Когда мне было лет 7-8, родители на 2 смены откомандировали меня в пионер-лагерь (тогда их еще так называли). Середина 90-х, разруха шагает по стране. В плотную к лагерю стоял эпичных масштабов недострой. По слухам, стоял уже лет десять. Забор был смежный, через дырку я не раз сбегал туда полазить по кирпичным полуразрушенным стенам. Через день (по нечетным числам) в лагере устраивались дискотеки. Дискотеки были форменным пиздецом, т.к. на них играла исключительно русская эстрада того времени (год 92-93), но местному быдлу на качество музыки было насрать, да и мелочи типа нас тоже. Последняя смена в лагере подходила к концу, в августе начинало темнеть все раньше и раньше. И вот, в очередной раз наблюдая за парочкой "старших" уединившихся в кустах во время дискотеки, мы заметили, что в одном из окон недостроя горит свет. На следующий день мы опять пролезли на стройку и не обнаружили там ни намека на проводку или электричество. Ночью свет горел опять. Мы запомнили окно и днем полезли проверять. Выяснилось, что окно собственно никуда и не ведет. То есть стоит стена, а потолка, пола и еще 2-ух стен никогда не было и днем через него с обеих сторон видно небо. Но теплый желтый свет, как от обычной лампочки накаливания, из этого окна горел каждую ночь, пока я был в том лагере.

Я пишу это, потому что напуган до безумия. Вернее, я был напуган до безумия. Еще неделю назад я был готов рвать волосы на голове от страха. Сейчас, я уже, можно сказать, привык. И даже научился более-менее адекватно воспринимать то, что происходит со мной. А может, у меня уже начинает ехать крыша... Ладно, буду рассказывать все по порядку. Вы должны об этом узнать. Началось это все 10 дней назад. Вернувшись с учебы, я сразу направился к себе в комнату и нажал кнопку включения на ноутбуке.

Ноутбук - это мое все. В нем я провожу довольно много времени, и не только из-за того, что нас так загружают учебой. Огромную часть моего времяпровождения за ним составляет общение с друзьями по переписке, к слову сказать, моими единственными. В соцсетях я общаюсь с двумя людьми, Серегой и Мариной, они оба из Москвы. Это довольно далеко от моего маленького городка неподалеку от Омска, так что о личной встрече с ними на сегодняшний день я могу только мечтать – на стипендию, да с учетом платы за квартиру, особо не покатаешься. С друзьями у меня всегда было туго, и, когда я поступил в колледж, мало что изменилось. Еще со времен первого курса я снимаю однокомнатную квартиру, и живу в ней, понятно, один. Но я немного отошел от темы.

Переодевшись и разогрев себе полуфабрикат из супермаркета, я направился в комнату. Ноутбук к тому времени уже включился. Но на рабочем столе, где, как правило, находились знакомые мне ярлыки и значки, сейчас был лишь черный экран. Сплошной черный фон и лишь в нижнем правом углу была небольшая красная строчка, похожая на полоску ввода текста. Испугавшись за свой относительно новый ноут, я начал нажимать разные клавиши. Слава богу, при нажатии на клавишу Win вылезла знакомая панель задач и менюшка «Пуска».

Пребывая в диком недоумении, я поставил прежний фон главного экрана и вынес все привычные ярлыки на рабочий стол.

В тот день я не стал говорить друзьям об этом приключении, а к концу дня и вовсе забыл про него.

Примерно в полвторого ночи, я, попрощавшись с Серегой и нажав на кнопку «Положить трубку» в скайпе, отправился спать, выключив и закрыв ноутбук. Некоторые не делают этого, если пользуются им как стационарником, но я уже привык так делать, так как считал, что ему незачем лишний раз пылиться.

На следующий день, едва открыв глаза, я обратил внимание на свой ноутбук, стоявший на привычном для него месте - на столе возле кровати. Крышка была открыта.

Я стал вспоминать, закрыл ли я ночью крышку ноутбука или нет. Толком ничего не вспомнив спросонья, я решил, что все-таки не закрыл.

Так как была суббота, я пошел на кухню делать себе кофе с бутербродами, предварительно клацнув по клавише включения моего ноута.

Усевшись на скрипучий деревянный стул, оставшийся, видимо, еще от первой хозяйки, я глотнул кофе и, как обычно, начал свой день с проверки своей странички ВКонтакте.

Но, открыв страничку, я чуть не выплюнул кофе на монитор.

Там где раньше находилась моя фотография, - с глуповатой ухмылкой и в черных очках, - я увидел черный прямоугольник с красной полоской в правом нижнем углу. Чуть ниже, где у меня был список друзей, теперь была надпись «Найдите друзей» - то есть, список был пуст! Также со странички пропали все видео, аудиозаписи, да и вообще все. Первое, что пришло мне в голову, как и любому нормальному человеку, что аккаунт был взломан. Я моментально отреагировал и настрочил объемное письмо в техподдержку ВКонтакте с гневной просьбой ограничить доступ моей странички.

Пока я вновь искал и добавлял своих друзей (пока только Серегу и Марину), а так же менял эту черную хреновину на милого котенка (котята никогда не бывают лишними) - вверху загорелась надпись «Уведомления(1)».

Это был ответ от техподдержки, где сообщалось, что за последний месяц на мою страничку заходили только с одного ID – моего. Так же они сообщили, что страница была отредактирована в 03:09.

Я еще несколько минут осознавал произошедшее, но тут ВК разразился щелчками, оповещая меня о куче сообщений.

Разумеется, это были Серега и Марина. Они были не меньше меня удивлены происходящим - спустя несколько лет общения я вдруг удаляю их без какой либо причины.

После моего рассказа о всех этих странных происшествиях с моим ноутом, Серега предположил, что я хожу во сне, и, возможно, сам очистил страницу. На что я возразил, ведь я бы, скорее всего, заметил это. Хотя небольшое сомнение все же осталось – ведь даже если я и хожу во сне, сообщить мне об этом было некому. Но даже если это так – во сне включить ноутбук, зайти Вконтакт и полностью очистить страницу, загрузив не пойми откуда взявшуюся картинку вместо аватара? В это я поверить не мог.

Больше всего я склонялся к тому, что все это проделал вирус. Вот только где я его поймал?! Я не посещаю никаких запрещенных, левых или даже просто подозрительных сайтов. Ладно, интернет – место небезопасное, так что эту версию я отбрасывать не стал.

Я поставил полную проверку ПК на все возможные вирусы и отправился прогуляться.

Вернувшись к пяти вечера, я увидел, что проверка уже закончилась, и результат показывал «Найдено вирусов - 1, удалено - 1». Я развернул колонку дополнительной информации, где сообщалось название вируса: «Trojan.Yontoo.1».Так как я не особо разбирался в этих делах, я убедил себя, что проблема решена и, довольный, решил сообщить хорошую весточку друзьям, после чего лег спать.

На следующее утро первым, что я почувствовал, был липкий холодок страха: я вновь увидел перед собой открытый ноутбук, но на этот раз я точно помнил, что закрывал его - перед сном я протер влажной салфеткой экран и закрыл его, чтобы на чистый экран не липла пыль.

Ноутбук был еще теплый, словно его выключили пару минут назад. Не сумев справиться с чувством паники, я ринулся проверять квартиру на наличие посторонних. Но, осмотрев ванную, туалет, кухню, шкаф и даже заглянув под кровать, я никого там не обнаружил.

Включив компьютер, я увидел свой привычный рабочий стол. Однако, в центре него я заметил вордовский файл с именем «FdvFlvkFFFv,gFFFFFFFv,F».

«Это еще что за хрень?! – с раздражением подумал я, и очень неуверенно, - наверно сам не осознавая, зачем я это делаю, - открыл файл.

На секунду прищурившись, словно ожидая, что сейчас из экрана ноутбука вылезет какая-то тварь, я чуть подался назад. Но ничего не произошло. Открылся самый обыкновенный вордовский документ, в котором было напечатан такой же непонятный набор букв вперемешку с пробелами и абзацами:

«FfaffFFg,VFF;,FFF,v.FFF.xFmFmFFvpFFFmvi

FmFvlfFFFvcFFFFFFFFFFFFvFFFFFv c,Fuwe ttFofk vFFuOvFFlv

FFFcvmFFFFcbFbdFFFFFFFFFFFFFFFFFFFFF».

Словами не передать, что я тогда почувствовал. Выключив ПК, я со скоростью, которой позавидовал бы сам Флэш, отнес ноутбук в ближайший сервис-центр.

Я путанно объяснил мастеру, что ноутбук заражен каким-то вирусом, и сам я удалить его не смог, и попросил его проверить компьютер максимально тщательно. На что тот снисходительно улыбнулся, будто говоря «Как такие идиоты, как ты, вообще включать его умудряются?» и сказал: «Хорошо, сделаем, что сможем. Оставьте номер, я позвоню, когда закончу».

Он позвонил в тот же день, вечером, сказав, что мой ноутбук абсолютно чист, и никаких отклонений или поломок он не нашел. Честно сказать, я искренне надеялся что он сообщит, что нашел какой то мерзопакостный вирус, который не обнаружил мой старичок AVG. Что это он хозяйничал в моем ноутбуке. Что он удалил его и теперь все в порядке.

В тот вечер я рассказал все моим друзьям и даже скинул им этот вордовский файл. Конечно, они мне не поверили. Лишь потом я понял, как же это выглядело глупо. Они мои друзья, но не идиоты. Скинуть им вордовский файл, с какими непонятными каракулями и сказать, что какой-то ужасный абракадабра набирает этот шифр каждую ночь, пока я сплю. Это выглядело, как неудачная шутка.

И все-таки в тот момент я вспылил и поругался с ними. Ведь мне так нужна была их поддержка, или хоть какое-нибудь объяснение происходящему. Я буквально сходил с ума от страха, а они лишь посмеялись надо мной.

Я знал, что с мыслями о том, что кто-то или что-то пользуется моим ноутбуком, пока я сплю, мне не уснуть. А может, это сам ноутбук обезумел? Или все-таки Серега прав, и я сам набираю этот текст во сне? Господи, несусветная чушь, но мне нужно было хоть какое-то рациональное объяснение. Вы не представляете, что я тогда чувствовал.

Я порылся в аптечке и выудил из нее таблетку снотворного, кажется, это был «Донормил». Но прежде чем ее выпить, я решил сделать то, о чем подумал еще сегодня утром, но напрочь отказывался поверить в то, что это понадобится.

Я оставил на ночь включенную веб-камеру, включил запись и выпил таблетку снотворного. Через некоторое время я незаметно для себя вырубился.

Проснулся я уже днем. Судя по времени, проспал я почти 14 часов.

С тревогой, сжимающей сердце, я, медленно вдохнув и выдохнув, сел за ноутбук, чтобы посмотреть, что же смогла записать камера.

На экране красовалась надпись: «Нажмите кнопку, чтобы начать запись». Сперва я подумал, что закончилась память и запись оборвалась. Открыв папку, куда должны сохраняться записи, я увидел, что она пуста. Тем не менее, я абсолютно точно помнил, что последнее, что я увидел перед сном - красная лампочка возле веб-камеры, обозначающая включенную запись.

Со страхом и недоумением, я открыл ту злополучную папку, которая по-прежнему была в центре рабочего стола. И увидел там весьма неприятную вещь.

Надпись стала больше. Вот только добавилась она не в конце, а в начале - я точно помнил, что кончался этот текст на «FFFFFFF». Впрочем, никакой новой информации она несла. Все те же случайные буквы английского языка (в основном почему-то F) с пробелами и абзацами.

Больше я не устраивал экспериментов с веб-камерой. В последующие дни я каждое утро первым делом проверял этот файл. И каждый раз вначале прибавлялся новый кусочек бессвязного набора букв.

Я даже пытался загуглить этот текст, на что поисковик выдал мне «По вашему запросу ничего не найдено». Впрочем, другого я и не ожидал.

Я никому не рассказывал об этом на протяжении 10 дней - ни родственникам, ни одногруппникам, вообще никому, ибо однажды меня уже приняли за идиота. Не рассказывал никому, до сегодняшнего дня. В надежде найти кого-нибудь с похожим случаем или получить хоть какой-нибудь совет, я пишу на этот форум. Я просто не знаю, что мне еще делать.

Как вы уже поняли, каждую ночь кто-то или что-то пользуется моим ноутбуком. И эта мразь испытывает сильную симпатию к клавише «F». Настолько сильную, что на этой самой клавише краска уже начинает стираться. Увидеть мне это чудо ни разу не доводилось. Я засыпал, а когда просыпался, теплый ноутбук уже стоял на столе с открытой крышкой.

Через неделю я стал более адекватно (насколько это было возможно) воспринимать данную ситуацию. Будто бы со мной живет домовой, вот только молоко и конфеты с печеньками он уже перерос. Теперь ему подавай ноутбук, правда, из всех компьютерных развлечений он освоил пока только Ворд, да и тот не полностью.

Мне уже не требовалось снотворное для спокойного сна. Так что сегодня я все-таки решился посмотреть на моего таинственного соседа. Сейчас на часах 02:59, и я хочу попробовать обхитрить этого чертового «домовика». Я уже выпил банку энергетика, чтобы случайно не заснуть, пока буду притворяться спящим. Думаю, звук печатания на клавиатуре я ни с чем не спутаю.

Так что, завтра утром я расскажу о результате своей «охоты». Может, у меня даже получится сдеFFFF.';'F:FfffWfsfdfffFEfdgs';;sg'FF:F.VSVFF;,FFF,v

Автор: Юрий Нестеренко
Источник: http://yun.complife.info/throat.txt

Стальные запоры глухо лязгнули за моей спиной, отсекая меня от мира живых. Сейчас в тюрьмах охранники уже не гремят ключами на толстых проволочных кольцах — все делает автоматика, замки управляются с центрального пульта. Никаких шансов вырваться, даже тех крохотных, что были у узников прошлого... На какой-то момент я испытал что-то вроде приступа клаустрофобии. Позади меня была наглухо запертая железная дверь, впереди — коридор без окон, со стенами, выкрашенными бледно-салатовой масляной краской, и забранными решеткой светильниками на потолке. Да, здесь за решетку посадили даже их... сейчас они горели ровно, но я знал, что бывают моменты, когда они тускнеют или начинают мерцать. Это значит, что еще один обитатель этого места покидает его. Покидает практически единственным предусмотренным здесь способом...

Увы, пути назад у меня не было. Тюремщик выжидательно посмотрел на меня — без злобы, но и без всякой симпатии — и я покорно пошел вперед, вглубь блока смертников.

Охранник остановился возле серой двери без номера и приложил свою карточку к считывающему устройству. Я знал, что в чужих руках эта карточка не сработает — какое-то там сканирование биометрики... Щелкнул замок, но тюремщик не спешил открыть дверь. Вместо этого он решил еще раз напомнить мне правила.

— Он прикован, мебель привинчена к полу. Тем не менее, соблюдайте осторожность. Не поддавайтесь на провокации, не приближайтесь к нему и ничего не передавайте так, чтобы он мог вас схватить. Не наклоняйтесь к нему, если он, к примеру, предложит что-то сообщить вам на ухо. Вцепится зубами только так. Не забывайте, кто это такой.

— Я хорошо изучил материалы дела, — ответил я, утомленный уже третьим подобным инструктажем.

— Не сомневаюсь, — на сей раз в голосе тюремщика все же обозначилась неприязнь. — Но вы можете считать, что, если вы на его стороне, то и он — на вашей. А это — большое заблуждение.

Я понимал причину его раздражения, но не стал напоминать в очередной раз, что я исполняю свой долг точно так же, как он исполняет свой, и личные симпатии тут ни при чем.

— Если что, сразу зовите на помощь, — закончил охранник, не дождавшись моей реакции. — Я буду за дверью.

Затем он открыл дверь, и я вошел.

Небольшое помещение было разделено надвое металлическим столом.

Человек в оранжевом комбинезоне, сидевший по другую сторону стола, и в самом деле был прикован к подлокотникам стула: за левую руку — простым наручником, за правую — цепью подлиннее, позволявшей при необходимости взять что-то со стола, если это что-то придвинуто достаточно близко. Его лодыжек я не видел, но не сомневался, что на них тоже кандалы.

Если бы не все эти аксессуары, его внешность была бы самой заурядной. На вид лет пятьдесят с небольшим (на самом деле ему было 48), лысеющий со лба, седеющий, ничем не примечательное лицо (такие лица — сущий кошмар для полицейских, ибо ни один свидетель не в состоянии внятно их описать), опущенные уголки губ, выцветшие глаза под набрякшими веками...

Впрочем, так оно обычно и бывает. Ни один маньяк не выглядит маньяком — иначе, собственно, их не было бы так трудно ловить. И даже после того, как все обвинения доказаны, соседи, коллеги, даже члены семьи не могут поверить. Что вы, такой приличный человек! Может, немного нелюдимый, но...

Тем не менее, именно этот немолодой мужчина с внешностью усталого бухгалтера из третьесортной конторы был тем, кого журналисты окрестили «вернувшимся Джеком Потрошителем», Jack-is-Back. По иронии судьбы, когда его, наконец, поймали, оказалось, что его фамилия Джексон. «Сын Джека», если буквально...

Впрочем, на самом деле с викторианским серийным убийцей его не роднило практически ничего, за исключением крайней жестокости. Джексон не убивал проституток. Сексуальные мотивы в его действиях вообще не просматривались, равно как и мотив кары за грехи. Его жертвами становились исключительно приличные люди. Пол и возраст для него значения не имели. Нелюдимым он, кстати, не был — напротив, охотно сводил знакомство, легко втирался в доверие, производя впечатление милого и безобидного, хотя и несколько печального человека — ну а потом...

Прежде, чем его смогли остановить, он успел убить двадцать восемь человек. Буквально потрошил их заживо. Иногда — целыми семьями. Особенно всех потряс случай в Филадельфии, где он убил мужа, жену, пожилых родителей мужа, приехавших погостить к сыну, и трех детей — мальчика восьми и девочек пяти и трех лет. Общественность тогда стояла на ушах, требуя от полиции найти убийцу. И даже не просто найти, а «прикончить ублюдка, пока какие-нибудь адвокатские крысы его не отмазали»...

Да, людей моей профессии часто упрекают в аморальности. Дескать, за деньги мы готовы выгораживать кого угодно. Не могу сказать, что эти обвинения совсем беспочвенны — хотя, по-моему, элементарная справедливость требует, чтобы, раз есть сторона обвинения, была и сторона защиты. И у нас тоже есть своя профессиональная этика. Но все-таки мы тоже люди, а не просто профессионалы. Никто в моей юридической фирме не хотел браться за это дело. И не потому — во всяком случае, не только потому — что гонораров оно не обещало (сам Джексон нанимать адвоката не стал). И даже не потому, что дело выглядело совершенно безнадежным: доказательная база была более чем убедительной, никаких нарушений, к которым можно было бы придраться, полицейские не допустили, да и сам Джексон признал свою вину по всем инкриминируемым эпизодам. Но главное — никому и в самом деле не хотелось спасать от электрического стула подобного типа. Да, бывают убийцы, и даже многократные убийцы, заслуживающие снисхождения — но это явно не тот случай.

И тогда шеф сбагрил это дело мне, как самому молодому. Мол, это твой шанс проявить себя. Ну а ежели ничего не выйдет, то, в общем, от вчерашнего практиканта никто особых чудес и не ждет...

Нет, я, конечно, тоже не испытывал симпатии к такому подзащитному. Но, в конце концов, работа есть работа.

— Здравствуйте, мистер Джексон, — профессионально улыбнулся я, доставая из кейса ноутбук и раскрывая его на своей стороне стола. — Я ваш адвокат. Меня зовут Майк...

— Я отказался от адвоката, — глухо перебил Джексон. — К тому же приговор уже вынесен. Что вам еще от меня надо?

— Вы, вероятно, не в курсе, но недавно в закон штата внесены изменения, — пояснил я все тем же уверенным тоном. — Отныне при рассмотрении дел, допускающих вынесение смертного приговора, участие адвоката обязательно. А поскольку закон не имеет обратной силы лишь в тех случаях, когда ухудшает положение осужденного, ваше дело подлежит пересмотру.

— То есть вы думаете, что это улучшит мое положение, — усмехнулся он.

— Сказать по правде, ваше положение весьма серьезно, — констатировал я, продолжая, тем не менее, излучать уверенность. — Все улики против вас, и у нас нет ни единой зацепки, позволяющей...

— Я действительно убил всех этих людей, — снова перебил он. — И, если будет новый суд, я повторю там свое признание. Так что, может быть, не будем затевать всю эту канитель?

— В демократической стране признание — еще не доказательство вины, — напомнил я. — Мало ли какие обстоятельства могли вынудить...

— У вас плохо со слухом, или вы не понимаете по-английски? Никто меня не вынуждал, не пытал и не угрожал. Я убил двадцать восемь человек совершенно сознательно и добровольно. И столь же добровольно сознался в этом после ареста.

— Но не до! — заметил я. — Если вы, по вашим словам, не хотели скрывать содеянное, почему вы не явились с повинной?

— Потому что я хотел продолжать убивать, — просто ответил он. Уфф... Ну ладно. Такая у меня работа.

— Вы можете объяснить, почему вы это делали... и хотите продолжать делать, мистер Джексон?

— Потому что я чудовище, которому нравится потрошить живых людей. Разумеется, это было сказано все тем же тоном «получи и отвяжись». Я постарался придать своему голосу побольше проникновенности и заглянул ему в глаза:

— Но ведь есть же и истинная причина, не так ли?

Он промолчал, стараясь выглядеть все так же равнодушно, но все же на мгновение отвел взгляд.

— Вы можете сказать об этом мне одному, — дожимал я. — Если хотите, это останется между нами.

Он продолжал молчать, и когда я уже уверился, что ответа не будет, вдруг буркнул:

— Вы не поймете. Или решите, что я псих.

— Экспертиза признала вас полностью вменяемым, — напомнил я.

— Вот и замечательно.

— Но, раз уж мы об этом заговорили... в общем-то да, это наша единственная зацепка. Видите ли, я изучил вашу биографию. Она была самой обыкновенной, пока три года назад вы не попали в аварию. Тяжелая черепно-мозговая травма, клиническая смерть. Вы находились в этом состоянии почти одиннадцать минут. Считается, что необратимые повреждения в мозгу происходят уже через шесть. Но это, понятно, в среднем. Индивидуальные особенности организма... Так или иначе, врачи вытащили вас с того света. Потом — несколько месяцев реабилитации. Тесты, томограммы, все такое прочее. В конце концов вы были признаны полностью оправившимся. Здоровым физически и психически. А спустя неделю начали убивать.

— Вот видите, те врачи тоже признали меня нормальным.

— Врачи тоже могут ошибаться. Нет, я не хочу сказать, что вы псих, мистер Джексон. Но для нас важнее всего не то, псих вы или нет на самом деле, а то, что по этому поводу подумает суд, вы меня понимаете? Такая тяжелая травма головы обычно не проходит без последствий, и у нас есть все основания требовать новой экспертизы. А там... нет, я не говорю, что вы должны симулировать. Просто, возможно, держаться с врачами более откровенно, чем прежде, больше рассказывать о своих тайных страхах и фантазиях, ну и...

— Зачем? — усмехнулся он. — Чтобы избежать электрического стула?

— Если угодно, да, — кажется, я все же позволил себе некоторую нотку раздражения. Плохо, непрофессионально, надо лучше следить за собой...

— А если мне не угодно?

— То есть вы хотите, чтобы вас казнили?

— Хочу.

— Значит, вы все-таки сожалеете о содеянном? Вас мучает совесть?

— Я делал то, что должен был делать. И если о чем и сожалею, так только о том, что успел так мало.

Так. Похоже, психиатры и в самом деле проглядели очевидное. Долг, миссия, «голоса в голове велели мне...» в уголовной практике не счесть случаев, когда убийца симулировал сумасшествие, чтобы уйти от наказания. Но тут, похоже, ситуация прямо противоположная — псих, симулирующий (и притом успешно!) душевное здоровье из желания быть казненным. О таком мне слышать не доводилось. Как же он обманул врачей? Впрочем, понятно — судебные психиатры тоже привыкли иметь дело с обратной ситуацией...

И если все и в самом деле так, то это не только дает мне шанс на выигрыш безнадежного дела, но и превращает меня из человека, по долгу службы защищающего законченного выродка, в спасителя больного, который, конечно, не виноват в своей болезни.

— Вы не могли бы пояснить, в чем именно состоял ваш долг, мистер Джексон? И кто возложил его на вас?

Но он вновь предпочел закрыться, словно моллюск на морском дне, к которому протянули руку.

— К чему все эти разговоры? Я уже сказал, мне не нужна ваша помощь. Если закон требует выполнить какие-то формальности в мою защиту — делайте это, но без меня.

— Да, конечно, — я сделал вид, что сворачиваю ноутбук и собираюсь уходить. — Мне же меньше работы, и, если мой клиент настаивает, я так и поступлю. Просто, знаете, мне подумалось — даже не как адвокату, а как человеку — вот вас казнят... кстати, довольно скверная процедура. Официально считается, что смерть на электрическом стуле наступает сразу, но это далеко, далеко не всегда так. Бывает, что ток приходится пускать и по второму, и по третьему разу... лопается и дымится кожа, глаза в прямом смысле выскакивают из орбит, жесточайшая судорога ломает кости...

— Я знаю. Если вы хотите меня напугать...

— Нет, нет. Просто хочу, чтобы вы ясно себе представляли, что вас ждет. Но, допустим, вас это все не беспокоит. Однако... вы ведь знаете что-то очень важное, не так ли? И ваша тайна умрет вместе с вами. Разве это не досадно?

— Скажите еще, что, если я вам все объясню, вы продолжите мое дело, — усмехнулся он.

— Нет, конечно. Такого я вам не скажу.

— И правильно, я бы все равно не поверил. Впрочем... тайна... эту тайну действительно следовало бы знать всем. Но бесполезно пытаться объяснять. Никто не поверит. Даже не потому, что не смогут. Не захотят.

— Ну... попробовать вы же можете? Рассказать хотя бы одному мне. Может быть, я и не поверю, но в любом случае, что вы теряете? Он открыл рот, потом снова его закрыл. Помолчал. Потом вдруг решился.

— Вы верите в привидения? — спросил он, глядя куда-то в сторону. Нет, конечно же. Я не суеверный идиот. Но вслух я, конечно, сказал иначе:

— Ну... на свете много непознанного, я не исключаю вероятность их существования. А вы? Вы в них верите?

— Нет, — огорошил он меня. А затем добавил: — Верить можно только в то, чего не знаешь. А я видел их и общался с ними. Более того — я _был_ одним из них.

Так, так. Диагноз подтверждается.

— Вы, в общем-то, все сказали правильно, — продолжил он. — Все действительно началось с той аварии. И меня действительно достали с того света. Только это были не врачи.

— А кто? Ангелы? — кажется, мне удалось изгнать из интонации всякий намек на иронию. — Или, может, демоны?

— Нет, почему же. Люди. Мертвые люди.

— Зомби, что ли?

Он посмотрел на меня, как на недоумка, а затем вздохнул и спросил: — Что вы знаете о привидениях?

— Ну... считается, что привидения — это души людей, умерших скверной смертью. И в результате застрявшие между мирами. Нашим и... потусторонним. Их может удерживать здесь жажда мести, осознание невыполненного долга и все такое...

— Так, так. А как по-вашему, привидения несчастны?

— Вроде бы да. Их тяготит осознание этого самого недоделанного дела. Поэтому они бродят и стонут по ночам... — я не удержался и произнес последнюю фразу с театральным подвыванием. Джексон досадливо поморщился и задал следующий вопрос:

— А какова, как считается, главная мечта любого привидения?

— Обрести покой, — ответил я без запинки.

— Вот-вот, я тоже с детства это слышал, — кивнул он. — А вы никогда не задумывались, почему?

— Что почему?

— С чего бы привидениям так стремиться к этому самому покою? Чем плохо вести насыщенную жизнь за гробом? Почему люди поголовно убеждены, что привидения хотят сменять ее на... на что? На окончательную смерть, небытие — которого эти же люди так страшатся при жизни?

— Наверное, все-таки нет, — предположил я; прежде мне никогда не приходило в голову задумываться над подобными вещами. — Я так понимаю, покой — это переход в тот, лучший мир...

— Кто вам сказал, что он лучший?

— Ну, — пожал плечами я, — выражение такое...

— А откуда оно взялось, вы не задумывались?

— Вероятно, из надежды людей на лучшую жизнь хотя бы после смерти.

Хотя, если рассуждать с христианской точки зрения... и не только христианской... за гробом может ждать как рай, так и ад. Но, видимо, существование в качестве привидения — это своего рода чистилище... то есть, когда застрявшая душа получает возможность двинутся дальше, это значит, что ее грехи прощены, и ее ждет рай...

— Да уж, рай. Вечное блаженство, да? Ну, в каком-то смысле, так оно и есть... вот только смотря для кого. Как по-вашему, что душа делает в раю?

— Ну, я не знаю, — пожал плечами я. — Все эти описания, идущие со средних веков... типа там гуляют по саду и играют на арфах... всегда казались мне слишком наивными и примитивными. По-моему, от такого «блаженства» взвоешь со скуки уже через неделю, что уж говорить про вечность... Современные теологи, насколько я знаю, выражаются более туманно, типа рай — это место, где душа воссоединяется со своим Создателем... В любом случае, я не специалист по этому вопросу. Я сам, вообще-то, агностик.

— Агностик, — покивал Джексон. — Очень правильное слово. Оно означает — тот, кто не знает. И тем, кого вы называете «специалистами», следовало бы называться точно так же. Хотя они воображают, будто что-то знают, наивные идиоты...

— А вы? — спросил я напрямую. — Вы — знаете?

— Знаю. Я там был.

— В раю? Ах, ну да, клиническая смерть... Ну это, в общем-то, не вы один...

— Да, конечно. Даже книги об этом написаны. Полет по туннелю и все такое... Но я был там одиннадцать минут, не забывайте. Я прошел дальше других. Тех, которые смогли вернуться, конечно. И я видел, что — там.

— И что же? — заинтересовался я.

Я увидел, как лицо Джексона, остававшееся, если верить прессе, бесстрастным, когда он рассказывал полиции о совершенных им зверских убийствах и выслушивал собственный смертный приговор — вдруг исказилось и побледнело, даже посерело, за какой-то миг. Мне доводилось читать о таком в книгах, и я всегда считал это литературным штампом, но теперь увидел, как это происходит в действительности. И это был не просто ужас, который невозможно симулировать, который может быть рожден лишь воспоминанием о подлинных событиях (и каковы же должны быть сами события, если одно лишь воспоминание о них превращает лицо в жуткую маску мертвеца?!) — нет, в этой гримасе читалось еще и подкатившее комом к горлу непреодолимое отвращение.

— Там — Он, — глухо произнес Джексон.

— Кто? Бог? — не понял я. Впрочем, выражение лица моего визави скорее наводило на обратную мысль: — Дьявол?

— Называйте его, как хотите, — к Джексону вернулся его прежний брюзгливый тон. — Он внушил вам мысль, что их двое, все дуалистические религии держатся на этом, заманивая все новых и новых несчастных идиотов... но на самом деле Он один. Творец. Создатель. Он, или, скорее, оно... Душа должна вернуться к своему создателю, так? Но с чего вы все взяли, что это делается для вашего блаженства?! — теперь Джексон почти кричал. — Что Его вообще интересует чье-то блаженство, кроме Его собственного? И ведь, главное, все лежит на поверхности! Порой его служители проговариваются открытым текстом — впрочем, даже и они слепы и не понимают, ЧЕМУ служат... не понимают, что никакой награды и исключения для них не будет... Паства, да. Любимый христианский образ, куда уж яснее. И хоть бы кто задумался — а для ЧЕГО овцы пастуху, а точнее — хозяину стада? КАКУЮ роль он им готовит?

— То есть, вы хотите сказать...

— Мы — Его пища. Для этого Оно нас создало, и в этом единственный смысл нашего существования. А грешники, праведники, верующие, неверующие — это все не имеет никакого значения. Это пустые ярлыки, которыми мы тешим себя в нашем стойле. На самом деле кого волнуют убеждения корма?

— Ну, это, конечно, любопытная гипотеза... — протянул я.

— Это не гипотеза, идиот! — рявкнул Джексон, и его цепи звякнули. — Я видел это своими глазами! Или тем, что было у меня вместо глаз... там. Туннель действительно существует, и я пролетел его почти до конца. Только знаешь, что это такое на самом деле?

— Что?

— Это... это глотка.

Некоторое время он сидел молча, глядя на гладкую поверхность стола перед собой. Затем вновь заговорил:

— На самом деле наша участь еще ужаснее, чем у овец. Ибо Он пожирает заживо не наши тела, а наши души. Точнее, даже не так. Душа бессмертна, в этом нам тоже не наврали. И Он — Оно — питается не самой душой как таковой, а ее страданием. Тем ужасом и отчаянием, которые она производит в процессе переваривания... вечного переваривания, — Джексон вновь сделал паузу. — Я видел это. Там, куда ведет глотка... в утробе. Там... как бы скрученное коричневое пространство, все состоящее из какой-то рваной, грязной, лохматой паутины. И в ней висят люди... миллионы, миллиарды людей. Вы представляете себе старые, высосанные трупики мух — жертв обычного паука? Издали похоже, а вблизи выглядит гораздо хуже. Они висят там... полупереваренные, высохшие, лохмотья плоти свисают с костей, у многих уже нет конечностей или торчат какие-то обглоданные культи и обрубки... конечно, это не настоящие, телесные кости и плоть, просто наше сознание воспринимает изувеченную душу таким образом — но, в конце концов, если мы так это ощущаем, то какая нам разница, какова истинная природа? И они кричат. Они все вечно кричат...

— Так все-таки — «полупереваренные» или «вечно»? Если «полу-», то должен наступать и момент, когда совсем...

— Вовсе не обязательно. Вы знаете, что такое асимптота?

— Кажется, что-то из математики...

— Ну да. Состояние, к которому можно бесконечно приближаться, но никогда не достигнуть. Так и тут. Некая сердцевина души все равно остается. Та сердцевина, что способна испытывать ужас и боль...

— И как же вам удалось оттуда выбраться?

— Я, естественно, рванулся назад, когда все это увидел. Как и миллиарды до меня. Но обычно люди, провалившиеся так глубоко, уже не могут вернуться. Даже если врачам удается реанимировать их тело, душа остается там. А на больничной койке оказывается очередной коматозный «овощ»... Но мне очень повезло. Рядом оказались те, кто мне помог.

— Кто? Вы что-то говорили о привидениях.

— Видите ли, это тоже правда — те, кто умирают скверной смертью, застревают между мирами. Они не проваливаются в глотку. Не знаю, почему, и они тоже не знают. Может быть, с Его точки зрения они что-то вроде незрелых или, напротив, порченных плодов... или же страдания, которые они познали при жизни, снижают их, так сказать, производительность после смерти — тогда это аналог выжатого лимона... Но самоубийство почему-то не годится, тут с легендами расхождение — впрочем, и мало кто способен покончить с собой достаточно мучительным способом... Большинство призраков, конечно, предпочитают держаться поближе к нашему миру, хотя в нем они практически бессильны. Бесплотные духи и не более чем, почти не способные взаимодействовать с живущими или с материальными предметами — подавляющее большинство историй, где утверждается обратное, все-таки байки. Но у них остается возможность созерцать, путешествовать, общаться между собой — не так уж и мало, особенно если учесть альтернативу... Но есть и те, кто забирается в глотку. Не из любопытства — ничего любопытного там нет. Просто пытаются спасти хоть кого-то из падающих туда. Чаще — своих близких, но иногда и случайных людей. Вытолкнуть обратно в мир живых — это, конечно, возможно только тогда, когда тело еще может быть возвращено к жизни — или сделать призраком. Это удается еще реже, если смерть была обычной. Кроме того, это опасно. Если привидение заберется слишком глубоко, его затянет в утробу, как и остальные души... Плевать или блевать Оно не умеет.

— Почему тогда вернувшиеся... после клинической смерти... не рассказывают того же, что и вы?

— Я уже сказал — они возвращаются с полпути, ничего не увидев. Большинство — благодаря одним лишь усилиям врачей. Но и те, кого выталкивают... там нет времени на объяснения. Если вы станете рассказывать человеку, которого затягивает в водоворот, что ждет его на дне — засосет обоих. Мой случай особый... меня вытянули оттуда, откуда не вытягивают уже никого. С одной стороны, я оказался сильнее прочих. Сила духа, да, в буквальном смысле... не то чтобы у меня какая-то особо крепкая воля и тому подобное, а просто как, знаете, бывают люди, устойчивые к ядам или к радиации... один на миллиард... это не личная заслуга, просто таким оказался. С другой стороны, те, кто меня тащили, пошли на ужасный риск... взяв с меня слово, что, если я вернусь к живым, исполню их поручения. Это длилось дольше, и там время для разговора уже было.

Он вдруг буквально стрельнул взглядом мне в глаза.

— Я знаю, о чем вы думаете. Что все это — просто галлюцинации, порожденные нехваткой кислорода в умирающем мозгу. Именно так ученые объясняют все рассказы переживших клиническую смерть, да? Так вот вам доказательство. Вы знаете, кто такой Дэниэл Дорн?

— Я знаю, кто такая Дайана Дорн, — произнес я, вновь вспоминая, кто передо мной. — Ваша первая жертва. Но никакого Дэниэла в материалах дела...

— Потому что он погиб за пять лет до этого, — перебил Джексон. — Это ее отец. Он был одним из тех, кто меня выталкивал. И сам он... не выбрался. Это как в физике — сила действия равна силе противодействия... толкая кого-то наверх, сам проваливаешься еще глубже.

— Ну, в принципе, вы могли узнать это имя и без всякого...

— Да, конечно, — осклабился Джексон. — Имя. Адрес. Расположение комнат. И в особенности — код отключения охранной системы. В городе, где я никогда раньше не был, не имел знакомых и куда мне пришлось ехать через полстраны. Неужели чокнутый кровожадный маньяк не мог подобрать жертву поближе? А фамилии Краут и Поплавски вам тоже знакомы? Полиции ведь так и не удалось ответить на вопрос, каким образом я так легко проник в их дома?

— Значит, вы хотите сказать, что убивали про просьбе... родных и близких жертв?

— Не всех. Только первые три случая — да, я отдавал долг. А потом я понял, что должен продолжать. Я понимал, что что-то рассказывать и объяснять бесполезно, я окажусь в психушке. И заодно — как отреагируют на мои откровения все церкви. Идиоты, считающие, что с Ним можно договориться... Не с кем там договариваться. И вовсе не потому, что Он безгранично умнее нас. Скорее, наоборот — я сомневаюсь, что Он — Оно — вообще обладает разумом. Может, обладало когда-то, когда создавало мир... да и то вряд ли. А сейчас это просто ненасытная утроба... — он вновь помолчал. — Так что я отдавал себе отчет, что не могу спасти всех или большинство. Но я старался спасти хотя бы некоторых хороших людей, попадавшихся на моем пути. А единственное спасение от уготованной нам всем участи...

— Мучительная смерть.

— Да. Ну, или позорная, это тоже срабатывает. Но этого я им дать не мог — тут нужны ненависть и презрение большого количества народу... Угу. Как, например, в случае казни кровавого маньяка.

— Вы не думали о массовых терактах? — спросил я вслух.

— Думал, разумеется, — кивнул он. — Но при мощных взрывах большинство гибнет мгновенно, это не сработает. Правда, смерть от отравления определенными газами может быть достаточно мучительной... но мне их не достать и не изготовить. Я не химик.

— Ясно, — только и смог сказать я.

— Вы мне все равно не верите, — вздохнул он.

— Во всяком случае, то, что вы рассказали, выглядит достаточно...

— Не надо подбирать политкорректные формулировки. Давайте исходить из элементарной логики. Если мой рассказ — неправда, значит, я заслуживаю казни, как серийный убийца-изувер. Ну а если это все-таки правда — сами понимаете... Так что просто не вмешивайтесь, хорошо? Исполните предписанные вам законом формальности, но не более чем. В конце концов, это и вам же проще, во всех смыслах, не так ли?

— Да.

— Значит, мы договорились? — он с надеждой заглянул мне в глаза.

— Не беспокойтесь, мистер Джексон.

∗ ∗ ∗

Когда «Нового Потрошителя» судили в первый раз, зал был переполнен, да еще и снаружи перед зданием суда клубилась изрядная толпа, раскачивая над головами плакаты в стиле «Изжарить ублюдка!» Повторный процесс вызвал куда меньший интерес. Мало кто сомневался, что это чистая формальность, и при столь неопровержимой виновности приговор будет подтвержден. Даже большинство родственников жертв — исключая тех, кто был вызван в качестве свидетелей обвинения — предпочли не присутствовать, сочтя, видимо, слишком тяжелым для себя испытанием проходить через это снова. Хотя не сомневаюсь, что они собирались прийти на казнь.

Заседание катилось, как по рельсам, к закономерному финалу. Улики, протоколы, показания... «У защиты есть вопросы к свидетелю? — Нет, ваша честь. — Пригласите следующего...» Какие могут быть вопросы к бесспорно установлненным фактам? Художник небрежно чиркал карандашом по бумаге, набрасывая портреты участников суда. Один раз я поймал его насмешливо-сочувственный взгляд — дескать, не повезло тебе, парень, хоть дело и громкое, а тебе на нем точно не прославиться...

И вот, наконец, мое выступление. Я поднялся, подмигнул художнику и, не торопясь, развернул свои бумаги.

— «Независимая психиатрическая экспертиза, проведенная... рассмотрев представленную аудио— и видеозапись беседы...» (да, да — и видео я тоже сделал, крохотный направленный объектив в верхней пуговице, в лучших традициях шпионских фильмов) «с использованием методик анализа... на основании... сложный случай диссимуляции... заключение... параноидальный психоз травматического генеза. Таким образом, на вопрос, был ли обследуемый вменяем на момент совершения инкриминируемых ему деяний и может ли нести за них ответственность, ответ — отрицательный».

Шум в зале. Джексон смотрит на меня круглыми глазами. Потом дергается с места, но охранники удерживают его:

— Ублюдок! Ты же обещал мне!

С подсудимым, прежде известным своей невозмутимостью — кстати, один из признаков диссимуляции — форменная истерика. Я снисходительно улыбаюсь судье. Неофициальное, но вполне показательное подтверждение правоты экспертного заключения...

Обвинение вяло требует назначить еще одну экспертизу. Судья отказывает. О да, разумеется — эксперты тоже могут ошибаться (хотя представленное мною заключение украшено весьма авторитетными подписями). Но любое сомнение трактуется в пользу обвиняемого. Тем более когда речь не о симуляции с целью спасти себе жизнь, а о диссимуляции с целью отправиться на электрический стул. Тут патология очевидна даже и без мудреных медицинских терминов...

Приговор. Все встают.

— ... невиновным по всем пунктам обвинения в связи с невменяемостью и направить на принудительное психиатрическое лечение...

— Подонок!

Это кричит уже не Джексон. Это женщина в черном платке, мать одной из жертв. Но обращается не к убийце, а ко мне. Она считает, что я спас истязателя ее ребенка от заслуженной кары. Хотя на самом деле пожизненная психушка — тоже не такое большое счастье... а Джексон наверняка окажется там пожизненно, с его-то опытом успешной диссимуляции ему больше никто не поверит. Думаю, еще лет тридцать минимум... в этих заведениях хороший уход и очень тщательный присмотр, умереть раньше времени ему точно не дадут. Женщину пытаются успокоить, потом выводят из зала. Я могу понять ее чувства, но я всего лишь исполняю свой долг, не так ли?

Художник не сводит с меня глаз, карандаш стремительно летает по бумаге. Не сомневаюсь, что за дверью уже ждут телевизионщики.

∗ ∗ ∗

— ... прямо с места преступления. Представитель полицейского департамента только что подтвердил, что найденное тело принадлежит Майку Голдмэну, молодому, но уже известному адвокату, который, в частности, прославился тем, что добился оправдательного приговора в деле серийного убийцы Джексона — «Вернувшегося Джека». Эта история вызвала противоречивую реакцию не только потому, что слишком многие в нашем обществе жаждали увидеть Джексона на электрическом стуле, но и потому, что Голдмэн добился оправдания, сделав и обнародовав запись конфиденциального разговора вопреки воле своего клиента. Однако его действия были признаны правомерными, поскольку осуществлялись в интересах клиента, который к тому же в итоге был признан недееспособным.

Относительно нынешнего жестокого убийства у полиции пока нет официальных подозреваемых, но, вероятнее всего, основной версией будет месть со стороны друзей или родственников кого-то из жертв Джексона; известно, что некоторые из них позволили себе весьма резкие...

— Боб, сейчас увезут! Снимай!

— Отойдите от носилок!

— Народ имеет право...

— Офицер!

— Все, все, уходим!

— Стер-р-вятники...

— Класс! Успел заснять лицо крупным планом!

— Ох, толку-то. Все равно нам не позволят пустить это в эфир. По этическим, мол, соображениям. Уроды политкорректные, невозможно стало работать... Ну-ка покажи, что у тебя получилось. Да поверни экран ко мне, отсвечивает! Хм...

— Что не так?

— Да нет, все так... Но ты когда-нибудь видел на лице трупа с пятнадцатью ножевыми ранениями такую довольную улыбку?

Автор: Игорь Кременцов

Шел 1920 год, я устроился работать на верфи, и мы с Китти зарабатывали весьма неплохо. Нам хватало на съемную меблированную комнату, молоко и говядину к завтраку и на кое-какую одежду. Весьма недурно, когда есть возможность хорошо заработать. Еще лучше, если эта возможность существует постоянно.

Китти была моей сестрой. Ей еще не исполнилось шестнадцати, я же переступил порог совершеннолетия. Мы были очень похожи, я и Китти, как две капли воды из одного стакана. С тем лишь отличием, что во мне все-таки преобладали мужские черты, Китти же была воплощением юной женственности.

Мы снимали комнату в доме неподалеку от вокзала Сент-Панкрасс. Не столь далеко, чтобы не слышать гулкого ворчания поездов, но и не так близко, чтобы оно мешало спать. По воскресеньям мы наведывались в церковь Святого Панкратия, но это к рассказу не относится, так как события того времени произошли на территории Сент-Панкрасс.

Если вам когда-нибудь доводилось побывать на этом вокзале, впрочем, как и на любом другом вокзале Лондона, то вы должны были видеть множество нищих, которые, будто мухи, во множестве кружат близ лавок на перроне и выпрашивают подаяние. Согласитесь, не слишком приятное зрелище, особенно для человека чувствительного.

Должно быть, в моих словах присутствует определенная толика жесткости к этим беднягам, обездоленным бессердечной судьбой, но, поверьте, я имею полное право так говорить. Впрочем, как и моя сестра. В свое время мы сами были нищими. После того как отцу всадили нож между ребер в одном из кварталов для черни, нам троим: мне, Китти и матери — пришлось продать почти все. Мать оставила лишь отцовские часы на цепочке, которые впоследствии перешли ко мне и сыграли значительную роль в этой истории.

Я знаю, что такое просить подаяние, потому что мы жили этим больше восьми лет. Думаю, это дало мне право судить о нищих на перроне Сент-Панкрасс. Уверяю вас, это весьма скверные люди, готовые толкнуть вас под поезд только ради того, чтобы занять более выгодное место. Можете не сомневаться лишь в одном — большинство из них невероятно голодны и хотят спать. Проверено на собственном опыте.

Мой путь на работу каждое утро вел через вокзал, по замощенному брусчаткой перрону. Сквозь пар поездов и суету толпы под бой часов на главной вокзальной башне я каждый день шел на верфь. Таким образом я экономил более трех четвертей часа.

Обычно Китти варила мне яйцо, крепкий кофе и заворачивала в газету хлеб с говядиной. С этим-то свертком и связано то, что я обратил внимание на нищенку с ребенком.

Они напомнили мне мать и Китти.

Когда трагически погиб отец, я был достаточно взрослым по меркам лондонского дна. Мне исполнилось восемь. Малышке же, которая впоследствии превратится в моего двойника, едва минул годик.

Я бегал по улицам, обычно там, где много людей, а где еще просить подаяние? Ярмарки, торговые ряды, даже богатые кварталы. Словом, в свое время я подробно изучил все лондонские закоулки. А мать была лишена возможности беспрепятственно ходить там, где ей заблагорассудится. С годовалым ребенком на руках это затруднительно, и тот, кто скажет обратное, получит оплеуху. От меня…

Эта женщина обратила на себя внимание тем, что сидела наособицу, отдельно от остальных. Вроде бы ничего особенного, но моему наметанному глазу показалось странным, что вокруг нее нет ни одного босяка, выпрашивающего подаяние. При этом она расположилась в людном, проходном месте, которое иначе как рыбным не назовешь. В обычное время здесь толпится не меньше полудюжины нищих, но сейчас, когда эта босячка с младенцем просила милостыню, рядом с ней никого не было.

Ее словно бы избегали.

На вид ей можно было дать как сорок, так и шестьдесят лет. Впрочем, опыт общения с обитателями лондонского дна подсказывал, что ей не более тридцати. Непосильная ноша бедности вкупе с отчаянием делают из молодых людей стариков. Как снаружи, так и внутри. Нищенка была худая, словно пугало из прутьев, ее одежда представляла собой ветхое рванье, лучшие части которого могли бы сгодиться разве что на половую тряпку. Острые, необычайно широкие скулы делали настолько разительной худобу лица, что казалось, будто по обеим сторонам его зацепили невидимыми крючьями и теперь изо всех сил растягивали. Когда-то голубые глаза ныне выцвели в оттенок посеревшего от времени теста и были посажены так глубоко, что можно было подумать, будто их притянуло к затылку магнитом.

В руках нищенка держала сверток тряпья, имеющий очертания крохотного человечка. Кто внутри, девочка или мальчик, определить было невозможно.

Это до такой степени напомнило мне детство, что дыхание перехватило. Прошло много лет, мать умерла, а Китти выросла, превратившись в красавицу, но я снова словно был тем самым ребенком, снующим в толпе. Как будто я пришел к родным, чтобы отдать им выпрошенные пенсы — на эти деньги мать покупала для Китти еду, так что я в каком-то смысле был кормильцем.

Не совсем понимая зачем, я остановился. С тех пор, как мы с сестрой стали жить нормальной жизнью, я никогда не останавливался перед нищими. Даже если кто-то из них был родом из моего прошлого.

Костлявое существо с ребенком сидело прямо на брусчатке, а это весьма непросто. Попробуйте стать на колени в рассыпанный сухой горох. Подобные ощущения вы испытаете, если будете долго сидеть на твердой поверхности, имея телосложение смерти со средневековых карикатур.

Несложно было догадаться о том, что нищенка хотела есть. Голод выжигал ее изнутри, заставляя внутренности ссыхаться до размеров вдвое меньших, нежели положено природой.

В кармане пиджака газетный сверток с едой потяжелел. Он камнем тянул меня к земле. Я никогда не смогу съесть камень, каким бы вкусным он ни был. Босякам в этом деле проще, они привыкли есть что угодно.

Как будто ничего не изменилось… Женская худоба. Нет, не худоба — критическое истощение, за которым обмороки, галлюцинации и смерть. Грязный сверток со спящим ребенком внутри. Вокзал, шум, люди, и никому нет дела. Я принес пенни для Китти…

Я стоял и смотрел. Время наворачивало круги на тысячах циферблатов. Секунды спешки, минуты отставания, ржавчина шестеренок и разбитые стекла часов — ничто не способно ввергнуть вас в прошлое. Кроме воспоминаний.

Сверток с едой стал еще тяжелее. Я не мог больше выносить мертвого груза в кармане, а потому вытащил хлеб с говядиной, чтобы отдать это все скелету в тряпье. Еда нужна, чтобы наполнить молоком материнскую грудь. Увы, у этой женщины наполнять было нечего — груди нищенки давно иссохли и не могли выполнять предназначенную им природой функцию. Но камень в кармане я таскать тоже не собирался.

Я протянул нищенке еду, и внезапно произошло нечто, заставившее меня изумиться. Тонкое лицо, череп, покрытый папиросной бумагой, озарилось оскалом. Босячка открыла рот, и я увидел, что добрая половина зубов у нее отсутствует. Что до остальных — они были черные, пропитанные гнилостью и дурным запахом. Впрочем, мое удивление вызвало не это.

Нищенка взглянула на меня притянутыми к затылку глазами и отрицательно помотала головой. Я развернул газету, показывая содержимое. Тонкие губы заходили вверх-вниз, кожа лица еще сильнее натянулась, отчего казалось, что скулы прорвут в ней дыры. Женщина заговорила со мной.

— Нет, сэр. Не надо. Хлеб не надо. Я не буду, и она не будет. — Тонкая паучья рука коснулась ребенка — Нужно другое, нужны деньги. Вы видите? Хотя бы немного. Прошу вас. Иначе она не будет жить… Прошу вас. Деньги… Вылечить.

Только тогда я увидел фанеру с выцарапанной на поверхности надписью. Видимо, писали чем-то вроде обугленной головни, вычерчивая буквы черным и одновременно вытравливая их тлеющим деревом.

«Если вам не безразлично то, будет ли жить моя дочь, подайте на лечение, кто сколько способен».

— Не нужно пищи, прошу вас, сэр… Я не хочу есть. Я должна спасти ее. Она будет жить… Будет, будет, будет… Он сказал, что вылечит. Нужны лишь деньги. — Скелет в лохмотьях закатил глаза. Показались серые, с синевой вен, белки. К моему горлу подступила тошнота.

Нищенка наклонилась над ребенком, коснулась его губами и вновь просительно повернулась ко мне. Она стала тихонько раскачиваться, что-то беззвучно причитая.

Из вороха тряпок, твердых от грязи и шевелящийся от мух, на меня уставилось лицо крохи. Дитя было объято тем самым сном, который иногда пугает родителей, и он, скорее всего, был усугублен голодом или болезнью. Казалось, девочку ничего не разбудит. Синее, в грязных разводах личико застыло совершенно неподвижно. Один глаз был закрыт, тогда как другой невидяще глядел сквозь меня. Возможно, причиной послужил паралич или судорога, а может быть, малышка еще не умела бессознательно контролировать мышцы во сне. Как бы там ни было, выглядело это пугающе.

В следующий миг я отскочил, потому что нищенка сунула вперед своего младенца. Засаленные лохмотья свертка едва не коснулись моего лица. Сработал оборонительный рефлекс, и я вскинул перед собой руки, оттолкнув дитя.

Позже я опишу то непонятное чувство, внезапно завладевшее мной, пока же только скажу, что развернулся и зашагал прочь. Быстро, едва не переходя на бег. Меня знобило от омерзения, но оно возникло не от прикосновения к ребенку. Мне отвратительна была мать, готовая на все, лишь бы выжать из чужого кармана хоть пенни. На любую ложь.

— Деньги, сэр. Прошу вас, очень нужны деньги. Иначе он не будет ее лечить… Ему нужны деньги. А все остальное он умеет. Прошу вас, будьте добры… Сэр! Сэр! Куда вы…

Наверное, впервые в жизни я так быстро миновал перрон Сент-Панкрасс. Позади раздавались вопли, постепенно заглушаемые шумом вокзальной суеты. Сверток с едой я кинул под остановившийся поезд. Тотчас, как крысы, к нему ринулись несколько оборванных фигур, но я не стал следить за тем, что будет дальше.

Прикосновение к ребенку не выходило у меня из головы.


Часть 2

Кажется, никогда работа на верфи не отнимала у меня столько сил. И причина была совершенно не в выброшенном обеде. Некий червячок сомнения ворочался в груди, не желая утихомириться. Я не мог выкинуть из головы утреннюю встречу. Нищенка на вокзале подействовала на меня крайне странно, и это не давало мне покоя.

Возвращаясь домой той же дорогой, я не увидел нищенки. Должно быть, днем она с ребенком уходила куда-то отсыпаться, потому что ночью полисмены не позволяют бродягам спать в общественных местах. Можете сколько угодно сидеть на лавочке в сквере, но не дай вам Бог закрыть глаза.

Весь вечер я был сам не свой, и Китти заметила это. Несколько раз она пыталась выведать, что же такое случилось, отчего я хожу, как в воду опущенный, ни дать ни взять с привидением повстречался.

И тут я понял, что она не столь уж далека от истины. От этого меня бросило в пот, и Китти решила, что я заболел лихорадкой. Ни в чем ее не разубеждая, я стоял у окна, погрузившись в мысли.

Бледное лицо, местами серое от грязи. Ребенок был худ, но не до такой степени, как его мать. Лицо девочки напоминало восковую маску, на которую многократно проливали грязную воду. Влага испарялась, грязь оставалась на месте, впитываясь в чувствительные детские поры.

Дитя спало… Да, спало. Крепкий сон, от которого не пробудит даже открытый глаз. Отчего-то я готов был побиться об заклад, что глаз этот не закрывался очень долгое время. Мало того, он открыт до сих пор и сейчас пялится в никуда, мутный и холодный. Будто голубиное яйцо с нарисованным зрачком.

Господи, это похоже на безумие, но время, проведенное среди обитателей лондонских трущоб, научило меня брать в расчет даже то, что не поддается логике. Сытой человеческой логике.

Доведенное до отчаяния человеческое существо лишается всего того, что делает его человеком. Вместе с жиром и мясом бедность высасывает из вас мораль и нравственность. То, что кажется страшной сказкой благополучному обывателю, вполне может стать обыденной реальностью для живого скелета, подобно вокзальной нищенке. Все что угодно, даже святотатство с ребенком.

Лицо малышки, когда я коснулся его, выставив перед собой руки, было холодным. Не просто холодным. Ледяным. Таким бывает застывшее мясо, пролежавшее в погребе несколько дней. Только мясо никто не берет с собой на вокзал и не выпрашивает деньги на его исцеление!

«Если вам не безразлично то, будет ли жить моя дочь, подайте на лечение, кто сколько способен». Нет, невозможно. Хотя за свою жизнь я много раз слышал о том, что цыгане крадут грудных детей, чтобы ходить с ними по ярмаркам и просить подаяние. Дети умирают, но их не хоронят, таская в тряпичных конвертах до тех пор, пока младенец все еще напоминает живого… Поговаривали, что и англичане не брезгуют подобным. Слава Богу, мне не привелось встретиться с такой мерзостью. Хотя мог ли я быть уверен после всего, что произошло?

Лицо девочки было стылым. Как говядина из погреба, которую Китти каждый вечер достает, чтобы приготовить мне обед. Но ведь можно предположить, что это паралич. Поэтому глаз всегда открыт, а мать хочет излечить девочку от недуга. Мышцы, которые долгое время бездействуют… Могут они быть холодными? Да! Или нет? А может, у девочки что-то с кровеносной системой… Или просто она замерзла. Да, верно, замерзла!

Каких бы предположений я ни делал, стоя у окна и всматриваясь в сгущающиеся сумерки, где-то глубоко внутри зрела уверенность в том, что девочка мертва. Уверенность эта крепла с каждой минутой, с каждой продуманной и отметенной догадкой.

Как обычно, к десяти, когда гасят фонари, мы с Китти легли спать. Спустя несколько часов, за полночь, я проснулся от собственного крика. Рядом стояла сестра, взлохмаченная и напуганная. Похоже, что она струхнула не меньше моего, но только в реальности. Ее напугал я, а меня испугала женщина-скелет с мертвой (мертвой ли?) девочкой на руках.

— Деньги, сэр. Прошу вас, очень нужны деньги. Иначе он не будет ее лечить… Ему нужны деньги. А все остальное он умеет. Прошу вас, будьте добры… Сэр! Сэр! Куда вы…

Она протягивала ребенка, бесконечно повторяя слова, брошенные утром мне в спину. Девочка следила за мной своим глазом, и я мог поклясться, что она совсем не мертвая.

Или, скорее, не совсем мертвая.

От этого я закричал и проснулся.

Получасом позже я выходил из дома полностью одетым. Лондон встретил меня мрачной сыростью туманных ночей. Обычная погода, привычная с детских лет.

Я направился к вокзалу Сент-Панкрасс, по пути сделав небольшой крюк к церкви Святого Панкратия. Наверное, глупо, но на душе полегчало. Я постоял у дверей, тихо вознося мольбу о том, чтобы мои подозрения не подтвердились.

Иногда молитвы помогают. Иногда — нет.


Часть 3

В ту ночь мне показалось, что Китти права, и я заболел лихорадкой, от которой тело трясется, будто осиновый лист, а в голове появляются бредовые идеи. Тем не менее я продолжал бродить в поисках нищенки.

Больше двух часов я метался по вокзалу и его окрестностям. Повсюду, ныряя в темноту под деревьями, выныривая у погасших фонарей, сновали десятки черных, исхудавших от бедности людей. Они не обращали на меня ни малейшего внимания, но взгляды некоторых из них обжигали. Особенно после того, как я пару раз поинтересовался, где может находиться женщина с ребенком, у которого, судя по всему, паралич. Мне в спину, а иногда и в лицо, летели смешки, угрозы и проклятия. Я плутал по окрестностям Сен Панкрасс, дрожа от холода и непрошеных мыслей.

Нищие не покидают своих мест. Для них территория, подобная вокзальной, где можно переночевать, погреться и выпросить милостыню, все равно что лесная чаща для волков. Куда бы зверь ни уходил на охоту, все равно он возвращается к своему логову. Особенно это касалось тех босяков, у которых не было хоть какого-нибудь жилья. Поэтому я искал нищенку поблизости от вокзала.

К несчастью, я смог ее найти — прямо на платформе, близ прибывшего поезда. Будто черный призрак, худая, как смерть, она грелась в облаках пара, выбивающегося из-под вагонов. Настоящее привидение в тумане. Пассажиры внутри, те, кто по какой-то причине не спал, недоуменно рассматривали это чудо.

Черный призрак укачивал дитя. В белых клубах это смотрелось настолько причудливо и в то же время обыденно, по-человечески, что я усомнился в своих домыслах. Так могут убаюкивать лишь живого ребенка.

Белые языки пара облизывали их с дочерью. Казалось, что нищенка стоит в огромном куске полупрозрачного теста. Лишь немногие клубы пара дотягивались до моей одежды, по большей части рассеиваясь в нескольких футах от места, где я стоял.

Я уже упомянул звериные черты обитателей лондонского дна, но не могу не подчеркнуть особо того чутья, что превращает голодных людей в хищников.

В данном случае чутье заставило нищенку бежать, но сам факт бегства не меняет глубинной сущности дикого зверя; убегая, он не перестает быть хищником.

В какой-то момент я понял, что смотрю на пустой участок перрона. Поезд подпустил тумана, белая стена стала пуще, но ни бродяжки, ни ребенка там больше не было. Чутье подсказало хищнику, что нужно бежать. Я начал озираться по сторонам и вновь заметил женщину на другом конце вокзала. Она оказалась там невероятно быстро; трудно было ожидать от столь изможденного существа такой скорости. Тонкая черная тень мелькнула вдалеке, сливаясь с сырой ночной темнотой. Я бросился вслед, кляня собственную беспечность. Как можно было упустить ее, подобравшись так близко!?

Расталкивая полночных пассажиров, оставивших поезд, чтобы подышать воздухом, я мало-помалу проделал путь босячки. Готов биться об заклад, у меня на это ушло вдвое больше времени. Когда я пересек Сент-Панкрасс, ее след уже растворился в лондонской ночи. Передо мной расстилалась обширная территория, густо застроенная складами и ремонтными бараками. Между ними ручейками петляли ржавые рельсы, скудно освещенные лишь несколькими фонарями. В такой темноте искать нищенку будет не легче, чем на окраинах Лондона с накрепко завязанными глазами. Здесь я был слеп и беспомощен, как ребенок, который стал причиной моих ночных похождений.

Я надумал идти домой. В сложившихся обстоятельствах это было самым мудрым решением. Перечеркивая так нежданно возникшую здравую идею, появилась мысль сократить путь и пойти напрямик. Все-таки я знал Лондон как свои пять пальцев, а это дает преимущества в любое время дня и ночи.

Я спрыгнул на рельсы и пошел вдоль путей, меряя шагами расстояние между шпалами. Вскоре показался забор; перемахнув через него, я окажусь в проулке, от которого рукой подать до нашего жилища.

Все-таки, несмотря на работу с неплохим заработком, нормальную еду и теплый очаг, во мне по-прежнему жил уличный мальчишка. Присущее париям чутье никуда не делось, оно неискоренимо и живет в глубине души долгие годы. Затаившись, оно ждало случая показать себя. Это оно, а не я, приняло решение проложить путь меж мастерских и бараков.

Гигантская птица выпорхнула из груды мусора, наваленной поперек рельсов. Она попыталась взлететь, но не смогла и нелепо, словно марионетка в руках пыльного кукольника, побежала. Худая, черная, облаченная в лохмотья птица. Должно быть, полету мешал грязный кулек из тряпок, в котором лежало дитя; крылья птицы-смерти прижимали его к груди.

— Стой! — Я дюжину раз выкрикнул это слово, прежде чем нагнал нищенку. Впрочем, «нагнал» — не то слово. Скорее, я настиг ее, по-хищнически безжалостно, о чем сожалею и поныне.

Погоня длилась минут пять. Бродяжка пыталась ускользнуть, но тщетно. Было видно, как силы покидают костлявое тело, и казалось удивительным, что она каким-то образом способна бежать. На мгновение нищенка пропала из виду. Я безуспешно пытался разглядеть ее в темноте, когда мое внимание привлекли доносящиеся откуда-то сверху звуки.

Чуть в стороне из темноты проступал исполинский дом, напоминающий могучий каменный утес на речном берегу. Это было трехэтажное здание заброшенного склада, и нищенка, вместо того чтобы попытаться обогнуть его, карабкалась по пожарной лестнице. Она, верно, рассчитывала попасть в дом через одно из окон, в которых давно уже не было даже намека на стекла или ставни.

Должно быть, к нам уже мчались сторожа — шум погони не мог не привлечь их внимания. На какой-то момент я пожалел, что ввязался в эту историю, и усомнился в собственном психическом здоровье, а потом подпрыгнул на полфута и уцепился руками за нижнюю перекладину пожарной лестницы.

Здание склада было старым, и лестница, которая должна была выдерживать вес нескольких человек, оказалась гнилой. Наверху что-то хрустнуло, в глаза мне посыпалась труха, и некий мягкий черный предмет, задев меня, упал на землю.

Еще несколько секунд я продолжал подниматься, моргая и пытаясь избавиться от проклятой трухи. Затем пришло понимание того, что именно сейчас подо мной приземлилось. Крики наверху, и черная тень, сползающая по лестнице, подтвердили мою догадку. Нищенка уронила ребенка.

Внутри все оборвалось. Я разжал руки и прыгнул, молясь лишь о том, чтобы не задеть дитя. Впрочем, дальнейшие события показали, что ничего не изменилось бы, даже если бы я приземлился прямо на него.

Я склонился над ребенком, невольно сдерживая дыхание. Темнота надежно скрывала от глаз то, во что превратилось тельце, но света хватало, чтобы понять: дитя совершенно неподвижно. К тому же оно не издавало ни звука, а в ноздри мне ударил запах, навевающий образы конюшен и дохлятины.

Сверху плюхнулась нищенка. Колени ее, не выдержав, подломились, и она рухнула наземь, распластавшись возле своего отпрыска. Я помог ей встать; меня не оставляло ощущение, что я поднимаю цаплю, — настолько легкой оказалась бродяжка. Она беззвучно рыдала, с изрядной частотой вклинивая в плач слова о том, что дочку нужно вылечить. Из ее фраз я понял, что малышку звали Эверет. Девочка по-прежнему была неподвижна.

Порывшись в карманах, я нашел зажигалку. Фитиль изрядно отсырел — работа на верфи, в постоянной морской влажности, и ночная прогулка по туманному Лондону не прибавили ему сухости. Я возился с минуту, пока, наконец, огонек не заплясал на сырых волокнах. Все это время я не мог сказать ни слова.

Картина, которую огонь вырвал из промозглой ночной темноты, и вовсе лишила меня дара речи. Нищенка склонилась над ребенком. Подобно смерти, она простирала к Эверет руки — свои длинные, тонкие, паучьи конечности.

Думаю, три недели назад Эверет еще было можно вылечить, но нынче же девочке не помог бы ни один самый искусный Эскулап. В желтом дрожащем свете дитя смотрело на меня все тем же единственным открытым глазом. Второй был закрыт. Мне показалось, что кроха улыбается, но причиной тому был удар о землю, который выбил ребенку челюсть, создав на лице ухмылку мертвого чеширского кота.

Эверет смеялась над тем, как ловко ей удалось провести дядю.

Часть лохмотьев, в которые была завернута девочка, осталась в руке у матери, остальные разметались от столкновения с землей. Словом, я прекрасно видел, что собой представляет тельце, и откуда идет запах гнили. Лицо сохранилось лучше всего. Что до остального, то ручки и ножки трупика блестели от слизи и были густо покрыты неровными черными пятнами. Некоторые отметины, едва проявившиеся, напоминали синяки, другие же, зрелые, щерились наружу уродливыми язвами, в которых что-то копошилось. Самое большое и глубокое пятно было на животе. То, что там шевелилось, мало-помалу высыпалось наружу и продолжало двигаться уже на земле.

— Девочка моя… Ничего страшного, ничего, я тебя вылечу, обязательно. Как давно ты не улыбалась, милая… — Женщина подхватила труп, покрывая поцелуями застывшее личико. Внутри меня, казалось, произошел взрыв. Из эпицентра в сердце взрывная волна пошла вниз жестким спазмом в животе, вверху отозвавшись тошнотой.

Нищенка стала заворачивать Эверет. Ее слова и та интонация, с какой они произносились, погружали меня в оцепенение. Я понял: она верит, будто малышку кто-то способен вылечить. Мне захотелось ударом повалить эту безумную женщину наземь и бить, бить, бить ногами… Пока птичье тело не превратится в груду ломаных костей, обернутых грязно-кровавым тряпьем.

— Посмотрите на мою крошку. Вы видите, сэр, она вам улыбается. Вы ей понравились, — Улыбка ребенка влажно поблескивала, и оттуда, сонная и замерзшая, недовольная тем, что ее потревожили, выползла жирная муха. Она свалилась, и у самой земли, будто опомнившись, взлетела, растворившись за пределами светового пятна. — Сэр, по вам видно, что вы настоящий джентльмен, не способный оставить в беде несчастную женщину с больным ребенком…

Ее зубы гнилым частоколом торчали из воспаленных десен. Мне казалось, что муха, выпавшая изо рта Эверет, обязательно станет искать приют между зубами у нищенки. Возможно, она уже это сделала.

— Господи, сначала я подумала, что вы охотитесь за мной, как те…

Должно быть, под «теми» она подразумевала людей, узнавших правду об Эверет и пожелавших отобрать мертвое дитя, чтобы похоронить его. Впрочем, она вполне могла говорить о полицейских или о босяках, которые не желали делить с ней место на Сент-Панкрасс. По крайней мере, пока она носила с собой это…

— Но вы не такой, вы другой… ведь так? — Наши взгляды скрестились. Зажигалка в ладони раскалилась почти докрасна, но я не чувствовал боли — она маячила где-то за пределами сознания. Я целиком сосредоточился на этих двоих… Вернее, на одной, той, которая была матерью. Должно быть, она расценила блеск в моих глазах превратно и попыталась придать голосу томность. — Мне очень нужна эта сумма, сэр. Один фунт. Я готова сделать для вас все что угодно. Вы много раз захотите почувствовать то, что я могу предложить. Ваши глаза блестят…

— Да, джентльмен. Как скажете, — забормотала, попятившись, женщина. Эверет все так же насмешливо смотрела на меня единственным открытым глазом. Свернутая челюсть сползла вниз, отчего казалось, будто трупик беззвучно хохочет. Я был недалек от того чтобы услышать ее смех наяву. — Прошу вас, дайте фунт, или сколько сможете. И он вылечит ее, обязательно вылечит. Прошу вас, сэр… Ему нужно десять фунтов. Он всегда берет такую сумму. И всегда вылечивает. У меня уже есть девять. Спрятаны надежно, что не найдет ни одна пронырливая крыса. Еще один сэр, всего лишь один.

Что такое фунт для обычного человека? Для того, кто имеет постоянную работу, жилье, семью, кто может позволить себе приличную еду, это треть месячной зарплаты. Для нас с Китти это две трети моего заработка на верфи, который позволяет нам жить по-человечески. Для нищего это месяц, а то и более, сытной жизни, недорогая, но чистая ночлежка и возможность раздобыть себе теплую одежду, спасающую от ночной сырости.

Девять фунтов ровно в девять раз умножают ценность того, что я перечислил.

Коли нищенка не лгала, то… То это значит, что безумие способно совершить невозможное. Судя по трупным пятнам, девочка умерла не более трех недель назад. Раздобыть за это время подобную сумму исключительно подаянием — невероятно. Впрочем, недавние слова нищенки свидетельствовали о том, что она торгует своим телом, хотя сомнительно, чтобы это принесло ей хоть грош.

И все-таки я понимал, что она не врет, хотя сей факт был выше всякого уразумения.

Боль в ладони стала нестерпимой. Приближался критический момент, когда зажигалка раскалится настолько, что неминуемо случится взрыв.

Мои чувства пришли в полное замешательство. Теперь мне не хотелось бежать отсюда и тем более бить нищенку. Я всей душой хотел увидеть человека, посмевшего обмануть безумную мать, таскавшую труп собственного ребенка в надежде на чудо воскрешения.

Боль стала нестерпимой, но я не позволял себе погасить огонь, иначе темнота сокрушила бы все преграды, стоящие между мной и нищенкой. Отчего-то я был уверен, что женщина пойдет на все, даже на то, чтобы перегрызть мне горло. Пусть шансов совершить убийство с грабежом у нее было меньше, чем воскресить Эверет, я боялся даже вообразить, что это существо коснется меня своими руками-крючьями. Поэтому зажигалка перекочевала в другую ладонь. Тотчас кожу пронзило огнем, и в голове у меня слегка прояснилось.

— Мэм… Боже… Вы что, ничего не видите? Посмотрите на нее… — Мой голос сорвался на визг, настолько пересохло во рту; чтобы избавиться от этого ощущения, я готов был искусать язык до крови. — Она же мертвая. Вы безумны…

Нищенка отпрянула. Теперь полутьма скрывала ее. Из-под темного покрова ночи на меня смотрел дикий, изголодавшийся зверь, ведомый самым сильным инстинктом в природе — инстинктом материнства.

— Не смейте говорить так, сэр! Слышите?! Вы никакой не джентльмен! Тогда вы такой же, как они… Такая же чернь, как эти ублюдки, пытающиеся похитить у меня деньги на лечение Эверет. Господи, да! Я знала, зачем вы гонитесь за мной! Чтобы забрать мои фунты…

Нищенка встрепенулась было, готовая прыгнуть темноту и бежать куда глаза глядят, но я успел остановить ее жестом и словом.

— Стой! Мне не нужны твои деньги! Я богат… — По сравнению с ней я и вправду был богат, пусть даже десять фунтов мне могли лишь присниться. — Просто я ошибся… Ошибся. Ведь каждый имеет право ошибиться, так? У твоей дочери слишком странная болезнь… — Прости. Ты должна пойти в полицию. Мы вместе пойдем, и там ты все расскажешь. Они помогут тебе… Спастись от людей, которые хотят отобрать твои деньги. Я тоже тебе помогу.

— Нет, сэр, нет. Я не верю вам, слышите… — В ее голосе появилась дрожь. Готов поклясться, что она расплакалась бы, но в ее тщедушном теле, иссушенном до костей голодными буднями, не сталось влаги даже для этого. — Вы врете… Все врете. Они желали зла нам с Эверет. И вы тоже. За что это все на наши головы? Господи, если бы моя родная крошка не заболела…

Один Бог видит, что способно было заставить ее пойти со мной. Думаю, легче уговорами совладать с дикой волчицей, нежели с человеком, столь сильно погруженным в омут сумасшествия. Я знал, что она отсюда никуда не двинется. Со мной она не пойдет.

— Нет! Ты слышишь? Нет, и еще раз нет… Ты должна мне поверить. Ради себя. Ради твоей малышки. Скажи мне, хотя бы, как зовут доктора, который исцелит Эверет?

— Идите к дьяволу, сэр! Будьте вы прокляты! Я не скажу вам его имя. Боже, я жалею, что сказала вам, как зовут мою дочь… О, я поняла! Я раскусила вас! Вам не нужно идти к дьяволу, потому что вы и есть дьявол. Вам нужны имена, чтобы забирать невинные души! Господи, зачем я сказала, как зовут мою крошку… Боже, Боже, Боже… Изыди, тварь! Уйди с нашего пути! Слышишь? Слышишь!

Она сорвалась на крик, а из глаз, вопреки моей уверенности в том, что это невозможно, хлынули слезы. Крупные и густые, похожие на слизь, такие бывают, если организм сильно обезвожен. Бедняжка давно не заботилась о собственной еде и питье.

— Я не дьявол! Понимаешь? Не дьявол! Дьявол забирает по грехам, но не по именам. Кому ты хочешь отнести девочку, говори? Если скажешь, я дам тебе фунт. — Я должен был узнать, кто этот негодяй. Узнать и рассказать все в полиции.

— Не могу! Он не велел! Он единственный джентльмен в этом проклятом мире, и я прекрасно его понимаю. Вы все охотитесь за ним, потому что он способен совершить чудо. Какие же вы твари… Я вас всех ненавижу! Ну почему? Почему вы не даете нам с Эверет покоя? Будьте вы прокляты… Будьте прокляты небом, землей, всем, чем только можно! Пусть Бог проклянет вас, твари!

Ее трясло. Тело трепетало от мелкой дрожи, которая была вызвана отнюдь не холодом. Между словами она неуловимо быстро покусывала губы, и красные капельки стекали по подбородку, ныряя в черноту лохмотьев, закрывающих грудь. Видимо, у нищенки начиналось что-то вроде эпилептического припадка. Вскоре вместе с кровью ее рот стал источать пену, вздувавшуюся липкими красными пузырями.

— Твари, твари, твари! Проклянет вас! Проклянет, проклянет, проклянет! Бог! Твари, твари… — Нищенка без остановки повторяла ругательства, перемежая их проклятиями. Она не способна была остановиться.

Эверет смотрела на меня своим открытым глазом. Возможно, она погибла из-за подобного припадка матери. Я встретился с ней взглядом и понял, что тоже схожу с ума.

Дитя мне подмигнуло. Боль в ладони доползла до костей и теперь, будто крот сквозь землю, пыталась выйти с другой, тыльной, стороны. Послышалось шипение. Это поджаривалась кожа. Вместе с ней, будто шкварки на противне, шипели и плавились линии моей судьбы.

Малышка в руках матери ухмылялась, и дело было не в вывихнутой челюсти. Все это время Эверет смеялась над чужим дядей, который дрожал от боли и страха. Думаю, никогда в жизни, ни до, ни после того случая, я не пугался так сильно.

Второй глаз Эверет открылся. Возможно, причиной тому стала одна из личинок в голове девочки, а вероятнее всего, это была галлюцинация, вызванная пляской теней на детском личике. Как бы там ни было, дитя взглянуло на меня и рухнуло лицом вниз, потому что нищенка разжала руки. Дочка вывалилась из них, будто набитый куль. И слава Богу. Если бы труп смотрел на меня и дальше, я потерял бы сознание.

— Проклянет, проклянет, проклянет, проклянет, проклянет! — Женщина опустилась на колени. Медленно, будто кобра, уползающая в горшок факира, она подобралась к трупу и обмякла. Она легла на дочь, укрыв Эверет костлявым одеялом своего тела. Не прекращая бормотать проклятия, нищенка корчилась в судорогах, истекая красной пеной. В давние времена ее сочли бы одержимой и сожгли бы.

Я уже не разбирал слов. Голова разрывалась от гула, а зрение расплывалось тучей красных пятен. Они в точности походили на круги алых пузырьков, усеивающих губы босячки.

Тут руку объяла острая, обжигающая боль. Вспышка и оглушительный хлопок швырнули мир в омут сырой ночи. Зажигалка взорвалась прямо в моей ладони, и это частично привело меня в чувство.

Темнота вокруг была жирной и тягучей, словно масло, которым на заводах обрабатывают станочные детали. Казалось, ее можно коснуться рукой, испачкавшись, будто в дегте. У нее был свой вкус и запах. Приторно-сладкий аромат гнили, несвежего мяса и живых личинок. Аромат Эверет.

У темноты также был голос. Он принадлежал нищенке, которая билась в припадке, источая проклятия. Тьма надежно маскировала происходящее, но мне хватало и того, что я слышал. Нет ничего страшнее безумия, той ночью я навсегда уверился в этой мысли.

Понятия не имею, чем я руководствовался, когда стал рыться в карманах брюк, пытаясь выудить оттуда… Нет, не английский фунт стерлингов. Подобная сумма была слишком велика, чтобы таскать ее по ночному Лондону. Я достал отцовы часы. Золоченый кругляш на платиновой цепочке, который я всегда носил с собой. Они шли в точнейшей согласованности с циферблатом на главной башне Сент-Панкрасс и стоили почти фунт. Самая дорогая вещь у нас с Китти.

«Деньги, сэр. Прошу вас, очень нужны деньги. Иначе он не будет ее лечить… Ему нужны деньги. А все остальное он умеет. Прошу вас, будьте добры… Сэр! Сэр! Куда вы?»

Мне стало плевать, как зовут того мерзавца, который обязался вылечить Эверет. Все равно, что будет с нищенкой, когда она поймет, что ее надули. В тот миг я был чужд всему, будто египетский сфинкс, и меня не волновала дальнейшая судьба часов. Я бросил их в содрогающуюся гору тряпья и что есть сил кинулся в темноту.

Застывший детский взгляд еще долго сверлил мою спину; я мчался, пока не почувствовал себя вне досягаемости этих мертвых глаз.

Голос нищенки еще долго преследовал меня, прежде чем я понял, что он звучит в моей голове. Я молился о том, чтобы он замолчал.

Иногда молитвы помогают. В ту ночь они оказались бессильны.

Часть 4

Я отправился на верфь, скрывшись от всех в одном из дальних ее уголков. Слух улавливал отголоски ночной работы. Мужчины, среди которых было много бродяг, зарабатывали свои гроши погрузкой угля в трюмы кораблей. Все вокруг потонуло в густом предутренней тумане; от влажного воздуха, проникавшего под одежду, била дрожь. Впрочем, погодные неудобства ничуть меня не смущали, я вообще не замечал их.

Боль в ладонях по-прежнему не чувствовалась. Я смотрел на выжженные стигматы, покрытые крупными мокрыми волдырями, и не мог понять, отчего они настолько безболезненны. Видимо, шок притуплял ощущения, и лишись я даже пальцев на руке, боль смахивала бы на легкий зуд.

Я пробыл на верфи до самого утра, промокший и дрожащий непонятно отчего — то ли от холода, то ли от ночных впечатлений. Едва рассвет забрезжил над горизонтом, а мокрая пелена в воздухе поредела, я отправился на работу, отбыв там положенное время и за весь день не произнеся ни слова. Мужчины, работавшие рядом, изумленно переглядывались и пожимали плечами, не решаясь, однако, завести беседу.

Кожа стала слезать с ладоней липкими розовыми лохмотьями, напоминающими вареную свиную шкуру. Жжение со временем усилилось, но я не придавал ему значения. Нынешняя боль была сущей ерундой по сравнению с тем, что пришлось испытать ночью.

К сумеркам, когда рабочий день завершился, я понял, что не способен сделать и шага. Ноги подкашивались, а внутренности выворачивали рвотные позывы, хотя со вчерашнего ужина у меня во рту не было ни крошки.

Я не припоминаю, как добрался до дома. В памяти остались лишь красные пятна, едкая густая пелена, застилавшая обзор, и уличный гул, витавший где-то на границах восприятия. Последним запечатлевшимся в голове воспоминанием было то, как я добрел до квартиры, постучал в дверь и рухнул прямо на руки Китти. Лицо сестры было заплаканным, словно она не спала всю ночь.

Почти сутки пребывания на улице вкупе с пережитым не могли не сказаться на моем здоровье. Несколько дней я метался в лихорадке. Все это время Китти не отходила от изголовья моей кровати, отпаивая меня отварами и лекарством. Увы, это было лишь прелюдией несчастья, поразившего не столько меня, сколько сестру.

Моя лихорадка вылилась в чахотку. Сырость и холод посеяли в легких семена болезни.

Работа на верфи больше не приносила нам с сестрой ничего. Ее попросту не стало. Мне обещали придержать местечко, но болезнь затянулась. Все наши деньги Китти потратила на барсучий жир, который, как известно, помогает в борьбе с туберкулезом.

Китти никогда не узнает о том, что случилось в ту злосчастную ночь.

Сестра стала худой и черной. За два месяца, что я лежал в постели, она постарела на много лет. Казалось, время пошло для бедняжки быстрее, отчего морщины и дряблость явственно проступили на ее лице. Теперь я знаю, что в какой-то мере так и было.

Плевательница для мокроты, стоявшая под кроватью, очень скоро перешла сестре по наследству. К тому времени, как барсучий жир восстановил мои легкие, а запас денег иссяк, Китти подхватила чахотку. Это произошло в самый тяжелый для подобного недуга период — зимой.

Мы снова стали обитателями лондонского дна, отличаясь от босяков лишь тем, что у нас все еще была комната. Мой золоченый кругляш, часы на цепочке, пришлись бы тогда как нельзя кстати: мы могли бы заложить их.

Временами я молился. О том, чтобы Китти выздоровела, а нищенка никогда более не появлялась на моем пути.

Китти проводила дни под одеялом, словно в кокон, кутаясь в ткань, пропахшую мускусом и заразой. Небо нависло над крышами пеленой серых туч, сыпавших редкими колючими снежинками. Я снова отправился на верфь в канун Рождества. В это время отыскать работу так же сложно, как собрать десять фунтов на лечение мертвеца.

В тот день я так и не попал на верфь, потому что путь мой пролегал через вокзал Сент-Панкрасс.

Временами молитвы сбываются. Но чаще всего происходит совсем наоборот.


Часть 5

На вокзале царила предпраздничная суматоха. Столпотворение, не затихавшее ни на секунду, своей суетливостью вполне могло соперничать с мириадами снежинок, бешеной круговертью заполнявших лабиринты лондонских улочек.

Сент-Панкрасс принял на себя мощный людской поток. Тысячи лондонцев забивались в поезда, чтобы на праздниках нанести визиты родным и близким. Места в вагонах им освобождали те, кто приезжал в столицу из разных уголков Британии, а то и из Европы, чтобы вдоволь насладиться незабываемой праздничной атмосферой, присущей лишь Лондону с его мягкой рождественской погодой. Нигде более вы не почувствуете аромат Рождества так ярко. Впрочем, я был далек от праздничной суеты.

В тот момент я был подобен щепке, неведомым образом плывущей против всех течений. Я пробирался сквозь ручейки людей, вливался в общий исполинский поток, движимый множеством различных причин и целей, но в то же время был вне всего этого, сам по себе, с тяжелым грузом мыслей о работе и еще более мрачными предчувствиями по поводу Китти.

С каждым днем сестра чахла, ссыхаясь с неимоверной быстротой. Черты лица, казалось, заострившиеся до предела, с каждыми прожитыми сутками все более истончались. Опорожняя тазик для мокроты, я замечал все больше кровавых ошметков, алевших в сгустках слизи пугающими островками безнадежности.

Мы с Китти перестали быть похожими.

Пробираясь сквозь толпу, временами я ловил на себе сочувственные взгляды. В этом не было ничего удивительного. По сути, я снова стал босяком и пополнил бесчисленные ряды тех, кто метался возле торговых точек и прочих мест скопления людей в надежде выпросить лишний медяк. Думаю, бродяги на Сент-Панкрасс тоже были недалеки от того, чтобы принимать меня как своего.

Я не знаю, что привело к следующим событиям — пресловутое звериное чутье, имеющееся у нищих, или цепь закономерностей, определяющих человеческие судьбы. Нынче я понимаю, что то, чему суждено произойти, все равно непременно случится — на вокзале или где-то еще. Как бы я не старался игнорировать людской поток, у судьбы свои планы.

Сколько ни молись, это не поможет ни на йоту.

Бродяжническое чутье поведало о том, что впереди меня поджидает нечто, чреватое тревогами. Потроха стянулись в комок, а ноги наполнились предательской легкостью, которая, увы, ничуть не помогает идти.

Течение судьбы вынесло меня на островок пустоты. Иного названия я подобрать не могу.

Будучи окружен огромным количеством людей, в какой-то момент я понял, что остался в одиночестве, оказавшись на свободном пятачке. Люди огибали его, будто речная вода — нагромождение валунов. Растекаясь в стороны, толпа обходила это место. Глаза прохожих выражали всю гамму чувств — от страха до отвращения или презрения.

Взгляды людей скользили по фигуре, которая металась внутри островка, время от времени приближаясь к идущим с протянутой за милостыней рукой. В струйках пара, порожденного множеством легких, в окружении колючих снежинок она время от времени замирала для того, чтобы плотнее запахнуть лохмотья. В ней угадывались костлявые птичьи черты, присущие людям, до крайности изможденным нуждой.

Я узнал ее и, видимо, тоже был узнан. Не знаю, сохранила ли память нищенки подробности событий той ночи, или они стерлись из-за припадка, но женщина замерла. Ее лицо напряглось, превратившись в жесткую деревянную маску. Я увидел, как в один миг сузились ее глаза и приподнялась верхняя губа. Обнажились ряды зубов, еще более черных, чем раньше. Седая прядь, выпавшая из-под тряпки, служившей платком, разделила лицо надвое, придав ему пугающее потустороннее выражение. Как будто на меня смотрел вампир.

Должно быть, она не знала, как реагировать на нашу встречу. Мгновения текли мучительно долго. Капля за каплей время сочилось сквозь невидимую стену, возникшую между нами. Я почувствовал, как громко стучит сердце. Дыхание перехватило. Должно быть, она переживала то же самое.

Однако ее черты вдруг стали мягче, а лицо посветлело. Я с удивлением заметил, что в глазах нищенки нет того безумия, что искрилось в них несколько месяцев назад. Если бы не уверенность в невозможности моего предположения, я сказал бы, что в них светится здоровое умиротворение, присущее счастливым людям.

Легкость в ногах мало-помалу распространилась на туловище, охватила руки и голову. Мне показалось, стоит толпе расступиться и впустить на островок порыв ветра, как тело тотчас взлетит, и я не смогу этому препятствовать. Мои члены отказывались повиноваться. Я стоял и смотрел, как нищенка приближается.

Ее тело будто становилось все больше. С каждым шагом ко мне угловатое переплетение жил, суставов и костей вырастало. Мы оказались лицом к лицу, и ее дыхание, трепещущее в морозном воздухе облачками пара, затуманило мне обзор.

Ее глаза были счастливыми…

«Твари, твари, твари! Проклянет вас! Проклянет, проклянет, проклянет! Бог! Твари, твари…»

Я услышал голос. Нищенка бормотала проклятия, но ее губы были неподвижны. Все оттого, что брань звучала внутри меня. Воспоминания выплыли наружу, подменяя реальность словами из прошлого. Женщина не могла сказать ничего гадкого, потому что была умиротворена…

Счастлива.

Нищенка открыла рот, но на этот раз не ругательства сорвались с ее уст.

— Я знаю вас, сэр. Вы тот джентльмен, верно? Настоящий джентльмен. — Кажется, она пыталась улыбнуться, но с непривычки это получилось скверно. Лицо исказилось гримасой. — Это ведь были вы. Вы… Тогда.

Я лишь кивнул.

Она вытянула руку, коснувшись моей груди. Я хотел отпрянуть, но не смог, стоя, будто парализованный. Дыхание перехватило: сердце и легкие сжались в спазме, словно от прикосновения нищенки меня поразило разрядом тока.

Ее рука поползла вверх. Тонкие, твердые пальцы, будто холодные ветки, царапнули мне шею, перепрыгнули через подбородок и остановились на щеке. Бродяжка гладила мое лицо и улыбалась своей неумелой улыбкой.

— Вы настоящий, настоящий джентльмен, да хранит вас Господь — Скреб-скреб-скреб, костяшки, затянутые холодным пергаментом, ласкали мои щеки, задевали многодневную щетину, касались скул.

Снег повалил гуще. Островок словно бы расширился — люди сторонились нищенки, чувствуя в ней нечто чуждое. Теперь они ощущали это и во мне тоже. Скреб-скреб-скреб…

Я отвел взгляд, ощущая, что начинаю тонуть в ее глазах, исполненных умиротворения.

«Твари, твари, твари! Проклянет вас! Проклянет, проклянет, проклянет! Бог! Твари, твари…»

— Храни вас Бог… — Скреб-скреб-скреб.

Голос, исходящий из ее уст, смешивался с надрывным, отталкивающим криком, живущим в моей памяти. Подобный коктейль — наихудшая какофония, с которой мне приходилось сталкиваться.

Сквозь круговерть бранных и благодарственных слов в мое сознание прорвалась мысль. Будто раскаленный докрасна уголек, она проплавила пласты смятения, в какой-то степени меня отрезвив.

За что нищенка меня благодарит? Нет… Не то. Почему она счастлива?

Повисла тишина, породив которую, сознание отгородило меня от зримой реальности. Губы нищенки продолжали двигаться. Она что-то говорила и улыбалась. Умиротворение. Проклятое умиротворение. Ведь она здесь совершенно одинока. Без своего кошмарного ребенка, расцветшего пятнами разложения, словно клумба бутонами. Она не может быть так довольна лишь потому, что я кинул ей карманные часы…

Скреб-скреб-скреб… От этого звука я не способен был отгородиться.

Нищенка убрала руку и взглянула куда-то за мою спину. Ее улыбка стала шире, но теперь она светилась не благодарностью, но неподдельной любовью. Нечто подобное я видел у матери в ту пору, когда нужда еще не превратила ее в манекен, не способный на проявление хоть каких-то чувств, кроме отчаяния.

В этот момент я понял, что ОН ИСЦЕЛИЛ ЭВЕРЕТ.

Что-то коснулось моего запястья. Крохотное, влажное, холодное, на ощупь сходное со стылой начинкой, вынутой из мясного пирога. Я не успел сжать ладонь, и в нее заползло мягкое кожистое насекомое, снабженное пятерней белесых лапок. Словно лакированные башмачки, каждую лапку увенчивал острый, давно не стриженный ноготок. Разумеется, это было никакое не насекомое и тем более не содержимое пирога. Свою ладошку в мою ладонь вложил ребенок.

Крохотные пальчики задвигались. Скреб-скреб-скреб…

Я знал, что должен повернуться, но не в силах был этого сделать. Древний инстинкт выживания, заставляющий первобытных людей прятаться в пещерах, а детей с головой укрываться одеялом, блокировал мои движения.

Не существовало пещеры или, на худой конец, одеяла, под которым можно было надежно укрыться от всех на свете страхов. Имелся лишь пустой островок посередине вокзала, поток лиц, проносящийся мимо, скреб-поскреб по моей щеке, и это…

ОН ВЫЛЕЧИЛ ДЕВОЧКУ… ОН ВЫЛЕЧИЛ ЭВЕРЕТ… ОН…

Крохотная ладошка крепко обхватила мой указательный палец. Это ощущение в достаточной мере доказало, что все происходящее не сон и не бред. ОН ВЫЛЕЧИЛ МАЛЫШКУ.

Я обернулся.

Эверет подросла…

Это была последняя мысль перед тем, как земля под ногами куда-то пропала, а я нырнул в мутное марево обморока.

Спустя несколько часов я очнулся в ночлежке, где к Рождеству открыли временный медпункт для бездомных. Никто не мог рассказать что-либо существенное. Оказывается, полисмены решили, что нашли в доску надравшегося пьянчугу, и собирались отвезти меня в участок. Благо, из моего рта ничем не разило, потому меня доставили сюда.

Больше я никогда не видел Эверет и ее мать.


Часть 6

Я решил написать эту историю, потому что так легче отличить правду от фантазий, порожденных разыгравшимся воображением. Прежде чем перенести все на бумагу, я по многу раз воскрешал в памяти случившееся, дробил на мелкие кусочки и вновь собирал, словно мозаику. Время имеет свойство добавлять нюансы, не имеющие отношения к реальности, но я не желаю терять четкости воспоминаний. Поэтому пишу.

Нынче весна, начало марта, пока еще вьюжит, и, дай Бог, холода продержатся еще минимум пару недель. Как это ни странно, но нам с Китти холод сейчас жизненно необходим. То, что для босяков равносильно бичу смерти, для нас — живительная сила. Правда, это больше относится к сестре, нежели ко мне.

Бедняжка скончалась примерно месяц назад. Должно быть, ее организм ориентировался на наше денежное состояние, потому что Китти протянула аккурат до момента, когда у нас не осталось ничего, кроме долгов. Тем не менее мы еще жили в совершенно опустевшей комнате — ведь мне пришлось продать все наше имущество. Работы не предвиделось. Никакого местечка ни на верфи, ни в каком-то другом месте.

Тело Китти исхудало до критического предела. У нее больше не было груди, бедер и живота, на их месте свисали пустые складки кожи. Казалось, будто смерть высосала сестру через соломинку. Щеки горели, словно их растерли уксусом. Приступы кашля напоминали, скорее, крики. В каждый спазм, вырывающийся наружу частицами легких, Китти вкладывала всю свою боль и отчаяние.

Доктор Лит, который из милости стал навещать нас бесплатно, лишь беспомощно молчал. Болезнь пожирала сестру изнутри, а я приближался к полному одиночеству.

Китти умерла легко. Сравнительно легко, потому что приступ кашля, во время которого у нее горлом пошла кровь, оказался коротким. Раньше такие приступы были куда длиннее. Когда он закончился, сестра спокойно лежала на кровати. Ее шея дергалась от глотательных движений. Видимо, Китти поняла, что сплевывать уже бессмысленно.

У меня не оказалось денег на похороны. Хозяйка разрешила пожить без квартплаты до тех пор, пока я не добуду гроб и место для погребения. Милая женщина, она дала мне немного серебра. Несколько шиллингов, чтобы оплатить работу гробовщика. Что касается могилы, то она посоветовала выкопать ее самому, чтобы не тратиться попусту.

Через день мы с Китти покинули комнату. Трупное окоченение превратило сестру в мумию, и мне не составило труда завернуть ее в одеяло. Взвалив сверток на плечо, я почти не ощутил тяжести. Казалось, там, внутри, никого не было. Китти стала легче вязанки хвороста.

Хозяйке я сказал, что несу труп на кладбище, где уже ждут гроб и могила. Она осенила меня крестом и поцеловала в лоб. Мне до сих пор совестно, что я обманул эту добрую женщину. Таких, как она, нынче редко встретишь. Все больше попадаются черствые, будто сухарь, люди.

Шагнув в зимнюю стужу, мы с Китти отправились не на кладбище. Я перенес сестру подальше от людей, в квартал, где стоят пустые дома, по весне предназначенные на слом. Внутри нет никого, кроме бродяг. Но там, где поселились мы с Китти, нас не отыщет ни один босяк. Я нашел замечательное местечко, вход в которое привален рухнувшими стропилами и совершенно не заметен, если его специально не искать.

Это просторный подвал, где раньше хранили всякую снедь. До сих пор там валяются черепки посуды и витает аромат специй. Внизу весьма холодно, так что с Китти ничего не случится. Она лежит на земляном полу, завернутая в свое одеяло и до боли похожая на Эверет.

Иногда я разворачиваю края, там, где находится лицо, и разговариваю с сестрой. Жаль, что она не способна ответить. По крайней мере, сейчас. Хорошо, что существует холод, который сохраняет плоть.

Внутри я нахожусь не более нескольких часов. Вполне достаточно, чтобы поспать и восстановить силы. Остальное время я брожу по улицам, доверяясь звериному чутью нищих и зная, что где-то там, в закоулках Лондона, мне встретится Эверет с матерью. Они не могут прятаться бесконечно. Разумеется, они все еще в городе, какой смысл покидать его в холодное время.

Нищенка нужна мне сильнее, чем воздух, потому что она отведет меня к НЕМУ. Тому, кто исцеляет самую безнадежную болезнь всего за десять фунтов. Настоящему джентльмену. Рано или поздно мы с ним встретимся, и Китти выздоровеет.

Днем я ищу их, а ночью собираю деньги.

Когда-нибудь я вымолю прощение за содеянное. Собирать нужную сумму подаянием слишком долго: пройдет весна, и, прежде чем я наберу достаточно денег, настанет жаркая пора. Китти не выдержит этого. Я тоже, потому что не могу представить себе лицо сестры, украшенное бутонами разложения. И не вынесу запаха…

Подаяние — слишком долгий путь. К тому же я не желаю скатываться в пропасть нищенства. Работу не найти, да и нет такой работы, где мне заплатят достаточно, чтобы воплотить в жизнь мой план. Поэтому я приношу их сюда. Людей, у которых есть деньги. Звериное чутье нищих безошибочно ведет меня к ним. Впрочем, если кто-то посторонний попадет в подвал, то никого не увидит, потому что я закапываю тела — благо, земляной пол не сильно промерз. Пока что их одиннадцать, и это плохие люди.

Они такие, потому что среди них проститутка с мужчиной, у которого, судя по одежде и кольцу на пальце, есть семья и хорошая работа. Я долго наблюдал за ними в забегаловке. Мужчина неумеренно пил, отпускал сальные шуточки и бесстыдно дотрагивался до женщины. Никто не убедит меня в том, что их жизни стоят дороже, чем жизнь Китти.

Это плохие люди, потому что там, в земле, лежит сутенер, торгующий живым товаром.

Плохие, потому что в компанию затесался мерзавец папаша, сделавший адом жизнь своей семьи.

С перерезанным горлом там лежит торговец опием, чье золото исцелит мою Китти. В Лондоне много подобного сброда, так что деньги меня уже не беспокоят.

Я молюсь, чтобы Китти выздоровела. Пусть молитвы не всегда помогают, но чутье никогда не лжет. Она будет жить.

В детстве я с семьей жил в арендованном двухэтажном доме. Родители днем работали, так что я часто приходил домой первым.

Как-то ранним вечером, когда я вернулся из школы, свет в доме нигде не горел. Я крикнул:

— Мам?

Сверху раздался голос:

— Даааааа?

Я снова позвал мать и снова получил такое же «Даааааа?» в ответ.

Я решил, что она, наверное, меня звала к себе, и стал подниматься по лестнице.

Добравшись, я снова ее позвал, и из самой дальней комнаты на этаже вновь раздалось «Даааааа?».

Мне как-то жутко стало, но вместе с этим и сильно хотелось наконец увидеть мать. Я подошел к комнате.

Но когда я уже хотел открыть, я услышал, как внизу домой зашла мать с мешками из магазина.

— Милый, ты дома? — радостно спросила она.

От звука ее голоса мне сразу полегчало, и я тут же стал спускаться… Но перед этим успел бросить быстрый взгляд на комнату.

Уже стоя на ступеньках, я заметил, что дверь слегка приоткрылась.

На долю секунды я увидел, как на меня оттуда пялилось бледное лицо.

Первоисточник: pikabu.ru
Автор: dosvidoni

Я псих. Все взаправду, я находился в психиатрической больнице, несколько месяцев. И бригаду скорой я тоже вызвал сам, когда произошло это.

Первый случай. После субботней сходки с одногруппниками пришел домой и вырубился. Очнулся я от того что меня душит рука, очень тонкая и очень сильная, а сам я болтаюсь у потолка. Рука же высунута из непонятной дырки в потолке. Изрядно напуганный я попытаюсь освободиться, но не смог — рука медленно, но верно тянула в эту дыру, я бы не пролез в нее точно. И вот, когда я был уже впритык к ней, я поднял ноги вверх и изо всех сил начал отталкиваться от потолка, моя башка чуть не лопнула от этого. Рука почувствовала видать нехилое сопротивление, разжала хватку, я со всей дури приземлился на голову. Конечно же, обморок, очнулся, тошнило весь день, думал похмелье оказалось — сотрясение. Случай этот я списал на кошмар...

Второй случай. Ближе к вечеру заметил точку на потолке, точка эта перемещалась будто бы за мной, при том так, что, пока я на нее смотрю, она не двигается, стоит только моргнуть — она на до мной. Чем ближе ночь, тем больше она становилась. Уснул за ноутом, смотрел сериал. Очнулся от того же чувства, рука душит меня и тащит вверх, дыра была огромной в потолке. Я опять подтянулся и уперся ногами в краешек дыры, и, чтобы не упасть на голову, схватил эту мерзкую худую серую руку, и начал тащить на себя, упираясь ногами. Эта борьба длилась около пяти минут, рука уже разжала меня, но я продолжал тянуть, и тут я и оно упали на пол. Да, да, я вытянул непонятную тварь. В темноте было не сильно видно, но то, что я вытянул, выделялось, оно было намного темнее всего остального, будто бы сам свет обходит эту тварь стороной. Оно издало такой мерзкий звук, что все стекла в моем доме потрескались. Закрыв уши ладонями, я побежал. Меня оно не преследовало. Добежав до двери я оглянулся, ничего не было. Все исчезло.

Я включил свет, вызвал бригаду скорой и пошел собирать свои вещи. Так, с кровью из ушей, меня и увезли в психушку.

После лечения я не видел никаких дыр, но сегодня мне показалось, что я видел точку. И это чувство, что на меня кто-то смотрит из неё…

Автор: Александр Матюхин

Стас помнил ее в мельчайших подробностях — дверь в пристройку около школы.

Она была деревянная, обитая с двух сторон неровными листами металла. Всюду торчали шляпки гвоздей (сейчас уже покрытых густой ржавчиной), кое-где гвозди свернулись, сделавшись похожими на высохших червячков. Дверь покрасили зеленой краской, оставив по углам светлые разводы от широкой кисти. Краска за двадцать лет выцвела, приобрела желтоватый оттенок, вздулась морщинистыми пятнышками и местами осыпалась.

Раньше наверху висела прямоугольная табличка, на которой было написано: «Секция по боксу». Никакой секции на самом деле там никогда не существовало. За дверью находился персональный подростковый рай.

Стас понял, что разглядывает белое пятно на месте таблички. Только сейчас до него дошло, что он совершенно не понимает, что здесь делает. Каким ветром судьбы его сюда вообще приволокло?

Он отошел на несколько шагов, осмотрелся. Старая, закрытая школа. Заиндевевшие ступеньки. Заколоченные двери и выбитые окна. Сетчатый забор, заклеенный афишами — с внутренней стороны были видны только кляксы клея на белой глянцевой поверхности.

В голове медленно рассеивался туман. Стас вспомнил, что получил письмо, а затем, будто обезумевший, мчался на Московский вокзал, покупал билеты и ехал почти сутки из Питера на поезде. В Мурманске прямо у платформы подхватил таксиста и за две тысячи примчался в этот крохотный и богом забытый городок на краю Кольского полуострова. Городок, где Стас родился и прожил шестнадцать лет.

Воспоминания.

Стас запустил руку в карман брюк, выудил легкий бумажный конверт, повертел его (тысячу раз уже, наверное, вертел), отогнул надорванный лохматый край, вытащил письмо. Всего одна страница в клеточку, а текста на ней — несколько предложений. Размытая губная помада внизу. Наташкина помада, чья же еще? И почерк ее. Невероятно, но факт.

Письмо принес курьер. Позвонил в полседьмого утра в дверь — настойчиво и терпеливо. Оглядел сонного Стаса от старых тапочек до короткого ежика волос, сказал:

— Распишитесь за получение, — а потом протянул конверт.

— Это от кого? — пробормотал Стас.

Курьер пожал плечами и был таков.

Обычно в полседьмого утра курьеры к Стасу не заглядывали. Да что там, последний раз он получал письма лет десять назад, когда еще была жива мать. С тех пор даже на телефон звонили исключительно из банка или по работе, а смски приходили только рекламные.

И вот конверт.

Сначала увидел фамилию отправителя — Егорова. Потом имя — Наталья. Нахмурился (бывают же совпадения), пробежал взглядом по адресу. Тут уже кольнуло в душе. Вспомнил тот самый день, когда виделся с Наташкой в последний раз. Почувствовал холодные капли дождя на коже, запах горячего мокрого асфальта и пыли. Еще вспомнил вкус ее губ. Сладкий. Эхо голоса, когда она шепчет на ухо:

— Это странное слово «навсегда».

Двадцать пять лет прошло с тех пор. Стас не был уверен, что сможет с точностью сказать, какого цвета были Наташкины волосы. Но тот самый поцелуй… те самые слова, которые она прошептала на прощание...

Трясущимися руками Стас вскрыл конверт, уронил его под ноги, развернул лист бумаги, и первое, что увидел — нежные очертания ее губ в розоватом отпечатке губной помады. Долго разглядывал, не в силах ничего понять. Перевел взгляд на первые строчки.

«Здравствуй…»

Мысли в голове были лохматыми, как край конверта. Всего двадцать минут назад Стас вышел из такси и направился по тропинке в сторону школы. Под ногами хрустела галька. Прохладный осенний ветер забирался под куртку. Стас знал в этом городе каждую подворотню, каждый подъезд и закоулок. Он мог дойти от продуктового магазина «Нерпа» до школы с закрытыми глазами. Но тут, почему-то, споткнулся, болезненно ударил мизинец о камень и остановился. Около серых панельных пятиэтажек за волнистые изгибы сопок заходило багровое солнце. Как в детстве. Много лет назад из детской комнаты Стаса был хорошо виден закат. Стас любил забираться на подоконник с ногами и, обхватив колени, смотреть, как солнце медленно ускользает за холм. Сходство картинки из прошлого так поразило Стаса, что он несколько секунд тер виски (все еще спрашивая сам себя — как я тут очутился?), а затем перевел взгляд на дверь в пристройку.

Она даже без таблички «Секция по боксу» казалась точно такой же, как и раньше. Подумаешь, немного облупилась и вылиняла краска. Стас взялся за ручку, потянул. Дверь со скрипом приоткрылась. В образовавшемся проеме затрепетали обрывки паутины, дыхнуло холодом и слякотью — совсем не детскими воспоминаниями. Показалось даже, что что-то заворочалось в темноте, а потом из проема выпорхнул крохотный красногрудый снегирь. Он метнулся в сторону, взвился под козырек школьного крыльца, в невероятном пируэте изменил траекторию и был таков. Стас непроизвольно взмахнул рукой с конвертом, и конверт жалобно хрустнул, сминаясь надвое.

Конверт и дверь. Две составляющие одной мозаики. Надо бы попробовать разогнать туман в голове, сосредоточиться, наконец, и сообразить, что происходит.

Сквозь дверную щель Стас разглядел (тот самый) узкий коридор, в котором раньше толпились мальчишки, в надежде купить билетик на сеанс после уроков. Несколько косых лучей света разрезали сумрак, освещая старую краску на стенах, грязные потеки влаги, куски штукатурки. И, конечно же, Стас увидел окошко кассы. Оно было заколочено квадратным куском фанеры. Один край топорщился щепками. На фанере кто-кто написал краской: «Марианна сосет!».

Стас раскрыл дверь шире — ее заклинило где-то на середине — протиснулся внутрь. Под ногами захрустело стекло. Почти весь коридор занимал старый грязный матрас в окружении пустых пивных бутылок. Единственное окошко на улицу под потолком было занавешено паутиной, будто шторой. Стены исписаны, среди подростковых каракуль слово «сосет» оказалось самым безобидным. На двери в конце коридора кто-то, безусловно, талантливый нарисовал гигантский красный член в пиджаке и при галстуке. Надпись внизу гласила: «Привет девяностые».

Точно. Привет.

В девяносто первом году в полуподвальном помещении у школы, за дверью с табличкой «Секция по боксу» появился видеосалон. Ходили слухи, что это директор привез из-за границы японский видеомагнитофон и кучу кассет. В помощники он взял физрука дядю Егора, который оборудовал зал — расставил в семь рядов стулья, повесил под потолком телевизор, туда же запихнул подмигивающий красной лампочкой видеомагнитофон. Еще дядя Егор сидел на кассе, продавал билеты, рассказывал, что за фильмы будет сейчас показывать, и гонял малолеток. Дядя Егор обожал фильмы, особенно с Брюсом Ли.

Это был лысеющий мужчина с темными мешками под глазами, с золотыми зубами и широким морщинистым лбом. Она всегда носил спортивный костюм, а на шее — свисток. Дядя Егор любил свистеть им три раза перед началом сеанса, прикрикивая в черноту зала: «Как в театре, бл… Сидим и не жужжим!». Смеялся дядя Егор противно, повизгивающим смехом, будто захлебывался воздухом.

Сейчас Стас был готов поклясться, что слышит эхо этого смеха. Слабые отзвуки его зародились внутри головы, расползлись по сырым стенам коридора, отразились от осколков стекла, покрывающих пол и грязный матрас.

Их-их-их-их

Смех определенно доносился из-за фанеры. Сквозь крохотную щель был виден дрожащий свет, подмигивающий тенями.

Стас взялся за фанеру и принялся ее отдирать. Угол ее изогнулся и лопнул с сухим треском, выпуская свет острым клином в коридор. Закружились встревоженные пылинки. Стас отломил кусок больше и швырнул его в сторону.

В образовавшейся дыре он увидел вдруг дядю Егора. Тот сидел на том же самом месте, что и четверть века назад. За спиной его на щербатой от штукатурки стене висели плакаты — Фред Крюгер, Терминатор, Сталлоне из фильма «Кобра». Под Сталлоне на табуретке свистел чайник, пускающий носиком струйку пара.

— Здарова, корова! — подмигнул дядя Егор. Он сильно постарел за это время, облысел окончательно, потерял золотые зубы, обзавелся еще более глубокими морщинами и темными пятнами, облепившими лоб. Спортивный костюм был надет такой же, как и много лет назад, а на старческой шее в складках темной кожи на шнурке висел потертый до блеска свисток.

— Сто рублей два сеанса сразу. За один фильм — двести пятьдесят, — подмигнул дядя Егор.

— За какой фильм? — ошалело пробормотал Стас.

— За «Еву-разрушительницу», — отозвался дядя Егор. — А если вместе с «Чужими», тогда сто. Не тяни резину, щегол, устану ждать — хрен что получишь.

Стас на всякий случай осмотрелся. Заброшенный коридор. Паутина. Пыль. Дверь в зал покрыта метровым слоем пыли. Сюда, наверное, последний раз заглядывали миллион лет назад.

С тех пор, как видеосалон закрыли к чертовой бабушке в девяносто четвертом.

После того, как в городке пропали шестеро подростков.

— Ну? — спросил дядя Егор хрипловатым баском. — Долго ждать? У меня чайник кипит. Думай, идешь или нет?

Стас машинально достал кошелек, нашел сторублевую бумажку. «Чужих» он смотрел, а вот «Еву-разрушительницу» нет. Уже когда протягивал деньги сквозь щербатую от кусков фанеры щель, спохватился:

— А вы что здесь вообще делаете?

Холодные и влажные пальцы дотронулись до его кисти. Дядя Егор взял деньги. Подмигнул:

— Думаешь, брат, удивил вопросом? Я тут фильмы показываю. Кручу на видике по две трехчасовые кассеты за раз. Для желающих.

— Вас же закрыли.

Чайник у стены свистел, надрываясь. От этого тонкого свиста пронзительно кольнуло в висках.

— Кто б посмел! — отозвался дядя Егор. — Все в порядке, Стасян. Не парься.

— А вы… — Стас запнулся, мимолетом отметив, что дядя Егор назвал его по имени. Показал физруку конверт. — Вы не в курсе, что это такое может быть?

— В курсе, конечно. Это, брат, письмо твоей юности, — дядя Егор тяжело поднялся, щелкнул выключателем чайника. Достал откуда-то граненый стакан и наполнил его кипятком. Потом запустил руку глубоко в карман, выудил пакетик кофе, надорвал край и высыпал содержимое в кипяток. — Письмо юности, брат.

Слова эти эхом отразились в голове Стаса. Он будто бы что-то вспомнил, но никак не мог сообразить, что именно.

…и какого черта я вообще здесь нахожусь?..

— На сеанс опоздаешь, идиот, — буркнул дядя Егор, размешивая кофе в стакане указательным пальцем. — Деньги-то заплочены.

Стас закивал, будто действительно собирался идти в кино. Направился к двери, давя ботинками куски штукатурки и осколки стекол. Из-за двери слышались какие-то звуки. Он взялся за ручку и потянул. Дверь приоткрылась на удивление легко. Звуки сделались четче. Играла музыка. Гнусавый переводчик из прошлого сбивчиво и бегло читал текст. Где-то скрипнул стул, кто-то негромко, но отчетливо захихикал.

Заглядывая внутрь, Стас уже знал, что там увидит. Вернее, он вспомнил — темный зал с рядами стульев. Телевизор под потолком. Две старые колонки на столе, откуда с грохотом льются звуки. Мальчишеские головы над стульями. Возня. Хихиканье. Блеск фонарика.

Невероятно.

Он сделал шаг в чарующую темноту прошлого. Дверь закрылась за его спиной, оставив один на один с квадратом света под потолком.

В девяносто третьем году родители Стаса решили переехать жить в Питер. Папу заманивали переходом на более высокую должность. Грех было не согласиться, тем более что с будущим крохотного северного города все обстояло довольно туманно. Тут мир вокруг рушится, что уж говорить о забытых всеми городках.

Стас и рад бы был уехать, но Наташка — любимая Наташка — оставалась здесь. Он обещал ей, что приедет при первой же возможности, что будет много писать, и как только поступит в училище, то сразу же приедет за Наташкой и заберет ее к себе. Наташка мягко соглашалась на все его предложения. В какой-то момент он даже сам стал верить, что все будет хорошо. Потом, правда, понял, что дело в Наташке. Она хотела, чтобы последние недели их первой влюбленной жизни прошли как можно безболезненней. Оттягивала расставание. Ничего не обещала, но и не отрицала. Стас до последнего не замечал, как исчезают дни, как стремительно подбирается дата переезда.

А до переезда они бегали за город в сопки, жарили на костре кусочки колбасы, безуспешно ловили снегирей, сидели в кафе-мороженом «Сказка» и, конечно, ходили в видеосалон. Наташке нравились фильмы ужасов и мультики вроде «Тома и Джерри». Она с нетерпением ждала вечера, когда начинались сдвоенные сеансы, проверяла расписание фильмов и очень радовалась, если удавалось в очередной раз посмотреть «Челюсти», «Фантазм» или «Зловещих мертвецов». Стасу было все равно, что смотреть. Он больше любил второй зал — другую персональную райскую комнату. В ней стояли игровые приставки «Денди», четыре штуки. Можно было развалиться перед телевизором прямо на полу (вернее, на мятой подстилке, похожей на старое полотенце) с джойстиками и сыграть на двоих в «Танчики» или «Double Dragon». Тут же за копейки можно было купить стакан холодного «Юпи». Особенно нравился виноградный, с кисловатым привкусом и осадком на нёбе.

Стас обожал, когда они с Наташкой садились бок о бок, задевая друг друга локтями, упирались спинами в стену. Вокруг них была чернота, а перед глазами — блеск телевизора. Стас чувствовал Наташкино дыхание, ощущал прохладу ее кожи (когда будто невзначай дотрагивался), а еще он мог незаметно поцеловать ее в ухо или в шею, уверенный, что никто вокруг не видит. Другим подросткам в самопальном игровом зале вряд ли было дело до двух влюбленных.

Однажды она спросила, не отрывая взгляда от экрана:

— Ты никогда не задумывался, почему в фильмах постоянно оправдывают всяких отрицательных героев?

— Наташ, — тихонько взвыл Стас. — Это же «Чип и Дейл» и супербосс, какие фильмы? Не зевай!

— Я про фильмы вообще, — продолжала она, ловко вдавливая кнопки джойстика. Надо отдать должное, Наташка умела играть в приставку не хуже любого парня в школе. — Всегда есть какое-то оправдание. Например, в человека вселился демон и человек начал убивать. Ну, не виноват он. Его как бы подчинили себе, да? Или злые души начинают нашептывать что-то, и герой сходит с ума. Как в «Сиянии». Он же, по сути, сам бы никогда не убил. Его заставили. Показывают так, будто есть оправдание. Будто эти люди не просто так захотели убивать, а их склонили.

— Думаешь, акулу из «Челюстей» тоже склонили?

— Ага. Она из-за голода убивала. С животными вообще все просто. Я про людей. Мы подсознательно стараемся оправдать злодея, понимаешь? Каким бы он маньяком не был, все равно в фильме есть мотивы и обстоятельства, которые подталкивают его к убийствам. Проблемы в семье, детские обиды, унижения одноклассниками, ну много всего.

Стас не понимал, к чему она все это ведет, поэтому кивал, продолжая играть. Супербосс никак не желал умирать.

— Интересно, существуют ли в реальной жизни маньяки, которые убивают просто так? Ну, потому что им хочется. Без всякой причины.

— Всегда убивают ради чего-то. Или кого-то.

— Вот и я об этом думаю. Никто не рождается с желанием убивать. А, значит, любого злодея можно оправдать с точки зрения общества. Его заставили.

Стас вспомнил этот разговор с такой ясностью, будто только что поставил игру на паузу и вышел посмотреть фильм.

Разница была в том, что комната с телевизором оказалась пуста.

Телевизор под потолком показывал мелкую серую рябь.

Гнусавый голос Володарского доносился из динамиков обрывками малопонятных фраз.

Надпись на витрине: «Прачечная»

Послушай, Джо, я не думаю, что это хорошая идея

Давай решим, что вообще происходит?

На стульях никто не сидел. Стас подошел к одному, обнаружил вмятину на мягком сиденье, еще не успевшую распрямиться. Кто-то шикнул:

— Не мешайте!

Стас вытянул шею, пытаясь различить хоть кого-то, но успел заметить только блики фонарика.

Я много раз бывал в этом отеле

Капрал, позвольте вас представить

Его мамаша никуда не делась

По затылку пробежали холодные мурашки. Стас почувствовал зарождающийся в груди страх — то самое состояние, когда ноги делаются ватными, руки безвольно повисают вдоль тела, а сердце начинает колотиться в груди, будто перепугавшийся снегирь. Воспоминания закружились в голове, выплывая из потока мутных и лохматых мыслей.

Почему ты решил, что это письмо от девушки, которая пропала много лет назад?

Разве она не говорила тебе? Не рассказывала о своей бабушке?

А почему ты уехал? Сопливый маменькин сынок!

— Господи! — Стас вздрогнул, перевел взгляд на телевизор. Голос Володарского сделался тише, перешел в невнятное бормотание. Серая рябь на экране завораживала.

Тогда Стас бросился вдоль рядов, опрокидывая стулья, к двери во вторую комнату. Сердце заколотилось еще сильнее. Ему показалось, что в спину кто-то смотрит. Стас обернулся. Он знал, кого там увидит.

Наташку.

Но в зале было темно и пусто. Из темноты сказали:

— Не мешай смотреть, козлина!

Наташка проводила здесь все вечера. Ей попросту некуда было идти.

Стас толкнул плечом дверь и ввалился внутрь игрового зала.

Конечно, он вспомнил. Как вообще можно забыть такое?

Идиотское правило жизни — с каждым годом воспоминания тускнеют, стираются, будто буквы на бумаге, исчезают. Проходит десяток лет, и уже не вспомнить, как выглядели лица твоих одноклассников. Еще десять лет, и из памяти вычеркнут имена, фамилии, адреса. К старости останется лишь неприметная рыбешка на мелководье, которую будешь выуживать с радостью младенца и не понимать, что всем на это наплевать.

У Наташки не было матери. Она умерла при родах. Отец привез из какого-то южного города свою мать — тучную пожилую женщину с огромным задом и сросшимися бровями. С Наташкиных слов выходило, что была она дурой, которая закатывала истерики по любому поводу. Бабушка визгливо кричала на Наташкиного отца:

— Я тебя вырастила! Я ради тебя сквозь огонь и воду! А ты, ты, сучонок этакий!..

А на саму Наташку вопила:

— Мелкая стерва! Знала бы ты, сколько нервов я на тебя угробила!

Бабушка жила с мнением, что если бы не она, то ни папа, ни Наташка не выжили бы в этом суровом мире. Она постоянно варила бульоны на мясе, от которых в кухне стоял приторный запашок, а стекла на окнах запотевали. На столе неизменно стоял чайный гриб в трехлитровой банке, и пока Наташка не выпивала стакан, кушать она не садилась. Бабушка была уверена, что от телевизора, магнитофона, жвачек, джинсов и уж тем более от шоколада одни проблемы. Вредные излучения, слишком много сахара, ну и так далее. Поэтому в Наташкиной семье налегали на сырую тертую морковь, редис в масле, настойки из сока свеклы. Одежду Наташка носила ту, которую покупала ей бабушка (за очень редким исключением). Радио считалось устройством разрешенным, оно работало сутки напролет. В шесть утра Наташка просыпалась в своей комнате от гимна России. Под звуки торжественной музыки скрипели пружины на диване — просыпалась бабушка, которой предстояло поставить на плиту мясной бульон, натереть морковку, погладить Наташкину школьную форму (не беда, что форму отменили несколько лет назад), сварить папе несколько яиц и процедить два стакана грибного чая.

— Она вообще чокнутая, — рассказывала как-то Наташка, когда сидели вдвоем перед телевизором в игровом зале и пили на двоих «Юпи». — У нее что-то там в голове провернулось за последние десять лет. Считает себя чуть ли не спасителем. Будто бы папа вообще ничего не умеет, а она приехала и вытащила нас из пропасти.

— А это не так? — спрашивал Стас. — Она же у тебя вроде мамы?

Наташка неопределенно пожимала плечами:

— Я не знаю, как ведут себя мамы. А бабушка сбрендила. У нее все по расписанию. Меню на неделю, как в столовой, представляешь? Макароны с сахаром на завтрак в понедельник, омлет с молоком на ужин в четверг, всякая другая фигня. Во вторник я должна надевать красные носки, а в среду — белые. У папы галстуки тоже по дням недели висят в шкафу. Если он наденет другой, то бабушка закатывает истерику. Опять про то, как она жизнь за нас отдала, ради нас живет и все такое. А костюмы у папы висят в целлофановых пакетах, чтобы дольше служили.

— Вы не пробовали отправить ее обратно, откуда привезли?

— Папа целыми днями работает. Бывает, по вечерам тоже уходит, и до утра его нет. Я думаю, он трахается с кем-то. Нашел себе симпатичную и сисястую.

Хорошо, что в темноте не было видно, как Стас покраснел.

— Ему-то вообще хорошо, — продолжала Наташка. — Готовить не надо, стирать и убирать тоже. Послушает иногда бабушкины истерики, и снова уходит. А на меня наплевать. Я уже скоро вырасту и сама решу, что делать.

— Поэтому ты здесь все время проводишь?

Наташа снова дергала плечом:

— Не все время, понятно?

Стас не спорил. Последние три месяца они каждый вечер смотрели фильмы и играли на приставке. Он сдавал бутылки после школы, чтобы наскрести денег на очередной сеанс, а еще научился виртуозно клянчить у родителей на книжки. Хорошо, что они так и не заметили, что книг у Стаса в комнате не прибавлялось.

Наташка могла просмотреть четыре фильма подряд. Стас любовался ее профилем, освещенным бледным светом экрана. Чуть вздернутый носик, большие ресницы, тонкие губки. А после фильмов они переходили в игровой зал и играли до тех пор, пока дядя Егор не свистел в свисток три раза и не орал из коридора:

— Закрываемся, слышите? Живо на свежий воздух, тунеядцы!

В приставках «Денди» была одна замечательная вещь: если не успел доиграть, то завтра придется начинать сначала. Стас обожал начинать сначала. Ему казалось, что пока игра не пройдена, время не движется. Замирает. И можно каждый день проживать, как предыдущий.

Стас каждую ночь провожал Наташку до дома. Они стояли у подъезда, спрятавшись от света фонарей, и долго, страстно целовались. Его руки скользили по ее волосам и шее, не решаясь опуститься ниже. Наташка водила языком по его губам.

За неделю до отъезда Стас сказал:

— Мы навсегда будем вместе!

А она ответила:

— Это странное слово «навсегда»

В одном из старых писем Наташка написала о бабушке.

Писала, что та совсем сбрендила. Заставила выбросить старую обувь и купила всем одинаковые ботинки и туфли. Темно-серого цвета. Это был цвет спокойствия, говорила бабушка, а в нашей семье необходимо быть предельно спокойным. Когда Наташка заявила, что не выбросит свои голубые туфли на молнии, бабушка взяла ножницы и изрезала туфли в лохмотья. Одной рукой бабушка не давала Наташке приблизиться, а второй щелкала ножницами

щелк-щелк!

распарывая ткань, ломая молнию. Седые волосы сползли бабушке на лоб и на глаза, на висках пульсировали вены.

«Я ее ненавижу! — писала Наташка. — Когда-нибудь убью и закопаю!»

В том же письме она сообщила, что даже папа не выдержал. Он назвал бабушку дурой и ушел, хлопнув дверью. Спустя десять минут Наташка выскочила за ним следом, намереваясь больше никогда не возвращаться.

Конечно, она вернулась. В крохотном городке не очень-то много мест, чтобы уйти навсегда. Наташка просидела в видеосалоне до его закрытия, а потом побрела по ночному городу, вспоминая, как Стас провожал ее до дома.

«Мне так тебя не хватает!»

Это было одно из последних ее писем, вспомнил Стас, оглядываясь.

В игровом зале работали телевизоры. На трех из них бегала по экрану серая рябь. На четвертом одинокий танчик героически защищал орла в кирпичном квадрате. По залу разносился монотонный звук, имитирующий работающие гусеницы.

Стас различил в темноте приставку «Денди» с вставленным в нее желтым картриджем. Один джойстик валялся на краю табуретки, шнур от второго тянулся куда-то… Стас повернул голову… у стены на куске тряпки сидела, поджав ноги, Наташка. Та самая Наташка из прошлого — семнадцатилетняя, светловолосая, с чуть вздернутым носиком и большими глазами. Закусила нижнюю губу. В руках джойстик.

— Привет, — сказала она, не отрывая взгляда от экрана. — Я думала, ты никогда не приедешь. Думала, не увижу больше.

— О, господи, — шепнул Стас.

Внезапно он ощутил себя чрезвычайно, необратимо старым. Ему недавно стукнуло сорок два. Годы проредили его шевелюру, изрезали легкими морщинами лицо, округлили живот. Появилась одышка, замучила изжога, постоянно кололо в печени, а еще по вечерам дрожали от усталости кончики пальцев.

И вот он стоял перед молодой Наташкой, в которую был влюблен все это время, образ которой хранил в памяти, чувствуя, как жизнь изменила его навсегда.

Это странное слово…

Конверт выскользнул из пальцев и упал у Наташкиных ног.

— Что ты здесь делаешь? Как ты вообще такая?..

— Какая?

— Молодая!

Она усмехнулась, поставила на паузу, и в наступившей внезапно тишине, шумно отбросила джойстик в сторону. Легко поднялась:

— Я очень по тебе скучала все это время. Размышляла, написать или нет. Пригласить ли.

— А почему не писала раньше? — Стас увидел, что одета Наташка была в свои любимые старые джинсы и рубашку в клеточку, которую завязывала узелком на пупке, как героиня сериала «Элен и ребята».

— Боялась разрушить твою жизнь.

— Какая там жизнь… Баловство одно.

— Видишь, как удачно совпало. Женат?

— Нет.

— Дети?

— Не случились.

— Скучаешь по прошлому?

Он пожал плечами:

— Странно все это.

— Ничего странного. Помнишь, мы говорили друг другу, что останемся вместе навсегда? Так вот, я решила, что это «навсегда» уже пришло, — Наташка протянула руки. — Давай обнимемся, что ли. Как в старые добрые времени.

— Я не понимаю. Почему ты не изменилась? Почему ты здесь? Почему не ответила на мое письмо, а теперь вот зовешь сюда, в старый и заколоченный видеосалон. Он же не работает, верно? Давным-давно не работает…

— Ты ошибаешься.

— Мне мама рассказывала. Клуб закрыли, когда директора школы обвинили в том, что он изнасиловал и убил шестерых подростков! Дядю Егора арестовали. Я видел, что тут вокруг все разрушено и разбито. Только пустой зал… и ты, каким-то образом…

— Хочешь «Юпи»?

— Что происходит?

— Видеосалон работает, — ответила Наташка. — Можем посмотреть «Техасскую резню бензопилой» или «Хэллоуин». Двести пятьдесят рублей…

— Что, блин, происходит?

— Я скучала по тебе. Поэтому решила написать письмо. Я гадала, что будет, если ты приедешь. Понимаешь, если бы ты не приехал, если бы у тебя было все хорошо, и ты бы подумал, что письмо — это просто чей-то розыгрыш, я бы смирилась и еще сто лет проходила эти блядские уровни в «Танчиках». А вот что делать, когда ты будешь стоять здесь? Я не ожидала. Не верила в такое счастье. Я ведь хотела быть с тобой навсегда. С того самого вечера.

— Но ты так и не ответила на мое письмо!

— Глупый, — отозвалась Наташка и вдруг неуловимо быстро оказалась рядом со Стасом. Он заметил, какая нежная и молодая у нее кожа. Уловил легкий аромат духов. — Я бы с радостью написала, если бы могла. Но обстоятельства изменились.

Наташка положила руки Стасу на плечи и заглянула ему в глаза. Взгляд ее заставил Стаса задрожать — от жгучего желания прикоснуться губами к ее молодым губам.

Она сказала:

— Я все расскажу, — и поцеловала Стаса так сладко, что он едва не потерял сознание.

Чем больше бабушка сходила с ума, тем чаще папа уходил. Иногда его не было по несколько дней, и жизнь один на один с бабушкой делалась невыносимой. Наташка предпочитала возвращаться домой из видеосалона поздно, чтобы бабушка уже спала.

Папа возвращался молчаливый и спокойный, подолгу лежал на диване в зале и смотрел телевизор, ни на что не реагируя. Послушно ел кашу из вареной тыквы и выслушивал мамины причитания о том, какая Наташка растет неуправляемая, и что с этим надо делать. Бабушка считала, что Наташка вырастет или проституткой, или наркоманкой. Мнение самой Наташки при этом никто не спрашивал.

Потом папе надоедало, и он снова уходил, чтобы успокоиться. Наташка часто уходила следом. Он мечтала подойти к папе на улице и попросить его о том, чтобы они вдвоем сбежали из городка и оставили бабушку одну. Однажды она даже едва так не сделала — шла позади папы метрах в тридцати и вдруг начала ускорять шаг, в порыве возникшего желания. Когда Наташка была так близко, что могла взять папу за руку, он неожиданно свернул в какую-то подворотню и растворился в темноте. Она свернула туда же, еще ни о чем не подозревая, но уже твердо решив, что хочет проследить за папой до конца. Заметила, как он исчезает за следующим поворотом. Догнала, стыдливо прячась. Папа выныривал из одной подворотни и исчезал в другой. Петлял, ходил кругами, торопливо проходил мимо освещенных подъездов и старался избегать фонарей. На улице наступила ночь, папа ходил по городу уже второй час. Наконец, он остановился у недостроенного здания спортивной школы, постоял немного, запустив руки в карманы, и зашел внутрь. Наташка, недолго думая, зашла следом. Она часто играла тут с подругами в прятки, поэтому знала лабиринты недостроенных секций и залов наизусть.

Где-то в темноте заблестел огонек зажигалки. Наташка ориентировалась по нему. Она слышала, как впереди идет папа.

В какой-то момент стало светлее, зажигалка погасла. Наташка видела папин силуэт. Она шла осторожно и тихо, потому что боялась, что папа ее обнаружит. Она не знала, что он тут делает и зачем пришел, но понятно же было, что просто так люди в заброшенные стройки не приходят.

Свет сделался ярче. Наташка различила бетонные стыки подвального помещения — небольшой закоулок, из которого был только один выход. На низком щербатом потолке раскачивалась электрическая лампочка. У одной из стен сидел подросток. Наташка его узнала. Парень из девятого класса, отлично играл в баскетбол. Он был обнажен по пояс. Руки и ноги смотаны веревкой и завязаны между собой в смыкающий узелок спереди. Рот заткнут тряпкой. Левый глаз разбит и набух. Струйка крови течет по щеке к скуле.

Наташка застыла в темноте, пытаясь понять — додумать! — что здесь творится. Она увидела папу. Тот подошел к подростку и стоял над ним, не вынимая рук из карманов.

Папа сказал:

— Пожалуй, ты будешь пятым.

Он произнес это с небрежностью и даже ленцой в голосе. Будто расставлял на полке книги и решал, куда же поставить томик Эрла Стенли Гарднера.

Вот только следующие его действия не отличались небрежностью и ленью.

Папа достал из кармана нож с откидным лезвием. Дома он этим ножом срезал корочки с сала, которые так любила грызть Наташка.

Папа нажал на кнопку. Лезвие бесшумно выскользнуло.

Папа взял подростка за волосы и несколькими быстрыми движениями срезал с его лица кожу. Он провел лезвием по часовой стрелке — по лбу, по щеке и скуле, под подбородком, по другой щеке. Будто счищал кожуру с апельсина. Брызнула кровь. Парень задергался, замычал истошно, до хрипа, захлебываясь криком.

Папа взялся пальцами за надрез над глазами и рванул кожу вниз.

От чавкающего, рвущегося звука Наташка вскрикнула. Вдруг скрутило живот, и ее стошнило. Перед глазами поплыло. Выпрямившись, она увидела, что папа на нее смотрит. В его глазах не было удивления или растерянности. Это был взгляд того самого папы, который приходит домой и валяется на диване перед телевизором. Того папы, который ест морковку и не обращает на бабушку внимания. Папы, которому все равно.

Тогда Наташка бросилась бежать. Во рту ее было кисло от тошноты, в животе кололо. Казалось, что она слышит за спиной хриплое дыхание своего отца.

Наташка выскочила на свежий воздух, ветер обжег ее разгоряченные щеки. Она бежала без остановки несколько кварталов, не оглядываясь и стараясь не думать о том, что папа может ее догнать. На глазах навернулись слезы. В какой-то момент она споткнулась и упала на колени, содрав их в кровь. Поднялась, побежала дальше, прихрамывая. В какой-то момент оказалась около школы и свернула к пристройке, к двери с надписью «Секция по боксу». Не думая и не сильно-то соображая, купила билет в видеосалон, прошмыгнула в темноту зала. Сеанс уже шел. Людей было немного, несколько рядов стульев пустовали. Здесь Наташка чувствовала себя в безопасности. Не первый год она прятала в видеосалоне свои несчастья. Можно было успокоиться и все хорошенько обдумать.

Наташка смотрела в телевизор, не понимая, что за фильм там идет. Был бы здесь Стас, он бы решил проблему. Он бы подсказал, как быть.

А ведь она до сих пор не ответила на его письмо…

Внезапно где-то сбоку вспыхнул тонкий луч фонарика, забегал по залу, кого-то выискивая. Наташка подавила острое желание вскочить и броситься прочь из видеосалона.

Мало ли кого могут искать в этой темноте?

Свет фонарика погас. С экрана гнусавый голос сказал:

— Мне искренне жаль вас!

В этот момент тяжелая рука легла на ее плечо. Сердце Наташки заколотилось. Она хотела закричать, но из горла вырвался лишь сдавленный тонкий писк.

— Прости меня, пожалуйста, — шепнул в ухо папа. — Я не могу так больше жить. Ты будешь у меня шестой.

Он зажал дочери рот ладонью и воткнул нож в сердце — прекрасно зная, где оно находится. Наташка почувствовала солоноватый привкус его потной ладони на своих губах. Жизнь утекала стремительно, не оставив и секунды. Наташка умерла, сидя на стуле в четвертом ряду, который в тот вечер был пуст.

Так ее и нашли после окончания сеанса, в луже крови, с упавшей на грудь головой. Светлые волосы прилипли к щекам. Рот приоткрыт.

— Мама рассказывала тебе, что в городе исчезло шесть подростков, — шепнула Наташка на ухо. — Так вот, исчезло только пятеро. Шестой жертвой была я. Трупы пятерых мальчишек нашли позже, почти год спустя, в сопках. Их изнасиловали, а с лиц содрали кожу. Смертельные раны были нанесены в сердце — точно таким же ударом, каким убили и меня.

— А директор? — спросил Стас.

— Он попал под горячую руку. Сначала взялись за дядю Егора, ведь это он проводил сеанс, на котором меня убили. Но у него было какое-то алиби на момент смерти. Поэтому взяли директора. А когда нашли остальных мальчишек, выяснилось, что все они учились в одной школе, тогда директору уже было не выкрутиться. Правосудию все равно, кого наказывать. Главное, что убийства прекратились.

Она замолчала, ласково перебирая тонкими пальцами волосы Стаса.

— Я видел дядю Егора.

— Такой же мечтатель, как и мы с тобой. Вечный киноман и кинолюб. Ждет неприкаянные души и продает им билеты на последние сеансы.

— Я тоже, получается, пришел на последний сеанс?

Наташка спросила:

— А ты сам как думаешь? Ты же приехал. Бросил все и приехал.

— Было бы что бросать.

— И ты ведь сразу поверил…

— Не забывал ни на секунду…

Он осмотрел игровой зал — телевизоры, приставки, желтые картриджи, которыми была забита сетчатая коробка из-под мусора. Где-то на столе валялись пакетики «Юпи» — много виноградного сока с характерным привкусом на нёбе.

— Я бы остался с тобой навсегда, — решил Стас.

Какая же все-таки Наташка молодая и красивая. Он снова залюбовался легкой прозрачностью ее кожи, тонкими чертами лица, изящностью ее движений. Немного сбивала с толку дыра в рубашке на уровне груди — дыра с лохматыми краями.

— Давай пройдем тот проклятый уровень в «Чипе и Дейле»? — предложила Наташка. — А потом вернемся в зал и досмотрим «Еву-разрушительницу». Фильм полная чушь, но интересно, чем закончится.

— Всегда готов.

Что-то кольнуло сердце Стаса, когда он садился у стены. Наверное, это игла любви. Та самая, о которой он мечтал много-много лет.

Наташка села рядом, протянула второй джойстик.

Спустя мгновение они увлеченно играли, не обращая внимания на выбитые окна, на осколки стекол, лужи, мусор, грязных бомжей, спящих в углу, на то, как в рваную крышу заглядывает луна, на висящую на одной петле дверь, куски кирпичей на полу, разбитые телевизоры и горы пивных банок.

Двое были счастливы и связаны этим странным словом — навсегда.

Автор: Chainsaw
Источник: http://mrakopedia.org/wiki/Поле_забвения


Описываемые здесь события не поддаются никакой логике. Будьте готовы увидеть по-настоящему странные вещи.

У меня вошло в привычку приходить сюда каждый день. Мне скучно. Скучно даже испытывать скуку. Мне одиноко, и больно вспоминать время, когда я был не один. Так что я отсек себе память и просто прихожу каждый день, чтобы постоять на ветру. Всё равно из оставшихся для меня занятий это — чуть ли не самое осмысленное.

Должно быть, мне просто нравится пейзаж. Осеннее поле уходит вдаль до горизонта, где смыкается с бесцветным небом. Небо бесконечно обещает снег, но осень пока еще царствует над бескрайним ничто. А когда начнется зима, и из небес посыплется замерзший дождь, этого все равно некому будет заметить.

Мое поле равномерно, его плоскость не нарушена почти нигде, и сухие стебли сорной травы, которым оно заросло, качаются под ветром. Это похоже на волны. В моем поле нет ничего живого и ничего теплого. Даже когда сюда прихожу постоять я.

Мне нравится пейзаж. В нем что-то от другой планеты, он резонирует с пейзажем моей души. Чуть позади, в паре километров, уже начинается город, но сюда не доносится никаких звуков; и если встать, как это делаю я, спиной к городу и заброшенной промзоне, то можно на время представить себя одним из белых бетонных столбов: таким же независимым, стабильным, спокойным. Мой шарф развевается на ветру, но бетонным столбам неведом холод.

Не знаю, кто и зачем вкопал здесь эти столбы, или опоры, такие белые и неподвижные на серо-коричневом фоне качающихся сухих трав. Это еще одна загадка поля. Вокруг нет ничего: ни котлована, ни строительного мусора, ни давних признаков каких-то работ. Просто с дюжину или около того огромных колонн стоят посреди нигде, куда не ведет никакая дорога. Что тут собирались строить? Когда это было? В мэрии, куда я ходил с вопросом, ответили, что не знают, о чем я говорю. Странно смотрели. Решил уйти, чтобы не прослыть новым городским сумасшедшим. Мне никак не удавалось пересчитать их, эти колонны, пока в итоге я не оставил эту затею. В самом деле, что мне за разница. Нелепая привычка к точному знанию, оставшаяся от прошлой жизни. Знание о количестве и предназначении этих колонн, их высоте, их глубине, даже если растут они из центра Земли, не поможет и не помешает мне ходить к ним, вставать рядом или между, смотреть в плоское бесстрастное пространство. А другого мне и не нужно.

Поле небогато на подарки. Один раз я видел среди борщевика коровий череп. А чуть поодаль, я знаю, лежит ржавая погнутая борона, вросшая в землю. Ничего другого.

Несколько раз я начинал было идти туда, где у самого горизонта монотонность неба нарушает маленький земляной холмик. Раньше у меня была машина, и я видел похожие холмики-курганы вдоль дорог: с одной стороны там дверь. Что-то вроде входа в подземные коммуникации — всегда было интересно, что же там такое. Но также всегда находились дела поважнее, да и несолидно взрослому человеку останавливаться на обочине и шагать через пахоту, пачкая дорогие ботинки, только чтобы увидеть закрытую дверь, ведущую к какому-нибудь газовому вентилю. Тогда меня еще волновало состояние моих ботинок. И Настя бы точно не поняла.

Настя. Нельзя о ней. От мыслей о ней по моему новообретенному бетону непременно пойдут черные трещины, а ведь я только-только начал менять окружавшую меня сферу тоски на нечто иное. "Сфера тоски", как неожиданно поэтично. Но я было и впрямь начинал замечать, как попавшие в сферу моей тоски жители города барахтались, словно насекомые в меду, но быстро замирали, разделяя царящие в моем черепе апатию и заглушенную боль. Как если бы состояние моего ума было заразно. Как если бы я транслировал его.

Росла ли сфера? Думаю, да.


* * *

Я начал со временем, проснувшись утром на скрипучей раскладушке, первым же делом заваривать термос несладкого чая и собираться к столбам. Стал позже уходить, теперь уже дождавшись заката, посмотрев, как сокращаются и вновь тянутся до горизонта тени: столбов и моя. Как ползут они синхронно, будто стрелки солнечных часов, завершая очередной цикл бездумной тишины. Я хотел бы уйти вслед за этими тенями. И что, скажите на милость, могло меня остановить?

На моих бессмысленных бдениях стали появляться другие. Первых я узнавал: кассирша, продавец из ларька с прессой, сосед сверху. Других — уже нет. Поднимаясь по утрам под скрип пружин, шагая по разбитой трассе и дальше, в полевые травы, я мимовольно захватывал с собой ежедневно пару-тройку новых людей. Они вставали поодаль, среди столбов, безмолвно. Их позы вторили моей, их мысли... я ничего не знаю про их мысли. У меня есть Настя, кто или что есть у них? У этого мальчика со школьным ранцем. У того красиво небритого и слишком легко одетого мужчины. В чем _их_ боль? Иногда я представлял нас как бы со стороны: десятки, сотни людей, неподвижно стоящие в поле, со взглядами, направленными далеко вперед и в то же время внутрь. Странная картина, но есть в ней строгая глубинная логика и гипнотическая красота. Все мы, так или иначе, скорбим о чем-то. И всем нам грезится покой.

Когда людей стало тысячи, когда от одного до другого стало подать рукой, мы прекратили на ночь расходиться по домам. И только новые и новые люди выходили на поле из зарослей мертовго кустарника: неловко обирая с одежды репьи и спотыкаясь, а затем — замирая. Ведомые неким общим зовом, стряхивая с себя город, добавляя теней, что перед закатом указывали на горизонт. На маленький земляной холмик с дверью.


* * *

Я не заметил, как во время одного из закатов пошли поодиночке вперед, по ломкой от холода траве, первые люди. Увидел уже очередь, слегка петляющую, уходящую к низким небесам и вниз, через распахнутую в недра земли зеленую дверь. Белые колонны взирали со своей недостижимой высоты на бесконечную вереницу людей, подобные тысячелетним идолам, свидетелям многих исходов, и в их молчании мне мнилось понимание, и одобрение, и любовь.

Все больше и больше людей начинало движение, вливаясь в живой поток, не прерывая своего безмятежного транса. Каждый брел по полю вслед за собственной тенью и скрывался в дверном проеме, мрак за которым непроницаем взглядом, спускаясь куда-то по нескончаемым ступеням, добровольно, навстречу долгожданному покою и концу, каким бы он ни оказался. Оставляя позади обезлюдевший город-призрак.

Я нашел свое место в очереди. Напоследок оглянулся, чтобы посмотреть на никем и никогда не воздвигнутые над этим полем монолиты. Они были тут всегда, лишенные жестокости, готовые указать путь — путь вниз — страдающим людям, их мятущимся умам. Сегодня все мы исчезнем, храня на лицах спокойные полуулыбки. Но когда-нибудь (быть может, спустя века) очередное тоскующее создание войдет в их тень.

И обретет их бескорыстный дар: покой.

Мы все вчетвером сидим на диване, пьём югославское вино и рассуждаем о жизни. Я и представить себе не мог, что снова может быть так же уютно, как во времена нашей голоштанной юности, когда мы так же ночами собирались у Федьки в общаге, под романтичным светом одинокой сороковатной лампочки и дешёвым пойлом, закусываемым зелёными абрикосами или сушёной хурмой, весело комментировали какой-нибудь фильм с гнусавым переводом или громко философствовали о месте человека в природе, о загробной жизни и течении времени или примитивно - о звёздах и политике.

И будто не было этих разделивших нас пяти лет. Вот Федька присаживается на одно колено и под наши с Олегом аплодисменты делает предложение Вике. Потом мы снова выпиваем, на этот раз за здоровье молодых. Олег выскакивает из комнаты и приносит торт. Кто-то включает старый забавный новогодний фильм и мы, позабыв обо всех внешних "взрослых" проблемах снова начинаем что-то бурно, весело и совершенно беспредметно обсуждать...

Интересно, как давно я здесь? Фильмы на экране сменяются один за одним, но как я ни пытаюсь, не могу ухватить сюжет. Вникнуть в разговор так же не получается, я слышу обрывки знакомых фраз, но они в упор отказываются складываться в осмысленные предложения. Неужели я настолько пьян? Наверное мне уже пора домой.

Комнатная дверь не открывается. Когда я пытаюсь одёрнуть кого-то из ребят, собеседник замолкает, внимательно смотрит на меня и через мгновение вновь вступает в бессмысленную полемику с остальными, время от времени отвлекаясь на то, чтобы долить в бокал вина из одной и той же, не сменявшейся уже как минимум несколько часов бутылки. Я осознаю жуткость ситуации сознанием, однако моя сущность упрямо говорит мне, что беспокоиться не стоит, надо просто вновь втянуться в веселье.

Где-то в глубине памяти проскакивают тревожные воспоминания. Несмотря на то, что мне ещё вроде нет и тридцати, я отчётливо знаю, что не видел Олега уже лет 40, как раз со времён этой встречи. Брак Вики и Фёдора не будет счастливым, в конце концов пьяного Федю собьёт грузовик, а Вика второй раз выйдет замуж и навсегда исчезнет из поля моего зрения. О себе мне не удаётся вспомнить ровным счётом ничего. Томные вечера в общаге, которые я уже вспоминал раньше, с трудом пробивающееся чувство далёкого дома (разве я сейчас не там?) и в общем-то всё.

Через каждый равный промежуток времени Олег приносит торт. Я понятия не имею, куда пропадает предыдущий, так как никто не съел ещё ни кусочка. Нужно обязательно попробовать проскочить за ним.

Олег не выходит из комнаты. Каждый раз, когда Федя тычет пальцем в экран и начинает что-то со смехом комментировать, отвлекая общее внимание, Олег подходит к двери с якобы пустой коробкой, оборачивается на месте и вновь гордо ставит торт на стол.

После долгих попыток выбить дверь плечом, я беру столовый ножик и начинаю ковырять дерево им, но мне не удаётся оставить ни царапины.

Друзья наконец, проявляют ко мне интерес и с искренним недоумением в глазах смотрят на меня, держащего нож дрожащими руками. Я отступаю к окну.

Под тяжестью осуждающих взглядов я решаюсь на отчаянное: сдёргиваю шторы, разрезаю на длинные лоскуты и связываю их между собой. Далее в ход идут тюль и скатерть. С горем пополам импровизированного каната должно хватить до первого этажа.

Окно тоже не хочет поддаваться. Задвижки словно заржавели давным давно, однако я быстро нашел слабое место в виде приоткрытой форточки. Приходится буквально вгрызаться инструментом в окаменевшее дерево и откалывать по щепке от рамы, а затем крошить столь же неподдатливо прочное стекло, чтобы, наконец, можно было протиснуться в образовавшийся прозор.

Перевалившись через препятствие и аккуратно встав на карниз, я огляделся. Вопреки всему здравому смыслу, комната располагалась на вершине некой башни, ограниченной по площади размерами самой комнаты. Это меня озадачивает, и тем не менее я решаюсь спуститься на один пролёт.

Комната соседей снизу ощутимо меньше. Форточка здесь закрыта и стекло не поддаётся мне. Так же бесплодна попытка привлечь внимание обитателей, как бы я ни старался до них достучаться. Прильнув к стеклу вплотную, я пытаюсь различить за ним хоть какие-то признаки движения и с удивлением узнаю находящуюся в глубоком запустении Федину комнату общежития. Этажом ниже за пыльным окошком оказывается моя детская, ещё ниже - досуговая комната дома престарелых. Следующий карниз обвалился почти полностью, за исключением крохотного пятачка, с трудом позволившего встать на него двумя ногами, а окно оказалось покрыто толстым слоем тёмной грязи и совершенно непроглядываемым. Я обращаю внимание, что сама стена образована из неровностей, представляющих собой выпирающие куски деревянных, пластиковых и металлических рам и оплавленные осколки листового стекла.

Я вспоминаю, как стремился к источнику света в окружающем мраке, как мне пришлось карабкаться по тысячам кривых и несуразных обломков, под угрозой в любой момент сорваться на самое дно и навсегда потерять этот луч надежды в миллионах беспроглядно тёмных лабиринтов, очень многие, (но далеко не все!) из которых мне пришлось когда-то преодолеть, чтобы чудом отыскать путь к Башне. Вспоминаю, как перебирался от окна к окну, каждое из которых оказывалось либо слишком мало, чтобы я мог в него проникнуть, либо стекло его было слишком мутным или деформированным, искажая видимое по обратную сторону беззаботное детское или юношеское благополучие до самых отвратительных форм. Мне с великим трудом удавалось по шипам и протуберанцам перебраться к следующему, вновь и вновь. Так было, пока я, наконец, не нашёл своё идеальное Окно...

Тогда оно вовсе не было последним, однако сейчас оказалось единственной светящейся точкой во всепоглощающем мраке. Остов из других окон и рам, удерживающий комнату на вершине, гнил и рассыпался прямо на моих глазах. В особенности, на моих глазах, ведь я чувствовал, что единственным условием сохранения её устойчивости являлась незамутненность сознания порочными мыслями о собственном положении. Что пока мне казалось, будто я прожигал жизнь с друзьями, остатками разума я поддерживал этот единственный оставшийся островок жизни в относительном спокойствии. Кусок ржавого радиатора, к которому был привязан "канат", за который я держался ещё несколько минут назад, вывалился из окна, и я чудом не отправился в бездну вслед за ним, в последний момент прижавшись всем телом к стене и ухватившись за какую-то выемку. Всё, чего, я теперь хотел — во что бы то ни стало подняться обратно, в неразрушимую безопасность и блаженное неведение.

Карабкаться вверх под градом осколков, цепляясь за предательски трескающиеся бугры поверхности, приходится гораздо труднее и пару раз я чуть было не срываюсь. Наконец, я подтягиваюсь на знакомом карнизе. Вместо окна теперь полноценный провал в стене и мне больше нет необходимости протискиваться в проделанную мной крохотную щель.

Не обращая внимания на разбитое окно и клок плесени вместо батареи, я сходу с головой окунаюсь в бессмысленный разговор. Пусть краски тускнеют, а в картинках на телеэкране все меньше смысла, и все больше непонятных букв и искореженных образов, какое мне дело, ведь это самый счастливый день в моей жизни, мой единственный оставшийся день, который тянется теперь год за годом. Однажды ржа и гниль сгоняют нас дивана и мы собираемся кружком в дальнем углу. Вот Вика улыбается лицом на затылке и трёхпалыми руками подает мне бокал Фединой крови. Кособокий Олег, лишившийся всей левой половины тела, присосался к остаткам его шеи. Не знаю, как долго мне удастся поддерживать башню, но я всё ещё не готов шагнуть в вечный мрак, чтобы вновь целую вечность блуждать в его лабиринтах, гложимый всеобъемлющей тишиной.

История эта началась летом, когда мы всей компанией поехали на рыбалку с палатками. Селигер – красотища неземная! Воздух, солнце, вода сверкает и так и зовет окунуться. Днем катались на лодках, рыбачили, готовили уху – а ночью у костра самое время для бесед. Обсуждали, конечно, все – вот, Миха женился, теща у него просто драконица, а Вован машину купил, и сразу на пару часов спор про родной автопром.

- Слав, а ты как – ремонт-то закончил? – обратился Миха к одному из наших друзей, необычно молчаливому сегодня. Мы знали, что Славка недавно купил квартиру за смешные деньги и теперь занимался ее отделкой.

- Да ну, мужики, ремонт только прекратить можно. То одно на глаза лезет, то другое, – с улыбкой отозвался он, – думаю, еще пару месяцев.

- А в целом как? Ну, соседи там, обстановка?

- Вроде нормально все. Соседи тихие, там пара старичков, какие-то верующие живут, крестятся все время как меня увидят, а в другой половине одна квартира пустует, а во второй новые русские ремонт затеяли. Дети только балуются часто, гаденыши.

- Дети?

- Ну да. Шпана местная наверное. По ночам в домофон звонят.

Дом, где Славику удалось купить квартиру, был старым, еще довоенным. Двухэтажный, с эркером и арочными окнами, со стенами в метр толщиной на яичной сцепке – так уже не строят. Первые пару месяцев Славка только выгребал старый хлам на помойку – горы религиозной литературы, какие-то обереги, кресты. Говорят, прежний владелец был какой-то псих и его нашли в середине февраля окоченевшим от холода, в комнате с распахнутыми на улицу окнами. Должно быть, многим потенциальным покупателям это не нравилось, и цена все падала и падала. А Славику-то что – он в призраков не верит, и вообще к мистической ерунде относится с большим недоверием.

Ну вот наконец голые стены и минимум мебели – поклеил обои, купил диван – можно перебираться, и уже на месте доделками заниматься. Перевез Славка свои пожитки и справил новоселье. Первые несколько ночей спал как убитый – ничего не слышал, а где-то спустя неделю проснулся от пищания домофона. Посмотрел на часы – три часа ночи. Что за ерунда?

Надо сказать, домофон – одна из немногих вещей, удививших Славку в этом доме. Новенький аппарат, с внешней камерой и маленьким экраном, дорогой. Сказали, его поставил прежний хозяин квартиры, страшный параноик, опасавшийся каких-то гостей.

Так вот смотрит Славик на экран – и не видит ничего. Мошки летают в свете фонаря, мотыльки – и только. На всякий случай нажал кнопку разговора, спросил кто там, но ответа не было. В трубке что-то потрескивало, издалека доносился собачий лай и шум поезда. Обычная летняя ночь.

Славка плюнул и лег досыпать.

Днем происшествие забылось за кучей дел и беготней, просто не было времени думать, поэтому ночью он не понял сразу, что именно его разбудило.

Пищал домофон.

Славка дернул трубку, еще не совсем проснувшись.

- Да кого там носит-то ночами?!

Но в ответ снова было лишь стрекотание ночных сверчков и тихие потрескивания в трубке.

С тех пор звонки в домофон были почти каждую ночь, иногда по нескольку раз. Всегда в промежуток с двух до четырех часов ночи. Славка уже и орал, и выбегал на улицу, и мастера по домофонам вызывал – безрезультатно.

- Говорю же, шпана балуется, – закончил он свой рассказ.

Ну мы-то обсудили, поржали и забыли – не до ужастиков сейчас, когда лето, отпуск, и мы молодые. Однако, сейчас я думаю, что отнесись мы тогда серьезно к его рассказу, все могло быть иначе.

Подошло к концу лето, наступила осень. Ночи стали холодными и долгими. Вот уже несколько ночей подряд Славка спал спокойно, никто не звонил ему в домофон, и он уже подумал, что все, надоело хулиганам. Однако, не тут-то было.

Очередной звонок раздался очень не вовремя – у Славика была его подружка Лика.

- Чертовы дети, – ругнулся он, подойдя к прибору. В этот раз потрескивания были как будто ближе, и по экранчику бежала легкая рябь. Славка прислушивался – ему показалось, что он различает чей-то шепот среди помех.

- Прекратите хулиганить, уроды! – зарычал он в трубку и вернулся на диван.

Теперь звонки снова случались каждую ночь, и помех становилось больше. Днем и вечером домофон работал исправно, да и мастер подтверждал, что прибор не сломан и нигде не замыкает. Несколько раз звонки случались при посторонних – Лика их слышала, но не различала ничего кроме помех, однажды чертовщину видел Миха, оставшийся ночевать у Славки из-за ссоры с женой.

Первый снег выпал в начале ноября. Славка вернулся домой поздно, когда все жильцы уже были дома. Дорожку к подъезду замело, и его следы были единственными, нарушавшими белизну. Хотя… У входа Славка остановился и едва не выронил пакет с продуктами. Возле самой двери следы были, несколько. Маленькие следы детских босых ножек на снегу. Прямо под домофоном.

Осмотревшись, он убедился, что следы никуда не ведут – словно бы босой ребенок появился из ниоткуда, потоптался и исчез.

Славка в три прыжка влетел на второй этаж, заперся в квартире и залпом выпил полстакана водки. По спине бежал противный холодок, хоть парень он был не из робких. Хорошенько подумав, Славка даже успокоился. Ну, следы. Наверное тоже дурацкая шутка. Может, ему кто-то мстит? Например, бывшая. На всякий случай выключив домофон, Славка лег спать.

Но в половине третьего ночи он проснулся от сигнала домофона. Славка опасался подойти и посмотреть, но сделал над собой усилие. На экране были сплошные помехи, но ему казалось, что там кто-то движется. В трубку шептали неразборчиво, а потом запели песенку, тоненьким детским голоском, подернутым потрескиванием помех. Волосы зашевелились у него на голове. Славка бросил трубку и дернул провод домофона, однако прежде чем тот пискнул и погас, на экране явно показалось на секунду лицо ребенка, очень бледное, с ввалившимися глазами и тяжелыми тенями вокруг них.

Славка кубарем кинулся на кухню, он хлестал водку из горла и не чувствовал жжения алкоголя. Ему было так жутко, как никогда в жизни. С трудом дождавшись утра, Славка помчался в поликлинику на прием к психиатру. Доктор выслушал его, прописал какие-то лекарства, и посоветовал больше спать, бывать на свежем воздухе и не есть тяжелой пищи на ночь. А если домофон так раздражает – его можно просто демонтировать.

Воодушевленный этой идеей, Славка поскакал домой. Он взял молоток и лупил по ненавистному прибору, пока не разбил прочный корпус. Оторвать ящик от стены не получалось, но Славка перерезал все провода – даже тот, что вел к трубке, и часть деталей теперь валялась на полу.

К вечеру начался снегопад и потеплело. Славик не спал, ожидая звонка, но разбитый прибор молчал. Под утро сон сморил хозяина квартиры, и проснулся он днем вполне спокойный. Оттепель продержалась несколько дней, нападало много снега, потом снова стало холодать. В город пришла зима.

Морозным утром Славка встретил на лестнице соседку из тех, религиозных фанатиков. Она торжественно вручила ему церковную свечку, бумажную иконку и крестик.

- Молитесь, молодой человек. Бог милостив, он услышит. Молитесь!

Спорить с фанатичкой Славка не стал, взял предложенное и поблагодарил. Кинул все в машине, да так и забыл там.

Вечером, возвращаясь домой, он увидел ребенка у подъезда. Кажется, это была девочка – длинные спутанные волосы стояли замерзшим колом, она вся была синяя от холода и почти совсем голая, только неряшливо повязанная грязная пеленка немного скрывала ее тело. Девочка медленно нажимала на кнопки домофона, но тот звонил, а никто не отвечал. Должно быть, хозяев не было дома.

Рядом залилась лаем собака, Славка дернулся на звук, а когда обернулся, жуткого ребенка уже не было.

На негнущихся ногах Славка влетел в подъезд, долго не мог попасть в замок ключом, ему все казалось, что ребенок стоит за его спиной. Соседская дверь приоткрылась, выглянула соседка, что утром давала ему свечку.

- Что, видел ее?

- К-кого? – дал петуха от страха Славик.

- Катю. Видел ее? – должно быть, вид трясущегося Славки не оставлял сомнений, потому что она распахнула дверь шире, приглашая. - Заходи.

Славка послушно прошел на кухню, увешанную детскими вещами; там пахло супом и кошкой.

- Не шуми, детей разбудишь, – соседка плюхнула на плиту чайник и замерла, глядя на гостя, – расскажу тебе.

- Кто такая Катя?

- Вот слушай. Раньше, в советское время, квартиры эти строили для академиков. Мой отец ее получил тогда. А в твоей квартире жила семья ученых с маленькой дочкой. Света ее звали. Балованная девка была, ой! Все у нее было, и одежда импортная, и игрушки, и Барби эта, прости Господи. Так и росла не зная горя, красивая, да только о жизни не знала ничего. Ей только стукнуло восемнадцать, когда родителей Бог прибрал – разбились на машине, насмерть. Света сперва плакала и грустила, а потом волю-то почуяла, и закружило ее – гулянки, компашки, пьянки. Институт бросила, все сбережения родительские спустила, вещи из дома продавать начала. Мы и говорить с ней пытались, и заставлять – а у нее один ответ, мол, совершеннолетняя, делаю что хочу.

Вот и догулялась, забеременела от кого-то. Сперва даже вроде исправилась, поутихла, уборщицей в садике подрабатывала, ну и мы ей помогали чем могли. Родила она девочку в ноябре, назвала Катей. А после Нового Года появился у Светки дружок какой-то. Вроде не пьют, не шумят. А потом встретили Свету на лестнице – глаза ввалились, руки в синяках, ломка. На наркотики ее подсадил дружок-то. Опять у них веселье началось, все ходили люди какие-то, тихие, прятались. А я тогда санитаркой в больнице работала, сутками. Иду я с работы – а у подъезда сверток лежит странный. Я ткнула его – а там Катя трехмесячная, ледяная совсем. Орала она им, мешала. Вынесли на минутку и забыли забрать, – соседкин равномерный голос дрогнул.

Чайник на плите свистел, женщина плеснула кипятка в чашку Славика. Тикали часы, показывая половину первого ночи.

- Забрали их обоих, уж не знаю, лечили или в тюрьму. Не видели мы больше ни Светы, ни хахаля ее. Квартиру продали, только не очень скоро. А зимой стали слышать ночами детский плач под дверью подъезда. Думали, кажется нам, потом весна пришла и вроде стихло. А на следующую зиму снова ребенок плакал, но постарше уже. И соседка моя снизу, баба Зина, видела, как ползает там, у двери, ребенок, лет двух. Через год ее увидела я.

- Вы думаете это мертвый младенец? Бред какой-то, – Славка не мог заставить себя проглотить чай.

- Да знаю я, что бред. Но это точно она, Катя. Я ее на руках держала, кормила сама. Каждый год возвращается чуть старше и смышленее, и все домой просится. Сперва не могла двери открывать, а в прошлые годы уже по лестнице бродила. Потом кодовые замки поставили, и потише стало, плакала только под дверью и скреблась, пока не выучилась дверь открывать, – соседка вздохнула, – Уж мы и батюшку приглашали, и дом святили, все равно ходит морок. В этом году ей стукнуло семь. Предшественник твой ее боялся, даже домофон поставил себе лично, у нас-то только ключи есть. А Кате, должно быть, понравилась игрушка, ночами теперь часто пищит им.

Славик не помнил, как дошел к себе. Соседка, вроде, говорила, чтоб осторожнее был, чтоб не открывал двери, он точно не мог воспроизвести. Он сидел в комнате с зажженным светом и смотрел на разбитый домофон. Звонок раздался в начале четвертого.

Славка подошел – на разбитом экране бегали помехи, сплошная рябь, и явственно двигался какой-то силуэт. В отрезанной трубке слышались тихие потрескивания, звук далекой сирены, собачий лай. Потом звуки как бы заглохли, стали слышаться как сквозь густую пелену, остались только помехи и сбивчивый шепот.

- Впусти меня, – разобрал Славик, холодея, – Впусти меня домой, мне холодно.

- Уходи! – внезапно осипшим голосом рыкнул он, надеясь избавиться от видения или просто прогнать страх.

Треск затих, экран погас. Славик выдохнул и собрался было пойти сунуть голову под душ, но не успел дойти до ванной, как вновь раздался писк домофона.

Он просидел в ванной до утра, соображая, как ему быть. Друзьям не расскажешь, девушке тем более. Еще в психушку отправят…

Славка решил сам стал пытаться отвязаться от Кати. В ход пошли священники, свечи, обереги, народная магия и придвинутая к двери тумбочка. Тогда же он выставил квартиру на продажу.

И почти каждую ночь из разломанного домофона доносился дрожащий шепот, пробирающий до самых костей:

- Впусти меня, мне очень холодно!

Осада продолжалась до февраля, до больших метелей. В тот день мел снег, насыпало огромные сугробы, машины еле пробирались сквозь завалы – скоро придет весна, мир оттает. Славик торопился домой, чтобы пораньше забаррикадироваться, сделать телевизор погромче – и пусть Катя хоть обзвонится в домофон, раз ей нравится. Но он не заметил, что снег забился в пазы подъездной двери, и она неплотно прилегала к косяку.

Около трех часов ночи Славик проснулся и рывком сел. Ему показалось, что домофон пискнул – но не так, как обычно, если кто-то звонит, а как если бы его открыл кто-то, знающий код. Славка посмотрел на дверь, задвинутую тумбочкой, потом на телевизор – там шел какой-то фильм.

Экран домофона замигал и показал привычные помехи, которые внезапно пропали, уступая место воспаленным глазам девочки. Славик почувствовал, что кто-то скребется в дверь, а потом раздался тихий ноющий шепот:

- Впусти меня! Я прямо за дверью, мне холодно, впусти меня!

Он заметался по квартире в панике, крича, чтобы она убиралась прочь и оставила его в покое. Славка уже думал выбраться в окно, распахнул его, но скрип за спиной заставил замереть. Словно в замедленной съемке он смотрел, как медленно отъезжает в сторону дверь вместе с тумбочкой, как в проеме появляются обмороженные руки девочки, как тянутся они к нему.

- Согрей меня! Мне так холодно, – слабым голосом шептала она, подходя ближе.

Утром Славика наши мертвым, с тяжелыми обморожениями. Окно в комнате было распахнуто, и за ночь в него намело целый снежный сугроб. Лика подтвердила, что в последнее время Славик вел себя очень странно, к тому же визит к психиатру подтверждал помешательство.

Говорят, квартира та снова продается, там сделали ремонт и починили домофон. Вроде бы какие-то смешные деньги за нее просят, вы не слышали?

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Решил запостить сюда цикл история про сабж, найденный на просторах АИБ (анонимная имейдж-борда). Истории рассказаны "своими словами" и потому содержат специфичные обороты и ненормативную лексику. Тем не менее, мне они показались весьма интересными. На мракопедии якутских историй гораздо больше, но это сугубо за счёт того, что туда же отнесены весьма низкокачественные крипи-пасты, не относящиеся в якутским поверьям.

Каждую историю я буду постить отдельным сообщением.
----

Вообще, по части всякой крипоты Якутия — это просто Клондайк какой-то. Почти вся республика — сплошные лесные массивы, в 99 % которых никогда не ступала нога человека. Площадь у Якутии такая же, как целая Индия или шесть Франций. Когда едешь ёбаных шесть дней через нескончаемые леса, чтобы добраться из одного населённого пункта в другой, это поневоле доставляет. В общем, крипоте есть где развернуться, и в местном фольклоре крипипасты занимают одно из самых почётных мест.


== История первая. Неудавшееся гадание

Первая история будет связана с гипотетическими местными подводными духами — «сюлюкюнами».

Коренная якутская вера — это классическое язычество: каждая местность и каждая важная область деятельности наделены духами, которые за них отвечают. Впрочем, после присоединения Якутии в состав России в XVII веке местная вера в какой-то мере ассимилировалась с православным христианством и претерпела значительные изменения, в ней появились элементы теизма. Тем не менее, духи природы никуда не делись. Одними из них и являются так называемые «сюлюкюны». Считается, что они почти всё время обитают под водой в разных водоёмах и никак не взаимодействуют с людьми. Традиции якутской веры не считают их злыми духами; тем не менее, особенно добрыми сюлюкюнов тоже не назовёшь. Их внешность подробно не описывается, но их, скорее, представляют как водяных чертов — антропоморфных, но обладающих кое-какими «рыбьими» признаками. Привет лавкрафтовскому Инсмуту.

Так вот, насчёт встречи с сюлюкюнами. Выбираются они из-под воды только раз в году — во время рождественских святок. Как водится, выходят только по ночам, собираются по всяким заброшенным домам да балаганам в отдалении от жилых поселений и там режутся друг с другом в карты, лол. Играют на собственные «подводные» деньги, выглядящие как золотые монеты. Особым смельчакам из числа людей предписано в святочные дни пойти в какой-нибудь пустой дом и затаиться под столом или ещё где, накрывшись тканью. Нужно только очень хорошо приодеться, ибо пустые дома, конечно, не отапливаются, а в Якутии январские морозы запросто достигают минус 50 градусов. Если повезёт, тусовка местных сюлюкюнов будет как раз в этом доме. Когда сюлюкюны соберутся и игровой кон возрастёт, следует заорать из о всех сил и перевернуть стол. Сюлюкюны должны испугаться, опять же лол, и разбежаться. Тогда уже можно собирать оставленные ими денежки. Только нужно всё это добро истратить в течение трёх дней — потом золото сюлюкюнов превратится в водоросли, коим оно изначально и являлось.

Но присутствовать на собрании сюлюкюнов можно не только для материального обогащения. Во время партии в карты сюлюкюны не молчат, а многословно обсуждают будущие события и судьбы живущего поблизости народа — так что, если не испортить их праздник и внимательно слушать, можно разжиться ценной информацией о своём будущем и о своих родных. Вообще, это один из видов местных святочных гаданий, но не представляю, как можно быть настолько упоротым, чтобы в минус 50 мороза потащиться ночью одному в пустой дом и там сидеть всю ночь в ожидании толпы сверхъестественных тварей.

А теперь собственно кулстори, который мне рассказывали в детстве и от которого я плохо спал зимними ночами. Парадокс: прямого отношения к сюлюкюнам он не имеет, но нужно было всё равно сначала объяснить их сущность, чтобы все въехали в смысл истории.

Итак, Центральная Якутия, январь, святки, лютые морозы. Два молодых крепких брата решают отправиться послушать сюлюкюнов, а если повезёт, то и денежки их себе прибрать. Так как отношение к увлечению «серьёзными» святочными гаданиями у народа настороженное (всякие девичьи гадания по воску, зеркалам и иглам, конечно, не в счёт), то они никому о своём плане не сообщили, даже родителям. Для вылазки выбрали пустой древний балаган в поляне, который находился недалеко от их деревни (таких построек в Якутии много, раньше-то люд жил семьями, рассредоточившись по отдельным полянам). Вечерком, укутавшись в самые тёплые одежды и прихватив с собой пару бутылок водки, братья вышли из дому и направились к месту назначения. Настроение хорошее, вдвоём не страшно, к холоду привыкши — в общем, всё окей.

Пришли на место, залезли под ветхий стол, как полагается, укрылись толстым покрывалом. Сидят, шёпотом разговаривают про всякое, время от времени хлебают из бутылок. Зажечь огонь нельзя — сюлюкюны испугаются и не придут, только лунный свет через окна. Тут, кстати, деталь: к старым якутским балаганам вплотную примыкает хлев — между балаганом и хлевом всего одна дверь, чтобы в морозы туда-сюда не бегать, отмораживая яйца. И вот братья сидят уже несколько часов, время за полночь, оба уже немногословные, сонные. И тут заскрипела дверь хлева. Братья поднапряглись, у обоих одна мысль: вот, начинается, сюлюкюны начинают собираться. Но некоторое время опять всё тихо, потом опять дверь хлева скрипит, на этот раз громче — по звуку понятно, что дверь медленно открывается. И из хлева доносится приглушённый звук, похожий на куриное кудахтанье. Тут младший брат заорал не своим голосом, отбросил покрывало, выскочил из-под стола и бросился к выходу. Старший, естественно, сразу за ним. Да только вот ему не повезло: младший выбежал на улицу, а старший споткнулся о порог и растянулся у входа. Начал звать на помощь и тут же словно поперхнулся, потом уже так заорал, как будто его живьём сжигают. Младший от такого побежал только быстрее, высирая тонны кирпичей. Пока он бежал до окраины поляны, брат всё кричал сзади, а потом замолк. Младший оглянулся только у опушки леса, но оттуда уже было очень плохо видно — стоит балаган, тихо, никакого движения возле него нет, а остальное в лунном свете не разберёшь.

В общем, он припустил со всех ног и через час где-то прибежал в деревню обратно с выпученными глазами, не помня себя. Сразу рассказал всё отцу, и тот едва не набросился на него с кулаками: мол, как такими дураками можно быть, хотя бы справки навели о том, куда идёте, перед тем как отправиться туда. Оказалось, именно в этом балагане давным-давно, ещё до революции, жила семья, все члены которой погибли друг за другом без видимых причин. Официальное тогдашнее объяснение — «злой дух сожрал». С тех пор на этой поляне никто не живёт, даже сено не косят, хотя она довольно-таки плодородная. Никакие сюлюкюны, конечно, в таком месте тусняк устраивать не будут, всё ж таки они не совсем демоны, а вот кое-кто «другой» вполне мог заинтересоваться двумя долбоебами, которые сами в самый тёмный час пожаловали в заброшенное место.

В общем, отец с младшим братом быстро собрались, сели в УАЗик и поехали на полном газе обратно к балагану. Добрались быстро, всю дорогу отец журил сына за то, что тот бросил старшего брата. Приехали, вроде всё было тихо. Остановили машину, причём у младшего брата начали стучать зубы, и он наотрез отказался выходить из машины. Пришлось отцу самому идти к проклятому месту. Старший брат лежал на снегу там же, где упал, лицом вниз. По следам на снегу видно, что он даже и не дёргался особо после падения — сразу умер. Тело уже окоченело — мороз же. Тут отец уже зарыдал в голос. Делать нечего, погрузили мертвеца в машину, поехали домой. Когда там сняли с него всю многослойную одежду, оказалось, что на спине под правой лопаткой здоровенный синяк, будто кто-то огромным кулачищем его туда ударил прямо через все слои одежды.

Позже младший брат рассказывал, что он видел до того, как стал убегать. Когда в очередной раз заскрипела дверь хлева, он украдкой приподнял покрывало и посмотрел туда, увидел при лунном свете в проёме идущий в их сторону огромный, под три метра ростом, чёрный человеческий силуэт и тут уж не выдержал — закричал и рванулся вон…

Ещё одно якутское стори, которое пугало меня в детстве. По рассказам, произошло в советское время в Таттинском районе в небольшой деревушке средь бела дня. Рассказчик — назовём его Семёном — был местным колхозником и летним вечером возвращался от сенокоса в деревню. Грунтовая дорога шла по пустырю, было солнечно и жарко (между прочим, летняя жара в Якутии тоже нечеловеческая, редко опускается ниже 30 градусов, а временами доходит и до 40 — то есть абсюлютная разность температур в разные времена года приближается к 100 градусам). Семён идёт себе, настроение хорошее, напевает что-то под носом и в какой-то момент замечает, что навстречу ему по дороге идут трое. Тот, кто в центре — повыше, остальные ниже него. Семён тогда воспринял их как взрослого и двух его детей. Он думает, кто бы это мог быть. Пришёл к выводу, что это некий Никитин со своими сыновьями из его деревни и спокойно идёт дальше. Но когда те подошли ближе, он заметил, что тех, кто идёт по бокам, детьми не назовёшь — они были лишь чуток ниже центрального. Потом Семён обратил внимание, что очертания у идущих очень странные — они были в одинаковых серых одеждах, и грузные фигуры, скрытые под этими одеждами, спускались до земли, расширяясь книзу — то есть по форме «идущие» напоминали что-то вроде бутылки. Ног он у них так и не увидел и не понял, как им удаётся передвигаться.

Семён испугался не сразу. Сначала просто на автомате продолжал идти, потом внезапно различил их большие чёрные глаза на лицах, белых, как бумага, и его буквально перекосило от ужаса. Тут же вспомнил, что, по якутским поверьям, при встрече с «абахы», то есть всякими злыми духами, ни в коем случае нельзя убегать — иначе погонятся и могут убить на месте (см. предыдущую пасту, например). В двадцати шагах вперед от дороги отходила узкая тропинка, и он поставил себе целью дойти до развилки раньше «бутылочных» людей и разминуться с ними. Но страх настолько сковал его, что он буквально заставлял себя идти вперёд с мышиной скоростью. Смотреть на лица этих существ он боялся, но стоило ему опустить взгляд, так сразу казалось, что они вот-вот набросятся на него, и глаза автоматически возвращались к «идущим». Как он запомнил, все трое были практически одинаковые на вид — белые, без единой кровинки, с остановившимися большими чёрными глазами, которые смотрели только вперёд, и с грузными деформированными фигурами, которые становились шире в нижней части. Различались они только ростом.

Наконец, Семён добрался до развилки и свернул на тропинку. На тот момент между ним и существами оставался всего десяток метров. Стараясь не бежать, он шёл по тропинке, краем глаза наблюдая за «идущими». К его облегчению, те прошли мимо, даже не глядя в его сторону. Отойдя от них на приличное расстояние, Семён уже припустил бегом и бежал аж до своего дома. Оборачивался пару раз и замечал вдалеке на дороге тёмные силуэты «бутылочных» людей.

Как потом оказалось, в тот день не только он видел их. В деревне и в окрестностях несколько людей случайно тоже заметили эту троицу и смертельно перепугались. Сошлись все во мнении, что эти «люди» никакого интереса в их деревне не имели и были как бы «проездом», направляясь куда-то по своим «делам»… Как-то так.

Эта история, по легенде, произошла в одном из центральных районов Якутии.

В конце 70-х годов некий анон жил в небольшой деревне недалеко от райцентра. Было ему тогда лет десять, он дружил с соседским мальчиком Васей. Однажды утром проснулся и, как всегда, пошёл к нему домой поиграть, а его мать сказала, мол, Вася заболел, поэтому играть не будет. Анон пошёл к себе домой, а на следующее утром моя мать сообщила, что Вася умер. Как потом ему рассказали, у мальчика вдруг появилась страшная боль в голове. Родители Васи целый день пытались заниматься самолечением и лишь вечером послали за врачом в райцентр (в деревне была лишь одна женщина-врач, да и та могла заниматься только простудой и производственными травмами). К тому времени ребёнок уже был тяжёлом состоянии, местный врач запретила его в таком положении куда бы то ни было перевозить. Поэтому отец Васи выехал на своём «Жигули» в город, чтобы быстро привезти врача на своей машине, не дожидаясь, пока в райцентре освободится «скорая».

Приехали они поздно ночью — оба белые, как мел. Оказалось, что когда ехали обратно через лес (километрах в пяти от нашей деревни), то заметили в зеркале заднего вида в лунном свете, как в ста метрах от «Жигулей» за ними гонится человек без головы. Увидели его оба: и отец Васи, и врач. С такого расстояния, да ещё ночью, никаких особенных деталей, конечно, разглядеть не могли, только оба утверждали, что он был ненормально высоким — даже без головы его рост достигал двух с половиной метров. Отец Васи дал по газам, и жуткий преследователь вскоре отстал.

Успокоившись, врач поставил Васе какие-то уколы, капельницу, приказал соорудить носилки и на них очень осторожно отвезти его в райцентр. По пути мальчик скончался. Говорили, что на полпути к городу, перед тем, как умереть, он ненадолго пришёл в себя. Говорить не мог, но постоянно поднимал правую руку и указывал пальцем куда-то назад. Помня о недавнем видении, взрослые с опаской вглядывались в ночную дорогу за машиной, но ничего не увидели. Спустя несколько минут он умер.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

А вот это, анончики, нихуя не паста, ибо приключилась со мной лично, я был в составе школоты из того самого класса. Пожалуй, пока единственный реально крипотный случай в моей жизни.

После окончания 9-го класса, сдав государственные экзамены, мы всем классом отправились в поход за город. Место, куда мы направились, выбрали учителя — небольшая поляна километрах в пятнадцати от города, с речкой и небольшим чистым прудом. Время мы проводили весело — играли в волейбол, наедались до отвала, кое-кто из парней тайком употреблял привезённое с собой пиво. А под вечер, когда начало темнеть, собрались у костра и стали рассказывать друг другу страшные истории. Когда собрались после этого спать, то все уже были в таком состоянии, что нервно вскрикивали от каждого шороха. Несколько парней отправились к опушке леса, чтобы справить нужду вдалеке от всех. Я начал лезть в палатку, когда они прибежали обратно с выпученными глазами и переполошили всех.

По их рассказам, произошло вот что. Приближаясь к опушке, они вдруг увидели, что за одним из деревьев неподалеку прячется человек и осторожно выглядывает оттуда. В полутьме они не смогли отчётливо увидеть его лицо, но предположили, что кто-то из наших ребят решил их напугать после костровых баек. Стали ему кричать — мол, выходи, мы тебя засекли. Тот опять спрятался за деревом и выглянул с другой стороны. Так он повторил несколько раз, прежде чем парни заметили, что с каждым разом лицо поднимается всё выше и выше за стволом дерева — скоро оно уже мелькало на высоте четырёх-пяти метров. Причём на этом дереве до самой верхушки не было никаких веток или сучьев, о которые можно было опираться! Тут ребята, конечно, перепугались и побежали обратно к нам.

Мы поверили испуганным одноклассникам не сразу — кто знает, может, они решили над нами приколоться. В итоге всей толпой отправились осмотреть то самое дерево. К опушке близко не подходили, но мелькающее за стволом дерева белое пятно увидели все. И пятно действительно то поднималось выше, то опускалось почти до земли. Девочки начали плакать от страха. Учителя велели нам быстро рассесться в машины, и мы на ночь глядя уехали обратно в город.

Кстати говоря, несмотря на обилие духов всего и вся в природе, такого понятия, как «леший» или его аналога в якутских верованиях не существует. Есть Баянай — дух-покровитель охоты, и считается, что с ним можно столкнуться в лесу (есть куча кирпичных легенд о таких случаях), но на лешего он не сильно похож, да и рангом повыше. Словом «леший» («тыатаагы») в Якутии называли медведя. Возможно, леший просто не нужен в мифологии ввиду того, что и без него любая местность, всякий участок леса, любая гора, водоём и т. д. — всё имеет своего собственного духа-покровителя. Сущности эти, надо сказать, с малоприятным характером, и могут сильно наказать путника, если он не будет соблюдать местные правила. Иногда даже физически. Например, в Якутии строго запрещено, находясь на новой для себя безлюдной местности, вслух произносить ее название — считается, что это смертельно оскорбляет местного духа. Вам смешно, а автору в детстве во время поездки родители чуть не надавали по шее за обычай читать придорожные таблички с названием местности. Даже в наши дни это железное правило — если вы его нарушите, то все будут на вас коситься. Даже я сам тоже, наверное, стал бы коситься — одно дело сидеть в уютненькой квартире и посмеиваться над тупым быдлом, и совсем другое — если ты зимним вечером в трехста километрах от цивилизации в дремучем хтоническом лесу, и может случиться вообще всякое. Вот так вот.

Короче, дальше пара паст про случаи нарушения подобных правил.

При въездах в особо священные местности у дорог в Якути стоят деревья, сплошь обвешанные фантиками, монетками и даже купюрами побольше. Их довольно-таки много на дорогах, сам видел за свою жизнь пять разных таких деревьев. Это называется «кэрях» — священное дерево. Если ты хочешь, чтобы во время поездки через данную местность неведомые тебя не трогали, то должен платить при въезде дань — оставить на дереве любой фантик, монетку или купюру. Собственно, в наше время это правило не слишком строгое — даже если ты ничего не оставил, то при отсутствии прочих косяков ничего с тобой не станется. А вот если ты как-то оскорбил дерево или, того хуже, собрал с него "подарки", то всё, будь готов к массированной атаке местных неведомых.

Первый случай относится к поздним совковым временам — где-то, наверное, 80-е годы. Какой-то начальник из райцентра, назовём его Николай, поехал с визитом в другой район, расположенный по соседству, на служебном «ГАЗике» с водителем, назовём его Иван. Стояла зима, ехали долго, и пока они были в дороге, успело стемнеть. При въезде в какую-то поляну они вышли по малому и увидели такое украшенное дерево. Естественно, они знали, что это такое, но значения не придали, а водила ещё и почему-то сделал маленькое дело под корень этого дерева. Залезли обратно, едут дальше, болтают о том о сём, вокруг тьма, заснеженная дорога видна только круге света от фар. И вдруг водила замечает, что шум мотора «ГАЗика» резко изменился, и машина чуть осела и стала терять скорость. Он жмёт на газ, мотор ревёт, но «ГАЗик» всё равно ползёт еле-еле. Тут начальник Николай спросил его, а с чего это в кабине вдруг стало вонять какой-то тухлятиной. Иван пожимает плечами, потом оглядывается назад и видит, что на заднем сиденье расположился посередке какой-то тощий якут в ветхих шерстяных одеждах и неприятно так смотрит прямо на него. Тот от страха так и замер, вспомнил, что он сделал у дерева, и тут же снова посмотрел вперёд, на дорогу. Причём он продолжал водить машину на автомате вперёд. Начальник спросил у него, в чём дело, а он только кивнул назад, ни слова больше вымолвить не может. Начальник оглянулся и тут же заткнулся. Вонь усиливается, машина ползёт, как черепаха, будто пассажир на заднем сиденье весит как минимум несколько центнеров, оба человека в кабине белее мела, но останавливать машину посреди безлюдной поляны не хочется. Так и едут дальше. Водила бросает взгляд на зеркало внутри кабины, но там ничего не отражается — заднее сиденье. Но стоит ему повернуться назад, как в нос бьёт та же вонь, будто пассажир помер и разложился две недели назад, и водитель опять ловит на себя колючий взгляд впалых глаз. Страх все растет, водитель опять смотрит на дорогу и уже не пытается обернуться.

Ехали они так где-то час, пока не добрались до первого встречного населённого пункта. Когда огни домов уже были близко, водитель почувствовал, как машина поехала легче. Набравшись смелости, обернулся — на сиденье никого. Вздохнул с облегчением, дёрнул начальника, оба выдохнули. Но вонь исчезла не сразу, пришлось даже окна приоткрыть, чтобы запах выветрился сильнее. Потом оба долго сокрушались по поводу того, что надо бы всё-таки чтить традиции впредь, чтобы и снова в такой ужас не угодить.

>> В ii/idec адрес формируется так: имя узла,номер поинта. Например, tavern,1.
Ромеро> это пережиток прошлого. ещё до ii была несколько другая сеть, нераспределённая, где были визуализированы улицы и домики, причём у девочек были нечётные номера дома, а у мальчиков - чётные. в дом можно было зайти, там были хранилища. поэтому адреса и улицы остались по наследству. :) кроме того, в ii имена были неуникальны, могло быть хоть пять Вась, или 20 человек с именем All [кстати, это имя надо запретить для регистрации]. В ГК11 - имена уникальны, поэтому достаточно только указания бухты, где юзер кинул свои кости :) вместо домиков - уютные гавани, Владивосток всё-таки :)

У тебя пережиток прошлого, а у нас вполне себе средство визуально идентифицировать отправителя. Ты всё время меряешь idec своими мерками, которые подходят ГК11 и тебе, но не подходят idec. Отсюда куча каши в голове на эту тему. Лучше или разобраться или таки совсем забить на idec.

> Нет, я ее не помещаю в репозиторий. Это все таки не игра. Но думаю будет работать.

Поднял бы у себя instead-js. Там делов то на пару минут.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Второй случай. По примерным прикидкам время действия — где-то 60-е годы. В Амгинский район из Якутска выезжает какой-то распиздяй — кстати, не якут, а русский. Сейчас, наверное, его назвали бы БОМРом. Ехал он в Амгу к своему корешу, который обещал его трудоустроить в местный колхоз, ибо в городе устроиться ему не удалось, а деньги все проиграл в азартных играх. Кто-то его подкинул по дороге до какого-то пункта, а дальше он пошёл пешком напрямик по какой-то мелкой дороге. Раннее лето, комаров ещё нет, вокруг тепло и светло, в рюкзаке с собою немного жрачки и водочки — в общем, жизнь хороша. Наш герой идёт себе, потом видит опять возле какой-то поляны у дороги большое ветвистое дерево, обвешанное разноцветными лоскутками. Естественно, не имеет понятия, что это такое. Сначала дерево просто его позабавило, потом пригляделся — мать моя женщина, под деревом и в его коре куча монеток, есть даже бумажные купюры! В общем, недолго думая, он всё собрал (набралась неплохая для его положения сумма), положил себе в карман и пошёл дальше в совсем хорошем настроении. К вечеру устроился в какой-то поляне, где был пустой летний домик — постелил на топчан собственную куртку, выпил водки и лёг спать.

Не успел заснуть, как чувствует, что кто-то дёргает его за ногу. Он пытается не обратить на это внимания и спать дальше, но дёргают всё сильнее. Он вскакивает, оглядывается — никого: светлая летняя ночь, пустой дом, пустая поляна. Ложится вновь. Как только его опять сморило, начинают дёргать, как раньше. На этот раз он сматерился, выскочил из дома и обежал строение кругом — никого нет. Спросонья страха особого наш герой не испытывал. Опять лёг спать, сменив положение. Сначала долго не мог уснуть, потом всё-таки провалился в сон. На этот раз дёрнули за ногу так сильно, что он свалился с топчана, так ещё и поволокли немного по полу. Но когда он открыл глаза, никого возле него опять не было…

Так продолжалось всю ночь — человек пытался заснуть, а кто-то не давал ему сделать этого. Наконец, под утро после очередного дёргания за ногу он привычно открыл глаза и приподнялся — и увидел над собой в полутьме чёрный силуэт крупного человека мощного телосложения, склонившегося над ним и держащего за ногу. Вот тут-то нервы не выдержали — вскочил с топчана, заорал, выбежал из дома и побежал куда глаза глядят. Потом только понял, что оставил в домике свой рюкзак, но вернуться смелости не хватило. Бежал всё утро, пока не вышел на деревню, постучался там в какой-то дом, рассказал про свою беду. Ему посоветовали вернуться и положить деньги обратно у дерева. Тут он вспомнил, что эти деньги всё ещё у него в кармане, пошарил — а там дырка, всё выпало, пока он убегал. Вернуться, конечно, не намеревался, отправился дальше с кем-то из местных в Амгу.

> отправка из старого доброго и уже родного клиента

Попробуй новый клиент. Он классно заточен под idec (умеет слайсы и максимально эффективно ими пользуется в плане соотношения трафик/количество запросов), имеет черновики на случай, если ты пишешь длинное сообщение и отвлекаешься, это полезная штука. И вообще кучу всего, включая исправления багов.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Запилю ещё одну якутскую крипипасту. Она несколько нетипична для местного фольклора, ибо злые духи («абасы») обычно в пастах не описываются как вполне телесные существа — обычно они расплывчаты или предстают в виде силуэтов, прячутся во тьме или их лица не удаётся разглядеть, внезапно появляются и исчезают и т. д., ну как в предыдущих пастах. Тем не менее, вот эту историю очень любят пересказывать у костра, а некоторые местные писатели даже написали рассказы на её основе.

Дело опять касается двух братьев. Старшему около тридцати, младший лет на пять моложе. Оба были кадровыми охотниками и пошли ближе к осени поохотиться месяц-другой в дремучие ебеня, где дичь ещё не распугана человеком. У них это был не первый совместный дальний поход, так что уже привыкши, ни о чём не волнуются, всё схвачено, лес для них — дом родной. Устроились возле какой-то безымянной речки в лесу, быстро построили временную хижину, развели огонь, по железной местной традиции покормили дух огня (а через него все местные духи) едой и спиртным, чтобы они им покровительствовали, ну и приступили к охоте. Дичи было много, за пару-тройку дней настреляли нехуёво и уже радостно потирали руки, представляя, сколько бабла получат, когда сдадут всё в приёмку (дело, естественно, при совке происходит).

Где-то на четвёртый и пятый день пошёл первый снег. Вечером братья сидели в хижине после охоты, спокойно ужинают, говорят о том о сём, огонь горит, в хижине тепло и сытно и вдруг слышат — за стеной кто-то ходит. Звук шагов по свежему снегу отчётливо слышен. Сначала схватились за ружья — а вдруг медведь? Но нет, шаги вполне человеческие, звук подходит к двери хижины и женский голос говорит: «Бр-р, холодища-то какая!». Тут братья совсем зависли. Меж тем дверь открылась, и в хижину входит молодая женщина, вполне себе красивая, в хорошей одежде (правда, несколько старомодной для совка, но в лесу мода не закон — главное, чтобы тепло было). Увидев братьев, радостно заявляет, что она дочь жителя деревни неподалёку отсюда, вышла прогуляться по лесу, да заблудилась — весь день блуждала по лесам, уже подумала, что умрёт, но тут увидела хижину и огонь внутри неё, вот и пришла. Братья переглядываются — местность они неплохо знают, в радиусе трехста километров вокруг никакой деревни нету. Но женщина вполне себе настоящая, вся от холода дрожит, и они, как джентльмены, учтиво предоставляют ей место у стола, наливают чай и суп. Она с благодарностью всё это ест, рассказывает про себя, мол, как она напугана, как им благодарна и т. д. Страший брат кивает да поддакивает, а младший был по жизни хикки, и поглядывает на гостью с подозрением. Улучив момент, под предлогом поссать выходит из хижины. Там уже сумеречно, но различить что-то ещё можно. На свежему снегу видны следы женщины. Он следует по ним всё дальше, и в итоге следы обрываются у берега речки. А речка-то ещё не замёрзла — если бы женщина переправлялась через него вплавь, то она была бы вся мокрая. Подозрения младшего брата растут, он вспоминает про всякие непонятные древние легенды охотников о хтонических злых духах, которые живут в дремучих лесах, причём по легендам эти духи настолько невъебенно мощные, что по сравнению с ними всякие мелкие абасы — так, детская игра. В общем, решает по-тихой шепнуть о своих соображениях братану и дальше действовать по обстоятельствам.

Заходит обратно в хижину — а там уже бутылку открыли, флирт в самом разгаре, видно, что старший братец уже думает не головой, а хуем. Ну то и понятно — он не женат, а женщина весьма аппетитная, и к тому же по виду совсем не против. Младший пытается вклиниться в их разговор, мол, там наша охотничья экипировка мокнет под снегом, надо бы выйти убрать, на что получает со стороны брата выразительный взгляд: «Пошёл нахуй», а женщина на мгновение одаривает его таким колючим, неженским, даже нечеловеческим взглядом, что младший высирает кирпичи и отходит в сторонку. Сидит он мрачно у себя в углу, тем временем флирт всё ближе к постельной стадии. Но в итоге всё-таки ему удалось поймать своего брата, когда тот выходил на улицу перед тем, как отправиться в постель. Пытается рассказать ему про следы, про этот страшный взгляд женщины и о том, что её легенда вообще шита белыми нитками, но старший брат мало того, что парит на крыльях ожидания близкого секса, так ещё и сильно пьян и ничего не хочет слышать. Кончается дело тем, что старший припирает младшего к стенке хижины и обещает дать ему хорошую взбучку, если он обломает ему кайф. Младший от такого в ахуе — страший брат раньше никогда не позволял себе с ним так разговаривать, пусть даже трижды пьяный.

В общем, устроилась парочка в углу хижины и отгородилась ширмой. Свет потушили, младший брат лежит в другом углу, вслушивается в характерные звуки и тухнет. На всякий случай прямо под одеялом он держит свою двустволку с заряженными патронами в стволу. Лежит, процесс в том углу продолжается, вроде всё спокойно, и незаметно его сморил сон.

Проснулся ночью от какого-то скрежета. Судя по тому, что угли от огня ещё не потухли окончательно, прошло не так уж много времени. Странный скрежет явно доносится с угла, где лежат женщина и брат, и после каждого скрежета то ли стон, то ли тихое завывание его брата. Младший вскакивает с кровати и с ружьём наперевес бросается в тот угол. Отдёргивает ширму одной рукой, другой держа двустволку наготове — и видит в темноте, что его брата оседлал какой-то тёмный силуэт совсем не женских форм, с ярко горящими жёлтым огнём глазищами на пол-лица, и грызёт его шею — а звук, стало быть, раздаётся из-за скрежета зубов о позвонки. Брат только слабо стонет. Младший от такого зрелища чуть не потерял сознание, но всё же в упор выстрелил промеж глаз этого существа. Раздался визг, существо соскочило с брата и бросилось к выходу (иногда тут добавляется, что оно прошипело перед тем: «Надо было тебя прикончить первым»). Младший палит вслед из второго ствола, НЁХ опять орёт и выбегает из хижины, выдавив дверь. Младший срочно размешивет угли, добавляя света, и склоняется над своим братом — но уже поздно: глаза закатились, горло перегрызено, вся постель в крови. Ещё странно, что потом младший брат так и не нашёл следов крови на полу или у двери, да и снаружи на снегу тоже, хотя дважды попал из дробовика в это существо.

Как только рассвело, младший рванул обратно в населённый пункт. Потом вернулся с командой мужиков забрать тело брата и размонтировать хижину. С тех ту речку стали называть Абасы-Юрэгэ (Речка Злых Духов) и перестали шататься в окрестностях.

В нашей деревне, кстати, был мужик, тоже охотник, который утерждал, что этот Абасы-Юрэгэ есть в Алданском улусе, и что он бывал там проездом пару раз, а один раз даже заночевал у речки, и ничего не происходило. Наверное, брешил.

Сабж. Я всего лишь с гитхаба съезжал и уснул. Все репозитории доступны на http://git.spline-online.tk/. Пока так, а потом посмотрим.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Эту историю мне тоже рассказывали в детстве, она в Якутии практически архетипичная — в разных вариациях я слышал её не менее трёх раз. Говорят, ещё до революции в народе были распространены легенды о «невидимых сожителях» разной степени кирпичности. Вот этот вариант самый криповый.

Отправились как-то осенью один дед со своим зятем и внуками в лес привезти дров. Семья у них была большая — дед, бабка, старший сын с женой и двумя детьми, младший сын со своей невесткой (в деревнях Якутии, кстати, многие и сегодня живут большими семьями, не рассредотачиваясь по разным домам). Погода стояла хорошая, за день успели повалить немало деревьев. Но ближе к вечеру им попалось одна особенно крепкая большая лиственница, от которой топор отскакивал, как от камня. Даже бензопила (знаменитая «Дружба») не брала это дерево — цепь насмерть застревала каждую минуту. В общем-то, в лесу деревьев много, зять предложил оставить в покое дерево и заняться другими, но дед упёрся и заявил, что он будет не он, если не повалит сие дерево. Промучились весь вечер, но удалось в итоге всё-таки его повалить. На этом работа на тот день кончилась.

Через некоторое время настал день, когда они стали грузить деревья на прицеп трактора, чтобы повезти к себе в деревню. Тут то самое дерево тоже показало себя во всей красе: пока пытались загрузить его на прицеп, оно раз шесть скатывалось обратно, как бы само собой. По дороге обратно ещё оно хуй знает как свалилось с прицепа, хотя там со всех сторон были препятствия из прутьев. Завезли к себе, стали на следующий день заготавливать дрова. Один из внуков хватил топором по дереву, тот отскочил и ударил его самого в лоб. Видя такое, старик разозлился и велел в первую очередь заняться именно этим деревом. Потратили целый день, но всё-таки распилили и раскололи на дрова. Дед самолично занёс охапку дров из этого дерева в дом и запихнул в печь. Дальше, естественно, эти дрова нихуя не хотели гореть, но дед был тоже не лыком шит — облил бензином, насовал в печку газет и таки разжёг. Дрова загорелись, а старик вытер лоб и стал ржать, мол, значит, и тебе есть конец, чёртова деревяшка.

Тем вечером начались кирпичи, причём не мутно и постепенно в течение месяцев, как в американских фильмах, а сразу на полную мощь. Семья ужинала, и вдруг невестка младшего сына заорала в голос. Все посмотрели на неё, а она говорит, что только что её кто-то по лицу ударил. Думают, тян ёбнулась, но тут опять кто-то невидимый стал ей оплеухи отвешивать, да так, что голова из стороны в сторону моталась. Дед попытался закрыть ей лицо своими руками, и тут НЁХ принялся за него — ударил поддых, потом стал хлестать по лицу. Когда дед, оставив за собой кирпичный Кремль, выбежал из дома, невидимка опять принялся за невестку. Мучил её весь вечер, потом, когда у неё обе щёки стали красными, как раки, вроде отъебался. Но радоваться было рано — ночью оно залезло к ней в постель, скинуло одеяло на пол и стало давить всем нехуёвым весом и душить. Тут уж все переполошились, тян в слезах, мужики ничего не понимают, дед хватается за голову, уразумев, что ёбаное дерево-то непростое какое-то было… Пригласили местного батюшку. Тот с крестом, кадилом и святой водой едва вошёл, как НЁХ тут же расплескал ему всю воду, сосуд разбил, сорвал с шеи крест и швырнул куда-то нахуй в угол, а самого священника тоже стал по щекам хлестать. В общем, как батюшка пришёл, так и сбежал.

Потом началась весёлая жизнь. По утрам и днём НЁХ обычно затихал, но давал о себе знать мелкими пакостями: то коровьего говна в молоко положит, то тесто испортит, то чашки сами собой на полках бьются. По вечерам он каждый раз принимался за невестку — бил её, за одежду хватал, в её порцию еды всякую гадость клал, щупал по ночам (хотя насиловать вроде не пытался, и на том спасибо). Всех остальных, включая того самого деда, особо не трогал, если они не пытались защитить девушку. Если всё же пытались, то устраивал им рестлинг, причём намного жёстче, чем с девушкой — запросто мог синяков наставить и кости переломать. Сами мужики никогда ничего не смогли ни схватить, ни хотя бы почувствовать.

Дед обратился к местному шаману. Тот прийти к ним в дом отказался, мотивируя тем, что нечисть явно сильнее него. Так как все сошлись на мнении, что НЁХ прибыло к ним в дом вместе с деревом, в котором, видимо, раньше и обитало, шаман посоветовал отвезти дрова из того дерева обратно на то же самое место. Так и сделали, причём дровишки обратно ехали уже без всяких фокусов. Не помогло — «сожителю», видимо, в деревне показалось веселее. Так и жили целый месяц, попробовали все средства, от угольных кругов на полу до молитв и кошек, но ничего не действовало, а НЁХ после каждой попытки его вытурить шалил с особым рвением. В конце концов от такой жизни у невестки случилось помутнение рассудка, она начала сохнуть на глазах и бредить о всяком.

Кстати, в этот период к ним приходил чекист специально из другого села, который, услышав слухи, решил, что местные нарочно распространяют заразу мракобесия. Зашёл с возгласом: «Ну где это ваше чудовище?», и тут же пистолет, который висел у него на ремне, сам собой выстрелил — едва хуй не отстрелил чекисту. Тот схватился за ремень, и тут же из-за печи кто-то прицельно и очень метко стал швырять в него лошадиными какашками. Чекист в панике вытащил пистолет, заглянул за печь — а там никого. Тут НЁХ стал по-старому бить его по лицу. Чекист выбежал из дома вон и больше не возвращался.

В итоге решили отправить невестку к её родственникам в другое село. Пока ехали по деревне, она всё смотрела назад и плакала, говоря: «Мой бедный абасы не может угнаться за нами, отстаёт, манит меня назад», потом, на выезде из села: «Мой бедный абасы остался плакать у берёзы». И вдруг весь бред сошёл, и к ней вернулся разум. Естественно, после такого она не возвращалась в ту деревню, и брак распался сам собой. Впрочем, в деревне были не против — как только она уехала, НЁХ будто испарился, прекратились все его выходки и игры. Сначала шарахались от каждой тени, ожидая его возвращения, но этого так и не случилось. Видимо, без тян абасы стало скучно, и он вернулся обратно в свои ебеня. Хэппи-энд, как говорится.

> Можете объяснить зачем нужна эта штука? Я щас не про технологии, а про функциональность - что есть тут чего нет на форуме? Какие задачи решаются? Я знаю про BBS и фидо и даже читал некоторые эхи, правда в оффлайн и когда эта тема уже была мертвой. А умерла она в том числе потому, что ограничение по качеству и постоянству связи перестало быть критичным и появились более удобные технологии - те же форумы и чаты.

Зачем простой распределённый способ общения или зачем оффлайновые сети?

Первое потому что kiss, а не блестящий переливающийся веб2.0. И это действительно просто и не требуется загружать трёхсотметровый браузер, в нём открывать десятиметровую стоаницу с надоедливой рекламой, чтобы отправить килобайт текста.

Про удобство тоже спорное утверждение. Чаты это вообще не про то. Чат нельзя спокойно почитать когда мне удобно. Формат эхи гораздо приятней формата фооума или чата.

Вот например с клиентом я могу читать все сообщения одной кнопкой. Хоть на педаль вешай и ешь борщ с пампушками за этим занятием. После такого никакие форумы нельзя называть удобными, так как они требуют слишком много телодвижений.

Ну и это. Фидо никуда не делось и продолжает существовать. Так что утверждение ложное. Вот социальные сети мертвы. Там нет общения. Только мемы и лайки.

Сегодня немного расскажу о таком явлении, как «кэритии» (обход) — аналог воздушных мытарств в христианстве. Считается, что после смерти человека в течение какого-то времени его дух не покидает землю, а посещает последовательно все места, в которых бывал при жизни (для 90% жителей деревень все эти места, в принципе, ограничиваются родным селом и прилегающими местностями). Отличие обхода от мытарств в том, что происходит это не неслышно-невидимо: когда дух совершает такой «обход», некоторые люди могут слышать странные звуки и голоса, будто проносящиеся под небом, а особо чувствительные личности могут и узреть этот процесс. Причём само слово «кэритии» на якутском языке по смыслу содержит элемент принуждения: дух не по своей воле совершает обход, а его как бы заставляют.

Так вот, родная сестра моей бабушки в молодости тоже видела всякое. Годам к сорока зрение у неё ухудшилось, она перенесла пару операций, и в результате стала очень плохо видеть. Сама она объясняла это тем, что она была слишком зоркой, и «другие» не захотели, чтобы она слишком вникала в их дела. Она рассказывала мне в детстве довольно кирпичные истории. Вот история, которая касается того самого обхода.

Итак, в нашей деревне умер какой-то старый долгожитель, его похоронили, после этого прошла пара дней. Сестра бабушки вместе с остальными отправилась в поле на сенокос (покойник при жизни, естественно, тоже много времени проводил на сенокосе, так что посещение им при «обходе» этого места было вполне логично). И вот после обеда в разгар работы она вдруг услышала странные звуки — будто собачий вой вперемешку с плачем. Она остановилась, огляделась и увидела, что в отдалении вдоль дороге плывёт в воздухе какой-то предмет наподобие спортивных козлов, на нём кто-то восседает, а по обе стороны от него парят в воздухе два тёмных силуэта, напоминающих человеческие, и, кажется, бьют его — точнее, лупят какими-то палками. Избиваемый, в свою очередь, и испускает тот самый жалобный нечеловеческий вой. Сестра бабушки отложила кирпичей и посмотрела на других, но никто, кроме неё, этого не замечал. Она к тому времени уже привыкла к тому, что иногда она видит то, что другим недоступно, так что стала молча наблюдать. Вся эта странная процессия проплыла по дороге мимо (так как сестра бабушки находилась в поле далеко от дороги, она так и не смогла увидеть этих существ вблизи, да и не горела желанием). Просто в какой-то момент она как-то поняла — то ли по голосу, то ли по внешности, — что центральный человек «козлах», тот, кого бьют, и есть тот самый покойник, которого недавно похоронили. Это оставило у неё весьма тягостное впечатление — в якутской традиции не считается, что «обход» сопровождается таким жёстким BDSM, да и покойник был при жизни человек вполне приличный, чтобы обращаться с ним после смерти таким образом. В общем, она, рассказывая мне это, была уверена, что стала свидетельницей процесса «обхода». До и после этого после похорон в деревне она иногда вечерами смутно слышала нечёткие голоса и звуки, долетающие как будто из неба, но видеть ничего не видела. Вот такая муть.

casper_nn> Ну можно было сделать ветку на форуме "специально для гиков" ) Функционал идентичный. Разделение на темы нужно чтобы читать только то что инетресно в данный момент. А тут придется читать все, либо мельче делить на темы. В общем пока не понимаю. Мне это напоминает веб-чаты, что то типа штуки для оперативного обмена информацией и трепа. Накапливать тут знания имхо неудобно.

У вебчатов были удобные клиенты и распределённость? Или работа в оффлайне?

Паранормач, будем говорить сегодня о якутских зомби. Да-да, в якутских верованиях даже им местечко нашлось, причём зомби в Якутии даже бывают двух видов — юёр и деретник. В местных жёлтых газетках время от времени (особенно во время святок) появляются статейки типа «Юёр — якутский зомби!!!11», поэтому первый вид намного более известен, хотя под описание классического америкосовского зомби больше подходит деретник.

Итак, юёр — это по сути не живой мертвец, а неупокоенный дух мертвеца. Считается, что на каком-то этапе после смерти человека спрашивают: «Ну как, отправишься дальше, или хочешь в срединном мире ещё потусоваться?». 99% соглашаются уходить, но некоторые особо горящие желанием не покидать этот мир личности отвечают отрицательно. Тогда с них сдирают всю кожу с лица (не спрашивайте, как это с духа можно кожу содрать — я ХЗ), разворачивают голову на 180 градусов и отправляют обратно на Землю-матушку. Кстати, в случае с самоубийцами такой фокус могут проделать и не спрашивая, ибо нехуй (к самоубийцам у якутской религии вообще отношение крайне отрицательное). Там этот изуродованный дух ютится по всяким абаддонам недалеко от места своей смерти. Света он боится, ему постоянно холодно и вообще хреново, и очень скоро он начинает жалеть о своём выборе и озлобляться. Как только градус его злости дойдёт до такой точки, что готов будет набрасываться на любого несчастного путника, пришедшего в обиталище, то всё — юёр готов. Но на зомби из фильмов он всё же не слишком похож, скорее это вполне обычный абасы — правда, юёру приписывают способность иногда чисто физически мочить человека, что с рядовыми злым духами нечасто бывает. Помните пасту про святки и балаган? Вполне возможно, что страшего брата там выпилил именно юёр, обстоятельства, по крайней мере, подходят.

Юёр не вечен. По прошествии довольно длительного времени (не меньше нескольких десятилетий, а то и веков) он как бы «рассеивается», теряет силу и всё-таки покидает планетку. Что происходит с заблудшей душой в дальнейшем, не совсем понятно — мифология в этом вопросе даёт невнятные ответы.

Деретник — это совсем другое. Это реально оживший труп, одержимый злыми духами. Деретником после смерти может стать злой шаман, который завещал своё тело всяким демонам на использование, некоторые самоубийцы и простые люди, пожранные особо мощными абасы. Деретники очень похожи на американских зомби: не имеют ничего общего со своей прижизненной личностью, разлагаются на ходу, часто не могут внятно говорить, двигаются судорожно и дёргано, нечеловечески сильные и быстрые, малочувствительны к увечьям и горят желанием убивать и жрать. Если человек становится деретником, то это обычно происходит в течение суток после смерти, если не успеть похоронить его по особым правилам. Если же этого не сделано, то, как говорится, держитесь, суки. Дальше запилю одну популярную на местах пасту про деретника.

Итак, два друга-охотника находились в глубокой тайге в малознакомой местности и немного заблудились. Тем временем наступил вечер. Было лето, поэтому ночью было не очень темно, и они решили не ложиться спать, а попытаться всё-таки выйти на дорогу. К полуночи забрели в какую-то особо глухую чащу. Один из охотников был из тех, кто «особо чувствителен» ко всякой херне, и он сказал, что надо бы поскорее убираться из этого места, что-то тут не так. Но не успели они и развернуться, как из-за дерева выскочил какой-то волосатый НЁХ, похожий на человека, и набросился на охотников. Прежде чем те пришли в себя, он повалил одного охотника (того самого экстрасенса) на землю и сильно покусал в плечо. Меж тем второй охотник опомнился и ёбнул существо палкой по голове, потом, когда тот отскочил, выстрелил почти в упор из дробовика. НЁХ завизжал и будто бы испарился в воздухе.

Охотник бросился к раненому другу, но тот закричал ему: «Не подходи!». Потом объяснил, что он чувствует, что всё равно помирает, и что после своей смерти наверняка станет деретником — мол, залезли мы в гнездо такой нечисти, что его уже не одолеешь. Друг попытался запротестовать, типа, я тебя как-нибудь выведу на дорогу, поймаем машину, поедем в больницу, но тот сказал: «Ничего не выйдет. Я уже мертвец. Теперь главное, чтобы после смерти со мной не было ничего непотребного». При этом он стал бледнеть на глазах, глаза выступили из орбит, вены вздулись — в общем, хреново человеку. Он сказал другу, чтобы после его смерти тот тут же отрезал ему голову и похоронил тело не отходя от места на достаточной глубине без всякого гроба и креста, причём животом вниз, а ноги развести и между ними положить отрезанную голову лицом вниз, затолкав в рот землю, самому убежать как можно быстрее и дальше. Друг охуел — спрашивает, ты ёбнулся, что ли, а тот — это древний обычай похорон для человека, который должен стать деретником. Если так похоронить, то деретник не сможет восстать. Пока говорили, ему становилось всё хуже, и в итоге изо рта пошла кровавая пена, и он умер.

И вот стоит второй охотник над телом друга в ночной полутьме в лесу и думает, что делать. И всё-таки рука у него не поднялась с телом друга так поступать — просто выкопал могилку, положил туда тело лицом вниз, закопал, на дерево повесил всякие ткани, чтобы потом хоть как-то можно было найти, и отправился искать дорогу, к тому же боясь, что тот самый НЁХ в любой момент выскочит из леса. Идёт час, два, три, уже и рассвет близко. И вдруг слышит, где-то за спиной далеко в лесу ветки под чьими-то ногами трещат. Ну он сразу насторожился, снял ружьё с плеча, ускорил шаг. Но звук быстро направляется аккурат к нему, как будто точно знает, где он. Охотник отложил кирпичей, развернулся и приготовился достойно встретить, кто бы это ни был. Звуки всё ближе, и наконец из кустов выпрыгивает покойный друг — весь в земле, волосы растрепаны, уже трупными пятнами покрыт, глаза не двигаются, одежда висит лохмотьями, а ещё изо рта и ушей свисают какие-то трубочки — то ли вены какие, то ли сопли, или ещё какая хуйня. Как деретник увидел его, сразу кинулся вперёд, как волк — рычит, дёргается, клацает зубами. Охотник выстрелил в него, промазал, между тем тот добрался до него и одним движением руки на добрые пять метров отбросил. Охотник, к счастью, ружья не выпустил, выстрелил снова и на этот раз разнёс мертвецу всю башку. Но даже это деретника — не остановило — почти безголовый труп продолжал бегать за ним, размахивая руками, каким-то образом безошибочно определяя его местонахождение. «Успокоился» только после нескольких попаданий картечью в грудь и конечности. Когда деретник упал, охотник быстро вырыл новую могилу, отрезал то, что осталось от головы и на этот раз похоронил точно так, как его раньше просил друг. Как закончил, сразу съебался. На этот раз никто его догонять не стал. Вскоре он вышел на дорогу.

Кстати, к этой истории обычно добавляют, что к нему позже во сне являлся этот друг и, с одной стороны, благодарил, что тот всё-таки сделал в итоге всё как следует, а с другой, упрекал, что он с самого начала сразу так не сделал — мол, из-за этого инцидента «там» у него ещё куча серьёзных проблем будет.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Суп, паранормач. Якут-кун снова на связи. Буду продолжать пилить крипипасты из фольклора моей малой родины.

Кажется, в предыдущем треде я упоминал о духе-покровителе охоты, который именуется Баянай. Из пантеона якутских природных духов это один из самых почитаемых, почти наравне с покровителем коневодства, которого зовут Джесегей (кони у якутов весьма сакральные животные, почти как коровы в Индии), и лишь на пару очков пониже, чем дух огня Хатан Тэмиэрийэ (этот вообще почитается почти наравне с высшими божествами). Баянай, ясен пень, обитает в лесах, в которых недостатка в Якутии нет. Считается, что у него имеется реестр всех охотников в якутских краях, и он может по своему усмотрению облагодетельствовать или, наоборот, обездолить любого, кто с длинностволом выбрался в леса. То есть если ты ведёшь себя по местным правилам, не оскорбляешь духов, не алчный дохуя, ну и, конечно, подкован в охотничьем деле - можешь рассчитывать на покровительство Баяная, и дичь сама будет валить в твои руки. Лично являться перед жалкими людишками дух не любит, а если кто его иногда увидит IRL, то это к великой удаче. Спрашиваете, где же тут кирпичи откладывать?.. А были случаи.

Вот, например, легенда. Пошла группа охотников в очередные дремучие ебеня дичи настрелять. Основательный такой поход, состоящий в основном из седомудых старцев и профи-охотников. Расположились у какой-то безымянной речки, разбили лагерь, ну и начали охотиться. Только вот дичь им как-то вообще не попадалась. Вроде зверья в лесах много, тут и там мелькают, и мужики не нубы в своём деле - не везёт, ёпт, и всё тут. И на третий день самому молодому-зелёному парню из группы, которому недавно едва восемнадцать лет исполнилось, приснился сон: будто, пока они все спали в своём временном бараке, из речки вынырнула роскошная вся такая женщина и, какая есть, мокрая, в облегающей одежде подошла прямо к его кровати и стала ему улыбаться. Парень тоже ей улыбается, всё ок, но потом женщина недовольно покосилась на храпящих кругом старперов и ушла в лес. Парень проснулся, нихуя не понял и заснул дальше.

На следующую ночь опять во сне явилась та же тян. На этот раз она стала его обнимать-целовать, но когда парень хотел её к себе привлечь, как-то ускользала всё время и говорила, что, мол, "не время". Так и в последующие ночи не давала себя ебти, а между тем охотничий фейл продолжался, у группы уже пошла тоска во все поля. Стали поговаривать, мол, не стоит ли вернуться обратно и сменить местность. Парню лично похуй, он-то нуб в этих делах, что скажут, то и сделает. Только вот женщина из влажных снов не выходит из головы - думает он, как было бы классно с ней замутить. Няшка же!

И вот в очередную ночь женщина всё-таки раскололась. Мне, говорит, твоё общество по кайфу, да вот только наличие кругом кучи старых хрычей всё портит. Она заговорщицки улыбнулась парню и шепчет: через три дня твои старики съебутся отсюдова, ну а ты, мил человек, останься, вот тогда у нас всё и получится как надо. Парень проснулся и впал в уныние. Ходит с ружьём по лесу, как во сне, мучается внутренними раздорами. Что делать? С одной стороны, вроде сон, хуета. С другой стороны, женщина явно неспроста снится каждую ночь, и настолько она тёплая и ламповая, что парню кажется, что без неё у него жизнь ну никак не заладится. Но, опять же, хуй её знает, кто она - вдруг хтоническая НЁХ какая-нибудь прикидывается няшкой и заманивает его в ловушку, чтобы сожрать (см. одну из паст в предыдущем треде)... В общем, ангст и бугурт у парня.

Третий день настал, и старики общим консилиумом пришли к выводу, что не фартануло им тут на этот раз, пора уебывать домой. Стали собираться. Только наш герой не собирается - сидит себе, уставясь в одну точку, ничего не говорит. Они ему - чувак, ты что, рехнулся, решил остаться один в дремучем лесу? Он молчит. Стали расспрашивать, в чём дело. Молчит. В уме только женщина, но в то же время боязно ему. Старики с ним долго возились, но ничего не добились. Решили, что парень тронулся головой, и все накинулись на него, связали по рукам и ногам. Парень не стал протестовать. Так и увезли его в связанном виде домой.

А дома отец парню устроил разнос. Дед твой, говорит, великим охотником был, да и я сам имел отличные задатки, да только в городе родился, так что пошёл по иной стезе. Мол, это тебя сам Баянай приметил, это была его уловка, чтобы сделать Настоящим Якутским Охотником, он хотел, чтобы ты остался в лесу. Коли остался бы, то было бы ему счастье - дичь стала бы сама его преследовать, протяни руку да возьми. Но только не хватило отпрыску мужества, чтобы самому избрать себе путь и встретиться с духом охоты лицом к лицу. "Так и останешься лохом на всю свою жизнь", - заключил отец. Так и вышло. Парень жил долго и, в принципе, нормально, да только не имел счастья в жизни: чувствовал он, что для иного был рождён, но когда ходил в лес, не мог и самого паршивого зайца подстрелить. Всё зверьё съебывалось за пять километров от него, задетектив его каким-то образом. Вот так обиделся на него Баянай.

Такое стори, посоны. Потом буду ещё кидать, коли интересно.

Вообще, если говорить о шаманах, то это отдельная очень интересная тема. В дореволюционные времена шаманов в Якутии было довольно много - чуть ли не в каждом селе был свой шаман, потом, с приходом коммунистов к власти и связанным с этим форсингом атеизма и выпиливанием непролетарских элементов, поголовье шаманов сильно снизилось. Но всё-таки и по сей день есть почитаемые старцы, к которым со всех концов республики приезжают просить совета или лечиться, если медицина бессильна.

У якутских шаманов по "уровню силы" три касты - мелкий, средний и великий (зависит только от генетического фактора и врождённой способности, великих шаманов было очень мало, и каждый из них мог напрямую достучаться до высшего божества якутской религии - Юрюнг Аар Тойон). Также шаманы подразделяются на хищных ("чёрных") шаманов и не хищных ("белых"). Вообще, между ними особой разницы нет - просто хищный шаман не гнушается использовать свои скиллы против жалких людишек, потому его все ссут. Но обычно шаманы не стремились убивать простых людей, разве что только особо лютых врагов. Зато вот между собой конкурировали будь здоров. Великие шаманы всю жизнь вели войны между собой, насылая друг на друга проклятия и порчи, и не расслаблялись поэтому ни на миг.

Кстати, интересно, но женщины-шаманки, или "удаганши" (их во всей истории раз-два и обчёлся) считались на голову превосходящими шаманов-мужчин. Как правило, если женщина становилась шаманом, то великим или хотя бы средним. Лидер рейтинга - удаганша Алысардах, которая на своём довольно молодом веку перемочила чуть ли не половину остальных великих шаманов своего времени, а другую половину пожалела разве что джаст фор лулз.

Инициация шаманов, как говорят, происходила в раннем детстве, обычно совпадая с началом периода полового созревания (или раньше). Например, инициация Девятного (Тогустаах), великого шамана из Усть-Алданского района, произошла так. Мальчику было 9 лет, и он остался днём дома один, родители куда-то ушли. Он сидел в балагане и играл на полу, когда во дворе вдруг послышался топот целой армии коней. Мальчик, естественно, заочковал и спрятался под кровать. Кони остановились, потом послышались чьи-то тяжёлые шаги, идущие от коновязи в сторону балагана, причём не к входной двери, а напрямую в сторону стены, возле которой под кроватью лежал мальчик. У стены шаги затихли, и чей-то голос зычно произнёс прямо над мальчиком: "Вот где ты! Наконец-то девятилетние поиски окончены!". И вслед за тем мальчик сразу потерял сознание. Предки, вернувшись домой, нашли ребёнка лежащим в бреду и горячке на полу. Как водится, послали за лекарем и шаманом. Шаман, осмотрев мальчика, запретил его трогать - пусть валяется, только кормить не забывайте. Мол, душа паренька покинула тело и находится далеко в междудмирье на обряде инициации шамана...

Насчёт этого "междумирья". Чаще всего говорится, что дух-посланник доставляет душу избранника на одно из священных мест Якутии, и там начинается лютый пиздец, называемый "расчленением" (уже по одному названию понятно, что ничего приятного для терпилы в этом нет). Попытаюсь пересказать, как я запомнил, воспоминания одного среднего шамана, которые я читал в детстве:

"В тот день шла гроза, и я побежал в луг, чтобы найти корову с телёнком и загнать их в хлев... Загоняя скот обратно по лугу, я увидел во вспышках молний, как посреди луга появилось огромное дерево, на вершине которого сидела странная птица, неотрывно глядящая на меня.. От её тяжёлого взора мне стало плохо, и я словно куда-то провалился... (ОП: кстати, де-факто паренька нашли только следующим утром на опушке леса голым, залезшим на какое-то дерево и дрожащим всем телом. После этого его привезли домой, он валялся без сознания три месяца, лишь открывал рот во время кормежки. Поэтому субъективные события, описанные ниже, происходили именно во время этого трехмесячного беспамятства).

Очнулся я на вершине громадной горы, нависающей над широкой рекой с очень бурным потоком (ОП: судя по описанию, это безымянная священная гора на устье реки Лены - место, где, по их воспоминаниям, проходил обряд инициации многих якутских шаманов; кстати, интересно, что точное местоположение этой горы неизвестно, если это вообще реальный географический объект). Я некоторое время лежал, глядя на бескрайнее небо надо мной, не в силах шевельнуться. Потом ко мне вразвалочку подошёл гигантский человек с медвежьей головой с пикой и большим топором. Первым делом он вонзил свою пику на землю рядом со мной, а потом своим топором отрубил мне голову. Больно не было. После этого он насадил на пику мою голову так, чтобы я мог видеть, что он делает с моим поникшим телом. Он методично расчленял моё тело на мелкие куски плоти в течение нескольких часов, а потом, когда он закончил, на гору с небес приземлились три существа, напоминающие больших птиц с человеческими лицами. Они стали сортировать куски моей плоти по нескольким кучам, споря о чём-то между собой. Между делом они поругали медведеголового за то, что во время расчленения он умудрился потерять где-то один палец с моего тела. Потом они улетели, и я увидел на небе летящую с севера тучу металлического цвета. С тучи на гору спикировала орда демонических существ, которые тут же принялись пожирать мою плоть с левой кучи, явно наслаждаясь процессом. Что странно, после пожирания они тут же изрыгали плоть обратно или даже не глотали, а лишь облизывали. Потом они улетели, и с запада прилетела медная туча, оттуда спустились другие человекоподобные существа, подошли к центральной куче, и всё повторилось... Потом прилетела серая туча с юга, появились хихикающие бледные твари и стали жрать правую кучу плоти...

Наконец, когда все ушли, появились вновь птицеподобные и стали складывать моё тело вновь из кусочков, скрепляя их между собой собственной обильной слюной. Я со своей пики с удивлением смотрел, как срастается мясо, мышцы и кости. Этот процесс длился довольно долго... В конце концов медведеголовый сдёрнул мою голову с пики и положил на шею моего тела, и один из птицеподобных искусно облизал шею по кругу, и моя голова срослась с телом... Я упал, не удержавшись на ногах, и напоследок услышал, как они надо мной торжественно провозгласили: "Теперь ты свободен! Поднимись, созданный по высшему велению помазанный Севером средний шаман!". Вслед за этим я немедленно снова потерял сознание и очнулся у себя на кровати. Мне сказали, что прошло уже три месяца с тех пор, как я заболел...".

Переживания этого шамана надо понимать так, что его астральное тело расщепили на отдельные частицы и повязали их с духами-покровителями Севера, Запада и Юга, которые специально прибывали (а так как сама инициация происходила на священном месте Севера, то он стал шаманом, помазанным Севером). Считается, что дух, присутствовавший на инициации шамана и лакомившийся его телом, отныне будет положительно к нему настроен и будет слушаться его просьб. По этой же причине инициация великого шамана длится дольше, тело расчленяется на более мелкие куски, и "гостей", желающий его пожрать, бывает больше...

Потом ещё про шаманов накидаю инфы и паст, а пока устал.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Есть много легенд о вышеупомянутой удаганше Алысардах - в основном про то, как она выпиливала враждующих с ней шаманов и про то, какие лулзы она ловила, обламывая всяких скептиков, которые во всеуслышанье объявляли, что не верят в её силу. Расскажу по одной характерной пасте из каждой категории. Кстати, по описанию современников, выглядела она как самая обычная тян - не выдалась ни ростом, ни какими-то демоническими особенностями внешности. Наоборот, по телосложению и чертам лица она казалась очень хрупкой и беспомощной. Многие упоминают, что в "обычное" время (не во время транса) её часто принимали за обыкновенную молодую и привлекательную девушку.

Первая история про то, как Алысардах убила шамана из соседнего района, которого звали Олесь (ничего общего с Белоруссией - просто случайное созвучие). Конфликт между шаманами протекал вяло, пока Алысардах из-за чего-то однажды не обиделась сильно на Олеся и обещала в течение лета выжить его из этого света. Олесь, услышав это, занял оборонительную позицию и всё лето очень редко вылезал из своего балагана и постоянно проводил какие-то свои обряды, чтобы защитить себя. Но всё же иногда он позволял себе расслабиться и как-то жарким июльским днём отправился вместе с родственниками в соседний алас (поляну), чтобы покосить сена и искупаться.

После обеда, плескаясь в озере во время очередного перекура, Олесь заметил на западной кромке неба странное одинокое облачко цвета ржавчины. Тут же над аласом, панически каркая, пролетел чёрный ворон. Шаман изменился в лице. Заявив всем присутствующим, что ворон был его зверем-покровителем и он сказал ему, что Алысардах двинулась в путь по его душу, он срочно покинул поляну и направился в свой балаган. Пока он дошёл до своего дома, облачко, всё ширясь и чернея, почти настигло его. Люди, которые попались на пути облака, рассказывали, что от него шёл проливной дождь и кружили очень сильные вихри, причём площадь, которую покрывало облако, непрерывно менялась. Олесь заперся в своём балагане, заткнул все окна заранее приготовленными им заколдованными "клапанами", а сам, одевшись в свою шаманскую одежду и взяв бубен, спустился в погреб под балаганом. Облако настигло его жилища, и от него спустился громадный чёрный вихрь, который видели люди с отдалённого края поляны (нечто вроде торнадо). Вихрь некоторое время кружил вокруг балагана, разнося в клочья все вещи во дворе, включая коновязь, словно не зная, как подступиться к балагану. Но потом вихрь перескочил на сам балаган и проник внутрь строения через дымоход, который злосчастный Олесь забыл прикрыть. Из балагана весь вечер доносились ужасные громкие шумы и крики, облако время от времени метало громы и молнии. Ближе к вечеру оно вновь тронулось с места и направилось обратно на запад, постепенно развеиваясь.

Люди боялись несколько дней подходить к балагану Олеся. Наконец, они поняли, что он не выйдет, и набрались храбрости войти. В балагане был страшный беспорядок - все вещи буквально разнесло в клочья. Шаман лежал, скрючившись в углу погреба, прижимая к груди свой бубен. Лицо его представляло собой сплошное кровавое месиво.

А Алысардах, которая в этих событий плясала в трансе в своём доме, приходя в себя, высказала сожаление, что во время похода мимоходом случайно убила двух мелких шаманов из того же района, которые "подвернулись под удар". И действительно, эти шаманы в тот же вечер оба сильно заболели и скончались в течение двух-трёх дней.

Вторая история скорее юмористическая, чем криповая, но показывает, что удаганше не чуждо было ловить лулзы. Как-то в село, где жила удаганша, из города проездом были какие-то чины (напоминаю, время было ещё царское), два человека. Услышав, что тут живёт "шаманка", они не особо поверили, но всё-таки заявились к ней с визитом, чтобы взглянуть. Увидев вместо грозной старухи молодую тян, они почувствовали себя вольготнее и стали вести себя довольно развязно: поели, попили, стали обсуждать её между собой вслух, а в конце концов в ультимативной форме потребовали, чтобы Алысардах показала им "фокус-покус". Та скромно согласилась и стала изображать транс. Мужчины смотрели на неё пять минут, десять, полчаса - им надоело это, и они, выругавшись, встали и пошли прочь. Но как только открыли дверь балагана, снаружи в дом хлынула толща воды, будто балаган был под водой. Мужчины моментально промокли насквозь, барахтаясь в ледяной воде, в которой плавали рыбы. А Алысардах только смеялась над ними. Они почувствовали, что этак они скоро утонут, и слёзно попросили её закончить представление. Она милостиво согласилась и велела мужчинам поймать по одной рыбе из воды. С трудом, но им это удалось. Вода меж тем всё прибывала. "Ну а теперь, если хотите прекратить это, - сказала удаганша, - сжимайте эти пойманные рыбы двумя руками изо всех сил!". Мужчины стали сжимать, а она кричала: "Сильнее! Сильнее!". От напряжения у мужиков аж вздулись вены на висках, а Алысардах, глядя на них, покатывалась со смеху. И вдруг... чуваки опомнились, и оказалось, что стоят в балагене перед целой толпой местных зрителей со спущенными штанами и, пыхтя, сжимают хуи друг другу. Народ, естественно, весь лежит от смеха. Мужчины бурно покраснели и бросились вон из балагана и больше к Алысардах не возвращались.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Интересная шняга: якутские шаманы во все времена с удивительным единодушием признавали, что они дружно сосут перед тунгусскими шаманами, обитающими на северных районах Якутии. Даже великие шаманы побаивались туда соваться - мол, даже не особо сильный шаман-тунгус одной левой уделает наших выскочек. Есть легенда об одном из якутских великих шаманов (имя запамятовал), который ни с того ни с сего однажды ночью погрузился в летаргический сон и так провалялся три года. Потом очнулся, как ни в чём не бывало, и рассказал, что той ночью три года назад от нехуй делать он решил повидать свет, вселился в своего материнского зверя - орла и пошёл скитаться по просторам. Залетел он таким образом куда-то на север, и тут видит - летит на него охуенных размеров филин. Поймал орла, как мышонка, отнёс в своё гнездо и там, навалившись всем телом на него, держал три года, причём, как водится, срал и ссал прямо на него. И лишь через три года орлу удалось улучить момент, когда филин отвлёкся, и дух якутского шамана, наконец, смог съебаться. Как потом он сказал, филин был ОДНИМ ИЗ материнских зверей некого тунгусского шамана (т. е. если у якутских шаманов зверь один, то у тунгусских шаманов таковых могло быть хоть стопицот). Такие дела.

Вот ещё паста про встречу якутского и тунгусского шамана. Заехал как-то один средний якутский шаман в северные края. Стояла зима, он ехал по лесам и долам на телеге, в которую был запряжен бык. Вёз он с собой, помимо прочего, в мешках большие куски говяжьего мяса, которыми ему расплатились в очередной деревушке за то, что он вылечил какого-то больного. И вот где-то в середине дороги он пришёл в заснеженную поляну-алас, где стоял маленький ветхий балаган. Сразу видно - живёт тут бедный человек. А у нашего героя, который мнил себя волшебником высшей категории, было ЧСВ овер 9000. Вваливается, значит, внутрь, а там старик и старуха. Ну они им всё на пальцах объяснил - я типа шаман, который по своим архиважным делам куда-то едет, так что, милые люди, угощайте и вообще относитесь хорошо. Старик и старуха засуетились, сделали ему скудный, но вполне сносный ужин, и шаман, довольный, уснул.

Наутро встал, позавтракал и поехал дальше, даже словом не перекинувшись с хозяевами. Ехал весь день и вечером охуел - дорога привела его в тот же алас, откуда он утром выехал. Тот же балаган, те же старик со старухой... Шаман отложил кирпичей, проведал по своим каналам, что за хуйня творится, но так ничего и не понял. Что поделать - зашёл в балаган, сказал, что телега сломалась, и потому он потратил весь день на ремонт и решил заночевать у хозяев ещё раз. Старик и старуха отреагировали спокойно. Опять скудный ужин, то-сё. Шаман долго ворочался в постели в тревожных мыслях, но всё же уснул.

Утром опять уехал. День выдался ненастный, дорогу почти замело снегом, но бык упорно полз вперёд. Вечером впереди в аласе замелькал огонёк из печной трубы балагана. Естественно, того самого.

Тут уж шаман прочухал, что нечисто дело - попался он в ловушку более сильного колдуна. Но кого? Он по-прежнему не ощущал поблизости присутствия другого шамана. Пришлось войти в третий раз в один и тот же балаган на ночёвку. На этот раз он даже оправдаться не пытался - просто зашёл и ничего не сказал. Старик со старухой только переглянулись, потом старуха как бы между намекнула, что есть-то на ужин нечего - шаман за предыдущие дни всё съел. Мол, может, сегодня у дорогого гостя самого найдётся угощение для них?.. На то наш герой, думая о своих кусках говядины на телеге, только буркнул - не намеревался он делиться своей едой с простыми хуями.

Тогда поднялся старик, заявив: "Ну, негоже оставлять нашего гостя голодным, придётся тогда своё мясо сварить". Шаман в непонятках смотрел, как старуха принесла старику острый топор, а тот сел на пол, оголил себе правую ногу, потом взял топор и - ррраз себе по бедру!.. Кровища, торчащая кость, шаман в ахуе, а старик со старухой знай себе деловито продолжают рубить тому ногу. Отделили ногу, потом старик поднялся на одной ноге и стал разделять ногу на кусочки. Потом отдал сие добро старухе и велел ей приготовить суп. Та взяла мясо и ушла в сторону печи заниматься кулинарией.

Ну, тут уж приезжий шаман догадался, кто его троллил все эти три дня. Упав перед одноногим стариком на колени, он взмолился, чтобы тот его простил - мол, не знал, кто ты, не убивай, отпусти, признаю свою глупость. Старик, обвернув культю тканью, сел на свой стул и молчал. Шаман убивался всё больше, вымаливая прощение. Посулил ему всё добро, что он с собой вёз, и быка с телегой в придачу. Между тем суп был готов, и старуха призвала всех ужинать. Старик жестом велел шаману сесть за стол. Пришлось ему вместе с ними сидеть и жрать эту жуткую похлебку. Впрочем, суп был вполне себе вкусный, без всякого там мерзкого привкуса. Так и легли спать. Шаман, естественно, всю ночь не спал, но съебаться не пытался - знал, что ничего не выйдет.

Утром старик, наконец, разомкнул уста (кстати, нога его утром "приросла" обратно и выглядела целехонькой). Он разрешил гостю убираться вон из его дома, оставив все свои вещи и быка. Шаман молча с громадным облегчением выскочил из балагана. Прежде чем пойти по дороге, он посмотрел на свою телегу и увидел, что один из мешков с мясом открыт, и оттуда пропал приличный кусок доброй говядины - как раз такой, чтобы хватило на хороший суп...

Весь день он топал на своих двоих по снегу и в итоге добрался до какого-то аласа, где жила большая семья. Они-то ему и рассказали, что по пути к ним живёт шаман тунгусских кровей со своей женой.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Ух ёпт, спасибо, что бампанули, аноны, а то я уже и забыл, что создавал такой тред.

Касательно шаманов и прочее-прочее - устрою небольшой перерывчик, потом как-нить ещё основательно распишу, что ещё знаю о них и сдобрю пастами. Пока не чувствую себя достаточно собранным, чтобы сочинять очередную простыню текста.

А пока маленькая крипипаста, тоже из классики местного фольклора. В тех или иных вариациях я слышал/читал её овердохуя.

У одно сельской семьи не стоял скот - либо коровы никак не могли забеременеть ("кулуннаабыт"), либо разрождались мёртвыми телятами ("торбостообут"). Если и рождался нормальный телёнок, он бывал пздц хиленьким и помирал максимум через неделю после рождения. В таких случаях местный фольклор задвигает две возможные причины: а) либо просто не фартит семье - духи скота им не покровительствуют, мб из-за каких-то былых или настоящих косяков; б) либо в их хлеве поселился "пожиратель телят" ("торбуйах абасыта"), мелкий злой дух, который питается как раз духами личинок скота, поэтому они и не могут выжить. Конечно, проблема имеется, но не такого масштаба, чтобы посыпать себе голову пеплом, тем более происходили события крипипасты не в древнее глухое время, а где-то в 60-е - 70-е годы XX века. Мрёт скот, это печально, но что поделаешь.

Но вот как-то вернулась женщина домой днём (а у них был ребёнок где-то пяти лет, который днём сидел дома, пока родители работали) и обнаружил своё дитя в хлеву играющим какими-то деревяшками. Причём ещё до того, как зайти в хлев, она явно расслышала, что ребёнок с кем-то разговаривает внутри - чётко выделялись два голоса. Устроила сыну допрос и узнала, что с некоторых пор у него появился "друг" - некий лохматый невзрачный паренёк, одетый весь в одежду из шкур. Обитал новый друг всегда только внутри хлева - выходил откуда-то из тёмного угла. Они часто вместе играли, причём лохматый паренёк был не промах и ловил профит с этого знакомства, подговаривая ребёнка тайком носить ему еду со своего стола. И настаивал, чтобы мальчик про него никому не говорил, особенно родителям - "иначе я больше с тобой играть не буду".

Женщина повысирала стройматериалов, рассказала вечером обо всём мужу. Семейный консилиум поставил диагноз - "пожиратель телят". Но что с ним поделаешь? Глава семьи посовещался со "знающими" личностями в селе и однажды утром дал своему сыну острый стальной якутский нож. "Спрячь в брюках, - сказал он. - Сделай вид, что всё нормально. Когда этот новый знакомый вновь подойдёт к тебе, въеби в щщи ударь его ножом в живот со всей силы!". Суровый якутский малыш без всяких эмо-страданий согласился замочить своего другана.

Наутро ребёнок вновь попёрся в хлев с большой порцией всякой вкусной еды. Уселся с центре хлева и начал играть один. На этот раз "друг" долго не появлялся, а когда, наконец, выглянул из своего угла, то был явно насторожен. "Я чувствую волнение в Силе" "Что-то не так", - подозрительно говорил он, на что малыш ответил: "Не гони, всё норм, давай иди сюда, я ништяковую еду принёс, поиграем". Поломавшись, парень в шкурах всё-таки подошёл к нему и начал уплетать лепёшку. Тут-то малыш и улучил момент, когда он отвлёкся, вытащил нож из-под штанины и уебал его острым лезвием прямо в живот.

Хлев наполнился пронзительным визгом, и ребёнок потерял сознание. Когда пришёл в себя, то увидел, что он лежит один в хлеву, рядом валяется недоеденная лепёшка, а нож всё ещё у него в руке, причём лезвие было запачкано очень тёмной и густой, почти чёрной кровью. От "другана" и след простыл.

Больше "друг" в шкурах не появлялся, а скот наконец начал нормально рожать. А паренёк вырос и стал альфачом. Хэппи-энд.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Как я писал раньше, при советской власти шаманов стали пидорить, поэтому их стало мало. Но это вовсе не означает, что они все выродились или что раньше все они были шарлатанами — просто ушли в подполье, стали скрывать свои способности, подавлять проявления своей силы и так далее. Кину две мини-пасты с шаманами в советские времена.

Первый случай имел место быть в сталинские времена. В небольшой деревне центрального района (кажется, Намского) жил один человек, который втихаря предоставлял местным «услуги шамана». Народ говаривал, что если бы он специально не ныкался, то в прежние времена мог бы стать большим шаманом. В конце концов, когда аж люди из других районов стали приезжать к этому человеку, НКВД решило взять за жабры «распространителя мракобесия». Приехали, значит, специально по его душу, ворвались в дом, навели шороху, арестовали. Повезли в Якутск на лошадях. Путь был неблизкий, ехали долго, пока не стемнело. А как стемнело, один из конвоиров внезапно обратил внимание, что лошадь шамана идёт без всадника. Деться он никуда не мог — только что был тут, никто не видел, как он убегал, да и руки в наручниках — однако пропал. Подняли ор, поехали обратно, приехали в полночь в деревню — а он там спокойно спит, сытно поужинав. В общем, связали по рукам и ногам, погрузили на телегу, повезли на ночь глядя. Где-то в середине пути конвоир в очередной раз заглядывает в телегу — авотхуй, пусто. Застремались, но щито поделать — пришлось опять назад переться. Начальник энкэвэдэшников поговорил наедине с шаманом, надавил на жалость — мол, я человек подневольный, и если я не привезу тебя в город, как мне приказано, то меня самого посадят. Сжалился шаман, сам поехал с ними без всяких наручников. Доехали до города под утро и сразу отправили его в тюрьму, да только опять вышла незадача: как только шаман входил во двор, с каждым шагом он начинал распухать, а к моменту, когда он таким макаром доходил до здания тюрьмы, уже становился таким большим и бесформенным, что ни в дверь, ни в окно залазить не мог. ЧСХ, с каждым шагом обратно он снова уменьшался. Тюремщики были в полном ахуе. Увидел это вызванный большая шишка из НКВД, велел привести шамана к нему. Неизвестно, о чём они там говорили, но после этого он приказал отпустить его с миром и даже велел за счет казны отвезти его обратно в село до дома. Больше НКВД его не трогало, да и сам он старался особо не светиться умениями, хотя втихаря по-прежнему продолжал помогать людям.

Второй случай тоже примерно тогда же произошёл. Этот шаман жил в Вилюйском улусе и был вполне себе таким зажиточным крестьянином. Когда коллективизация дошла до уровня «не идёшь в колхоз — гниешь в тюрьме» и стало ясно, что всё добро у него так и так отнимут, он послал всё нахуй, передал хозяйство в колхоз, а сам ушёл хикковать в леса, где построил себе хижину и промышлял охотой. И был у него один молодой родственник, который периодически навещал его, привозил бухло и рассказывал последние новости. Шаман настоятельно рекомендовал ему приходить по утрам или днём — мол, вечером у него там «свои дела». Так он и делал, но как-то раз сильно запоздал (то ли заблудился, то ли дела задержали) и пришёл к хижине в лесу после заката. Дело было летом, в Якутии в это время белые ночи, так что всё равно было довольно светло. Зашёл гость в хижину — никого. Удивляется, куда это делся мужик на ночь глядя. Вышел обратно, прислушался — а за хижиной в лесу чьи-то голоса. Вот тут ему стало не по себе. Лес, хикка-одиночка — какой тут нахуй разговор? Немного очкуя, он всё же пошёл посмотреть. Голоса всё ближе — не меньше трёх-четырёх разных людей, причём один из них отчётливо тот самый шаман. В основном он и говорит, а остальные время от времени что-то вставляют да поддакивают. Гость стал прислушиваться. Диалог шёл примерно следующий:

ШАМАН: … и не творил зла людям, так за что мне такое наказание? Скажите, разве это справедливо?

ДРУГИЕ ГОЛОСА: Нет!

ШАМАН: Отобрали всё добро, изгнали, как ненужного старого пса, в леса — скажите, терпеть ли мне такую злую обиду?

ДРУГИЕ ГОЛОСА: Нет! Нет! Нет!

ШАМАН: И что же мне делать, чтобы восстановить мне своё доброе имя и вернуть уважение? Есть ли способ?

ДРУГИЕ ГОЛОСА: Есть!

Голоса, естественно, не клонированным хором отвечали, а по-всякому, да и не так односложно выражались, но суть не в этом. В общем, молодой человек конкретно обосрался и не стал дальше слушать, о чём там речь. Уже отходя назад, он смутно увидел, как шаман сидит на пне среди деревьев, подпирая челюсть руками, а перед ним толпятся какие-то длинные тёмные существа. Разглядывать их он не стал и дал деру.

ЧСХ, когда он утром вернулся и рассказал шаману, что он слышал вечером, тот категорически всё стал отрицать: «Да ну нах, ты ебанутый, штоле? Я же тут один, с кем я могу тут разговаривать? Пить надо меньше!». Такие дела.

История неполна тем, что я не в курсе, удалось ли потом этому шаману действительно вернуть всё своё добро. Что-то мне подсказывает, что да.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Якутские "абасы" - это не какие-нибудь телесные монстры вроде чупакабры, а нечто вроде проекций из другого мира, и давать им в щщи с разворота часто бессмысленно, и даже опасно (как, например, в той пасте про сюлюкюнов, где абасы уебал парня в старом доме в спину). Хотя в фольклоре проскальзывали отдельные рекомендации - например, что абасы можно отогнать, если кинуть в него якутским ножом левой рукой наружу от ладони, но попробуйте сами так замоорочиться. А ещё холодного оружия боятся отдельные мелкие подвиды нечисти вроде того же "пожирателя телят", о котором писал раньше, но таких мало.

С огнестрелом, кстати, дело почему-то обстоит иначе - обычно, если охотники стреляют в абасы из своего мега-дробовика, они на некоторое время аннигилируются, но, как правило, только на время. Так что в случае встречи с абасы неясного происхождения вступать с ним в битву один на один не стоит, лучше просто удалиться (но не с криками БЛЯЯЯ МЫ ВСЕ СДОХНЕМ и не бегом, могут погнаться), чем боксировать с ним в пустом доме.

И раз уж я тут распизделся, расскажу одно кулстори (не связанное с тем текстом, что я написал выше - просто в голову пришло).

Время действия - 70-е годы. Была одна якутская деревенская семья с двумя детьми. Мальчик был младше сестры на несколько лет и рос очень болезненным - постоянно хворал, а те периоды, когда был здоров, получал всякие травмы. При этом девочка говорила, что эти травмы и болячки не просто так - мол, время от времени к ним приходят какие-то "гости", которых взрослые не видят, и тогда с братиком и начинает всякое происходить. Никто ей особо не верил. Позврослев, девочка рассказала подробно о нескольких особо запомнившихся случаях.

Первый случай. Оба играли возле дома на песочнице, и вдруг девочка заметила, что возле амбара стоит и смотрит на её братика какая-то старушка в белой изорванной одежде. Она сначала не удивилась - может, к бабушке какая-то знакомая пришла? Но потом, когда эта старуха проторчала там без движения несколько минут, девочка стала подозревать неладное. И вдруг заметила, что у неё нет тени. У амбара рядом есть тень, а у неё нет. Испуганная девочка схватила братика и потащила в дом, а старуха так и осталась провожать мальчика взглядом. Тем же вечером мальчик тяжело заболел, долго поправлялся.

Второй случай. Семья обедала в доме, ели рыбу. Вдруг девочка заметила, что за окном по воздуху проплыла оторванная женская голова с длинными развевающимися волосами. Рот шевелился, будто она что-то напевала. Не успела девочка испугаться, как братик поперхнулся рыбьей костью. Дело дошло до госпитализации.

Третий случай. Взрослых дома не было, дети играли вместе. Вдруг, кинув взгляд в окно, девочка увидела, как с той стороны у окна стоит какой-то незнакомец высокого роста с очень широким и красным, как помидор, лицом и неотрывно смотрит на её брата. Она испугалась, посмотрела на брата - а тот, до этого спокойно игравший в игрушками, вдруг встал, подбежал к большой бочке с водой (дело было зимой, в деревнях в это время года обычно набирают воды в больших сосудах в доме на несколько дней вперёд), залез на стул, который стоял недалеко от бочки и - хуякс головой вниз в бочку, полную воды! Сам, естественно, выбраться не мог - был бы один, так и утоп бы. Девочка вся измучилась, вытаскивая его оттуда. Мальчик успел напиться воды, но умная девочка позвонила соседям, и те быстро откачали и отвезли злополучного парня в больницу. В который раз...

Мальчик дожил до окончания школы, но во время очередного приступа то ли гриппа, то ли чего ещё отдал концы. А девочка жила ещё долго, она-то и рассказывала о своих странных видениях.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Якут-кун на проводе. Эта произошла, по легенде, в конце XIX века, когда Якутия уже вошла в состав России и была, соответственно, разделена на всякие районы, уезды и т. д. Районами правили князья-тойоны из числа богатых якутов. Вот об одном таком князе из центрального улуса пойдёт речь.

Князь этот был охуевшим даже по меркам тех времён - захапал в своём районе всё народное добро себе, отгрохал себе невиданные в якутских селах хоромы, высасывал все соки из бедняков, устраивал суд по собственным ущербным понятиям. Однако же, дань с населения исправно собирал и отправлял в центр, так что власти им были довольны и не собирались менять на другого - чай, не демократия.

Однажды осенним вечером в дом пришёл бродячий бедняк ("кумалаан") и попросился на ужин и ночёвку - обычное явление для тех времён. Как правило, платили за эту услугу бродяги тем, что выполняли работу по хозяйству, которую поручит им хозяин. Но этот бродяга выглядел настолько хилым и оборванным, что князь, бросив на него издалека надменный взгляд, велел выгнать его нахрен из двора (что совсем не по якутским понятиям - обычно тойоны хотя бы в хлеву место уделяли таким беднякам). Так и сделали. Но потом князь заметил, что бродяга снова ошивается у крыльца и рассердился - велел его поймать и привести к нему, чтобы наказать. Бродягу приволокли, и князь спросил у него, почему он его не слушается.

- Негде ночевать, - жалобно ответил бродяга. - И есть хочется, а пойти больше некуда.

- Если я дам тебе пищу и кров, то чем ты, оборванец этакий, сможешь мне отплатить? - насмешливо спросил князь, уже раздумывая, как поиздеваться над бедняком.

- Ну... - замялся тот. - Я немного умею рассказывать олонхо.

Поясняю: олонхо - это вид устного якутского народного эпоса, длиннющее (в десятки и сотни тысяч строк) песенное эпическое сказание о борьбе сил добра и тьмы. Мастера олонхо, способные сутками напролёт безостановочно импровизировать и увлекать слушателей, сильно почитались в дореволюционной Якутии, где не было книг, телевизора и интернета. Сейчас олонхо занесено в список ЮНЕСКО как шедевр, этим местные власти гордятся так, что в каждой речи упоминают об этом.

- Да ну? - не поверил князь. - Правда? Ты? Мастер олонхо?

- Ну, людям вроде нравилось, - неуверенно ответил бродяга.

Князь, конечно, не очень поверил ему, но вечером всё равно делать было нечего, и он решил дать шанс человеку. Олонхо послушать хотелось, а если бедняк тут лапшу на уши вешает, то потом можно ему за это устроить страшную кару типа публичной порки.

- Ну, тогда оставайся, - разрешил он. - Будешь мне перед сном рассказывать олонхо, пока я не засну. И горе тебе, если твоё олонхо мне не понравится!

На том и решили. Князь опять показал себя с хреновой стороны и дал гостю в качестве места для ночлега самый дальний и холодный угол дома, где просто постелили жесткую шкуру на пол. Хотя ужин для семьи князя был сытный и много чего осталось, бродяге всё равно дали лишь крохотную порцию творога и кусочек черствого хлеба. Тот ничем не выразил своё недовольство.

Наступил вечер. В печи горел огонь, князь устроился на своей большой кровати с женой, оба накрылись одеялом и стали слушать олонхо от бродяги. На удивление князя, тот очень неплохо читал олонхо, да и сюжет был интересный и неизбитый. Время от времени издавая одобрительные возгласы, он послушал где-то полчаса, но потом ему захотелось поссать. Велев бродяге прерваться, он вышел из дома и пошёл в отхожее место. Небо было в тучах, накрапывал холодный дождь. Когда князь начал справлять нужду в темноте, вдруг что-то схватило его за плечи и оторвало от земли. Он посмотрел вверх - мать моя женщина! Огромный чёрный стервятник зажал его плечи и уносил его куда-то в небо. Князь стал брыкаться, но потом понял, что если птица его отпустит, то он разобьется, и застыл в ахуе. Летели долго - холодный воздух успел чуть ли не покрыть инеем кожу князя, - а потом стервятник сбросил князя вниз на какой-то пустырь, где горел огромный костёр, а рядом танцевали голые женщины. Когда князь поднялся, одна из женщин подошла к нему и стала совать сосок пышной груди в рот. Тот пытался отвернуться, но его как бы парализовало, и молоко полилось ему в рот, только это оказалась на поверку кровь, а не молоко. Чтобы не захлебнуться, князь стал глотать кровь. Напоив его, женщина рассмеялась и сказала ему:

- Теперь ты отведал человеческой крови и отделился от света, ты стал одним из нас!

Князь оглядел себя и охуел: его тело преобразилось, покрылось гнойниками и буграми и вообще стало походить на мертвяка. Женщина сказала ему:

- Вот, теперь ты обрёл свою истинную сущность! Не зря, не зря я отправила к тебе своего верного посланника под видом бродячего певца, чтобы он вырвал твою душу и отправил к нам в нижний мир. Теперь ты сможешь отбросить человеческие условности и творить истинное зло!

- А как? - робко поинтересовался князь.

- Мы отправим тебя обратно в срединный мир (то есть Землю), и ты сможешь там делать всё плохое, что захочешь!

С этими словами женщина щелкнула пальцами, появились какие-то полулюди-полузвери и схватили князя со всех сторон. С него содрали кожу (бедняге было пиздец как больно), сломали шею и повернули голову на 180 градусов, отрезали нос, губы, уши и сняли скальп. Потом стервятник опять унёс его, корчащегося, куда-то вверх и сбросил на безлюдной поляне. Князь понял, что он оказался в одном из аласов недалеко от своей деревни. Но свет причинял ему боль, а при виде людей у него начиналась паника, и он не мог вернуться в деревню и показываться в глаза людей. Ютился долгие месяцы по замерзшим заброшенным домам и всё больше озлоблялся на весь мир. Когда в одну какой-либо из его пустых обителей приходили люди, чтобы переночевать, по ночам он подкрадывался к ним, душил и потом пожирал их плоть. Но от этого его голод становился только мучительнее. Наконец, в один прекрасный день на поляну пришёл шаман и стал проводить обряд изгнания нечистой силы. Князь почувствовал себя так, как будто горит заживо, и вдруг увидел, что его тело действительно охватывают языки пламени, идущие изнутри. Он заорал от ужаса, понимая, что это конец, и...

... и очнулся на своей кровати. Оказывается, задремал, слушая олонхо. Жена уже спала, огонь в печи почти потух, а бродячий олонхо-мастер смотрел на него с полуулыбкой:

- Ну как, понравилось вам моё олонхо? - спросил он. - Вам достаточно? Или мне продолжать?

Очнувшись от ступора, князь тут же велел разжечь печь снова, велел приготовить большой ужин и переселить гостя в лучшую спальню, стал чуть ли не жопу лизать. Домашние смотрели на князя с удивлением - что это на него нашло?.. В общем, переночевал бродяга по-королевски, а утром князь подарил ему одного из своих лучших коней и дал солидную сумму денег. Тепло распрощавшись с ним, бродяга выехал из двора и уехал из деревни.

И лишь потом князь узнал, что недавно через его район куда-то на север по своим делам проезжал один из великих шаманов.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Возвращаясь к теме якутских шаманов. Как известно, в якутской религии мистическая сила шаманов ассоциируется с многочисленными внешними элементами. Про родительского зверя и священное место расчленения я уже говорил. Кроме этого, есть ещё и довольно мутное понятие "ойуун маhа" (шаман-дерево) - то есть обычное дерево, которое как-то связано с шаманом. Однозначно сказать, что это такое, не могу, потому что каждый источник толкает свою версию. То ли это дерево, куда шаман заключает часть своей силы, чтобы в случае чего "восстановить энергию" от него, как от бэкапа, то ли это просто дерево, где гнездится родительский зверь шамана (в том случае, если он является птицей), то ли это какая-то особая ачивка, присущая только хищным шаманам, а белые шаманы смотрят на это как на говно. В общем, ХЗ. Известно только, что обычно шаман-дерево не является каким-то особенным деревом - то есть оно не достигает ояебу каких размеров и не покрывается чёрной коростой, да и вообще располагается далеко в дремучих ебенях, а не стоит отдельно от леса. В общем, такое ощущение, что шаманы пытались своё дерево как можно лучше скрыть и сделать неприметным, а не понтоваться им перед кем бы то ни было. Такой себе чисто утилитарный артефакт. Причём считается, что шаман-дерево сохраняет мистические свойства даже после смерти самого шамана.

Кстати, не следует путать шаман-дерево и "кэрях", описанный мной в предыдущих пастах. Кэрях - это просто почитаемое дерево, посредством которого путники выражают своё уважение местным духам, т. е. он никак не связан с шаманами.

Далее будет собственно история.

Дело было в советское время, где-то в 70-е годы. Была осень, и одна семья выдвинулась в лес за ягодами (брусникой). Так как окрестные места все уже были разработаны деревенскими, наши герои решили углубиться куда подальше в лес в надежде наткнуться на плодородное место. В общем, приехали на своём "ГАЗике" в какие-то ебеня по грунтовке, вышли и стали разбредаться. Глава семейства, Алексей, тоже с вёдрами и ковшом пошёл искать ягоды. Время от времени люди перекрикивались, чтобы не потеряться. По выкрикам скоро стало понятно, что место хреновенькое в плане ягод, нужно ехать, дальше искать. Уже собираясь вернуться к машине, Алексей всё-таки решил ещё парочку шагов сделать внутрь леса. Прошёл буквально десяток метров и охуел от радости: под ногами земля просто краснела от ягод, причём не простых, а крупных, чуть ли не как сливы. Алексей присел, провёл ковшом с "когтями" пару раз по ягодным кустам, и ковш сразу стал наполовину полон. Крикнув своим, чтобы поскорее шли к нему, он стал увлечённо собирать ягоды. Ведро наполнилось до края буквально через пяток минут. Довольный хмырь сел закурить, ещё раз выкрикнув что-то типа: "Ну бля, куда вы там пропали?". Сидит, курит, радуется удаче и вдруг видит, что рядом, в самой сердцевине плодородного местечка, растёт лиственница. Ну, дерево как дерево, большое, старое, ветвистое. Заинтересовало Алексея в нём то, что на дереве было дупло, и оттуда выглядывала голова какой-то птицы. Алексей смотрит-сморит - а птица не движется. Встал, присмотрелся - а оказалось, что это не живая птица, а поделка из дерева в форме птички. Алексей ещё удивился, откуда в дремучем лесу взялась такая штука. "Ну да похуй", - подумал он и тут понял, что хочет ссать. Портить ягоды не хотелось, и он помочился на ту самую лиственницу. Потом присел на корточки и стал дальше ждать своих. Ждёт-ждёт - никто не приходит. Он опять закричал: "Ма-а-аш!" - жену зовёт. На этот раз ему ответили, причём голос был совсем близко, но понять, что говорит жена, он не смог. "Чего?" - спросил Алексей. Жена что-то опять сказала буквально из-за ближайших деревьев, но опять неразборчиво, да и не видно было её. Алексей позвал сына: "Вале-е-ера!". Не успел замолкнуть, как прямо над ухом сзади голос сына буркнул: "Да я тут, обернись". Алексей обернулся - никого, только деревянная птица вроде изменила положение и теперь смотрит прямо на него. Вот тут-то наш герой и обосрался. Забыв о ведре и ковше, он бросился бежать. Долго блуждал по лесу, едва не заблудился, но наконец услышал крики своих и вышел к ним. Сходу предъвил им, схуя ли они не отвечали на его зов. Жена, сын и дочь сказали, что никаких криков не слышали - мол, он просто в какой-то момент перестал отвечать, они уж сами забеспокоились и начали его искать. Алексей устыдился своей паники и не стал им говорить про чертовщину - просто сказал, что нашёл охуенно плодородное место. Все очень заинтересовались и пошли искать то самое сказочное место. Ходили целый час туда-сюда, только не нашли нихуя. Немного поплакали о проебанном ведре и ковше, но что поделать - поехали в другое место.

Вскоре после этого случая на Алексея напала сыпь. Красная, покрывающая всё тело от лица до пяток, вызывающая мучительный зуд. Он ходил по больницам, врачам, знахарям - всё без толку. К зиме к сыпи прибавилась общая слабость - Алексей едва мог встать с постели самостоятельно. В конце концов, по совету друзей он вызвал к себе (за неплохой гешефт, разумеется) из соседнего села человека, который слыл кем-то типа шамана. Человек приехал, осмотрел его и сказал буквально следующее: "Ты где-то нарушил линию - побывал там, где быть не следовало, сделал то, чего делать не стоило". Стал расспрашивать о том, что с ним происходило за последний год. Вот тут-то Алексей вспомнил о странном случае в лесу. И. о. шамана очень заинтересовался этим инцидентом и выдвинул предположение, что Алексей наткнулся на шаман-дерево и оскорбил его - может быть, тем, что сразу начал хапать всё добро, выросшее под ним, может быть, тем, что нассал на него, а может быть, просто само дерево попалось по дефолту злобное. "В любом случае, - сказал он, - тебе нужно поехать в то место, найти то дерево и извиниться перед ним, поднести дары". Только вот следовало Алексею это ивел-дерево одному искать: если он попрётся туда в компании, то никогда его не найдёт.

И вот в январские морозы хворающий Алексей сповадился по несколько раз в неделю ездить в далёкие ебеня и бродить там посреди зимнего леса. Беда была в том, что место он не помнил точно, да и сам факт того, что шаман-дерево может вообще уйти в астрал и стать невидимым, тоже оптимизма не прибавлял. Но Алексей не забрасывал попытки до самой весны, исходил лес у дороги вдоль и поперёк. А весной он скончался от своей странной болезни, так и не найдя то загадочное место. Шаман-дерево не явилось ему во второй раз. Не простило.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Вводная про якутскую религию. Отношение к будущим событиям и судьбе человека в ней глубоко фаталистическое. Считается, что ещё до рождения человека его судьбу то ли на шестом, то ли на седьмом из девяти высших небесных миров записывает себе в книжку одно из верховных божеств — Чыҥыс Хаан. Да-да, Чингисхан, все правильно поняли. Вообще, я в своё время охуевал от того, каких делов должен был натворить человек, чтобы через туеву хуищу лет его имя превратилось в символ верховного божества судьбы в Усть-Пердищенском по отношению к его родине племени. Потом покурил про Монгольскую империю, и в принципе всё стало ясно.

Так вот, в момент рождения человека его будущее по сути уже определено, никакой тебе свободы воли. Оттуда и весь этот богатый ассортимент заглядываний в будущее, гаданий, пророчеств, вещих снов и т. д. в якутском фольклоре — если будущее статично, значит, можно по крайней мере попытаться получить оттуда какую-то инфу. Собственно, и традиция рождественских святок поэтому так легко вписалась в местные обычаи, и перемешались там люди, кони, сюлюкюны, духи. А если говорить о судьбе человека, то ситуация такая: если тебе на небесах записали «полную судьбу» («бүтүн оҥоруу», дословно «сделанный полностью»), значит, тебе нипочём все невзгоды, страдания, повороты жизни и собственное долбоебство. Можешь хоть гвозди голой рукой в розетки вставлять, всё обойдется. А вот если у тебя «неполная судьба» («итэҕэс оҥоруу», то есть сделанный не полностью), то можешь как угодно пыжиться, тебе пизда 100%. Сдохнешь во цвете лет, будучи здоровым как конь, от какого-нибудь метеорита, который свалится аккурат тебе на темечко. Так вот сурово устроен мир.

Дальше две истории про людей с «полной судьбой».

Первая история. Происходило всё опять-таки, как в старых добрых пастах 2012—2013 годов, в дореволюционные времена. Жил в дремучем уголке Якутии мелкий князек-тойончик, бед не знал, трудящийся народ угнетал. Да вот надоела ему его старая жирная женушка, которая к тому же оказалась бесплодной, и он стал захаживать налево. Так насходил, что одна из его молодых служанок из бедной семьи (слуг богатеев в Якутии до сих пор называют «хамначчыт», дословно «наемник») родила ему младенца, мальчика. Всё это дело очень не понравилось жене князя, но не наедешь же на мужа — в патриархальной Якутии XIX века жесткий сюткинизм был не то что нормой, а обязательным элементом в семье любого достатка. С девушкой тоже ничего не сделаешь, она теперь под крышей безумного от счастья мужа (вообще, к бастардам от знати отношение в якутском обществе было намного лучше, чем в той же Европе). И задумала женщина устранить младенца. С этой целью она поехала в другой наслег к местному шаману, который считался «хищным» и мог за достойную оплату втихаря выполнять работу беспалевного киллера. Занесла женщина шаману денег и гостинцев и тонко намекнула, что хорошо было бы, если новорожденный внезапно помер (обычная ситуация в то время, никто бы ничего не заподозрил). Шаман согласился, гостинцы принял, заказчицу (да и всех домашних) спровадил от своего балагана и приступил вечером к обряду. Камлает, вызывает своих нечистых прислужников, в конце топнул ногой по земле (в балаганах того времени не было пола), земля провалилась внутрь, образовалась яма, которая быстро заполнилась водой черного цвета — мёртвой водой. Шаман взял кусок березовой коры, вселил туда дух младенца и отправил плавать по этой воде. Задача заключалась в том, чтобы шаман или его духи-приспешники кидались камнями в эту кору. Как только удастся сбить «кораблик» и погрузить его целиком в мертвую воду, младенец обречен. Набрал шаман камней, пуляет в кору — мимо. Ещё раз, прицелившись — снова в молоко. Истратил все камни, сходил за новыми, призвал помочь своих приспешников. Короче, продолжался этот энгри-бёрдовский Бенни Хилл до самого рассвета, все камни в округе пошли на дело. Ни разу не попали. Не то чтобы «кораблик» специально уворачивался, просто то зрение подводило, то руки, то ещё какая случайность. А с первыми лучами солнца вода утекла куда-то внутрь, яма заросла. Когда наведалась заказчица, сокрушенный шаман сказал ему, что младенец оказался с «полной судьбой», и нихуя с ним нельзя поделать, и предупредил женщину, чтобы она тоже больше встрять не пыталась, только себе хуже сделает. А вот гостинцы и деньги не вернул, зря всю ночь ебашил, что ли, энергию тратил.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Вторая история. С отдельных её элементов в детстве криповал, даже кошмары снились.

В конце XIX — начале XX века среди авантюристов Якутии, которых не устраивала спокойная мирная жизнь в нищете, стало популярно отправиться на золотые прииски в Бодайбо в поисках счастья. Много темных историй там происходило, состояния зарабатывались и терялись за одну ночь, много крови в тайге разлилось. Особо опасными были дороги, которые вели туда-обратно — разбойники могли поджидать путников с заработанными деньгами и золотишком за любым поворотом. И вот один такой молодой обладатель шила в жопе затосковал на приисках, захотелось домой, на Родину, батю с мамой увидеть. Плевое дело — уволился, захватил с собой деньги и отправился через тайгу в Якутск. Ничем криминальным он не занимался, честно батрачил на приисках, так что совесть его была чиста. И в какой-то момент дорога завела его в один из многочисленных таежных перевалочных пунктов — относительно безопасное место, где можно провести ночь под крышей, с замком на двери и какой-никакой охраной, обеспечиваемой хозяевами. За небольшую плату, разумеется. В общем, стандартная ситуация, да и по хозяину видно, что бывалый, надежный, и хата крепкая, с толстыми бревенчатыми стенами. Только оказалось, что мест в доме нету, всё забито, поэтому новоприбывшему гостю предложили разместиться в амбаре. Парень очень устал после дороги и особо не стал привередничать — в амбаре так в амбаре, там даже надежней, чем в доме, нет окон и засов изнутри, никто не проберется. В амбаре на такой случай уже стоял топчан, на нём хозяева разложили белье, и вскоре путник забылся крепким сном.

Приснился ему сон, будто он лежит на том же самом топчане в том же амбаре, только никак пошевелиться не может — ну, как это бывает во сне. А под топчаном какая-то возня, будто какие-то люди шепчутся и всхлипывают. Парень через силу поворачивает голову вбок и видит в тусклом свете луны, бьющем через крохотную форточку, как из-под кровати на четвереньках выползает какая-то голая женщина. Выползла, встала, обернулась к нему, и парень охуел. Женщина на лицо-то была молодая, красивая, только вот всё тело переломано и в жутких синяках и открытых ранах, горло перерезано и язык висит из гортани. Она подошла к кровати, нагнулась и поцеловала парня в губы. Поцелуй оказался ледяным, и от этого парень проснулся в холодном поту. Лежит, выдыхает, никак успокоиться не может. Решил, чтобы развеяться, сходить на улицу подышать воздухом. Подходит к двери, пытается открыть — нет, заперто на замок с той стороны. Вот тут-то парня и будто окатило ведром холодной воды. Едва коснулся внутреннего засова, и тот тут же отвалился: оказывается, только для видимости, ничего-то он и не держит. Обманка. Парень вспомнил про сон, подскочил к топчану, перетащил его на другое место, присмотрелся к полу — ба, да тут дверь входа в подпол, тщательно замаскированная. Взялся за тяжелую дверь, кое-как поднял — а там глубокий подвал, из которого веет лютым морозом. Парень вытащил из кармана брюк спички (был курильщиком), зажег одну, всмотрелся вниз и охуел повторно — глубоко внизу в морозном подвале валялись в разных позах голые человеческие тела — видимо, их тупо сбрасывали сверху. Самой верхней в куче лежала та самая женщина, которая приснилась парню, ровно с такими же ранами. Глаза были открыты. Парень отшатнулся от ямы, потушил спичку. Всё стало ясно: хозяин промышляет разбоем и некоторых гостей при деньгах приканчивает ночью в этом амбаре и забирает имущество. Даже тела никуда выносить не надо — глубокая яма и вечная мерзлота делают своё дело.

Стал лихорадочно думать, что делать. Тем временем во дворе уже раздались какие-то тихие голоса, перешептывания. Стоял самый темный час ночи, и стало ясно, и разбойники шли его убивать. Парню ничего не оставалось, кроме как быстро закрыть дверь в подвал, вернуть топчан на место, разложить свою верхнюю одежду под одеяло так, будто там спит человек, вооружиться фейковым засовом и замереть возле двери. Судя по звукам шагов, к амбару подошли четверо. Стараясь не греметь ключами, один из них открыл замок и распахнул дверь. Как только дверь открылась, двое других вбежали внутрь и начали ебашить куда попало железными ломами «человека» на топчане. Парень решил не упускать момент и выскочил из амбара, попутно хуйнув засовом по голове хозяина, который стоял у порога с ключами. Пока четвёртый с ножом, стоящий чуть в стороне, на секунду растерялся, парень уже на реактивной скорости направился к выходу из двора.

Погоня длилась четверть часа. Парень был хорошим бегуном, но и преследователи оказались физически развитыми. В конце концов, когда парень уже стал выдыхаться и разбойники наступали на пятки, возле дороги показался глубокий крутой овраг шириной в несколько метров. Перепрыгнуть казалось совершенно невозможным, но отчаявшийся парень решил воспользоваться последним шансом, сделал рывок и прыгнул. Допрыгнул еле-еле, чуть не поскользнулся у края, но удержал равновесие и побежал дальше. Первый из разбойников, который тоже решил строить из себя Нео, не долетел и с криком рухнул вниз, на дно. Второй разбойник расклад понял, остановился у оврага и прокричал вслед убегающему парню что-то вроде: «Ну, бля, пиздец какая у тебя полная судьба, пацан».

И действительно, парень потом жил долго, хотя и попадал в самые жуткие передряги — не раз пересекал тайгу, после революции воевал и за белых, и за красных, прошёл через Вторую мировую и умер глубоким стариком при Брежневе, будучи уважаемым ветераном с кучей медалей и званий.

XVIII век, глухая зимняя тайга где-то у реки Вилюй. Некий путник на коне по своим делам ехал в другое селение, но отчего-то припозднился, и стало ясно, что до заката не успеет добраться до пункта назначения. На такой случай в полянах-аласах вдоль дорог имеются пустующие балаганы — либо специально выстроенные как путевые остановки, либо когда-то бывшие жилыми, но по каким-то причинам покинутые. Недолго думая, путник направил коня в один из таких балаганов, хорошо ему знакомый. Добрался до нужного аласа уже в сумерках и уже на подходе заметил, что в окнах мерцает свет, а из трубы клубится дым и вылетают искорки. А путник только рад — одному ночевать не придётся, да и приятно прибыть в уже натопленное и подготовленное для ночлега жилище.

У коновязи-сэргэ стоял конь с телегой, причём путник при взгляде на него моментально почувствовал себя последним нищебродом: шикарный породистый скакун белоснежной масти размерами чуть ли не в два раза больше его собственной рабочей лошадки, да и телега дорогая, не из мелкой мастерской — вся расписана яркими красками, с мягкими сидениями и всем прочим, что было крайней редкостью в те времена, да ещё и в такой глуши. В общем, стало ясно, что на ночь в балагане остановился не абы кто, а какой-то тойон или богатый купец. Путник оробел, но что поделать — не в ночь же возвращаться. Слез со своего коня и попытался подвести его к коновязи, но тот стал упираться, наотрез отказываясь подойти к белому коню, который только презрительно смотрел на новоприбывших и лениво жевал сено, раскиданное под коновязью. Человек решил, что его конь тоже засмущался такой знатной компании, и отпустил его пастись по аласу, находя пропитание под снегом. Счистив снег с одежды и приводя себя как мог в порядок, он открыл дверь балагана и шагнул внутрь.

Внутри и правда было очень уютно: трещат дрова в печи, кипит бульон, на столе разложен белый хлеб и прочие яства, стоит початая бутылка вина… Вот только взгляд на того, кто являлся хозяином всего этого добра, привёл путника в шок. Это оказалась женщина — русская, высокая, дородная, с пышными длинными рыжими волосами, которые она как раз расчесывала у печи, когда зашёл гость. Возникла заминка. Гость перетаптывался у входа, не зная, что делать (на русском языке он, естественно, говорить не мог), а женщина без тени смущения или боязни с любопытством разглядывала мужчину и тоже молчала — видать, не знала якутский. Человек даже подумал о том, чтобы просто выйти и всё-таки уйти на ночь глядя, но тут женщина улыбнулась, что-то сказала на русском и жестом пригласила его разуться-раздеться и сесть за стол. Ну, раз женщина просит… Сел путник за стол, чувствуя себя как во сне. Женщина между тем закончила расчесывать волосы и тоже уселась ужинать. Она стала что-то увлеченно рассказывать, показывая то на себя, то в окно — видимо, говорила о том, кто она такая и как её угораздило сюда попасть. Мужчине оставалось только кивать и поддакивать, будто он что-то понимает. Про себя он решил, что это, скорее всего, купчиха из Иркутска, которая едет через Вилюй в Якутск по своим делам. Конечно, ехать через тайгу женщине одной с таким шикарным конём, телегой и, очевидно, деньгами было опасной затеей, но кто знает привычки этих русских… Тем временем женщина налила вина в два стакана, нарезала хлеба, ветчины, сходила за бульоном, и гость начал есть. Сначала жевал только для проформы, чувствуя себя не в своей тарелке, потом дали о себе знать усталость и то, что с утра не было ни крошки во рту. В общем, стал уминать всё, что предложено, и просить добавки, в которой отказано не было. Потом и вино ударило в голову, по телу разлилось приятное тепло, и вот мужик уже не просто поддакивает рассказу женщины, но и сам излагает ей всю историю своей семьи до пятого колена, а та заинтересованно кивает и смеётся, будто всё понимает. Огонь в печи разгорается всё ярче, в балагане уже жарко, пот катится градом по лбу, мужчина по предложению женщины снимает плотную зимнюю рубашку, после чего женщина просит с неё тоже снять верхнее платье. Бутылка с вином уже пустая, женщина откуда-то достаёт вторую, с ещё более крепким зельем, хотя при входе мужчина не замечал, чтобы где-то была ещё выпивка. В итоге — мужчина вусмерть пьян, а рыжая женщина уже откровенно намекает на любовные игры и тащит его на топчан. Не веря тому, что такая зимняя сказка приключилась именно с ним, мужчина делает своё дело и после этого впадает в глубокий пьяный сон.

Просыпается глубокой ночью от пронизывающего всё тело холода. Оказывается, он лежит в тёмном ненатопленном балагане полуголый на топчане, и конечности уже успели окоченеть. Голова всё ещё болит от винных паров. Встаёт, оглядывается, ничего не понимает: нет ни женщины, ни еды, ни вина, ничего — и не похоже, чтобы всё это тут вообще было. В балаган никто не заходил как минимум несколько месяцев. Кое-как нацепив на себя раскиданную по всему балагану одежду, путник выходит наружу и идёт за пасущимся вдалеке конём, попутно заметив, что нет под коновязью ни того красавца-скакуна, ни сена, ни лошадиных следов — снежная короста нетронута.

Под утро добирается до ближайшего села, про себя твёрдо решив никому ничего не рассказывать — если не сочтут сумасшедшим, то засмеют: ну кто поверит, что он провёл ночь со знатной русской купчихой в придорожном жилище? Только самочувствие его становится хуже и хуже, головная боль не проходит, начинается озноб, рвота, боли в теле. Едва вернувшись обратно в свою деревушку, мужчина слег и больше уже не вставал. Только перед смертью рассказал, что с ним приключилось той ночью.

Но его смерть стала только первой. В двух деревушках, где он побывал, люди тоже начали стремительно заболевать, через считанные дни болезнь расползлась по всему улусу. Смерти исчислялись сотнями, потом тысячами, вымирали целые семьи и деревни. Страшная эпидемия косила людей, как соломинок, а те, кто выжили, остались с обезображенными навечно телами. Оспа. Именно её дух, как говорили потом, явился с запада в глухой Вилюй в виде рыжей русской женщины в поисках жертв, и она получила той зимой своё сполна.

P. S. Эпидемии оспы до революции действительно периодически выкашивали значительную часть населения Якутии даже в отдалённых от торговых путей районах. Представление в якутском народе о «духе оспы» как о красивой богатой русской женщине-купчихе с рыжими волосами было довольно устойчивым. В принципе, всё понятно — оспа заносилась в Якутию через торговые пути действительно со стороны Иркутской области, первыми носителями оказывались русские, оттого и такая персонификация.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Следующая история интересна тем, что является как бы «зеркальной» версией старой пасты про невидимого демонического сожителя, которая очень популярна в Якутии (история номер восемь в первой коллекции), и фольклорной попыткой логически объяснить происходящее (насколько здесь это слово вообще применимо). Буду излагать историю на основе рассказа писателя Платона Слепцова-Ойунского «Саха абааһы буолбута», то есть «Как якут был нечистью (абасы)». Правда, читал я этот рассказ миллиард лет назад, так что что-то обязательно забуду или напутаю с элементами других крипипаст, ну да и чёрт с ним.

Начальная ситуация стандартная, как в 90% других якутских страшилок: XIX век, из пункта А в пункт Б выдвинулся молодой повеса, но из-за хронического неумения в планирование времени темнота застала его в дороге в лесу. К тому же ещё и началась настоящая буря с ветром, гнущим деревья, громом и молниями, и путнику ничего не оставалось, кроме как присесть у ствола ближайшего большого дерева, чтобы его ветви и листья хоть как-то защищали его от разбушевавшейся стихии. Не помогло: ураган был такой силы, что он всё равно мгновенно промок насквозь, а ветер принял такой неебический размах, что вскоре человек почувствовал, как его ноги отрываются от земли и он вообще перестаёт за мглой и шумом видеть, что происходит и где он. Сердце замерло, путник уже приготовился к смерти, но вскоре силы природы чуть сдали назад, и он обнаружил, что каким-то образом оказался сидящим на большом стоге сена во дворе. Поняв, что могучий ветер пронёс его из леса аж до деревни и при этом умудрился не скинуть насмерть, парень выдохнул, схватился за сердце и резво прыгнул со стога сена. Тут-то и обнаружились первые странности: во-первых, вокруг была тишь да благодать, никакой грозы и ветра, если только они не сумели умножиться в ноль за пару секунд. Но никакого беспорядка и разрушений, которые должен был бы причинить такой сильный ветер, видно не было. Во-вторых, парня не оставляло ощущение, что кругом что-то не так: и двор чем-то неуловимо не похож на те, что были в его деревне или в соседних, и звёздное небо имеет другой вид, да и вообще, обстановка так и веет чуждостью, хотя к каждому конкретному элементу вроде и не прицепишься: на вид обычный осенний вечер, простой якутский дворик семьи среднего достатка, балаган, хлев, стога сена, коровы мирно дремлют у себя в стойлах… В общем, подумал парень недолго и решил не заморачиваться ерундой, а радоваться, что жив остался. Отряхнулся, поправил прическу да и потопал в балаган, чтобы спросить у хозяев, где он находится и как отсюда попасть домой.

В балагане как раз было время ужина, за столом сидели трое: старик со старухой и молодая девушка лет двадцати — очевидно, их дочь. В тарелки был разложен горячий говяжий суп, люди ели молча, будто чем-то встревоженные. Когда парень вошёл, дверь балагана при закрытии громко скрипнула, на что все трое подозрительно обернулись. Парень по якутскому обычаю вежливо поздоровался и спросил у хозяев, как у них дела («Кэпсиэ»). И очень удивился, когда никто ему не ответил — все трое после секундной паузы вновь продолжили хлебать свой суп. Пока гость стоял в непонятках, старуха завела разговор:

— Ох, видали-то? Несколько минут назад на стог сена во двору с небес обрушился такой странный чёрный вихрь. Не к добру это, не к добру…

— Молчи, дура! — нервно прервал его старик. — Навыдумываешь всякого и видишь то, чего нет. Не было никакого вихря.

Девушка от такого разговора молча испуганно захлопала ресницами.

— Эй, хозяева, вы меня слышите? — раздраженно спросил парень. — У вас гость, и я хочу спросить…

Девушка резко обернулась и посмотрела прямо на парня. Старик со старухой с удивлением посмотрели на неё:

— Что такое, птенчик?

— Да просто какой-то звон в ушах… — неуверенно ответила девушка. — И минуту назад как будто дверь скрипела…

Старуха заботливо коснулась лба девушки:

— Вроде не горячий… Солнце, тебе нужно сегодня пораньше лечь спать.

«Ну нихуя себе, — дошло наконец до нашего героя. — Так они меня, получается, не видят и не слышат!» Для эксперимента он вышел на свет ближе к столу и демонстративно там принялся расхаживать вперёд-назад, но трое за столом продолжали его игнорировать. Вот тут-то в парне проснулся то ли дух авантюризма, то ли любопытство первооткрывателя, а скорее всего, обычная хулиганистость и долбоебство. Заметив в углу лишний стул, очевидно, припасенный для гостей, он перетащил его ближе к столу, взял с полки лишнюю плошку («кытыйа»), зачерпнул из кастрюли супа по самые края, сел за стол напротив старика и принялся с аппетитом есть. Домашние только глаза округлили, тишина стала абсолютной. Девушка вообще выронила из руки ложку. Через несколько минут старуха, оправившись от прострации, пробормотала едва слышно:

— Говорила же я, не к добру… Похоже, у нас появился лишний едок.

Старик на этот раз не стал возражать, только вяло прошептал, сжимая руку бледной как мел дочери:

— Возможно…

Больше этим вечером разговоров не было. Хозяева быстро завершили ужин и стали готовиться к отходу ко сну, будто надеясь быстрее закончить день, чтобы с утра всё вновь пришло в обычный порядок. Парень же, смутившись собственной наглости и того, что он так сильно напугал людей, тихо-мирно сидел в сторонке. Тем временем старик потушил пламя в печи, в балагане стало темно, и все разбрелись по своим углам. Вскоре в темноте раздался громогласный храп старика.

Ну а наш парень, как вы понимаете, при сложившихся обстоятельствах долго оставаться благоразумным не смог. На этот раз приступ авантюризма вступил в союз со спермотоксикозом и игрой гормонов, и всё внимание нашего героя постепенно переключило на будуар в углу («хаппахчы», по сути просто отгороженное ширмой или дощечками место), где спала девушка. Десять минут терпел, двадцать терпел, на тридцать воли уже не хватило — парень пробрался в будуар, смотрит — девушка спит полуголая, лишь в ночной рубашке, вся такая красивая и беззащитная. Ну, парень мозги поставил на стопроцентный автопилот и полез к ней.

Крики проснувшейся девушки были такими, что могли перебудить половину деревни. В будуар сбежались старик со старухой и долго пытались успокоить шокированную, плачущую дочь. Парень, сам в ахуе от того, что натворил, отбежал в дальний угол и там смотрел себе под ноги. Наконец, старик сказал что-то вроде: «Хватит это терпеть», — оставил дочь на попечение старухи, сам наспех оделся и куда-то ушёл. Вернулся уже не один, а с пожилым шаманом в полном облачении — шаманская одежда, бубен, все дела. Шаман обвёл глазами балаган, чуть задержав тяжелый взгляд в том углу, где ютился наш парень. От такого у «невидимого гостя» пошли нешуточные мурашки по коже.

Началось камлание. Старик со старухой и заплаканная девушка сидели в стороне, с благоговением глядя на танцы шамана. Камлал шаман долго, и со временем парень стал ощущать явный дискомфорт — каждое движение шамана стало вызывать какое-то неизбывное жжение внутри тела, а удары в бубен сопровождались ёканием сердца. Наконец, шаман, не переставая камлать, начал вещать громовым голосом:

— Страшная беда настигла вашу семью! Отвратительное порождение исподнего мира, нечистый дух явился в ваш двор по душу вашей дочери, чтобы насильно взять её в жёны и увлечь её с собой в свой мир, дабы вечно наслаждаться там её муками! Я вижу его — вот он, стоит в углу, впивая жадный горящий взгляд своих жёлтых зениц на груди вашей дочери! О горе! Я не могу ничего сделать — так слепит меня сияние его голодных глаз!

Девушка разрыдалась снова, старик со старухой упали на колени, умоляя шамана что-нибудь сделать.

— О горе! — продолжал разоряться шаман. — Что я могу противопоставить древней мощи тех искаженных краев, откуда он прибыл? Помогите мне, силы света, помоги мне, верховный Юрюнг Аар Тойон! Позвольте мне спровадить это мерзкое существо туда, где ему и место! ИЗЫДИ, ТВАРЬ! ИЗЫДИ! ИЗЫДИ!

С последними выкриками шаман с силой ударил три раза в бубен, другой рукой указывая прямо на охреневшего от такого поворота парня. Удары будто обрушились ему прямо на темя, и парень потерял сознание…

Пришёл в себя у ствола того же дерева, под которым он скрывался от бури. Первоначальная мощь стихии прошла, гроза прекратилась, и с темного неба лился только слабый дождь. Путник лежал на животе, будто обо что-то споткнулся, судорожно сжав руки в кулаки. Пришёл в себя, встал, осмотрелся — ничего не болит, руки-ноги шевелятся. В глубокой задумчивости он пошёл дальше своей дорогой, не понимая, что это только что было — сон, явь или что-то другое.

Много лет спустя, превратившись в запойного алкаша, парень каждый раз, напившись, приставал ко всякому прохожему с предложением рассказать ему невероятную историю о том, как однажды якут был нечистью, но, естественно, такому пациенту уже никто не верил.

Центральная Якутия, 70-е годы XX века. Речь пойдёт о деревенском уроженце, который со временем переселился в город, но о корнях своих не забывал и раз в год стабильно в отпуск ездил на длительную охоту в тайгу (собственно, так многие до сих пор делают, мой начальник на бывшем рабочем месте чуть снег, так за ружьё и оформляет пару недель отпуска). Обычно на такие мероприятия на всякий случай ездят толпой хорошо знакомых проверенных людей, но этот любил охотиться один. Ну а что — места знакомые, к лесу привыкши, как убежденный коммунист ни капли ни верит в сверхъестественную лабуду, а от реальных опасностей верный дробовик всегда под рукой. И вот выдвинулся он в очередной дальний поход, доехал до последней деревни у реки, где заканчивалась дорога, а дальше на «Буране» по замерзшей реке на сотню километров вниз по течению, где девственные необитаемые леса да одинокая охотничья хижина у берега, окруженная высоким дощатым забором, чтобы туда не проникало зверьё.

Приехал, как обычно, распаковался в хижине — мешки с крупой, хлебом и т. д., чтобы на полмесяца проживания хватило, даже если покровитель охоты Байанай на сей раз не благословит охотника, и добычи будет мало. Отоспался в первый день, ну и начал привычный охотничий цикл: лыжи, дробовик / винтовка в зависимости от цели сегодняшнего похода, дальше вступает в дело мастерство следопыта. Дела шли хорошо: в первую же неделю настрелял не только мелкой дичи, но и целого лося. Уже начал задумываться о том, что, возможно, придётся всё это добро отвозить в деревню за несколько поездок, так как на «Буране» за раз не уместится.

К закату нового дня вернулся в хижину в хорошем настроении с парой зайцев и глухарей за плечом. Вошёл внутрь, зажег свечи, затопил печь и тут заметил неладное: какие-то мокрые от растаявшего снега следы на полу, странный запах, ну и в довершение всего мешки с провиантом оказались разорваны и пропала приличная часть запасенного хлеба и сладких конфет (тут надо заметить, что снаружи дверь хижины не запиралась, потому как в глухом лесу незачем, да и забор защищает от случайно забродившего зверья). Охотник сперва подумал было на лису, белок и прочую небольшую живность, но быстро отказался от этой теории: следы не похожи, да и поведение совсем не то. Ну не могла лиса так разорвать грубую холщевину мешка и унести с собой столько продуктов (а признаков того, что хлеб и конфеты ели на месте, не было — ни крошек, ни фантиков). Тут явно действовал человек — но откуда ему взяться без всякого транспорта в этом безлюдном краю? Стало тревожно. Охотник вышел из хижины и стал присматриваться к следам, но ничего, кроме его собственных следов, на снегу не отпечаталось. Он в задумчивости вернулся внутрь, зарядил ружьё, запер дверь, занавесил окна и той ночью спал с дробовиком под кроватью. Ночью просыпался несколько раз из-за того, что ему казалось, будто возле хижины скрипит снег и раздаётся какое-то тихое бормотание, но каждый раз, когда он прислушивался, всё стихало, и охотник всё списывал на галлюцинации из-за тревоги.

На следующий день было очень холодно и в лесу началась пурга, поэтому охотник вернулся раньше обычного. Войдя во двор, он сразу обратил внимание, что дверь хижины распахнута настежь. Сердце замерло, охотник бросился вперёд — и как знал: в хижине стужа, гуляет ветер, исчезли почти все мешки с продуктами, к тому же на этот раз неизвестный злодей вынес и часть мяса — добычи прежних дней. А снаружи по-прежнему никаких следов…

Вот тут-то в охотнике и проснулась злость. Решил он, что во всём виноваты беглые зеки, которые решили поживиться за счёт него, хотя никаких зон и лагерей поблизости никогда не было. Твёрдо вознамерившись поймать злоумышленников с поличным и строго покарать, он лёг спать. Ночь снова прошла беспокойно — не оставляло человека ощущение, что он теперь не один в дремучей тайге, и кто-то совсем рядом за ним пристально наблюдает.

Взошло солнце. Позавтракав скудными остатками принесенной с собой еды, охотник взял ружьё и вышел на охоту. Вот только в этот раз он ушёл совсем недалеко — до ближайшего оврага, притаившись в котором, весь обратился в слух. Пурга прекратилась, было солнечно, воздух замечательно проводил звуки, а свежий вчерашний снег радостно скрипел от малейшего прикосновения. Если кто-то явится к хижине, опытный охотник должен был это услышать.

День клонился к концу, вокруг сгустились сумерки, а человек всё продолжать сидеть и ждать. Он был уверен, что таинственный вор придёт и сегодня, но время шло, а никаких звуков со стороны хижины, кроме обычного потрескивания веток на морозе, не доносилось. Лишь когда солнце окончательно зашло, взошла луна и лес окрасился в серебристо-синий цвет, замерзший охотник признал свою ошибку, плюнул на всё, выбрался из оврага и двинулся к хижине. Зашёл во двор и замер от неожиданности: дверь хижины была распахнута настежь, и в ней явно кто-то был!

Оправившись от первого шока, охотник тихо снял с плеча дробовик и снял с предохранителя. Из хижины доносились неясные звуки — сиплое тяжелое дыхание, грузные шаги, беспрерывный неразборчивый шёпот, перемежающийся гортанными вздохами. В охотника закрались сомнения, что человек способен издавать такие звуки, но времени на колебания не оставалось. Он осторожно обошёл хижину сбоку по проторенной на снегу дорожке до поленницы с ружьём наготове, стараясь не хрустеть снегом, и заглянул в окно…

С той стороны на него тоже смотрели. Широкое лицо, покрытое черной мохнатой шерстью, с крохотными блестящими глазами и полуразинутым ртом с большими зубами.

Охотник не успел испугаться и вообще как-то среагировать. Как раз в этот момент на крыше хижине кто-то громко захохотал человеческим голосом и спрыгнул прямо на него, сбив с ног и надавив всей своей немаленькой массой. Охотник было уже распрощался с жизнью, но тот, кто на него набросился, не стал больше нападать и с ловкостью циркача, не переставая хохотать, прямо с места прыгнул обратно на крышу, прежде чем он успел его как следует рассмотреть. Пока охотник поднимался, тот, кто был внутри хижины, тоже с гортанным хохотом выскочил на крыльцо и оттуда одним махом на крышу. Когда охотник весь в снегу наконец подбежал к крыльцу, два темных силуэта в лунном свете — один побольше (тот, кто был в хижине), второй поменьше (тот, кто спрыгнул с крыши) — перемахнули прыжком с крыши на забор, а оттуда — на ветви близрастущей лиственницы, так и не коснувшись земли. Старший при этом сжимал в одной своих — рук? лап? — последний мешок с хлебом, привезенный человеком из деревни.

Глядя, как быстро, перепрыгивая с дерева на дерево и раскатисто хохоча, удаляются двое в лес, охотник наконец понял, кто именно наносил ему визит все это время. В его руке остался клок жестких черных волос, вырванный из тела пришельца с крыши во время падения и недолгой борьбы.

— Чучуна, — прошептал он.

Больше оставаться не имело смысла — незваные гости могли вернуться в любой момент и выкинуть очередную «шутку», не столь безобидную. Как только рассвело, охотник погрузил на «Буран» всю добычу и поехал обратно к людям. Немного подумав, он решил всё-таки не брать с собой остатки человеческой еды, а оставил всё на столе — чтобы едой могли полакомиться те, кто, видимо, так запал на неё.

P. S. «Чучуна» (ударение на последний слог) — якутский аналог йети. Легенды про «лесных людей», заросших черной шестью и обладающих потрясающей физической силой и ловкостью, известны в Якутии с давности. Обычно их не считают злыми по умолчанию, но если вызвать у них недовольство, то только пеняй на себя. Почему-то почти во всех историях про чучуну, которые я слышал, обязательно упоминается его громкий хохот, который невозможно отличить от человеческого, причём в ситуациях, где смешного с точки зрения человека мало. Видать, у лесных юмористов другое мнение.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Очередная история про наши любимые «абасы». Кстати, если кому-то из-за транслитерации покажется, что слово «абасы» - это множественное число от слова «абас», то это нихрена не так, потому что по-якутски слово «абас» означает «пизда».

На крайнем севере Якутии, где славная река Индигирка впадает в Восточно-Сибирское море, есть село Русское Устье с по-своему уникальной историей. Считается, что оно было основано бежавшими от ужасов опричнины новгородскими поморами в XVI веке, когда русские казаки ещё не присоединили Якутию к России. Именно в окрестностях Русского Устья в начале 1920-х годов и произошла следующая история.

Времена были суровые. Только что отгремели две войны, Первая мировая и гражданская, и в последней одержали верх красные, о чём, впрочем, в подобных ебенях люди были немножечко не в курсе. Чтобы исправить положение, из Якутска был откомандировал проверенный товарищ, прошедший через окопы гражданской. Назовём его Сергей. Задача заключалась в том, чтобы политически просветить тёмное население северных улусов и объяснить им, что отныне молиться надо не на боженьку или царя-батюшку, а на Ленина с Троцким. Дороги в те времена были… ну, такими, как и сейчас, так что добирался Сергей долго. Наконец, прибыл и начал методично обходить разбросанные по тундре деревушки, в каждой из которых собирал всех жителей в одно здание и проводил разъяснительную работу, отвечал на вопросы. Люди слушали без энтузиазма, кивали, потом расходились по своим домам и продолжали жить так же, как и раньше.

И вот в одной из таких деревушек произошла заминка. Когда Сергей перешёл от политической части лекции к «атеистической», мол, попы-кровопийцы веками наживались на людских страхах и неведении, и никаких сверхъестественных сил на самом деле не существует, кто-то с места выкрикнул:

— Вот ты так уверенно говоришь об этом, а как тогда объяснишь то, что творится в доме отшельника?

Выяснилось следующее. В некотором отдалении от деревни в тундре стоит домик. Построил его некий свихнувшийся старик-отшельник, но несколько лет назад он помер, и закопали его за собственным домиком. Со временем дом превратился в удобный пункт привала для путников и охотников, и тут-то начало у народа зреть понимание, что дом не простой, а «беспокойный». Рассказывали жуткие вещи — ночью кто-то стаскивал людей с кровати, комнаты наполнялись криками и стонами умирающего старика, да и самого отшельника видели восстающим из гроба. Те, кто проезжал мимо дома в тёмное время суток, замечали пламя свечи в окне, и старик-отшельник в этом колеблющемся свете печально сидел за столом.

Сергей, естественно, про себя усмехнулся и попытался объяснить, что такие жутики имеются в каждой деревне, и что людская фантазия и суеверность и порождают подобные «дома отшельника». Народ с ним был категорически не согласен, многие заявляли, что лично пережили не самые приятные минуты в «доме отшельника». И тогда Сергей, чтобы донести до людей свет истины, пошёл на отчаянный шаг:

— Решено, — сказал он, — я сегодня буду ночевать в этом вашем доме отшельника, чтобы лично доказать, что никакой нечисти там нет и не может быть!

Люди притихли, кое-кто вяло попытался отговорить его от этой затеи, мол, хуже будет, но в целом народ был впечатлён, чего и добивался Сергей. Оставалась самая малость — провести ночь в указанном доме. Для Сергея это было даже удобно: всё равно ночевать где-то надо, на следующий день опять в путь, а тут целый дом в его распоряжении. Правда, кучер, который его развозил во время всей его миссии, наотрез отказался идти с Сергеем «нечистое» место и по любезному разрешению главы села поселился в его доме. Местные показали Сергею, как дойти до проклятого дома, но проводить его никто не стал. Бравый большевик взял с собой мешок провианта, проверил, все ли в порядке с верным револьвером и потопал в тундру. Вокруг сгущались серые зимние сумерки.

Пришёл к дому отшельника уже затемно, едва с непривычки не заблудился в тундре. На вид это был простой крепкий бревенчатый домик, и видно, что в своё время им активно пользовалось местное население: вот и поленница старая за углом, и выгребная яма наполовину заполнена… Сергей зашёл в дом и обнаружил там русскую печь, стол, стулья, простую деревянную кровать и даже котёл для воды. Настроение приподнялось, и, насвистывая «Смело, товарищи, в ногу!», он стал обустраиваться в месте для ночлега: растопил печь остатками дров, набрал снега в котёл, поставил на плиту и, когда снег растаял, разбавил воду принесённым с собой суповым концентратом. Когда пламя разгорелось и в доме стало тепло, разделся-разулся, положил на стол оружие и пошёл обходить комнаты. Везде было пусто, как и положено, но его удивило отсутствие пыли и затхлости, которые присущи заброшенным домам. Проведя инспекцию, Сергей вышел на улицу отлить.

Стоял морозный тёмный вечер, небо было усеяно звёздами. Поеживаясь, Сергей быстро сделал в отхожем месте свои дела и, возвращаясь обратно чуть ли не бегом, внезапно остановился, заметив нечто невероятное: по окну, освещенному пламенем печи, отчётливо скользнула чья-то изломанная тень! Несмотря на весь свой атеизм, Сергей почувствовал, как по спине побежали мурашки. Но он быстро взял себя в руки и, списав всё на обман зрения, заскочил в дом. Внутри, конечно, никого не было, только кипел на плите уже готовый суп, распространяя по дому свой аромат.

За ужином Сергей чувствовал себя напряжённо, то и дело застывал с ложкой в руках, хватался за револьвер и прислушивался к звукам. В доме было тихо, только гудела печь. Время шло, со временем он подзабыл о странном происшествии, расслабился, закончил ужин и сел у печи, читая принесенную из Якутска книжку. И тут в соседней комнате что-то гулко стукнуло. Сергей сам не запомнил, как оказался на ногах с револьвером в руке.

— Кто здесь?!

Никто не отозвался. Сергей повторно проинспектировал весь дом и опять ничего не нашёл. Почесал затылок: «Что вообще происходит?» Но едва вернулся к своей книге, так звуки опять возобновились: какие-то шорохи и неясные поползновения без ясного источника начали растекаться по всему дому. Как только Сергей приходил в комнату, там всё прекращалось, чтобы через несколько мгновений возобновиться в другом месте. Сергей весь вспотел. Как так? Неужели здесь действительно происходит что-то за гранью понимания, и всё это время он был неправ? В глубоком смятении он вышел из дома, подышал морозным воздухом и пожалел, что ввязался в эту дурацкую авантюру, а не сладко спал в доме главы, как кучер. Вернулся в дом посвежевшим, и паранормальная активность на время опять стихла.

Настало время сна. Печь уже давала света совсем чуть. Сергей не стал раздеваться, растянулся на кровати как был и постарался уснуть. Но не тут-то было: опять непонятные звуки по дому, только на этот раз ужасно похожие на человеческий шёпот и стон. «Это всё мне кажется», — убеждал себя Сергей, но тут произошло то, что никак не могло просто показаться: сама собой отворилась дверь дома, холодный воздух клубами стал вползать внутрь, и из этой дымки в полутьме зловеще выскользнул ветхий гроб, проводя своими шершавыми досками по полу. Сергей обомлел и только наблюдал, как крышка гроба с грохотом отвалилась и оттуда начал восставать худой, как скелет, старик безумного вида. Он нашёл взглядом Сергея, и на лице появилась жуткая ухмылка. Дом наполнил смех:

— Э-хе-хе-хе!

Его смех множился, расходясь разными голосами по всем комнатам: «Э-хе-хе-хе!». Сергей встряхнул головой, выхватил из-под подушки револьвер, навёл на старика выстрелил сразу несколько раз. Наваждение не развеялось: улыбка так и осталась на лице мёртвого отшельника, он вытянул вперёд руку и раскрыл ладонь. Выпущенные по нему пули со звоном упали на пол.

— Э-хе-хе-хе!!!

У Сергея зашевелились волосы на голове, его охватил первобытный ужас. Он выронил бесполезный револьвер. Осталась только одна мысль: «Как так???» Он уже готов был бежать в окно, чтобы не видеть восставшего из мёртвых старика-отшельника и не слышать многоголосый демонический смех, заполняющий, казалось, весь мир. В последний момент вспомнив о запасном нагане (сохранилась с войны привычка носить с собой два вида оружия на случай, если один из них откажет), он вытащил его из кармана и пальнул в нечисть. С криком: «Ой, что?!» — старик рухнул обратно в гроб…

… Наутро Сергей вернулся в деревню не один, а конвоируя сразу троих человек. Четвёртый — «старик-отшельник» — умер от полученной раны. Оказалось, это группа крупных белогвардейских лидеров, бывших эсеров и меньшевиков, которые после разгрома Колчака в Сибири сбежали на север, чтобы через Восточно-Сибирское море покинуть Россию. Но по каким-то причинам план сорвался, и они застряли у Русского Устья на зиму. Весной, после восстановления навигации, их всё-таки должны были забрать, а до той поры они тайно поселились в «доме отшельника». Чтобы не «светиться» перед местными жителями, которые запросто могли донести до советских властей о странных незнакомцах, явившихся в деревню, они имитировали паранормальную активность в доме, в то время как сами поселились в подполе-землянке, вход в который тщательно замаскировали. Согревались не большой печью, а буржуйкой, дым из которой отводился за ближайший сугроб и практически не был заметен. Сообщник из местных, который и должен был организовать переправу, регулярно привозил им еду и сообщал последние новости (он и подсказал идею устроить весь этот паранормальный цирк, так как у местных после смерти отшельника дом и до того имел достаточно дурную репутацию — шутка ли, могила под боком). О том, что в доме будет ночевать большевистский комиссар, он их предупредить не успел, и поэтому «абасы» совершили роковую ошибку, принявшись терроризировать Сергея. Некоторые сомнения вызвал револьвер, патроны в котором один из них заменил на холостые, пока Сергей отлучался в отхожее место. Но в то время у многих даже в тех краях разными путями оказывалось военное оружие, и наличие револьвера было воспринято как повод устроить первоклассное представление, которое надолго отвадит любопытствующих от «дома отшельника» и позволит благополучно продержаться до весны. Но о запасном нагане Сергея они знать не могли.

P. S. Тут мне подсказали, что я немного обосрался в этой истории — Русское Устье расположено на 71-м градусе северной широты, и там, естественно, бывают полярные дни и ночи, так что мои фантазии о том, как «смеркалось» и т. д. — это явный пиздеж. Замечу, что я по памяти вольно пересказывал рассказ писателя Николая Габышева из якутского сборника «Сто рассказов» (название рассказа уже не помню, совсем пиздюком был, когда читал). Сам Габышев долго жил на севере Якутии, у него каждый второй рассказ происходит в тех местах, так что сам он вряд ли бы так запизделся — я вот действительно, если вдуматься, не припоминаю, чтобы в том рассказе явно указывалось светлое время суток. Так что тут исключительно мой обосрамс, виноват-с.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Сегодня будет короткий сеанс совсем уж несерьезного петросянства, основанный, тем не менее, на настоящем народном фольклоре. Когда я писал выше, что в якутской версии святок, мол, «смешались люди, кони», то имел в виду буквально — кони тоже успели поучаствовать в рождественских гаданиях. Каноничный рецепт таков: нужно дождаться крещенского сочельника, когда вся нечисть повылезает из всех углов, чтобы после периода активности вернуться в свой родной уголок, и засветло затаиться где-нибудь недалеко от лошадиного стойла — главное, чтобы эти процедуры не заметили сами лошади. Ровно в полночь, если всё прошло беспалевно, лошади начнут разговаривать на человеческом языке и обсуждать события будущего, как те же сюлюкюны, речь о которых шла в самой первой пасте из всего цикла. Сам механизм того, с чего это вдруг крайне почитаемые, почти сакральные в якутской религии животные внезапно якшаются с нечистью, хоть бы и в одну конкретную ночь в году, находится вне сферы моего понимания, так что примите это как данность.

Собственно история. Некий конюх, узнав от добрых людей о таком способе гадания, загорелся идеей подслушать разговоры лошадей — авось станет известно что-то интересное о его судьбе. Подошёл к делу основательно, ещё днём спрятался в ящичке, который в конюшню занесли сыновья. Боялся даже дышать громко, так что конспирация была обеспечена на 100%. И вот наступил вечер, потом ночь, лошади привычно фыркали, махали хвостами и стучали копытами. Наконец, настала полночь, и конюх навострил уши (видимо, у него в ящике с собой были прихвачены часы — странно, что их тиканье не выдало мужика). Вожак всего стада фыркнул как-то особенно громко, трижды стукнул копытом о пол и… разразился потоком трехэтажного мата, кроя на чём свет стоит нашего конюха: мол, такой, вот, и сякой, гадина полнейшая, жмотит на корме и условиях содержания, триждыблядскоепиздоглазоемудоуёбище… ну, вы поняли. Его принялись активно поддерживать все остальные лошадки, тоже не стесняясь в выражениях. Ранимая душа конюха не выдержала, и он не стал дожидаться, когда его подопечные отведут душу и перейдут, собственно, к обсуждению будущего: вывалился из своего ящика весь красный от злости и принялся пиздить лошадей с криками: «Ах вы, твари неблагодарные, я к вам со всей душой, а вы!..» А лошадки — ну что лошадки? Только ржали возмущённо и топтались, недоумевая, с чего вдруг любимый хозяин на ночь глядя обрушился на них ни за что.

Анончики, пожалуй, я закруглюсь. Пока вспоминал и записывал новые истории, выяснилось, что достойной крипоты действительно больше почти нет, другие крипипасты, услышанные и прочитанные мной — это тупо повторения и вариации уже рассказанных, так что ловить на этом поле уже нечего, да и времени и желания заморачиваться в 2k16 у меня намного меньше, чем несколько лет назад. В общем, можно считать, я лично поделился с вами всем местным фольклором страшных историй, который мне известен. Можете продолжать тред своими силами, как это было в первом треде, я больше тут писать не буду.

Напоследок недлинная история. Опять же, не совсем крипота, как и предыдущие две пасты, но и не комедия. Законы драмы обязывают в качестве финального аккорда выдать что-то масштабное и эпичное. Так что расскажу вам единственную историю, где фигурирует лично верховное божество якутской веры — Юрюнг Аар Тойон (Үрүҥ Аар Тойон), в переводе что-то вроде «Великий Белый Властелин» или «Великий Владыка Света». Восседает он на своём троне из света на последних девятых небесах, и несмотря на то, что всё мироздание по сути существует по его воле, сам он лично в земные дела, да и дела мира духов почти не вмешивается. Тем более интересен случай, когда смертному таки довелось его увидеть, и нравы и вкусы высшего божества оказались довольно специфическими.

По сути, это трагическая история о судьбе последнего якутского великого шамана. Великого не в силу упомянутой мной раньше шаманской классификации, а из-за силы духа и личностных качеств. По официальной иерархии этот шаман был всего лишь средним, но, что называется, с претензиями. Жизнь его выпала на трудное время коренного перелома уклада якутской жизни, войн и лишений — начало ХХ века. И вот в самый разгар гражданской войны, видя, как кровь льется рекой, брат режет брата и попираются всякие нормы морали, шаман задумался о том, чтобы отправиться с визитом к самому Юрюнг Аар Тойону с челобитной и нижайше просить у него заступиться за гибнущий якутский народ и вернуть в мир равновесие добра и зла. Только вот его ранг ему не позволял наносить такие визиты Главному. После многих недель размышлений шаман в одиночку отправился в долгое путешествие на север, к устью великой реки Лены, чтобы отыскать там священную первоисходную шаманскую гору, которая сможет придать ему достаточно сил. Дело это сложное, особенно для среднего шамана, но терпение и упорство сделали своё дело, и едва живой шаман наконец в сумерках взошёл на вершину священной горы, видя, как внизу бурлит река, впадающая в холодное море. Там он начал последнее и главное в своей жизни камлание, заранее решив — что бы ни произошло, больше он бубен в руки не возьмёт. Долго камлал, семь дней и семь ночей без остановки, преодолевая один уровень небес за другим, и чем дальше, тем становилось сложнее продвигаться. На третьем уровне за ним гнались огнедышащие скакуны покровителя лошадей Джесегея (Дьөhөгөй), узнав, какую миссию он себе поставил. Шаман еле оторвался от них. На ещё хз каком небе его едва не испепелили громы и молнии, напущенные покровителем стихий Аан Джасын (Аан Дьааhын). На высших небесах всё стало совсем сложно — лично покровитель людских судеб Чыҥыс Хаан на седьмом небе пытался его остановить, сжигая страницы книги судеб с судьбой шамана, но и там смельчаку удалось выжить (хотя я лично вообще не представляю, как это можно сделать). На предпоследнем восьмом небе шаман едва не затерялся в бесконечном лабиринте покровителя всего творения Одун Хаана, но и там нашёл выход. И вот он наконец попал на девятое, высшее небо, наполненное ярким белым светом и неземной музыкой.

Всё кругом на последних небесах имело лишь оттенки белого света, и только шаман чёрным пятном бродил по этому чистому миру. Наконец, он явился к заветному месту — трону, где восседал огромный старик в белых одеяниях, с длинными белыми волосами, белой бородой и с белым посохом в руке. Он с удивлением и презрением посмотрел на оборванного, окровавленного и едва живого шамана, который чуть дополз до подножия трона и упал на колени перед верховным божеством.

— Что тебе нужно, ничтожный средний шаман? — спросил Юрюнг Аар Тойон. — Ради чего ты нарушил весь порядок мироустройства и проделал столь долгий и запретный путь?

Шаман стал говорить. Он рассказал о том, что в срединном мире творится нечто неладное, что зло подняло свою голову и земля сошла с места, о войнах, огне, крови, мужских и женских слезах. Долго говорил, и в заключение попросил Юрюнг Аар Тойона спасти народ от этой погибели, направив вниз, на срединный мир, своих верных посланников, дабы они навели там долгожданный порядок. Юрюнг Аар Тойон молча смотрел на шамана, стоящего на коленях.

Потом он захохотал.

Бедный шаман, ничего не понимая, слушал издевательский хохот божества. Наконец, Юрюнг Аар Тойон сквозь смех проговорил:

— Земля сошла с места, говоришь? Войны, говоришь, огонь и кровь? Спасти мир от гибели, говоришь? Посланников, значит, отправить?

Он стукнул посохом, и тотчас вокруг трона принялась летать стая белых лебедей с человеческими головами. Юрюнг Аар Тойон обратился к ним:

— Ну-ка, расскажите, как там обстоят дела у моих верных посланников?

Один из лебедей сел на плечо старика и принялся говорить человеческим голосом:

— Всё обстоит лучше некуда! Ваши посланники послушно исполняют Ваш приказ. Они давно уже спустились в срединный мир, чтобы взволновать его сверху донизу, как застоявшуюся воду в кадке! О, что за дивные времена ждут мир — Вы бы видели, какие бурные вихри мечутся по нему, как горяча стала людская кровь, какая грозная заря нынче светит над горизонтом!

Юрюнг Аар Тойон посуровел и перевёл взгляд на обомлевшего шамана:

— Видишь? — грозно спросил он. — Теперь ты видишь? Теперь понимаешь свою ничтожность и напрасность своего путешествия?!

Он снова стукнул посохом и разразился хохотом:

— Маҕай аллаах! (фразеологизм, можно перевести как «Сраный пиздюк!»)

Лебеди, летающие вокруг трона, накинулись на шамана, гогоча и прикрикивая:

— Маҕай аллаах!!!

Шаман почувствовал, как всё тело потяжелело, и он стремительно летит вниз сквозь предыдущие небеса. Очнулся на вершине священной горы, исхудавший за прошедшие дни до состояния скелета. Вокруг была звездная ночь, и только звуки волн далеко внизу нарушали покой. Шаман обречённо огляделся, подошёл к краю обрыва и бросил бубен в бушующие черные волны.

Так закончилось последнее камлание последнего по-настоящему великого якутского шамана, и больше с того дня никто из смертных воочию не видел верховное божество — Юрюнг Аар Тойона.

Ну, всё на этом, прощевай, снач.

ВНИМАНИЕ! Ненормативная лексика.

Короче, ребята, Саня Безымянный на связи. Как-то раз, а точнее пару лет назад, я с папаней и парой друзей (ну, чтобы мне не скучно было, решили из взять) поехал к родственникам в район Смоленска. От города - часов 5. Места - глухие, городок, точнее поселок на меня произвел впечатление уровня из Сталкера - почти полное отсутствие людей, железобетон скрещенный с древними советскими сараями, которые как в насмешку обзывали "избами", небольшой мост через бурную реку, которая, правда, в 100 метрах сужалась и превращалась в мутный и очень медленный ручей, забитый ряской, изредка рассекаемой зарослями камышей. Кстати, это единственный раз, когда я видел ряску на реке - думал такого не бывает, ибо её должно смывать течением. Но там то-ли течение было ближе ко дну, то-ли еще из-за чего-то, но ряски было дофига, такой мертвенно-зеленой, почти бесцветной. Ну я немного отвлекся. Вот, городок, уж не помню его названия, был довольно мирным, родственники жили за его пределами, где-то в 500 метрах от "городской" зоны. Ну там у них свой огород, а в реке прямо под домом можно было даже на щуку ходить! Вообщем, если не считать серого городка, который так же разваливался, как и завод, около которого тот был построен, место - райский уголок. Тепло, тихо, мухи не кусают, комары особенно не достают. Вообщем, пока папаня там разгребал своё прошлое с братцем, мы с друзьями шатались по окрестностям. Собственно, сегодняшний запас крипоты будет именно из этих "шатаний".

..."классические приключения распиздяев на абандоне".

Короче, решили мы с приятелями (кодовые имена Денис и Сергей) пойти пошастать по местному заводу, а точнее, его заброшенной пристройке, рядом с той самой обросшей ряской рекой. Мы же новенькие там, историй не слышали, почему заброшен - не знаем, про то, что может охраняться - не подумали, знали только что раньше там что-то с тканью делали. Вообщем всё просто, залезли, начали бродить. Какие-то коридоры, складские помещения, Денис обзавелся нехилым таким ломиком и использовал его как посох, Гендальф хренов. Идём, бродим, рассматриваем. Тут начинаю чувствовать, что что-то тут не то. Пришел к выводу, что это самое "не то" суть есть странные потоки воздуха. В одной половине комнаты был тёплый сквозняк в лицо, а в другой - холодный, бивший сзади по ногам, а в некоторых местах они вообще скрещивались, создавая ну очень странные ощущения. Ну я тогда это заметил, но посчитал это всего-лишь забавной особенностью окружения.

Что потом? Потом мы, как это глупо не звучит, разделились. Тёмыч подтвердит - я еще в школе умел пропадать из виду вроде бы на пустом месте. Тут я, оказавшись один на пустом заводе немного струхнул, но тихо доносившийся из наушников Оззи (альбом Black Rain) и последние закатные лучи солнца, пробивающиеся сквозь грязные окна успокаивали. Ну один, и что? Как-будто в первый раз, ничего, пробьёмся!

Вообщем, бродил я долго. Чертовски долго, можно сказать, заплутал в трёх соснах. Ну не знаю как это так. Но заплутал же! А еще мобильник начал странно себя вести - на наушники и встроенные колонки как водой плескнули - они выдавали музыку в сильно искаженном виде. Лишившись последней защиты от реальности, я начал откладывать кирпичи. Во-первых, мои крики "эй вы где?!" возвращались эхом причём таким, что кричать мне быстро расхотелось ("эй вы где?!" возвращалось искаженным "ГДЕ ВЫ!", причём скорее утвердительно нежели вопросительно), во-вторых со временем сквозняки стали сильнее, и при ходьбе по строению я начал явственно слышать "третью ногу". Я иду "топ-топ" и за мной, чуть-чуть выбиваясь из такта слышался еще один "топ". При этом надо сказать, что это было НЕ эхо - эхом в этой чертовом здании отдавался лишь мой голос. А мой ли вообще? Ну вот представьте меня - один уже часа 3 в заброшенном здании на границе цивилизации, ночь, странные "течения" воздуха, топанье за спиной и лишь стальной прут в руке, убеждающий меня в хоть какой-то безопасности. Не знаю, сколько я провёл еще там времени, но где-то через час я начал буквально сходить с ума - молотить прутом всё что попадётся, руку аж до крови смолотил пока метался в делирии, мне постоянно казалось, что кто-то меня цепляет за ногу, на которую, напомню, дул довольно прохладный ветерок. Кажется еще через час я поехал совсем - мне начали слышаться маршевые барабаны, чьи-то вопли (это была выпь, ага) и стертая прутом до крови рука уже не позволяла беситься в боевом безумии, кроша всё вокруг, а невидимые руки уже покоя не давали и не пытались притворятся что их как бы нет. Вообщем, очнулся я лишь когда неведомым образом грохнулся в реку и меня выловили уже изрядно обосравшиеся друзья с отцом. Ну мне влетело, но папаня походу решил, что мы там что-то то-ли курнули местного, то ли подвыпили, хоть за мной такого и никогда и не наблюдалось.

Вообщем прикол в чём - пошел я потом выяснять а)куда делись друзья б)что с отделением завода случилось? Вот что я выяснил - друзья никуда не девались. И странных сквозняков не чувствовали, а я, по их мнению просто "пропал", ибо они обыскали вообще каждый миллиметр здания. Историю завода мне поведал внезапно двоюродный братец папани, к которому тот и приехал в Смоленск. Завод был по канатным изделиям, причём старый шопиздец, чуть ли не с 19 века там стоял, хотя здание, конечно, перестраивали. И работали на нём совершенно ебанутые люди, на голову, которые в один прекрасный день решили на этих самых канатах и повеситься. Причём не просто так, они устроили забастовку и закрылись на заводе, типо жрать нечего, а когда милиция вскрыла здание - зрелище было такое, что даже много повидавшим ментам стало плохо - в центральном зале была огромная виселица, из единого куска каната, на которой висели, как мухи на клейкой ленте все работники завода. Как они смогли сделать на существующем оборудовании такую хреновину и более того повеситься на ней под потолком, без всяких опор - неизвестно. Ну вообщем трупы убрали и дело замяли, предприятие было прибыльное, но так оставалось недолго, ибо из городка люди туда работать идти не желали, а новички быстро спивались. Вот такая кулстори. Если подумать - даже хорошо, что я не помню как я попал в мутную воду реки.

ВНИМАНИЕ! Шок-контент.

- Я люблю тебя! – в охрипшем от волнения голосе отчётливо звучали нотки пронзительной, леденящей мольбы. Водянисто-голубые глаза лихорадочно вглядывались в его лицо с надеждой и каким-то полубезумным отчаянием. – Люблю уже давно, и я…

«О, Боже!» – огромным усилием воли Дэн сдержался от того, чтобы закатить глаза к небу. Вся эта ситуация была такой банальной, такой откровенно штамповой, что это почти вызывало у него приступ рвоты. И ладно бы обычная девчонка, но эта новенькая… Настолько неправдоподобно карикатурная в своей непривлекательности, с тусклыми водянисто-голубыми глазами и бесцветными ресницами, с тонкой ниточкой бескровных губ и россыпью багровых прыщей на лице… Похоже, что у неё вообще навряд ли когда-нибудь будет парень! А она тут вздумала лезть с этими идиотскими любовными соплями и к кому? К Дэниелу Уорду – самому, бесспорно, красивому и обаятельному среди старшеклассников их провинциальной школы. Герою девичьих грез. К Дэниелу, который выслушивал подобные признания по семь раз на неделе, притом от первых красавиц школы. А тут…

- Эми, послушай, — мягко произнес Дэн. Ему уже далеко не в первый раз приходилось осаживать таких вот втюрившихся в него глупышек, поэтому он действовал по отработанной схеме. – Ты замечательная девушка, милая, добрая… Я очень ценю твою искренность и… открытость… и я весьма польщён, но… Дело в том, что сейчас мне не нужна девушка… То есть вообще! Сейчас на первом месте у меня учёба. Выпускные экзамены, поступление в колледж и всё такое… Ну, ты понимаешь, — «ни фига не понимает», — мысленно поморщился он, глядя в широко раскрытые глаза Эми, жадно впитывающие каждую чёрточку его лица, полные всё той же безумной надежды – «А вдруг?» Казалось, она не слышала ни слова из того, что только что произнёс Дэн. – В общем, мне пока не до свиданий… Но мы могли бы быть друзьями, Эми, общаться, созваниваться время от времени («маме все равно приходится раз за разом отвечать, что я не могу ответить на эти бесконечные девчоночьи звонки!»), а потом… Как знать, — он улыбнулся, отчего на его щеках появились две симпатичные ямочки.

Эми со свистом втянула в себя воздух. Её лицо и шея залились краской, придав ей даже ещё более отталкивающий вид.

- Дэн…, — она запнулась на долю секунды, а потом, вновь подняв на него полные мольбы глаза, выпалила на одном дыхании. – Так я могу быть твоей девушкой?!

«Чем слушала меня, дура?!» — мысленно выругался Дэниел.

- Извини, Эми, не в этот раз. Я же сказал тебе…

- Ох, Дэн, — полувсхлип. Казалось, что она вот-вот расплачется.

Эми слегка пошатнулась в его сторону, словно в порыве обнять. Её коленки дрожали. Дэн инстинктивно шарахнулся назад, вызвав в её взгляде странную смесь смущения и недовольства.

- Прости, Эми, мне пора бежать – мама будет волноваться…

- Может, сходим в кино сегодня вечером? – отчаянно, словно делая над собой усилие, произнесла она. Такая настырность уже начала вызывать у Дэниела непритворное раздражение.

- Не сегодня, мне надо готовится к контрольной по праву. Возможно, на следующей неделе, я позвоню, если что… Пока, Эми!

- Дэниел…

Стремительно уходя по направлению к своему дому, он продолжал чувствовать на себе её взгляд: пристальный, молящий. Дэн невольно поёжился. «Не оглядывайся! Что тебе за дело до неё…»

Прошла неделя. Потом другая… И при этом не было ни дня, чтобы куда бы ни пошел Дэн, он не ощущал на себе этого липкого, молящего взгляда её водянистых глаз. От этого ему становилось не по себе, кожа покрывалась мурашками. К ещё большему несчастью, новенькая училась с ним в одном классе, что лишь усугубляло неприятные ощущения. На каждом уроке Дэниел всей поверхностью спины чувствовал этот её взгляд: словно паучиха, наблюдающая за мотыльком, трепыхающимся в её паутине. Это не давало ему сосредоточиться на учёбе, он стал то и дело получать низкие баллы по общим дисциплинам, хуже есть, хуже спать…

То и дело в своей сумке и в карманах куртки, оставленной в раздевалке, он находил непонятно (хотя почему же? Ещё как понятно!) как оказавшиеся там клочки бумажек, исписанные пылкими любовными признаниями и маленькие игрушки: медвежат, котят… И хотя Дэн знал наверняка, что в него влюблены практически все девчонки их школы, у него, тем не менее, не оставалось ни малейших сомнений по поводу того, кто подкладывал ему всё это барахло. Брезгливо, кончиками пальцев он осторожно подцеплял записки и игрушки, словно они были покрыты некой вонючей слизью, чтобы отправить их в ближайшее мусорное ведро. А на следующий день он находил их снова. То есть не те, выброшенные, а уже другие. «Я сойду с ума так… Не, я точно шизанусь!»

Глядя на себя в зеркало по утрам, Дэниел уже не чувствовал того наслаждения и довольства, которое приносило ему созерцание своего отражения раньше, но ужасался этому посеревшему, осунувшемуся лицу, красным глазам с вздувшимися прожилками на белках, длинной каштановой чёлке – его извечной гордости – теперь неопрятными прядями свисавшей ему на лоб. «Паранойя…»

Закончилась ещё одна неделя. Сегодня было воскресенье, а значит никакой школы! Никаких уроков… Никакой… Дэниел развалился в кресле перед телевизором, лениво щелкая кнопкой пульта. Очередной клип небезызвестных Слипнотов, телесериал «Доктор Хаус», научно-познавательная передача, посвященная какой-то мистике…

«Любая человеческая мысль или эмоция обладает определённой силой, которую мы можем охарактеризовать как «психическая энергия», — и чем сильнее это чувство, тем большим психоэнергетическим потенциалом оно обладает. Суть выше указанной «силы» выражается в возможности мыслей и чувств оказывать некоторое воздействие на окружающий человека мир и, в частности, на других людей. Иными словами, сфера влияния продуктов психической деятельности любого человека не ограничивается лишь внутренним миром этого человека, но может иметь внешние проявления, — вдохновенно вещал диктор. — Внутренняя психическая активность человека может иметь внешние проявления физического характера и даже являться причиной таких загадочных явлений, как полтергейст. Это яркий пример феномена психической энергии. Согласно исследованиям особо высокой силой обладают отрицательные эмоции, испытываемые девочками-подростками. Видимо, это связано с особо сильными депрессиями, связанными с переходным возрастом…»

«Ну и бред!», — Дэн хотел уже переключить на другой канал, как вдруг раздался пронзительный телефонный звонок.

Дэниел аж подскочил в своем кресле, ошарашено уставившись на телефон. Тот зазвонил снова. Осклизлое чувство гадливости и какого-то неясного страха начало заползать в душу… Дэн с надеждой огляделся по сторонам, словно заблудившийся путник, ищущий ориентиры. Трель телефонного звонка раздалась вновь. И мамы не было дома: ушла в магазин. «Взять? Или не взять?.. Или всё же взять? Совсем необязательно, что это она… Или же…» Сглотнув противный комок, подступивший к горлу, Дэн протянул руку и подцепил трубку радиотелефона.

- Алло? – с внутренним содроганием произнес он.

- Дэн? Эй, Дэн, привет! – раздалось в трубке жизнерадостное девичье щебетание. – Это я, Джейн.

«Джейн…» Дэн ощутил, как приятное, тёплое облегчение разливается по всему его телу.

- Привет, Джейн! Да всё норм, смотрю ТиВи… Ты как?

- Лучше не бывает! Слушай, Дэнни… Я тут подумала… Не хочешь ли сходить в кино сегодня вечером. У меня как раз лишний билетик есть. «Сумерки. Затмение». Ну, типа третья часть…

«Сумерки… Ну-ну…»

- Почему бы нет? Отличная идея, по-моему, Джейн!

- О, ну круто! Встречаемся тогда у магазина спорттоваров. До встречи, Дэн!

- Бай-бай…

Она уже была на месте, когда Дэн пришёл к назначенному месту встречи. Джейн. Хрупкая смуглая девушка с блестящими чёрными волосами и огромными выразительными глазами, похожими на спелые вишни. Едва завидев Дэна, она тотчас же бросилась к нему, сияя от радости.

- Привет! Знаешь, это так здорово, что ты согласился пойти со мной в кино! Я боялась, что ты откажешься… Уже вся школа знает о том, как Кэтти Пламмер звала тебя на концерт Блинков, и ты отказал ей. Хотя она первая красавица школы…

- Может, я просто не люблю такую музыку, — усмехнулся Дэниел. – Ладно, пошли, а то опоздаем!

Киносеанс прошел без особых приключений. Все эти полтора часа Джейн эмоционально взвизгивала, охала и то и дело, словно ненароком касалась руки сидящего рядом Дэна.

Всю дорогу из кинотеатра она взахлёб делилась своими впечатлениями и умолкла только уже рядом с своим подъездом, когда Дэн галантно проводил её до дому.

- В общем, классный был фильм! Спасибо, что составил мне компанию, — огромные глаза девушки искрились неподдельным счастьем.

- Да не за что, Джей… Может, как-нибудь ещё сходим.

- Ага… Этот Эдвард такой лапочка… Но всё же он и на сотую долю не так хорош, как ты, Дэнни! – и неожиданно приподнявшись на носочки, Джейн прижалась к его губам теплыми горячими губами.

Дэн и понять ничего не успел, как с тихим вскриком Джейн отшатнулась от него.

- Какая гадость! Она подглядывала за нами!

- Что? Кто?

- Эта новенькая из нашей школы… Эми Грей! Там, за углом дома! Подглядывала за нами…

Дэниел ощутил сильную пульсацию в висках, кровь прилила к голове.

- А ты уверена, что это действительно Эми?

- Ну конечно! Я сразу же её узнала – она живет со мной в одном доме. Блин, ну и страшная же она… И ещё подглядывала… Фу! Будто специально шпионила.

Головная боль все нарастала.

- Ладно, Джейн, я иду домой… Увидимся в школе!

- Пока, Дэнни! Позвони мне завтра, я буду рада тебя услышать…

Дэн развернулся и не оборачиваясь зашагал к дому. Ему хотелось рыдать от ярости.

Новый день принёс поистине большую новость.

- Как ты ещё не знаешь? – одноклассник Дэна Кенни МакФлай оторопело вылупился на него. – Да об этом с утра говорит вся школа!

- Ну да, я опоздал, — Дэн досадливо поморщился. – Могу я теперь, наконец, узнать, что это за сногсшибательная новость?

- Эми Грей, наша новенькая, скончалась вчера вечером! Покончила с собой… Её обнаружили утром на заднем дворе дома, всю залитую кровью, с растерзанной грудной клеткой. А в руке зажат окровавленный кусок стекла. Как будто бы она пыталась выковырять себе сердце! Должно быть жуткое было зрелище… Копы пока склоняются к версии исключительно самоубийства. Быть может, несчастная любовь… Ох, и кошмар же!

«Вот и всё…» Дэн не почувствовал ни капли сожаления или ужаса, ни жалости, ни сострадания… Ничего, кроме… Кроме облегчения?

В эту ночь – первую за долгое время – он уснул спокойным крепким сном.


Утро нового дня встретило его какой-то непривычной, гнетущей тишиной. Не шумели машины на улицах, через окно не доносились голоса прохожих, мама не суетилась на кухне, готовя для любимого сына тосты с джемом на завтрак….

Дэн осторожно поднялся с кровати и подошел к окну. Что-то невероятное… Весь город был затянут туманом. Таким густым, что сквозь него едва ли можно было увидеть очертания ближайших домов. Сплошная белая киселеобразная пелена. И ни машин, ни прохожих на пустынных улицах.

- Мам? – с дрожью в голосе позвал Дэн. – Мама, ты где?

В ответ – тишина.

- Ну мааааам!..

«Стоп, без паники! Ничего особенного не случилось, она просто пошла в магазин. Скоро вернётся…»

Но прошел час, второй, а мама всё не возвращалась. Вдобавок ко всему прочему, Дэниел обнаружил, что не работают ни телефон, ни Интернет, а по телевизору показывают одни помехи. Тревога нарастала как снежный ком, грозя вот-вот обернуться настоящей паникой. Пометавшись по притихшей, безжизненной квартире, Дэн в итоге торопливо натянул куртку и бросился в подъезд.

Он звонил, стучал, бил ногами в каждую соседскую дверь, попадавшуюся ему на пути, но всюду ответом ему была зловещая тишина.

«Какого чёрта! Лангольеры??? Чушь собачья…» Без толку поколотившись в холодные безмолвные двери, Дэн выскочил на улицу. Густая, фантомная пелена тумана немедленно окружила его со всех сторон, мягко обволакивая, ошеломляя, сбивая с толку.

- Эй! – с отчаянием выкрикнул Дэниел в белую пустоту. – Эй, есть тут кто-нибудь?!

Тишина. Туман проглатывал любые звуки, растворяя их в своей призрачной утробе. Город словно вымер. И всего за одну ночь… Что же случилось здесь?

«Я пойду в школу, — решил Дэниел. – Сейчас как раз должен начаться урок по истории Соединённых Штатов. Может, хоть кто-нибудь придёт туда?..»

И он двинулся вперёд, сквозь туман, стелившийся вдоль пустынных улиц.

Белое безмолвие. Могильная тишина. Немой кошмар… Ни машин, ни прохожих, ни одной бродячей собаки или кошки – туман поглотил всё! У Дэниела болезненно сжималось сердце каждый раз, когда ему приходилось проходить мимо до боли знакомых витрин магазинов, кинотеатров, клубов. Таких оживлённых и многолюдных ещё только день назад и таких бездушных и мёртвых сейчас. Город-призрак…

«У Рэя Брэдбери, по-моему, был такой рассказ, где все люди на земле вдруг исчезли, осталась только одна семья: муж с женой и их маленький сынишка… Не буду думать об этом! Только не сейчас…»

Поворот, ещё поворот… По-прежнему ни души. Лишь серые безжизненные бока зданий и тёмные скелеты деревьев выныривали навстречу Дэну из белесых клочьев вездесущего тумана. Ледяной страх сковывал конечности, но школьник продолжал упрямо двигаться вперёд.

Вот, наконец, и школа. Абсолютно точно такое же бездыханное серое здание, как и все те, что попадались ему на пути раньше. Не слышно ни звука, а из приоткрытых главных дверей веет склепом…

Осторожно открыв входную дверь, Дэн заглянул внутрь. Темно и пусто. Ни малейшего намёка на чьё-либо присутствие. Дэниел робко втиснулся внутрь. Всегда такой самодовольный и уверенный в жизни, каким же маленьким и беззащитным казался он себе сейчас перед лицом этого незнакомого и чуждого ему мира, где всё казалось таким знакомым, но… Но в то же время это всё было совсем не тем же самым! Словно кто-то нарочно создал искажённую копию нормального мира! Только зачем?..

Дэн немного поболтался по пустым коридорам школы. Ни души. Несколько раз он притормаживал затем, чтобы выкрикнуть очередное «Э-эй! Есть здесь кто-нибудь!» Но вскоре он перестал так делать, потому что, во-первых, уже понял, что ему никто не ответит, а, во-вторых… Во-вторых, где-то в глубине души боялся, что его призывы не останутся безответными и каким-то диким, животным ужасом боялся того, что ответит ему…

Наконец, где-то на третьем этаже школы Дэниел пришел к мысли, что все эти его скитания совершенно бестолковы и собрался покинуть школу, как вдруг… Дверь туалета, находившегося в конце коридора с легким скрипом слегка приоткрылась.

- Эй! – Дэн явственно ощутил, как от волнения подпрыгнуло его сердце. – Эй! Кто там?!

В два прыжка он достиг туалета и дёрнул на себя дверь.

- Кто здесь? – повторил он, втискиваясь в тесное, скверно пахнущее (даже в этом альтернативном мире!) помещение. Окна были замазаны темной краской, должно быть именно поэтому Дэн не сразу заметил парочку людей в углу. Сначала он не понимал, что они делают, но постепенно его глаза привыкли к мраку, и до мальчика дошло: парочка целуется! Более того, похоже, что они были и вовсе без одежды!

Это открытие вызвало в душе Дэна волну негодования. «Нашли, блин, время!»

- Эй, вы! – бесцеремонно начал он, решительно подходя к парочке, и хватая ближайшего человека за плечо. – Не кажется ли вам… О, чёрт!

Плечо, за которое он уцепился, совершенно не походило на ощупь на гладкость человеческой кожи. Оно оказалось холодным, омерзительно мягким и прилипало к пальцам, словно Дэн вляпался в сырое тесто. С криком Дэниел отшатнулся назад, и лишь теперь увидел, что то, что он принял за парочку людей, было вовсе не парочкой, да и не человеком даже. Невероятное существо оборачивалось к нему. Странная осклизлая масса, тем не менее, смутно напоминающая очертаниями двух человек, слившихся в поцелуе. Четыре ноги с обращенными друг к другу ступнями, руки, словно бы переплетающиеся в объятиях, осклизлое тело без каких-либо половых признаков, две головы без волос и лиц. Существо надсадно хрипело и дергалось, словно эти два человека пытались оторваться друг от друга. Место, где по идее, у них должно были бы быть рты, противно растягивалось, словно два слипшихся кусочка теста пытались отлепить друг от друга. Кусочки «плоти» падали на пол, лилась какая-то темно-красная жидкость, похожая на кровь, хрипы существа усилились, словно оно испытывало нестерпимую боль…

С отчаянным воплем Дэн вылетел из туалета, чуть ли не кубарем скатился по лестнице на первый этаж и пулей вылетел из дверей школы. И вот здесь, когда он пришел в себя, его глазам предстала такая картина, что до боли захотелось вернуться хотя бы в тот безмолвный туманный мир. То, что он увидел сейчас, больше походило на ад. Ночь опустилась на город, окутав его густым мраком. Но даже мрак не был беспроглядным. Словно подсвеченные огнем преисподней, из темноты выступали стены домов и осколки каких-то непонятных ржавых труб. Все было покрыто засохшей багровой коркой, а кое-где кровь (а Дэн не сомневался, что это именно кровь) тяжелыми каплями падала… на землю? На ржавые решётки, заменившие собой асфальтированные дороги. Именно из-под этих решёток откуда-то снизу пробивался колеблющийся красный отсвет, словно где-то там, внизу, бушевало пламя.

Но хуже всего, пожалуй, было то, что Дэниел больше не чувствовал могильного одиночества и той безмолвной туманной пустоты. Нет. Кто-то или что-то было здесь, кроме него. Всей поверхностью кожи он ощущал это зловещее присутствие: что-то двигалось во тьме, за пределами мрака.

Нервы Дэна не выдержали, и он побежал. Он бежал изо всех ног, пусть не было больше знакомых дорог, но он помнил наизусть каждый поворот своего города. Он чувствовал: что-то двигалось за ним. Не было ни звука шагов, ни тяжелого дыхания за спиной, но это чувство чего-то неотвратимого, приближающегося не могло быть иллюзией. Оно преследовало Дэна.

В попытке оторваться от погони, Дэниел влетел в первое попавшееся ему на пути здание. Кинотеатр? Взбежал на второй этаж, где находился малый зал и буквально обрушился на пол, не в силах бежать дальше. Дыхание со свистом вырывалось из груди парня, во рту явственно ощущался привкус крови. Постепенно ему удалось немного прийти в себя, и он уже было собирался спуститься к выходу, как вдруг услышал, как кто-то зовет его.

Голос. Такой знакомый, нежный, с такой мольбой и болью звавший его. Словно зачарованный Дэн пошел на звук этого голоса, доносившегося из помещения малого зала. Торопливо толкнув дверь и войдя внутрь, Дэниел понял, что не ошибся: это действительно была Джейн. Джейн, все такая же хорошенькая с её глазами-вишнями и черными блестящими волосами. Но вот её тело… Девушка была прибита к огромной стене, на которой должен был, по идее, находиться киноэкран. Вместо миниатюрной, изящной фигурки Джейн теперь можно было увидеть лишь гниющее кровавое месиво, кишащее отвратительными белыми червями. В воздухе стоял густой сладковатый запах протухшего мяса.

Дэниел посмотрел на истерзанное, разлагающееся тело Джейн, на массу жирных червей, заживо пожирающих гнилую плоть, и его начало рвать. Прямо на покрытый ржавчиной пол.

Полные слез глаза Джейн смотрели на него с жалостью и болью.

- Мой бедный Дэнни, — прошептала она запекшимися губами.

- Почему! – с отчаянием выкрикнул Дэн. Из его глаз брызнули слезы. – Кому всё это надо!

- Разве ты не понял это ещё, мой глупенький мальчик… — Джейн через силу улыбнулась. Было видно, что каждое слово дается ей с трудом. – Это все она… Эми… Ты должен найти её, пока ещё не поздно, и остановить этот кошмар!

- Но где мне искать её?

- Она живет со мной в одном доме, на четвёртом этаже… Я…, — губы Джейн приоткрылись будто она хочет сказать что-то еще, но вместо слов из горла девушки вырвалось лишь странное бульканье. Глаз цвета спелой вишни выкатился, повиснув на кровавой ниточке, а в пустой глазнице показался жирный белый червяк.

- Дерьмо! – Дэн вытер рукавом губы, и побрел к выходу.

Все его чувства словно атрофировались: ни один разум не сможет выдержать столько обрушившегося на него кошмара.

До дома Джейн Дэниел добрался без особых приключений. Словно во сне, он поднялся на четвёртый этаж. Будто и не окружали его залитые кровью стены, и не висел в воздухе приторный запах стухшей плоти…

Всего одна квартира на четвертом этаже была открыта. Без вариантов.

Дэн осторожно вошёл внутрь, и открывшееся ему зрелище заставило его застыть на пороге в ошеломлении, даже несмотря на его истерзанные нервы.

Не квартира оказалась за дверью, а комната. Одна большая комната, по всему виду, девичья. С кроватью, креслом, платяным шкафом и письменным столом у задней стенки. Но не это так потрясло Дэна, а вид открывшихся ему десятков или даже сотен его собственных фотографий, в изобилии украшавших стены комнаты. Большие и маленькие, качественные и не очень, сделанные исподтишка или украденные у кого-то из одноклассников… Дэн улыбающийся, Дэн меланхоличный, Дэн задумчивый, Дэн мечтательный, Дэн заразительно смеющийся, Дэн с обиженно надутыми губами – сотнями глаз смотрел он на самого себя со стен комнаты. Длинная каштановая чёлка, небрежно падавшая на лоб, капризный изгиб губ, миндалевидные глаза цвета молочного шоколада… Его собственная внешность, всегда бывшая предметом его гордости, на которую он был готов часами любоваться в отражении зеркала, теперь же, растиражированная на бесчисленных фотографиях, вызывала в нем приступ тошноты и какого-то параноидального ужаса. Из-за всего этого пёстрого калейдоскопа собственных лиц, Дэниел даже и не сразу заметил сгорбившуюся фигурку белобрысой девочки, сидящей за письменным столом. Девочка плакала. Тонкие всхлипывания с надрывом вырывались из её тощей груди.

«Любая человеческая мысль или эмоция обладает определенной силой, которую мы можем охарактеризовать как «психическая энергия», — и чем сильнее это чувство, тем большим психоэнергетическим потенциалом оно обладает. Особо высокой силой обладают отрицательные эмоции, испытываемые девочками-подростками. Видимо, это связано с особо сильными депрессиями, связанными с переходным возрастом…»

- Эми, — осторожно позвал Дэн.

Она немедленно обернулась на зов, водянистые глаза, окаймленные бесцветными, как у поросенка, ресницами, уставились на него. Эми была мертва: никаких сомнений даже! Её серая, начавшая отслаиваться местами кожа, была тут и там покрыта отвратительными трупными пятнами, светло-голубые глаза были подёрнуты мутной пленкой, но самым жутким было видеть её грудную клетку, растерзанную и кровавую, с торчащими наружу ребрами, в то время, как пульсирующий кусок мяса, бывший по всей видимости её сердцем, продолжал колотиться в её безвольно повисших руках. Всё еще живой…

Повинуясь внезапному порыву, Дэниел стремительно пересёк комнату и, наклонившись, сжал девушку в объятиях.

- Прости, Эми, — пробормотал он, прижимаясь губами к ее макушке. Тело Эми было холодным, но только не её сердце. Даже так он мог чувствовать его живой пульсирующий жар – возможно, то, единственное, что согревало её так долго, но что в итоге стало причиной её смерти и всего последующего кошмара. – Прости меня, пожалуйста! Я всё понял… Я никогда больше не оттолкну тебя, Эми… Я научусь… Я буду любить тебя! И… Может, сходим в кино завтра вечером?..

Внезапно всё исчезло. Дэниел Уорд находился в кровати в своей комнате, на стене размеренно тикали часы, сквозь оконное стекло просачивался бледный утренний свет. Обычное начало обычного дня.

Дэн резко сел в постели, судорожно ощупывая вспотевший лоб. Всё его тело сотрясала мелкая дрожь, сердце колотилось как бешеное.

Он даже не заметил, как в комнату вошла мама.

- Уже проснулся, Дэнни? – жизнерадостно отметила она. – Как хорошо! Я как раз собиралась отправить тебя в магазин за покупками…

По дороге в маркет Дэну вроде бы удалось вернуть себе нормальное расположение духа. «Всего лишь кошмарный сон! – убеждал он себя. – Потрясение, вызванное самоубийством Эми. Да ещё та дурацкая телепередача…»

В маркете Дэну пришлось отстоять длиннющую очередь, прежде чем ему, наконец, удалось приблизиться к кассе. Молодая девушка-кассир смотрела на него с плохо скрываемым восторгом.

- Вам пакетик? – с профессиональной вежливостью уточнила она.

- Да, пожалуйста, — Дэн небрежным движением откинул со лба длинную каштановую чёлку и улыбнулся так, что на его щеках заиграли ямочки.

Лицо девушки тут же залилось краской, серые глаза засияли. Её тонкие дрожащие пальчики словно бы ненароком задели руку Дэна, когда она передавала ему пакет.

«Бинго!» — мысленно усмехнулся Дэниел, выходя из магазина. Его настроение значительно улучшилось. Насвистывая себе под нос бодрую песенку из репертуара Симпл Плэн, Дэн чуть ли не вприпрыжку возвращался домой. Он даже не обратил внимание ни на подозрительно безлюдные улицы, ни на странный туман, расползавшийся по городу и постепенно становившийся всё гуще…

- Вернулся? – мама встречала его в коридоре. – Вот и хорошо! А к тебе тут девочка пришла…

Внезапно Дэн почувствовал, как липкий страх обволакивает сердце.

- Какая ещё девочка? – прошептал он резко охрипшим голосом.

- Ну, белобрысенькая такая, худенькая… Ждет тебя в комнате. Говорит, вы сегодня в кино должны были пойти. Что-то ты как-то странно побледнел, Дэнни… Дэнни? Эй, Дэн?!..

«The Night Wire», 1926 год
Автор: Генри Феррис Арнольд
Перевод: Анна Домнина
Источник перевода: http://darkermagazine.ru/
----

Нью-Йорк, 30 сентября, срочное сообщение:

Сегодня в Нью-Йорке скончался посол Холливел. Смерть настигла его внезапно, когда он находился в своём кабинете…

Всё-таки есть что-то необычное в ночных сменах в информационном агентстве. Ты сидишь в своём кабинете, расположенном на верхнем этаже небоскрёба, и вслушиваешься в шёпоты цивилизации. Нью-Йорк, Лондон, Калькутта, Бомбей, Сингапур — все они становятся твоими соседями, как только уличные фонари гаснут, и весь мир погружается в сон.

В период с двух до четырёх часов ночи обычно бывает затишье, операторы дремлют над своими приёмниками, как вдруг поступает новость. Пожары, несчастные случаи, самоубийства. Убийства, столпотворения, катастрофы. Иногда происходят землетрясения, и один только список жертв занимает больше листа. Оператор в полусне фиксирует все эти сообщения, набирая их на пишущей машинке одним указательным пальцем.

Изредка ты улавливаешь в потоке слов знакомое имя и начинаешь внимательнее вслушиваться. Говорят о каком-нибудь давнем знакомом из Сингапура, Галифакса или Парижа. Возможно, этот человек занял какую-нибудь высокую должность, но это маловероятно. Скорее всего, он был убит или утонул. А может быть, он просто захотел уволиться с работы и выбрал для этого необычный способ. Достаточно необычный, чтобы это событие попало в новости.

Но такое случается нечасто. Большую часть времени ты просто сидишь и сквозь сон стучишь и стучишь по клавишам пишущей машинки, мечтая оказаться дома в постели.

Но иногда происходят странные вещи. Например, однажды ночью произошло нечто настолько странное, что я до сих пор не могу прийти в себя. Если бы я только мог забыть всё это…

Видите ли, я занимаю должность начальника операторов ночной смены в одном из западных портовых городов. Неважно, в каком именно.

В моём отделе работает — вернее, работал — всего один сотрудник, парень по имени Джон Морган. Ему было около сорока, и он, надо отметить, всегда был очень рассудительным и прилежным работником.

Он был одним из лучших операторов, которых я когда-либо знал, к тому же он был «двуруким» — мог работать сразу на двух машинках, одновременно набирая обеими руками разные тексты. Кроме него я встречал только двоих операторов, которые могли работать таким образом долго, час за часом, и не сделать ни единой ошибки.

Обычно по ночам мы задействовали только одну линию, но иногда, когда новости поступали слишком быстро, станции в Чикаго и Денвере открывали вторую линию, и вот тогда за дело принимался Морган. Он творил чудеса, работал, как автомат, который был начисто лишён воображения.

В ночь на шестнадцатое сентября он пожаловался на усталость. Это был первый и единственный раз, когда он вслух заговорил о себе, а ведь мы работали вместе уже три года.

Было около трёх часов ночи, мы принимали сообщения по первой линии. Я склонился над отчётами и не обращал на Моргана внимания. Вдруг он заговорил:

— Джим, — сказал он. — Тебе не кажется, что здесь слишком душно?

— Что? Нет, Джон, — ответил я. — Но если хочешь, я могу открыть окно.

— Не стоит, — сказал он. — Наверное, я просто немного устал.

Вот и всё. Больше он ничего не сказал, и я снова занялся бумагами. Каждые десять минут мне приходилось вставать, чтобы взять новую стопку отпечатанных листов, аккуратно сложенных возле печатной машинки. Все сообщения печатались в тройном экземпляре, поэтому их было необходимо рассортировать.

Казалось, не прошло и двадцати минут с того момента, когда Морган заговорил со мной, как вдруг я заметил, что он печатает одновременно на двух машинках. Это показалось мне немного странным, ведь никаких срочных сообщений в данный момент не поступало. Когда я в следующий раз подошёл к его столу, я взял листы сразу от двух машинок и вернулся на своё место, чтобы разобраться с копиями.

По первой линии не передавали ничего необычного, я быстро пролистал весь материал и отложил его в сторону. Затем я взял вторую стопку листов. Я хорошо это запомнил, так как новости были из города, о котором я никогда раньше не слышал: Зибико. Вот это сообщение, я сохранил копию:

----
Зибико, 16 сентября, сводка:

Вчера около 16:00 на город опустился самый густой туман за всю историю. Движение транспорта приостановлено, всё вокруг покрыто плотной пеленой тумана. Уличное освещение стандартной мощности не справляется с нагрузкой, видимость по-прежнему ухудшается. Туман становится плотнее.

Учёные не могут выяснить причину возникновения тумана. Представители местного метеобюро утверждают, что подобных случаев не было зафиксировано ни разу за всю историю города.

Вчера в 19:00 местные органы власти… (см. далее)
----

На этом сообщение обрывалось. Ничего необычного, но, как я уже говорил, я обратил внимание на эту новость исключительно из-за названия города.

Примерно через пятнадцать минут я поднялся, чтобы взять следующую партию материала. Морган сидел на стуле, сильно сгорбившись. Он опустил настольную лампу так низко, что его лицо оставалось в тени, и освещены были только клавиши двух пишущих машинок.

В правой стопке листов по-прежнему были обычные новости, а в левой оказалось ещё одно сообщение из Зибико. Все новостные сообщения поступают к нам непрерывно одно за другим, поэтому иногда большие сообщения приходят отдельными кусками. Эта вторая часть истории была помечена словами «дополнение про туман». Вот копия этого сообщения:

----
После 19:00 туман заметно усилился. Он полностью перекрыл уличное освещение. Весь город окутан тьмой.

Особенность данного явления — тошнотворный запах, сопровождающий туман. Этот запах невозможно сопоставить с каким-либо из прежде замеченных в городе.

Ниже, согласно правилам, было указано время, 3:27, и инициалы оператора: Дж. М.
----

В стопке со второй линии было ещё одно сообщение на эту тему. Вот оно:

----
Дополнение 2, туман в Зибико.

Существует множество гипотез о причинах возникновения тумана. Самую необычную версию предложил могильщик из местной церкви, который, двигаясь на ощупь, явился в здание администрации. Находясь на грани истерики, он утверждал, что туман впервые возник на церковном кладбище.

«Сначала он был похож на толстое серое одеяло, окутывающее землю вокруг могил», — заявил он. — «Затем оно стало подниматься всё выше и выше. Из-за ветра туман сгущался, а потом эти сгустки то разделялись, то вновь соединялись друг с другом.

Я видел призраков, корчащихся в муках, странные переплетения форм и фигур. А потом в самом центре этой густой массы что-то зашевелилось.

Я развернулся и побежал прочь от проклятого места. Позади я слышал крики — кричали люди из домов, расположенных по соседству».

Несмотря на то, что могильщик предоставил довольно сомнительную информацию, на место с целью расследования был отправлен поисковый отряд. Могильщик же потерял сознание сразу после того, как изложил свою версию событий, и теперь находится в больнице. Он до сих пор не пришёл в себя.
----

Довольно странная история. Конечно, мы привыкли к такому, ведь к нам регулярно поступает множество странных сообщений. Но по какой-то неясной причине, возможно, из-за того, что ночь выдалась очень тихая, сводки о тумане произвели на меня огромное впечатление.

Почти в ужасе, я встал за следующей партией листов. Морган не шевелился, в комнате был слышен лишь стук клавиш. Этот зловещий звук начинал действовать мне на нервы.

В стопке листов было ещё одно сообщение из Зибико. Я взял его и с тревогой начал читать:

----
Новые подробности о тумане в Зибико.

Спасательный отряд, который в 23:00 был выслан проверить странную историю о происхождении тумана, уже второй день нависшего над городом и погрузившего его во тьму, не вернулся. На его поиски отправлен второй отряд.

Тем временем туман становится плотнее. Он просачивается сквозь щели в дверных проёмах и наполняет воздух тяжёлым запахом разложения. Этот угнетающий запах заставляет содрогнуться от ужаса. Он будто несёт с собой смерть.

Жители города покинули свои дома и собрались в местной церкви, где священники беспрестанно проводят богослужения. Происходящее с трудом поддаётся описанию. И взрослые, и дети напуганы в равной степени, большинство из них просто вне себя от страха.

Пожилой священник читает молитвы во спасение своей паствы, стоя посреди дымки, которая частично заволокла помещение церкви. Прихожане плачут и время от времени осеняют себя крестом.

С окраин города слышны крики. Туман искажает голоса, их невозможно узнать. Звуки скорее напоминают свист ветра в огромном тоннеле. Но при этом ветра на улице нет. Второй спасательный отряд… (см. далее)
----

Я всегда считал себя хладнокровным человеком. За те десять лет, что я работаю в информационном агентстве, я ни разу не был так взволнован. Но сейчас я невольно встал и подошёл к окну.

Мне кажется, или далеко внизу, на окраине города, я вижу следы тумана? Вздор! Это просто игра моего воображения.

Мне показалось, что клавиши пишущих машинок застучали быстрее. Морган по-прежнему сидел на стуле, не шелохнувшись. Низко опустив голову, он указательными пальцами набирал поступающие сводки одновременно на двух машинках.

Со стороны могло показаться, что он уснул, но нет; обе машинки быстро и непрерывно печатали строчку за строчкой, неумолимо и непринуждённо — как сама смерть. В этом монотонном постукивании клавиш было что-то завораживающее. Я подошёл ближе и встал за спиной Моргана, читая через его плечо слова, которые появлялись на бумаге одно за другим.

Вот что я прочёл:

----
Срочное сообщение из Зибико.

Больше вы не получите ни одного сообщения из нашего офиса. Произошло нечто невероятное. Уже двадцать минут к нам не поступает никакой информации. Мы отрезаны от внешнего мира. Мы даже не знаем, что происходит на соседних улицах.

Я останусь на связи, пока не наступит конец.

А это и есть конец. Вчера в 16:00 над городом навис туман. Чтобы проверить информацию, поступившую от могильщика местной церкви, на окраину города были высланы два спасательных отряда. Оба отряда пропали без вести, мы не получили от них ни единого слова. Теперь уже ясно, что они не вернутся.

Со своего рабочего места я могу осмотреть город. Наш офис находится на тринадцатом этаже, почти весь город виден отсюда. Но сейчас там, где раньше были видны тысячи огней, где раньше бурлила жизнь, я вижу только непроглядную тьму.

Мне страшно даже подумать о том, что стоны и вопли, которые непрерывно раздаются с окраин города, — это предсмертные крики горожан. Они становятся всё громче и постепенно приближаются к центру города.

Туман уже окутал всё вокруг. Он стал ещё плотнее, если это вообще возможно, но кое-что изменилось. Раньше туман напоминал плотную, непроницаемую стену с тяжёлым запахом, теперь же это бесформенная масса, которая кружится и извивается, будто в агонии. Время от времени эта масса разделяется на части, и тогда я могу мельком увидеть, что происходит внизу на улицах.

По улицам с отчаянными криками бегут люди. До моих окон доносятся дикие вопли, смешанные со свистом и завыванием ветра — ветра, который нельзя ни увидеть, ни почувствовать.

Туман снова накрыл город, и свист стал ещё ближе.

Он уже где-то совсем рядом.

Боже! На секунду туман рассеялся, и я снова увидел улицы.

Это не просто туман, это что-то живое! Рядом с каждым стонущим и плачущим человеком стоит тень, это какая-то странная многоцветная аура. Эти тени будто липнут к людям! Цепляются за каждое живое существо!

Мужчины, женщины — все они теперь лежат плашмя на земле. А туманные тени нежно поглаживают их. Тени опускаются на колени рядом с лежащими людьми. Они… я не могу этого передать.

Они срывают одежду с распростёртых на земле тел. Они поглощают их. Рвут их на части и пожирают.

Туман смилостивился надо мной, его завеса скрыла эту ужасную сцену. Я больше ничего не вижу.

Цвет тумана постепенно меняется. Кажется, будто изнутри его освещает яркий огонь. Но нет, это не так, я ошибся. Этот свет идёт сверху, с неба, туман просто отражает его.

Глядите! Глядите! Всё небо охвачено огнём. Ни одно существо, будь то человек или демон, никогда не видело таких цветов. Огни движутся, смешиваются друг с другом, цвета постоянно меняются. Свет такой яркий, что у меня болят глаза, хотя огни очень далеко.

Вот они начали стремительно кружиться, двигаться, складываться в сложные узоры. Они летают один за другим, будто в невероятно ярком огромном калейдоскопе.

Я только что понял. Эти огни не опасны. Они излучают силу, дают поддержку, подбадривают. Но они слишком яркие, мне больно смотреть на них.

Они всё ближе и ближе, каждый новый рывок приближает их к земле на миллионы миль. Миллионы миль со скоростью света. Да! Этот свет – совершенен, это квинтэссенция света! А туман внизу тает, становится разноцветной дымкой, сияющей миллионами цветов из тысяч разных спектров.

Я вижу улицы. Там везде люди! Огни всё ближе. Они вокруг меня. Они обволакивают меня. Я…
----

Сообщение внезапно оборвалось. Линия, соединяющая нас с Зибико, не отвечала. В тусклом зеленоватом свете настольной лампы я по-прежнему видел перед собой лист бумаги, но буквы на нём больше не появлялись.

Мне казалось, будто в комнате воцарилась торжественная тишина. Сильная, многозначительная тишина.

Я посмотрел на Моргана. Его руки бессильно висели вдоль тела, а сам он странно склонился вперёд. Я повернул лампу так, чтобы она осветила его лицо. Он сидел и, не мигая, смотрел в одну точку.

Внезапно у меня появилось дурное предчувствие. Я вызвал Чикаго по второй линии. Через секунду мне ответили.

Что? Быть не может. На станции в Чикаго сказали, что вторая линия весь вечер была отключена.

— Морган! — закричал я. — Морган! Проснись! Это всё неправда. Кто-то подшутил над нами. Почему ты… — В пылу энтузиазма я потряс его за плечо.

Он был холодным. Морган умер несколько часов назад. Возможно ли, что его мозг оставался активным всё это время и заставлял пальцы автоматически печатать даже после смерти?

Я никогда этого не узнаю. И никогда больше не выйду работать в ночную смену. Изучив атлас мира, я не нашёл в нём города под названием Зибико. Что же убило Джона Моргана? Для нас это навсегда останется тайной.

Однажды они начали приходить ко мне. Выходить из стен, раздвигающихся неровными проломами, светящимися слабым голубым светом, заглядывать в глаза из глубин провалов и люков, шумно дышать из узких темных щелей везде, где они были. Скрестись, плакать, звать, проситься впустить... Они были из разных миров и временных отрезков, разных рас и внешнего вида. Во снах они протягивали ко мне свои руки и щупальца, смотрели печальными глазами и звали звали.

Вначале я умудрялся скрывать ото всех, что со мной что-то не так, что я вижу и слышу что-то, но потом, много позже, я начал сдавать позиции. Они не давали мне спать, работать, общаться с друзьями, отдыхать. Вообще ничего. Первый раз это было на работе, когда я разговаривал с заказчиком. Рука одного из них потянулась ко мне из-под стола, неожиданно резко. Я дернулся от нее и вскрикнул. Заказчик посмотрел на меня косо, но тогда я отговорился "прострелом в колене, старая травма". Дальше было хуже. День за днем они выставляли меня придурком и истериком, психом. Но я знал, что они реальны. Врачи так не считают.

В дурку забрали меня после того, как кто-то из зовущих поцарапал меня. Посчитали, что резал вены. Я по разному пытался объяснять врачам, что со мной происходит, но они таки вывели меня на то, что я сказал правду. С тех пор я нахожусь тут, в комнате... Нет, не с мягкими стенами, но в изолированной палате. Я имею доступ в интернет, я могу гулять по коридорам достаточно свободно, они знают, что я не буйный, но не отпускают, ведь они - зовущие меня - все еще рядом. Они открывают в стенах те двери, которых там нет и никогда не было, они говорят, что я должен уйти отсюда через эти двери, но я не могу, я боюсь и не хочу.

Кто-то новый стал появляться теперь, через два года от момента первого зова. Он огромен, он жуток, я никогда не видел его, но слышал. Он стонет где-то в стенах, в щелях. Его голос многозвучен. И он пахнет. Сотнями гниющих трупов и крематориев. Он зовет меня, и я ничего не могу сделать. Он зовет меня к себе, быть его приемником, его сыном в царстве кошмара и ужаса. Я и сам уже не верю, что я нормален. Сегодня я должен вскрыть себе вены и нарисовать последний выход, кровавую дверь, которая выведет меня к Нему. Я думаю, что я умру, или окончательно уйду в мир своего подсознания, но я не могу больше быть в этом кошмаре. Я знаю, что если кровь свернется - я выживу. Но буду надеяться на то, что мой воспаленный разум обманет меня и кошмар кончится... Или начнется новый.

Куском пружины, отломанной втихаря от кровати, я разрываю вены на руке. Потом на другой. Кровь льет слабыми толчками и мне не больно. Я рисую дверь к нему. Линии засветились алым, и она отворилась, прямо в глухой бетонной стене. Дверь ведущая в ласковые объятия моего родителя. Я такой же как он, я вижу это в алом свете, текущем из двери, я меняюсь. Я ухожу.


* * *

- Тут везде кровь! - доктор ошарашено и зло смотрел по сторонам. - Я же сказал следить за ним особенно зорко! Он готовился к суициду! Я предупреждал!

- Мы следили, - отпиралась медсестра. - Но вы знаете каково это!

- А тело где? - доктор был крайне раздосадован, теперь отчетами и проверками замучают из министерства. - Куда увезли?

- Никуда. - медсестра замялась. - Тела не было. Только вот это... - она подвела доктора к стене с нарисованной бурым дверью. Из стены торчал кусок больничной пижамы, словно вросший в нее. Или зажатый закрывающейся дверью.

Автор: Olgir
Источник: http://mrakopedia.org/


Привет, читатель. Сегодня я расскажу тебе одну необычную историю, которую, впрочем, не каждый сочтет страшной или имеющей сколь-нибудь достойную литературную ценность. Мне, в принципе, плевать. Я всего лишь хочу поделиться теми событиями, которые не так давно произошли со мной и сделать это я могу только здесь, в интернете, ведь любой человек, которому я расскажу это в реале, в лучшем случае решит, что я его разыгрываю, а в худшем - просто сочтет меня сумасшедшим.

Началось все с того, что устроился работать на кафедру информационных технологий некоего технического ВУЗа, который для краткости мы будем называть "политехом". Знать его полное название, равно как и название города, в котором он находится, тебе, читатель, необязательно. Работа в ВУЗе была не основной - много ли заработает преподаватель без педагогического образования и ученой степени? Я занимался преподаванием и работой по кафедре в перерывах между заданиями по основной работе.

Вскоре, я начал приходить в политех и по вечерам, поработать со студентами-вечерниками и сделать те дела, на которые днем не хватило времени. Я часто засиживался допоздна и выходил из преподавательской или кабинета кафедры около девяти часов, когда охранники уже собирались запирать двери и отправляться в свою каморку, формально - к камерам наблюдения, но в большей степени - к телевизору. Не за чем и не за кем было следить на пустой и безлюдной улице - в здании института нечего было красть, да и решетки на окнах первого этажа позволяли охране полностью расслабиться после щелчка замка на тяжелой дубовой двери парадного входа. Неизвестно, с какой целью руководство ВУЗа наняло шестерых крепких охранников, менявшихся посменно по двое. Для надежной "охраны" здания хватило бы и одного хромого калеки или седой близорукой бабульки.

Хотя официально вечерние занятия в политехе продолжались вплоть до закрытия, я никогда не видел, чтобы кто-то кроме меня оставался на рабочем месте до столь позднего времени. Все спешили домой. Кто-то к семье, кто-то к компьютеру или телевизору. Мне было некуда спешить. Постепенно я сдружился с охранниками (немудрено - единственный человек, пару раз в неделю сидящий в здании института чуть ли не до ночи). И вот, в один прохладный, но бесснежный ноябрьский вечер я, вновь задержавшись до самого закрытия, подумал, что идти домой, в здоровенную десятиэтажку, подниматься по темной пустой лестнице на такую-то верхотуру (жил я на восьмом этаже, а лифт после девяти вечера отключали) и открывать ключом так неприветливо запертую дверь, за которой находилась моя крошечная холостяцкая квартирка, совсем не хочется.

Мне всегда нравилось в "ночном политехе". Длиннющие безлюдные коридоры, усеянные дверьми в темные аудитории отдавали какой-то особой романтикой, абсолютная тишина и покой огромного, обычно шумного и забитого под завязку студентами здания, вызывали множество необычных ощущений. Очевидное решение пришло само собой - я подошел к посту охраны (дежурили сегодня Алексей и Серж) и спросил разрешения остаться в здании до утра. Охранники не возражали. "Можешь хоть насовсем жить сюда перебраться, только не шуми ночью" - с этими словами Серж повернул здоровенный ключ в не менее здоровенном замке парадной двери. Замок безразлично щелкнул: одним человеком больше, одним меньше - ему было все равно, сколько нас остается по эту сторону двери.

Посидев некоторое время в каморке охраны, я пожелал мужикам удачной вахты, а сам отправился в преподавательскую при кафедре, дабы улечься на удобный, просторный диван, стоявший в дальнем углу комнаты и насладиться чтением книги, позаимствованной недавно у соседа-книголюба. Чтиво оказалось столь увлекательным, что смог оторваться от него я лишь заполночь. Выйдя в темный коридор я направился на первый этаж, в туалет. Я искренне наслаждался тишиной, темнотой и спокойствием, которые нарушали лишь тонкий лучик света и еле слышное бормотание телевизора, исходившие из-за двери "охранки". Честно говоря, я всегда малость побаивался темноты, но сейчас у меня был не тот настрой и казалось, будто темнота - прозрачная и чистая, ничто не может скрыться за ней от моего взгляда, а значит - и бояться нечего.

Возвращаясь в преподавательскую, я отметил, что бормотание телевизора стихло и лучик света из "охранки" пропал, а значит, охранники, наплевав на устав и должностные инструкции завалились спать. Ну и пусть - все равно тут охранять толком нечего. Впереди был длинный коридор, а за ним - лестница в полуподвал, где и находилась кафедра и преподавательская при ней. Я шагнул было в нужную сторону, но внезапно, холодок пробежал по моей спине и я почувствовал необъяснимый страх. Никогда еще, проходя через этот темный, безлюдный и тихий коридор я не ощущали ни капли неудобства. Я не остановился. Зачем стоять на месте, когда мне нужно в другой конец коридора? Страх, эка невидаль! Мало ли чего почудилось сонному подсознанию, я ведь точно знаю, что кроме меня и охранников в здании никого нет, все двери надежно заперты, а на окнах - решетки. Значит, бояться здесь совершенно нечего. Словно в подтверждение моих рассуждений слева по ходу появилось забранное глухой решеткой окно. Благополучно добравшись до конца коридора я ощутил облегчение, страх слегка отступил. Я даже мысленно рассмеялся - подумать только, взрослый человек с задержав дыхание осторожно ступает по темному коридору и боится чего-то, сам не знает, чего! Потеха, да и только. Но одновременно с этой мыслью пришло и любопытство. Что испугало меня? Подсознание, пол минуты назад кричавшее, что что-то не так, что-то не сходится, подсказывать не хотело - на то оно и подсознание, чтобы работать независимо от разума. Его дело указать на опасность, а уж дальше сознание само разберется, что к чему. Обернувшись, я бегло осмотрел коридор. Ничего необычного, вот пол с полосатым узором лунного света, пробивающегося из зарешеченных окон. Вот сами окна - решетки надежно сидят в оконных проемах, защищая территорию ВУЗа от незваных гостей. Вот двери аудиторий. Распахнутые настежь двери аудиторий! Страх снова ворвался в сознание, застилая его мутной пеленой, заставляя сердце работать в ускоренном ритме, предательски подмешивая в кровь все больше и больше адреналина. Когда я шел в туалет, двери были закрыты! Да что уж там, они ДОЛЖНЫ были быть закрыты, кроме того, большинство из них на сигнализации! Кто открыл двери? Почему сигнализация не сработала? Очевидная догадка пришла мне в голову - два балбеса-охранника решили надо мной подшутить, у кого еще в этом здании могут быть ключи от всех дверей и кнопка отключения сигнализации? Им удалось, ничего не скажешь, я чуть не обделался от страха. Сидит небось в своей каморке сейчас и беззвучно трясутся от смеха, ожидая, когда я ворвусь к ним с матом и грохотом. Нет уж, такого удовольствия я им не доставлю. Я развернулся и уверенным шагом отправился в преподавательскую. Страх отступил под напором решимости и злости на себя любимого - надо же, как ребенок повелся, перепугался до смерти! Зайдя в преподавательскую, я щелкнул выключателем, но свет не загорелся - эти болваны еще и электричество выключили. Ну ничего, утром я покажу им где раки зимуют, а сейчас - спать. Завалившись на мягкий, удобный диван я лежал некоторое время с закрытыми глазами, но потом все-таки поднялся, подошел к двери и запер ее на ключ - мало ли, чего еще им придет в голову, не хочу попасть в больницу с инфарктом. Подергав ручку двери и убедившись, что замок надежно заперт, я лег и спокойно уснул, не просыпаясь более до самого утра.

Проснувшись в то утро я почувствовал себя бодрым и выспавшимся, как никогда. Было еще довольно темно - ноябрь не тот месяц, в который солнце уже в семь часов светит прямо в окна, но рассвет уже начался и вместо темноты в комнате царил полумрак. Минут пятнадцать я смотрел в потолок и думал о чем-то своем, пока не услышал доносившиеся из-за двери в коридор тихие, почти неразличимые звуки. Выяснить их природу мне не удалось, так что я решил, что любопытно было бы пойти и посмотреть, что это там такое звучит, тем более, что давно было пора вставать - уборщицы и гардеробщицы уже должны быть на местах, а за ними вот-вот повалят преподаватели и остальной персонал института. Солнце за последние пятнадцать минут уже почти появилось из-за горизонта и на улице было относительно светло, равно как и в помещениях. Я нехотя поднялся с дивана, подошел к двери и повернул ключ в замочной скважине, на что замок отозвался радостным щелчком - теперь его очередь отдыхать. Забавно, но на какой-то миг я проникся благодарностью к своему механическому другу за то, что он охранял мой сон всю ночь.

Заинтересовавшие меня звуки доносились с первого этажа и более всего походили на телефонный звонок, разрывающийся под напором очень настырно звонящего человека. Поднявшись на первый этаж я понял - определенно, это телефон и звонит он в каморке у сторожей, на том конце коридора, двери аудиторий в котором все так же настежь распахнуты. Я был поражен беспечностью ночных работничков - подумать только, мало того, что они так и не заперли двери после своего неудавшегося розыгрыша, так еще и на телефон не реагируют! Твердо решив по первое число вкатить "доблестной" "охране", я направился к каморке, попутно захлопывая двери одну за другой, но внутри небольшой комнатки с двумя мониторами, телевизором и пультом сигнализации меня ждало разочарование - кроме трезвонящего домофона признаков жизни ничто не подавало. Проще говоря, охранников не оказалось на положенном месте, а за парадной дверью уже собралась очередь из уборщиц, гардеробщиц и другого персонала, который обычно приходит пораньше. Я хотел было отпереть дверь и впустить всех внутрь, но ключа от парадной двери у пульта не нашлось, поэтому пришлось бежать к задней - благо, ключи от нее всегда висели в "пожарном" ящичке неподалеку, а сам ящичек никогда не запирался, чем и пользовались студенты, периодически выбегающие покурить в задний двор.

Почему сразу двое охранников так безответственно слиняли с рабочего места и как вообще им в голову пришла мысль с открыванием дверей в аудитории я так и не узнал. Видимо, начальство их чем-то крепко обидело. Через пару дней, утром, я увидел Сержа напротив директорского кабинета, мнущего в руках какую-то бумажку - вероятно, заявление на увольнение, которое, впрочем, после подобной выходки можно было бы и не писать. Сперва я хотел было подойти и сказать все, что о нем думаю, но потом решил не связываться - пускай себе сваливает к черту, вместе со своими идиотскими выходками. На место Сержа и Алексея, которого, в отличие от первого, я больше никогда не видел, пришли двое новых парней. Вопреки ожиданиям, сплетни и слухи об этом дурацком происшествии, которые должны были быстро разнестись по всему институту, так и не появились. Почти никто из служащих института не упоминал двух горе-охранников, а до студентов, будто бы, вообще информация не дошла. Уже через месяц все полностью позабыли об этом случае и историю можно было бы счесть рассказанной, если бы сразу после новогодних каникул не случилось нечто из ряда вон выходящее. В один из не по-зимнему теплых вечеров камера слежения напротив задней двери засекла нарушителя, попытавшегося пробраться внутрь здания, а именно - снять решетку с окна лаборатории. В эту ночь работали двое охранников из новой смены. Схватить потенциального вора не удалось - как только задняя дверь открылась и мужики вышли на улицу, нарушителя будто ветром сдуло. Все бы ничего, но подобные случаи начали происходить примерно раз в неделю. Человек в темной куртке и джинсах подходил к окну одной из лабораторий и пытался здоровенными кусачками испортить решетку, висящую на окне, а при приближении охраны исчезал в неизвестном направлении.

Так уж совпало, что примерно в то же время меня непомерно загрузили обязанностями по кафедре и я почти в прямом смысле горел на работе. Помня неудачный опыт, я все же старался уходить пораньше - в тот памятный раз, когда я остался на ночь в преподавательской, выволочку получил не только Серж (насчет второго охранника сомневаюсь, похоже, он так и не объявился), но и я тоже. Просто потому, что ночевать в институте не положено. Однако, в одну из январских суббот, такую же теплую и бесснежную, как и вся текущая зима, я вновь решил переночевать в здании ВУЗа. Тащиться домой после крайне тяжелого рабочего дня не хотелось, учитывая, что последние два дня там проводился ремонт, а последующий выходной гарантировал отсутствие нежелательных утренних визитеров в лице, конечно же, начальства.

Сегодняшняя смена охраны состояла из Толика - старожила, работавшего в политехе уже несколько лет и молодого парня, который только на прошлой неделе приступил к работе, имени его я еще не знал. Не то чтобы я был в дружеских отношениях с Толяном, однако это не помешало мне напроситься на ночлег в здании института. Как и в прошлый раз, я до полуночи провалялся на диване с книгой, а потом вышел, дабы справить нужду перед сном. Все так же горел свет в "охранке" и бормотал телевизор. На обратном пути я решил заглянуть к охранникам. Зайдя в комнатку, я увидел, что мужики прильнули к монитору с камерами видеонаблюдения и о чем-то переговариваются. Заметив меня Толик махнул рукой, дескать, иди сюда, покажу чего! Подойдя к монитору я увидел черный силуэт, пересекающий ограду заднего дворика. Силуэт подошел к краю обзора и скрылся, а через секунду возник в зоне обзора другой камеры, висевшей напротив задней двери. Было ясно видно, как он достает инструмент, смахивающий на садовые ножницы с короткими лезвиями, подходит к окну лаборатории и начинает своими "ножницами" грызть один из прутьев решетки. "Вот говнюк, ну сейчас он у меня попляшет." - с этими словами Толик вскочил и рванул к парадному входу. Напарника он отправил к задней двери и приказал дежурить там и не выходить, пока ему не дадут сигнал. Сигнал надлежало дать мне, посредством мобильного телефона. Через пару минут в обзоре первой камеры появился Толян и махнул рукой, давая понять, что пора звонить его напарнику. Я набрал номер и уставился на монитор, где только что на траву беззвучно упал очередной прут стальной оконной решетки. Человек в черном, видимо услышав телефонный звонок, доносящийся из-за двери нервно заозирался и собрался было драпать, но в этот момент подкравшийся охранник сцапал его и повалил на землю, помощь напарника ему не понадобилась. Сгорая от нетерпения с побежал к задней двери. "Попался, голубчик." - шипел Толик, сидя верхом на неудачливом взломщике - "Вот теперь-то я тебе рога пообломаю. Сань, вызывай ментов.". Пока Саня копался в телефонной ниже, выискивая номер местного отделения полиции (112 и 020 отменили, что ли?), я подошел поближе к человеку в черном, которого Толян уже поднял с земли и держал, заломив руки за спину. По изумлению на моей физиономии Толик понял, что что-то не так и развернул ночного гостя к себе лицом и конечно тоже узнал его. "Санек, повремени пока с ментами." - охранник уставился на бывшего коллегу - "Серж, ты чтоли?". Это действительно был Серж, собственной персоной. Он смотрел сквозь нас пустым взглядом и что-то бормотал себе под нос. Чумазого и растрепанного Сержа отвели в "охранку", предварительно приведя в чувство посредством холодной воды из-под крана в туалете. То, что он поведал нам, было похоже больше на бред сумасшедшего, чем на нечто, имеющее отношение к реальности, однако, лицо его было настолько серьезно, что я почти поверил в этот рассказ.

"Мы с напарником, как раз собирались футбол смотреть, когда услышали звук шагов из коридора. Подумали, что это он идет," - жестом Серж указал на меня - "да в общем так оно и было, он в туалет зашел, а звук шагов остался. Мы тогда вышли из "охранки", смотрим, а в коридоре все двери открыты и сигнализация не орет, а в дверном проеме на той стороне коридора силуэт человеческий. Мы пошли проверить, что там происходит! Явно кто-то левый по зданию шляется! Дошли до конца коридора и услышали звуки из подвала, как будто бы какие-то механизмы работают, старые, ржавые, скрипят, а на лестнице силут этот проклятый мелькает, мы за ним, а он вниз, в дверь направо, ну, которая закрыта все время. А в ту ночь открыта была и звуки оттуда эти ужасающие, скрежещущие. Я фонарь включил, а Леха вперед пошел, в дверь. За ней помещение каких-то совершенно необъятных размеров, потолок явно выше, чем в коридоре у лестницы, а такого быть не может, понимаете? Там же первый этаж наверху, не может быть потолок выше! Нам бы драпать оттуда, а мы как идиоты дальше поперлись, а там что-то вроде шахты, градусов под тридцать вниз уходит, Леха наступил на что-то перед этой шахтой, поскользнулся и усвистел туда, в темноту. Я под ноги посмотрел, а там кишки какие-то валяются и тут Леха внизу заорал как резаный! Тогда-то я деру дал оттуда. Пулей вылетел через заднюю дверь, а не следующий же день заявление написал, что ухожу. Потому что никто мне не поверит, понимаете? Та дверь всегда закрыта, там кладовка какая-то, может еще чего! Не может за ней быть огромный зал с шахтой, никак не может. Но я это сам видел, своими глазами. Может я с ума сошел. А теперь еще Леха мне сниться начал, снится и все время во сне кричит, просит ему помочь, говорит, что он жив, что ему страшно и больно. Я сильное снотворное пить пробовал, в больницу ходил, ничего не помогает. Вот я и решил вернуться, помочь ему или сгинуть уже к чертовой матери за этой дверью!".

Закончил свое повествование Серж ближе к часу ночи. Разумеется, мы не поверили ему, но чтобы успокоить, сходили к той самой двери все вчетвером. Ничего интересного там не оказалось, дверь как дверь. Странно, правда, что тяжелая стальная дверь оказалась в подвальчике, в котором все двери деревянные. Протестуюшего Сержа уже ближе к двум часам отправили в вытрезвитель и разошлись - охранники к себе в каморку, а я в преподавательскую, спать. После жутковатого рассказа Сержа спалось мне плохо, даже с запертой дверью. Снилось, что кто-то большой и грузный ходит снаружи по коридору, глухо топая огромными босыми ногами, отчего я дважды просыпался в холодном поту и долго прислушивался к ночной тишине, улавливая каждый звук, проникавший через края дверного проема. Вопреки логике и здравому смыслу выйти из преподавательской я решился только к девяти утра, когда солнечные лучи уже вовсю резвились на подоконнике. Подойдя к охранке я обнаружил в ней растерянных Толика и Саню. Оказалось, ключ от странной железной двери отсутствует на стенке у пульта, где положено быть всем ключам. Следующие два дня пролетели незаметно - ремонт заполнил собой все воскресенье, а в понедельник работы только прибавилось.

Утром во вторник, спускаясь в преподавательскую я заметил что-то блестящее под батареей, на лестнице, ведущей в подвал. Это оказался ключ, без бирки и опознавательных знаков. Сразу же пришла шальная мысль пойти в подвал и опробовать его на той самой железной двери, что я тут же и сделал. Ключ подошел, а за дверью оказалась подсобка с каким-то хламом и тряпками. Оттуда нестерпимо несло краской и плесенью, так что я поспешно захлопнул дверь и отправился по своим делам, прихватив ключ с собой и немедленно забыв, как о нем, так и о двери. Вечером того же дня я обнаружил ключ в кармане пиджака и тут же отдал его на пост охраны. Как раз заступили на ночную смену Саня с Толиком. Любопытство взяло верх и над ними и мы повторно отправились осматривать злосчастную железную дверь и помещение за ней. Было уже темно, а свет в коридорах после окончания рабочего дня включать не положено, так что мы взяли с собой мощный фонарь. Что я вообще снова делал в здании ВУЗа после девяти вечера, конечно же спросит читатель. Дело в том, что днем рабочие покрасили оконные рамы у меня в квартире и спать в "красочном" смраде мне совершенно не улыбалось, так что я снова воспользовался возможностью переночевать на работе. Взору нашему вскоре предстала распахнутая настежь железная дверь в подсобку. Я смутно вспомнил, как захлопнул дверь, но не мог вспомнить, закрывал ли я ее на ключ. Очевидно, нет. За дверью, вопреки рассказу Сержа, вновь не оказалось странного огромного помещения, лишь унылый темный чулан, воняющий краской и плесенью. Единственная странность, которую мы отметили - свет от фонаря, как будто бы упирался во что-то, не достигая задней стенки чулана, но придавать этому значения не стоило. Возможно, там висела полупрозрачная пленка или просто фонарь плохо светил. В любом случае, стенка хоть и плохо, но была различима. Проинспектировав подсобку и в очередной раз поржав над безумным рассказом Сержа (наркоман чертов), мы заперли дверь на ключ. Я, как водится, отправился спать, а охранники - нести свою ночную вахту.

Мне снился неприятный сон, будто бы дверь в подвале, отчего-то покрывшаяся ржавчиной и плесенью, открывается и оттуда выходит нечто отдаленно напоминающее человека. Бледное, безглазое, с как будто бы оплавленной кожей, натянутой на скелет, с острыми когтями на коротких обрубках, служащих ему верхними конечностями, двигающееся рывками, будто с трудом переставляющее ноги оно шло к преподавательской и издавало издевательские смешки, будто бы знало, что я вижу его и боюсь его до смерти. Подойдя к двери в преподавательскую, оно начало тихонько скрести ее своими мерзкими костяными когтями, но я знал, что оно может в любую секунду проломить дверь и поймать меня. Существо довольно урчало и корчило уродливый рот в уродливой ухмылке, представляя, в каком ужасе я нахожусь. Вдруг оно с такой силой ударило в дверь, что из книжного шкафа, стоявшего у дверного проема посыпались книги. Оно билось в дверь, а дверь все никак не поддавалась, отчего тварь злилась все больше и больше. Через некоторое время удары стихли, а из-под двери начала появляться мутная, дурно пахнущая лужа крови - похоже, тварь просто-напросто убилась об эту тонкую преграду.

Я проснулся в третьем часу ночи, с бешено колотящимся сердцем и в полном оцепенении прислушался к ночной тишине. Из-за двери доносились шаги и голоса охранников, видимо они зачем-то спустились в подвал. Мне не хотелось, чтобы они видели меня в таком состоянии и я не стал выходить к ним, а вместо того, попытался снова уснуть, проклиная чертову дверь и свое больное воображение. Уснул я часа через два, так и не услышав, как Саня с Толиком возвращаются обратно на пост. Опять Сержа ловили - решил я, вот и вышли через заднюю дверь. Посадить в психушку надо этого придурка на пару месяцев, там-то его пыл точно остудят. Всю оставшуюся ночь спалось очень плохо. Оно и неудивительно, после того рассказа Сержа, да еще дурацкого кошмара. Проснувшись утром, я чувствовал себя совершенно разбитым и решил больше никогда не ночевать на работе - нервы дороже. Я подошел к двери и повернул ключ в замке, но вместо мягкого щелчка, с которым он обычно открывался с услышал скрип, ключ поддавался плохо. Со второй попытки мне все же удалось открыть дверь. Я вышел в коридор и увидел, что дверная ручка с обратной стороны вырвана, а вся поверхность двери покрыта глубокими царапинами и следами от ударов, как будто кто-то сначала резал ее острым ножом, а потом начал со всей силы лупить по ней острым концом. В груди похолодело, взгляд сам собой метнулся в сторону лестницы в подвал, на пороге которой темнела большая красная лужа. Дыхание автоматически остановилось и несколько секунд я напряженно прислушивался к утренним звукам, доносившимся с улицы, но не смог различить ничего необычного, что могло бы звучать не снаружи, а внутри здания. Ужас парализовал меня ненадолго. Собравшись с силами я рванул к задней двери и чуть было не вышиб ее. Ежесекундно оглядываясь, я дрожащими руками открыл ящик с ключом и далеко не с первого раза открыл замок. Бежал домой я минут пятнадцать. В чем был, в том и бежал, а по прибытии включил свет во всех комнатах и заперся на два оборота, чего обычно не делал. Я просидел дома два дня, не отвечая на телефонные звонки и не выходя даже на балкон. Даже путь на кухню к пустеющему холодильнику давался мне с трудом. На третий день в дверь начали звонить и стучать, с криками "откройте, полиция". Пришлось открывать.

С тех пор прошло два года. Теперь я живу в другом городе и больше не занимаюсь преподавательской деятельностью. Я работаю системным администратором в мелкой фирме и никогда не задерживаюсь на работе после пяти вечера. Дело о пропаже трех охранников политеха так и не раскрыли, а меня, хоть и считали главным подозреваемым, но довольно скоро отпустили, так как не было никаких доказательств моей к тому причастности. Вчера мне снова приснилось то самое ужасное существо, а сегодня утром я обнаружил мелкие царапины на обратной стороне двери моей квартиры. Я уже заказал новую железную дверь, ее обещают поставить на следующей неделе. Можно было бы сделать это быстрее, прибегнув к услугам фирмы, поставившей на прошлой неделе дверь моим соседям снизу, но я отказался от их услуг - дверь у соседей теперь точь в точь как та самая дверь из политеха. Железная дверь в подсобку.

Когда я был младше, я отчетливо помнил, что небо и вода были зелеными, а растения - синими. У меня недоставало кусочка правого уха, и мне говорили, что он был откушен крысой.

Однажды, когда мне было 8 лет, я проснулся и увидел, что небо теперь голубое. Я был в шоке и испуган, никто не помнил тот же вчерашний день, что и я. А еще я узнал, что в то время как у меня по-прежнему отсутствовал кусочек уха, он был отрезан, когда меня стригли в первый раз.

После произошедшего меня заставили пройти терапию, и ленивый терапевт сказал, что я выдумал все это, чтобы привлечь к себе внимание. Хотя я понимаю, что со стороны это так выглядит.