавала теплом. Рома завёл известную песню о коне и поле — отчасти, в надежде выманить ребят из укрытия, отчасти — чтобы унять подползающий к горлу страх. Второй этаж тоже не изменился — всё те же пустые спальники и пара кроватей.

Рома взглянул на узкую металлическую лесенку, ведущую на чердак. Проём люка закрывало старое, проеденное мышами красное ватное одеяло, напоминавшее начинавшую подгнивать тушу какого-то животного. Когда Роман отбросил его в сторону, в воздух поднялось плотное облако пыли, сквозь которое бледным пятном виднелся ромб окошка. Чердачное помещение было большим, пустым и пыльным — не из тех мест, которые представляешь себе при слове «чердак». В дальнем углу стоял торшер без абажура, рядом с ним стояли опертые о стену вилы с загнутым зубцом. Посреди помещения навалом лежали доски, накрытые грязным брезентом и покрытые слоем пыли толщиной в палец, такая же пыль покрывала пол. Прямо под окошком что-то блестело. На полу лежал нож. Странно знакомый нож, подумал Рома. Таким же ножом вчера вечером Аня нарезала апельсин, а позже Миша пробовал шашлык на готовность.

Роман поднял нож — пыли на нем не было, а рукоятка и лезвие были в чем-то жирном и пахли специями. Нет. Это просто не вписывалось в рамки Ромкиного сознания: ночью нож как-то с первого этажа перекочевал на пыльный чердак, но как? Сердце бешено заколотилось, парню показалось, что за спиной кто-то стоит, но, обернувшись, он никого не обнаружил. Рома перекрестился, голова разрывалась от обуревающих его мыслей, суставы казались чугунными, а кровь — холодной и густой, будто желе.

Буквально свалившись с лестницы, Рома с ножом в руке пулей вылетел из дома и ринулся к машинам. Дрожащими руками, остервенело дергал он дверцы Витькиного «Ланоса». Дверцы, как и раньше, не открывались. Сплюнув, парень попытался открыть «Гольф». Противно завизжала сигнализация, угрожающе клацнула блокировка, и Рома от неожиданности шлёпнулся задом на землю, нервно оглядываясь по сторонам. На глаза наворачивались слезы, в висках стучало, во рту стоял отвратительный привкус утреннего кофе и выдохшегося пива. Рома взвыл и поднялся на ноги, умудрившись порезать ладонь кухонным ножом, который всё так же сжимал в руке. Швырнув проклятый нож на грунтовую дорогу, Рома метнулся к «копейке», будто голодный пёс к краюхе хлеба. Дверца была открыта, и парень истерично рассмеялся, найдя в замке зажигания ключи. Только поворот маленького серебристого ключика отделяет его от свободы, а эту замутненную туманом и ядовито-белым солнцем дьявольскую действительность от суеты и многоголосия привычного городского мира. Один поворот... И ничего… Только тихий щелчок, за которым — непробиваемая тишина, нарушаемая лишь хлопаньем птичьих крыльев где-то над головой.

Нет, не может быть. Рома потянул за тросик, и капот чуть подпрыгнул, открываясь. Перед выходом из машины молодой человек сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, чтобы успокоить бешено колотящееся сердце. «Это всего лишь машина, я всего лишь в десятке километров от города, вокруг дачный поселок, а ребята просто на время пошли куда-то, забыв обо мне. По грибы, например. Ну, бывает, ну сами же потом посмеемся» — мысли едва успокаивали, но даже такие, они были лучше животного страха и отчаяния, охвативших Романа.

Под капотом явно не хватало аккумулятора. Слева, где он должен был быть, осталось пустое место, болты крепления и аккуратно отсоединенные клеммы. Глаз задергался, ноги подкашивались, желудок сжался, и его содержимое залило двигатель старенькой машины. Рому рвало от страха, от досады и от сюрреалистичности окружающего его мира. Сигнализация на Варином «гольфе» визжала, вороны перекликались где-то в лесу, а по порезанной правой руке Романа стекала кровь, смешиваясь с рвотой на земле.

Парень облокотился о задок Варькиной машины и разрыдался, утирая слёзы рукавом куртки. Это было нечестно. Непонятно — да, нелогично — конечно, но в первую очередь — нечестно. Он ехал сюда с хорошо знакомой компанией отметить последние тёплые деньки осени, а теперь сидит, кажется, один во всём поселке, во всем мире, чёрт возьми. Где они сейчас, его друзья? Как теперь выбираться? «Жигули» без аккумулятора, Варина машина заблокирована, к тому же, ни её, ни «Ланос» без ключа он не заведет. Жизнь вертелась у него перед глазами, словно калейдоскоп в серо-черных тонах.

Парень глубоко и прерывисто втянул носом прохладный сырой воздух, и внезапно просиял. Мобильный! Рома похлопал руками по карманам, вымазывая куртку кровью из раны на ладони, отчаянно пытаясь нашарить спасительный кусочек серебристого пластика. Наконец пальцы сомкнулись вокруг телефона, и воспаленные, затуманенные слезами Ромины глаза увидели ровные цифры на тусклом экране. 12.22. Прошло больше трёх часов с момента пробуждения. Заряд был на минимуме, зато сеть ловилась! Рома лихорадочно соображал, кому позвонить. В милицию? Маме? Отцу? Армейскому товарищу, бесшабашному здоровяку Степке Науменко? Что сказать? Где я? Как называется этот сраный поселок?

Ответ пришел сам собой. Рома нашел в адресной книге телефон Витькиного отца, с которым работал когда-то на одном предприятии, и нажал кнопку вызова. Каждый гудок был как удар кувалдой по ребрам. Каждый гудок ещё больше разряжал батарею, и с каждым гудком все больше рвалась ниточка, на которой в этот момент держались все Ромины надежды. После четырёх гудков в трубке послышался голос Фёдора Алексеевича:

— Да, слушаю!

— Дядя Федя, это Рома! — Парень почти кричал, голос его дрожал от страха и слез. — Я на вашей даче! Заберите меня, дядя Федя, пожалуйста!

Молчание в трубке будто ржавой пилой прошлось по Роминому сердцу.

— Аллоооо? — Наконец протянул знакомый голос Фёдора Алексеевича. — Говорите! Алло, кто это?

— Яаааа!!! — Во всё горло крикнул Роман, спугнув стаю ворон в лесу, и те взвились с веток, подняв ужасный гвалт. — Федор Алексеич, это я! Я на вашей даче, заберите меня отсюда! Алексеич!

— Паша, ты что-ли? — Хрипловатый голос по ту сторону эфира начал прерываться. — Алло! Кто…

Задорно тренькнув на прощание, телефон погас. Вороны каркали, сигнализация надрывно визжала, а Роман выронил телефон и обмочился…

Стропила на чердаке были невысокие, и не представляло труда повязать на них свитую из обрывков простыни веревку. Петля на её конце покачивалась из стороны в сторону, повинуясь сквознякам, гулявшим в доме. Моча на брюках давно высохла, а на обоях второго этажа угольком были записаны все его злоключения, начиная с того самого момента пробуждения. Должно было пройти уже много времени. Шесть часов, восемь, двенадцать — кто его разберет. Солнце не двигалось. Обрывки тумана ползли по траве, будто бледные ленивые слизни, а на ветках опавшего серого леса сидели чёрно-серые вороны, с любопытством разглядывая блекло-желтый дом, в котором, поджав под себя ноги, на чердаке сидел парень, красными немигающими глазами следя за серовато-белой тканевой петлей, медленно покачивающейся среди пролетающих сквозь нее пылинок.

Внизу раздался скрип открывающейся двери. Кто-то медленно входил в дом, ступая по половицам. Рома моргнул, и сквозь веки проступила слеза. Кто-то поставил ногу на ступеньку лестницы, и та скрипнула под тяжестью тела. Топ... Скрип… Топ… Скрип… Топ…

Рома встал, и, пошатываясь, сделал три шага до петли. Голова легко прошла в неё, как и с десяток раз до этого, только теперь Рома знал, что время пришло. Он улыбнулся, и губы его задрожали. Скрип и звук шагов прекратились. Кто-то смотрел на него сквозь люк, ведущий на чердак, прямо ему в спину.

— Я хочу проснуться. — Жалобно пискнул Рома, и ноги подкосились, унося его сознание в темноту.

Рома перевернулся на правый бок, и пружина матраса больно уперлась в рёбра. Простынь смялась, а подушка была, будто каменная. Руки и ноги замерзли, горло болело, а голова была тяжёлой и ватной. Язык казался сухим и колючим, как шерстяной носок.

Он открыл глаза. За окном стояло утро, но небо было затянуто облаками, сквозь которые светило бледное солнце. «Нет, не может быть, только не это!» — Рома затрясся и закатил глаза. Снизу послышались голоса и смех друзей, но разобрать слов он спросонья не смог. Это точно были их голоса. Звонкий Варькин смех, гулкий Мишин голос, звон посуды — наверняка Аня хозяйничает. Рома облегченно вздохнул и нервно засмеялся — приснится же всякая дрянь! Вразвалочку ступая по лестнице, он спустился на первый этаж и прокашлялся, чтобы привлечь внимание.

— Доброе утро! — прохрипел Рома, протирая глаза.

— Утро добрым не бывает! — ответил голос Вити, отчего-то слабый и далекий. Рома сморгнул, уставившись на друга. Виктор сидел на стуле — бледный, с запавшими глазами, в правой руке он держал блестящую нержавеющую кружку-«гестаповку», а в левой — тот самый кухонный нож, найденный Романом на чердаке. Рукава изрядно поношенной Витькиной олимпийки были закатаны, джинсы покрывали пятна пыли. Успевшие побуреть раны тянулись вдоль внутренней стороны Витькиных предплечий, а пальцы покрывали хлопья засохшей крови.

Рома обвел присутствующих полным ужаса взглядом. Лицо Вари пересекали глубокие борозды, оставленные её длинными акриловыми ногтями. Один из них, отломившись, так и остался во влажной, блестящей ране. На месте светло-карих глаз зияли кровавые провалы, а по плечам деловито расхаживала ворона, не обращая внимания на содрогающееся в истерическом хохоте тело. Ноги девушки были по колено грязными, с налипшими желто-серыми листьями, её волосы слиплись, и из светло-русых превратились в красновато-черные.

Миша сидел на табурете лицом к Варе, и что-то бормотал. И без того тучный, теперь он казался просто необъятным, его одежда промокла насквозь, а с каждым его словом на пол лилась вода. К правой ноге ржавой проволокой был примотан аккумулятор.

Рома отвернулся к печке и ноги его подкосились. Парень сел на пол, мучительный стон вырвался из его лёгких. Аня стояла у печи, то ставя чайник на чугунную конфорку, то снова снимая его, будто запрограммированная для этой цели машина. Обугленная кожа струпьями свисала с предплечий, щеку украшал жёлтый пузырь ожога. На Ане был его синтетический свитер, частью оплавившийся на плече, спёкшийся с влажной, обожжённой плотью под ним. Обнаженные бледные ноги девушки покрывали синие полоски вен, её взгляд был устремлен в одну точку — на проклятущий алюминиевый чайник, крепко сжатый в тонких холодных пальцах.

Рома с усилием поднялся на ноги.

— Что, плохо тебе, да, Ром? — Тихо спросил Виктор. — Ты попей, сразу поправишься.

Как зачарованный, Рома принял протянутую Витей кружку и, закрыв глаза, стал пить. Густая, чуть теплая жижа потекла по его саднящему горлу. Вкус был соленый, горький и сладкий одновременно, и хотелось допить как можно скорее, будто от этого зависела судьба если не Вселенной, то, по меньшей мере, всего мира. Глотнув последние капли, Роман стал разглядывать кружку. Не было в нем ни мыслей, ни желаний. Даже страх исчез. Он смотрел, не мигая, на собственное искаженное отражение в отполированной поверхности Витиной кружки. На шее болталась петля из простыни, язык бесформенным куском плоти вывалился изо рта, а лицо приобрело темно-сизый цвет.

Раздался стук в окно, и все разом обернулись. Варя перестала смеяться, ворона, захлопав крыльями, слетела с её плеча и уселась на подоконник. Миша прекратил бормотать, но глухой стук капель, стекающих с его подбородка на пол, никуда не исчез. Чайник с лязгом упал, и Аня сделала шаг к окну, неестественно запрокинув обожженную голову. Рома отвел взгляд от оконного стекла и закрыл лицо ладонями. За окном, спрятав руки в карманы, стояла фигура в грязном желтом рыбацком плаще и старой фетровой шляпе, обутая в тяжелые сапоги. Голова незнакомца была повернута в профиль, чёрные перья растрепались, маленький чёрный глаз, похожий на стеклянную бусину, с интересом рассматривал компанию. Его клюв раскрылся, но незваный гость не издал при этом ни звука.

— Ну, вот ты и проснулся. — Холодная рука Виктора легла на плечо Ромы, и парень провалился в темную пропасть забвения, на дне которой его измученное сознание, надрывая горло в кровь, кричало: «Хочу проснуться! Хочу проснуться! Хочу проснуться!..»

Если вы читаете эту тетрадь, то заклинаю вас: остановите поезд и покиньте его любой ценой. Если, конечно, еще не поздно. Я выношу это предупреждение сюда, в самое начало, ибо свой шанс я упустил, пока со смесью страха и любопытства листал старые, пожелтевшие страницы. Покиньте дневник. Оставьте его в покое и бегите. Все дальнейшие записи могут вам пригодиться в случае, если за окном туман, а стоп-кран не работает. Что ж. Я пытался помочь вам. Кто знает — быть может, это не в моих силах, и тот, кто нашел это проклятую рукопись, обречен дополнить ее мрачные страницы своей частью истории.

Этот дневник я нашел под нижней полкой в своем купе. Поскольку у меня было достаточно времени для того, чтобы его прочитать — и не один раз, — я переписал его на более новой бумаге, так как самые старые страницы буквально разваливались в руках. Далее и впредь я расположу записи не в хронологическом, но в логическом порядке. Здесь — судьбы многих людей. Некоторые, которые повторяли участь других, я не стал заносить в эту рукопись. Иные были слабы духом. Некоторые — слишком отважны. Имена и места я опустил из различных соображений — впрочем, ни время, ни тем более место уже неуместны. Я не знаю, чем их истории закончились и ведет ли хоть одна дорога прочь из этого места. Итак, далее по порядку, определенному мной:

------

ЗАПИСЬ ПЕРВАЯ

20 ЯНВАРЯ 1980 ГОДА

Проклятая метель никак не утихнет. Мы уже почти четыре часа ползем сквозь буран со скоростью беременной черепахи. Думаю, на встречу я точно опоздаю. Мой сосед по купе — пожилой мужчина — это какая-то квинтэссенция худшего в мире попутчика. От него разит перегаром, он храпит, а его носки воняют так, словно он их год не менял. Самое ужасное — открыть окно нельзя: снаружи слишком холодно! Я уже общался с проводником и просил перевести меня в другое купе, однако тот ответил, что это будет возможно только на ближайшей станции, когда они смогут уточнить, нет ли брони на какое-то из свободных мест.

*неразборчиво*

... имо торчать в проклятом купе. Подожду в коридоре, пока не доберемся до полустанка.

* * *

21 ЯНВАРЯ

Великолепно. Несмотря на вонь и храп, я все же поспал. Снаружи уже даже не метель, а буквально завеса из снега. Поезд остановился еще в час ночи, и, вынужденный уступить проводнику, я отправился спать со своим попутчиком.

Проклятье! Мы торчим тут уже почти 12 часов! Самое ужасное — то, что закончился чай, и уже банально нечем себя занять. Благо, хотя бы топят хорошо.

Проводник спустя почти 16 часов, наконец, согласился пересадить меня в другое купе, однако мое ликование было недолгим: дверь в другой вагон не открывалась, несмотря на наши общие усилия. Он предположил, что дверь примерзла или её заело. Как неудачно, что я еду в хвостовом вагоне! Заднюю дверь замело, и окно все засыпано снегом. Буду спать в коридоре. Спутник по купе, хоть и проснулся, но первым делом выудил из сумки початую бутылку и, прикончив ее и палку колбасы за считанные минуты, опять завалился спать.

* * *

22 ЯНВАРЯ

Несмотря на голод, я рад: поезд тронулся. Вьюга прекратилась, теперь за окном в голубых вечерних сумерках проплывает подернутый белесой дымкой лес. Ползем мы не быстро, но ползем. По моему ощущению, все быстрее. Видимо, мы покинули зону катаклизма и на всех парах мчимся к долгожданному перрону. Господи, как же хочется прогуляться по свежему воздуху.

* * *

22 ЯНВАРЯ, ВЕЧЕР

Ничего не понимаю. Лес тянется бесконечной стеной стволов. Сумерки даже не собираются переходить в день или ночь. Проводник растерян, сосед требует выпивки, но её нет, и он по этому поводу закатил скандал.

* * *

23 ЯНВАРЯ

Мы все еще едем. Что за чертовщина?! При всем желании мы уже должны были проехать хоть какой-то поселок! Проводник бледный и пытается нас успокоить. Говорит, что, видимо, мы поехали каким-то обходным путем. Что за обходной путь лежит через места без единого поселения?!

* * *

24 ЯНВАРЯ

Только что понял, что попутчик пропал. Вышел в туалет и отсутствует уже час. Проклятые деревья сводят меня с ума.

* * *

25 ЯНВАРЯ

Странно, но я только сейчас понял, что не голоден и не испытываю жажды. Более того, я не спал уже сутки и не хочу спать. Могу лежать с закрытыми глазами, но сон не идет. Чертовщина какая-то. Если так пойдет дальше, то я попытаюсь что-нибудь предпринять.

* * *

26 ЯНВАРЯ

Почти неделя в долбаном поезде. Невыносимо. Сижу и таращусь на чертов лес.

* * *

27 ЯНВАРЯ

К черту.

У меня всего два объяснения. Либо я умер и попал в ад, либо рехнулся и сейчас сижу, пускаю слюни у окна или в палате какого-нибудь дурдома. Так или иначе, я намерен с этим покончить. Надеваю все, что есть теплого, буду выпрыгивать на ходу.

Проклятье! Дверь не поддается. Однако мне удалось выбить стекло в задней двери. Попытаюсь протиснуться.

------

ЗАПИСЬ ВТОРАЯ

15 МАРТА 1974 ГОДА (начальный текст опущен ввиду его частичного или полного совпадения с предыдущей записью)

Мы едем уже неделю. Все очень напуганы. Бескрайние поля за окном, подернутые клочьями тумана — вот и весь пейзаж. И эти проклятые сумерки! Боже милостивый, ниспошли нам благословенье свое, даруй выход из этого чистилища!

Мы молились — все вместе. Даже нагловатая и самоуверенная А. (еще и красится как шлюха!)

* * *

16 МАРТА

Мы заперты! Невозможно выйти из купе! Господи! Нам так страшно! И. рыдала и умоляла открыть двери. А. пыталась ее приободрить и предположила, что нам в чай добавили ЛСД или еще чего. Она сказала, что как-то пробовала его, и от него «сносит крышу», может всякое «видеться». Самое ужасное — мы не можем заснуть. Это настоящая мука — сидеть, таращась в окно час за часом. Все книги уже перечитаны, и разговоры идут по кругу. Это ужасно.

* * *

17 МАРТА

А. пропала! Господи, когда?! Мы сидели все на своих полках, А. и И. — на верхних. И. клянется, что ничего не видела — просто отвернулась к стене минут на десять, а когда повернулась обратно, ее не было! Она не придала этому значения и решила, что А. просто спустилась вниз. Теперь сидим все внизу и боимся закрыть глаза.

* * *

? МАРТА

Не знаю, какой сейчас день. И день ли вообще. Я одна в купе. А., И., К. пропали. Точно так же — на мгновение мы смотрим в окно, и вот уже кто-то пропал… Я даже не помню, в каком порядке это было. Теперь просто смотрю в окно и думаю, не пропала ли я. Может, сейчас А., К., И. сидят и с ужасом таращатся на пустое, все еще теплое сиденье? Господи, дай мне сил!

* * *

? МАРТА

Не выношу этого.

*неразборчиво*

… не буду. Будь оно все проклято. Я не могу так больше. Он молчит. Пейзаж затянуло туманом. Я одна. Нож. Нашла обычный нож для масла в сумке у К., я смотрю в окно и точу нож о край стола. Такое ощущение, будто сквозь двери на меня кто-то смотрит. Я не хочу оборачиваться. Упрямо точу нож — скоро будет возможно спокойно закончить этот проклятый рейс.

------

ЗАПИСЬ ТРЕТЬЯ

5 ИЮНЯ 2001 ГОДА

Меня не покидает чувство взгляда в спину. Все пропали. И пожилая женщина (так и не узнал ее имя), и ее пятилетний внук. Как он перепугался, не увидев «бабу»!.. Я его обнял и попытался утешить, но через мгновенье понял, что глажу воздух. Думаю, что схожу с ума.

Я читал некоторые труды по психиатрии и почти уверен в своем диагнозе. Но! Мои воспоминания непрерывны. Они выстраиваются в цепочку последовательных непрерывных событий. Нету пробелов. Нету нестыковок или возникших из ниоткуда персонажей.

* * *

7 ИЮНЯ

Если бы не календарь телефона, ни за что не догадался бы, какое сегодня число. Мой день рождения. Блин. Сойти с ума на ДР. Карма, блин.

*неразборчиво*

Купе открылось! Я вышел в коридор. За окнами все так же проносятся деревья и обширные поля, а вдалеке — огни городов.

*неразборчиво*

... пуст. Никого нет. Двери заблокированы. Черт, я что, попал в какое-то сраное реалити-шоу? Бегал по всему вагону и умолял прекратить. С тем же успехом можно долбить стену членом.

* * *

КАКАЯ-НАХЕР-РАЗНИЦА-КАКОЕ ИЮНЯ

Только сейчас понял, что не хочу есть и пить. Все это время я просто не обращал внимания на это. За все эти дни ни разу не сходил в туалет. Я даже, блин, не потею.

*неразборчиво*

... мать вашу! Это… это было… блин. Так, П., успокойся…

*неразборчиво*

... жат руки. До сих пор. Проверил замок купе трижды — все закрыто. Это… это был...

*неразборчиво*

Я прогуливался коридором — в который раз. И тут, обернувшись… черт… дрожат руки…

*неразборчиво*

... Вроде успокоился. В общем, я увидел силуэт. Похож на человека, но несколько выше и более… долговязый, словно сотканный из тумана, что за окном. Я сначала подумал, что померещилось, и проморгался, но — клянусь — он стал четче! Белесая тень, что стояла в конце коридора. Я добежал до своего купе и заперся внутри.

* * *

28 ИЮНЯ

Я просидел в долбаном купе почти неделю. Не могу заставить себя высунуться наружу. За окном то и дело мелькают белые тени. Даже сама мысль о том, чтобы высунуть нос наружу невыносима.

* * *

12 ИЮЛЯ

*неразборчиво*

Поезд остановился. Сначала не поверил глазам, но мы стоим вот уже час. Снаружи — платформа. Небо чистое, ни клочка проклятого тумана.

*неразборчиво*

… эти строки и бегу наружу. Не знаю, конец это или только следующий виток кошмара. Дневник на всякий случай оставлю тут. Быть может, мне придется вернуться и продолжить этот проклятый путь.

------

Интересная заметка, найденная от неизвестного автора. Почерк похож на женский. Всего одна запись:

«К черту эту сволочь! Я читала все, что было с другими. Сейчас открою дверь и воткну ей осколок в глаз!»

*неразборчиво*

------

ЗАПИСЬ ЧЕТВЕРТАЯ (орфография сохранена)

Прапала бабушка. Я искал ийо павсюду, но мама прибижала и забрала в купэ. Ана очинь плакала, и сказала, што бабушка поиграет с нами впрятки. Я звал бабушку, но она ни хатела выхадить.

Мама тоже ришила проиграть впрятки. Я ийо ни нашел и начил звать, но мама пряталась.

Белый дядя пришел и попросил ни плакать, но я нимагу ни плакать, патамушта мама спряталась и ни атвечаит. У дяди странная рука. Завтра он абищал прити ка мне с друзями, и сказал, што мама скора будит сам ной. Я очинь рад.

------

ЗАПИСЬ ПЯТАЯ (здесь и далее даты и прочее не важны, вы уже понимаете, что не во времени дело)

… это был не человек. Я повидал всякое на своем веку, но это — это что-то невероятное. И, признаюсь, пугающее. Объяснение непонятным свойствам пространства-времени в этом… измерении, не побоюсь этого слова, я примерно дал — для себя. Более того, я старательно наблюдал за кустами снаружи. Как мне показалось, один примечательный куст мелькает раз в 4-5 минут. Это значит, что я угодил во что-то вроде временной петли. Но кто они такие? Я заметил этот силуэт в конце вагона. А ещё заметил, что всякий раз, как я моргаю, он приобретает плотность и более четкие очертания. Чем четче очертания, тем увереннее движется.

Дымчатая фигура стоит на месте.

Силуэт явно неспешно идет.

Фигура, подернутая дымкой, уже явно движется.

Я дошел до купе и, несколько раз быстро моргнув, захлопнул дверь. Послышался деликатный стук. Очевидно, он хочет установить со мной контакт. Опишу все, что произойдет, в следующей записи.

------

ЗАПИСЬ ШЕСТАЯ (я ее включил сюда просто для верующих — Бог вам не поможет)

Я молился три дня и ночи, но без толку. Они скребутся о дверь и местами, где они разодрали дверь, я вижу их когти. Их лик поистине ужасен. Да помилует меня Бог!

------

ЗАПИСЬ СЕДЬМАЯ

Я многое поняла, прочитав дневники. И каждый раз, как видела опасность, описанную другими, я её избегала.

Пялилась в окно, пока все не пропали. Не выходила из купе, когда поезд стоял. Завидев первый силуэт, я, не моргая, прошла в купе и осталась там. Просто заткнула уши ватой, и они прекратили скрестись (для меня). И тут же прекратили появляться новые борозды на двери. Они действуют чрез наше сознание?

*неразборчиво*

... ра! Надо слыш…

------

ЗАПИСЬ ВОСЬМАЯ (моя)

Что же, судя по всему, я продержался дольше остальных. Я не сошел на полустанке, я не стал гулять по коридору — даже когда замок должен был быть открыт. Я не выбивал окна и не обращал внимание на пропавших соседей. Сегодня мы остановились в поле. Я так просидел почти пять дней — мы не трогались с места.

Здесь и далее я буду предпринимать короткие вылазки и писать столь же короткие заметки. Я буду описывать предполагаемое действие и — по возвращении, — мои впечатления. Если последнего не будет, то знайте: я либо погиб, либо освободился.

Выйти в коридор. Сделано. Ни намека на тени.

Выйти в тамбур.

*неразборчиво*

... до сих пор. Как вспомню увиденное, опять рвотные позывы. В тамбуре труп. Очень аккуратно расчлененный — разрезы хирургически точные. Все внутренности развешаны, словно адская гирлянда.

Пройти мимо трупа. Не вышло. Меня опять стошнило. Отвратительное зрелище.

Пройти мимо трупа-2. Вышло. Почти час стоял на подножке вагона, не решаясь коснуться земли. Затем… Нет, лучше напишу завтра. Дрожат руки...

*неразборчиво*

Ушло почти два дня, чтобы успокоиться. Итак, я сошел на землю. Вокруг было бескрайнее море пшеницы и… солнце. О боги! Я бы душу отдал за солнце! Они появились из ниоткуда. Бледные, худые существа с когтистыми трехпалыми лапами (я заметил, когда одна лапа чуть не снесла мне голову). Буквально мгновение назад были пшеница и солнце, и вот уже я стою посреди зловонного болота по пояс в жиже, а они мчатся со всех сторон. Я выбрался. Грязный, в тине и иле, влетел в вагон, захлопнул дверь перед носом одного из них. Послышался тяжелый удар, дверь прогнулась, словно в нее влетел грузовик.

Этот шум. Они орут, воют и стенают так, словно сам ад обрушился на мое сознание. Получилось отломить острый кусок металла, сейчас точу его. Поезд едет, за окном опять туман и вой жутких тварей. Если вы это прочитали, за окном все еще светло и нет тумана — бегите. А я… я остаюсь в этом аду.

Когда мне было 11 лет, мы с другом решили посетить старую заброшенную водокачку. Находилась она на самой окраине нашего городка, метрах в двадцати за ней начинался лес. Само здание было кирпичное, с полукруглой стеной с одной стороны.

Зайдя внутрь, мы увидели комнату, из которой можно было попасть в две другие. Осмотрев первую и вторую комнаты, мы пошли в последнюю. Она была полукруглой, в стене были узкие, напоминающие бойницы окна, из-за чего там было довольно темно. Мы вышли на небольшую площадку, от которой вниз в воду уходила бетонная лестница с обрывками сгнивших железных перил. Так как лестница на вид выглядела плачевно, а мне хотелось подойти к воде, то я нашел небольшой, но увесистый брусок из дерева. Бруском я проверял прочность каждой ступеньки, ставя его на ступеньку перед тем, как шагнуть на неё. Так я добрался до предпоследней ступеньки, которая была над водой.

Когда я поставил брусок на последнюю ступеньку и начал с силой надавливать на него, из воды резким движением выскочило и обвилось вокруг бруска что-то, похожее на щупальце темного цвета с отростками по всей длине. Оно с такой силой сжало брус, что он треснул, а потом сильным рывком утащило его под воду.

Все это случилось за секунду, если не меньше. На поверхности воды стали появляться пузыри воздуха. Я стоял и смотрел на воду, не в силах заставить двигаться свое тело.

Тут я почувствовал, как меня за шиворот тянет мой друг. Это вывело меня из ступора. Выбежав на улицу, я увидел, как побледневший друг смотрит на мою руку — из неё мелкими каплями текла кровь. Стесанная кожа на ладошке только сейчас начала болеть. Услышав в помещении всплеск воды, мы, не сговариваясь, побежали домой.

Даже сейчас я с содроганием думаю о том, что было бы, если бы вместо бруса была моя нога, или же я, потеряв равновесие, упал в воду и там столкнулся бы с тем существом, что поселилось на дне этих грязных вод.

Автор: Седых Роман

Шаг. Ещё шаг. Я иду по длинному тёмному коридору. Боковые двери заперты, выхода нет. Я закрываю глаза и кричу.

Проснувшись, я посмотрел на часы. 3:12, кошмар разбудил меня посреди ночи. На кухне горел свет, и я решил выпить воды — после таких снов меня всегда одолевала лёгкая жажда. Я встал с кровати.

Открыв дверь, я увидел маму — пила чай, видимо тоже бессонница.

— Мам, чего не спишь?

— Не хочется. А ты? Скоро светать будет.

— Просто ночной кошмар, сейчас снова лягу.

Она ничего не ответила, лишь опустив взгляд, продолжила размешивать сахар в чашке. Выпив стакан холодной воды, я побрёл обратно в свою комнату. Укрылся одеялом, лёг на диван. И тут я понял, что в моей комнате никогда не было дивана.

Проснувшись, открываю глаза. На часах 3:12. Какой же странный сон. Иду на кухню. Мама смотрит на меня остекленевшими глазами.

— 3:12. Ты должен уснуть.

Страх. Я зажмуриваюсь, хочу проснуться.

Проснувшись, открываю глаза. На часах 3:12. Мама стоит у изголовья кровати.

— Почему ты не спишь? Ты должен уснуть.

Она тянет руки ко мне, но это не моя мать. Эта женщина похожа на неё, но лишь на первый взгляд, вблизи пустые глаза и прозрачно-бледная кожа выдаёт в ней что-то ненормальное, что-то не человеческое… Чем ближе её руки, тем сильнее страх расползается по моему телу. Животный страх, сковывающий каждое мышечное волокно.

Я кричу, но вместо крика из моей грудной клетки раздаётся лишь жалкое сипение.

— ОЧНИСЬ, — приказываю я себе.

Проснувшись, открываю глаза. На часах 3:12.

ОЧНИСЬ!

Проснувшись, открываю глаза. На часах 3:12.

ОЧНИСЬ!

Проснувшись, открываю глаза. На часах 3:12.

ОЧНИСЬ!

Каждый раз одно и то же… Я закрываю глаза, просыпаюсь, но вижу перед собой одни и те же числа. Мне кажется, что эти сны образуют какой-то бесконечный коридор, где все боковые двери закрыты.

ЗАСНИ!

Проснувшись, открываю глаза. На часах 3:56. Сажусь в кровати, осматриваю комнату. Она пульсирует, по стенам пробегает мелкая рябь, то убирая, то добавляя мелкие детали.

Шаг, ещё шаг. Открываю дверь кухни. И останавливаюсь, видя, что комнаты нет. Под моими ногами обрыв, которому не видно конца. Тьма. Пустота.

Чувствую, как сзади подкрадывается страх, вновь сковывая тело. Я закрываю глаза и делаю шаг в пропасть.

Проснувшись, открываю глаза. На часах 16:20. Прошло 20 минут с того момента, как я прилёг вздремнуть. Голова пульсирует болью. Встав с кровати, бегу на кухню. Она на месте, пустая.

Захожу в комнату мамы, спит, видимо решила вздремнуть. Тревога, отпускает меня, дыхание становится более спокойным.

Потирая виски и закрыв глаза от яркого солнечного света, который заполнял мою комнату я сажусь на диван.

И вновь проваливаюсь в сон.

Перед сном люблю поторчать на балконе, особенно после жаркого летнего дня. Балкон у меня не застекленный, так что обдувает со всех сторон, да и полюбоваться ночным небом можно.

Как и всегда я заварил себе чаю, кинул в него пару кубиков льда и отправился релаксировать на балкон. Слева видно стенку соседнего балкона, а справа можно увидеть окно моей кухни. Спустя половину кружки я заметил боковым зрением, что на правом фронте что-то изменилось. Это было мое окно. Там зажегся свет. Стоит ли говорить что это невозможно, так как в квартире я был один? Сразу погрешил на воров.

А что, свет в квартире выключен, дверь я к вечеру закрываю на ключ, я на балконе — значит, нерадивые грабители могли подумать что квартира пуста. Решительно толкнул дверь, но та не поддалась. Недавно поставил пластиковую, еще немного заедает, но сейчас было ощущение, что кто-то запер ее. В тщетных попытках отворить дверь я услышал шуршание и поскребывание со стороны форточки. Какая-то тень суетилась около нее. Я был в безысходном положении, оставалось только притаиться в куче хлама на краю балкона и наблюдать.

Из форточки вдруг показалась не голова в лыжной маске (как я мог предположить), а тонкая длинная палка. Палка согнулась, как конечность в суставе, закрепилась за подоконник. За ней выползла такая же и повторила действия первой. Затем вылезло то, на чем эти палки соединялись. Туловище. Черное туловище с черной головой. Это существо было темнее самой ночи, этот цвет поглощал больше света чем черный, я даже не разобрал, объемное оно или нет. На голове не было ни выпуклостей, ни ямок, которые отмечали бы лицо. Палки, державшиеся за подоконник, сократились и подтянули туловище за собой. Таким же образом вылезли и ноги пришельца. Внимания на меня он, вероятно, не обратил, хотя откуда мне знать — глаз у него я так и не заметил.

Длинный пополз своей дорогой вниз по фасаду дома, цепляясь за малейшую выпуклость. Спустя пять минут зашелестел газон под домом, но я не осмелился встать даже после того, как все стихло. Наверное, только через час я возобновил свои попытки попасть в квартиру. Дверь все не поддавалась, а влезть в форточку кухни, из которой еще лился свет, я так и не осмелился, несмотря на короткое расстояние.

В общем, ночевал я на балконе, укутавшись зимней дубленкой, которую припрятал там до сезона. С утра увидел на улице соседа, проходящего по своим делам. К счастью, у него есть ключ от моей квартиры еще со времен моего прошлогоднего отпуска на море, и я попросил его войти в квартиру и открыть балкон. Высвободившись, я начал осматривать каждый сантиметр, каждый угол квартиры, но следов чьего-то присутствия не обнаружил.

Меня даже не интересует вопрос «что это, мать твою, было», мне интересно, как оно попало ко мне в квартиру и сколько там пробыло. Может, все вы сейчас размеренно ведете свою жизнь, а что-то подобно скрывается под вашим плинтусом или за газовой плитой?

Первоисточник: mrakopedia.ru

Где-то год я ходил мимо заброшенного частного дома — покосившейся одноэтажной избушки на окраине нашего городка. И вот вчера решил наконец туда забраться. Внутри ничего хорошего не нашлось. Никакой чердачной романтики — мусор, паутина да пара попорченных влагой журналов из категории «для взрослых». И еще старый советский приемник. Знаете, такой настольно-походный, с ручкой и выдвижной антенной.

Приемник я забрал. Подумал — попробую оживить. Дома осмотрел — вроде вода не попала, ручка настройки крутится, стрелка по шкале двигается. Крышку открутил — внутри все чистенько, сухо. Дай, думаю, включу. Подал девять вольт с регулируемого блока питания. Внутри приемника щелкнуло — и тишина. Снова — щелк. Щелк. Щелк. Все ясно — самовозбуждение, подмок все-таки.

Я отключил питание. Приемник как будто этого не заметил и щелкнул снова.

Щелк... Щелк... Щелк...

Постоянные щелчки стали нервировать. Я подумал — наверное, емкости по питанию остались заряжены, а потребление тока в таком режиме, видать, минимально, долго еще будет работать в таком режиме. Надо разрядить. Разрядил — замкнул между собой контакты питания.

Щелк... Щелк...

Что за ерунда? Где-то остался заряженный конденсатор, от которого подпитывается паразитный генератор. Ну ладно, будем коротить все конденсаторы.

Щелчки продолжались. С прежней громкостью, с прежней частотой — один щелчок секунд за пять. Коротить было уже нечего.

Надо было как-то прекратить это. Вернее всего — оторвать провода от динамика.

Просто так не доберешься до проводов. Открутил плату. Ее держит механизм настройки. Разбираю, стреляет и куда-то улетает пружина. Эх... Плата освободилась, оторвал провода.

Щелк... Щелк... Щелк...

Никуда не подключенный динамик продолжал щелкать.

Это уже было похоже на дурной сон.

Зачем-то открутил динамик от корпуса. Щелкает.

Разорвал диффузор, выдрал его из корзины динамика вместе со звуковой катушкой. Щелкает. Аж подпрыгивает.

Взял зажигалку, поджег диффузор. Он щелкнул. Огонь погас.

Чирканье зажигалки. Щелчок. Чирк. Щелк. Чирк. Щелк.

От диффузора осталась одна закопченная звуковая катушка.

Щелкало.

Звук изменился. Он стал громче, резче и как будто отовсюду. Щелчки подбрасывали черное колечко на несколько сантиметров в воздух.

Ножницы.

Я перерезал кольцо ножницами.

Щелк.

Разрезал еще раз.

Щелк.

Стал кромсать обрезки тонкой проволоки на мелкие кусочки. С каждым щелчком они разлетались во все стороны.

Наконец, у меня в руках не осталось ничего.

Щелк. Щелк. Щелк...

Промелькнула мысль, что теперь обрезки по всей квартире и они щелкают. Схватил пылесос, тщательно вычистил все. Если где-то что-то было, то оно было в пылесосе.

Щелк. Щелк. Щелк.

Я вынес на помойку все — останки приемника, включая корзину от динамика, мешок из пылесоса.

Вернулся домой и первое, что услышал — очередной щелчок. Он прозвучал отовсюду.

И снова. Один, другой, третий, сотый. Я не знаю, что мне делать.

Щелк. Щелк. Щелк...

Первоисточник: http://vpustotu.ru

Каждую ночь я просыпаюсь оттого, что меня обнимает нежная тёплая рука. И каждый раз вокруг никого нет. Я живу одна. Это действительно страшно.

Ночь была светла и свежа. Луна так ярко осветила небо, что легко можно было различить силуэты домов и деревьев, на землю падала их четкая тень. Весь город покрылся серебристой краской. Вышедшие на ночную прогулку коты стремительно и беззвучно шныряли в подворотнях, оставаясь незаметными для человеческого глаза. В эту ночь было так тихо, что редкие отдельные звуки— голоса, собачий лай, скрип колес — были слышны, будто они раздавались совсем рядом.

По мостовой катился экипаж. Изредка, кучер покрикивал на лошадей и стегал их кнутом, чтобы ускорить передвижение.

В экипаже был только один пассажир — служитель городской церкви Серафим Вырин. Он сидел, прислонившись к стенке экипажа, смотрел в окошко. В голове его крутилась только одна мысль: «Почему я?»

* * *

Этим вечером за ним прислали молодого офицера и вызвали к начальнику городской тюрьмы. Вкратце объяснив, что дело не терпит отлагательств. Некий преступник, приговоренный к смерти, желает исповедаться непременно ему, Вырину.

Не смея отказать главному тюремщику, Серафим Вырин тут же сел в экипаж и велел кучеру ехать на набережную, где находилась местная крепость с заключенными — Соленая тюрьма.
Название свое она получила благодаря своему расположению: три стены омывались морем, а с четвертой стороны был мост-подъезд к ее воротам. Годами омываемые морской водой стены пропитались солью. Если лизнуть стену, можно было почувствовать горьковатый, противный привкус, а в особенно жаркие дни, когда вода интенсивно испарялась, соль покрывала стены казематов.

* * *

— Его привезли на закате, — рассказывал святому отцу начальник тюрьмы, Грюмель. — Только представьте, он пил кровь и ел человеческую плоть прямо на базарной площади средь бела дня! Куда катится мир? Столь дерзкое преступление! На что надеялся этот чудак, позвольте вас спросить?

Вырин промолчал. Невозможно было не заметить, что слова Грюмеля произвели на него впечатление.

— Его прямо сегодня судья приговорил к смерти, завтра на рассвете приказано повесить! И правильно сделают, хочу вас заверить, подобной швали не место среди порядочных горожан…

«Упырь — душегуб! Попросил мне исповедаться! Да что же это такое? А если он и меня?.. Хотя он скован, должно быть…»

— Преступник скован? — перебил Серафим тираду тюремщика.

— Само собой, святой отец! Само собой! Вы сейчас сами все увидите. Не бойтесь — мои парни будут стоять за дверью, если что — кричите! — и Грюмель так ехидно улыбнулся, что священнику стало не по себе.

* * *

Они спустились к камерам самого строгого содержания для особо опасных убийц и остановились у тяжелой дубовой двери с охраной.

— Он настолько опасен? — как можно спокойнее старался спросить священник.

Как посланнику Господнему — ему не к лицу было бояться смерти от рук злодея, он обретет Царство божье, но, как и любому живому существу, Вырину не чужд был инстинкт самосохранения, поэтому холодная дрожь пробирала все его тело.

— Да не бойтесь вы его! Он вполне интеллигентен и ничего вам не сделает, — с этими словами Грюмель открыл дверь и сделал приглашающий жест священнику.

Отец Серафим сдавленно сглотнул и шагнул в темноту. Дверь за ним тут же захлопнулась. В руке священника горела свеча, но ее слабого света не хватало, чтобы осветить комнату полностью. Он не сразу заметил заключенного в углу камеры.

— Добрый вечер, святой отец! — услышал он приятный, тихий, мужской голос из темноты. — Прошу прощения, за то, что пришлось вас побеспокоить в столь позднее время, но вы понимаете, ждать нет возможности. На заре меня казнят, — преступник замолчал.

Священник всматривался в темный угол, пытаясь разглядеть говорившего с ним, но кроме темного человеческого силуэта ничего не рассмотрел.

— Ты можешь выйти на свет, сын мой? — проговорил Вырин, присаживаясь на стул у входа. — И назови свое имя, — велел он заключенному.

— Имя мое — Хавьер Ортега. Я, как видите, не из этих мест, хотя и довольно давно живу в благодатной вашей стране.

Действительно, говорил заключенный без акцента.

* * *

В углу послышался звон цепей, а за ним легкие шаги — Ортега вышел из темноты.

Перед собой священник увидел высокого, широкоплечего молодого мужчину с волосами ниже плеч. На нем была белая рубашка с расстегнутым воротом до груди и коричневые брюки. Руки были закованы в наручники, что значительно успокоило преподобного.

Увиденному Вырин очень удивился, он не знал как должен выглядеть убийца, но и такими он себе не представлял его.

Вид у преступника и впрямь был интеллигентный, даже аристократичный — гордая осанка, манера говорить — все говорило о приличном воспитании испанца.

И только засохшая кровь на губах и подбородке выдавала его, как преступника — душегуба. На рубашке тоже можно было рассмотреть капли крови, но их было не очень много.

Священник некоторое время рассматривал человека вышедшего к нему из тьмы, а потом заговорил:

— Значит, вы решили покаяться в грехах, сын мой? — он взял себя в руки и перестал бояться заключенного, так как адекватное поведение и благородный вид произвели на него успокаивающее впечатление.

— Мне незачем каяться, святой отец, — спокойно ответил Ортега, став у стены, где находилось крохотное окно с решеткой.

— Так зачем же ты велел позвать меня? — удивленно спросил Вырин. — И почему пожелал исповедоваться именно мне?

Этот вопрос не давал покоя церковному служителю. Вырин не был самым популярным священником в городе, на его проповеди приходило от силы десять-пятнадцать человек в большие церковные праздники, а ритуалы, подобно свадьбам, похоронам и крестинам, вообще проводились им раз или два в месяц.

— Мне не хотелось быть одиноким в мою последнюю ночь на земле, — все так же спокойно ответил заключенный и подставил свое лицо лучу лунного света.

Этот ответ поразил священника.

— Никто не одинок на земле, — сказал Вырин, он хорошо помнил свою роль здесь и старался придерживаться стандартному сценарию.

Как-никак, он служитель Господень и должен выполнять его волю.

— Все мы находимся под присмотром Господа и его ангелов, даже при грехопадении они не оставляют людей, будь ты праведник аль грешник, ангелы все равно…

— Прошу вас, святой отец, довольно лжи! — перебил говорившего священника заключенный и повернул в его сторону свое лицо. — Господь покинул землю!

Преподобный запнулся и пристально смотрел на Ортегу, ожидая, что же он скажет дальше, но тот снова отвернул голову к окну и продолжил любоваться лунным сиянием.

Отец Серафим не знал, продолжить ему или пойти прочь, по закону он должен до утра исповедовать преступника, пока того не заберут на казнь. Вырину давно никто не исповедовался и он решил продолжить разговор о предстоящем переходе в мир иной господина Ортега.

— Пойми, сын мой, земная жизнь — лишь прелюдия вечной, которую подарит нам Бог после нашей физической смерти. Наша душа обретет мир и покой в Раю. Покайся, сын, и ты увидишь святое присутствие прямо здесь, в этой сырой темнице, пропитанной кровью и болью смертников!

Вырин явно вошел в азарт. Так давно у него не было благодарных слушателей, что сейчас он во что бы то ни стало решил донести до Хавьера слово божье.

— Довольно, я сказал, — не поворачивая голову до конца, через плечо грубо прорычал испанец.

Эти слова очень возмутили священника! Он все-таки официальный представитель церкви, а ему закрываю рот, как ребенку!

— Послушайте, если вы не намерены каяться в преступлениях, тогда мне нечего здесь делать. Вас повесят без покаяния. Прощайте, Ортега!

И преподобный развернулся к двери, намереваясь просить охрану выпустить его.

Двери не было. Была лишь бесконечная гладкая поверхность стены.

— Что за чудо!— удивился он. — Позвольте, а куда делась… — он обернулся к заключенному, не договорив.

Тот стоял, облокотившись о стену, сложа руки на груди, и наблюдал за недоумением Вырина.

— Вы не уйдете, пока мы не договорим, — все так же спокойным тоном сказал Хавьер. — Так что присядьте и мы продолжим нашу интересную беседу.

Серафим почувствовал, как к его ногам сзади подлетел стул и невидимая рука, надавив на плечи, усадила священника. Оглянувшись еще раз на то место, где была входная дверь, священник убедился, что она так и не появилась.

Происходящее не укладывалось в голове церковного служителя. С детства воспитывавшийся с верой в божье провидение, он и подумать не мог, что однажды столкнется с потусторонними явлениями.

— Вам не нужно меня бояться, Отец Серафим! — пытался унять его страх Ортега. — Я не намерен причинить вам вред.

Но эти слова не успокоили священника, все его тело тряслось от осознания происходящего, а дыхание участилось и стало тяжелее.

— Выпустите меня, Хавьер! Я не знаю, как вы это сделали и знать не желаю! Просто выпустите меня!

— Но я же не закончил исповедоваться, — с хитрой улыбкой ответил заключенный. — Вы уйдете на рассвете! Довольно об этом!

Вырин попробовал встать со стула, но оказался бессилен.

«Не нужно злить его, — подумал преподобный. — Нужно сделать так, как он говорит и тогда есть шанс, что меня спасут».

— Вот вы, святой отец, почему так напуганы? Боитесь смерти от руки убийцы? А как же ваша вечная жизнь? Почему вы обещаете мне блаженство рая, а сами в тоже время держитесь за свое бренное существование? — все так же оперевшись о стену, говорил Ортега.

— Моя жизнь в руках Господа и если ему угодно…

— Чушь! Все это чушь! В вас столько же веры, сколько в этой камере света! Тлеющий, угасающий огонек — вот вся ваша вера!

Испанец подошел к сидящему на стуле священнику и, пригнувшись к нему, посмотрел пристально в глаза.

— Ты знаешь, что я прав, — сквозь зубы процедил узник. — Ты все знаешь!

Священник зажмурил глаза и стал шептать слова молитвы на обуздание нечистой силы:

«Прославленный Милостивый Архангел Михаил,
Защити нас в «нашей битве против князей и сил
наместников этого мира тьмы,
против злых искаженных духов высот.»

Проговорив последние слова, священник открыл глаза. В камере было совершенно темно, только лунный свет пробивался в окно почти под самым потолком. Испанца тоже нигде не было видно. И только Вырин решил, что отделался от дьявола, как услышал голос:

— Сима, Симочка, ты здесь? — и священник увидел свою старуху-мать, выходящую из тьмы. Женщина вертела головой и продолжала звать Симу.

Священник не верил глазам, перед ним, как живая, стояла Надежда Вырина — его мать, которая скончалась уже лет двадцать как.

— Матушка? — все еще не доверяя глазам, спросил преподобный.

Женщина тут же повернула к нему голову, как охотящийся зверь на шорох, но подходить не стала, оставаясь в пределах лунного света.

— Сима, как ты мог так меня расстроить? — женщина говорила с обидой в голосе.

— Что я сделал, маменька? — испуганно сказал Серафим.

— Предчувствуя скорую кончину, я желала одного — проститься с единственным сыном! Я ждала тебя, мучимая агонией, но ты так и не приехал! Я звала тебя, когда душа моя покидала тело, — в голосе старухи были слышны нотки муки. — Ты даже не приехал на похороны! Мой единственный сын!

Вырин кинулся к призраку матери и обнял его за ноги, как когда-то делал в детстве. Слезы градом катились по его морщинистым щекам, он чувствовал невероятную вину перед матерью. Прижимаясь лицом к черной юбке ее платья, священник чувствовал щекой шероховатость ткани! Она была настоящей!

Его плечи тряслись от рыданий.

Мать священника гладила сына ладонью по макушке, приговаривая:

— Покайся, сын мой! Покайся! — Вырин чувствовал тепло ее руки на своей голове.

Внезапно ладонь матери потяжелела и на своем плече священник почувствовал тяжесть металлической цепи.

* * *

Он поднял голову, чтобы посмотреть, что улеглось ему на плечо. Свеча снова светила, открывая взору небольшую комнату. Он увидел, что обнимает колени Ортега.

Как ужаленный, священник вскочил, путаясь в рясе, попятился к стене, а испанец громко захохотал. И хохот его эхом отражался от стен и заполнил все пустое пространство в темнице.

— Покайся, сын мой! Покайся! — кричал, смеясь, испанец и кружился в лунном свете, подняв закованные руки вверх.

— Кто ты? — дрожащим тихим голосом спросил священник. Он сидел на грязном полу темницы, облокотившись о стену, стараясь как можно больше вжаться в каменную кладку.

— Я, дорогой мой святой отец,— Ортега замер спиной к священнику, — тварь земная, созданная, как и вы, вашим великим Господом, мать его, Богом! Но не видать мне покоя небесного царства, на веки обречен я топтать твердь земную! — он повернулся и подошел к Серафиму, наклонившись к нему, он злобно прошептал:

— Я — божье наказание! — и щелкнул крепкими, белыми зубами у самого лица перепуганного Вырина.

Священник отвернул лицо в сторону и заскулил.

— Как же ты мне противен! — произнес Ортега. — Сидишь и дрожишь передо мной. Где же твой Бог? Почему не спасает тебя? — на последнем слове Хавьер сделал особое ударение и от его крика стены задрожали, грозясь обвалиться на их головы.

Священник закрыв лицо руками, бормотал все известные ему молитвы вперемешку, но Ортега еще больше метался по камере, выкрикивая богохульства.

Внезапно все стихло. Вырин еще не решался открыть глаз.

— О, нет! Заря! — услышал он тихий голос заключенного и убрал руки от лица.

Ортега на цыпочках стоял и всматривался в окно. В комнате стало чуточку светлее.

Священник еще не понимал, хорошо это для него или плохо, но то, что испанец притих, внушало надежду.

Святой отец взглянул на стену — дверь так и не появилась.

Испанец выглядел взволнованным, рассвет застал его врасплох.

— Сейчас придет за тобой палач и тебя казнят, бесовское отродье! — воскликнул священник, вставая. — Тебя повесят, как собаку! Стража! Эй, стража! Откройте! — стал молотить Вырин по стене.

Ортега подскочил к нему и закрыл ладонью рот:

— Знаешь, я обещал не убивать тебя, и отпустить на рассвете. Только мы поступим иначе, -
зловеще улыбаясь, сказал Ортега и подошел к священнику.

Испанец взял в руки лицо святого отца и подул тому в глаза, отчего те закрылись под
тяжестью век. Прошло несколько минут, прежде чем Вырин смог открыть их вновь.

— Что за дьявольские козни? — воскликнул священник. Распахнув глаза, он увидел, как держит свое лицо в руках.

— Нравится фокус, да? — спросил Ортега и стал пританцовывать в новом теле, и припевать, — Аллилуя! Господи, аллилуя!

Священник с ужасом смотрел на своё новое тело и никак не мог понять что произошло.

— Стража, я готов выйти, — сказал испанец, поправляя свою помявшуюся рясу.

Тяжелая дверь отворилась.

* * *

Вырин еще долго ломился в дверь с просьбой выпустить его, но в итоге утих после четкого негромкого шепота во тьме:

— Каждому по делам его...

Автор: Gallows Bird
Источник: http://mrakopedia.ru/

В этой истории не будет ни каннибалов в подвале, ни чудовищ в лесу, ни жертв, ни убийств. Будут лишь возвратившиеся из детства страхи и какая-то кошмарная неопределенность, которая убивает меня. Все, о чем я сейчас расскажу вам, я считаю чистой правдой. Поэтому, если вы дочитаете мой рассказ до конца, то, надеюсь, поймете, каково мне сейчас, и посочувствуете.

Мне было бы далеко не так страшно узнать, что у нас в подвале действительно живут людоеды, пожирающие жильцов дома. Настоящий ужас, поверьте, берет тогда, когда ты лежишь ночью на кровати в собственной квартире, и не можешь сомкнуть глаз, осознавая, что там, в темноте, может находиться что-то, что приходит не через входную дверь. Но давайте обо всем по порядку.

Началось это очень давно. Мои воспоминания о ней являются одними из самых первых. Я не могу назвать свое детство очень радужным. Нет, родители у меня хорошие, и со сверстниками отношения тоже были прекрасные, но что существенно отравляло мне жизнь, так это паническая боязнь моей комнаты. Я жил с отцом и матерью на третьем этаже типичной двухкомнатной «сталинки». Маленькая комната была моей, большая – родителей. Каждая была снабжена балконом.

Меня ужасала лишь одна мысль находиться в своей комнате вечером или ночью одному. Из-за моих постоянных истерик родители позволяли мне спать с открытой дверью. Я благодарил судьбу всякий раз, когда отец или мать выходили вечером в туалет или взять что-нибудь из холодильника. Слыша их перемещение и видя их тени на полу, я мог на время перестать бояться и попытаться быстро уснуть. Иногда мне становилось настолько страшно, что я, не оглядываясь, бежал в их комнату и всеми силами умолял поспать с ними. Но боялся я, разумеется, не самой комнаты и не темноты в ней, а того, кто, по моему мнению, мог там находиться. Я боялся ее.

Она – это Фиалочка, собирательный образ моих детских кошмаров. Скрывающаяся тварь, которая никогда не давала родителям знать о своем существовании, при этом неизменно изводила меня, когда я находился один. Я знаю, что у многих детей есть свои выдуманные монстры, живущие в шкафах, под кроватями, за занавесками. Мой был особенно реалистичным и пугающим. Я боялся ее так сильно, что мог в детстве до полуночи гулять на улице, лишь бы не идти домой. Потом, конечно, все равно приходилось возвращаться. Я изрядно получал ремня, быстро ужинал и отправлялся спать. Оставалось лишь радоваться тому, что я сильно уставал за день, и засыпал практически сразу же, не давая страху полностью поглотить себя.

Фиалочка… Вам это имя, должно быть, кажется смешным и крайне глупым, но у меня каждый раз мурашки пробегали по спине, когда я мысленно произносил его. И как только дети придумывают имена своим персональным чудищам? Я точно знал, что ее зовут именно так, что у нее именно это имя: несерьезное, детское, уменьшительно-ласкательное. И это заставляло меня дрожать от страха гораздо больше, чем если бы я величал ее, скажем, Детоубийцей или Потрошительницей.

У меня была огромная двуспальная кровать. Раньше ей пользовались родители, однако с одной стороны сильно деформировались пружины, и спать двоим там уже было нельзя. Я же, мелкий, мог разлечься на этой кровати как угодно, места было предостаточно.

К несчастью, спастись во сне я мог отнюдь не всегда. Время от времени я просыпался от кошмарного чувства, как будто меня только что кто-то щекотал. Также было стойкое ощущение, что когда я так просыпаюсь, матрас на моей кровати быстро распрямляется, словно еще мгновение назад кто-то находился рядом со мной. Оставалось, не шевелясь, лежать и в ужасе обливаться потом, пока снова не провалишься в сон или не наберешься храбрости побежать к родителям. Моя кровать располагалась боком возле стены, и я боялся поворачиваться к стене лицом. Если у меня затекали другой бок и спина, и я все же отворачивался от комнаты, мне сразу начинало казаться, что Фиалочка уже ползет ко мне по кровати. Мне снова мерещилось, что матрас прогибается под ее тяжестью.

Как видите, спалось мне в детстве невесело. У детей очень бурное воображение, и я очень хотел бы списать все свои детские страхи именно на разыгравшуюся фантазию, но не могу, поскольку потом все стало значительно хуже.

Лет в шесть я впервые услышал ночью этот звук. Его трудно описать словами, но я попробую. Представьте себе высокое блеяние, похожее на козье, но очень искаженное, булькающее, как будто у кого-то сильно повреждено горло. Что-то в этом звуке было даже от детского смеха. Звук был очень тихим и, как мне показалось, несколько враждебным. Я тогда решил, что он слышится с улицы. Дом находится на самой окраине города, поэтому было не исключено, что где-то действительно блеяла коза. Я слушал это с минуту и уже стал снова закрывать глаза, как вдруг у меня в прямом смысле встали дыбом волосы от внезапной догадки. Я резко понял, что звук слышится не с улицы, а с моего балкона. Нижняя четверть балконных дверей была деревянной, все остальное было стеклянным.

Звук слышался именно оттуда, снаружи и снизу. Блеяние было не далеким, а близким, просто очень тихим. Я метнулся из комнаты и разбудил родителей. Они резонно выругали меня и сказали, что в таком возрасте уже стыдно бояться. Я плакал, умолял их все проверить, и мать, в конце концов, согласилась переночевать в тот раз у меня, а я улегся с отцом. На следующий день мать сказала, что ничего в ту ночь не слышала, и никто ее не щекотал. В общем, родители мне, разумеется, не верили.

Главный эксцесс случился, когда к отцу и матери вечером пришли гости – их женатые бывшие однокурсники. Так близко ко взрослым эта блеющая тварь еще не подходила. Но я знал, почему она так сделала.

Родители и их друзья сидели в кухне: ужинали, выпивали, разговаривали. Я сперва поел вместе с ними, потом все бегал таскать шоколадные конфеты из принесенной гостями коробки. Мать в какой-то момент сказала, что мне пора спать, ибо завтра надо идти в садик, и я не стал возражать.

Я забыл упомянуть, что маленькая комната в нашей квартире располагается как раз напротив кухни через коридор. Мать попросила меня закрыть свою дверь, однако кухонную пообещала не трогать. В этот вечер мне почти не было страшно идти спать. Взрослые совсем недалеко шумели, веселились, и я особо не боялся. Я зашел в свою комнату, прикрыл дверь, оставив маленькую щель, выключил свет и прыгнул в кровать.

Блеяние я услышал сразу, как завернулся в одеяло. В этот раз оно было куда более громким и страшным. У меня не осталось никаких сомнений, что слышалось оно именно с той стороны балконных дверей. Я пулей влетел в кухню, плакал, что-то кричал, а взрослые начали меня успокаивать. Отец даже разозлился, но мать вкратце рассказала гостям, почему я, по ее мнению, так себя веду, и их друг Владимир (тогда я называл его дядей Вовой) решил пойти вместе со мной проверить, все ли в моей комнате в порядке.

Когда мы пришли в комнату, я показал ему на балкон и попросил посмотреть туда. Дядя Вова отказался, сообщив мне, что я должен сделать это сам, иначе не перестану бояться. Я, понятное дело, стал упираться, но он настойчиво подтолкнул меня к балконной двери и сказал, что будет находиться в двух шагах от меня. Я шел к стеклу и понимал, что у меня просто кишка тонка взглянуть туда, стой за моей спиной хоть вооруженная группа спецназа. Я струсил и закрыл глаза, Владимир этого не мог видеть.

Когда я, таким образом, вплотную подошел к балкону, я буквально почувствовал ее. Она, согнувшись в три погибели, сидела там и злобно смотрела на меня снизу вверх. Поверьте, я знал это. Сквозь щели балконных дверей дул сквозняк, и я почувствовал трупный смрад, из-за которого меня чуть не стошнило.

«Ну что, пацан? – спросил Владимир. – Я же говорил, тут нечего бояться. К тому же тут все вон закрыто». Я моментально отпрянул от балкона, открыл глаза и попросил на этот раз его взглянуть туда. Я схватил Владимира за рукав и попытался подтащить к балконным дверям, но он освободил свою руку, улыбнулся, пожелал мне спокойной ночи и ушел. Он-то думал, я сам все посмотрел и, конечно же, ничего не увидел. Из кухни послышался строгий голос матери, требовавший, чтобы я выключал свет и ложился спать. Ситуация, как видите, безвыходная.

Я не придумал ничего лучше, как достать из тумбочки фонарик и включить его. Когда родители в очередной раз крикнули, чтобы я выключал свет, я сделал это. Я буквально прилип к двери. Мои руки дрожали, и свет фонарика неистово метался по темной комнате. Оставаться там было сущим адом, но и бежать к родителям я не мог. Мне казалось, что если я буду так истерить, меня просто-напросто закроют в комнате.

Я услышал, как взрослые выходят из кухни, чтобы пойти покурить в подъезд. Когда они закрыли за собой входную дверь, я быстро открыл дверь своей комнаты и встал на пороге. Свет фонарика в моей руке по-прежнему бегал по стенам, мебели, потолку. И тут я впервые увидел ее… Искренне надеюсь, что подобного ужаса вы никогда в своей жизни не испытаете.

Когда фонарик осветил верхнюю часть высокой стенки, доходящей практически до потолка, я заметил ее лежащей там, сверху. Уверен, спрятаться она не хотела. Она выжидала, пока я увижу ее, точнее ее высунувшуюся руку (если эту конечность можно так назвать) и голову.

У Фиалочки была грязно-голубая кожа, как будто гниющая, отмирающая. Ее лапа была похожа на паука. Конечность была предельно худой, с не менее чем десятью-двенадцатью тонкими и длинными пальцами. Голова – вытянутая, похожая на лошадиную. Два непропорционально огромных желтых глаза с узкими вертикальными зрачками располагались спереди и сверлили меня с невероятной свирепостью. Ее беззубый рот, находящийся в нижней части головы и похожий на черную дыру, улыбался. И эта гнилая вонь, теперь я ощущал ее полной грудью…

Содержимое моих кишечника и мочевого пузыря сразу оказалось в пижаме. Я выронил фонарик, захлопнул дверь комнаты и помчался в пустую кухню. Там я залез под большой стол. Сидя в собственных нечистотах и обливаясь слезами, я с ужасом думал о том, что взрослые не вернутся, а если и вернутся, то увидят меня и опять прогонят спать.

Но они увидели меня нескоро. Родители и гости были уже достаточно пьяными. Придя из подъезда, они снова сели за стол и стали разговаривать. Вытяни кто-нибудь из них ноги, и я сразу оказался бы замеченным. Теперь надо отметить, что половина этого большого стола располагалась напротив стены, а другая половина – напротив кухонной двери. Мне стоило огромных усилий немного вытянуть голову и посмотреть на дверь своей комнаты.

И да, вы отгадали: моя дверь была приоткрыта. Фиалочка находилась прямо за ней и смотрела на меня, сидящего под столом. Лишь мельком увидев ее огромные глаза и пасть, я быстро зажмурился. Она сидела там, в моей комнате, и как будто говорила мне: «Смотри, я здесь, рядом. Твоей тупой мамаше стоит лишь повернуть голову, чтобы увидеть меня, но ей нет никакого дела. Я могу подобраться к тебе так близко, как захочу».

Дальше я уже плохо помню, что случилось. Я явно потерял сознание, и некоторое время пролежал под столом, прислонившись спиной к стене. Когда я услышал крик матери, гостей у нас дома уже не было. Родители достали меня из-под стола, помыли, одели в чистое, дали какое-то лекарство и уложили у себя в комнате.

Конечно, это случилось уже давно. Кое-что я мог добавить или «приукрасить», однако в целом я в данный момент помню эти события хорошо. Что спасло меня от всего этого ужаса, так это такая нелицеприятная вещь, как развод родителей. Мне тогда было семь. Уверен, свою лепту в разрыв отношений между отцом и матерью истеричный полусумасшедший ребенок в моем лице тоже внес, однако что я мог поделать?

Они расстались полюбовно. Квартира досталась отцу, а мы с матерью уехали жить в дом ее сестры, который находится на другом конце страны. Пару раз к нам приезжал отец, однако чаще ездил к нему я, когда подрос. Он два года назад рассказал, что нашел себе молодую женщину в деревне неподалеку от города, и настроены они были очень серьезно. Когда я приезжал к нему, то мы в основном сидели в баре, а ночевал я всегда в гостинице, так как не хотел им мешать (его женщина жила тогда с ним).

Все снова началось в этом году. Я закончил ВУЗ в своем городе, и в начале лета позвонил отец. Он сказал приехать, ибо квартиру он перепишет на меня, а сам уедет с невестой жить в деревню. Я был несказанно рад, поскольку, во-первых, жилье просто отличное, а во-вторых, в этом городе мне будет гораздо легче найти хорошую работу. Там, где я жил с матерью, у меня не было ни нормальной девушки, ни полноценных друзей. Одним словом, переезд ничем не отягощался.

После длительного и вымотавшего все силы оформления документов я оказался в собственной квартире. Многое здесь изменилось. Отец сделал ремонт, обклеил стены натуральными обоями, поменял большую часть мебели. Все это он оставил мне. Спать я решил во все той же маленькой комнате. «Мне двадцать два года, – думал я, – какие тут могут быть страхи?»

Став студентом, я заимел привычку ложиться спать очень поздно. Все благодаря такому изобретению, как компьютер с Интернетом. Странные вещи, как бы это банально ни звучало, начались сразу же. Сперва я всеми силами отказывался связывать их с событиями из детства.

Теперь под прицелом оказалась не только маленькая комната, но и вся квартира. К примеру, в кухне постоянно перегорают лампочки. Постоянно. Я позвонил отцу, но он уверил меня, что с проводкой в квартире все в полном порядке. Похоже, что стоит вкрутить в кухонную люстру новые лампочки и уйти, как кто-то непременно выкручивает их, трясет и ставит обратно.

На полу в ванной и туалете стала появляться какая-то грязная вонючая каша, как будто там кого-то периодически рвет. Хотя бы раз в день приходится ее убирать. Едешь в город – приезжаешь вечером домой – лампочки в кухне не горят, а санузел в этой дряни. Я стал постепенно вспоминать то, чего так боялся в детстве. Бывает, засыпаю ночью и уже кошусь на балконные двери и стенку, которую отец оставил в квартире.

Неделю назад я проснулся ночью от когда-то хорошо знакомого чувства, как будто меня щекотали во сне. Кровать у меня сейчас небольшая односпальная, и знаете, я готов поклясться, что на момент пробуждения мне показалось, что с меня кто-то только что слез. А на следующий вечер я ужинал в кухне и отчетливо слышал тихое блеяние из маленькой комнаты.

Я перетащил в большую комнату кровать и компьютер, а маленькую закрыл на ключ и больше не открываю. Когда я прохожу мимо нее ночью, я зачастую слышу тихое царапанье с той стороны двери. Самое страшное то, что я, когда сплю, закрываю на ключ и дверь большой комнаты. В последние ночи я стал отчетливо слышать это тихое, но настойчивое царапанье уже за ней. Я знаю, что когда-нибудь дверь откроется, и я в этот момент не буду спать…

Автор: Уильям Х. Ходжсон

Была темная беззвездная ночь. Штиль застал нас в северной части Тихого океана. Точного нашего местонахождения я не знал, потому что всю эту утомительную безветренную неделю солнце скрывалось за тонкой дымкой, которая словно плыла над самыми мачтами, время от времени опускаясь ниже и укутывая окружающее нас море.

Поскольку ветра не было, мы закрепили румпель, и на палубе я пребывал в одиночестве. Вся остальная команда – двое мужчин и парень – отсыпалась в носовом кубрике, а Уилл, мой друг и владелец этого маленького судна, спал в своей маленькой каюте на корме.

Внезапно из темноты до меня донесся возглас:

– Эй, на шхуне!

Он прозвучал настолько неожиданно, что от удивления я даже не отозвался сразу.

Голос, странно хриплый и словно нечеловеческий, вновь послышался откуда-то из темноты со стороны левого борта:

– Эй, на шхуне!

– Эй! – крикнул я в ответ, успев прийти в себя. – Кто вы такой? Что вам надо?

– Вам нечего меня бояться, – отозвался странный голос, владелец которого, вероятно, заметил в моих интонациях неуверенность. – Я всего лишь старый... человек.

Пауза прозвучала совершенно неуместно, но лишь позднее до меня дошел ее смысл.

– Тогда почему вы не подплываете ближе? – спросил я несколько раздраженно, потому что мне не понравился его намек на то, что я слегка испугался.

– Я... не могу. Это опасно. Я...

Голос неожиданно оборвался, и наступила тишина.

– О чем это вы? – спросил я, еще больше удивившись. – Что именно опасно? Где вы сейчас?

Я немного подождал, но ответа не услышал. А потом, охваченный внезапным неопределенным подозрением, быстро подошел к нактоузу и взял зажженный фонарь. Одновременно я постучал в палубу пяткой, чтобы разбудить Уилла. Затем подошел к борту и направил конус желтого света в молчаливое пространство за фальшбортом. Едва я это сделал, как услышал короткий сдавленный крик, а затем всплеск, словно кто-то резко погрузил в воду весла. Не могу утверждать наверняка, что разглядел что-то на воде. Пожалуй, лишь при первой вспышке света мне померещился какой-то силуэт, тут же исчезнувший.

– Эй, вы! – крикнул я. – Что это еще за глупости?

Но в ответ я услышал лишь плеск весел удаляющейся в темноту лодки.

– Что случилось, Джордж? – спросил высунувшийся из люка Уилл.

– Иди сюда, Уилл! – позвал я.

– Так что случилось? – повторил он, пересекая палубу.

Я рассказал ему о странном происшествии. Он задал несколько вопросов, а затем, после секундного молчания, поднес к губам сложенные рупором ладони и крикнул:

– Эй, на лодке!

Издалека до нас долетел ответный крик, хотя и очень слабый, и мой компаньон крикнул снова. Наконец, после недолгой тишины, до наших ушей донесся слабый плеск весел. Уилл крикнул еще раз.

На этот раз мы услышали ответ.

– Уберите свет.

– Черта с два, – пробормотал я, но Уилл попросил меня исполнить это пожелание, и я опустил фонарь на палубу за фальшбортом.

– Подплывите ближе, – попросил Уилл, и плеск весел возобновился. Затем, на расстоянии примерно футов тридцати, лодка остановилась.

– Плывите к борту, – пригласил Уилл. – Вам здесь нечего и некого бояться.

– А вы обещаете, что не станете на меня светить?

– Да что с вами такого, раз вы так дьявольски боитесь света? – не выдержал я.

– Все дело в том... – начал было голос, но тут же смолк.

– В чем? – быстро переспросил я.

Уилл положил руку мне на плечо.

– Помолчи минутку, старина, – негромко проговорил он. – Я сам с ним разберусь.

Он перегнулся через борт.

– Послушайте, мистер, – сказал он, – очень уж странно, что вы вот так взяли и наткнулись на нас прямо посреди Тихого океана. А откуда нам знать, что вы не задумали какой-нибудь хитрый трюк? Вот вы говорите, что в лодке вы один. А как мы в этом убедимся, если не посветим на вас, а? И вообще, почему вы так боитесь света?

Когда Уилл умолк, я опять услышал плеск весел. Вскоре незнакомец отозвался, но уже с гораздо большего расстояния, и в его голосе прозвучали безнадежность и отчаяние:

– Мне очень... очень жаль! Я не стал бы вас беспокоить, но я голоден и... и она тоже.

Он замолчал, и мы услышали затихающий плеск весел.

– Стойте! – выкрикнул Уилл. – Я вовсе не хотел вас прогонять. Вернитесь! Если вы не любите свет, то мы спрячем фонарь.

Он повернулся ко мне:

– Слушай, это чертовски странная уловка, но, думаю, нам-то бояться нечего?

– Вряд ли. По-моему, бедняга этот с потерпевшего крушение корабля, только он совсем свихнулся.

Звуки весел зазвучали ближе.

– Отнеси фонарь обратно к нактоузу, – попросил Уилл, а сам склонился над бортом и стал вслушиваться. Я поставил фонарь на место и вернулся к Уиллу. Шум весел прекратился на расстоянии дюжины ярдов.

– Может, сейчас вы подплывете к борту? – спокойным голосом спросил Уилл. – Мы поставили фонарь обратно в нактоуз.

– Я... не могу, – ответил голос. – Не могу подплыть ближе. Я даже не смогу заплатить вам за... провизию.

– Ничего, – сказал Уилл и нерешительно смолк. – Мы дадим вам ее столько, сколько сможете увезти.

– Вы очень добры! – воскликнул незнакомец. – Пусть Господь, который все понимает, вознаградит вас... – Его охрипший от волнения голос прервался.

– А... леди? – резко произнес Уилл. – Она не...

– Я оставил ее на острове.

– На каком острове? – спросил я.

– Я не знаю его названия. О, если бы Господь...

– А не могли бы мы послать за ней лодку? – спросил Уилл.

– Нет! – с неожиданной страстностью ответил незнакомец. – Боже, нет! – Помолчав, он с упреком добавил: – Я рискнул только из-за нашей нужды... потому что из-за ее мучений невыносимо страдаю и я...

– Не волнуйтесь, я не держу на вас обиды! – воскликнул Уилл. – Кто бы вы ни были, подождите минутку, я сейчас чего-нибудь принесу.

Через пару минут он вернулся с продуктами и подошел к борту.

– А не могли бы вы подплыть за едой поближе? – спросил он.

– Нет... не могу, – ответил голос, и мне показалось, что в его интонации прозвучало страстное, но с трудом подавляемое желание. До меня внезапно дошло, что бедный старик в темноте действительно страдает, отчаянно нуждаясь в том, что держит в руках Уилл, и тем не менее из-за какого-то непонятного страха не может приблизиться к борту шхуны и получить желаемое. И одновременно с этим озарением я окончательно понял, что Невидимка вовсе не безумен и, в полном умственном здравии, противостоит какому-то невыносимому ужасу.

– Да будь я проклят, Уилл! – воскликнул я, переполненный самыми различными чувствами, среди которых преобладало сострадание. – Принеси ящик. Сложим в него продукты, спустим на воду, и тогда он их подберет.

Так мы и поступили, а потом багром оттолкнули ящик от борта в темноту. Через минуту мы услышали негромкий возглас Невидимки и поняли, что он отыскал ящик.

Чуть позднее он крикнул нам слова прощания, добавив к ним такое сердечное благословение, которого, я уверен, мы вовсе не заслуживали. А затем, не теряя времени даром, он снова заработал в темноте веслами.

– Шустро он смотался, – заметил Уилл, наверное, слегка обидевшись.

– Подожди, – отозвался я. – По-моему, он еще вернется. Наверняка ему очень нужна еда.

– А там еще и дама, – добавил Уилл.

Помолчав секунду, он произнес:

– С тех самых пор как я начал ловить рыбу, мне еще не доводилось нарываться на столь странное приключение.

– Угу, – подтвердил я и погрузился в размышления.

Прошел час, потом другой, но Уилл так и остался со мной на палубе, потому что удивительное событие лишило его всякого желания спать.

Подходил к концу уже третий час ожидания, когда мы вновь расслышали в молчаливом океане плеск весел.

– Слушай! – возбужденно воскликнул Уилл.

– Он возвращается, совсем как я и думал, – пробормотал я.

Шум весел приблизился, и я заметил, что гребки стали сильнее и дольше. Еда явно прибавила незнакомцу сил.

Лодка остановилась неподалеку от борта, и странный голос опять окликнул нас из темноты:

– Эй, на шхуне!

– Это вы? – спросил Уилл.

– Да, – ответил голос. – Я покинул вас так внезапно, но... но в этом была большая необходимость.

– Леди? – спросил Уилл.

– Она... благодарна вам сейчас на земле. А скоро станет еще благодарнее... на небесах.

Уилл начал было что-то отвечать, но смутился и умолк. Я промолчал, размышляя над странными паузами в его словах, но это удивление не мешало мне испытывать к ним большое сочувствие. Голос раздался снова:

– Мы поговорили между собой, когда вкусили плоды вашего милосердия...

Уилл попытался прервать его, что-то сказав, но безуспешно.

– Умоляю вас, не... преуменьшайте того христианского милосердия, которое вы совершили этой ночью, – проговорил незнакомец. – Уверен, что Господь вознаградит вас за это.

Он умолк, и на долгую минуту наступила полная тишина. Потом он заговорил опять:

– Мы обсуждали между собой то, что... обрушилось на нас. Мы уже полагали, что так и умрем, никому не поведав об ужасе, вошедшем в наши... жизни. Она, как и я, тоже полагает, что наша встреча этой ночью не случайна, и само Провидение послало вас выслушать рассказ о наших страданиях с тех самых пор...

– Да? – негромко произнес Уилл.

– С тех пор, как утонул «Альбатрос».

– А! – непроизвольно воскликнул я. – Он отправился из Ньюкасла в Сан-Франциско примерно шесть месяцев назад, и с тех пор о нем больше никто не слышал.

– Да, – подтвердил голос. – В нескольких градусах севернее экватора судно попало в жестокий шторм и потеряло мачты. На рассвете обнаружилось, что корпус дал сильную течь, и поэтому, едва море успокоилось, моряки перебрались в шлюпки, оставив... молодую леди... мою невесту... и меня на искалеченном корабле.

Мы были внизу и собирали свои немногие вещи, когда моряки нас бросили. От страха они стали совершенно бессердечными, и, выбежав на палубу, мы увидели, что их шлюпки уже превратились в точки на горизонте. Но мы не отчаялись, принялись за работу и сколотили маленький плот. На него мы сложили те немногие вещи, которые он был способен выдержать, включая запас воды и сухарей. Затем, когда плот уже очень глубоко осел, мы забрались на него сами и оттолкнулись.

Уже позднее я заметил, что мы оказались во власти прилива или течения, которое относило нас от корабля под углом, и уже через три часа, как я засек по своим часам, корабль пропал за горизонтом, и виднелись лишь его поломанные мачты. Затем вечером опустился туман и не рассеивался всю ночь. На следующий день мы все еще плыли в тумане, погода оставалась спокойной. Четыре дня мы дрейфовали сквозь эту странную дымку, пока вечером четвертого дня до наших ушей не донесся отдаленный шум прибоя. Постепенно он становился громче, и после полуночи мы приблизились к берегу. Плот несколько раз подбросило на волнах, но вскоре мы оказались на спокойной воде, а шум прибоя зазвучал сзади.

Когда наступило утро, мы обнаружили, что находимся в большой лагуне, но тогда нам некогда было ее рассматривать, потому что совсем рядом сквозь все обволакивающую дымку вдруг стад просвечивать корпус большого парусного судна. В едином порыве мы упали на колени и возблагодарили Господа, потому что решили, что пришел конец подстерегавшим нас опасностям. Но нам еще многое предстояло узнать.

Когда плот приблизился к кораблю, мы стали кричать, упрашивая взять нас на борт, но никто не отзывался. Наконец плот уткнулся в борт корабля, и, увидев свисающую веревку, я ухватился за нее и начал подниматься. Мне пришлось приложить для этого немало усилий, потому что веревка обросла похожими на лишайники грибами. Ими был облеплен и весь борт корабля.

Все же я перебрался через фальшборт и оказался на палубе. Там я увидел, что все палубы покрыты большими пятнами серой массы, некоторые из которых превратились в наросты несколько футов высотой, но в то время мысли мои занимало совсем иное: есть ли кто-нибудь на корабле? Я крикнул, но никто не отозвался. Тогда я подошел к двери под полуютом, открыл ее и заглянул внутрь. В нос мне ударил сильный залах затхлости, и я сразу понял, что никого живого внутри нет, а поняв это, быстро закрыл дверь, внезапно ощутив одиночество.

Я вернулся к тому борту, по которому вскарабкался наверх. Моя... невеста все еще сидела на плоту. Увидев меня, она спросила, есть ли кто-нибудь на корабле. Я ответил, что корабль, скорее всего, давно покинут, и, если она немного подождет, я попробую отыскать что-нибудь похожее на лестницу, по которой она заберется на палубу, и тогда мы начнем осматривать корабль вместе. На палубе возле противоположного борта я обнаружил веревочную лестницу, и вскоре моя невеста уже стояла рядом со мной.

Мы осмотрели каюты и помещения в передней части корабля, но нигде не нашли признаков жизни. Кое-где в каютах мы натыкались на пятна этих странных грибов, но их, как заметила моя невеста, можно и отскрести.

Наконец, убедившись, что передние помещения корабля пусты, мы пробрались на корму мимо уродливых серых наростов и осмотрели все помещения и там, после чего точно узнали, что на борту действительно нет никого, кроме нас.

Когда наши сомнения окончательно отпали, мы начали со всеми возможными удобствами устраиваться на корме. Мы освободили и вычистили две каюты, и я занялся поисками провизии. Вскоре я обнаружил кладовые и мысленно возблагодарил Бога за его доброту. Потом я нашел и насос для пресной воды, наладил его, накачал воды из бака и убедился, что она пригодна для питья, хотя и имеет неприятный привкус.

Несколько дней мы провели на корабле, не пытаясь добраться до берега. Мы усердно работали, делая каюты пригодными для жилья. Но даже этих нескольких дней нам хватило понять, что выпавший нам жребий не столь уж хорош, как могло показаться, потому что, хотя мы сразу отскоблили пятна странной поросли, покрывшей полы и стены кают и салона, всего лишь за сутки она выросла вновь. Это не только обескуражило нас, но и наполнило легкой тревогой.

Но мы не хотели признавать себя побежденными, и поэтому проделали ту же работу заново, но на сей раз не только отскоблили поросль, но и залили места, где она росла, раствором карболки, банку которой я отыскал в кладовой. И все же к концу недели плесень не только выросла вновь до прежнего размера, но и распространилась на другие места. Вероятно, мы сами разнесли повсюду ее споры.

На седьмое утро моя невеста, проснувшись, обнаружила пятно плесени на подушке возле лица. Она наспех оделась и тут же прибежала ко мне. Я в это время был на камбузе, разжигая огонь в плите.

– Пойдем со мной, Джим, – сказала она и привела меня в каюту. Увидев плесень на подушке, я содрогнулся, и мы немедленно решили перебраться с корабля на берег и выяснить, сможем ли мы обосноваться там.

Мы торопливо собрали наши немногочисленные пожитки, но даже они оказались с пятнами плесени – на краю одной из ее шалей я обнаружил небольшое пятно. Я быстро выбросил шаль за борт, но невесте ничего не сказал.

Плот все еще плавал поблизости, но он был слишком неуклюж для управления, поэтому мы спустили на воду висевшую на корме шлюпку и направились к берегу. Увы, подплыв ближе, мы убедились, что зловещая плесень, прогнавшая нас с корабля, буйно растет и здесь. Местами она поднималась отвратительными фантастическими буграми, которые подрагивали, точно живые, под порывами ветра. Кое-где она имела форму гигантских пальцев, а в других местах расплывалась плоскими и предательски гладкими лепешками или же выглядела как гротескные кривые деревья, весьма сучковатые и скрюченные, время от времени отвратительно подрагивающие.

Сперва нам показалось, что не осталось и кусочка берега, не заросшего отвратительной плесенью, но вскоре мы поняли, что ошиблись, потому что, проплывая вблизи берега, наткнулись на гладкую белую полоску мелкого песка и высадились на ней. Но это оказался не песок. Что – мы так и не поняли, но убедились, что на его поверхности грибы не растут. Зато повсюду, кроме своеобразных дорожек из похожей на песок почвы, тянувшихся среди серых зарослей плесени, не было ничего, кроме этой отвратительной серости.

Вам, наверное, трудно понять, как мы были рады отыскать хотя бы одно место, полностью свободное от плесени, и где мы тут же выгрузили свои пожитки. Затем мы вернулись на корабль за теми вещами, которые могли бы нам понадобиться. Среди всего прочего я смог перевезти на берег один из корабельных парусов, из которого соорудил две палатки. Они, хотя и оказались весьма грубо скроены, вполне выполняли свое предназначение. В них мы жили и хранили различные припасы. Четыре недели прошли без особых происшествий и неприятностей. Я даже могу утверждать, что мы были счастливы – ведь... мы были вместе.

Но потом на большом пальце ее правой руки появилось пятно плесени. Поначалу то было лишь маленькое круглое пятнышко, похожее на серую родинку. Боже, каким страхом переполнилось мое сердце, когда она мне его показала. Мы вместе счистили его и промыли это место карболкой и водой. Но на следующее утро она показала мне руку, где снова появился серый бородавчатый нарост. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Затем, так же молча, опять принялись его счищать. Тут она внезапно заговорила:

– Что это у тебя сбоку на лице, дорогой? – высоким от тревоги голосом произнесла она. – Я поднял руку и пощупал. – Вот здесь. Под волосами возле уха. Чуть ближе к лицу.

Мой палец коснулся этого места, и я все понял.

– Давай сперва закончим обрабатывать твой палец, – сказал я. И она подчинилась, но лишь потому, что боялась прикоснуться ко мне, пока палец не будет чист. Когда я промыл и продезинфицировал ее палец, она занялась моим лицом. Покончив с этим, мы сели рядом и долго говорили о разном, потому что в нашу жизнь внезапно ворвались ужасные мысли. Мы неожиданно начали опасаться нечто худшего, чем смерть. Мы стали обсуждать, не стоит ли загрузить лодку провизией и водой и выйти в море. Но мы были во многих отношениях беспомощны, а плесень уже успела нас заразить. И мы решили остаться, отдавшись на волю Господа. Мы будем ждать.

Прошел месяц, второй, потом третий, пятна на наших телах подросли и появились новые. Но мы столь упорно перебарывали в себе страх, что он нарастал в нас относительно медленно.

Время от времени мы делали вылазки на корабль за необходимыми припасами. Было заметно, что плесень упорно разрастается. Один из наростов на главной палубе вскоре стал размером с мою голову.

К этому времени мы оставили всякие надежды покинуть остров. Мы поняли, что, заразившись тем, от чего сейчас страдали, мы уже не сможем жить среди нормальных людей.

Когда это решение определилось и отложилось в нашем сознании, мы сообразили, что нам следует экономнее тратить запас еды и воды, – ведь мы могли прожить на острове много лет, хотя в то время мы еще не могли этого знать наверняка. Помните, я говорил, что я старик. По возрасту этого не скажешь, но... но...

Он внезапно умолк, потом столь же внезапно заговорил вновь:

– Как я уже сказал, мы осознали, что нам нужно экономнее расходовать еду. Но тогда мы еще не имели представления, как мало еды у нас осталось, и. лишь неделю спустя я обнаружил, что остальные ящики с хлебом, которые я считал полными, на самом деле пусты, и (не считая нескольких жестянок с овощами и мясом, и немногого другого) нам нечего есть, кроме хлеба из уже вскрытого ящика.

Узнав об этом, я постарался сделать все, что было в моих силах, и попробовал ловить рыбу в лагуне, но без особого успеха. Поначалу это привело меня в отчаяние, но потом мне пришло в голову ловить в открытом море, а не в лагуне.

Там мне время от времени удавалось поймать нескольких рыб, но настолько редко, что это почти не помогало отодвинуть угрозу надвигающегося голода. И я стал приходить к выводу, что умрем мы от голода, а не от овладевшего нашими телами несчастья.

К концу четвертого месяца мы в этом почти не сомневались. И именно тогда я сделал ужасное открытие. Однажды утром, незадолго до полудня, я вернулся с корабля с последними оставшимися сухарями. И увидел, что моя невеста сидит в палатке и что-то жует.

– Что это, дорогая? – спросил я, выбравшись из лодки. Но услышав мой голос, она смутилась, отвернулась, и что-то украдкой выбросила. Предмет упал неподалеку. Во мне зародилось смутное подозрение, я подошел и поднял его. То был кусок серого гриба.

Когда я подошел к ней с грибом в руке, она сперва смертельно побледнела, потом сильно покраснела!

Я был странно ошеломлен и испуган.

– Боже мой! Боже мой! – выдавил я, не в силах произнести ничего другого.

Услышав это, она бросилась ничком и зарыдала. Когда она успокоилась, я узнал от нее, что она попробовала гриб накануне и... он ей понравился на вкус. Я заставил ее поклясться, что она никогда больше к ним не прикоснется, какой бы голодной ни была. Пообещав, она рассказала, что подобное желание пришло к ней внезапно и что прежде она не испытывала к плесени ничего, кроме сильнейшего отвращения.

Позднее, в тот же день, ощутив странное беспокойство и сильно потрясенный сделанным открытием, я пошел по одной из извилистых тропинок из белого, напоминающего песок грунта, которые пересекали плесневые заросли. Однажды я уже ходил по этой тропинке, но не забредал далеко. На этот же раз, погрузившись в запутанные размышления, я ушел гораздо дальше.

Внезапно я пришел в себя от донесшегося слева странного скрипучего звука. Быстро обернувшись, я увидел, что рядом с моим локтем шевелится гриб необыкновенной формы. Он неуклюже покачивался, точно живой. Когда я его разглядывал, мне внезапно пришло в голову, что гриб обладает гротескным сходством с человеческой фигурой. Едва эта мысль вспыхнула у меня в голове, как раздался негромкий, отвратительный, рвущийся звук, и одна из веткоподобных рук отделилась от серой массы и потянулась ко мне. От неожиданности я оцепенел, и зловещий отросток скользнул по моему лицу. Вскрикнув, я отбежал на несколько шагов. На губах, там, где их коснулась серая масса, я ощутил сладковатый привкус. Я облизнул губы, и меня тут же переполнило безумное желание. Я вернулся, оторвал кусок гриба и проглотил. Потом еще, и еще... Я был ненасытен. И тут, когда я предавался безумному обжорству, в моем изумленном мозгу всплыло воспоминание об утреннем открытии. Оно было ниспослано Богом. Я швырнул на землю уже оторванный кусок, а затем, жалкий и несчастный, переполненный ощущением непоправимой вины, вернулся в наш маленький лагерь.

Должно быть, благодаря той удивительной интуиции, которой одарила ее любовь, моя невеста все поняла, едва увидев меня. Ее спокойное сочувствие облегчило мою душу, и я рассказал ей о своей внезапной слабости, но не упомянул о необыкновенном событии, ставшем причиной всему. Мне не хотелось пугать ее.

Но для меня же это мучительное осознание последствий добавило свою долю к давно уже овладевшему мною непрекращающемуся ужасу. Я не сомневался, что увидел конец одного из тех людей, которые сошли на остров со стоящего в лагуне корабля, и что такой же чудовищный конец ожидает и нас.

С тех пор мы сторонились сей мерзкой пищи, хотя желание отведать ее уже проникло в нашу кровь. Но мрачное наказание стало неотвратимым – день за днем и с чудовищной скоростью плесень прорастала в наших телах. Мы оказались не в состоянии сделать что-либо, дабы остановить ее, и поэтому мы, бывшие когда-то людьми, стали... Впрочем, с каждым днем нас это волнует все меньше и меньше. Только... только когда-то мы были мужчиной и женщиной...

И с каждым днем нам все труднее становится сдерживаться и не наброситься со страстью голодающих на чудовищные грибы.

Неделю назад мы съели последний сухарь, и с тех пор мне удалось поймать лишь три рыбины. Этой ночью я снова вышел в море ловить рыбу, и из тумана на меня выплыла ваша шхуна. Я закричал. Остальное вам известно, и пусть Господь, сердце которого великодушно, благословит вас за вашу доброту к... двум несчастным отверженным душам...

Весло плеснуло раз, другой. Затем голос послышался в последний раз, призрачный и скорбный в окружающем нас тумане:

– Да благословит вас Господь! Прощайте!

– Прощайте! – крикнули мы в ответ хриплыми от волнения голосами, и сердца наши были полны самых разных чувств.

Я посмотрел на небо. Занимался рассвет.

Солнце бросило над еще невидимым морем косой луч, тускло осветивший дымку и бросивший хмурый отблеск на удаляющуюся лодку. Я смутно разглядел пригнувшуюся к веслам фигуру, и мне сразу представилась губка – большая серая раскачивающаяся губка. Весла продолжали подниматься и опускаться. Они были серые, как и лодка, и мои глаза несколько секунд тщетно вглядывались в то место, где весла соприкасались с руками. Взгляд мой вернулся наверх – к голове. Весла поднялись для очередного гребка, и... голова склонилась вперед. Затем весла погрузились в воду, лодка пересекла полоску света, и... нечто скрылось в тумане.

Однажды холодным зимним вечером некая шестнадцатилетняя девушка была дома одна и смотрела телевизор. Ее родители уехали на праздник к друзьям. Весь день шёл густой снег, но девушка чувствовала себя хорошо и уютно, сидя на диване в гостиной, завернувшись в теплое шерстяное одеяло. К полуночи родители еще не вернулись, и она стала чувствовать себя тревожно. Звонить им она не хотела, чтобы они не подумали, будто она не может сама о себе позаботиться.

Телевизор стоял в углу комнаты рядом с большим окном. Она смотрела очередной фильм, когда вдруг краем глаза заметила, как что-то движется в окне. В темноте среди падающего снега она различила фигуру мужчины, идущего в её сторону. Когда он приблизился, она смогла разглядеть его лицо. Оно было покрыто шрамами, а губы были растянуты в зловещей улыбке. Испугавшись, девушка замерла, не смея зашевелиться. Человек так и стоял и молча смотрел на неё через стекло. Затем он вдруг сунул руку в карман пальто и что-то вытащил. Это был нож...

Не выдержав, девушка схватила телефон со столика у дивана, набрала номер полиции и затаила дыхание в ожидании ответа.

— У меня за окном стоит человек, — прошептала она, не сводя взгляд с жуткого гостя. — У него нож. Пожалуйста, приезжайте побыстрее. Мой адрес...

Она сидела неподвижно, минуты проходили одна за другой. Человек за окном всё так же стоял и смотрел прямо на неё. В конце концов, девушка услышала снаружи звуки сирены, и полицейские начали стучаться в дверь.

Девушка бросилась ко входной двери, впуская полицейских. Те сказали ей, что не видели никого возле дома и не нашли никаких следов.

— Не может быть, — сказала девушка, указывая на окно. — Он только что стоял там, когда вы стучались. Вы не могли его не заметить.

— Это невозможно, — сказал офицер. — Никого не было, да и снег остался нетронутым. При таком снеге, если даже там кто-то недавно был, он бы оставил отчётливые следы.

— Но я видела его своими собственными глазами! — настаивала девушка.

— Вы знаете, ваши глаза могут сыграть с вами злую шутку, — усмехнулся офицер. — Может быть, вы смотрите слишком много фильмов?

Полицейские уже собирались уйти, когда, вдруг один из офицеров заметил что-то неладное. Он нахмурился и обошёл диван, на котором сидела девушка.

На ковре за диваном остались мокрые следы и брошенный нож.

— Вы видели человека не за окном, — сказал офицер. — Вы смотрели на его отражение. Всё это время он стоял в двух шагах за вашей спиной.

Одна семейная пара решила позволить себе отдохнуть вечерок и отправиться развлекаться в город. Они позвонили знакомой девушке, которая уже не раз сидела с их детьми. Когда девушка приехала, двое детей уже спали в своих кроватках. Так что ей нужно было просто сидеть дома и следить, чтобы с детьми ничего не случилось. Вскоре ей стало скучно, и она решила посмотреть телевизор, но внизу не было кабельного, поскольку родители не хотели, чтобы дети смотрели всякий мусор. Девушка позвонила родителям и попросила разрешения посмотреть телевизор в их комнате. Они, естественно, согласились, но у нее была еще одна просьба: она попросила разрешения закрыть чем-нибудь статую ангела за окном спальни, или хотя бы закрыть шторы, потому что статуя ее почему-то нервировала. На секунду в трубке было тихо, а затем отец, который говорил с девушкой, сказал: «Забирай детей и бегом из дома. Мы позвоним в полицию. У нас нет никакой статуи ангела».

Полиция нашла всех троих мертвыми через десять минут после звонка. Статую ангела так и не нашли.

Двенадцатилетняя девочка жила с отцом в небольшом доме в пригороде. С тех пор, как умерла её мать, отец стал для неё всем. У них были прекрасные отношения, они очень сильно любили друг друга.

Однажды утром отец девочки сказал, что уезжает в командировку и приедет домой поздно ночью. Сказав это, он поцеловал ее в лоб, взял свой портфель и вышел из дома.

Вернувшись домой из школы в тот день, девочка сделала домашнее задание и села смотреть телевизор. К полуночи ее отец еще не вернулся, поэтому она решила лечь спать.

Ей приснился сон: она стояла на краю оживленного шоссе, легковые и грузовые автомобили проезжали мимо. Она посмотрела на ту сторону шоссе и увидела знакомую фигуру. Это был ее отец. Он держал руки у рта, и, казалось, что-то кричал ей, но она не могла разобрать слова. Когда гул машин стал тише, она напрягла слух и едва смогла разобрать слова: «Не… открывай… дверь…». И тут девочка проснулась от какого-то громкого шума. Она приподнялась на кровати. Резкий звук повторился ещё несколько раз, потом раздался звонок в дверь.

Она вскочила с кровати, надела тапочки и в одной ночной рубашке подбежала к двери. Посмотрев в глазок, она увидела лицо своего отца.

— Подожди, сейчас открою, — сказала она, откинула засов и уже собиралась открыть дверь, но в последний момент остановилась и снова посмотрела в глазок. Что-то в выражении лица её отца было не так. Его глаза были широко открыты, он выглядел испуганным.

Она вернула засов на место. Звонок продолжать издавать трель.

— Папа, — осторожно позвала она его.

«Дзинь, дзинь, дзинь».

— Папа, ответь мне!

«Дзинь, дзинь, дзинь».

— Папа?

«Дзинь, дзинь, дзинь».

— Там кто-то есть с тобой?

«Дзинь, дзинь, дзинь».

— Папа, почему ты не отвечаешь? — девочка едва не плакала.

«Дзинь, дзинь, дзинь».

— Я не открою дверь, пока ты мне не ответишь!

В дверь всё звонили и звонили, но отец молчал. Девочка сидела, сжавшись в углу прихожей и слушая беспрерывные звонки в дверь. Так продолжалось около часа, потом девочка провалилась в забытье.

На рассвете она проснулась и поняла, что в дверь больше не звонят. Она подкралась к двери и снова посмотрела в глазок. Ее отец всё ещё стоял там и смотрел прямо на неё.

Девочка осторожно открыла дверь и закричала. Отрубленная голова её отца была прибита к двери гвоздем на уровне глазка.

На дверной звонок была прикреплена записка, в которой было всего два слова: «Умная девочка».